Гарина Инна. Книга без переплета

   - Здравствуй, Редрик, - прокаркала она. - Здравствуй и ты, королева. Уж простите, что не могу приветствовать вас реверансом!
   Король даже подпрыгнул на стуле от подобного бесцеремонного обращения. Но королева не дала ему вымолвить и слова.
   - Здравствуй, Голубка, - приветливо сказала она, слегка подавшись вперед. - Кажется, так называл тебя Редрик в те времена, когда ты еще порхала на легких крылышках и пыталась свить себе уютное гнездышко за мой счет?
   Сандомелия хрипло рассмеялась.
   - Именно так, - подтвердила она. - Ужель тебе это до сих пор не дает покоя?
   - Ну, видишь ли, - ответила королева все так же приветливо, - может, я и не вспомнила бы никогда о тебе, если б ты не потрудилась прислать мне столь весомый привет! - Она повела рукою в сторону Овечкина и откинулась обратно на спинку стула.
   - Не хочешь ли поблагодарить меня за него, королева? - Сандомелия посмотрела на Овечкина и, подняв руку, помахала ему. - Здравствуйте, ваше высочество!
   Король Редрик побагровел, с трудом сдерживая ярость.
   - Прекратите балаган! - рявкнул он. - Я помню, Сандомелия, что твое монашеское звание защищает тебя от моего гнева, но будь добра все же вести себя прилично! Если не перед лицом короля, то хотя бы перед лицом смерти, которая все равно уже поджидает тебя!
   Нисколько не испугавшись, женщина на носилках перевела на него насмешливый взгляд.
   - Были времена, Редрик, когда ты не требовал от меня приличий, сказала она довольно игриво.
   Королева сощурила глаза.
   - Так-то, Редрик, - тихо произнесла она, не глядя на мужа. - Вот тебе и скандал...
   - Умолкните обе! - взревел он, теряя самообладание. - Вспомните, зачем мы собрались! Поди сюда, ты... Тайрик!
   Овечкин послушно приблизился к нему.
   - Взгляни на него, женщина, - угрожающе сказал король, обращаясь к Сандомелии. - Готова ли ты подтвердить перед Богом и перед людьми то, что ты заявила в письменном виде - что этот человек является подлинным сыном моим и королевы?
   - Готова, - кивнула Сандомелия. - Скрывать мне более нечего. Моя служанка Райна - вот она перед вами - собственными руками подменила младенца и принесла к моей груди новорожденного принца. Не забудь, Редрик, что она, как и я, находится ныне под защитой монашеского сана, и не в твоей власти наказать ее за содеянное.
   - Я все помню... Позвать сюда остальных! И придержи язык, Сандомелия, хотя бы в присутствии духовных лиц!
   - Назови меня еще хоть раз Голубкой, Редрик, - томно сказала она. - И я сделаю все, что ты захочешь...
   Старая ведьма снова хрипло рассмеялась, смех перешел в кашель, и под этот кашель в приемную вошла целая толпа народу - архиепископ Даморский в пышном облачении, два священника при нем, несколько дворян высшего сословия из приближенных короля, затем принц Ковин и последними - "бабка-повитуха" с кормилицею.
   Михаил Анатольевич на них не смотрел. Он не сводил глаз с Сандомелии, не зная, то ли восхищаться силой духа этой полумертвой женщины, то ли бояться за нее. Ему трудно было понять, как она решилась на этот розыгрыш, не испугавшись ответственности, действительно, перед Богом и перед людьми. Какие чувства двигали ею, какая застарелая обида заставила решиться на столь грандиозный обман?
   Старуха перехватила его взгляд и подмигнула ему. Овечкин, смешавшись, потупился. Но тут в приемной воцарилась какая-то странная тишина, как будто все перестали даже дышать, и он снова поднял голову, желая узнать, в чем дело.
