Гейман Нил. Задверье

   — Вот это самое, — кивнул Гарри. — Стать несчастным случаем на станции «Блэкфрайерз». Покончить со всем этим. Твоя жизнь — лишенная радости, лишенная любви пустышка. У тебя нет друзей…
   — Я тебя понял, — прошептал Ричард.
   Гарри окинул его откровенно оценивающим взглядом.
   — По-моему, ты придурок, — честно сказал он. — Просто посмешище.
   — У меня есть д'Верь и Охотник, а еще Анастезия. Гарри улыбнулся. В этой улыбке сквозила искренняя жалость, и Ричарду она причинила боли больше, чем любая враждебность или ненависть.
   — Опять воображаемые друзья? Мы все в офисе над тобой смеялись из-за этих троллей. Помнишь их? Они стояли у тебя на письменном столе. — Он расхохотался.
   Ричард рассмеялся тоже. Происходящее было слишком ужасно: не оставалось ничего иного — только рассмеяться. Некоторое время спустя его смех иссяк. Запустив руку в карман, Гарри извлек маленького пластмассового тролля. Того самого, с кудрявой пурпурной шевелюрой, который когда-то сидел на мониторе Ричарда.
   — Вот, держи, — сказал Гарри, бросая тролля Ричарду. Ричард попытался его поймать, даже протянул руки, но игрушка упала сквозь них, будто их тут и не было вовсе. Опустившись на четвереньки, Ричард зашарил по асфальту в поисках тролля. Ему показалось, будто игрушка — единственный оставшийся ему осколок его реальной жизни: если бы он только мог вернуть его, быть может, с ним вернулось бы и все остальное.
   Вспышка.
   Снова час пик. Поезд изверг сотни людей, еще сотни пытались попасть в вагоны, и стоявшего на четвереньках Ричарда стали пихать и пинать пассажиры. Кто-то отдавил ему пальцы. Пронзительно вскрикнув, он, точно обжегшийся ребенок, сунул пальцы в рот. На вкус они были отвратительные. Ему было все равно: всего в десяти футах, на краю платформы, лежал его тролль. Медленно-медленно он пополз на четвереньках через толпу. Его ругали. Не пускали. Отталкивали. Он никогда не думал, что десять футов — это целое путешествие.
   Услышав над собой тоненький смешок, он спросил себя, кто бы это мог быть. Пугающий был смешок — гадкий и странный. И каким же надо быть сумасшедшим маньяком, чтобы вот так хихикать. Он тяжело сглотнул и, когда смешок затих, вдруг понял.
   Он почти достиг края платформы. В поезд входила пожилая женщина и, перенося ногу в вагон, столкнула пурпурноволосого тролля во тьму, в зазор между поездом и платформой.
   — Нет! — вырвалось у Ричарда.
   Он еще смеялся — неловким с присвистом смешком, — но слезы щипали ему глаза, лились по щекам. Он потер глаза руками, от чего их защипало еще больше.
   Вспышка.
   Платформа снова темна и тиха. Поднявшись на ноги, он нетвердым шагом прошел последние несколько шагов до края.
   Вон он там, на путях у контактного рельса, того, по которому ток идет, — крохотный мазок пурпура. Его тролль.
   Он поглядел перед собой. На стене за рельсами и противоположной платформой были налеплены большие плакаты. Огромные щиты рекламировали кредитные карточки, спортивную обувь и отдых на Кипре. Но прямо у него на глазах слова искривлялись и мутировали.
   Сами слоганы стали иными. «Покончи со всем», — говорил один. «Положи конец своим страданиям», — требовал другой. «Будь мужчиной — прикончи себя», — увещевал третий. «Получи фатальный исход сегодня», — завлекал четвертый.
   Ричард кивнул. Он говорил с самим собой. На щитах написано совсем не то, что он видит. Да, он говорит с самим собой, пришла пора прислушаться.
   Шум поезда. Как будто совсем недалеко и приближается к станции.
