Гарина Инна. Книга без переплета

   Голосок у него оказался тонкий, но вполне человеческий, как у ребенка.
   - Если тебе не надоест, конечно, - добавил он и ухмыльнулся. - У нас тут бывает скучновато. Такие веселые путники, как ты, забредают редко. В основном, шарахаются от нас, а то начинают ныть о своих несчастьях, полагая разжалобить...
   - Но, но, - предостерегающе сказал человек без лица. - Не распускай язык. Наш гость забрел сюда случайно. Не хочешь ли ты, Овечкин, перекусить, к примеру?
   - Нет, - ответил Михаил Анатольевич и улыбнулся. Улыбка ему удивительно шла, придавая его невыразительному лицу какое-то простодушное обаяние. Только Овечкин этого не знал. - Я бы, пожалуй, все-таки выпил еще глоточек.
   Есть он и вправду не хотел, хотя нынче вечером усилиями домового яичница, сжаренная им себе на ужин, так и осталась нетронутой. Вот отдохнуть, поспать действительно не помешало бы... но ему вдруг стало жаль расставаться с этим сном. Он внимательно следил за тем, как на ладони Ловчего опять возникает из ничего фляга, как движутся тонкие белые пальцы призрака, отвинчивая крышку... Жар от костра приятно согревал, и совсем не хотелось думать о том, что будет дальше. Так бы и сидел здесь, действительно, всю жизнь...
   - А куда ты пойдешь утром? - спросил Пэк, раскачиваясь в огне.
   - Не знаю, - неохотно ответил Овечкин, принимая у Ловчего флягу.
   Второй глоток прошел значительно легче, согрел тело и душу и прояснил мысли. Спать расхотелось. Захотелось говорить.
   - А можно спросить, что вы тут охраняете? - полюбопытствовал Михаил Анатольевич, оглядываясь на ели, окружавшие поляну со всех сторон.
   - То, что тебе не нужно, - сурово ответил призрак. - Ты ведь пришел сюда случайно, как ты сказал? Тебя не прислала Лесная ведьма и не привел цвет папоротника. Случайно... хотя ты не выглядишь ни бродягой, ни миджнуром - обезумевшим от любви юношей из восточных сказаний. Кто же ты, Овечкин?
   - Я не хочу говорить об этом, - нахмурился Михаил Анатольевич.
   - Почему?
   - Ну... потому что мне неприятно.
   Ему и вовсе не хотелось вспоминать сейчас о часах, проведенных на скамейке в Таврическом саду, когда открылась вся бездарность его жизни. Но Ловчий явно остался неудовлетворен таким ответом, и Михаил Анатольевич поискал и, к своему удивлению, нашел слова, объяснившие ему самому, что он чувствовал.
   - Я не хочу возвращаться к прошлому, - сказал он. - Не хочу возвращаться к себе, каким я был.
   И умолк, глядя в тень, скрывающую лицо призрака. Ловчий помедлил и кивнул.
   Какое-то время они молчали. В голове у Овечкина звенела пустота, и он бездумно глядел в костер, на завораживающе плавные движения огненной саламандры.
   - А мне это непонятно, - сказал вдруг Пэк. - Послушай, смертный... до утра далеко! У тебя есть тайна, и я умираю от любопытства. У нас тоже есть тайна. Давай сыграем в кости?! Твоя тайна против нашей, идет?
   Михаил Анатольевич только собрался отрицательно покачать головой, как оживился и Ловчий.
   - Скоротаем время, - он потер руки. - Ставки велики, но тем интересней. Соглашайся, Овечкин! Кто будет метать - ты, Пэк, или я?
   - Ты, - ответствовала саламандра и легким изящным движением пятипалой ручки, столь похожей на человеческую, выбросила из огня два пылающих, словно раскаленные угли, кубика. Ловчий подхватил их на лету. - А то наш гость, пожалуй, обожжется, принимая кости из моих рук!
   - Итак, - объявил призрак, - если ты, Овечкин, проиграешь, ты расскажешь нам, почему ты так не любишь свое прошлое. А если проиграю я, ты узнаешь, что мы здесь охраняем.
