Гаррос Александр. Серая Слизь

   — Я — ниче. — Не отводя волыны, поднимаюсь на последние две ступеньки, отступаю к соседнему с ФЭДовым столику, приваливаюсь к нему задом, стоя над Дейчем. — Баллона мне хватило.
   — Какого баллона? — Он откровенно потешается. Мне неприятно, что я освещен, а он в тени. Хорошо хоть само солнце уже село и не бьет в глаза.
   — Сам знаешь. В “Конвента сета”. — Я волей-неволей чувствую себя идиотом — и здорово злюсь. Не знаю, как вышло, что с первых секунд он восстановил прежнее распределение ролей, собственное снисходительное старшинство — словно не было этих патологических игр, этих смертей, попытки угондошить меня сварочным баллоном. Как будто это не он сошел к чертовой матери с катушек. Как будто это не у меня в руке ствол.
   — Я чего-то пропустил. Рассказывай.
   — Давай сначала ты будешь рассказывать.
   Он некоторое время молчит, разглядывая меня — теперь без улыбки.
   — Давай. — ФЭД вдруг резко разводит руки. Так резко, что рефлекс чуть не заставляет меня потянуть спуск. Но Дейч лишь обхватывает столешницу с обоих противоположных краев. Снова скалясь — совершенно уже глумливо. — Спрашивай.
   Сейчас бы я его ухлопал… ф-ф-фак… Просто от неожиданности. Даже не знаю, как у меня хватило выдержки не пальнуть. Я чувствую, что вся спина мокрая, а вытянутая рука готова завибрировать. Ну ур-род…
   — Еще дернешься, — говорю сквозь зубы, — грохну, понял?
   — Это чего — “макарон”? — с очень натуральным любопытством. — Откуда он у тебя?
   Все-таки это не совсем прежний Федька — я вижу, что выглядит он хреново, что за эти полтора года он словно постарел лет эдак на пять. Даже против света, даже несмотря на фирменную, ни фига не изменившуюся наглую ухмылку, заметна так мало вяжущаяся с этим человеком какая-то застарелая всеобъемлющая усталость. Правда, это все равно совсем не то, что я ожидал увидеть. Хотя я и сам понятия не имею, чего именно я ожидал. Но не этого.
   — Как ты уехал в Москву без визы? И как обратно вернулся? У погранцов не зарегистрировано, что ты вообще границу пересекал.
   Это, конечно, не главное, что меня интересует. Не знаю, почему я спрашиваю именно об этом.
   — Так у меня же невъезд был на год, — охотно поясняет Федька — и только тут я вспоминаю: да, действительно, говорил он что-то такое в свое время. — За повторное, гы, нарушение правил регистрации. А мне в Москву надо было срочно, мы с ребятами добазарились, с бейсерами — помнишь?… Я границу просто перешел по-тихому — там же, недалеко от Зилупе. Пехом… Ну и обратно пришлось тем же макаром. Куда б я к российским погранцам без визы сунулся?
   Я чувствую, что уже устал держать руку с пистолетом на весу. Ко всему прочему, в этом нет никакого смысла. Не выпуская, естественно, рукояти, я кладу “макарон” рядом с собой на столик — за ту секунду, что понадобится мне, в случае чего, чтобы выстрелить, он все равно ни хрена не успеет сделать.
   — Юсуф умер, — говорю. — Знаешь?
   — Знаю.
   — Это ты ему из Лапиного дома звонил?
   — Я, — довольно.
   — Почему он мне ничего не сказал? Я ему бомбил — где-то перед самой его смертью, про тебя спрашивал…
   — Я ж знал, что ему ты первому позвонишь, когда догадываться начнешь. — ФЭД сует руку за пазуху — я тычу в него стволом. Дейч, не обращая на это внимания, достает из внутреннего нагрудного кармана куртки сигареты и спички, преспокойно закуривает, спичку кидает на пол. Я опускаю волыну. — Я его специально просил не говорить ничего. Иначе б неинтересно было. — Оскал.
   — А так — интересно?
   — Ты мне скажи. — Лыбясь, стряхивает пепел на полированную столешницу. Правую руку — в левой сигарета — закидывает за спинку стула, кладет щиколотку левой ноги на колено правой.
