Страница:
Ричард переступил порог, и они последовали за ним.
Сидя на деревянном троне в конце вагона, эрл гладил ирландского волкодава. Рядом стоял шут, Ричард даже вспомнил, как его звать: Тули. Если не считать их и двух стражников, в вагоне никого не было.
— Кто пришел? — пророкотал эрл.
— Это он, дядюшка, — ответил шут. — Ричард Мейхью. Тот, кто победил Зверя.
— Воин? — Эрл задумчиво поскреб в рыжей с сединой бороде. — Пусть подойдет.
Ричард сделал несколько шагов к трону эрла, который меланхолично оглядел его с головы до ног, но никак не показал, что помнит, встречал ли когда-либо своего гостя раньше.
— Думал, росту в тебе будет поболе, — наконец сказал эрл.
— Извините.
— Ладно, пора переходить к делу. — Встав, он обратился к пустому вагону: — Добрый вечер. Мы собрались, чтобы воздать почести молодому Мейбери. Как там поют барды? — И процитировал ритмичным ревом: «Был как прибой/Булатный бой/И с круч мечей/Журчал ручей/Гремел кругом/Кровавый гром/Но твой шелом/Шел напролом…» Только вот шлема у него нет, да, Тули?
— И я не вижу шлема, твоя светлость. Эрл простер руку.
— Дай мне твой меч, Воин.
Ричард достал из-за пояса данный Охотником нож.
— Это подойдет? — спросил он.
— Да-да, — отозвался эрл, забирая у него оружие.
— На колени! — театральным шепотом подсказал Тули и для ясности ткнул пальцем на пол вагона. Ричард опустился на одно колено. Эрл несильно ударил его острием ножа по каждому плечу.
— Встань! — загремел он. — Встань, сэр Ричард из Мейбери! Этим ножом посвящаю тебя в рыцари и дарую тебе волю во всем Подмирье. Отныне тебе дозволено ходить беспрепятственно, ни у кого не прося пропуска… и так далее, и тому подобное… Et cetera [23]… бла-бла-бла… — Он умолк.
— Спасибо, — сказал Ричард. — На самом деле моя фамилия Мейхью.
Но поезд уже тормозил.
— Тебе здесь выходить, — сказал эрл и, вернув Ричарду его нож — нож Охотника, — похлопал его по спине и подтолкнул к двери.
Сошел Ричард отнюдь не на платформу. Это было не метро, хотя отчасти напоминало вокзал Сент-Панкрас: та же огроменная, вычурная псевдоготика. Но тут ощущалась и странность, говорившая о том, что это место — часть Под-Лондона. Свет был призрачно-серым, какой иногда видишь незадолго до рассвета и сразу после заката, когда мир кажется размытым и невозможно определить цвета или расстояния.
На скамейке сидел мужчина, который смотрел на него в упор, и, не разобрав в сером сумраке, кто же это, Ричард настороженно приблизился. В руке у него все еще был нож Охотника — нет, его собственный нож, — и теперь он, чтобы чувствовать себя увереннее, крепче сжал рукоять. Когда Ричард подошел ближе, человек вдруг вскочил. Он потянул себя за челку — такой жест Ричард раньше видел только в экранизациях классических романов на канале Би-би-си-2. Выглядел он одновременно комично и отталкивающе. Ричард узнал лорда Крысослова.
— Ну-ну. Да-да, — возбужденно затараторил крысослов, начав с полуфразы. — Просто говоря про девушку Анастезию. Мы тебя не виним. Крысы по-прежнему тебе друзья. И крысословы тоже. Ты к нам приходи. Мы тебя всегда примем.
— Спасибо, — сказал Ричард и вспомнил: «Анастезия его отведет. Она ценности не представляет».
Пошарив под скамейкой, лорд Крысослов подал Ричарду черную спортивную сумку на молнии, которая показалась ему крайне знакомой.
— Все на месте. Все до последней мелочи. Можешь проверить.
Ричард открыл сумку. Все его пожитки были на месте, включая лежащий поверх аккуратно сложенных запасных джинсов бумажник. Застегнув молнию, он повесил сумку на плечо и ушел, даже не поблагодарив Крысослова, даже не оглянувшись.