   Он сжал зубы и закачался из стороны в сторону, словно его еще толкали пассажиры, хотя сейчас на платформе никого не было.
   Поезд все приближался. Его огни светили из туннеля, точно глаза чудовищного дракона из детского ночного кошмара. И тут он понял, сколь малое усилие потребуется, чтобы остановить боль, чтобы раз и навсегда унять всю боль в мире. Поглубже засунув руки в карманы, он сделал глубокий вдох. Так просто, совсем просто. Кошмарное мгновение — и все будет кончено…
   В кармане что-то было. Он ощутил под пальцами что-то твердое, гладкое и почти округлое.
   И вытащил из кармана… кварцевую бусину. И вспомнил, как ее подобрал. Он стоял тогда за Черномостом. А бусина была из ожерелья Анастезии.
   Вдруг откуда-то — из его головы или нет, — ему показалось, донесся голос крысословки:
   — Держись, Ричард. Держись.
   Он не знал, помогает ли ему кто-нибудь в это мгновение. Он подозревал, что поистине говорит с самим собой. Что вот сейчас говорит настоящий он.
   И Ричард наконец прислушался.
   Кивнув, он убрал бусину в карман. Стоял на платформе и ждал, когда подъедет поезд. А тот вкатил на станцию, замедлил ход и остановился.
   С шорохом и шипением раздвинулись двери. Вагон был полон мертвецов. Людей всех видов и мастей, которые все до единого были однозначно и несомненно мертвы. Тут были свежие трупы с рваными ранами на горле и пулевыми отверстиями на виске. Тут были старые, высохшие тела. За петли у верхнего поручня держались опутанные паутиной кадавры, а на сиденьях покачивались осклизлые разлагающиеся останки. И все они, насколько мог судить Ричард, нашли смерть от собственной руки. Тут были трупы мужчин и трупы женщин. Ричарду подумалось, что некоторые лица он видел — на плакатах и листовках, пришпиленных к длинной стене. Но он уже не мог вспомнить, где это было, когда это было. В вагоне пахло, как пахнет, наверное, в морге под конец долгого летнего дня, утром которого холодильное оборудование окончательно отказало.
   Ричард уже понятия не имел, где находится, что правда, а что нет, уже не знал, храбро поступил или струсил, безумен он или в здравом уме.
   Но знал, каков его следующий шаг.
   И решительно вошел в вагон. В это мгновение свет погас.
 
   Болты отодвинули. Два громких удара эхом пронеслись по комнате. Дверь в маленькую часовню распахнулась от толчка, и из коридора в нее ударил свет лампы.
   Помещеньице было маленькое, с высоким сводчатым потолком. С потолка на длинном шнуре свисал серебряный ключ, который от порыва ветра, поднятого хлопнувшей дверью, закачался взад-вперед, закрутился медленно сперва в одну, потом в другую сторону.
   Настоятель оперся на руку брата Фулигина, и вместе они вступили в часовню. Здесь настоятель отпустил руку монаха и негромко произнес:
   — Забери тело, брат Фулигин.
   — Но… Но, отец…
   — В чем дело?
   Брат Фулигин опустился на одно колено. По еле слышному шороху настоятель определил, что его пальцы сейчас шарят по ткани и коже.
   — Он не мертв.
   Настоятель вздохнул. Он знал, что грешно даже помыслить такое, но искренне чувствовал, что Силы проявляют милосердия чуть больше, если испытуемый умирает сразу. А так было много хуже.
   — Один из этих, а? — сказал он. — Что ж, будем ухаживать за несчастным существом, пока наградой ему не станет вечный покой. Отведи его в лазарет.
   Но тут слабый голос очень тихо, но твердо произнес:
   — Я не… не несчастное существо…
   Настоятель услышал, как кто-то встает, услышал, как резко, со свистом втягивает в себя воздух брат Фулигин.
   — Я… мне кажется, я выдержал, — неуверенно сказал голос Ричарда Мейхью. — Если только это не продолжение испытания.