   — Счет телефонный — специально оставил? Специально дверцу ящика почтового не закрыл?
   — А то…
   — И окошко — тоже?
   — Как ты до него добрался?
   ФЭД, конечно, всегда был штучным позером и собой владел как никто — но невозможно отделаться от впечатления, что сейчас он не блефует, не изображает удовлетворение, что игрища продолжаются: его игрища, по его правилам, что нынешняя мизансцена тоже им организована и полностью соответствует неизвестному мне сценарию…
   — Перепрыгнул. На крышу. Почему Греков? Что ты о нем знаешь?
   — Я хотел, чтоб ты на конференцию слазил. А мимо такой фамилии, как Греков, я знал, ты не пройдешь. Слазил в чат? Понимаю, что слазил — как бы ты тут оказался… Ну что ты-то скажешь — по существу вопроса?
   — “Посторонний” — это ты? А “Сол”?
   — Я. Все я. В смысле — эти двое. Остальные — не я. Но ничего базар вышел. Я даже не ожидал. Так что скажешь?
   — Почему — Сол?
   — А чтоб ты с ним нынешним познакомился. Как он тебе?
   Сверху опускается рокочущий гул — большой реактивный самолет, перебрасывая с крыла на крыло разноцветные огни, заходит на посадку со стороны моря.
   — Как ты узнал, что я здесь?
   — Машка. Секретарша его. Видел ее? Мы с ней… поладили. Ее бы ты все равно не миновал — напрямую Лёшич теперь ни с кем из старых знакомых не общается. Хорош, правда?
   — Откуда у тебя чек Грекова?
   Смотрит на меня. Не отвечает. Запрокидывает голову, принимается пускать в потолок дымные кольца. Этому я тоже у него когда-то учился — в каком-то там классе.
   — Откуда? У тебя? Его? Чек? И номер? — Снова наставляя “макарон”, с силой пинаю ногой его столик. Столик сдвигается, бьет Дейча по задранному колену, на которое он положил кисть с сигаретой. Он отдергивает руку, сигарета падает. ФЭД фыркает, скалится, добывает новую.
   — От Кристинки, — произносит невнятным из-за сигареты голосом, скосив глаза на спичку. — Она ж, — хмыкает, — у нас его прямая наследница… Классная девка, а? Как ты, кстати, ее нашел — там, в студии? Я те честно скажу, охренел, когда тебя увидел. И бегаешь здорово… Только как ты меня не узнал, ума не приложу. Не узнал ведь, да?
   — Какая, на хрен, наследница?
   — Ну так ей же все досталось. Мобила его, кредитка — счет его, на имя Бермана открытый… С каких, ты думаешь, она денег платит за Каринкино лечение?
   — Почему — ей досталось? Какое она имеет отношение к Грекову? Что с ним самим?
   — Какое отношение? Да вот то самое. Сексуально-трансмиссивное… Хотя она, правда, ото всех почти это скрывала…
   — Где он?
   Щурится, отвечает не сразу:
   — Выбыл из зоны обслуживания.
   — То есть?
   — Менты завалили, — закуривает очередную. — Знал много. Про наркоту. Он и правда в этом деле варился, а весь траффик здесь же полиция крышует. А тут этот процесс. Ну, его и застрелили — в собственной тачке… Практически на Кристинкиных глазах. Так что ей круто повезло, что про нее они ничего не знали…
   — Аськой она представилась? На радио?
   — Ну а кто ж еще?
   — Что ты с ней сделал?
   — С кем? С Кристинкой? А… — ржет в голос, — да… Дурная была идея, согласен. Хотя и моя… Ну че ты хочешь — на ходу пришлось импровизировать. Ничего лучше в башку не пришло. Ну, типа, че хотелось — стремануть тебя… У них же на Твайке даже хирургическое отделение есть, даже морг — ты в курсе? Ну так она за два года там со всеми врачами перезнакомилась… Не знаю даже, как она объяснила, на хрена ей кровь…
   — Полное фуфло. Че-то хреново сочиняешь…
   ФЭД с интересом склоняет голову набок — лыба его меняется:
   — Ты че, Дэн, — с каким-то обескураженным восхищением. — Не, постой… Ты думаешь, я Кристинку — что? Мочканул?
