Гейман Нил. Задверье

   Последние слова были обращены к чумазой худышке лет восемнадцати, которая, забрав сумку Ричарда, беспардонно вытряхнула его имущество себе под ноги.
   Люди в зале продолжали кланяться и опускаться на колени, а черная тень все приближалась. Вот она достигла группки людей вокруг Ричарда, но никто ее не заметил. Все не сводили глаз со своего пленника.
   Это была крыса. И эта крыса с любопытством смотрела на него снизу вверх. Ричард поймал себя на мимолетной безумной мысли: ему показалось, что крыса ему подмигнула маленькими, похожими на капли нефти глазками. А потом громко запищала.
   Сумасшедший со стеклянным кинжалом рухнул на колени. И стоящие вокруг тоже. Так же, с некоторой заминкой и не без неловкости, поступил и бездомный, которого здесь называли Илиастр. Мгновение спустя стоять остался только Ричард. Худышка потянула его за локоть, и он тоже опустился на одно колено.
   Лорд Крысослов поклонился так низко, что его длинные волосы подмели пол, и заверещал в ответ: морща нос, показывая зубы, пищал и шипел — ни дать ни взять громадная крыса.
   — Послушайте, может мне кто-нибудь… — пробормотал Ричард.
   — Тихо! — одернула его худышка.
   Несколько надменно крыса ступила на грязную ладонь лорда Крысослова, а тот почтительно поднял ее к лицу Ричарда. Крыса томно махнула хвостом, внимательно изучая незваного гостя.
   — Это мастер Длиннохвост из клана Серых, — сказал лорд Крысослов. — Он говорит, у тебя крайне знакомый вид. Он хочет знать, встречались ли вы раньше.
   Ричард поглядел на крысу. Крыса поглядела на Ричарда.
   — Думаю, это возможно, — признался он.
   — Он говорит, что возвращал долг маркизу де Карабасу.
   Ричард пригляделся внимательнее.
   — Так это та самая крыса? Да, мы встречались. По правде сказать, я швырнул в нее пультом от телевизора.
   Окружающие были явно шокированы. Худышка даже испуганно пискнула. Ничего этого Ричард не заметил: хоть что-то в окружающем безумии было ему знакомо.
   — Здравствуй, крыска, — сказал он. — Рад тебя видеть. Ты знаешь, где мне найти д'Верь?
   — Крыска?! — не веря своим ушам, то ли пискнула, то ли судорожно сглотнула девушка. К ее лохмотьям была приколота большая, в потеках влаги, красная кнопка, которые обычно налепляют на поздравительные открытки ко дню рождения. Желтыми буквами на ней было написано: «Мне 11».
   Лорд Крысослов предостерегающе замахнулся на Ричарда стеклянным кинжалом.
   — Нельзя напрямую обращаться к мастеру Длиннохвосту, только через меня, — рявкнул он.
   Крыса повелительно запищала. Лорд Крысослов нахмурился.
   — Его? — переспросил он, пренебрежительно глянув на Ричарда. — Но у меня ни души свободной нет. Может, будет лучше, если я просто перережу ему глотку и отправлю к Клоачному народцу…
   Решительно что-то проверещав, крыса соскочила с ладони Крысослова на землю и исчезла в одной из дыр, которыми были испещрены стены у пола.
   Лорд Крысослов встал.
   На него устремились сотни глаз. Повернувшись лицом к залу, он оглядел своих сгрудившихся у чадящих костров подданных.
   — Ну, что уставились? — рявкнул он. — Кто вертела будет вертеть, а? Хотите, чтобы жратва сгорела? Не на что тут смотреть. А ну по местам!
   Ричард несколько нервозно встал. Левая нога у него затекла, и, чувствуя безжалостное покалывание тысяч иголок и булавок, он принялся ее растирать. Лорд Крысослов тем временем уставился на Илиастра.
   — Его надо отвести на Ярмарку. Приказ мастера Длиннохвоста.
   Покачав головой, Илиастр сплюнул.