   Все присутствующие, включая короля и королеву, молча, со смятенными лицами, разглядывали поочередно монахиню Сандомелию и принца Ковина. Старая дама невозмутимо взирала по сторонам с легкой затаенной улыбкой на губах, а принц, не понимая причины такого внимания, встревоженно вскидывал голову и поджимал губы.
   Причина же была налицо - внешнее сходство между этими двоими было столь велико, что только слепой мог бы сомневаться в их родстве. Не имело значения даже то, что женщина, лежащая на носилках, находилась в крайней стадии истощения, а принц был довольно упитан. У них были одинаковые, характерной формы носы с необычными очертаниями ноздрей, одинаковые близко посаженные глаза с тяжелыми веками и одинаковые маленькие, тонкогубые рты. Обоих нельзя было назвать красивыми, и разница между ними была лишь в том, что в глазах женщины светился незаурядный ум, а принц выглядел рядом с ней довольно туповатым, особенно сейчас, когда пребывал в растерянности.
   На лице королевы Дамора после недолгого удивления выразилось удовлетворение, которое она, впрочем, постаралась скрыть. Король же выглядел растерянным не хуже своего сына.
   Овечкин тоже было впал в замешательство. Но очень быстро вспомнил, что здесь в зале присутствует среди прочих Босоногий колдун. Видимо, это и был последний обещанный почтенным старцем фокус - неведомо откуда взявшееся сходство Сандомелии и принца Ковина. Михаил Анатольевич покачал головой и тут же сам себя одернул. Не думать ни о каких босоногих колдунах! Принц Тайрик глубоко вздохнул и приготовился к дальнейшему разбирательству.
   Присутствующие тоже опомнились довольно быстро, и дело взял в свои руки архиепископ. Сначала он приступил к допросу монахини Сандомелии, как главного действующего лица. Он спрашивал, а она отвечала слабым умирающим голосом, но вполне толково, ни разу не позволив себе больше никаких выпадов и никакого насмешливого тона. И торжественно поклялась под конец в истинности своего заявления.
   Допросили ее служанку, допросили дворянина Мартуса. Бритоголовый же монах с безумным взором, оказавшийся настоятелем монастыря, в котором якобы воспитывался Овечкин, повел себя очень странно. Когда очередь дошла до него, он невнятно пробормотал, что видел этого ученика не однажды, но в каком перерождении это было, затрудняется сказать, потому что именно в данный момент беседует с ангелами и не может отвлекаться. Никого сказанное им не удивило, и монаха оставили в покое. Выслушали показания повитухи и кормилицы. Заставили Овечкина предъявить свое родимое пятно. Затем мирное течение судебной процедуры было нарушено небольшим скандалом. Принца Ковина также попросили показать плечо для сравнения, и принц, и без того пребывавший в молчаливом негодовании, немедленно взбеленился. Он позволил себе накричать на духовное лицо, послал к черту Сандомелию и собирался уже оскорбить действием подступившего к нему дворянина из свиты Редрика, когда король, махнув рукой, велел оставить принца в покое.
   - Нет у него никаких родимых пятен, - буркнул Редрик. - Это многим известно...
   На фоне нервозности и грубости принца спокойствие и кротость его соперника выглядели достойно. Спрашивать Овечкина ни о чем не стали, да и что он, собственно говоря, мог добавить к сказанному свидетелями и самими участниками подмены? Доказательства его высокого происхождения были предъявлены и сомнений как будто не вызывали. И не последнюю роль среди них сыграло сходство Ковина и Сандомелии - этакое молчаливое свидетельство родства...
   Допрос был завершен, и в зале воцарилась тишина. Архиепископ погрузился в размышления и по прошествии некоторого времени объявил, что считает дело решенным. Как сторонний человек и лицо духовное, он рассмотрел все доказательства и полагает, что именно Тайрик является подлинным принцем Дамора, а Ковина должно счесть незаконнорожденным плодом связи короля Редрика с придворною дамой Сандомелией. Официальное же признание этого факта должно быть совершено государем и государыней Дамора, под каковым документом он, архиепископ Даморский, без тени сомнения поставит свою подпись.
