Гамильтон Лорел. Ласка сумрака

   Еще один долгий взгляд.
   – Таранис тоже не делится властью.
   – Я знаю, – сказала я.
   – Нельзя быть абсолютным монархом без абсолютной власти.
   – Я усвоила, что королева должна править теми, кто ее окружает, на самом деле ими управлять, но не думаю, что королева непременно должна указывать всем, что им делать. Я обнаружила, что к советам моих стражей, которых ты так мудро мне дала, стоит прислушаться.
   – У меня есть советники, – сказала она, едва ли не оправдываясь.
   – Как и у Тараниса, – заметила я.
   Андаис присела на столбик кровати. Она будто обмякла вся; рука – та, что без перчатки, – перебирала ленты на платье.
   – Но ни он, ни я их не слушаем. А король-то голый...
   Последняя реплика застала меня врасплох. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что она сказала:
   – Ты удивлена, племянница?
   – Не ожидала, что королеве знакома эта сказка.
   – Был у меня не так давно любовник из людей, он любил детские сказки. Он читал мне их, когда меня мучила бессонница. – В ее голосе появилась мечтательная задумчивость, нотка настоящей печали. Потом она заговорила более привычным тоном: – Безымянное на свободе. Видели, что оно направляется на запад. Не думаю, что оно доберется до Западного побережья, но тебе все равно следовало это знать.
   С этими словами она махнула рукой, и зеркало опустело.
   В стекле отражались мои округлившиеся глаза.
   – Ты можешь настроить зеркало так, чтобы никто не мог им воспользоваться без предупреждения?
   – Да, – ответил Дойл.
   – Так сделай это.
   – Королева может плохо к этому отнестись.
   Я кивнула, глядя на свое испуганное отражение, потому что теперь, когда не перед кем было притворяться, я могла выглядеть такой испуганной, как себя чувствовала.
   – Сделай, Дойл, и не спорь. С меня хватит сюрпризов на сегодня.
   Он подошел к зеркалу и провел руками по его краям. Я чувствовала, забираясь обратно в постель, как побежали по коже мурашки от его чар.
   Дойл отвернулся от зеркала и в нерешительности остановился у кровати.
   – Тебе еще нужна компания?
   Я протянула ему руку.
   – Полезай сюда и обнимай меня, пока я буду спать.
   Он улыбнулся, скользнул под простыню и прижался ко мне всем телом – руки, грудь, живот, пах, бедра. Он охватывал меня, и я словно натягивала на себя его шелковистую твердость.
   Я уже соскальзывала в сон, когда он тихо спросил:
   – Для тебя действительно не имеет значения, что моя бабка была гончей дикой охоты, а дед – пукой?
   – Не имеет, – сказала я низким от подбирающегося сна голосом. Потом спросила: – А что, я правда могу родить щенков?
   – Вряд ли.
   – О'кей.
   Я почти спала уже, когда почувствовала, как он прижимает меня плотнее, укутывается в меня так, будто я защищаю его от враждебного мира, а не он меня.

