Гарина Инна. Книга без переплета

   Пообедали они вместе, ибо хозяйка не выказала никакого желания расстаться с Михаилом Анатольевичем. И после обеда секретарь Басуржицкого отпер двери, ведущие в оранжерею, и выпустил всех троих туда на прогулку.
   Овечкин внимательно следил за лицами обеих женщин при появлении этого странного подростка. Он заметил, что Елена оставалась спокойною, как всегда, и как будто вовсе не обращала внимания на мальчика, словно он был не живой человек, а неодушевленная самодвижущаяся машина для обслуживания. На лице же Фирузы, более непосредственной особы, чем ее хозяйка, отражалась легкая брезгливость, и как показалось Овечкину, она поторопилась встать из-за стола, прежде чем секретарь, собирая посуду, подошел к ее обеденному прибору. Это слегка обнадежило. Фируза Овечкину, в общем-то, скорее нравилась. Да и лишний союзник никогда не мешает.
   Однако заводить при ней разговор Михаил Анатольевич по-прежнему не собирался. Поэтому он обрадовался, когда они остановились у фонтанчика в оранжерее и Елена вдруг обратилась к сиделке с просьбою принести какую-то книгу. Момент был вполне подходящий. Секретарь уже удалился через другую дверь из этого домашнего цветущего чуда, и они наконец, впервые за весь день, оказались с Еленою наедине. И впервые за весь этот день Михаил Анатольевич, приготовившись заговорить и заглянув в прекрасные карие глаза, неожиданно утратил дар речи. На какое-то мгновение ему вдруг показалось совершенно неважным то, что он собирался сказать. А кроме этого, больше сказать ему было нечего. И он стоял и молча смотрел в эти глаза, чувствуя себя, как в своем сегодняшнем сне, абсолютно легко и естественно, нисколько не тяготясь своим молчанием. Как будто так и надо было - стоять рядом с ней, любоваться ею и молчать. И только вопросительное выражение, появившееся в глазах Елены, заставило его очнуться.
   - Скажите мне, пожалуйста, Елена, - начал он с места в карьер, торопясь успеть до возвращения сиделки, - ведь Басуржицкий - не муж вам, правда?
   Елена вздрогнула.
   - Разумеется, нет, - почти холодно ответила она.
   Овечкин почему-то внутренне возликовал.
   - Я так и думал! Он держит вас здесь силой?
   Она немного помедлила с ответом, внимательно вглядываясь в Михаила Анатольевича.
   - Да.
   Короткое это слово, произнесенное тоном почти безразличным, всколыхнуло в душе Овечкина целую бурю эмоций.
   - Но почему? - не сдержавшись, воскликнул он с негодованием. Расскажите мне, ради Бога! Я готов приложить все усилия, чтобы... чтобы помочь вам!
   Елена предостерегающе подняла руку, и он умолк, с волнением глядя на нее.
   - Вы, кажется, тоже являетесь здесь пленником, - спокойно сказала она. - Или я ошибаюсь, и вы пользуетесь каким-то особым доверием этого человека?
   Овечкин изумился.
   - Я?.. Вчера мне объявили, что я не имею права выходить из квартиры, пока не уволюсь! Я ничего не знал... меня наняли на работу, понимаете...
   - Зачем вас наняли?
   - Ухаживать за вами... простите...
   Михаил Анатольевич густо покраснел и окончательно утратил самообладание.
   Елена испытующим взором наблюдала его замешательство и молчала.
   - Поверьте мне, я ничего не знал, - пролепетал Овечкин. - Но я догадался, потому что вы... потому что, когда я увидел вас, я понял, что это неправда... что Басуржицкий...
   - Я верю вам, Михаил Анатольевич, - вдруг сказала она. - Успокойтесь.
   И он успокоился как по волшебству.
   - Стало быть, вы находитесь в том же положении, что и мы с Фирузой, продолжала Елена. - Увы, Михаил Анатольевич... боюсь, что вы ничем не сможете нам помочь.
   - Я надеюсь, - твердо сказал Овечкин. - Главное, что вы мне верите. Я все-таки мужчина, и вдруг... если только мне удастся выбраться отсюда, я подниму на ноги всех! Я приведу милицию...
   Она вновь подняла руку, останавливая его, и грустно улыбнулась.
   - Вы никого не приведете, даже если вам удастся выбраться. А если и приведете, мне это ничем не поможет.
   - Почему?