   — Ладно. — Меня вдруг подхватывает дикая злость. — Че ты теперь-то муму ебешь? Я что, должен поверить, что ты, блин, ни при чем — это после всего? За кого ты вообще меня держишь?
   Он молча мотает башкой, кривится эдак прибалдело.
   — Погоди, — выщелкивает недокуренную сигарету в отверстие лестницы, подается вперед, облокачивается на столешницу, — так что я, по-твоему, сделал?
   — Вопросы, блядь, — сам чуть наклоняюсь к нему, — я задаю. Как ты ее убил? Как ты убил Глеба?
   ФЭД, тараща глаза и уже не лыбясь, медленно откидывается на стуле:
   — Кого я убил?
   — Хорош под дебила косить.
   Новый самолет проходит, завывая, над нашими макушками.
   — Ты это серьезно, Дэн? — Он словно не может решить, смеяться ему или охреневать. Нельзя не признать — чрезвычайно правдоподобно у него это выходит.
   — И Сашку ты не трогал?
   — Сашку? — переспрашивает, как у слабоумного.
   — Да иди ты в жопу! — ору. — У нее справа кровоподтек был! И кожа рассечена! Перстнем!
   Он хмуро уставляется на массивную печатку на среднем пальце левой.
   — Мы посрались, — глядя на руку, не на меня. — Она нахамила… здорово… в общем, я себя в руках не удержал… Но убивать… ты совсем больной?…
   — А на диктофон нахрена ее писал? Что — ясновидящий? Знал заранее, что она?…
   — Диктофон?… — криво ухмыльнувшись, дергает головой. — Ее телеги я не для тебя, дурака, писал… Для нее самой. Я думал… Почти уверен был… Что она не… А как Лёшич… изменится, в общем… И вот тогда, после этого, я думал дать ей послушать собственные же слова, до изменения сказанные… Про то как раз, как все перерождаются… Я думаю, она и тебе про это говорила… Только она лучше оказалась, чем я про нее думал…
   — Ну-ну.
   Пожимает плечами.
   — Отпечатки со стакана кто стер?
   — Мне надо было, чтоб мои “пальчики” нашли в квартире самоубийцы? — смотрит исподлобья.
   — Так. Еще раз. Когда она, ты хочешь сказать, прыгнула? До тебя или после?
   После паузы, почти убито, опустив взгляд в стол:
   — Я был тогда в квартире. На кухне. Я не видел ни хрена. Я говорю, мы посрались… оба из себя вышли… она даже драться пыталась… неважно… ну, она в комнату ушла, дверь закрыла… Ну, а потом… Блядь, я не ожидал, что!…
   — Ты хоть сам понимаешь, как это звучит?
   — А ты, Дэн? Ты понимаешь, что несешь? — подняв взгляд, задрав брови. — Я всех убил? Ну, кого еще?
   — Кого? Ты, блядь, у меня спрашиваешь — кого? После того, как сам полный список составил?
   — Ты о чем?… — встряхивает головой. — Так ты думаешь?… — издает какой-то хрюкающий испуганный смешок. — Ну ты даешь… То есть в смысле — Гвидо я тоже завалил?… Ты в курсе хоть, где он пропал?
   — Ладно, Гвидо, может, и не ты…
   — Кого?… Кобу? Из снайперки — или из чего его там?…
   — Кого? — повторяю. — Крэша! Аську! Якушева! Славика! Чего ж ты от него мне привет-то не передал?
   — Какого Славика?
   — Доренского. Дашкиного брата. Который к сестре мужиков ее ревновал. Кто Дашку пер, когда его в очке утопили?
   — Да я его вообще не знал!… — ахает рукой по столу. — Лично в смысле… Между прочим, про него говорили, что он с бандитвой какой-то тусовался… Что ты там про Крэша сказал? При чем тут Крэш?! Крэш блевотиной захлебнулся!
   — Ага. Когда ты с ним рядом был.
   — Что за бред? С чего ты взял? Кто тебе сказал?
   — Гарик.