Глава 21

   "Детективное агентство Грея", как правило, не вызывают на место преступления для расследования убийства. Мы помогаем порой полиции, когда в трагедиях замешано что-то сверхъестественное, но обычно как консультанты или приманка. Я пересчитала бы случаи, когда я видела место убийства, по пальцам рук, и парочка пальцев осталась бы в запасе. Сегодня мне пришлось бы загнуть еще один палец.
   Тело женщины уже лежало на каталке. Светлые волосы упали ей на лицо, потемнев там, где их касались океанские волны. Очень короткое вечернее платье, в которое она была одета, посинело от воды, но по краям подсохло и снова стало светло-голубым. Широкая лента, похоже, белая, проходила прямо под грудью, стягивая платье так, чтобы показать вырез. Длинные ноги – босые и загорелые. Ногти на ногах накрашены необычным синим лаком, как и ногти на руках. Губы тоже были странного синеватого цвета, но лишь из-за оттенка губной помады, это не было свидетельством смерти.
   – Этот цвет помады называется "Удушение".
   Я повернулась на голос и увидела высокую женщину. У меня за спиной стояла детектив Люсинда Тейт, засунув руки в карманы брюк. Она попыталась улыбнуться, как обычно, но не сумела. Глаза так и остались тревожными, и улыбка исчезла еще до того, как толком появилась. Обычно у нее глаза были циничными под маской иронии, но сегодня цинизм выплеснулся на поверхность и скрыл иронию.
   – Прости, Люси, что ты сказала о помаде?
   – Она называется "Удушение". Предполагается, что она имитирует цвет губ покойника, умершего от удушья, – пояснила она. – Ирония очень к месту.
   Я снова посмотрела на тело. Глаза, нос, края губ были обведены синеватой бледностью. Мне почему-то хотелось стереть помаду и убедиться, что губы покойницы действительно того же цвета. Я этого не сделала, но руки чесались.
   – Итак, она задохнулась, – сказала я.
   – Ага, – кивнула Люси.
   Я нахмурилась:
   – Не утонула?
   – Не думаю. И никто из остальных тоже.
   Я уставилась на нее.
   – Из остальных?
   – Джереми пришлось увезти Терезу в больницу.
   – Что случилось? – спросила я.
   – Тереза коснулась помады, которой одна из женщин собиралась краситься как раз перед смертью. У нее началась гипервентиляция, а потом произошла остановка дыхания. Если б не ребята со "скорой", могло бы плохо кончиться. Я не сообразила, что не стоит тащить на такое одну из лучших ясновидящих в стране.
   Она взглянула на Холода, стоявшего чуть в стороне в типичной позе телохранителя – одна рука на запястье другой. Впечатление слегка ослабляли серебристые волосы, развевавшиеся под ветром, который словно стремился высвободить их из хвоста. Бледно-розовая рубашка совпадала по цвету с носовым платочком, торчавшим из кармана белого пиджака, отлично подходившего к таким же белым слаксам. Тонкий серебряный пояс вторил цвету волос. Сияющие мокасины – кремово-бежевые. Он был похож скорее на картинку из модного журнала, чем на телохранителя, хотя ветер временами позволял углядеть под всем этим розово-белым глянцем черную наплечную кобуру.
   – Джереми сказан, что ты сегодня припозднишься, – заметила детектив Люси. – Много спишь последнее время, Мерри?
   – Не сказала бы. – Я не потрудилась объяснять, что прошлой ночью вовсе не Холод не дал мне спать. Сейчас мы просто дружески болтали, вели пустой, бессмысленный разговор, лишь бы заполнить продуваемую ветром тишину, пока мы стоим над телом мертвой женщины.
   Я посмотрела в лицо женщины, красивое даже после смерти. Она была довольно худощавая, но не слишком, – как будто сидела на диете, худея под новые брюки. Если бы она знала, что умрет этой ночью, бросила бы она свою диету днем раньше?
   – Сколько ей лет?
   – По документам – двадцать три.
   – Она выглядит старше, – сказала я.
   – Диета и слишком много солнца. – Всякий налет юмора исчез. Люси угрюмо взглянула на утес, возвышавшийся над нами. – Ты готова увидеть остальное?
   – Конечно, только я не понимаю, почему ты решила вызвать сюда Джереми и всех нас. Это грустно, но ее просто убили, задушили там или что. Удушение – это ужасно, конечно, но при чем здесь мы?
   – Твоих телохранителей я не звала.