   Михаил Анатольевич еще колебался. Но глаза Пэка заполыхали таким азартом, а у Ловчего от предвкушения стали даже, кажется, прорисовываться какие-то черты лица... ему не захотелось огорчать стражей своим отказом.
   - Ладно, - нехотя сказал он. - Только объясните мне, как это делается. Я никогда не играл в кости.
   - Проще пареной репы, - весело отвечал Ловчий. - Гляди - встряхиваешь их вот так и бросаешь.
   Он разжал руки. Два огненных кубика покатились по земле, постепенно тускнея, и замерли у ног Овечкина.
   - Тройка и четверка - итого семь, - сказал призрак. - У кого выпадет больше, тот и выиграл.
   Он нагнулся и быстрым движением подобрал кости с земли.
   - Странный ты человек, Овечкин. Как можно этого не знать? Ну, ладно, теперь играем...
   На сей раз у Ловчего выпало одиннадцать очков. Пэк захихикал, и кости, еще теплые, шелковистые на ощупь, перешли в руки Овечкина, не понимавшего покуда, что может практически считать себя проигравшим. Однако он вдруг заволновался. Старательно проделал всю процедуру и...
   - Две шестерки, - пораженно сказал Ловчий.
   Пэк замер было, а потом порывисто высунулся из огня, дабы убедиться своими глазами.
   - Не может такого быть, - с негодованием сказал он. - Ты сжульничал, Овечкин!
   - Я? - растерялся Михаил Анатольевич. - Как это... я никогда...
   - Слышали уже!
   Пэк подхватил кости с земли и скрылся с ними в костре.
   - Не знаю как, но сжульничал, - сердито пробормотал он, придирчиво рассматривая кубики со всех сторон.
   Овечкин в смятении посмотрел на Ловчего.
   - Вы тоже так считаете? Вы же видели - я сделал все так, как вы показали!
   - Может быть, - со странной интонацией в голосе протянул тот. - А может, и нет. Видишь ли, смертный... - он прервался, не договорив. - Давай сыграем еще раз!
   - Как хотите...
   Пэк, надувшись, отдал Ловчему кости, снова налившиеся огнем, и с подозрением вперился в Овечкина.
   Бросили еще по разу. У призрака выпало десять очков, а у Михаила Анатольевича - опять двенадцать.
   - Так, - в один голос сказали саламандра и призрак, и оба уставились на Овечкина весьма недобрыми взглядами.
   Михаил Анатольевич вздрогнул. Предчувствие его не обмануло - и этот сон тоже не желал оставаться безобидным и грозил неприятностями.
   - И ты надеялся нас перехитрить? - грозно спросил Ловчий. - Что ты скрываешь? Уж, верно, ты колдун... я сразу подумал, что одежда у тебя странновата!
   Михаил Анатольевич растерянно посмотрел на свои шлепанцы, к коим за время блужданий по лесным дебрям пристал всевозможный лесной сор, и перевел непонимающий взгляд на Ловчего.
   - Я - колдун?
   - Кто же еще! Никто не смог бы, кроме самого Пэка, выбросить на его костях двенадцать! Да еще два раза подряд! Признавайся, что ты...
   Ловчий осекся и устремил взгляд куда-то поверх плеча Овечкина. Михаил же Анатольевич, пытаясь собраться с мыслями для ответа на это нелепое обвинение, увидел вдруг, что Пэк, возбужденно извивавшийся в огне, внезапно замер и исчез, словно растворившись.
   Ничего не поняв, но тем не менее отчетливо ощутив спиной чье-то присутствие, Овечкин поспешно обернулся.
   На краю поляны стоял человек. И человек этот с первого взгляда так не понравился Михаилу Анатольевичу, что он, позабыв обо всем, вскочил на ноги и попятился в сторону от костра, и пятился до тех пор, пока в спину ему не уперлись упругие колючие ветки могучей ели
   У человека была длинная седая борода, ниспадавшая на грудь, и прямые белые волосы до плеч. Под косматыми бровями его зловеще сверкали глаза. Одет он был в черную рясу до самых пят, подпоясанную грубой веревкой, и опирался на тяжелый резной посох. Волхв, да и только!