   Да, все-таки чувствую себя идиотом — чем дальше, тем больше…
   — Гарик? Нашел кого спрашивать… Он что — до “белочки”, что ли, допился?
   (“Не, не помню…” — “Вспомни, Гарик… Не ФЭД?” — “ФЭД?… А, ну да, ФЭД!”)
   — И с Якушевым ты знаком не был? И мне ты не врал, что знать его не знаешь?
   Снаружи темнеет почти на глазах: сужается и тускнеет полоса над горизонтом, теряет блеск море, перестают различаться отдельные сосны под нами, сливаясь в единую ворсистую массу.
   — Ну хорошо… врал. Ну и при чем тут это?
   — Ты ж знал, что он с “Ковчегом” связался. А, ну, в секту ушел, умом повредился, суицидальный культ. А я, мол, и знаком-то с ним не был почти… Только культ был никакой не суицидальный…
   — Дэн… Дэн! Послушай… Да, я его знал, и про “Ковчег”, конечно, знал… Вообще многих из “Ковчега” знал. И с Кристинкой я тогда еще познакомился… Знаешь, почему я тебе не сказал? Я хотел, чтоб ты раскопал эту историю. Ты. Сам. Тебе б просто нечего было делать, если б я все выложил, что знал… А так — ты полез в это, ты стал спрашивать, ты разворошил весь муравейник…
   — Подставился неслабо…
   — Имя себе сделал…
   — Мне спасибо тебе сказать?
   — Мог бы, кстати, и сказать… О чем мы вообще?… — ворошит рукой волосы — замученно. — Я знаю, что культ — не суицидальный. Но Димка… Он же, светлая ему память, в натуре был того… на всю голову… Ты что — стихов его не читал?
   — На хрена ты мне их прислал?
   — А ты не понял? Да вижу, что не понял… Ни-чер-та ты не понял… — Он опускает лицо в ладони, с нажимом массирует. — Да… Эксперимент дал… парадоксальные результаты… Чего угодно ожидал… Но мне, честно говоря, в голову не приходило, что ты решишь, что это я их всех… — хмыкает: уже вяло, безнадежно даже. — Кстати, кого ты еще-то на мой счет записал? Славика, кого еще? Глеба? Кристинку? Ну, это-то проще простого… Лапа, правда, сейчас уже совсем плохой… А Кристи — набрать ее? Сам с ней поговоришь…
   Я живо вспоминаю лейтенанта Кудинова — все повторяется издевательски буквально.
   — Набери, — говорю. — Только без резких движений.
   Он с демонстративной, гипертрофированной медлительностью сует руку в карман, извлекает телефон, показывает мне. Тычет в кнопки. Интересно, думаю, что если она правда жива?… Ощущение идиотизма происходящего все усиливается.
   — Кристин? Да. Я… Кристин, тут с тобой Дэн поговорить хочет. Ага, он самый. Поговоришь с Дэном?… — ФЭД осторожно привстает, левой протягивает мне мобилу над столиком. — Сам ее спроси…
   Я делаю шаг навстречу. Тяну свою левую — в правой пистолет. Между нами — столик. Я уже почти перенимаю из ФЭДовой руки черно-оранжевый Alcatel, когда он вдруг разжимает пальцы. Чисто рефлекторно я пытаюсь поймать падающую трубку, дергаюсь вниз — а ФЭД мгновенно перехватывает мое левое запястье, с силой рвет вверх и вбок; я теряю равновесие, а он, правой уцепив меня за акватексовый воротник, опрокидывает спиной на стол и тут же сам наваливается сверху, давит левым локтем на горло, правой выворачивая “макарон” из моей кисти; резкая боль в локтевом суставе, угодившем на ребро столешницы… — и все: я безоружный, задыхающийся, на линолеуме… Все.
   На пол рядом со мной что-то падает-подскакивает-катится… патрон, пистолетный патрон: Дейч передернул затвор — проверил, не на понт ли я его брал…
   — Ну, молодец, бля, Дэн… И правда ведь валить собрался…
   Кашляю, ворочаюсь у него под ногами. Медленно, за стол держась, встаю. Вот сейчас и получу пулю в башку. Вот сейчас… Ни мыслей, ни ощущений. ФЭД смотрит в упор, правой обхватив перед животом запястье левой, в которой “макарон”.