   На ее лице впервые отразилась настоящая неприязнь. Она показала пальцем на Риса. Может, Холоду здесь и было неуютно, но Рис явно наслаждался. Он осматривал все вокруг жадным взором, ухмыляясь, мурлыкая себе под нос мотивчик из "Гавайи, пять-ноль"^[11]. По крайней мере именно его он мурлыкал, когда удалялся от нас по пляжу посмотреть на копов, возившихся на полосе прибоя. Рис уже перешел к мелодии из «Детектива Магнума»^[12], когда Холод его окликнул. Рис предпочитал «фильм нуар» и в душе всегда был поклонником Богарта, но Богги уже не снимался в кино. Недавно Рис открыл для себя цветные римейки и наслаждался.
   Он повернулся к нам и с улыбкой помахал рукой. Белый плащ крыльями бился вокруг него, когда он брел обратно по берегу. Кремовую широкополую шляпу ему пришлось придерживать рукой, чтобы ее не снесло в море.
   – Рис на месте преступления – кошмар какой-то, – проворчала Люси. – Он каждый раз так счастлив, словно радуется чужой смерти.
   Я не знала, как объяснить ей, что Риса когда-то почитали как божество смерти, так что смерть его не слишком удручала. Такими вещами вряд ли стоило делиться с полицией. Я сказала:
   – Ты же знаешь, он без ума от старых фильмов.
   – Это не кино, – отрезала она.
   – Что тебя так выбило из равновесия, Люси? Я видала убийства и пострашнее, чем это. Почему ты так... встревожена?
   – Погоди. Посмотришь – не станешь спрашивать.
   – Может, ты мне просто скажешь, Люси?
   Рис подошел к нам, сияя, как мальчишка июльским утром.
   – Здрасте, детектив Тейт. В глазах девушки нет лопнувших сосудов и гематом нет, насколько я видел. Кто-нибудь знает, как она задохнулась?
   – Вы осмотрели тело? – Голос Люси был холоден.
   Он кивнул, все еще улыбаясь.
   – Я думал, нас для того и позвали.
   Она указала на Риса пальцем.
   – Вас не приглашали на это шоу. Мерри приглашали, и Джереми, и Терезу, но вас... – она ткнула пальцем ему в грудь, – нет.
   Улыбка померкла и оставила в его трехцветно-синем глазу только холод.
   – Мерри должны везде сопровождать два телохранителя. Вам это известно.
   – Да, мне это известно. – Она снова надавила пальцем, достаточно настойчиво, чтобы он слегка подался назад. – Но мне не нравится, что вы здесь болтаетесь.
   – Я знаю, как себя вести, детектив. Я не трогал никаких следов. Я не путался под ногами ни у кого, начиная от ребят со "скорой" и заканчивая оператором видеосъемки.
   Ветер усилился, стал задувать темные волосы Люси на лицо, так что ей пришлось вытащить руку из кармана, чтобы их пригладить.
   – Ну так не путайтесь под ногами у меня, Рис.
   – Что я такого сделал?
   – Вам это нравится. – Она почти выплюнула последнее слово ему в лицо. – А это, черт побери, не то, что должно нравиться.
   И она удалилась в сторону лестницы, ведущей к шоссе, к парковке и клубу, стоящему на небольшом мысу.
   – Кто это погладил ее против шерсти? – спросил Рис.
   – Ее здорово потрясло то, что там, наверху, что бы это ни было, и ей нужно было на ком-то сорваться. Подвернулся ты.
   – А почему я-то?
   Холод вступил в беседу.
   – Потому что она – человек, а люди скорбят о мертвых. Они не получают удовольствия, тыкаясь в них носом, как ты.
   – Это неправда, – возразил Рис. – Все эти детективы ловят кайф от своей работы, а патологоанатом – так точно.
   – Но они не бродят по месту преступления, напевая песенки, – пояснила я.
   – Иногда бывает, – резонно заметил Рис.
   Я нахмурилась, пытаясь сообразить, как бы это объяснить ему попонятней.
   – Люди напевают, или насвистывают, или рискованно шутят у трупов, чтобы преодолеть страх. Ты напеваешь потому, что доволен. Все это тебя не волнует.
   Он взглянул на тело женщины.
   – Ее тоже ничего не волнует. Она мертва. Мы могли бы поставить над ней оперу Вагнера, и ей не было бы дела.
   Я коснулась его руки.
   – Рис, ты не о чувствах мертвых должен заботиться, а о чувствах живых.
   Он нахмурился, не понимая.
   Холод подытожил:
   – Не будь таким радостным на людях, когда ты смотришь на их мертвецов.
   – Ладно, но я не понимаю, почему я должен притворяться.
   – Представь, что детектив Тейт – это королева Андаис, и ей не нравится, что ты глумишься над мертвыми.
   Я заметила, как по его лицу пробежала какая-то мысль, потом он пожал плечами.
   – Я могу умерить свою радость в присутствии детектива, но все же не понимаю зачем.
   Я вздохнула и посмотрела на Холода.
   – А ты понимаешь?
   – Если бы на этой каталке лежал кто-то из моих родичей, у меня возникли бы определенные чувства в связи с его смертью.
   Я повернулась к Рису:
   – Ну вот.
   Он опять пожал плечами.
   – В присутствии детектива Тейт я буду скорбеть.