   — Уж я-то точно его не поведу, — сказал он. — Да одна дорога туда стоит больше, чем моя жизнь. Вы, крысословы, всегда хорошо со мной обращались, но вернуться туда я не могу. Тебе самому это известно.
   Кивнув, лорд Крысослов убрал кинжал, а потом улыбнулся Ричарду, показывая желтые гнилые зубы.
   — Ты сам не знаешь, как тебе только что повезло, — сказал он.
   — Нет знаю, — отозвался Ричард. — Правда знаю.
   — Не знаешь, — повторил вожак. — Правду сказать, не знаешь. — Потом удивленно покачал головой и пробормотал себе под нос: — «Крыска»!
   Взяв Илиастра за локоть, лорд Крысослов отвел его подальше, чтобы Ричард не мог подслушать, о чем они заговорили, время от времени бросая быстрые взгляды на Ричарда.
   Худышка заталкивала в рот один из Ричардовых бананов. Ричарду подумалось, что он еще никогда не видел, чтобы банан ели настолько эротично.
   — Знаешь, а ведь это мой завтрак, — сказал он. Вид у нее стал виноватый.
   — Меня зовут Ричард. А тебя?
   Девушка, которая, как сообразил Ричард, успела съесть почти все фрукты из его сумки, поглядела на него сконфуженно, потом улыбнулась и произнесла что-то, прозвучавшее как Анастезия.
   — Мне есть хотелось.
   — Мне тоже, — парировал он.
   Она перевела взгляд на костры у дальней стены, потом на Ричарда и снова улыбнулась.
   — Кошек любишь?
   — Да, — ответил Ричард. — Даже очень.
   — Ножку будешь? Или грудку? — с облегчением спросила она.
 
   Девушка по имени д'Верь свернула в тупичок, маркиз де Карабас следовал за ней по пятам. В Лондоне сотни похожих на этот тупичков, проходных дворов и проулков, крохотных наростов прошлого, триста лет хранящих свою неизменность. Даже запах мочи здесь был точно таким же, как во времена лорда Пеписа [6].
   До рассвета оставался еще целый час, но небо начинало светлеть, принимало окостенелый, свинцовый оттенок.
   Дверь была наспех забита досками, оклеенными афишами в потеках воды, трубящими про выступления забытых групп и сейшны в давно закрытых барах. Здесь они остановились. На маркиза, который внимательно ее оглядел — все до последнего гвоздя, доски и афиши, — дверь как будто не произвела особого впечатления, впрочем, невозмутимость была его обычным состоянием.
   — Так это и есть вход? — спросил он. Она кивнула:
   — Один из.
   Маркиз сложил руки на груди.
   — Ну? Говори «сезам, откройся» или что ты там еще делаешь?
   — Я не хочу этого делать. Даже не уверена, что мы делаем то, что нужно,
   — Ладно. — Он развел руками. — Тогда до скорого. Повернувшись на каблуках, он уже собрался уйти тем путем, которым они пришли. Д'Верь схватила его за рукав.
   — И ты меня бросишь? Просто уйдешь? Он невесело усмехнулся:
   — Разумеется. Я очень занятой человек. Дела посмотреть. Людей делать.
   — Послушай, подожди. — Отпустив его рукав, она прикусила нижнюю губу. — В последний раз, когда я тут была… — Ее голос замер.
   — В последний раз, когда ты тут была, ты нашла трупы своих родных. Вот и все. Тебе больше не нужно ничего объяснять. Если мы внутрь не пойдем, наше сотрудничество на том заканчивается.
   В предрассветных сумерках ее лукавое лицо казалось смертельно бледным.
   — И это все?
   — Я мог бы пожелать тебе всяческой удачи в твоей будущей карьере, но сомневаюсь, что ты проживешь достаточно долго, чтобы ею обзавестись.
   — А ты тот еще фрукт, знаешь ли. Он промолчал.
   Она вернулась на пару шагов к двери.
   — Ладно. Пошли. Я тебя проведу.