   — Нет, сын мой, — отозвался настоятель. И в голосе его прозвучало что-то, что могло быть благоговением, а могло быть и сожалением.
   Повисла тишина.
   — Я… я, пожалуй, выпил бы чашку чаю, если вы не против, — попросил Ричард.
   — Ну конечно, — отозвался настоятель. — Прошу за мной.
   Ричард воззрился на старика. Настоятеля била дрожь. Выцветшие сизо-голубые глаза смотрели в никуда. Он как будто радовался, что Ричард остался в живых, и все же…
   — Прошу прощения, сэр, — ворвался в мысли Ричарда почтительный голос брата Фулигина. — Не забудьте свой ключ.
   — Ах. Да. Спасибо.
   Про ключ он забыл. Подняв руку, он сомкнул пальцы на серебряном ключе, медленно вращавшемся на шнуре. Ричард потянул, и шнур легко разорвался.
   Ричард разомкнул пальцы — с ладони на него смотрел ключ.
   — Клянусь моими кривыми зубами! — воскликнул вдруг, что-то вспомнив, Ричард и вопросил: — Да кто же я такой?
   Ключ он убрал в карман, туда, где лежала маленькая кварцевая бусина, и вслед за монахами покинул часовню.
 
   Туман начал редеть. Охотник была этому только рада, поскольку теперь не сомневалась, что, если возникнет необходимость, сумеет увести леди д'Верь из логова Чернецов совершенно невредимой, а сама — убраться лишь с незначительными поверхностными ранами.
   За мостом зашевелились тени.
   — Что-то происходит, — сказала вполголоса Охотник. — Приготовься бежать.
   Чернецы расступились.
   Из тумана, бок о бок с дряхлым настоятелем, вышел и стал подниматься на мост надмирец Ричард Мейхью. И выглядел он… по-иному… Охотник критически в него вгляделась, пытаясь определить, что изменилось. Центр равновесия у него сместился вниз, тело лучше сбалансировано. Нет… Тут нечто большее. Он выглядит… Не таким ребяческим. Он выглядит так, будто начал взрослеть.
   — Еще жив? — спросила Охотник.
   Он кивнул. Запустил руку в карман и достал оттуда серебряный ключ. Его он бросил д'Вери, которая, поймав ключ, кинулась ему на шею, сжала так сильно, как только могла.
   Потом д'Верь отпустила Ричарда и подбежала к настоятелю.
   — Даже не могу вам сказать, сколько это для нас значит! — воскликнула она.
   Старик улыбнулся слабо, но любезно.
   — Да пребудут с вами Темпль и Арч в вашем пути по Подмирью, — благословил он.
   Д'Верь присела перед ним в реверансе, а потом, сжимая в кулачке ключ, вернулась к Ричарду и Охотнику.
   Три путника спустились с моста и ушли.
   Чернецы стояли на своей стороне, пока путники не скрылись из виду за старым туманом мира под миром.
   — Мы утратили ключ, — сказал настоятель окружающей его братии или, быть может, себе самому. — Господи, помоги всем нам.

Глава тринадцатая

   Ангелу Ислингтону привиделся тяжелый и бурный сон.

 
   Гигантские волны поднимались и обрушивались на город; небо от горизонта до горизонта разрывали зигзаги молний; хлестал дождь, содрогались стены; возле прекрасного амфитеатра занялись, распространяясь по улицам наперекор буре, пожары. Ислингтон смотрел на них с высоты, висел в пустоте, как это случается в снах, как парил когда-то в незапамятные времена. В том городе были здания во много сотен локтей в высоту, но и они показались карликами перед серо-зелеными волнами Атлантики.
   А потом он услышал крики.
   Четыре миллиона жителей было в Атлантиде. И в своем сне Ислингтон ясно и отчетливо различал голос каждого, а они все кричали, задыхались в дыму, горели и умирали.
   Волны поглотили город, и буря наконец улеглась.