   Вот те и его сценарий… Как это он… Обрывочное мельтешение в голове. Как это я… Всегда все по-евоному… Вот и пиздец мне…
   Дейч, чуть погодя, резко разворачивается, махнув левой, отходит к стойке пустого, без единой бутылки на полках бара, поворачивается ко мне снова:
   — Да, Дэн… Сколько ни пытался… всю жизнь, бля… так я ни хрена про тебя и не понял… — странно приподнятые, прыгающие интонации. — Точно вы, наверное, какие-то другие уже… Разные поколения… только не как у людей — а как в технике… Несовместимость приборов… Ни черта нам друг друга уже не понять… — В такт фразам он пристукивает рукояткой волыны по стойке. — Че я от тебя хотел?… — сам себе (и сам же своим мыслям как бы поражаясь, качает башкой). — Для себя что-то извлечь… Ну вот, бля… Не, ну че, извлек…
   Почему-то страха, собственно страха, паники — нет: хотя совершенно же понятно, что отсюда мне не выйти. Но вместо страха — какая-то тупая безмысленная легкость, парадоксальная лихорадочная заторможенность.
   — …Че я хотел?… — Он явно разговаривает сам с собой, он и на меня-то смотрит лишь время от времени. — Что я, не понимал, что просто так с тобой базарить про все это бесполезно?… Ты же просто не воспринял бы, в принципе… Вы ж такие все прагматики… — отклеивается от стойки, пинает ближайший столик. — Для тебя ж это демагогия, паранойя… Это у вас замечательная такая черта — игнорировать неудобные для себя факты… Сколько ни тыкай носом — ты бы просто отмахнулся…
   Я медленно опускаюсь на стул, на котором раньше сидел он.
   — Я хотел, чтоб ты все-таки задумался… — ФЭД ходит от стойки к стене и обратно, слегка помахивая вооруженной рукой (ничего не могу с собой поделать — взгляд как приклеился к этой руке). — Чтоб ты вынужден был задуматься… Чтоб стреманулся… Чтоб тебя все-таки проняло… Ну, блин, за что боролся… Конечно, все это выглядит паранойей… Но ты, Дэн, — что ты сделал? Ты в ответ на эту паранойю по-быстрому придумал другую! Только более удобную — для тебя… Если не хочется думать о чем-то — что может заставить сделать неприятные такие выводы… Безнадежные… Можно убедить себя, что это просто ФЭД ебанулся на всю голову, это он всех убил и съел, псих, маньяк, сериал-киллер… Так?
   …Потому и на верхотуру эту меня вел. Дальний угол, да еще над крышей — никто ничего не услышит. Даже и выстрел если услышат, не поймут, что это выстрел…
   — …Ты хоть Димкину писанину читал? Да ни хера ты не читал…Ты в этот чат лазил, где я часа два распинался для тебя специально — ты хоть немного вдумался? Ты хоть статью-то саму прочел?… Я вообще не въезжаю — как можно не чувствовать, что что-то происходит?… Не будучи дураком — совершенно не будучи дураком, до такой степени, блин, не будучи… Сашка… Ты думаешь, я ее убил… Да, есть на мне вина — нельзя было ее провоцировать. Надо было помнить, что такие вроде бы максимально адаптивные, такие патологически здравые люди, как она, — если уж сходят с нарезки… Но знаешь, что ее добило? Среди прочего, по крайней мере? То, что ты тогда, в тот вечер, вообще не понял, что она имеет в виду, о чем говорит… Чего, ты думаешь, она ваньку валяла, вид делала, что все типа случайно, встреча ваша? Естественно, она видела, что бесполезно так вот подходить и в лоб спрашивать: что мол, происходит, Дэн? Ты хоть понимаешь, Дэн, что что-то происходит?… Ты б решил, что она обдолбалась просто… Ну, она пыталась так ненавязчиво прощупать, чувствуешь ли ты, хоть в какой-то мере, то же, что она… Какое там!… Честно говоря, вот тогда я и убедился окончательно, что придется тебя раскачать… растормошить…
   — Почему я? — спрашиваю, едва ворочая языком.