   Приложив левую ладонь к забитой двери, правой она взяла огромную смуглую руку маркиза. Ее тоненькие пальчики переплелись с длинными и крепкими его. Она закрыла глаза.
   …что-то зашептало, задрожало, изменилось… …и дверь обернулась темным ничто…
 
   Воспоминание было свежим, ведь прошло всего несколько дней. Д'Верь шла по Дому Без Дверей, крича «Я вернулась!» и «Эй!». Из передней она проскользнула в столовую, оттуда в библиотеку, в гостиную. Никто не отзывался. Нигде никого не было. Она перешла в другую комнату.
   Крытый плавательный бассейн викторианских времен был сооружен из мрамора и литого чугуна. Этот заброшенный бассейн уже собирались разобрать, когда отец нашел его в дни своей молодости и вплел в ткань Дома Без Дверей. Возможно, во внешнем мире, в Над-Лондоне, эта комната давно уже разрушена и забыта. Д'Верь понятия не имела, где, собственно, физически находится каждое помещение ее Дома. Дом построил ее дед, собирая по крохам по всему Лондону, но оторвал от реального города, так что, не имея физических дверей, Дом превратился в абстракцию. После к нему добавлял и пристраивал отец.
   Она двинулась вдоль старого бассейна, довольная, что вернулась домой, но озадаченная отсутствием родных. А потом посмотрела вниз.
   В воде плавало тело, а за ним тянулись два одинаковых кровавых следа: один от горла, другой от паха. Это был ее брат Брод. Его широко раскрытые глаза смотрели в потолок, но ничего не видели.
   Она поймала себя на том, что застыла, открыв рот. Потом услышала собственный крик.
 
   — Больно было, — сказал маркиз.
   Он с силой потер лоб, повертел головой, точно ему внезапно скрутило шею и теперь нужно расслабить болезненно зажатые мышцы.
   — Это от воспоминаний, — объяснила она. — Они отпечатываются и хранятся в стенах.
   Маркиз вздернул бровь.
   — Могла бы меня предупредить.
   Они стояли в просторной белой комнате. По стенам висело множество картин, на каждой изображена иная комната. В этом белом помещении не было дверей, вообще никаких отверстий не было.
   — Любопытный дизайн, — одобрил маркиз.
   — Это передняя. Отсюда мы можем попасть в любую комнату Дома. Они все связаны.
   — А где расположены остальные?
   — Не знаю. — Она пожала плечами. — Вероятно, за много миль отсюда. Они разбросаны по всему Подмирью.
   За десяток нетерпеливых шагов маркиз сумел преодолеть белую комнату из конца в конец.
   — Поистине замечательно. Дом-ассоциация, каждая комната расположена где-то в ином месте. Какой замысел! Твой дед был прозорливым человеком, д'Верь.
   — Я его не застала. — Сглотнув, она продолжала, обращаясь не столько к нему, сколько к себе самой: — Считалось, что тут мы в безопасности. Как кто-то сумел бы нам повредить? Только моя семья умела ходить по Дому.
   — Будем надеяться, дневник твоего отца даст нам какие-то зацепки, — сказал маркиз. — С чего начнем искать?
   Она пожала плечами.
   — Ты уверена, что он вел дневник? — не отступал он. Она кивнула.
   — Он уходил к себе в кабинет и блокировал в него вход, пока не закончит диктовать.
   — Тогда начнем с кабинета.
   — Но я там уже искала. Честное слово. Я там уже искала!!! Когда обмывала тело…
   И она зашлась тихими, рваными рыданиями, которые звучали так, будто их тянули из нее клещами.
   — Ну же, ну же… — Маркиз де Карабас неуклюже похлопал ее по плечу и для ровного счета добавил: — Ну же.
   Он плохо умел утешать.
   В многоцветных глазах д'Вери стояли слезы.
   — Ты не мог бы… не мог бы просто дать мне минутку? Я сейчас с собой справлюсь.