   И едва он закончил свою речь, как с места поднялась королева. Бледная, с сурово сжатым ртом, она обвела глазами все собрание и не дрогнула, когда принц Ковин, поймав ее взгляд, подался к ней с умоляющим выражением на лице. Глаза ее остановились на Овечкине.
   - Я признаю Тайрика своим сыном и принцем Дамора, - сказала она громко и решительно. - Подойди ко мне!
   У Михаила Анатольевича перехватило дыхание.
   Он все понимал. Он был уверен, что несмотря ни на какие доказательства, король с королевой знают, кто он такой на самом деле. То есть не знают, конечно, они предполагают, что он - сын Сандомелии. И то, что королева решила его признать, означало только одно - он нужен ей из каких-то государственных соображений. Ее материнские чувства не имели для нее сейчас никакого значения. И все же в этот момент ему сделалось очень не по себе. Только сейчас до него дошло, что творит он сам. И хотя он не собирался навсегда отнимать трон у законного наследника - Босоногий колдун заверил его, что сразу же по расторжении брачного договора с принцессой Маэлиналь принц Тайрик исчезнет бесследно и права Ковина будут восстановлены, - ему все-таки было жаль принца, от которого только что прилюдно отреклась родная мать. Ему было бесконечно жаль королеву, решившуюся на подобный шаг. Ему было стыдно за себя, участвующего в этой трагикомедии. Но... принцесса Май...
   Низко опустив голову, он прошел несколько шагов, отделявших его от королевы. Она протянула руку, и он коснулся поцелуем ее совершенно ледяных пальцев. Вторая ее рука легла ему на плечи, и она слегка приобняла своего новоиспеченного сына. Ни нежности, ни волнения в этом объятии не чувствовалось. Михаил Анатольевич чуть-чуть сжал ее руку и, не успев подумать, что делает, движимый только жалостью, дохнул на эти холодные пальцы, пытаясь их согреть. Затем поднял голову и встретился с ней взглядом. Глаза королевы расширились, и смотрела она на него с удивлением. Овечкин виновато улыбнулся. Королева отвела взгляд.
   В зале все еще было тихо. Ждали решения короля. Король Редрик хмурился и кусал губы. Наконец он неохотно разверз уста.
   - Пишите бумагу, ваше преосвященство. Я ничего не могу поделать против доказательств. Стало быть, Тайрик...
   Договорить ему не дали. Принц Ковин, растолкав окружающих, выбежал на середину зала.
   - Вы сошли с ума, государь! - вскричал он, потрясая поднятыми руками. - Вы собираетесь признать этого... этого...
   Он задохнулся от негодования. Повернулся к Овечкину и обжег его ненавидящим взором.
   - Отец и мать отрекаются от меня! - выкрикнул он и сжал кулаки. Верят черт знает кому! Но есть еще Божий суд, суд чести! Я вызываю тебя на поединок, самозванец!
   Он судорожно дернулся, посмотрел на свои руки и, не найдя ни одной перчатки, каковую можно было бы бросить врагу, плюнул под ноги Овечкину. И схватился за шпагу.
   В зале вновь воцарилась мертвая тишина.
   Михаил Анатольевич ощутил вдруг сильнейшее головокружение и для сохранения равновесия вынужден был даже закрыть глаза.
   Но случилось с ним это не потому, что он не знал, как ответить на вызов. Напротив, он знал прекрасно, что от него не требуется никаких действий. Все было предусмотрено его сотоварищами, все было расписано как по нотам, и каждый участник заговора знал свою роль назубок. Не успел он и шелохнуться, как вперед уже выступил, загородив его собою, Ловчий и начал произносить со всею почтительностью заранее заготовленную речь, суть которой сводилась к тому, что воспитанник его, принц Тайрик, живя и обучаясь в монастыре, не овладел никаким видом оружия, а посему дворянин Мартус покорнейше просит высочайшего дозволения выступить вместо Тайрика в предстоящем поединке.