   - Потому что Басуржицкий утверждает, что я сумасшедшая, требующая присмотра, и имеет неопровержимые доказательства.
   - Какие? Да стоит любому поговорить с вами...
   - Вот именно. И этот любой сразу же убедится, что Басуржицкий говорит правду.
   - Но почему? - снова воскликнул Овечкин.
   Елена беспомощно посмотрела на него.
   - Вы же не выслушали меня до конца, Михаил Анатольевич. Вы так уверены... но...
   Она оглянулась. По дорожке между кустами камелий шла Фируза с книгой в руке. И когда девушка поравнялась с ними, Елена с тяжелым вздохом обратилась к ней:
   - Пожалуйста, милая... объясни Михаилу Анатольевичу, почему любой человек поверит Басуржицкому даже на слово, без всяких медицинских справок, что меня необходимо держать взаперти!
   Фируза кинула быстрый взгляд на нее, на Овечкина и, по-видимому, поняла сразу, о чем тут шла речь в ее отсутствие.
   - А потому, - сказала она без всяких предисловий, - что перед вами, Михаил Анатольевич, никакая не Елена Басуржицкая, а Маэлиналь, принцесса айров из Данелойна!
   ГЛАВА 12
   Услышав слово "айр", Баламут Доркин невольно вздрогнул. В памяти его мгновенно восстановились все последние события, включая удар по голове, нанесенный невидимой рукой в пустом подъезде. Столь же быстро сообразил он, что действительно почти добрался до цели, ибо где он еще может находиться в данный момент, как не у таинственного похитителя принцессы Май, того неизвестного мага, что возглавлял шайку даморов. Кому еще может принадлежать этот мерзкий голосочек?!
   Подумав, что притворяться мертвым не имеет более никакого смысла, он решил открыть глаза и посмотреть наконец в лицо этому негодяю.
   Однако это оказалось не таким простым делом. Веки его как будто налились свинцом, и пока Баламут совершал героическое усилие, пытаясь их разлепить, другой голос, механически-безжизненный, произнес где-то над его головою:
   - Оставить его здесь?
   - Разве хозяин не дал тебе указаний? - недобро промурлыкал первый голос.
   "Хозяин"? Баламут приостановил свои усилия и попытался что-нибудь разглядеть сквозь смеженные ресницы. Самого мага, значит, здесь нет?
   Кто-то стоял над его несчастным телом, болевшим так, словно его проволокли за ноги по всем лестницам с первого на шестой этаж заколдованного дома, и этот кто-то переступил с ноги на ногу и бесстрастно сказал:
   - Хозяин велел принести его сюда и спросить, узнаешь ли ты его. Других указаний не было.
   - Ну так оставь его и сходи за ними. Да поживей! Не желаю глядеть на твою дохлую рожу!
   Неясный силуэт исчез из поля зрения Доркина, и наступила тишина. Отчего-то он испытал облегчение и вновь смежил ресницы, предавшись покою. Но бархатный голос замурлыкал вдруг песенку о соловье, нарочито гнусаво, затем засвистел, а затем издал несколько скрежещущих звуков, столь резких, что они отозвались нестерпимой болью в голове Баламута, и он невольно застонал. Невидимка тут же перестал скрежетать и ехидно сказал:
   - Так я и знал, что ты притворяешься. Это тебе не поможет. Вставай, шут, позвени бубенчиками!
   Баламут скрипнул зубами.
   - Я встану, - выговорил он, с трудом разжав челюсти и еле двигая языком. - Встану, ради удовольствия свернуть тебе шею...
   Руки у него оказались не связанными, ноги тоже. Доркин, благодаря за это судьбу, кое-как перевел непослушное, ноющее каждым мускулом тело в сидячее положение и разлепил наконец глаза.
   Но никого не увидел. Обведя взглядом небольшое квадратное помещение с кирпичными стенами, кирпичным сводом и каменным полом, с узкими бойницами вместо окон и довольно неуместной в темнице птичьей клеткой в углу под потолком, он убедился, что оно совершенно пусто, и удивленно поднял брови.
   - Показалось, что ли?
   Птичья клетка вдруг разразилась таким неприятным и резким смехом, что голова у Баламута вновь отозвалась болью. Он болезненно поморщился и вперил в клетку пристальный взгляд.
   Кто-то там сидел. Частые прутья мешали разглядеть как следует ее обитателя, но вроде бы это была птица. Во всяком случае, именно птичья голова приникла к просвету между прутьями и, раскрывши клюв, язвительно произнесла:
   - Дурак - он и есть дурак. Где твой дурацкий колпак? Не забудь надеть его перед тем, как попытаешься свернуть мне шею!
