Страница:
Мэви сняла очки, продолжая смотреть на него. Она смотрела на то, что осталось от высокого, красивого мужчины, за которого она вышла замуж. Она смотрела на него так, словно каждая косточка под этой посеревшей кожей была драгоценной.
Одного этого взгляда было достаточно. Она любила его. Она действительно любила его, и они оба знали, что он умирает.
Она положила голову на его морщинистую руку и взглянула на меня широко открытыми синими глазами, которые чуть-чуть слишком ярко блестели под солнечным светом. Блестели не из-за гламора. Из-за непролитых слез.
Она заговорила тихо, но голос был чистым.
– Мы с Гордоном хотим ребенка, Мередит.
– Сколько... – Я осеклась. Я не могла спросить вслух, не при них двоих.
– Сколько осталось Гордону? – задала мой вопрос Мэви.
Я кивнула.
– Шесть... – Голос Мэви сорвался. Она попыталась справиться с собой, но ответить пришлось все же Гордону.
– Шесть недель, может быть, три месяца на ногах. – Его голос был спокойным, смирившимся. Он потрепал Мэви по шелковистым волосам.
Мэви повернула голову вверх и пристально поглядела на меня. Ее взгляд не был ни спокойным, ни смирившимся. Он был неистовым, почти безумным.
Теперь я понимала, почему сотню лет спустя Мэви рискнула вызвать гнев Тараниса, обратившись за помощью к другому сидхе. У Конхенн, бессмертной богини весны и красоты, не осталось времени.
Глава 15
Глава 16
Одного этого взгляда было достаточно. Она любила его. Она действительно любила его, и они оба знали, что он умирает.
Она положила голову на его морщинистую руку и взглянула на меня широко открытыми синими глазами, которые чуть-чуть слишком ярко блестели под солнечным светом. Блестели не из-за гламора. Из-за непролитых слез.
Она заговорила тихо, но голос был чистым.
– Мы с Гордоном хотим ребенка, Мередит.
– Сколько... – Я осеклась. Я не могла спросить вслух, не при них двоих.
– Сколько осталось Гордону? – задала мой вопрос Мэви.
Я кивнула.
– Шесть... – Голос Мэви сорвался. Она попыталась справиться с собой, но ответить пришлось все же Гордону.
– Шесть недель, может быть, три месяца на ногах. – Его голос был спокойным, смирившимся. Он потрепал Мэви по шелковистым волосам.
Мэви повернула голову вверх и пристально поглядела на меня. Ее взгляд не был ни спокойным, ни смирившимся. Он был неистовым, почти безумным.
Теперь я понимала, почему сотню лет спустя Мэви рискнула вызвать гнев Тараниса, обратившись за помощью к другому сидхе. У Конхенн, бессмертной богини весны и красоты, не осталось времени.
Глава 15
Уже стемнело, когда мы добрались до моей квартиры. Я могла бы сказать "домой", но это было бы неверно. Она никогда не была домом. Это была всего лишь квартира на одну спальню, первоначально рассчитанная на одного человека. Мне и в голову не приходило, что со мной может поселиться кто-то еще. А теперь я пыталась разместить здесь еще пятерых. Сказать, что мы были несколько стеснены в пространстве, – прозвучало бы жутким преуменьшением.
Удивительно, но мы почти не разговаривали ни по дороге к офису, где сменили фургончик на мою машину, ни на пути к квартире. Не знаю, что беспокоило остальных, но меня зрелище умирающего чуть ли не у меня на глазах Гордона Рида лишило всякого энтузиазма. Если совсем честно, то еще больше подействовало то, как на него смотрела Мэви. Бессмертная, по-настоящему полюбившая смертного. Такое всегда кончается плохо.
Я прокладывала путь сквозь транспортный поток почти автоматически, поездка оживлялась только тихими вздохами Дойла. Он не слишком хорошо переносил роль пассажира, но раз уж у него не было водительских прав, выбирать ему не приходилось. Обычно я наслаждалась этими маленькими приступами паники – почему-то приятно было видеть, что даже у Дойла есть нервы. Это странным образом успокаивало. Но сегодня, когда мы ступили в окруженное бледно-розовыми стенами пространство моей гостиной, я думала, что меня ничто не сможет успокоить. И, как обычно в последнее время, ошиблась.
Во-первых, нас встретил густой аромат тушеного мяса и свежевыпеченного хлеба. Жаркое было из тех, что могут томиться на огне весь день и только лучше становятся. А плохого домашнего хлеба вообще не бывает. Во-вторых, из-за единственного угла в гостиной вышел Гален, направлявшийся из крошечной кухни в еще более крошечный уголок, выгороженный для столовой. Обычно я первым делом замечала улыбку Галена – она великолепна, – иногда – светло-зеленые кудри, обрезанные чуть ниже ушей. Сегодня мне в глаза бросилось то, как он был одет. На нем не было рубашки. Только белый кружевной передничек, достаточно прозрачный, чтобы я различила темные кружочки его сосков, завитки зеленых волос, украшавших грудь, и тонкую дорожку волосков, спускавшуюся по животу и исчезавшую в джинсах.
Он повернулся к нам спиной, заканчивая сервировку стола: его кожа была безупречна, жемчужно-белая с тончайшим оттенком зеленого. Прозрачные лямки фартука никак не скрывали сильную спину, широкие плечи, совершенство рук. Оставленная длинной прядь волос, заплетенная в спадавшую ниже талии косичку, змеилась по коже нежной лаской.
Я не сообразила, что замерла на месте, едва переступив порог, пока Рис не сказал:
– Если ты сделаешь еще пару шагов в комнату, мы тоже сможем войти.
Я залилась румянцем, но сдвинулась в сторону и позволила остальным пройти мимо меня. Гален продолжал метаться между кухней и гостиной, будто не заметил моей реакции, а может, и впрямь не заметил. Иногда по Галену это было трудно сказать. Казалось, он никогда не осознавал, насколько он красив. Если подумать, то, возможно, это тоже было частью его очарования. Скромность – крайне редкая добродетель среди знати сидхе.
– Мясо готово, но хлеб должен еще немного остыть, чтоб его можно было нарезать, – сообщил Гален и вернулся в кухню, так толком на нас и не взглянув.