   – Хватит просто серьезности, Рис. – Я вдруг представила, как он валится на следующий труп с воплями и причитаниями. – Не переиграй.
   Он ухмыльнулся, и я поняла, что он обдумывал как раз то, что я вообразила.
   – Я серьезно, Рис. Если ты будешь выпендриваться, детектив Тейт может запретить тебе присутствовать на осмотрах места преступления.
   Он вдруг посерьезнел; этот довод на него подействовал.
   – О'кей, о'кей, я не буду. Ш-ш-ш.
   Детектив Тейт окликнула нас, и ее голос пронесся по ветру, похожий на чаячий крик над головой. Она уже была на середине лестницы, и то, что ее голос донесся так ясно, произвело странное впечатление.
   – Побыстрее. Не можем мы на это целый день тратить.
   – Вообще-то можем, – заметил Рис.
   Я уже брела по мягкому песку, направляясь к лестнице, и очень жалела, что надела сегодня туфли на каблуках. Так что я была не против, когда Холод предложил мне руку.
   – Что можем? – спросила я.
   – Тратить на эту работу целый день. Да хоть целую вечность. Мертвые никуда не спешат.
   Я взглянула на него. Он смотрел на высокую полицейскую с отстраненным, чуть ли не мечтательным выражением.
   – Знаешь что, Рис?
   Он перевел взгляд на меня, приподняв бровь.
   – Люси права. Ты на месте убийства просто кошмарен.
   Он снова ухмыльнулся.
   – И близко не так кошмарен, как мог бы быть.
   – Что бы это значило?
   Рис не ответил. Просто обогнал нас. Он-то высоких каблуков не носил. Я удивленно посмотрела на Холода.
   – Что он хотел сказать?
   – Риса когда-то именовали Повелителем Праха.
   – А это что значит? – спросила я и споткнулась на своих каблуках, крепче вцепившись в локоть Холода.
   – Прах – устаревшее поэтическое название тел. Трупов.
   Я потянула его за руку, останавливая, и уставилась на него. Попыталась заглянуть в глаза сквозь преграду его серебристых волос и моих – красных, вьющихся у лица.
   – Если сидхе называют повелителем чего-либо, это значит, что они обладают властью над этим чем-то. Так что это значит? Что Рис может причинить смерть? Это и так понятно.
   – Нет, Мередит, я хочу сказать, что когда-то он мог поднять мертвецов, давно упокоившихся и остывших, и заставить их сражаться на нашей стороне.
   Я продолжала на него глядеть.
   – Я не знала, что Рис обладал такой властью.
   – Теперь он ею не обладает. Когда было сотворено Безымянное, Рис потерял способность поднимать армию мертвых. Нам нет нужды больше в армиях для междоусобных битв, а сражаться такими средствами со смертными означало бы наше изгнание из этой страны. – Холод колебался мгновение, потом сказал: – Многие из нас потеряли свои наиболее сверхъестественные способности, когда было заклято Безымянное. Но я не знаю никого, кто потерял бы так много, как Рис.
   Я посмотрела вслед удалявшемуся Рису: белые локоны развевались по ветру, сливаясь с белизной плаща. Он из бога, способного поднимать армии одной силой воли, стал... просто Рисом.
   – Из-за этого он не говорит мне свое настоящее имя? То, под которым его почитали?
   – Он принял имя Рис, когда потерял свою власть, и сказал, что он прежний умер вместе с его магией. Все, включая королеву, уважают его решение. На его месте мог быть любой из нас, отдавших большую часть себя тому заклинанию.
   Я покачивалась на одной ноге, снимая туфли. Лучше я в чулках по этому песку побреду.
   – Как вы заставили всех согласиться создать Безымянное?
   – Те, что были у власти, пригрозили смертью всем противящимся.
   Сама могла догадаться. Я переложила туфли в одну руку и снова ухватилась за локоть Холода.
   – Я имею в виду, как Андаис удалось заставить согласиться Тараниса?
   – Эта тайна известна только королеве и Таранису. – Он коснулся моих волос, отвел их от моего лица. – В отличие от Риса я не люблю так долго быть вблизи смерти и скорби. Я уже жду вечера.
   Я поцеловала его ладонь.
   – Я тоже.
   – Мерри! – крикнула Люси Тейт с вершины лестницы. Рис уже почти поравнялся с ней. Люси скрылась из виду, Рис преследовал ее чуть ли не по пятам. Если можно назвать преследованием обычную походку.
   Я сжала локоть Холода.
   – Нам лучше поторопиться.
   – Да, – согласился Холод. – Не доверяю чувству юмора Риса наедине с детективом.
   Мы обменялись взглядами на этом продуваемом ветром берегу и заторопились к лестнице. Наверное, мы оба надеялись успеть прежде, чем Рис отмочит что-нибудь остроумное и совершенно неуместное. Но я не верила, что мы успеем.