Дойдя до края платформы, он спустился по серым каменным ступеням.
Кругом царила тишина. Пустота. По передней площадке ветер гнал мертвые осенние листья, целый шквал желтого, охряного и бурого — внезапный водоворот красок в полумраке.
Перейдя площадку, он спустился в подземный переход. Не успел он сделать и несколько шагов, как в полутьме что-то дрогнуло. Ричард настороженно обернулся. В переходе за ним их было с десяток, они не шли, а почти беззвучно скользили к нему, только шорох темного бархата и временами перезвон серебряных украшений выдавал их присутствие. От опавших листьев на ветру шуму было больше, чем от этих бледных женщин.
И они не сводили с него взгляда огромных голодных глаз.
Тут Ричард по-настоящему испугался. Верно, у него есть нож. Но он так же не мог им сражаться, как не смог бы перепрыгнуть Темзу. Оставалось только надеяться, что вид оружия их отпугнет. На него пахнуло жимолостью, ландышем и мускусом.
Из-за спин остальных Бархатных выступила Ламия. Вспомнив холодную страсть ее объятий, вспомнив, какими холодными, какими манящими были ее губы, Ричард замахнулся ножом.
Но она только ему улыбнулась и мило наклонила голову. Потом подмигнула и, поднеся к губам кончики пальцев, послала Ричарду воздушный поцелуй.
Ричард опустил глаза и поежился.
Что-то дрогнуло в темноте подземного перехода, а когда он посмотрел снова, там уже не было ничего, кроме теней.
Поднявшись по ступеням из перехода, он очутился на вершине небольшого поросшего травой холма. Заря только-только занималась. Свет был странным и каким-то утомленным, но Ричард все же разглядел пейзаж: почти безлистные дубы и ясени, а еще так легко узнаваемые по пятнистым стволам березы. Широкая и чистая река медленно петляла меж зеленых лугов. Оглядевшись, он понял, что стоит на каком-то островке: две маленькие речки сливались в одну большую, отрезая его холм от полей и дальнего леса.
И тут он понял, сам не зная почему, но с полнейшей уверенностью: он в Лондоне, но в том Лондоне, каким он был, вероятно, за три тысячи лет до того, как лег первый камень первого человеческого поселения.
Расстегнув молнию, он убрал нож в сумку, положив его на джинсы рядом с бумажником. Потом снова застегнул. Небо начало светлеть, но и заря была незнакомой. Солнечные лучи казались моложе тех, к каким он привык, — чище, наверное. Оранжево-красное солнце поднялось на востоке, там, где когда-то будут доки, и Ричард смотрел, как его лучи заливают леса и пустоши, которые он по привычке называл Гринвичем и Кентом.
— Эй, — окликнула д'Верь.
Он не видел, как она подошла. Под потертой кожаной курткой одежда на ней была другая, но все равно это были мятые и заплатанные наслоения, хотя на сей раз — тафты и кружев, парчи и шелка. В рассветных лучах ее короткие волосы блестели, как начищенная медь.
— Привет, — сказал Ричард.
Став с ним рядом, она сжала его длинные пальцы маленькими своими, взяв за здоровую правую руку.
— Где мы? — спросил он.
— На великом и ужасном острове Вестминстер, — сказала она, и ее слова прозвучали так, будто она что-то цитирует, но он не мог поверить, что когда-то слышал эту фразу раньше.
Рука об руку они пошли по высокой, влажной от тающей изморози траве. За ними, отмечая, где они ступали, протянулся темно-зеленый след.
— Знаешь, — сказала д'Верь, — теперь, когда ангела нет, в Под-Лондоне многое нужно уладить. И все падет на меня. Мой отец хотел объединить Под-Лондон… Наверное, мне следует попытаться закончить то, что он начал.
Они шли на север, прочь от Темзы. В небе над головой кружились и кричали белые чайки.
— И ты слышал, как Ислингтон упомянул о том, что на всякий случай велел оставить в живых мою сестру. Может быть, я не единственная, кто выжил. К тому же ты спас мне жизнь. И не раз. — Она помолчала, а потом протараторила, словно боялась не сказать: — Ты был мне настоящим, самым настоящим другом, Ричард. И мне почти уже стало нравиться, когда ты рядом. Пожалуйста, не уходи.