   Знал также Михаил Анатольевич, что по закону никто, в том числе и принц Ковин, как бы он ни бесился, не имеет права отказать в подобной просьбе. Ловчий же был весьма ловок в обращении с любым оружием и собирался нанести Ковину такой удар, чтобы уложить его в постель примерно на месяц время, потребное для полного завершения их планов. Так что самому Овечкину ничто не грозило.
   И причина его головокружения была вовсе не связана с вызовом на поединок. Он слушал речь Ловчего, не слыша ни единого слова, и смотрел в горящие ненавистью глаза принца Ковина, не видя его.
   Случилось так, что в этот момент он вдруг узрел некую тень за спиной принца - невидимый ни для кого, кроме него, темный силуэт - и совершенно неожиданно для себя получил ответы на вопросы, мучавшие его на протяжении всех его невероятных приключений. Сбылось то, что обещал ему Хорас-второй, и даже более того - он узнал все. Он перенесся в иные места и времена. Он вспомнил свое прошлое и прозрел будущее. Границы сознания вдруг раздвинулись, и он увидел и понял, и разом связал воедино все, что до сих пор оставалось для него загадкой.
   Это было почти непосильным напряжением для рассудка - подобное нежданное откровение, но Овечкин выдержал его, ибо среди прочего он узнал еще и то, почему дивный дар принцессы Май, который должен был, по словам птицы чатури, пробуждать в мужчинах только благородные чувства, не оказывал такого воздействия на принца Ковина, например, или на того же Баламута. И поняв это, он понял также, что от него требуется в данный момент и как он должен поступить. И Овечкин, отринув все остальное, усилием воли вернулся в настоящее, потому что только это и было важно для него сейчас.
   Принц Ковин не успел еще открыть рта, когда Михаил Анатольевич решительно отодвинул Ловчего, вышел вперед и, глядя прямо в глаза своему сопернику, сказал:
   - Это все не имеет значения. Я буду драться с вами, Ковин, буду драться сам, любым оружием, которое вы изберете, и в любое время, которое вы назначите.
   Лицо принца вспыхнуло злобным торжеством.
   - Завтра, - выпалил он. - Здесь, в это же время. Я рад, что вы не прячетесь за чужую спину! И шпаги мне хватит, чтобы разделаться с вами... родственничек!
   * * *
   Босоногий колдун обомлел, услышав заявление Овечкина, и едва не утратил контроль над своею личиной бабки-повитухи. Но в следующее же мгновение многомудрый старец вперил в Михаила Анатольевича проницательный взор и понял, что с тем произошло что-то необычное. Что-то такое, чего нельзя было объяснить ни приступом щепетильности, столь свойственной маленькому библиотекарю, ни внезапным умопомешательством. Михаил Анатольевич не выглядел смущенным или расстроенным, напротив, он казался абсолютно спокойным, и невыразительное лицо его приобрело вдруг выражение уверенной в себе мужественности и силы.
   В растерянности Аркадий Степанович посмотрел на Ловчего и встретил такой же изумленный и недоумевающий взгляд. Колдун только пожал плечами и отвернулся. Изменить они уже ничего не могли. Вызов был брошен и принят.
   Когда он принес эту весть на постоялый двор, где томились в нетерпении и тревоге остальные заговорщики, воспринята она была по-разному. Фируза испуганно ахнула, но тут же взяла себя в руки и, не дожидаясь от Аркадия Степановича никаких комментариев, заявила, что Овечкин знает, что делает, и что она доверяет ему бесконечно. Босоногий старец не стал ей возражать. Он все еще был сбит с толку и надеялся получить хоть какие-нибудь объяснения от Пэка, который задержался во дворце для того, чтобы переговорить с Овечкиным при первой же возможности.
   А Баламут, услышав новость, в отчаянии махнул рукой.