   Кивнув, он отошел в дальний угол комнаты, а когда оглянулся, то увидел, что она все еще стоит посередине: тоненькая фигурка на фоне белой стены, увешанной картинами со множеством комнат; она обнимает себя руками; ее бьет дрожь. Она плачет, как маленькая девочка.
 
   Ричард все еще расстраивался из-за утраты сумки.
   Лорд Крысослов остался непреклонен. Он довольно нелюбезно заявил, что крыса — мастер Длиннохвост — решительно ничего про возвращение Ричардовых вещей не говорила. Только что его следует отвести на Ярмарку. А потом велел Анастезии проводить надмирца, и да — это приказ. Поэтому пусть она перестанет ныть и пошевеливается. Ричарду же он сказал, что, если он, лорд Крысослов, еще когда-нибудь его, Ричарда, увидит, его ждут большие неприятности. Он повторил, что Ричард даже не подозревает, насколько ему повезло, и, не обращая внимания на просьбы Ричарда вернуть его вещи — ну хотя бы бумажник, — подвел их двери, которую запер, как только они переступили порог.
   В темноте Ричард и Анастезия шли бок о бок.
   Она несла импровизированный фонарь, сооруженный из консервной банки, свечи, проволоки и старой стеклянной бутылки с широким горлышком из-под лимонада. Ричард даже удивился, как быстро его глаза привыкли к почти полной темноте. Насколько он мог разобрать, они шли через подземные склепы, хранилища или погреба. Иногда ему казалось, что в дальних углах что-то шевелится, но кто бы это ни был — человек, крыса или нечто совершенно иное, — к тому времени, когда они подходили ближе, оно всегда исчезало. Когда он попытался заговорить об этих тенях с Анастезией, она на него шикнула и велела молчать. Он ощутил щекой холодное дуновение. Без предупреждения крысословка присела на корточки и, поставив на землю «фонарь», дернула и с силой потянула за утопленную в стену металлическую решетку. Решетка отошла так внезапно, что девушка приземлилась на пятую точку. Поспешно встав, она махнула Ричарду, чтобы лез первым. Скорчившись, он протиснулся в отверстие, встал и начал шарить ногой, куда бы ступить дальше. Приблизительно через фут пол кончился, его нога повисла в пустоте.
   — Прошу прощения, — прошептал Ричард. — Но там же дыра.
   — Прыгать невысоко, — ответила она. — Давай. Ловко повернувшись на узком уступе, она закрыла за ними решетку, Ричарду стало не по себе, что она к нему так близко. Он боязливо продвинулся в темноту, но тут же остановился.
   — Держи, — сказала девушка, протягивая ему фонарь, и стала сползать неизвестно куда. — Эй, — позвала она несколько секунд спустя. — Видишь? Ничего страшного? — Ее лицо было всего в нескольких футах от болтающихся ног Ричарда. — Ну? Давай мне фонарь.
   Он опустил руку с фонарем, но ей все равно пришлось подпрыгнуть, чтобы до него дотянуться.
   — Ну, — позвала шепотом она. — Скорее. Перебросив тело через край, он повисел мгновение на руках, потом разжал пальцы… И приземлился на четвереньки в мягкую, топкую грязь. Руки он вытер о свитер. В нескольких футах впереди Анастезия открывала еще одну дверь. Они прошли, и она снова ее закрыла.
   — Теперь можно говорить, — сказала она. — Негромко. Но можно. Если хочешь.
   — Э… спасибо, — пробормотал Ричард: слова не шли ему на ум. — Итак, м… Ты крыса, правда?
   Она захихикала — как японочка, прикрывая смех ладошкой, — потом, посерьезнев, помотала головой.
   — Если б мне так повезло! А жаль. Нет, я крысословка. Мы говорим с крысами.
   — Что? Просто болтаете с ними?
   — О нет! Мы многое для них делаем. Ведь есть кое-что, чего крысы, знаешь ли, не могут. — Ее тон подразумевал, что без подсказки Ричарду это ни за что не пришло бы в голову. — Я хочу сказать, у них нет больших пальцев, и указательных, и мизинцев тоже. Постой…
   Внезапно она вдавила его в стену и зажала рот грязной ладошкой, а потом быстро дунула на фонарь.