Левой, покалеченной, рукой он неуклюже потрепал ее по затылку.
— Ну… мне тоже стало нравиться, когда ты рядом. Но я не принадлежу этому миру. В моем Лондоне… ну… самая большая опасность, какая может тебя поджидать, это спешащее куда-то такси. Ты мне тоже нравишься. Очень нравишься. Но я должен вернуться домой.
Она смотрела на него снизу вверх многоцветными глазами, в которых мешались зелень, голубизна и пламень.
— Тогда мы больше никогда не увидимся.
— Наверное, ты права.
— Спасибо за все, что ты сделал, — сказала она. А потом вдруг обхватила его шею руками и стиснула так крепко, что у него заболели синяки на ребрах, и он тоже обнял ее в ответ так же крепко — на что синяки отчаянно запротестовали, откликнулись болью, но ему было наплевать.
— Что ж, — наконец сказал он. — Очень рад был с тобой познакомиться.
Д'Верь изо всех сил моргала. Он даже спросил себя, не собирается ли она снова сказать, что ей соринка в глаз попала, но она только произнесла:
— Готов? Он кивнул.
— Ключ у тебя?
Поставив на землю сумку, он сунул здоровую руку в задний карман. Вынул ключ и протянул ей. Она подняла его на уровень груди, держа перед собой так, словно вставила в воображаемый замок.
— Ну вот, а теперь иди. И не оглядывайся.
Он начал спускаться с пологого холма, прочь от голубых вод Темзы. Над головой пронеслась серая чайка. У подножия холма он оглянулся. Д'Верь стояла на вершине, подсвеченная лучами восходящего солнца. Щеки у нее блестели.
Оранжевый свет солнечным зайчиком отразился от ключа.
Одним решительным движением д'Верь его повернула.
Мир погрузился во тьму, голову Ричарда заполнил низкий гул, точно обезумевший рык тысяч и тысяч разъяренных зверей.
Глава двадцатая
Сидя на деревянном троне в конце вагона, эрл гладил ирландского волкодава. Рядом стоял шут, Ричард даже вспомнил, как его звать: Тули. Если не считать их и двух стражников, в вагоне никого не было.
— Кто пришел? — пророкотал эрл.
— Это он, дядюшка, — ответил шут. — Ричард Мейхью. Тот, кто победил Зверя.
— Воин? — Эрл задумчиво поскреб в рыжей с сединой бороде. — Пусть подойдет.
Ричард сделал несколько шагов к трону эрла, который меланхолично оглядел его с головы до ног, но никак не показал, что помнит, встречал ли когда-либо своего гостя раньше.
— Думал, росту в тебе будет поболе, — наконец сказал эрл.
— Извините.
— Ладно, пора переходить к делу. — Встав, он обратился к пустому вагону: — Добрый вечер. Мы собрались, чтобы воздать почести молодому Мейбери. Как там поют барды? — И процитировал ритмичным ревом: «Был как прибой/Булатный бой/И с круч мечей/Журчал ручей/Гремел кругом/Кровавый гром/Но твой шелом/Шел напролом…» Только вот шлема у него нет, да, Тули?
— И я не вижу шлема, твоя светлость. Эрл простер руку.
— Дай мне твой меч, Воин.
Ричард достал из-за пояса данный Охотником нож.
— Это подойдет? — спросил он.
— Да-да, — отозвался эрл, забирая у него оружие.
— На колени! — театральным шепотом подсказал Тули и для ясности ткнул пальцем на пол вагона. Ричард опустился на одно колено. Эрл несильно ударил его острием ножа по каждому плечу.
— Встань! — загремел он. — Встань, сэр Ричард из Мейбери! Этим ножом посвящаю тебя в рыцари и дарую тебе волю во всем Подмирье. Отныне тебе дозволено ходить беспрепятственно, ни у кого не прося пропуска… и так далее, и тому подобное… Et cetera [23]… бла-бла-бла… — Он умолк.
— Спасибо, — сказал Ричард. — На самом деле моя фамилия Мейхью.