   - Спятил ваш Овечкин, - только и сказал он, и смуглое лицо его, и без того не отличавшееся в последнее время румянцем, еще более побледнело.
   Он углубился в мрачные размышления, не слушая Фирузу, которая с жаром пыталась ему что-то доказать, и так и сидел молча, пока на улице не стемнело и не явился Пэк, который сказал, что им с Ловчим не удалось добиться от Овечкина никаких объяснений своему поступку, кроме двух слов "так надо".
   Босоногий колдун разнервничался и, по своему обыкновению, забегал по комнате, дергая себя за бороду и невнятно что-то бормоча. Затем они с Пэком принялись обсуждать, не отправиться ли за советом к Великому Отшельнику, отцу Григорию, и так разгорячились, что не заметили, как Баламут тихонечко поднялся со своего места и покинул занимаемую ими комнату, а затем и постоялый двор. Они обнаружили его отсутствие лишь тогда, когда пришли к решению послать к отшельнику Пэка и огляделись наконец по сторонам. Доркина нигде не было. Начав его искать, они обнаружили, что исчезла также и Фируза.
   * * *
   Ловчий и Пэк вынуждены были оставить Овечкина в покое, ибо обстоятельства никак не позволяли им схватить "наследного принца" за грудки и вытрясти из него больше, чем два слова. Они надеялись дождаться ночи и тогда уж поговорить с ним по душам, но королева пригласила принца Тайрика на ужин, с которого он не вернулся. Вместо того пришли слуги и перенесли его вещи в другие покои, объяснив, что нынешнюю ночь знатный гость желает провести в одиночестве и просит его не беспокоить. Дворянину Мартусу пришлось скрыть свое негодование за вежливой улыбкой, и Пэк в результате отправился к Босоногому колдуну ни с чем.
   Михаил же Анатольевич явился на ужин к ее величеству со стесненным сердцем, предвидя неприятный разговор. Однако деваться ему было некуда.
   И едва поднялись из-за стола, королева отпустила слуг и, как он и ожидал, приступила к допросу.
   - Говори, - потребовала она. - Зачем тебе понадобилось выкидывать этакую глупость?!
   Овечкин вздохнул.
   - Государыня, - сказал он, - прошу вас, не требуйте от меня ответа. Я не хочу лгать вам, а правды сказать не могу...
   - Правды! - она ударила кулаком по столу, и только сейчас Михаил Анатольевич увидел, как сильно она рассержена. - Ты думаешь, я не знаю правды? Или хотя бы не догадываюсь о ней? Для чего тогда затевалось все это? Неужели ты еще честней, чем кажешься, и, не желая более лгать, собираешься подставить грудь под шпагу Ковина?
   - О нет, нет, - торопливо сказал Овечкин. - Прошу вас! Вы не должны думать обо мне лучше, чем я того заслуживаю...
   - Молчи, - перебила королева. - Но впрочем... что же тогда? Я, кажется, ясно дала понять, что принимаю тебя, кем... каким бы ты ни был, и поверь, у меня есть причины так поступить!
   - Я знаю, - кротко ответил Михаил Анатольевич. - Я бесконечно благодарен вам, ваше величество, за поддержку. Но поверьте и вы мне - и у меня была причина так поступить. Я могу сказать только одно - каким бы ни был исход завтрашнего поединка, у вас останется сын, которым вы еще сможете гордиться.
   Королева нахмурилась.
   - Я не понимаю тебя...
   - Ведь это суд чести, - сказал он. И видя, что она по-прежнему смотрит на него с недоумением, добавил: - Нас рассудит то, что превыше нашей правды и лжи.
   Она нахмурилась еще сильней.
   - Ты сошел с ума, Тайрик? Ты...
   - Государыня, - взмолился Овечкин, - прошу вас! Я ничего не могу объяснить вам более!
   - Ты действительно не владеешь никаким оружием?
   - Да.
   - Он убьет тебя. Разве ты не понимаешь?