   - Стража хренова, - произнес этот страшный человек глухим басом и замахнулся посохом. - Опять вы за свое?
   Голос его, однако, прозвучал на удивление добродушно, и Овечкин растерянно заморгал.
   - Привет, отшельник, - как ни в чем не бывало отозвался Ловчий. - Мы тебя разбудили?
   - Разбудили... я же просил не вовлекать посетителей в азартные игры! Ну все, еще раз поймаю - пожалуюсь вашему начальству, ей-Богу, пожалуюсь! Надеюсь, ты ничего не успел проиграть, сын мой? - неожиданно обратился старик к Овечкину, и тот, окончательно опешивши, машинально покачал головой.
   Ловчий снова подал голос:
   - Он не посетитель. Это случайный путник...
   - Случайный?
   -... и колдун! - решительно закончил призрак. - Он дважды выбросил двенадцать на костях Пэка!
   - Ну и что? - сердито осведомился отшельник. - Скор ты на выводы, повелитель леса! Если б ты был моим учеником, я велел бы тебе просидеть три дня на воде и хлебе и поразмыслить, что есть случайность!
   Он махнул на Ловчего рукой и снова обратился к Овечкину:
   - Пойдем, сынок. Устал, небось?
   Не дожидаясь ответа от онемевшего Михаила Анатольевича, старик повернулся лицом к лесу, поднял посох, и между деревьями вдруг открылась тропинка. Совсем недалеко в конце ее, затерянная во мраке чащи, стояла маленькая бревенчатая избушка, и мирным светом теплилось одинокое окошко.
   Михаил Анатольевич в панике глянул на Ловчего.
   - Иди, иди, - неприветливо сказал тот. - Выиграл - так чего уж теперь!
   ГЛАВА 4
   И вновь, по совершенно непонятной причине, обуял Овечкина великий страх. Чуть дыша и не осмеливаясь даже смотреть отшельнику в спину, он побрел вслед за стариком по тропинке. Если б он мог, то развернулся бы и убежал. Но слово "выиграл", произнесенное Ловчим, неожиданно приоткрыло для Михаила Анатольевича некий потаенный смысл всего происходившего с ним сегодня. И остатками несчастного своего разума он понял - если куда и надо бежать, то, наоборот, к этому самому отшельнику. Неведомая сила завела маленького библиотекаря в таинственное, пугающее, необыкновенное место, каких, может быть, почти уже и не осталось на земле, место откровения и силы. И пожалуй, даже не разум продиктовал ему это понимание, а то древнее знание, живущее в душе человека, что проявляется наружу только как прозрение или внезапное откровение. И все-таки ему было страшно, очень страшно. С каждым шагом Овечкин отчего-то все отчетливей сознавал, что это - не сон, что все, случившееся с ним сегодня, произошло на самом деле и что остается ему только одно - принять этот фантастический мир, как единственную реальность, принять и самого себя как есть - никчемного маленького человечка, и попытаться с этим всем как-то ужиться. А помочь ему мог только человек, который шел сейчас перед ним по лесной тропе, и ему необходимо было принять эту помощь и поверить отшельнику, если только он не хотел закончить свои дни в сумасшедшем доме.
   На подгибающихся ногах поднялся Михаил Анатольевич на крыльцо, и отшельник, пропуская его в дверь перед собою, что-то одобрительно проворчал себе под нос. Войдя же, забился Овечкин в самый дальний угол, примостился на колченогой табуреточке за простым, гладко струганным столом и опустил очи долу, боясь того момента, когда придется посмотреть отшельнику в глаза. Он все-таки еще надеялся, что это сон.
   Хозяин, однако, не торопил своего гостя. Он прибавил свету, подкрутив фитиль керосиновой лампы, и принялся расхаживать по тесной горенке, собирая на стол какую-то снедь. И, невзирая на все свое смятение, как человек воспитанный, Михаил Анатольевич не мог все-таки не поднять глаз и не сделать попытку воспротестовать, увидев на столе кувшин с молоком, хлеб, горшочек с медом и тяжелые глиняные кружки.