Глава 22

   Некоторые тела были в мешках для трупов: пластиковые коконы, из которых никогда не выйдет бабочка. Но мешков не хватило, и пришлось оставлять тела неприкрытыми. Я не могла оценить на взгляд, сколько их было всего. Больше пятидесяти. Может, сто, может, больше. Я не могла заставить себя считать, начать расценивать их как просто ряд предметов, так что прекратила попытки прикинуть. Я пыталась прекратить думать вообще.
   Я попробовала вообразить, что вернулась ко двору и все это – одно из "представлений" королевы. На ее "маленьких представлениях" нельзя было обнаруживать неприязнь, отвращение, ужас и – самое худшее – страх. Того, кто не мог их скрыть, она нередко заставляла присоединиться к забаве.
   Но ее "представления" склонялись скорее к сексу и пыткам, чем к настоящим смертям, да и удушение не числилось среди пристрастий Андаис, так что это "неприятное происшествие" ей бы не понравилось. Наверное, она расценила бы его как напрасную трату материала. Столько людей, которые могли бы восхищаться ею, столько людей, которых она могла бы запугать...
   Я представила, что моя жизнь зависит от того, сумею ли я сохранить непроницаемое лицо и ничего не чувствовать. Это единственное, что я смогла придумать, чтобы пройти между этими телами и не впасть в истерику. Если я хочу жить, то нельзя впадать в истерику. Я повторяла это в уме, как мантру: хочешь жить – не впадай в истерику; не впадай в истерику... И я смогла пройти вдоль страшных рядов тел, смогла смотреть на весь этот ужас и не закричать.
   У тел, что остались без мешков, губы были почти того же синеватого оттенка, как у девушки на пляже, вот только явно не из-за помады. Они все задохнулись, но не мгновенно. Они не упали на месте по воле милосердной магии. На некоторых телах были заметны следы ногтей – там, где они раздирали себе горло, грудь, будто пытались впустить воздух в отказавшиеся работать легкие.
   Девять тел чем-то отличались от других. Я не могла понять чем, но упорно бродила возле них, рассеянных между другими телами. Холод поначалу следовал за мной, но потом отошел к краю, стараясь не маячить на пути копов, детективов в штатском, санитаров с носилками и всех прочих, кто обычно собирается на месте убийства. Помню, как я удивилась в первый раз, когда увидела, сколько кишит народу на осмотре места преступления.
   За спиной Холода находилось что-то, прикрытое скатертью, но не труп. Только через несколько секунд я сообразила, что это рождественская елка. Кто-то прикрыл искусственную зелень, прикрыл всю рождественскую мишуру. Будто не хотел, чтобы дерево видело трупы: так закрывают ребенку глаза ладонью, чтобы они не осквернились мерзкой сценой. Это могло бы показаться смешным, но не казалось. Почему-то казалось правильным скрыть украшения. Спрятать их, чтобы не загрязнить, не опорочить.
 