   - Понимаю.
   - Ты хочешь умереть?
   - Нет.
   - Тогда объяснись, - жестко сказала королева. - Я хочу знать все до конца.
   Овечкин ответил ей теми же словами, что и своим товарищам:
   - Так надо.
   Несколько мгновений она сверлила его глазами, но Михаил Анатольевич молчал, стиснув зубы.
   - Ты намерен упорствовать, как я погляжу, - сказала наконец королева. - Что ж, ступай. Ступай и делай, что хочешь. Я-то надеялась...
   Не договорив, она отвернулась.
   Овечкин поднялся на ноги, помедлил.
   - Ваше величество, - тихо сказал он. - Не позволено ли будет мне провести эту ночь не с моим воспитателем, а в каком-нибудь другом месте? Я хотел бы сегодня побыть один...
   - Помолиться перед смертью? - с горьким сарказмом спросила она, по-прежнему не глядя на него. - Хорошо, я распоряжусь.
   Она вызвала слуг, сухо отдала необходимые распоряжения. Овечкин молча стоял в стороне и ждал. Но перед тем, как покинуть королеву, он поклонился и тихо сказал:
   - Надейтесь, государыня...
   ГЛАВА 34
   Беспокойная ночь опустилась на Тагон, столицу Дамора. Задул сильный ветер, горячий, тревожный, не только не разогнавший остатки дневного зноя, но как будто еще больше сгустивший их. Он хлопал ставнями, гремел черепицей на крышах, стучал вывесками, и мало кто из горожан сумел забыться в эту ночь крепким безмятежным сном. Тех, кто спал, мучали кошмары, а кто не спал - терзался дневными заботами, подступившими вдруг с удвоенной неотвязностью и представшими в совершенно неразрешимом виде...
   Михаил Анатольевич относился к числу тех, кто не спал в эту ночь. Но в отличие от прочих, был он спокоен. Он ждал.
   Ближе к полуночи он поднялся с кровати, на которой лежал не раздевшись, и вышел на балкон.
   Внизу шумел сад, верхушки деревьев волновались, как море в шторм, и листья терлись друг о друга, издавая странный, дребезжащий, какой-то жестяной шорох. Овечкин оперся на каменную балюстраду, вдохнул всей грудью горячий воздух. Камень под его руками тоже был горячим, не остывшим после дневного зноя. Ветер трепал волосы, бил в лицо, не принося свежести, а напротив, как будто прилипая к коже. Но Михаил Анатольевич ни на что не обращал внимания. Он был поглощен ожиданием, зная неведомо откуда, что внезапное озарение его должно подтвердиться нынешней ночью. И ждал он без всякого нетерпения, с тихой грустью перебирая в памяти то немногое хорошее, что было у него в этой жизни. Матушка, книги. Красота Маэлиналь, преданность Фирузы. Одобрение друзей, которые появились так поздно... Он любовно вспомнил каждого и мысленно попрощался с ними. Книга его жизни, не имевшая начала, все-таки должна была оборваться на середине. Но зато...
   - Появился переплет, - негромко сказал кто-то у него за спиной, насмешливо, но как будто даже и с участием.
   Звук этого голоса слился с дребезжащим шорохом листвы и вряд ли мог быть услышан кем-нибудь, кроме Овечкина, который ждал его.
   Михаил Анатольевич кивнул не оборачиваясь. Он знал, что никого не увидит.
   - Это не так уж и важно, - пробормотал он.
   - А что же важно для тебя?
   - Важно то, что я могу еще что-то сделать для тех, кого люблю.
   - И ты, разумеется, это сделаешь.
   Овечкин снова кивнул.
   - Я только хочу быть уверен в том, что это действительно последнее необходимое действие. Что это - счастливый конец. Ты ведь не станешь препятствовать мне?
   - Не стану, - согласился голос. - Принцесса Май уйдет из Данелойна, и мне это, в общем-то, только на руку, если не считать незначительных деталей. Но я свое наверстаю, так или иначе. А за принцессу можешь быть спокоен. Кровь смоет все.