   Ничего не произошло.
   И вдруг он услышал вдалеке голоса. Ричард поежился от холода и темноты. Они ждали, прижавшись к стене.
   Мимо, говоря вполголоса, прошли какие-то люди. Когда все звуки смолкли, Анастезия отняла ладошку от рта Ричарда, зажгла свечку, и они пошли дальше.
   — Кто это был? — спросил Ричард.
   — Какая разница, — пожала она плечами.
   — Тогда почему ты решила, что они будут не рады нас видеть?
   Она поглядела на него печально, точно мать, старающаяся объяснить дитяте, что да, огонь горячий. Любой огонь горячий. Ты уж мне, пожалуйста, поверь.
   — Пошли, — вместо ответа сказала она. — Я знаю короткий путь. Мы можем срезать чуть-чуть через Над-Лондон.
   Они поднялись по каким-то ступенькам, и, налегши всем весом, девушка толкнула дверь. Они прошли, и дверь тут же за ними захлопнулась.
   Ричард недоуменно огляделся по сторонам. Они стояли на набережной королевы Виктории, на променаде в милю длиной, который викторианцы построили на северном берегу реки, прикрыв систему водостоков и недавно созданную линию метро Дистрикт и заменив им вонючие отмели, последние пять столетий гноящиеся по берегам Темзы. Была все еще — а может быть, уже снова, — ночь. Он не мог с точностью сказать, как долго они бродили в темноте под землей. Луны не было, но в небе буйствовали свеженькие и блестящие осенние звезды. А еще сияла уличная иллюминация: огни на зданиях и мостах казались спустившимися на землю звездами, чьи отражения весело мерцали в ночных водах Темзы. «Сказочная страна», — подумалось Ричарду.
   Анастезия задула свечку.
   — Ты уверена, что это правильный путь? — спросил Ричард.
   — В общем и целом. — Она пожала плечами.
   Они подходили к скамейке, и как только он ее завидел, Ричарду она показалась самым желанным предметом на свете.
   — Можно нам посидеть? — попросил он. — Всего минутку?
   Девушка снова пожала плечами. Они сели на разных концах.
   — В пятницу у меня была работа в одной из лучших фирм по анализу капиталовложений в Лондоне.
   — А что такое нализ и капиталожение?
   — Работа такая.
   Она удовлетворенно кивнула.
   — Понятно. И?
   — Ну, просто сам себе напоминаю. Вчера… я словно бы перестал существовать… Здесь, наверху, никто меня не замечает…
   — Это потому, что ты больше не существуешь, — объяснила Анастезия.
   Полуночная парочка, медленно шедшая по набережной в их сторону и державшаяся за руки, села посередине скамейки, между Ричардом и Анастезией, и немедленно перешла к страстному поцелую.
   — Прошу прощения, — сказал им Ричард.
   Мужчина залез женщине под свитер, его рука рьяно задвигалась — этакий одинокий путешественник, исследующий неизведанный континент.
   — Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь, — сказал парочке Ричард.
   — Я тебя люблю, — сказал мужчина женщине.
   — Но твоя жена… — Она лизнула ему мочку уха.
   — На хрен ее…
   — Я не ее хрен хочу, — пьяно хихикая, отозвалась женщина. — У нее вообще его нет… Я тебя хочу. — Положив руку ему в пах, она захихикала снова.
   — Пойдем, — сказал Ричард Анастезии, чувствуя, что скамейка перестала быть таким уж желанным приютом.
   Они встали и ушли. Анастезия с любопытством обернулась посмотреть на оставшихся на скамейке, которые постепенно переходили в горизонтальное положение.
   Ричард промолчал.
   — Что-то не так? — спросила Анастезия.
   — Просто все, — ответил Ричард — Ты всегда жила там внизу?