   Когда занялся рассвет, ничто уже не свидетельствовало о существовании не только прекрасного города в океане, но и острова размером вдвое больше Греции. Ничего не осталось от Атлантиды, ничего, кроме раздувшихся от воды тел детей, женщин и мужчин, покачивающихся на холодных утренних волнах. Тел, которые уже начали клевать острыми клювами серые с белым морские чайки.
   Ислингтон очнулся от сна. Он стоял в восьмиугольнике железных колонн, подле огромной двери из кремния и почерневшего серебра. Погладив ладонью морозную гладкость кремния, он ощутил холодок металла на окантовке.
   Коснулся стола. Мимолетно пробежал пальцами по стенам.
   Прошел по покоям своего чертога, одного за другим касаясь предметов в них, будто убеждал себя в их реальности, уверял себя, что пребывает здесь и сейчас. Точно совершая ритуал, он всегда соблюдал особую последовательность, переходя от предмета к предмету; его ноги скользили беззвучно по ровному углублению, которое вытоптали в скале за тысячелетия. Остановился он, достигнув озера, а там стал на колени и опустил руки, чтобы коснуться воды.
   Серебристая гладь подернулась рябью, которая расходилась от кончиков его пальцев и возвращалась, разбившись о края чаши. И отражение в ней, показывавшее до того самого ангела и язычки свечей по обеим сторонам от лица, замерцало и переменилось.
   Перед ним открылся подвал.
   Ангел на мгновение сосредоточился.
   И услышал, как где-то в отдалении звонит телефон.
   К телефону подошел мистер Круп, снял трубку. Вид у него был, пожалуй, самодовольный.
   — Круп и Вандермар, — рявкнул он. — Выдавливание глаз, выкручивание носов, протыкание языков, разрубание подбородков, перерезание глоток.
   — Ключ уже у них, мистер Круп, — сказал ангел. — Я хочу, чтобы девушка по имени д'Верь благополучно нашла дорогу ко мне. Ее должно охранять.
   — Благополучно, — без особой радости повторил мистер Круп. — Конечно, конечно. Мы ее сохраним. Восхитительная идея, какая оригинальность! Просто поразительно. Средние люди обычно довольствуются тем, что нанимают убийц для казни, смерти от несчастного случая, даже для подлого убийства исподтишка. И только вы, сэр, нанимаете двух лучших головорезов пространства и времени, а затем просите их позаботиться, чтобы маленькой девочке не причинили вреда.
   — Позаботьтесь об этом, мистер Круп. Ничто не должно стать у нее на пути. Посмейте допустить, чтобы ей причинили малейший вред, и вы глубоко меня опечалите. Вы меня поняли?
   — Да. — Мистер Круп беспокойно переступил с ноги на ногу.
   — Еще что-нибудь? — спросил Ислингтон.
   — Да, сэр. — Мистер Круп кашлянул в руку. — Помните маркиза де Карабаса?
   — Разумеется.
   — Насколько я понимаю, сходного запрета на устранение маркиза…
   — Уже нет, — ответил ангел. — Только охраняйте девочку.
   Он отнял от воды руку. И в ее зеркале снова отразились лишь огоньки свечей и поразительной, совершенной, андрогинной красоты ангел.
   И тогда ангел Ислингтон встал и вернулся во внутренние покои ожидать гостей, которые рано или поздно к нему придут.
 
   — Что он сказал? — спросил мистер Вандермар.
   — Он сказал, мистер Вандермар, что мы вольны делать с маркизом что пожелаем.
   Вандермар кивнул.
   — Это подразумевало его убийство самым болезненным способом? — несколько педантично уточнил он.
   — Да, мистер Вандермар. По размышлении зрелом скажу, что подразумевало.
   — Очень хорошо, мистер Круп. Не хотелось бы снова получить выговор. — Он поднял глаза на висящий над ними ком окровавленной плоти. — Тогда лучше избавиться от тела.