   - Спасибо, - торопливо и неловко сказал он, - но вы, право же, напрасно беспокоитесь. Я ничего не хочу...
   - А не хочешь, так и ладно, - покладисто отозвался старик. - Пускай стоит, авось, дождется своего часу.
   Напоследок он выложил на стол деревянные ложки, простые, не покрытые ни росписью, ни лаком, и присел напротив Михаила Анатольевича на лежанку. Овечкин вновь поспешно отвел глаза.
   - Не бойся, - добродушно сказал отшельник. - Я не причиню тебе никакого вреда. Я даже говорить тебе ничего не стану, если ты не захочешь меня слушать. Ты и вправду не ведал, куда пришел?
   Овечкин кивнул.
   - Как же так вышло?
   - Не знаю, - с тоскою ответил Михаил Анатольевич. - Ничего не знаю. Они... Ловчий и Пэк обвинили меня в том, что я колдун, но я шел себе по Таврическому саду и совершенно не понимаю, как здесь очутился.
   Старик молчал, и Овечкин робко поднял глаза. Тот смотрел на него со спокойным любопытством, смягчавшим суровую аскетичность черт его лица, и у Михаила Анатольевича немного отлегло от сердца.
   - А вы настоящий отшельник? - неожиданно для себя спросил он вдруг.
   Старик усмехнулся.
   - Да вроде как. Можешь называть меня отцом Григорием.
   - А Пэк и Ловчий... они настоящие?
   Отец Григорий поднял косматые брови.
   - Еще бы! Я, кажется, вовремя появился, если ты не успел понять, до какой степени они настоящие. Ловчий - лесной дух, повелитель всех здешних дубрав, и когда-то люди почитали его за божество, приносили ему жертвы и испрашивали его милости для удачной охоты. Все в прошлом нынче... Трудновато смириться с забвением после такого, как ты считаешь? Он и не смирился... нехорошие шутки шутит порой, да только я ему не указчик. А Пэк - и вовсе из дальних краев, и понятие милосердия ему столь же чуждо, как тебе - мысль о возможности жить в огне.
   - Это вас они тут охраняют?
   Отшельник снова вскинул брови.
   - Странная мысль! Зачем меня охранять? Дорогу ко мне найти может лишь тот, чья нужда велика, да и обидеть меня не так-то просто. Нет... они охраняют вход в другой мир. Ты - человек образованный, слыхал, должно быть, о параллельных мирах?
   Михаил Анатольевич вытаращил глаза. Удивили его не столько параллельные миры - после всего-то сегодняшнего, сколько упоминание о них из уст столь архаичного, по его мнению, существа, как лесной отшельник.
   Отец Григорий слегка усмехнулся, словно прочитав его мысли.
   - И что же это за мир? - робко спросил Овечкин.
   - Прекрасный мир, населенный такими, как Пэк, и еще более удивительными созданиями, о которых у нас знают лишь по сказкам. Опасный мир... для того и стража, чтобы никакой бедолага вроде тебя не угодил туда ненароком. Но мы отвлеклись, сынок. Не хочешь ли ты вернуться к своим бедам и рассказать мне о том, что с тобой приключилось?
   Михаил Анатольевич тяжело вздохнул. Воображение его силилось представить сказочный мир Пэка, и возвращаться к мыслям о своих злоключениях не хотелось ничуть.
   - Что случилось со мной... но позвольте... если я вас правильно понял, Ловчий-то - существо из нашего мира? Значит, и у нас водятся такие...
   Он вытаращился на отшельника во все глаза, пораженный этой мыслью.
   - О чем это ты?
   - О домовых, - выговорил наконец Овечкин страшное слово. - Они тоже существуют на самом деле?
   - А как же! Существуют, только людям не показываются. Вернее, люди их больше не видят. Чтобы видеть, нужна вера. И отсутствие страха. А трудно сказать, чего больше в современных людях - страха или безверия. А ты неужто видел?