   — Не-а. Я родилась тут, наверху. — Она помешкала. — Зачем тебе про мою жизнь слушать? Тебе же не хочется.
   Ричард с удивлением поймал себя на том, что ему и правда интересно.
   — Нет, мне, честное слово, хочется.
   Она теребила кварцевые бусины в ожерелье у себя на шее и начала говорить, глядя куда угодно, только не на него…
   — Сначала были я, мама и близняшки… — начала она и вдруг замолкла, губы у нее сжались в белую линию.
   — А потом? — спросил Ричард. — Пожалуйста, мне правда интересно. Честное слово.
   Девушка кивнула и, тяжело вздохнув, начала снова, избегая встречаться с ним взглядом и упорно глядя в землю у себя под ногами.
   — Так вот, у мамы была я с сестренками, только вот с головой у нее было не в порядке. Однажды я вернулась из школы, а она все плакала и плакала, сидела совсем без одежды, а потом вдруг стала ломать вещи. Тарелки била, порезала занавески. Но нас она и пальцем не тронула. Ни разу нас не обижала. Пришла тетка из соцобеспечения и забрала близнецов в детский дом, а меня послали к маминой сестре. Она жила с одним типом. Он мне не нравился. А когда тети не было дома…. — Анастезия умолкла и молчала так долго, что Ричард уже решил, что это, наверное, все. Но вдруг она продолжила: — Так вот, он мне больно делал. И еще много чего со мной делал. Я рассказала тете, а она меня ударила. Сказала, что я лгунья. Сказала, что сдаст меня в полицию. Но я не лгала. Поэтому я убежала. Это был мой день рождения.
   Они вышли к висячему мосту Альберта над Темзой, кичевому сентиментальному монументу, соединяющему Баттерси на юге с упирающимся в набережную Виктории Челси, увешанному тысячами крохотных белых лампочек.
   — Мне некуда было пойти. Было так холодно, — продолжала Анастезия, но вдруг замолчала. Ричард было подумал, что уже насовсем, однако она все же продолжила: — Я спала на улице. Я спала днем, когда было чуть теплее, а ночью ходила по городу, просто чтобы не замерзнуть. Мне тогда было одиннадцать. Чтобы не умереть с голоду, крала с порогов молоко и хлеб, которые оставляют разносчики. Воровать было так противно, что я стала околачиваться у уличных рынков, подбирала гнилые апельсины и яблоки и еще много чего, что люди выбрасывают. Потом сильно заболела. Я тогда жила под эстакадой в Ноттинг-Хилл. А очнулась уже в Под-Лондоне. Меня нашли крысы.
   — Ты когда-нибудь пыталась ко всему этому вернуться? — спросил он, обведя рукой окружающий Надмир. Тихие, теплые жилые дома. Запоздалые машины. Реальный мир…
   Она покачала головой. «Любой огонь жжется, малыш. Ты узнаешь».
   — Вернуться нельзя. Можно жить или тут, или там. Никто не живет в двух мирах сразу.
 
   — Извини, — с запинкой сказала д'Верь. Глаза у нее были еще красные, и выглядела она так, словно долго и с силой сморкалась и отчаянно стирала со щек слезы.
   Маркиз, коротавший время ожидания, забавляясь игрой в бабки старыми монетками и костями, которые держал в одном из многочисленных карманов своего пальто, поглядел на нее холодно.
   — Неужели?
   — Нет. Не по-настоящему. Я не собираюсь извиняться. Я столько сил потратила, убегая, прячась и снова убегая, что… сейчас мне впервые представился шанс по-настоящему… — Она умолкла.
   Собрав в горсть монетки и кости, маркиз вернул их в карман.
   — После вас, — шутливо поклонился он.
   И последовал за ней назад к стене с картинами. Она приложила ладонь к изображению кабинета своего отца, а свободной рукой взяла огромную черную руку маркиза.
   …реальность искривилась…
 
   Они поливали цветы в оранжерее. Сперва Порталия поливала растение, направляя струю воды из лейки в землю у корней, чтобы она не попала на цветки и листья.