 
   Одно переднее колесо у тележки из супермаркета скрипело, а сама тележка была явно склонна забирать влево. Мистер Вандермар нашел ее на засаженном травой островке безопасности посреди трассы недалеко от больницы. И тут же сообразил, что это транспортное средство в самый раз подойдет для перевозки тела. Разумеется, он мог бы его нести, но тогда тело залило бы его кровью или закапало бы другими жидкостями. А костюм у него был только один.
   Поэтому он катил тележку с телом маркиза де Карабаса по водостоку, а она все скрипела и забирала влево. Ему очень хотелось, чтобы ради разнообразия ее потолкал мистер Круп. Но мистер Круп вещал.
   — Да будет вам известно, мистер Вандермар, — говорил он, — что в настоящий момент я вне себя от радости, пребываю в упоении, не говоря о том, что бесконечно и безоговорочно на седьмом небе, чтобы жаловаться, брюзжать или ворчать, — ведь нам наконец дозволили делать то, что мы умеем наилучшим образом…
   Мистер Вандермар с трудом завернул за особо неудобный острый угол.
   — Вы хотите сказать, кого-нибудь убить? — спросил он. Мистер Круп просиял.
   — Воистину я хотел сказать, кого-нибудь убить, мистер Вандермар, о храбрая душа, мой блистательный, благородный друг. Однако вы уже должны были почувствовать «но», притаившееся под этим счастливым, блаженным и бодрым лоском, крохотную занозу досады, точно крошечный кусочек сырой печенки, прилепившийся внутри моего ботинка. Вы, без сомнения, говорите себе: «Не все ладно на сердце у мистера Крупа. Нужно побудить его облегчить передо мной душу».
   Открывая чугунную дверь из туннеля в канализацию и заталкивая в отверстие тележку, мистер Вандермар над этим поразмыслил. Наконец он протащил тележку с телом. А потом, убедившись, что ничего подобного все же не думает, отрезал:
   — Нет.
   Оставив без внимания это «нет», мистер Круп продолжал:
   — И если бы тогда в ответ на ваши мольбы раскрыть, что меня терзает, я бы сознался, что мне докучает необходимость, так сказать, «держать наш свет под спудом». Нам следовало бы повесить горестные останки покойного маркиза на самой высокой виселице Под-Лондона. А не выбрасывать их, как выпотрошенную…
   Он помедлил, подыскивая точное сравнение.
   — Крысу? — предложил мистер Вандермар. — Волнистого попугайчика? Селезенку? — «Скрип-скрип», — добавило колесо тележки.
   Ничто из перечисленного мистеру Вандермару не подошло.
   — А и ладно, — сказал он.
   Они вышли к глубокой протоке, по которой бежала бурая вода. По ее поверхности лениво скользили сероватая мыльная пена, использованные презервативы и редкие клочки туалетной бумаги. Мистер Вандермар остановил тележку. Наклонившись, мистер Круп схватил голову маркиза за волосы и зашипел ему в ухо:
   — Чем скорее мы с этим покончим, тем лучше для всех. Будут и другие времена, которые по достоинству оценят две пары рук, знающих толк в обращении с гарротой и разделочным ножом.
   Потом он выпрямился.
   — Доброй вам ночи, добрый маркиз. Не забывайте писать.
   Мистер Вандермар опрокинул тележку, труп маркиза вывалился из нее и с плеском упал в бурую воду у них под ногами. А поскольку он проникся острым отвращением к тележке, мистер Вандермар толкнул следом и ее и стал смотреть, как течение ее уносит прочь.
   Тут мистер Круп поднял повыше фонарь и стал осматривать место, в котором им случилось оказаться.
   — Прискорбно сознавать, — сказал мистер Круп, — что среди ходящих над нами людей есть такие, кто никогда не познает красоты этих клоак, мистер Вандермар, не увидит этих соборов красного кирпича у них под ногами.
   — Истинное зодчество, — согласился мистер Вандермар. Повернувшись спиной к бурой воде, они углубились в туннели.