   Баламут сориентировался быстро.
   - А, попугай, - пренебрежительно сказал он. - Я-то подумал...
   - Сам ты попугай! - вскинулась птица, и, к великому своему изумлению, Доркин увидал две крошечные ручки, крепко обхватившие прутья.
   От любопытства он даже позабыл о своем болезненном состоянии и довольно резво вскочил на ноги, от чего чуть не упал. Тело практически не гнулось, а уж ныло... Кряхтя и прихрамывая, он подошел к клетке. Обитатель ее слегка отпрянул при его приближении, но продолжал держаться ручками за прутья, и Баламут увидел его во весь рост.
   У него было крохотное человечье тельце с ручками и ножками, увенчанное птичьей головкой и сплошь покрытое мелкими золотистыми перьями. Пара весьма пестрых крыльев была сложена за спиной. Круглые желтые глаза не мигая уставились на Доркина с нескрываемым вызовом.
   - Кто ты? - напрочь позабыв об учтивости, восхищенно спросил Баламут.
   Косточки тонких пальчиков, сжимавших металл, тут же побелели от напряжения.
   - Не твое дело, - отрезало удивительное существо и лязгнуло клювом.
   - Чудо какое, - продолжал Баламут, в упоении тараща на него глаза. Не странно, что его держат в клетке. Животное с таким милым нравом, должно быть, опасно выпускать на волю.
   Судя по ярости, вспыхнувшей в желтых глазах, существо это, будь оно сейчас на воле, с удовольствием оставило бы Баламута без глаз. Оно прошипело сквозь сжатый клюв голосом, утратившим всякую бархатность:
   - Ты тоже в клетке, человек, не забывай об этом! Послушаю я, как ты запоешь лет через двадцать, если, конечно, тебя не прикончат за ненадобностью!
   - Вот именно, - сказал Доркин и утратил всякий интерес к чудному созданию. Он неторопливо отошел от клетки и принялся внимательно разглядывать место своего заточения, переходя от бойницы к бойнице и массируя на ходу мышцы рук. Они болели уже не как после избиения, а как после сильного перенапряжения.
   За первою бойницей далеко внизу взору его предстал осенний лес, в золоте и багрянце, слегка почерневший от дождей. Он тянулся во все стороны до самого горизонта. Небо было укрыто иссиня-черными тучами, и в незастекленное оконце веяло холодом и сыростью. Баламут смерил взглядом ширину бойницы и вздохнул. Увы, в нее не протиснулся бы и трехлетний ребенок.
   Он повернулся и направился к другой стене, делая вид, что не замечает ненавидящего взгляда, которым провожал его обитатель клетки. Когда же Баламут с разочарованным видом отошел от второй бойницы, за которой увидел тот же самый пейзаж, человечек-птица презрительно фыркнул.
   - Не сбежишь, - промурлыкал он вслед Доркину, не скрывая злорадства. Никуда не денешься, дурак. И стражу обольстить тебе не удастся, как ты, возможно, надеешься. На здешних молодцов не действуют остроты, над которыми смеются короли.
   - Мне и самому давно уже не до смеха, - равнодушно заметил Баламут. А ты, похоже, немало обо мне знаешь.
   Он приник к следующей бойнице.
   - Я знаю все! - гордо заявила невыносимая тварь.
   - И поэтому ты здесь?
   Баламут пытался просунуть хотя бы голову в узкую щель, ибо за ней можно было разглядеть кое-что поинтересней - кусочек крыши, над которой возвышалась башня, - но голова и та не пролезала. Должно быть, поэтому вопрос его прозвучал совсем уж безразлично.
   - Да, будь ты проклят! - раздражившись, крикнул человечек-птица. Именно поэтому!
   - Что ж, это должна быть весьма захватывающая история.
   Доркин стряхнул пыль с ушей и направился к последней бойнице, даже не взглянув в его сторону. Тут же находилась и дверь, окованная железом, и, судя по виду из окошка, вела она непосредственно на крышу. Некоторое время Доркин обозревал этот вид - просторная крыша, с четырьмя башнями по углам, покрытая черепицей. Больше ничего. Затем он без всякой надежды потрогал дверь, вздохнул и отвернулся.
   - Ни табуреточки, ни хотя бы горсточки соломы, - горестно сказал он, пристраиваясь на полу у стены. - Добрый у тебя хозяин. Щедрый и гостеприимный.