   - Видел, - сказал Овечкин и содрогнулся. - Одного.
   - Вот оно что! Чудно... неужели же это он тебя так расстроил?
   - Нет... то есть да, конечно. Но дело совсем не в этом. Значит, вы в них верите?
   Отшельник засмеялся.
   - Трудненько было бы не верить, когда у меня тут свой живет вот уж лет четыреста!
   Овечкин подпрыгнул и нервно заозирался по сторонам.
   - Не бойся, не бойся, нету его сейчас. Мышковать ушел.
   - Куда ушел?
   - Успокойся. Никто тебя здесь не обидит. Расскажи лучше, что же тебя расстроило. Али домовой?
   - Можно, я с ногами сяду? - вместо ответа спросил Овечкин, после отшельникова сообщения снова почувствовавший себя крайне неуютно.
   - Садись, как хочешь, - старик с трудом сдержал смех, и Михаил Анатольевич торопливо подобрал под себя ноги, неудобно скорчившись на табуретке.
   - Он меня очень напугал, - виновато сказал Овечкин в свое оправдание. - Так напугал, что я убежал из дому и боюсь возвращаться. Только не смейтесь надо мною, пожалуйста. Если б вы знали, что он мне предложил... я... я и вовсе жалею, что родился на свет!
   - Вот как!
   - Да... и вас вот совсем не удивляет, что я перенесся сюда из Таврического сада, а я чувствую, что схожу с ума... и все это...
   Овечкин запутался и умолк. Ну, не в силах он был откровенничать, ни одному живому существу на свете не мог он поведать о том, что пережил на скамейке в Таврическом саду! Как говорить о себе такое? Отец Григорий тем временем пристально смотрел на него, и он отвел глаза, чувствуя, как кружится голова и как невозможность происходящего снова туманит его сознание.
   - Ты сказал Ловчему там, у костра, что не хочешь возвращаться к себе, - заговорил вдруг отшельник, и Михаил Анатольевич вздрогнул. Откуда он знает? - Ты убежал из дому и убежал от самого себя - так ты надеешься. Но вот он ты передо мною, и душа твоя так же пуста, как и твой покинутый дом. От себя не убежишь, сынок, это давно известно. Когда-нибудь ты должен будешь вернуться в свой дом и наполнить его жизнью и светом, изгнав пустоту и страх. Только так, и не иначе.
   Захваченный врасплох очевидной осведомленностью отшельника о всех его делах и мучительных переживаниях, Овечкин заерзал на табуретке.
   - Я не могу...
   - Но ты должен. Ты ведь понял, о чем я говорю?
   - Да, но...
   - Сейчас ты не в состоянии этого сделать, конечно. Твое бегство будет продолжаться до тех пор, пока не наполнится твоя душа. Ты слишком долго пытался отгородиться от жизни, и потому теперь она обрушится на тебя всей своей полнотой и тяжестью. И тебе нелегко придется - не только с непривычки, но и потому, что на твою долю выпадет действительно слишком много. Может быть, ты и не выдержишь. Но тебе некуда деваться. Если выдержишь - станешь человеком. Не выдержишь - жизнь продолжится в другом месте, в другое время. Но этот урок ты усвоить должен, и ты усвоишь его, не в этой жизни, так в следующей.
   Михаил Анатольевич уже больше ничему не удивлялся. Как ни странно, но он прекрасно понимал, о чем говорит отшельник. Как будто он и сам уже знал все это, знал с той самой минуты, когда увидел серебряную луну в светлых небесах над спящим садом, или, может быть... он забыл, в какой именно момент своих ночных похождений ощутил вдруг близкую полноту жизни, пугающую и прекрасную, как гигантский морской вал, нависший над головою, сверкающий в солнечных лучах и готовый обрушиться и погрести его под собою. И сейчас, когда Овечкин услышал слова отшельника, воскресившие в его памяти это мгновение, волосы шевельнулись у него на затылке от восторга... и страха.
   Ибо сразу же вслед за тем он явственно осознал, что быть ему погребенным под всею этой красотою безвозвратно. Куда ему, маленькому слабому человечку, трусливому и беспомощному...