В прежние времена я бы поцеловала его в знак приветствия и получила ответный поцелуй. Но сейчас у нас была маленькая проблема... Гален получил травму, когда его подвергли наказанию при дворе, как раз перед Самайном, или Хэллоуином, как его называют люди. Сцена все еще стояла у меня перед глазами: Гален, прикованный цепями к скале, тело почти теряется из виду под медленно плещущими крылышками фей-крошек. Феи выглядели точь-в-точь как бабочки на краю лужи, ротики сосут жидкость, крылья медленно движутся в ритме кормежки. Но вот пили они совсем не воду – они пили его кровь. Они откусывали кусочки его плоти, и по причинам, известным только самому принцу Келу, он велел феям обратить особое внимание на пах Галена.
Кел сделал все возможное, чтобы Гален не смог оказаться в моей постели, пока не исцелится. Но Гален был сидхе, а сидхе исцеляются на глазах, тело будто поглощает раны – как наблюдать распускающийся цветок, если пленку пустить в обратную сторону. Все крошечные укусы исчезли, растворились в совершенстве его кожи, кроме раны в паху. Он был в буквальном смысле лишен мужества.
Мы обращались ко всем лекарям, каких могли найти, – и занимающимся традиционной медициной, и практикующим магию. Врачи только развели руками; ведьмы смогли лишь сказать, что причина в волшебстве. Ведьмы двадцать первого века неохотно употребляли слово "проклятие".
Никто никого не проклинает: проклятия слишком плохо отражаются на карме. Проклятие всегда возвращается к наславшему его. Нельзя заниматься действительно злой магией, магией того сорта, что не имеет другой цели, кроме причинения вреда, не платя свою цену. Это одна из причин, почему настоящие проклятия так редко встречаются.
Я смотрела, как Гален курсирует между кухней и гостиной в этом соблазнительном передничке, тщательно стараясь не смотреть на меня, и у меня щемило сердце.
Я подошла к нему, обвила руками талию, прижалась телом к его теплой спине. Он замер под моим прикосновением, потом его руки медленно поднялись, скользя по моим предплечьям. Он плотнее прижал мои руки к своему телу. Я потерлась щекой о гладкую теплую спину. Это было самое близкое к объятию, что случалось у нас за последние недели. Любое взаимодействие причиняло ему боль – во многих смыслах.
Он попытался отстраниться, и я усилила нажим. Он мог оторвать меня от себя, но не стал этого делать. Он просто опустил руки.
– Мерри, прошу тебя. – Его голос был так тих...
– Нет, – сказала я, прижимая его к себе плотно-плотно. – Давай я свяжусь с королевой Нисевин.
Он покачал головой, косичка метнулась по моему лицу. От его волос исходил чистый и сладкий аромат. Я помнила его с волосами, спадавшими до колен, как у большинства сидхе высшего света. Мне было жаль, когда он остриг их.
– Я не позволю тебе поставить себя в зависимость от этого создания, – сказал он, и в голосе была столь нехарактерная для него серьезность.
– Пожалуйста, Гален, пожалуйста!
– Нет, Мерри. – Он вновь попытался освободиться, но я не позволила.
– А что, если другого средства не существует?
Он положил ладони на мои предплечья, на этот раз не лаская, а разводя мои руки, чтобы суметь уйти. Гален был воином-сидхе, он мог кулаком пробить дыру в стене дома. Я не могла удержать его, если он этого не хотел.
Он шагнул к двери в кухню, уйдя из пределов моей досягаемости, и даже не взглянул на меня своими светло-зелеными глазами. Вместо этого он уставился на картину на стене столовой: бабочки на лугу. Напомнили ли они ему фей-крошек, или он просто смотрел и ничего не видел? А может, ему было лучше смотреть куда угодно, лишь бы не на меня?
Я уже просила у Галена разрешения обратиться к королеве Нисевин и выяснить, что она с ним сделала. Он запретил. Он не хотел, чтобы я стала ее должником только ради того, чтобы помочь ему. Я пробовала умолять, плакать – я думала, такое должно было подействовать на кого угодно, – но он держался твердо. Он не хотел, чтобы из-за него я оказалась в долгу у Нисевин и ее фей-крошек.
Я стояла, глядя на него – на это прекрасное тело, которое я любила еще ребенком. Гален был моей первой любовью. Если бы он исцелился, мы смогли бы остудить жар, копившийся между нами с тех пор, как я достигла половой зрелости.
Я вдруг поняла, что все делаю неправильно. По словам Китто, Дойл считает, будто я просто намерена трахаться со всеми, с кем могу, и не пользуюсь властью, которую приобрела. Это относилось не только к союзу с гоблинами. Я кто – будущая королева неблагих или нет? Если королева, то с чего мне спрашивать чьего-то разрешения на что угодно? Кому и что я задолжаю – не Галенова забота на самом-то деле.
Я отвернулась от Галена. Все смотрели на нас. Были бы они людьми, они бы отвернулись, уткнулись в журналы или что-нибудь в этом роде, но они были фейри. Если вы делаете что-то при фейри, они на это смотрят. Если вам нужна секретность, не делайте это там, где вас могут увидеть. Так у нас принято.
Не хватало только Китто, и я знала, где он: в своем большом, полностью закрытом домике для собак. Сооружение напоминало маленькую уютную палатку. Его установили в дальнем углу гостиной так, чтобы он мог смотреть телевизор – одно из немногих чудес техники, которые Китто оценил по достоинству.
– Дойл! – позвала я.
– Да, принцесса? – Голос был невыразителен.
– Вызови королеву Нисевин, я хочу с ней говорить.
Он просто поклонился и пошел в спальню – самое большое зеркало было там. Дойл решил сперва попробовать связаться с феями-крошками через зеркало, как с другими сидхе. Это могло получиться, а могло и нет. Феи-крошки не слишком много времени проводят в волшебных холмах. Они предпочитают открытые пространства. Если рядом с ними не будет отражающей поверхности, заклинание не сработает. В таком случае придется попробовать другие заклинания, но начать проще с зеркала. Может, нам повезет, и мы застанем маленькую королеву порхающей у какого-нибудь тихого пруда.
– Нет, – сказал Гален. Он сделал два быстрых шага, но не ко мне, а к Дойлу. Схватил второго стража за руку. – Я не позволю ей это сделать.
Дойл с секунду смотрел прямо в глаза Галену, и тот не дрогнул. Мне случалось видеть, как под взглядом Дойла бледнели боги. Или Гален был храбрее, чем я считала, или глупее. Я бы поставила на последнее. Гален просто не разбирался в политике, касалось это личных отношений или чего-то более крупного. Он схватил Дойла за руку, не давая ему выйти из комнаты, хотя это могло кончиться дуэлью. Я видела, как дерется Дойл, и видела, как дерется Гален. Я точно знала, кто из них победит, но Гален об этом не думал. Он просто реагировал – и в этом, конечно, была его самая большая слабость. Именно поэтому мой отец отдал меня другому. Гален не выжил бы в дворцовых интригах, у него просто не было на это способностей.