   — Города все равно что люди, мистер Вандермар, — строго сказал мистер Круп. — Хорошее состояние кишечника первостепенно для их жизнедеятельности.
 

* * *

 
   Ключ д'Верь повесила себе на шею, продев в отверстие веревочку, которую нашла в одном из карманов кожаной куртки.
   — Это ненадежно, — сказал Ричард. Девушка скорчила ему рожицу.
   — Ну, правда, — не отставал он, — ненадежно. Она пожала плечами.
   — Ну ладно. Как только придем на Ярмарку, найду для него цепочку.
   Они брели по лабиринту пещер и глубоких, вырубленных в известняке туннелей, от чего Ричард казался себе едва ли не доисторической окаменелостью.
   Ричард хмыкнул.
   — Что тут смешного? — поинтересовалась д'Верь. Он усмехнулся.
   — Представляю себе выражение лица маркиза, когда мы скажем ему, что без его помощи добыли у Чернецов ключ.
   — Уверена, у него найдется для тебя ехидный ответ, — сказала она. — А после Ярмарки прямиком к ангелу. «Путем долгим и опасным». Что бы тут ни имелось в виду.
   Ричард поймал себя на том, что собирается сказать: «Уверен, он будет долгим и опасным», и заставил себя промолчать. И чтобы отвлечься, стал любоваться росписями на стенах. Красно-бурые, охряные и желтоватые линии складывались в нападающих кабанов и убегающих газелей, косматых мамонтов и гигантских ленивцев. Он было решил, что росписям несколько тысяч лет, но тут они свернули за угол, и он обнаружил, что в том же стиле изображены грузовики, домашние кошки, машины и — заметно хуже прорисованные, будто виденные крайне редко и с большого расстояния, — самолеты.
   Все росписи располагались сравнительно низко. Ричард спросил себя, может, рисовальщики принадлежат к расе подземных пигмеев-неандертальцев. Все возможно в этом странном мире.
   — Так где же следующая Ярмарка? — спросил он.
   — Понятия не имею, — ответила д'Верь. — Охотник? Из теней материализовалась Охотник.
   — Не знаю.
   Мимо них проскочила, направляясь в ту сторону, откуда они пришли, крохотная фигурка. Несколько минут спустя из-за угла выскочили еще двое крох, явно со всех ног гонясь за первой.
   Когда они пробегали, Охотник, резко выбросив руку вбок, поймала за ухо мальчугана лет девяти.
   — Ой-ой-ой! — заверещал он, как обычно верещат маленькие мальчики. — Пусти! Она мою кисточку украла!
   — Вот именно, — пропищал голос в нескольких шагах от них. — Украла.
   — Неправда! — раздался голосок еще выше, еще писклявее, и звучал он с еще большего расстояния.
   Охотник указала на стенные росписи пещеры.
   — Это ваша работа?
   Высокомерия оказалось у мальчонки столько, сколько встречается только у величайших художников и девятилетних мальчиков.
   — Ага, — воинственно ответил он. — Некоторые.
   — Недурно, — сказала Охотник. Мальчик уставился на нее свирепо.
   — Где следующая Передвижная Ярмарка? — спросила д'Верь.
   — В Белфасте, — ответил он. — Сегодня.
   — Спасибо, — сказала д'Верь. — Надеюсь, ты вернешь свою кисточку. Отпусти его, Охотник.
   Охотник разжала пальцы.
   Мальчик не шелохнулся. Смерив ее взглядом, он скривился, показывая — и сомнений тут не было никаких, — что ее имя не произвело на него ни малейшего впечатления.
   — Так это ты? Охотник?
   В ответ она скромно улыбнулась с высоты своего роста. Мальчик шмыгнул носом.
   — Это ты лучший телохранитель во всем Подмирье?
   — Так мне говорили.
   Единым движением мальчик вытянул руку, потом отдернул ее назад. И вдруг озадаченно замер и, разжав пальцы, поглядел на свою ладонь. А затем растерянно поднял глаза на Охотника. Она же раскрыла собственную ладонь, на которой лежал крохотный выкидной ножик с зазубренным лезвием, и подняла нож повыше, так, чтобы мальчику было не достать.