   Ответом ему послужило холодное молчание.
   - И кормит он своих постояльцев, похоже, желчью и ядом, - продолжал Баламут, поудобнее вытягивая ноги. - Но ты выжил, как я погляжу, на таком рационе. Может, и я выживу.
   - Недолго тебе осталось жить, - злорадно сообщили из клетки. Полагаю, денька три, не больше.
   - Что ж, значит, мне повезло. В иных случаях лучше быть убитым за ненадобностью. Тебе-то, как погляжу, не пошло на пользу твое всезнайство. Или, может, я не прав, и ты всем доволен? Ты состоишь в шпионах у своего хозяина или просто служишь ему источником знаний?
   - Я в плену, как и ты, - оскорбленно напомнил человечек и скрестил ручки на груди.
   - Да? И как же ты попал к нему в плен?
   Ответом было весьма ядовитое:
   - А ты?
   - По глупости, - после некоторого размышления ответил Баламут. - И от чрезмерной самонадеянности.
   Птицечеловечек смерил его недоверчивым взглядом.
   - И ты так легко признаешься в этом?
   - А что же еще остается делать? - Баламут усмехнулся. - Ужели врать, что причиной пленения послужила моя необыкновенная осмотрительность? То-то было бы странно! Нет, и на старуху бывает проруха...
   - А коварство врага? - сердито осведомился его собеседник. - А сети, сплетенные с применением соблазна?..
   - Конечно! - с готовностью подхватил Баламут. - Это само собой! И все же самый мудрый из мудрых и самый осторожный из осторожных может однажды зазеваться, и ничего постыдного в этом нет.
   Человечек немного помолчал.
   - Ты и вправду так считаешь?
   - Ну... себя я, конечно, не могу назвать мудрейшим из мудрых, признал Баламут. - Но я знавал таковых. И своими глазами видел, как достойнейшие мужи клевали на приманку, потому что враг знал, как воспользоваться их слабостью.
   Он не стал говорить своему озлобленному товарищу по несчастью, кто именно готовил эти приманки и кто клевал на них, и с любопытством ждал ответа. Удивительный человечек интересовал его в данный момент гораздо больше, чем все, что находилось за пределами башни, ибо выбраться отсюда он покуда не видел возможности. И чутье говорило ему, что единственный, на кого можно возложить хоть какие-то надежды, и есть этот сварливый крылатый малютка. Разговоры с ним, однако, требовали определенного искусства. Все знает, ишь ты! Похоже, одного только не знал - что попадет в клетку. "На его месте, пожалуй, я бы тоже взбесился", - подумал Доркин, бросив на птицечеловечка короткий взгляд искоса.
   Малютка задумался надолго.
   - Трудно поверить, что тот, кто все знает, способен с открытыми глазами войти в ловушку, - неохотно сказал он наконец. - Но так случилось... должно быть, ты прав, дурак.
   Баламут поморщился. Обращение "дурак" ему совсем не нравилось. Однако препираться из-за этого не хотелось, особенно когда только-только забрезжила надежда на взаимопонимание.
   - Все знать - никому не под силу, - задумчиво сказал он. - Означает ли подобное твое утверждение, что ты знаешь прошлое и будущее и можешь проникать в мысли других и видеть события, разворачивающиеся вдали от тебя?
   - И это, и еще многое другое, - серьезно отвечал крылатый человечек. Я из племени чатури, вещих птиц. В нашем мире хотя бы увидеть одного из нас - и то почитается великим счастьем. А уж чести говорить с нами удостаиваются лишь избранные, те, на кого указывают боги. Да и им мы не открываем всего, что знаем, ибо происходим от райских птиц, и приказывать нам не может никто!
   Доркин обдумал слышанное и сказал почтительно:
   - Прости меня за дерзость, вещий чатури. Я не знал... в нашем мире о вас и не слыхивали.
   В желтых глазах засветилась подозрительность, но чатури на этот раз сдержался.
   - Ладно, прощаю.
   - Расскажи мне о том, кто держит нас в плену. Мое невежество простирается так далеко, что я даже этого не знаю.
   Баламут высказал свою просьбу так смиренно, как только мог. Но номер не удался. Крылатый человечек фыркнул и ядовито ответил:
   - Мои знания стоят дорого, шут.
   На сей раз сдержаться пришлось Баламуту. Он призвал на помощь все свое самообладание и мирно поинтересовался:
   - Чего же ты хочешь в качестве платы за ответ на такой простой вопрос?