Но Дойл не посчитал это оскорблением. Его взгляд скользнул с Галена на меня. Он изогнул бровь, словно спрашивая, как поступить.
– Ты ведешь себя так, будто уже стал королем, Гален, – сказала я, и даже на мой слух это прозвучало ядовито, потому что я знача, что такая мысль не приходила ему в голову. Но мне нужно было управиться с ним до вмешательства Дойла: главным здесь должен быть не Дойл, а я.
Изумление обернувшегося ко мне Галена было таким искренним, таким галеновским... Практически любой другой из королевских Воронов куда лучше владел лицом, а у Галена эмоции всегда были на лице просто написаны.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
Наверное, действительно не понимал. Я вздохнула.
– Я отдала приказ одному из моих стражей, а ты не даешь ему этот приказ выполнить. Кто, кроме короля, может отменить приказ принцессы?
По его лицу разлилась растерянность, и он медленно отвел руку от Дойла.
– Я не подумал... – Его голос казался юным и неуверенным. Он был на семьдесят лет старше меня, но в политике все еще оставался ребенком, и это уже навсегда. Существенной частью очарования Галена была его невинность. Она же была и одним из наиболее опасных его изъянов.
– Делай что сказано, Дойл.
Дойл отвесил самый низкий и почтительный поклон, какой мне когда-либо случалось у него видеть. И направился в спальню, к зеркалу.
Гален проводил его взглядом, после повернулся ко мне.
– Мерри, пожалуйста, не отдавайся на милость этой твари из-за меня.
Я качнула головой.
– Гален, я тебя люблю, но мало кто настолько не способен к политике, как ты.
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился он.
– Я имею в виду, мой хороший, что я буду торговаться с Нисевин. Если она запросит слишком высокую цену, я не стану платить. Но позволь мне самой судить об этом. Я не наделаю глупостей, Гален, поверь.
Он покачал головой.
– Мне это не нравится. Ты себе не представляешь, как изменилась Нисевин с тех пор, как ослабла власть Андаис над двором.
– Если Андаис позволяет своей власти утекать меж пальцев, другие должны поторопиться ее ухватить. Я все знаю, Гален.
– Откуда? Откуда ты можешь это знать, если тебя не было, когда все это началось?
Я снова вздохнула.
– Если власть Андаис ослабла настолько, что ее собственный сын Кел строит заговоры против нее, если ее власть настолько уменьшилась, что Воинство используется в качестве полиции, а не последнего средства устрашения, каким оно должно быть, то все, кто может, должны пытаться отхватить кусочек власти. И будут делать все, что могут, чтобы отхваченный кусочек удержать.
Гален недоверчиво смотрел на меня.
– Именно это и происходило в последние три года, но тебя при дворе не было. Как ты... – Снова изумление, а потом: – У тебя был шпион.
– Нет, Гален, у меня не было шпионов. Мне не нужно присутствовать при событиях, чтобы знать, что происходит с двором, когда королева слаба. Природа не терпит пустоты, Гален.
Он нахмурился. У него не было стремления к власти, не было политических амбиций. Эта часть души у него просто отсутствовала, и потому он не понимал таких стремлений в остальных. Я всегда знала за ним эту черту, но до сих пор не представляла, насколько всеобъемлющим было это непонимание. Он не мог поверить, будто я знаю, что изображено на картинке, если я не видела всех ее кусочков. Поскольку сам он на такое не был способен, он не понимал, как это может быть доступно кому-то другому.
Я невесело улыбнулась. Подошла к нему, дотронулась до лица кончиками пальцев. Мне нужно было дотронуться до него, чтобы убедиться, что он – настоящий. Сейчас, когда я окончательно поняла, насколько глубоки его проблемы, мне показалось, что я на самом деле никогда его не знала.
Его щека была такой же теплой и настоящей, как всегда.
– Гален, я буду торговаться с Нисевин. Я сделаю это, потому что такое ненормальное состояние одного из моих стражей – это оскорбление мне и нам всем. Феям-крошкам нельзя позволять лишать мужества воина-сидхе.
Он вздрогнул при этих словах, его взгляд скользнул в сторону. Я взялась за его подбородок, заставляя снова взглянуть на меня.
– И еще я хочу тебя, Гален. Хочу как женщина хочет мужчину. Я не поставлю на кон свое королевство ради твоего исцеления, но я сделаю все, что могу, чтобы его добиться.
Легкий румянец появился на его лице, окрашивая зеленоватую кожу в оранжевый, а не в красный цвет, как у других.
– Мерри, я не...
Я положила палец поперек его губ.
– Нет, Гален. Я сделаю это, и ты меня не остановишь, потому что я – принцесса. Я – наследница трона, не ты. Ты – мой страж, а не наоборот. Кажется, я об этом забыла на какое-то время, но больше я не забуду.
Такая тревога читалась в его глазах... Он отнял мою руку от своих губ и повернул ее ладонью вверх, поцеловал ладонь медленно и нежно, и от этого единственного прикосновения по мне пробежала дрожь.
Он был настолько безнадежен в политическом плане, что стать королем для него почти равнялось смертному приговору. Гален на троне стал бы катастрофой не только для себя самого, но и для двора, и для меня. Нет, я не могла сделать Галена моим королем, но я могла сделать его моим – на то короткое время, пока я не найду моего настоящего короля, я могла иметь Галена у себя в постели. Я могла притушить пламя, горевшее меж нами, погасить его влагой наших тел. Выражение его глаз, когда он отнимал мою руку от губ, на миг вызвало у меня желание рискнуть королевством. Я бы на это не пошла; но я пошла бы на очень многое, лишь бы эти глаза так же смотрели на меня, когда я буду лежать под ним.
Я коснулась его пальцев быстрым поцелуем, потому что на большее не отважилась.
– Давай заканчивай накрывать на стол. Думаю, хлеб уже достаточно остыл.
Он вдруг улыбнулся, сверкнув обычной своей усмешкой.
– Ну, не знаю... Здесь у нас жарковато.
Я тряхнула головой и толкнула его в сторону кухни, почти хихикающего. Может, мне удастся держать Галена при себе в качестве королевской метрессы или как там называется ее мужской эквивалент? Дворы сидхе существуют несколько тысячелетий, и в такой долгой истории наверняка найдется подходящий прецедент...