   Холод вроде бы не замечал накрытой скатертью елки, да и остального, казалось, тоже. Рис, напротив, выглядел так, словно замечал каждую мелочь.
 
   Он стоял справа от меня, не мурлыкал уже и даже не улыбался. Он притих, как только мы вошли на эту бойню. Хотя "бойня" казалось неподходящим словом. Бойня – подразумевает кровь и клочья плоти. Здесь же все было до странности чистым, почти обезличенным. Нет, не обезличенным – холодным. Я встречала людей, которые наслаждались резней, они буквально наслаждались процессом разрезания кого-то, ощущением лезвия, пронзающего плоть. В этой же сцене не было дикой радости. Это просто была смерть, холодная смерть, как будто сам Мрачный Жнец прошел здесь, равнодушно взмахивая косой.
 
   – Что такого особенного в этих девяти? – Я не поняла, что говорю вслух, пока Рис не ответил мне.
 
   – Они умерли спокойно: ни следов ногтей, ни признаков агонии. Эти, и только эти девять, просто... упали на том же месте, где танцевали.
 
   – Что, во имя Богини, здесь стряслось, Рис?
 
   – Какого хрена вы здесь делаете, принцесса Мередит?
 
   Мы оба повернулись к дальнему концу зала. Человек, пробиравшийся к нам через ряды тел, был среднего сложения, лысоват, вполне очевидно мускулист и еще более очевидно взбешен.
 
   – Лейтенант Петерсон, если я не ошибаюсь? – спросила я. В первый и в последний раз, когда я видела Петерсона, я старалась убедить полицию расследовать возможность попадания эльфийского афродизиака в руки людей. Мне объяснили, что афродизиаки ни на кого не действуют, как и любовные заклятия. Я доказала, что действуют, при этом едва не устроив полный хаос в полицейском департаменте Лос-Анджелеса. Лейтенант был одним из тех, кто испытал на себе силу моего доказательства. Его пришлось заковать в наручники, чтобы оттащить от меня.
 
   – Не нужно любезностей, принцесса. Я спросил: какого хрена вы здесь делаете?
 
   Я улыбнулась:
 
   – Мне тоже приятно вас видеть, лейтенант.
 
   Он не улыбнулся.
 
   – Убирайтесь немедленно, пока я не приказал вас вышвырнуть.
 
   Рис придвинулся ко мне ближе на какой-нибудь дюйм. Глаза Петерсона метнулись к нему и вновь вернулись ко мне.
 
   – Я вижу ваших двух горилл. Если они хоть пальцем шевельнут, то при всем своем дипломатическом иммунитете тут же окажутся за решеткой.
 