Но поезд уже тормозил.
— Тебе здесь выходить, — сказал эрл и, вернув Ричарду его нож — нож Охотника, — похлопал его по спине и подтолкнул к двери.
Сошел Ричард отнюдь не на платформу. Это было не метро, хотя отчасти напоминало вокзал Сент-Панкрас: та же огроменная, вычурная псевдоготика. Но тут ощущалась и странность, говорившая о том, что это место — часть Под-Лондона. Свет был призрачно-серым, какой иногда видишь незадолго до рассвета и сразу после заката, когда мир кажется размытым и невозможно определить цвета или расстояния.
На скамейке сидел мужчина, который смотрел на него в упор, и, не разобрав в сером сумраке, кто же это, Ричард настороженно приблизился. В руке у него все еще был нож Охотника — нет, его собственный нож, — и теперь он, чтобы чувствовать себя увереннее, крепче сжал рукоять. Когда Ричард подошел ближе, человек вдруг вскочил. Он потянул себя за челку — такой жест Ричард раньше видел только в экранизациях классических романов на канале Би-би-си-2. Выглядел он одновременно комично и отталкивающе. Ричард узнал лорда Крысослова.
— Ну-ну. Да-да, — возбужденно затараторил крысослов, начав с полуфразы. — Просто говоря про девушку Анастезию. Мы тебя не виним. Крысы по-прежнему тебе друзья. И крысословы тоже. Ты к нам приходи. Мы тебя всегда примем.
— Спасибо, — сказал Ричард и вспомнил: «Анастезия его отведет. Она ценности не представляет».
Пошарив под скамейкой, лорд Крысослов подал Ричарду черную спортивную сумку на молнии, которая показалась ему крайне знакомой.
— Все на месте. Все до последней мелочи. Можешь проверить.
Ричард открыл сумку. Все его пожитки были на месте, включая лежащий поверх аккуратно сложенных запасных джинсов бумажник. Застегнув молнию, он повесил сумку на плечо и ушел, даже не поблагодарив Крысослова, даже не оглянувшись.
Дойдя до края платформы, он спустился по серым каменным ступеням.
Кругом царила тишина. Пустота. По передней площадке ветер гнал мертвые осенние листья, целый шквал желтого, охряного и бурого — внезапный водоворот красок в полумраке.
Перейдя площадку, он спустился в подземный переход. Не успел он сделать и несколько шагов, как в полутьме что-то дрогнуло. Ричард настороженно обернулся. В переходе за ним их было с десяток, они не шли, а почти беззвучно скользили к нему, только шорох темного бархата и временами перезвон серебряных украшений выдавал их присутствие. От опавших листьев на ветру шуму было больше, чем от этих бледных женщин.
И они не сводили с него взгляда огромных голодных глаз.
Тут Ричард по-настоящему испугался. Верно, у него есть нож. Но он так же не мог им сражаться, как не смог бы перепрыгнуть Темзу. Оставалось только надеяться, что вид оружия их отпугнет. На него пахнуло жимолостью, ландышем и мускусом.
Из-за спин остальных Бархатных выступила Ламия. Вспомнив холодную страсть ее объятий, вспомнив, какими холодными, какими манящими были ее губы, Ричард замахнулся ножом.
Но она только ему улыбнулась и мило наклонила голову. Потом подмигнула и, поднеся к губам кончики пальцев, послала Ричарду воздушный поцелуй.
Ричард опустил глаза и поежился.
Что-то дрогнуло в темноте подземного перехода, а когда он посмотрел снова, там уже не было ничего, кроме теней.
Поднявшись по ступеням из перехода, он очутился на вершине небольшого поросшего травой холма. Заря только-только занималась. Свет был странным и каким-то утомленным, но Ричард все же разглядел пейзаж: почти безлистные дубы и ясени, а еще так легко узнаваемые по пятнистым стволам березы. Широкая и чистая река медленно петляла меж зеленых лугов. Оглядевшись, он понял, что стоит на каком-то островке: две маленькие речки сливались в одну большую, отрезая его холм от полей и дальнего леса.