Удивительно, но мы почти не разговаривали ни по дороге к офису, где сменили фургончик на мою машину, ни на пути к квартире. Не знаю, что беспокоило остальных, но меня зрелище умирающего чуть ли не у меня на глазах Гордона Рида лишило всякого энтузиазма. Если совсем честно, то еще больше подействовало то, как на него смотрела Мэви. Бессмертная, по-настоящему полюбившая смертного. Такое всегда кончается плохо.
Я прокладывала путь сквозь транспортный поток почти автоматически, поездка оживлялась только тихими вздохами Дойла. Он не слишком хорошо переносил роль пассажира, но раз уж у него не было водительских прав, выбирать ему не приходилось. Обычно я наслаждалась этими маленькими приступами паники – почему-то приятно было видеть, что даже у Дойла есть нервы. Это странным образом успокаивало. Но сегодня, когда мы ступили в окруженное бледно-розовыми стенами пространство моей гостиной, я думала, что меня ничто не сможет успокоить. И, как обычно в последнее время, ошиблась.
Во-первых, нас встретил густой аромат тушеного мяса и свежевыпеченного хлеба. Жаркое было из тех, что могут томиться на огне весь день и только лучше становятся. А плохого домашнего хлеба вообще не бывает. Во-вторых, из-за единственного угла в гостиной вышел Гален, направлявшийся из крошечной кухни в еще более крошечный уголок, выгороженный для столовой. Обычно я первым делом замечала улыбку Галена – она великолепна, – иногда – светло-зеленые кудри, обрезанные чуть ниже ушей. Сегодня мне в глаза бросилось то, как он был одет. На нем не было рубашки. Только белый кружевной передничек, достаточно прозрачный, чтобы я различила темные кружочки его сосков, завитки зеленых волос, украшавших грудь, и тонкую дорожку волосков, спускавшуюся по животу и исчезавшую в джинсах.
Он повернулся к нам спиной, заканчивая сервировку стола: его кожа была безупречна, жемчужно-белая с тончайшим оттенком зеленого. Прозрачные лямки фартука никак не скрывали сильную спину, широкие плечи, совершенство рук. Оставленная длинной прядь волос, заплетенная в спадавшую ниже талии косичку, змеилась по коже нежной лаской.
Я не сообразила, что замерла на месте, едва переступив порог, пока Рис не сказал:
– Если ты сделаешь еще пару шагов в комнату, мы тоже сможем войти.
Я залилась румянцем, но сдвинулась в сторону и позволила остальным пройти мимо меня. Гален продолжал метаться между кухней и гостиной, будто не заметил моей реакции, а может, и впрямь не заметил. Иногда по Галену это было трудно сказать. Казалось, он никогда не осознавал, насколько он красив. Если подумать, то, возможно, это тоже было частью его очарования. Скромность – крайне редкая добродетель среди знати сидхе.
– Мясо готово, но хлеб должен еще немного остыть, чтоб его можно было нарезать, – сообщил Гален и вернулся в кухню, так толком на нас и не взглянув.
В прежние времена я бы поцеловала его в знак приветствия и получила ответный поцелуй. Но сейчас у нас была маленькая проблема... Гален получил травму, когда его подвергли наказанию при дворе, как раз перед Самайном, или Хэллоуином, как его называют люди. Сцена все еще стояла у меня перед глазами: Гален, прикованный цепями к скале, тело почти теряется из виду под медленно плещущими крылышками фей-крошек. Феи выглядели точь-в-точь как бабочки на краю лужи, ротики сосут жидкость, крылья медленно движутся в ритме кормежки. Но вот пили они совсем не воду – они пили его кровь. Они откусывали кусочки его плоти, и по причинам, известным только самому принцу Келу, он велел феям обратить особое внимание на пах Галена.
Кел сделал все возможное, чтобы Гален не смог оказаться в моей постели, пока не исцелится. Но Гален был сидхе, а сидхе исцеляются на глазах, тело будто поглощает раны – как наблюдать распускающийся цветок, если пленку пустить в обратную сторону. Все крошечные укусы исчезли, растворились в совершенстве его кожи, кроме раны в паху. Он был в буквальном смысле лишен мужества.
Мы обращались ко всем лекарям, каких могли найти, – и занимающимся традиционной медициной, и практикующим магию. Врачи только развели руками; ведьмы смогли лишь сказать, что причина в волшебстве. Ведьмы двадцать первого века неохотно употребляли слово "проклятие".
Никто никого не проклинает: проклятия слишком плохо отражаются на карме. Проклятие всегда возвращается к наславшему его. Нельзя заниматься действительно злой магией, магией того сорта, что не имеет другой цели, кроме причинения вреда, не платя свою цену. Это одна из причин, почему настоящие проклятия так редко встречаются.
Я смотрела, как Гален курсирует между кухней и гостиной в этом соблазнительном передничке, тщательно стараясь не смотреть на меня, и у меня щемило сердце.
Я подошла к нему, обвила руками талию, прижалась телом к его теплой спине. Он замер под моим прикосновением, потом его руки медленно поднялись, скользя по моим предплечьям. Он плотнее прижал мои руки к своему телу. Я потерлась щекой о гладкую теплую спину. Это было самое близкое к объятию, что случалось у нас за последние недели. Любое взаимодействие причиняло ему боль – во многих смыслах.
Он попытался отстраниться, и я усилила нажим. Он мог оторвать меня от себя, но не стал этого делать. Он просто опустил руки.
– Мерри, прошу тебя. – Его голос был так тих...
– Нет, – сказала я, прижимая его к себе плотно-плотно. – Давай я свяжусь с королевой Нисевин.
Он покачал головой, косичка метнулась по моему лицу. От его волос исходил чистый и сладкий аромат. Я помнила его с волосами, спадавшими до колен, как у большинства сидхе высшего света. Мне было жаль, когда он остриг их.
– Я не позволю тебе поставить себя в зависимость от этого создания, – сказал он, и в голосе была столь нехарактерная для него серьезность.
– Пожалуйста, Гален, пожалуйста!
– Нет, Мерри. – Он вновь попытался освободиться, но я не позволила.
– А что, если другого средства не существует?
Он положил ладони на мои предплечья, на этот раз не лаская, а разводя мои руки, чтобы суметь уйти. Гален был воином-сидхе, он мог кулаком пробить дыру в стене дома. Я не могла удержать его, если он этого не хотел.