   «Поливай не одежду, — говорила она своей младшей дочери, — а туфли».
   У маленькой Арочки была собственная крохотная леечка. Она так ею гордилась, ведь леечка была совсем как у мамы: жестяная и выкрашенная зеленой краской. Когда мама заканчивала с цветком, Арочка поливала его из своей леечки.
   — На туфли, — сказала она маме и засмеялась — бурно и непосредственно, как умеют смеяться только маленькие девочки.
   И ее мама смеялась с ней, пока лисоватый мистер Круп не дернул ее резко за волосы, запрокидывая голову, и не перерезал ей белое горло от уха до уха.
 
   — Здравствуй, папа, — негромко сказала д'Верь. Пробежав пальцами по бюсту своего отца, она погладила его по щеке. Худой аскетичный мужчина, почти лысый.
   «Юлий Цезарь в роли Просперо [7]», — подумал маркиз де Карабас. Его чуть поташнивало. Последнее воспоминание оказалось особенно болезненным.
   Но главное: он в кабинете лорда Портико. А это уже кое-что, ведь он здесь впервые. Он окинул взглядом комнату, скользя глазами от предмета к предмету. Подвешенное к потолку чучело крокодила, книги в кожаных переплетах, астролябия, вогнутые зеркала, диковинные инструменты и механизмы. Карты по стенам, карты с землями и городами, о которых де Карабас слыхом не слыхивал. Рабочий стол, заваленный письмами. На белой стене за столом темнело красно-бурое пятно. На столе небольшой портрет семьи д'Вери. Маркиз уперся в него взглядом.
   — Твои мать и сестра. Твой отец. И твои братья. Все мертвы. Как же тебе удалось выжить?
   Она понурилась.
   — Повезло. Я отсутствовала несколько дней, слонялась по Подмирью… Ты знаешь, что у реки Килберн еще стоят лагерем римские легионеры?
   Маркиз не знал и потому досадовал.
   — Гм-м… И сколько их? Она пожала плечами:
   — Несколько десятков. Думаю, они когда-то дезертировали из Девятнадцатого легиона. Я латынь почти забыла. Ну а когда я вернулась домой…
   Замолчав, она сглотнула, на опаловые глаза навернулись слезы.
   — Возьми себя в руки, — одернул ее маркиз. — Нам нужен дневник твоего отца. Нужно выяснить, кто это сделал.
   Она недоуменно нахмурилась.
   — Но мы же знаем кто. Это были Круп и Вандермар…
   Показав ей раскрытую ладонь, он пошевелил пальцами.
   — Они — руки. Ладони. Пальцы. Но где-то есть голова, и именно она приказала тебя убить. А эта парочка обходится недешево.
   Он оглядел загроможденную комнатку и повторил свой вопрос:
   — Где его дневник?
   — Его тут нет, — отрезала девушка. — Я же сказала! Я искала.
   — Меня ввели в заблуждение, утверждая, будто твоя семья обладала особыми умениями обнаруживать двери — как явные, так и скрытые.
   Бросив на него сердитый взгляд, она закрыла глаза и большим и указательным пальцами сжала себе переносицу. Маркиз тем временем рассматривал предметы на столе лорда Портико. Чернильница, шахматная королева, игральная кость, золотые карманные часы; несколько очинённых перьев и…
   «Любопытно».
   Это была маленькая статуэтка кабана, или подобравшегося медведя, или, быть может, быка. Трудно определить. Вещица размером с крупную шахматную фигуру была грубо вырезана из черного обсидиана. Она что-то ему напоминала, но он не мог определить, что именно.
   Взяв статуэтку со стола, он повертел ее в руках, сомкнул вокруг нее пальцы.
   Д'Верь опустила руку. Вид у нее был недоуменный и растерянный.
   — В чем дело? — спросил маркиз.
   — Он здесь, — просто ответила она и начала обходить кабинет кругом, поворачивая голову сначала в одну, потом в другую сторону.