   Он сморщил нос.
   — Как тебе это удалось? — неохотно спросил он.
   — Ловкость рук, — ответила Охотник.
   Закрыв нож, она бросила его мальчонке, который его поймал и, даже не оглянувшись, припустил по коридору в погоню за своей кисточкой.
 
   Течение лениво несло тело маркиза де Карабаса на восток — лицом вниз по глубокому каналу канализации.
   Лондонские клоаки начинали свою жизнь как реки и ручьи, с юга и с севера впадавшие, неся с собой мусор, трупы животных и содержимое ночных горшков, в Темзу, а та — по большей части — уносила неуместные вещества в море. Эта система более или менее справлялась с отбросами, население росло, росли и его отходы, пока в 1858 году отходы жителей и промышленности Лондона в сочетании с довольно жарким летом не породили феномен, ставший в свое время известным как Великий Смрад: сама Темза превратилась в открытую клоаку. Те, кто мог покинуть Лондон, уехали; оставшиеся оборачивали лица пропитанными карболкой платками и старались не дышать через нос. Парламенту в том году пришлось раньше срока объявить о роспуске своих членов на каникулы, а в будущем году принять билль о начале строительства настоящей канализации. Построенные тогда тысячемильные каналы были сконструированы на пологом слоне с запада на восток, и приблизительно за Гринвичем насосы выкачивали отходы в дельту Темзы, откуда они попадали в море. Этот путь и совершало тело маркиза, путешествуя с запада на восток, к восходу и насосным станциям.
   На высоком кирпичном уступе крысы, занятые тем, чем заняты крысы, когда на них никто не смотрит, видели, как оно проплывает.
   Самая большая из них, точнее — большой, ибо это был огромный черный крысюк, что-то пропищал. Маленькая бурая крыска пискнула в ответ, а потом спрыгнула с уступа на спину маркиза и прокатилась на нем немного по каналу, принюхиваясь к волосам и камзолу, пробуя кровь на вкус, а кожу — на зуб, затем, зацепившись кое-как, опасно перегнулась, чтобы всмотреться внимательно в видимые части лица.
   С головы она соскочила прямо в грязную воду, где усердно поплыла к берегу, а там взобралась на скользкий уступ.
   Пробежав по балке, она присоединилась к своим товаркам.
 
   — Белфаст? Нам что, в Ирландию нужно ехать? — недоуменно спросил Ричард.
   Д'Верь проказливо улыбнулась, а когда он стал настаивать, ответила только:
   — Сам увидишь.
   Он сменил тактику.
   — Откуда ты знаешь, что мальчишка говорил про Ярмарку правду? — спросил он.
   — О таком никто из живущих внизу не лжет. Я… даже не знаю, сможем ли мы солгать об этом. — Она помедлила. — Ярмарки — особенные.
   — А откуда мальчишка знает, где она?
   — Кто-то еще ему сказал, — ответила Охотник. Ричард ненадолго задумался.
   — А этот кто-то как узнал?
   — Кто-то ему сказал, — объяснила д'Верь.
   — Но…
   Он все никак не мог взять в толк, кто же все-таки устанавливает время и место Ярмарки, как распространяется весть о ней… И пытался сформулировать вопрос так, чтобы он не прозвучал глупо.
   — Ш-ш-ш-ш. Не знаете, случаем, когда ближайшая Ярмарка? — спросил из тьмы грудной женский голос.
   Вопрошавшая вышла на свет. Тускло блеснули серебряные украшения. Волосы цвета воронова крыла уложены волосок к волоску. Она была очень бледна, и подол угольно-черного бархатного платья волочился по полу. Ричард сразу понял, что уже видел ее раньше, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить где. На своей первой Передвижной Ярмарке, вот где. В «Харродс». Она ему улыбнулась.
   — Сегодня, — сказала Охотник. — Белфаст.