Он шагнул к двери в кухню, уйдя из пределов моей досягаемости, и даже не взглянул на меня своими светло-зелеными глазами. Вместо этого он уставился на картину на стене столовой: бабочки на лугу. Напомнили ли они ему фей-крошек, или он просто смотрел и ничего не видел? А может, ему было лучше смотреть куда угодно, лишь бы не на меня?
Я уже просила у Галена разрешения обратиться к королеве Нисевин и выяснить, что она с ним сделала. Он запретил. Он не хотел, чтобы я стала ее должником только ради того, чтобы помочь ему. Я пробовала умолять, плакать – я думала, такое должно было подействовать на кого угодно, – но он держался твердо. Он не хотел, чтобы из-за него я оказалась в долгу у Нисевин и ее фей-крошек.
Я стояла, глядя на него – на это прекрасное тело, которое я любила еще ребенком. Гален был моей первой любовью. Если бы он исцелился, мы смогли бы остудить жар, копившийся между нами с тех пор, как я достигла половой зрелости.
Я вдруг поняла, что все делаю неправильно. По словам Китто, Дойл считает, будто я просто намерена трахаться со всеми, с кем могу, и не пользуюсь властью, которую приобрела. Это относилось не только к союзу с гоблинами. Я кто – будущая королева неблагих или нет? Если королева, то с чего мне спрашивать чьего-то разрешения на что угодно? Кому и что я задолжаю – не Галенова забота на самом-то деле.
Я отвернулась от Галена. Все смотрели на нас. Были бы они людьми, они бы отвернулись, уткнулись в журналы или что-нибудь в этом роде, но они были фейри. Если вы делаете что-то при фейри, они на это смотрят. Если вам нужна секретность, не делайте это там, где вас могут увидеть. Так у нас принято.
Не хватало только Китто, и я знала, где он: в своем большом, полностью закрытом домике для собак. Сооружение напоминало маленькую уютную палатку. Его установили в дальнем углу гостиной так, чтобы он мог смотреть телевизор – одно из немногих чудес техники, которые Китто оценил по достоинству.
– Дойл! – позвала я.
– Да, принцесса? – Голос был невыразителен.
– Вызови королеву Нисевин, я хочу с ней говорить.
Он просто поклонился и пошел в спальню – самое большое зеркало было там. Дойл решил сперва попробовать связаться с феями-крошками через зеркало, как с другими сидхе. Это могло получиться, а могло и нет. Феи-крошки не слишком много времени проводят в волшебных холмах. Они предпочитают открытые пространства. Если рядом с ними не будет отражающей поверхности, заклинание не сработает. В таком случае придется попробовать другие заклинания, но начать проще с зеркала. Может, нам повезет, и мы застанем маленькую королеву порхающей у какого-нибудь тихого пруда.
– Нет, – сказал Гален. Он сделал два быстрых шага, но не ко мне, а к Дойлу. Схватил второго стража за руку. – Я не позволю ей это сделать.
Дойл с секунду смотрел прямо в глаза Галену, и тот не дрогнул. Мне случалось видеть, как под взглядом Дойла бледнели боги. Или Гален был храбрее, чем я считала, или глупее. Я бы поставила на последнее. Гален просто не разбирался в политике, касалось это личных отношений или чего-то более крупного. Он схватил Дойла за руку, не давая ему выйти из комнаты, хотя это могло кончиться дуэлью. Я видела, как дерется Дойл, и видела, как дерется Гален. Я точно знала, кто из них победит, но Гален об этом не думал. Он просто реагировал – и в этом, конечно, была его самая большая слабость. Именно поэтому мой отец отдал меня другому. Гален не выжил бы в дворцовых интригах, у него просто не было на это способностей.
Но Дойл не посчитал это оскорблением. Его взгляд скользнул с Галена на меня. Он изогнул бровь, словно спрашивая, как поступить.
– Ты ведешь себя так, будто уже стал королем, Гален, – сказала я, и даже на мой слух это прозвучало ядовито, потому что я знача, что такая мысль не приходила ему в голову. Но мне нужно было управиться с ним до вмешательства Дойла: главным здесь должен быть не Дойл, а я.
Изумление обернувшегося ко мне Галена было таким искренним, таким галеновским... Практически любой другой из королевских Воронов куда лучше владел лицом, а у Галена эмоции всегда были на лице просто написаны.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
Наверное, действительно не понимал. Я вздохнула.
– Я отдала приказ одному из моих стражей, а ты не даешь ему этот приказ выполнить. Кто, кроме короля, может отменить приказ принцессы?
По его лицу разлилась растерянность, и он медленно отвел руку от Дойла.
– Я не подумал... – Его голос казался юным и неуверенным. Он был на семьдесят лет старше меня, но в политике все еще оставался ребенком, и это уже навсегда. Существенной частью очарования Галена была его невинность. Она же была и одним из наиболее опасных его изъянов.
– Делай что сказано, Дойл.
Дойл отвесил самый низкий и почтительный поклон, какой мне когда-либо случалось у него видеть. И направился в спальню, к зеркалу.
Гален проводил его взглядом, после повернулся ко мне.
– Мерри, пожалуйста, не отдавайся на милость этой твари из-за меня.
Я качнула головой.
– Гален, я тебя люблю, но мало кто настолько не способен к политике, как ты.
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился он.
– Я имею в виду, мой хороший, что я буду торговаться с Нисевин. Если она запросит слишком высокую цену, я не стану платить. Но позволь мне самой судить об этом. Я не наделаю глупостей, Гален, поверь.
Он покачал головой.
– Мне это не нравится. Ты себе не представляешь, как изменилась Нисевин с тех пор, как ослабла власть Андаис над двором.
– Если Андаис позволяет своей власти утекать меж пальцев, другие должны поторопиться ее ухватить. Я все знаю, Гален.
– Откуда? Откуда ты можешь это знать, если тебя не было, когда все это началось?
Я снова вздохнула.
– Если власть Андаис ослабла настолько, что ее собственный сын Кел строит заговоры против нее, если ее власть настолько уменьшилась, что Воинство используется в качестве полиции, а не последнего средства устрашения, каким оно должно быть, то все, кто может, должны пытаться отхватить кусочек власти. И будут делать все, что могут, чтобы отхваченный кусочек удержать.
Гален недоверчиво смотрел на меня.
– Именно это и происходило в последние три года, но тебя при дворе не было. Как ты... – Снова изумление, а потом: – У тебя был шпион.
– Нет, Гален, у меня не было шпионов. Мне не нужно присутствовать при событиях, чтобы знать, что происходит с двором, когда королева слаба. Природа не терпит пустоты, Гален.