   - Кровь смоет все, - одними губами повторил Михаил Анатольевич.
   Вот теперь он и вправду мог быть спокоен. Наконец все встало на места.
   ...Птица чатури основательно перепутала откровения своих богов, получив их в пьяном забытьи. Но теперь Овечкину было известно, как в действительности обстояли дела. Никакой счастливый брак не мог избавить принцессу Май от того, что было предсказано ей колдуньей Де Вайле, ибо колдунья знала, что говорит. А знала она это потому, что сама же и наложила чары на принцессу, повинуясь приказанию Черного Хозяина Данелойна, - чары, в результате которых внушенная принцессой любовь будила одновременно и то дурное, что заложено в людях, будила зло тем активней, чем больше было его в человеке, хотя бы оно и таилось до поры до времени. Прекрасный мистический дар был запятнан, и принцесса не смогла бы стать счастливой никогда и ни с кем, ибо обречена была вызывать и раздоры, и кровопролития. И дар ее надлежало очистить - опять-таки кровью.
   Но это будет последняя кровь, которая прольется из-за принцессы Май. Кровь человека, который смог устоять против нечистых чар и воспринял дар любви во всей его полноте и силе. Именно это открылось Михаилу Анатольевичу, когда он смотрел в безумные от ненависти глаза принца Ковина. Много чего открылось ему в тот миг, в том числе и то, почему он сделался вдруг способен на подобное ясновидение. Но важным для него было только это. И завтра он собирался умереть от руки Ковина, дабы даже принц очнулся от жестокого наваждения, в которое ввергла его страсть к Маэлиналь. Михаил Анатольевич знал теперь, что так и будет. Он умрет не напрасно. Ковин откажется от брака с принцессой сам, по доброй воле, и лишь тогда она сможет быть счастлива с Маколеем, и дар ее будет служить людям, как ему предназначено.
   И чтобы подтвердить откровение, его посетил нынче сам Черный Хозяин Данелойна.
   - Благодарю тебя, - тихо сказал Овечкин.
   Некоторое время длилось молчание, потом Черный Хозяин произнес:
   - Ну что ж, смертный, ты все-таки добился своего. Завтра и ты будешь чист. И окончательно свободен.
   - Я рад, - ответил Овечкин, думая совсем о другом.
   - Прощай же!
   Ветер неожиданно спал. Сад под балконом замер, и наступила полная тишина.
   * * *
   Баламут Доркин недолго раздумывал, выбирая направление, когда вышел на улицу в эту беспокойную ночь. Он неплохо знал Тагон и вышел с определенной целью, а потому путь его лежал в сторону самого злачного района столицы Дамора, туда, где чуть ли не друг на друге стояли дешевые низкопробные кабаки, где ночами напролет велись азартные игры, кончавшиеся обычно поножовщиной, где почти на каждом доме горел красный фонарь и где никто не появлялся на улицах, не имея при себе кинжала или кистеня. Порядочным людям не стоило соваться туда по ночам без особой нужды, но Баламута трудно было смутить соображениями подобного рода. Он хорошо знал, куда идет, сам прятал кинжал в рукаве и боялся только одного - что кто-нибудь узнает в нем шута короля айров. Правда, черная борода закрывала половину его лица, придавая ему вид самый бандитский, и навряд ли кому-то из простых горожан могло прийти в голову, что высокопоставленный айр может появиться в таком месте в такой час, да еще в нынешние времена, сразу после скандального исчезновения невесты даморского принца, что едва не кончилось объявлением войны. Знатные айры покуда не спешили с визитами в Дамор. Но опасался Баламут вовсе не простых горожан и не воровского отребья. И очень хотелось ему успеть все-таки унести ноги по окончании дела - не потому, что его страшила позорная и мучительная казнь в случае поимки, а именно потому, чтобы не узнали в нем айра.