   - Я точно не выживу, - с горечью сказал он.
   Отец Григорий задумчиво покачал головой.
   - Как знать! Ты многого не ведаешь о себе, как и всякий другой человек. Знаешь ли ты, например, что заставило тебя прятаться от жизни целых тридцать пять лет?
   Михаил Анатольевич непонимающе смотрел на него.
   - Если я был таким от рождения, откуда же я могу это знать?
   - А что было до твоего рождения?
   Овечкин растерялся окончательно.
   - То есть? А, вы, должно быть, говорите о внутриутробном развитии... помнится, я что-то читал об этом....
   Отшельник, откинув голову, от души расхохотался.
   - Читать-то ты читал, не сомневаюсь. И еще не сомневаюсь, что, не проследи я за тобой, ты выйдешь из моего дома и прямиком отправишься к Ловчему с Пэком - просить, чтобы тебя пропустили в тот мир, о котором я тебе рассказал. К саламандрам и феям.
   Михаил Анатольевич открыл было рот и тут же закрыл его снова. Он вроде бы совсем еще не думал, что будет делать, когда уйдет отсюда, но, услышав слова отшельника, понял, что именно так и собирался поступить...
   - В сказку захотелось, - посмеиваясь, продолжал старик, и Овечкин густо покраснел. - Ну, ну. А говоришь, слабый и трусливый. Я ведь сказал тебе, среди всего прочего, что это опасный мир. Однако ты предпочел этого не услышать.
   - Вы меня совсем запутали, отец Григорий, - пролепетал Овечкин, опуская голову.
   - Отнюдь! - весело сказал отшельник. - Только ничего у тебя не выйдет, сынок. Во-первых, Ловчий с Пэком сейчас злы на тебя и ни за что не пропустят. А во-вторых, я за тобой прослежу, уж не сомневайся. Вернешься ты отсюда прямехонько в Таврический сад. И дам я тебе адресок одного выученика моего, Аркаши Каверинцева. Скажешь, что от меня, и он приютит тебя на первое время. А там видно будет. Пока что ложись, отдохни. До утра всего ничего осталось.
   Он легко поднялся с лежанки и взял со стола керосиновую лампу.
   - Пойдем, на сеновале тебя устрою.
   - Погодите, - сказал обескураженный таким прозаическим окончанием разговора Михаил Анатольевич, с трудом опуская на пол изрядно отсиженные ноги. - А что же было до моего рождения?
   Отшельник остановился на пороге и бросил на него насмешливый взгляд.
   - Много будешь знать - скоро состаришься. Ни к чему тебе пока что это знание. Да ты мне и не поверишь, чего доброго...
   - Но вы же знаете, - упрямо сказал Овечкин, уверенный, что так оно и есть. - Кто вы, отец Григорий?
   Забыв о мурашках, бегающих по ногам, он, затаив дыхание, всматривался в лицо старика. В неярком свете старинного светильника тот со своими белыми волосами, рассыпавшимися по плечам, орлиным носом и зоркими, пронзительными глазами, в которых Михаил Анатольевич, перестав бояться, отчетливо различал сейчас почти нечеловеческую остроту ума и понимания, еще более походил на волхва. Старик казался вышедшим из глубины веков, древним, как сам мир, сновиденным образом и в то же время был совершенно живым, реальным и близким, пугал и притягивал. И Овечкин, словно под властью чар, не в состоянии был отвести от него взгляда.
   Прямая линия рта под густыми белыми усами дрогнула и изогнулась в едва заметной улыбке.
   - Отшельник я, - сказал отец Григорий, и голос его, доселе тихий и мягкий, обрел звучность и силу. - Монах, ведун. Что ты еще хочешь знать обо мне? Может статься, однажды снова найдешь ко мне дорогу. Тогда и поговорим. А нынче - не время. Судьба твоя ищет тебя, и завтра ты отправишься к ней навстречу, ибо медлить нельзя.
   Он вдруг засмеялся.
   - Не хотел бы я, чтобы все, с кем должна свести тебя судьба, явились сюда и нарушили мое уединение. Пойдем же! Ночь кончается.