Он нахмурился. У него не было стремления к власти, не было политических амбиций. Эта часть души у него просто отсутствовала, и потому он не понимал таких стремлений в остальных. Я всегда знала за ним эту черту, но до сих пор не представляла, насколько всеобъемлющим было это непонимание. Он не мог поверить, будто я знаю, что изображено на картинке, если я не видела всех ее кусочков. Поскольку сам он на такое не был способен, он не понимал, как это может быть доступно кому-то другому.
Я невесело улыбнулась. Подошла к нему, дотронулась до лица кончиками пальцев. Мне нужно было дотронуться до него, чтобы убедиться, что он – настоящий. Сейчас, когда я окончательно поняла, насколько глубоки его проблемы, мне показалось, что я на самом деле никогда его не знала.
Его щека была такой же теплой и настоящей, как всегда.
– Гален, я буду торговаться с Нисевин. Я сделаю это, потому что такое ненормальное состояние одного из моих стражей – это оскорбление мне и нам всем. Феям-крошкам нельзя позволять лишать мужества воина-сидхе.
Он вздрогнул при этих словах, его взгляд скользнул в сторону. Я взялась за его подбородок, заставляя снова взглянуть на меня.
– И еще я хочу тебя, Гален. Хочу как женщина хочет мужчину. Я не поставлю на кон свое королевство ради твоего исцеления, но я сделаю все, что могу, чтобы его добиться.
Легкий румянец появился на его лице, окрашивая зеленоватую кожу в оранжевый, а не в красный цвет, как у других.
– Мерри, я не...
Я положила палец поперек его губ.
– Нет, Гален. Я сделаю это, и ты меня не остановишь, потому что я – принцесса. Я – наследница трона, не ты. Ты – мой страж, а не наоборот. Кажется, я об этом забыла на какое-то время, но больше я не забуду.
Такая тревога читалась в его глазах... Он отнял мою руку от своих губ и повернул ее ладонью вверх, поцеловал ладонь медленно и нежно, и от этого единственного прикосновения по мне пробежала дрожь.
Он был настолько безнадежен в политическом плане, что стать королем для него почти равнялось смертному приговору. Гален на троне стал бы катастрофой не только для себя самого, но и для двора, и для меня. Нет, я не могла сделать Галена моим королем, но я могла сделать его моим – на то короткое время, пока я не найду моего настоящего короля, я могла иметь Галена у себя в постели. Я могла притушить пламя, горевшее меж нами, погасить его влагой наших тел. Выражение его глаз, когда он отнимал мою руку от губ, на миг вызвало у меня желание рискнуть королевством. Я бы на это не пошла; но я пошла бы на очень многое, лишь бы эти глаза так же смотрели на меня, когда я буду лежать под ним.
Я коснулась его пальцев быстрым поцелуем, потому что на большее не отважилась.
– Давай заканчивай накрывать на стол. Думаю, хлеб уже достаточно остыл.
Он вдруг улыбнулся, сверкнув обычной своей усмешкой.
– Ну, не знаю... Здесь у нас жарковато.
Я тряхнула головой и толкнула его в сторону кухни, почти хихикающего. Может, мне удастся держать Галена при себе в качестве королевской метрессы или как там называется ее мужской эквивалент? Дворы сидхе существуют несколько тысячелетий, и в такой долгой истории наверняка найдется подходящий прецедент...
Глава 16
За обедом мы обсуждали, что делать, когда Нисевин отзовется.
Дойл оставил сообщение, которое даст ей понять, кто ею интересуется. Он был уверен, что она будет достаточно заинтригована, чтобы ответить на "звонок", а еще был уверен, что ей известно, чего мы от нее хотим.
– Нисевин ожидала этого вызова. У нее есть план. Не знаю, какой именно, но наверняка есть.
Дойл сидел справа от меня, так что его тело прикрывало меня со стороны окна. Он заставил меня задернуть шторы, но разрешил оставить окно открытым – для доступа свежего воздуха.
Стоял калифорнийский декабрь, и ветер из окна был приятно прохладным, как в Иллинойсе поздней весной или в начале лета. Никакое воображение не позволило бы счесть его холодным или хотя бы зимним.
– Она – животное, – бросил Гален, отодвигая стул. Он пошел к раковине со своей пустой тарелкой и подставил ее под воду, повернувшись к нам спиной.
– Не стоит недооценивать фей-крошек из-за того, что они с тобой сделали, Гален. Они пользуются зубами потому, что это им нравится, а не потому, что у них нет мечей, – заметил Дойл.
– Мечи размером с портновскую иголку – не слишком страшное оружие, – отмахнулся Рис.
– Дайте мне клинок размером с булавку, и я смогу убить человека. – Густой голос Дойла был негромок.
– Ну, ты! Ты – Мрак Королевы, – возразил Рис. – Ты изучил все оружие, известное людям или бессмертным. Вряд ли ребята Нисевин отличаются такой же тщательностью.
Дойл пристально посмотрел через стол на беловолосого стража.
– А если бы это было твое единственное оружие, Рис, разве ты не изучил бы все возможности его применения против твоих врагов?
– Сидхе – не враги феям-крошкам.
– Фей-крошек, как и гоблинов, терпят при дворах, но не более. К тому же у них в отличие от гоблинов нет репутации свирепых воинов, которая защитила бы их от ударов злой судьбы.
Почему-то при упоминании о гоблинах так и потянуло взглянуть на Китто. Он не сидел за столом, но присел было рядом с нами на полу. Съев свою порцию мяса, маленький гоблин забрался обратно в собачий домик. Кажется, вечер у бассейна Мэви Рид выбил его из колеи. Слишком много солнца и свежего воздуха для гоблина.
– Фей-крошек никто не тронет, – возразил Холод. – Они – шпионы королевы. Бабочки, пчелы, маленькие птички – любая из них может быть феей-крошкой. Их гламор почти так же трудно распознать, как у лучших из нас.
Дойл покивал с полным ртом. Отпил немного красного вина и дополнил:
– Все, что ты говоришь, верно, но когда-то феи-крошки пользовались при дворах гораздо большим уважением. Они были не только "глазами и ушами", они были настоящими союзниками.
– Такие малявки? – удивился Рис. – Почему?
– Если феи-крошки покинут Неблагой Двор, стране фейри грозит гибель, – ответила я.
– Бабушкины сказочки, – махнул рукой Рис. – Вроде поверья, что Британия падет, если вороны покинут лондонский Тауэр. Британская империя пала, а они все еще подрезают крылья у бедных птиц и закармливают их до ожирения. Эти чертовы твари уже размером с индейку.