   - Я хочу только одного - свободы, - с неожиданной яростью сказал чатури, вцепляясь ручками в прутья клетки. - Но не в твоей власти, человек, дать мне ее.
   - Давно ты в плену?
   - Давно. Тебя еще не было на свете, когда он ухитрился поймать меня. И с тех пор, все эти долгие годы, он дразнит меня обещаниями отпустить на свободу после того, как я отвечу на еще один, всегда еще один вопрос... и вырвав из меня ответ, смеется надо мною.
   Чатури разжал ручки и отвернулся. Два крыла дивной расцветки - алой, белой, черной, золотой, синей, серебряной - взметнулись и укрыли его с головою. И столько человеческого отчаяния было в этом жесте, что сердце Баламута дрогнуло.
   - Прости меня, - сказал он, на сей раз вполне искренне. - Если б я мог, то подарил бы тебе свободу прямо сейчас.
   С этими словами он поднялся на ноги и, приблизившись к клетке, принялся разглядывать ее. Дверцы в ней никакой не было. А прутья, когда он попытался коснуться их, отбросили его руку, как внезапно распрямившаяся пружина.
   - Клетка зачарована, - не поворачиваясь, глухо сказал чатури. Оставь.
   Баламут машинально потянулся за кинжалом и обнаружил его на месте, за голенищем сапога. Это на секундочку отвлекло его.
   - Что за тупица стражник! Не обыскать, оставить кинжал... Однако посмотрим, может быть, все-таки существует способ снять эти чары, пробормотал он себе под нос, обнажая лезвие и любовно поглаживая его.
   - О, да! - саркастически воскликнул чатури, опуская крылья и поворачиваясь к Доркину. - Этот способ очень прост, человек. Кровь... когда она брызнет из твоего сердца на прутья, металл растворится, и я обрету свободу. Ты готов пожертвовать жизнью ради меня?
   Доркин невольно отшатнулся. Птичьи глаза засветились мрачным удовлетворением.
   - Отойди от греха, - горько и насмешливо сказал чатури. - Вдруг эти чары таковы, что кинжал твой оживет и сам...
   Баламут поспешно отступил от клетки.
   - Кстати, должен тебе заметить, - тут же ехидно заговорил чатури, что стражник не тупица. Оружие твое бесполезно, ибо ты никого здесь не сможешь убить им, кроме себя самого.
   - Это еще почему?
   - А потому, - охотно объяснил птицечеловечек, - что здешние стражники - не живые существа из плоти и крови. Они - порожденья нематериальной энергии и неуязвимы для материального оружия.
   - Святой Паприк! - воскликнул Баламут. - Что еще за чертовщина! Какая энергия? Ты можешь говорить понятней?
   - Не могу, - с удовольствием сказал чатури. - Будь рад и этому.
   Баламут несколько секунд смотрел на него в упор, испытывая нестерпимое желание свернуть-таки птицечеловечку шею, потом кое-как взял себя в руки.
   - Благодарю. Если все знания твои столь же неприятны, как это, то у меня, пожалуй, больше не будет к тебе вопросов.
   Он резко отвернулся, отошел от клетки и вновь уселся на пол. И чтобы успокоиться, принялся полировать лезвие кинжала подолом рубахи.
   Чатури некоторое время наблюдал за ним молча. Потом принялся насвистывать на разные голоса, довольно мелодично и приятно, но Доркин упорно не обращал на него внимания. Вдоволь наполировавшись, он полюбовался своей работой, затем спрятал кинжал и со вздохом растянулся во весь рост на полу. И как только он закрыл глаза, демонстрируя желание заснуть, проклятая вещая птица заговорила.
   - Ты, кажется, хотел знать, у кого мы в плену? Что ж, покуда он забыл о тебе и к нам не торопится стража с дальнейшими указаниями, я, пожалуй, кое-что тебе расскажу. Не слишком много, поскольку ты не отмечен богами, зато бесплатно...
   ГЛАВА 13
   - Ну да, - с некоторой растерянностью произнес Овечкин. - Я так и думал... то есть...
   Только сейчас он понял, что действительно так и думал все это время. Он понял, кого ему напоминала Елена Басуржицкая - своим достоинством, манерой держать себя, аристократизмом, ощущавшимся в каждом ее жесте и слове. Разумеется, Никсу Маколея! Бессознательная привычка к власти делала их обоих такими одинаково спокойными, непринужденными в любой обстановке и безупречно владеющими собой. И поняв это, в тот же миг сообразил Михаил Анатольевич, что он должен делать. Он посмотрел на обеих женщин, не без волнения ожидавших его реакции, и улыбнулся.