   Он прерывает хождение, опирается кулаками на соседний столик, некоторое время смотрит на меня. Уже настолько стемнело, что мне — против света, остатков света — даже на расстоянии пары метров практически не видно лица, его выражения.
   — Почему? — тихо переспрашивает каким-то болезненным, почти искательным тоном. — Да потому что у тебя всегда выходило то, что не получалось ни у кого. Ни у кого, совсем… Потому что все загибаются — все, кто чего-то стоит! Все, без исключения… Чего я тебе про них напоминал? Чтобы ты охренел — так же, как я охренел, когда понял, что среди моих, среди наших знакомых, нет вообще — вообще ни одного человека! — кто сумел остаться собой и выжить. Просто выжить — физически! Потому что либо ты умираешь — как Крэш, как Димка, как Гвидо, как Эйдель, как Аська, как Коба твой, как все, все… — Поворачивается спиной, отходя к стене (дергается мысль рвануть к лестнице — куда: двадцать раз пристрелит). — Даже Глеб заболел неизлечимо… Даже Нурс загнулся… — опирается рукой на стекло: звякает пистолет. — Паранойя? — поворачивает ко мне голову. — Да, выглядит как паранойя — но это что, не объективные факты?… Можно, конечно, сказать про Эпнерса, или Володьку, или Костяна, что они сами нарывались… Хотя если вообще чего-то хотеть от жизни, просто не быть растением, — то это уже значит нарываться… Ладно. А те же Глеб или Юсуф — то, что с ними произошло? Как это укладывается в рамки теории вероятности? Никак. Но это — есть. В смысле — нет. Нет вариантов…
   Смысл его слов до меня вообще не доходит — только манера речи: устало-взвинченная, отрывистая; только жестикуляция: избыточная, бесцельная, резкая, ничего не имеющая общего с прежней Федькиной вкрадчиво-взрывной экономичной мягкостью…
   — …Ты что, не понял, что нет вариантов? Либо ты умираешь — либо превращаешься в полное говно. В такое говно, о котором вообще бесполезно речь вести… В серую, блин, слизь… Чего я тебя сюда затащил? В последнюю очередь? Чтобы ты на Сола посмотрел. На эту альтернативу. Чтобы убедился, что лучше уж сдохнуть…
   …Ну что — так и ждать, пока тебя пришьют?… Надо ж что-то делать, хоть начать соображать… Ни фига не получается: полная апатия и черт-те что в голову лезет. Я понимаю, например, почему бар они назвали “Гонолулу”, — он у них весь такой гавайский: серферские доски висят под потолком, странно выглядящие в полутьме, крупные, еле уже различимые фотки племенных тату (“трибаль, трибаль”) над полками стойки…
   — …И единственный — единственный! — из всех, кого я знаю, кто в этот расклад не вписывается — это ты. Никогда я не мог понять, как это у тебя выходит. Оставаться собой — и при этом оставаться в реальности. Не подстраиваться под нее, не адаптироваться, не уминаться — но и не бегать от нее. Как сбегал Гвидо в горы, как Алекс сбегает в ролевые игры, как Гарик какой-нибудь — в запои… Как я сам бегал всю жизнь… метался, как сраный веник… Все же думают: это во мне энергии такой переизбыток… суперменство девать некуда… любого экстрима мало… На самом деле это просто паническое бегство. Это бег ради бега — от бейсеров к трейсерам, из Риги в Москву, от девки к девке — только ради того, чтоб не остановиться. Сбавишь темп — все, хана. Есть такая ящерица, называется “иисус”. Она бегает по поверхности воды — не тонет потому, что бежит быстро… Только бесконечно бегать невозможно, рано или поздно выдохнешься. И потонешь. Вот и я чувствовал, что уже на пределе. Что будет в итоге, как со всеми… Кроме тебя.
   Чем хуже на фоне неба виден треугольник самолета, тем лучше — огни по его периметру: зеленый, красный, белые. Огни неразличимых домов внизу — в уже почти черном сосновом массиве. Огни — совсем крошечные — в море, на горизонте: корабли на рейде.