– Говорят, что, если феи-крошки снимаются с места, волшебная страна идет следом, – произнес Дойл.
– И что это значит? – спросил Рис.
– Мой отец говорил, что феи-крошки ближе всего к тому, что составляет суть волшебной страны, к тому, что отличает нас от людей. Феи-крошки едины со своей магией больше, чем все другие из нас. Их нельзя изгнать из волшебной страны, потому что магия следует за ними, куда бы они ни направлялись.
Гален прислонился к стойке у выхода из кухни, скрестив руки на голой груди. Он снял фартук – думаю, чтобы меня не смущать. Не знаю, почему его голая грудь не так задерживала взгляд, как просвечивающая сквозь прозрачную одежку, но я просто не могла спокойно есть, пока он сидел за столом напротив меня в этом переднике. Когда я во второй раз пронесла вилку мимо рта, Дойл попросил его снять фартук.
– Для большинства малых фейри все обстоит по-другому. Как правило, чем ты меньше, тем больше зависишь от волшебной страны и тем вероятней, что вдали от нее умрешь. Мой отец – пикси. Так что я знаю, о чем говорю, – сказал Гален.
– Большой пикси? – поинтересовался Рис.
– Достаточно большой, – весело улыбнулся Гален.
– Пикси бывают очень разными. – Холод то ли не заметил шутки, то ли сделал вид, что не заметил. Я люблю Холода, но чувство юмора не относится к его достоинствам. Ну, девушке не так уж нужно постоянно смеяться.
– Никогда не слышал о другом пикси, который не принадлежал бы к Благому Двору, – заметил Рис. – Ты не в курсе, что натворил твой папаша, что Таранис и его банда от него избавились?
– Только ты способен назвать сияющий двор бандой Тараниса, – бросил Дойл.
Рис пожал плечами, ухмыльнулся и повторил вопрос:
– Так что натворил твой папочка?
Улыбка Галена вначале поблекла, но затем появилась вновь.
– Дядья сказали мне, что отец соблазнил любовницу короля.
Улыбка исчезла окончательно. Гален никогда не видел своего отца – Андаис казнила его, узнав, что он посмел соблазнить одну из ее фрейлин. Она не сделала бы этого, если бы знала, что результатом этой связи будет ребенок. На самом деле пикси получил бы дворянство и вступил в брак с той фрейлиной. Бывали и более странные связи. Но темперамент Андаис заставил ее чуточку поторопиться со смертным приговором – и Гален так и не увидел своего отца.
Будь среди нас люди, они извинились бы за то, что подняли столь болезненную тему, но людей здесь не было, а мы не совались с извинениями. Если бы это доставляло Галену боль, он сказал бы, и мы приняли бы его чувства во внимание. Но он не просил – и мы не лезли ему в душу.
– Обращайся с Нисевин как с королевой, как с равной. Это ей польстит и заставит потерять осторожность, – посоветовал Дойл.
– Она – фея-крошка. Ей никогда не сравняться с принцессой сидхе. – Это произнес Холод, отделенный от Дойла пустым стулом Галена. Его красивое лицо было таким надменным, каким я никогда его не видела.
– Моя прабабушка – брауни, Холод, – напомнила я. Мягко, чтобы он не решил, что я упрекаю его. Он плохо реагировал на упреки. На первый взгляд, Холода мало что трогало – но я уже знала, что на самом деле он был чуть ли не самым ранимым из стражей.
– Брауни – полезные члены сообщества фейри. У них долгая и почтенная история. Феи-крошки – паразиты. Я согласен с Галеном: они – животные.
Я подумала: а как дальше Холод мог бы развить эту мысль? Каких еще представителей фейри он отбросит как ненужных?
– Не бывает ненужных фейри, – возразил Дойл. – У всего есть своя цель и свое место.
– А какой цели служат феи-крошки? – задал вопрос Холод.
– Я верю, что в них заключена сущность волшебной страны. Если они уйдут, Неблагой Двор начнет разрушаться еще быстрее, чем это происходит сейчас.
Я кивнула, вставая, чтобы отнести к раковине свою тарелку.
– Мой отец считал так же, а я нечасто видела, чтобы он ошибался.
– Эссус был очень мудр, – произнес Дойл.
– Да, – сказала я. – Был.
Гален забрал тарелку у меня из рук.
– Я помою.
– Ты готовил ужин. Ты не обязан еще и мыть посуду.
– Я не слишком гожусь пока на что-то другое. – При этих словах он улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз.
Я выпустила тарелку, чтобы освободить руки и притронуться к его лицу.
– Я сделаю все, что смогу, Гален.
– Этого я и боюсь, – тихо ответил он. – Я не хочу, чтобы ты была обязанной чем-то Нисевин, во всяком случае, из-за меня. Не стоит это того, чтобы что-то задолжать этой твари.
Я нахмурилась и повернулась к остальным.
– К чему называть ее тварью? До того, как я покинула двор, репутация фей-крошек такой скверной не была.
Дойл оставил сообщение, которое даст ей понять, кто ею интересуется. Он был уверен, что она будет достаточно заинтригована, чтобы ответить на "звонок", а еще был уверен, что ей известно, чего мы от нее хотим.
– Нисевин ожидала этого вызова. У нее есть план. Не знаю, какой именно, но наверняка есть.
Дойл сидел справа от меня, так что его тело прикрывало меня со стороны окна. Он заставил меня задернуть шторы, но разрешил оставить окно открытым – для доступа свежего воздуха.
Стоял калифорнийский декабрь, и ветер из окна был приятно прохладным, как в Иллинойсе поздней весной или в начале лета. Никакое воображение не позволило бы счесть его холодным или хотя бы зимним.
– Она – животное, – бросил Гален, отодвигая стул. Он пошел к раковине со своей пустой тарелкой и подставил ее под воду, повернувшись к нам спиной.
– Не стоит недооценивать фей-крошек из-за того, что они с тобой сделали, Гален. Они пользуются зубами потому, что это им нравится, а не потому, что у них нет мечей, – заметил Дойл.
– Мечи размером с портновскую иголку – не слишком страшное оружие, – отмахнулся Рис.
– Дайте мне клинок размером с булавку, и я смогу убить человека. – Густой голос Дойла был негромок.
– Ну, ты! Ты – Мрак Королевы, – возразил Рис. – Ты изучил все оружие, известное людям или бессмертным. Вряд ли ребята Нисевин отличаются такой же тщательностью.
Дойл пристально посмотрел через стол на беловолосого стража.