   - Я знал это, принцесса, - сказал он. - И если мне удастся выбраться отсюда, мы обойдемся без милиции. Расскажите мне все. Как вы попали к этому негодяю?
   - Меня усыпили каким-то снадобьем, - сказала Маэлиналь. - По-видимому, у меня было предчувствие... как было оно и у Баламута Доркина, любимого советника моего отца. За день до случившегося он приказал удвоить стражу у моих покоев, хотя ничто не предвещало несчастья. До свадьбы оставалось два месяца, все готовились к празднеству... я весь день примеряла наряды... но когда собиралась уже лечь спать, мне вдруг захотелось взглянуть на свой талисман. Меня как-то необычно клонило в сон, и пламя свечей казалось тусклым, а может, я почувствовала грусть при мысли, что скоро расстанусь с отчим домом, но я подумала, что Тамрот успокоит меня. Я вынула талисман из шкатулки, и в тот же миг рука моя ослабела, шкатулка упала на пол, и я едва успела зажать Тамрот в кулаке, как потеряла сознание. Больше я ничего не помню и не знаю. Очнулась уже здесь, в этом доме. Басуржицкий сказал мне, что я больна и лишь воображаю себя принцессой... в доказательство он провез меня на машине - так называется этот экипаж? - по вашему городу. Конечно, я была испугана... никогда прежде мне не приходилось бывать в других мирах. Но я поняла, в чем дело - ведь при мне, когда меня похищали, был Тамрот, который и помог похитителям уйти из Данелойна на Землю! Очнувшись, я, конечно, не нашла при себе талисмана. Басуржицкий заявил, что не знает о нем ничего, что это моя болезненная фантазия. Он стал поить меня какими-то лекарствами, от которых у меня мутилось в голове, и утверждал, что я его жена... возможно, он и вправду свел бы меня с ума. Но, на мое счастье, сиделка, которую он нанял для меня, Фируза, - она нежно прикоснулась к руке девушки, - поверила мне и встала на мою сторону. Она выбрасывала лекарства Басуржицкого и давала мне другие. Она же объяснила мне, насколько безнадежно мое положение. Но я спокойна - я уверена, что меня ищут. Без меня в Данелойне начнется война, и конечно, отец мой не станет сидеть сложа руки. Рано или поздно меня найдут.
   Она доверчиво поглядела на Овечкина.
   - Но я рада, Михаил Анатольевич, что и вы поверили мне. И благодарю вас за желание помочь, но, право же, это бесполезно.
   У Михаила Анатольевича непривычно сжалось сердце. Бедный ребенок... может быть, она и права, может быть, ее действительно ищут. Но найдут ли? Он обменялся быстрым взглядом с Фирузой и заметил тревогу в глазах сиделки, из чего сделал вывод, что та вполне разделяет его сомнения.
   - Значит, вы ничего не знаете, - задумчиво сказал он. - Ни того, кто именно вас похитил, ни того, зачем вы нужны Басуржицкому. Он ли главный распорядитель в этом темном деле или исполняет чью-то волю? Для чего вас похитили? И сколько времени продлится ваше пребывание здесь? Вы видите, сколько вопросов!
   Глаза принцессы потемнели.
   - Да. Я спрашивала себя об этом. Мне кажется, что единственной причиной может быть чье-то желание расстроить мою свадьбу с принцем Ковином и тем самым развязать новую войну между айрами и даморами. А в таком случае мне не причинят вреда. Меня продержат здесь ровно столько, сколько нужно... пока не начнется война. И Басуржицкий, скорей всего, только исполнитель.
   - Однако он уже пытался причинить вам вред. Свести вас с ума...
   - Да...
   - Поэтому нельзя сидеть сложа руки.
   Михаил Анатольевич поднялся со скамеечки возле фонтана, где они сидели втроем, и прошелся туда-сюда по дорожке.
   - Я все-таки приложу все усилия, чтобы выйти отсюда, - сказал он, поворачиваясь к Маэлиналь. - Конечно, в милицию я не пойду... я пойду к своему другу. Если с ним все в порядке - вы будете спасены, принцесса. Он не только вытащит вас от Басуржицкого, он поможет вам и вернуться в Данелойн.