   Старик поднял лампу повыше и повернулся к двери. И Михаил Анатольевич, очарованный и какой-то отупевший одновременно, лишь вздохнул тяжело и покорно двинулся следом за ним.
   ГЛАВА 5
   Аркадий Степанович Каверинцев, известный в волшебных кругах под прозвищем Босоногий колдун, был действительно непревзойденным специалистом по параллельным мирам. Он был гений. Еще младенцем умел он передвигать взглядом предметы и сращивать сломанные кости простым наложением рук. Дожди он вызывал играючи и десяти лет отроду вынужден был бежать из дому, опасаясь справедливого гнева односельчан, - один из дождей, вызванный забавы для, оказался вдруг по недоразумению градом и погубил посевы. В Муромских лесах прибился маленький Аркаша к отшельнику-исихасту и обучился в молчании созерцать величие Божье, а заодно открыл и непомерную безграничность собственных возможностей. Далее судьба свела его с неким кудесником, который преподал ему основы магического искусства. Босоногий чумазый отрок в считанные месяцы превзошел этого своего учителя и, обуреваемый жаждою дальнейших знаний, отправился открывать белый свет. Границ между государствами для него не существовало. Он перезнакомился со всеми своими выдающимися современниками - философскими и мистическими умами ХV столетия. Знания их он впитал с той же скоростью, с какою губка впитывает воду. Возвратившись, однако, навестить первого своего учителя, отца Григория, обнаружил, что умнее почему-то не стал...
   С чем Босоногий колдун никогда не мог совладать, так это со своим озорным и непоседливым характером. Открыв возможность проникать в параллельные миры, Аркадий Степанович побывал везде, где только мог сохранять свое физическое обличье, а где не мог - путешествовал духом. И везде он чему-то учился, а кое-где и активно участвовал в общественной жизни.
   ... Так было, к примеру, в Данелойне - теперь он все вспомнил. В этом, одном из ближайших к Земле миров он провел несколько лет в качестве придворного мага короля айров. Воистину Данелойн был тогда Яблоневым Садом, изумительно прекрасным маленьким миром, и оба народа его, даморы и айры, превыше всего ценили красоту и поэзию и жили в полном ладу между собою. Кому-нибудь эта земля могла показаться обетованной...
   Аркадий Степанович посмотрел на своего неожиданного гостя, безмятежно улыбавшегося во сне, и тяжело вздохнул. Кто мог подумать, что невинные подарки обернутся непоправимым злом? И что теперь можно сделать... либо одарить чем-нибудь и Дамор, либо вовсе изъять талисманы из обращения. Но сначала разыскать и вернуть домой пропавшую принцессу. Маэлиналь... Босоногий колдун напряг память. Кажется, по-данелойнски это означало "первоцвет". Да... женщины этого мира были не менее прекрасны, чем его яблоневые сады...
   Уникальный специалист по параллельным мирам еще раз тяжко вздохнул, поднялся из-за стола и, неслышно ступая, удалился в смежную комнату - свой рабочий кабинет.
   * * *
   - Антитеза здесь выражена необыкновенно изящно! - с жаром произнес Баламут Доркин и проснулся от звука собственного голоса. Он увидел над собою незнакомый потолок и растерянно сморгнул, не припоминая, как здесь оказался.
   - Так-то оно так, мой юный друг, - вздохнул кто-то рядом. - Только толку нам от этого никакого.
   Баламут повернул голову и увидел за столом давешнего старца, который, подперев голову рукой, с самым удрученным видом рассматривал какой-то документ. Сердце королевского шута подпрыгнуло и на мгновение провалилось куда-то, потому как разом вспомнилась ему прошедшая ночь, и воспоминания эти были довольно смутными и сопровождались хорошо знакомым и неприятным чувством, что наболтал он много лишнего. Проклятое вино!..
   - Доброе утро, почтеннейший, - сказал он тем не менее самым бодрым голосом, на какой только был способен, и откинув одеяло, опустил на пол ноги. Так... и уснул в одежде. Хорош же он вчера был!