– А если бы это было твое единственное оружие, Рис, разве ты не изучил бы все возможности его применения против твоих врагов?
– Сидхе – не враги феям-крошкам.
– Фей-крошек, как и гоблинов, терпят при дворах, но не более. К тому же у них в отличие от гоблинов нет репутации свирепых воинов, которая защитила бы их от ударов злой судьбы.
Почему-то при упоминании о гоблинах так и потянуло взглянуть на Китто. Он не сидел за столом, но присел было рядом с нами на полу. Съев свою порцию мяса, маленький гоблин забрался обратно в собачий домик. Кажется, вечер у бассейна Мэви Рид выбил его из колеи. Слишком много солнца и свежего воздуха для гоблина.
– Фей-крошек никто не тронет, – возразил Холод. – Они – шпионы королевы. Бабочки, пчелы, маленькие птички – любая из них может быть феей-крошкой. Их гламор почти так же трудно распознать, как у лучших из нас.
Дойл покивал с полным ртом. Отпил немного красного вина и дополнил:
– Все, что ты говоришь, верно, но когда-то феи-крошки пользовались при дворах гораздо большим уважением. Они были не только "глазами и ушами", они были настоящими союзниками.
– Такие малявки? – удивился Рис. – Почему?
– Если феи-крошки покинут Неблагой Двор, стране фейри грозит гибель, – ответила я.
– Бабушкины сказочки, – махнул рукой Рис. – Вроде поверья, что Британия падет, если вороны покинут лондонский Тауэр. Британская империя пала, а они все еще подрезают крылья у бедных птиц и закармливают их до ожирения. Эти чертовы твари уже размером с индейку.
– Говорят, что, если феи-крошки снимаются с места, волшебная страна идет следом, – произнес Дойл.
– И что это значит? – спросил Рис.
– Мой отец говорил, что феи-крошки ближе всего к тому, что составляет суть волшебной страны, к тому, что отличает нас от людей. Феи-крошки едины со своей магией больше, чем все другие из нас. Их нельзя изгнать из волшебной страны, потому что магия следует за ними, куда бы они ни направлялись.
Гален прислонился к стойке у выхода из кухни, скрестив руки на голой груди. Он снял фартук – думаю, чтобы меня не смущать. Не знаю, почему его голая грудь не так задерживала взгляд, как просвечивающая сквозь прозрачную одежку, но я просто не могла спокойно есть, пока он сидел за столом напротив меня в этом переднике. Когда я во второй раз пронесла вилку мимо рта, Дойл попросил его снять фартук.
– Для большинства малых фейри все обстоит по-другому. Как правило, чем ты меньше, тем больше зависишь от волшебной страны и тем вероятней, что вдали от нее умрешь. Мой отец – пикси. Так что я знаю, о чем говорю, – сказал Гален.
– Большой пикси? – поинтересовался Рис.
– Достаточно большой, – весело улыбнулся Гален.
– Пикси бывают очень разными. – Холод то ли не заметил шутки, то ли сделал вид, что не заметил. Я люблю Холода, но чувство юмора не относится к его достоинствам. Ну, девушке не так уж нужно постоянно смеяться.
– Никогда не слышал о другом пикси, который не принадлежал бы к Благому Двору, – заметил Рис. – Ты не в курсе, что натворил твой папаша, что Таранис и его банда от него избавились?
– Только ты способен назвать сияющий двор бандой Тараниса, – бросил Дойл.
Рис пожал плечами, ухмыльнулся и повторил вопрос:
– Так что натворил твой папочка?
Улыбка Галена вначале поблекла, но затем появилась вновь.
– Дядья сказали мне, что отец соблазнил любовницу короля.
Улыбка исчезла окончательно. Гален никогда не видел своего отца – Андаис казнила его, узнав, что он посмел соблазнить одну из ее фрейлин. Она не сделала бы этого, если бы знала, что результатом этой связи будет ребенок. На самом деле пикси получил бы дворянство и вступил в брак с той фрейлиной. Бывали и более странные связи. Но темперамент Андаис заставил ее чуточку поторопиться со смертным приговором – и Гален так и не увидел своего отца.
Будь среди нас люди, они извинились бы за то, что подняли столь болезненную тему, но людей здесь не было, а мы не совались с извинениями. Если бы это доставляло Галену боль, он сказал бы, и мы приняли бы его чувства во внимание. Но он не просил – и мы не лезли ему в душу.
– Обращайся с Нисевин как с королевой, как с равной. Это ей польстит и заставит потерять осторожность, – посоветовал Дойл.
– Она – фея-крошка. Ей никогда не сравняться с принцессой сидхе. – Это произнес Холод, отделенный от Дойла пустым стулом Галена. Его красивое лицо было таким надменным, каким я никогда его не видела.
– Моя прабабушка – брауни, Холод, – напомнила я. Мягко, чтобы он не решил, что я упрекаю его. Он плохо реагировал на упреки. На первый взгляд, Холода мало что трогало – но я уже знала, что на самом деле он был чуть ли не самым ранимым из стражей.
– Брауни – полезные члены сообщества фейри. У них долгая и почтенная история. Феи-крошки – паразиты. Я согласен с Галеном: они – животные.
Я подумала: а как дальше Холод мог бы развить эту мысль? Каких еще представителей фейри он отбросит как ненужных?
– Не бывает ненужных фейри, – возразил Дойл. – У всего есть своя цель и свое место.
– А какой цели служат феи-крошки? – задал вопрос Холод.
– Я верю, что в них заключена сущность волшебной страны. Если они уйдут, Неблагой Двор начнет разрушаться еще быстрее, чем это происходит сейчас.
Я кивнула, вставая, чтобы отнести к раковине свою тарелку.
– Мой отец считал так же, а я нечасто видела, чтобы он ошибался.
– Эссус был очень мудр, – произнес Дойл.
– Да, – сказала я. – Был.
Гален забрал тарелку у меня из рук.
– Я помою.
– Ты готовил ужин. Ты не обязан еще и мыть посуду.
– Я не слишком гожусь пока на что-то другое. – При этих словах он улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз.
Я выпустила тарелку, чтобы освободить руки и притронуться к его лицу.
– Я сделаю все, что смогу, Гален.
– Этого я и боюсь, – тихо ответил он. – Я не хочу, чтобы ты была обязанной чем-то Нисевин, во всяком случае, из-за меня. Не стоит это того, чтобы что-то задолжать этой твари.
Я нахмурилась и повернулась к остальным.
– К чему называть ее тварью? До того, как я покинула двор, репутация фей-крошек такой скверной не была.