   Я оглянулась только для того, чтобы увидеть, как Холод подтягивается ближе. Я качнула головой, и он остановился. Он нахмурился, явно недовольный; но от него не требовалось быть довольным. Требовалось только, чтобы он не мешал мне действовать.
 
   – Вы когда-нибудь видели столько мертвецов одновременно? – спросила я. Тихим голосом.
 
   – Что? – переспросил Петерсон.
 
   Я повторила вопрос.
 
   Он покачал головой.
 
   – А какое это имеет отношение к делу?
 
   – Это ужасно, – сказала я.
 
   – Да, это ужасно, но какое, черт возьми, это имеет отношение к делу?
 
   – Вы были бы приветливее, если бы здесь не было так ужасно.
 
   Он издал звук, похожий на смешок, но слишком резкий для смеха.
 
   – Ох, принцесса, я очень приветлив. Ровно настолько, насколько я могу быть приветливым к убийцам вроде вас, что прячутся за дипломатическим иммунитетом. – Он улыбнулся, но улыбка скорее напоминала оскал.
 
   Однажды меня подозревали в убийстве человека, который пытался меня изнасиловать. Я его не убивала, но, не будь у меня дипломатической неприкосновенности, я все равно могла бы попасть в тюрьму. Во всяком случае, под суд попала бы. Я не стала пытаться снова уверять его в своей невиновности. Сейчас Петерсон поверил бы мне не больше, чем тогда.
 
   – Почему только эти девять погибли спокойно? – спросила я вместо этого.
 
   Он нахмурился:
 
   – Что?
 
   – Почему только на этих девяти телах нет следов агонии?
 
   – Это полицейское расследование, и я здесь старший. Это мое расследование, и мне плевать, что вы – наш гражданский консультант по всякой метафизической чуши. Мне даже нет дела, что вы помогали полиции пару раз в прошлом. Мне вы ни на грош не помогли, и мне не нужна помощь ни от каких чертовых фейри. Так что повторяю в последний раз: катитесь отсюда.
 
   Я пыталась быть милой. Я пыталась быть деловой. Ну, когда по-хорошему не получается, всегда можно попробовать по-плохому. Я потянулась к нему рукой словно с намерением коснуться его лица. Он сделал как раз то, чего я ожидала. Он попятился.
 
   – В чем дело, лейтенант? – Я изобразила удивление.
 
   – Не прикасайтесь ко мне. – Его голос стал тише. И, осознала я, гораздо более зловещим, чем прежний крик.
 
   – Не мое прикосновение свело вас с ума в тот раз, лейтенант. Виноваты были Слезы Бранвэйн.
 
   Его голос стал еще тише.
 
   – Никогда... больше... ко мне... не притрагивайтесь.
 
   В его глазах было что-то пугающее. Он боялся меня, по-настоящему боялся и потому ненавидел.
 
   Рис шагнул чуть вперед, встав не совсем между мной и лейтенантом, но почти между. Я не противилась. Всегда неприятно, когда на тебя смотрят с такой ненавистью.
 
   – Мы встречались только однажды, лейтенант. Почему вы меня ненавидите? – Вопрос был таким прямым, что даже человек вряд ли бы его задал. Но я не понимала, в чем дело, не могла понять – так что должна была спросить.
 
   Он отвел взгляд, пряча глаза, словно не ожидал, что я сумею так глубоко заглянуть в его душу. Он сказал очень тихо:
 
   – Вы забыли, я видел, что вы оставили на той кровати – просто груду мяса, порезанного на ленточки. Без зубной карты мы бы его даже не опознали. И вам неясно, почему я не хочу, чтобы вы ко мне прикасались? – Он покачал головой и взглянул на меня пустыми, непроницаемыми глазами копа. – Уходите, принцесса. Берите ваших громил и уходите. Я здесь старший, и я не хочу вас здесь видеть.
 
   Теперь его голос был спокойным, очень спокойным, слишком спокойным для этой страшной обстановки.