   — …Ведь ты же никогда не бегал, не дергался. Никогда… Конечно, я тебе завидовал! Люто завидовал, смертно. Всю дорогу. Хрен знает с какого еще возраста. Еще когда ты за мной по пятам ходил и считал, что я тут самый крутой. Даже тогда я чувствовал, что ты — круче. Я чего так выпендривался всегда и перед всеми — с таким перебором? От неуверенности, естественно… А тебе не надо было выпендриваться. Ты всегда был совершенно в себе уверен. Я хватался за все сразу — просто не зная, что мне надо на самом деле. А ты всегда знал, чего хочешь. Я пытался трахнуть всех девок, какие попадали в поле зрения, — но всех был вынужден тут же бросать. Просто чтоб они не успели бросить меня. Потому что я знал, что кроме хера не могу им ничего предложить, ничем всерьез заинтересовать… А на тебе циклились даже те бабы, с которыми у тебя и не было ничего. Почему-то помнили, интересовались. Та же Сашка — я ее грузил, конечно, на тему тебя… но она же и сама всегда интересовалась, че там с тобой происходит… Про Лерку я вообще молчу… Даже Кристи — она же тебя отлично запомнила — с того раза, когда ты с ней общался два года назад. Это потом из-за тебя весь “Ковчег” накрылся — но запомнила она тебя раньше. Она и сейчас мне подыгрывать согласилась только из интереса к тебе. Между прочим, если ты думаешь, что у меня с ней было что-то — так ни хрена подобного… Не ради меня она этой дурью маялась — ради тебя…
   Ощущение, что башенка тихо дрейфует на небольшой, небеспросветной, серо-сине-зеленой глубине, ввиду некой мелко светящейся подводной фауны… Было б очень тихо, если б не этот неостановимый бубнеж:
   — …Ты всегда умел что-то, чего я не умел. Может быть, что-то главное. Так мне казалось… Вот я глядел на тебя — так органично, без ущерба, главное, для собственной состоятельности существующего в реальности, которая всех, всех абсолютно остальных либо гнет, корежит под себя, либо, если гибкости недостаточно, просто растирает в порошок, и которая ко мне уже примеривается… На тебя — не просто существующего, а еще и напрямую работающего с этой реальностью! Да еще и бонусы отхватывающего! Не только не гнущегося под нее — а скорее ее под себя гнущего!… Смотрел и думал: может, ты — один из всех — знаешь рецепт? Способ? Если даже не умом знаешь — то как-то от природы умеешь? Думал, может, можно на твоем примере и с твоей помощью способ этот определить? Может, воспользоваться им?
   Медленное-медленное, но неуклонное слияние неподвижных силуэтов столов и маятником перемещающегося меж ними, временами неожиданно застывающего ФЭДова силуэта — с небесным фоном…
   — Зря я это, конечно, думал… Ни хрена ты не знаешь способа решения проблемы. И ты тоже. Ты просто до последней возможности закрываешь глаза на ее наличие… Ну че: негативный результат — тоже результат. Зато я убедился в том, что, конечно, всегда подозревал, — окончательно убедился. Что такого способа просто нет. Никакого третьего пути… Чего я за тебя так цеплялся-то, Дэн? Уж больно не хотелось в это верить… Значит, придется… А тебе, Дэн, придется еще убеждаться в этом — самому. Потому что закрывай глаза, не закрывай — реальность остается реальностью. И рано или поздно тебе таки придется иметь с ней дело. В одиночку. Тут никто никому не помощник…
   Его метания, постепенно уменьшая амплитуду, прекращаются у стеклянной стены, где он стоит вполоборота ко мне, и я даже не пойму, куда смотрит. Ежится, бормочет, бормочет свое — все менее внятно:
   — …Конечно, Дэн… Не ради тебя я всю эту бодягу затеял… комедию эту ломал… ради себя. И даже просто из-за собственной слабости… Трусости… Че я, лучше тебя — че я, сам самообманом не занимаюсь?… Вот это и был мой самообман — за твой счет и с твоим пассивным участием… Только слабостям потакать никогда не стоит. По определению. И себе не поможешь, и перед другими опозоришься… Перед старыми знакомыми… Да, действительно… нефиг тянуть… К черту…