И тут он понял, сам не зная почему, но с полнейшей уверенностью: он в Лондоне, но в том Лондоне, каким он был, вероятно, за три тысячи лет до того, как лег первый камень первого человеческого поселения.
Расстегнув молнию, он убрал нож в сумку, положив его на джинсы рядом с бумажником. Потом снова застегнул. Небо начало светлеть, но и заря была незнакомой. Солнечные лучи казались моложе тех, к каким он привык, — чище, наверное. Оранжево-красное солнце поднялось на востоке, там, где когда-то будут доки, и Ричард смотрел, как его лучи заливают леса и пустоши, которые он по привычке называл Гринвичем и Кентом.
— Эй, — окликнула д'Верь.
Он не видел, как она подошла. Под потертой кожаной курткой одежда на ней была другая, но все равно это были мятые и заплатанные наслоения, хотя на сей раз — тафты и кружев, парчи и шелка. В рассветных лучах ее короткие волосы блестели, как начищенная медь.
— Привет, — сказал Ричард.
Став с ним рядом, она сжала его длинные пальцы маленькими своими, взяв за здоровую правую руку.
— Где мы? — спросил он.
— На великом и ужасном острове Вестминстер, — сказала она, и ее слова прозвучали так, будто она что-то цитирует, но он не мог поверить, что когда-то слышал эту фразу раньше.
Рука об руку они пошли по высокой, влажной от тающей изморози траве. За ними, отмечая, где они ступали, протянулся темно-зеленый след.
— Знаешь, — сказала д'Верь, — теперь, когда ангела нет, в Под-Лондоне многое нужно уладить. И все падет на меня. Мой отец хотел объединить Под-Лондон… Наверное, мне следует попытаться закончить то, что он начал.
Они шли на север, прочь от Темзы. В небе над головой кружились и кричали белые чайки.
— И ты слышал, как Ислингтон упомянул о том, что на всякий случай велел оставить в живых мою сестру. Может быть, я не единственная, кто выжил. К тому же ты спас мне жизнь. И не раз. — Она помолчала, а потом протараторила, словно боялась не сказать: — Ты был мне настоящим, самым настоящим другом, Ричард. И мне почти уже стало нравиться, когда ты рядом. Пожалуйста, не уходи.
Левой, покалеченной, рукой он неуклюже потрепал ее по затылку.
— Ну… мне тоже стало нравиться, когда ты рядом. Но я не принадлежу этому миру. В моем Лондоне… ну… самая большая опасность, какая может тебя поджидать, это спешащее куда-то такси. Ты мне тоже нравишься. Очень нравишься. Но я должен вернуться домой.
Она смотрела на него снизу вверх многоцветными глазами, в которых мешались зелень, голубизна и пламень.
— Тогда мы больше никогда не увидимся.
— Наверное, ты права.
— Спасибо за все, что ты сделал, — сказала она. А потом вдруг обхватила его шею руками и стиснула так крепко, что у него заболели синяки на ребрах, и он тоже обнял ее в ответ так же крепко — на что синяки отчаянно запротестовали, откликнулись болью, но ему было наплевать.
— Что ж, — наконец сказал он. — Очень рад был с тобой познакомиться.
Д'Верь изо всех сил моргала. Он даже спросил себя, не собирается ли она снова сказать, что ей соринка в глаз попала, но она только произнесла:
— Готов? Он кивнул.
— Ключ у тебя?
Поставив на землю сумку, он сунул здоровую руку в задний карман. Вынул ключ и протянул ей. Она подняла его на уровень груди, держа перед собой так, словно вставила в воображаемый замок.
— Ну вот, а теперь иди. И не оглядывайся.
Он начал спускаться с пологого холма, прочь от голубых вод Темзы. Над головой пронеслась серая чайка. У подножия холма он оглянулся. Д'Верь стояла на вершине, подсвеченная лучами восходящего солнца. Щеки у нее блестели.
Оранжевый свет солнечным зайчиком отразился от ключа.
Одним решительным движением д'Верь его повернула.
Мир погрузился во тьму, голову Ричарда заполнил низкий гул, точно обезумевший рык тысяч и тысяч разъяренных зверей.
Глава двадцатая
Мир погрузился во тьму, голову Ричарда заполнил низкий гул, точно обезумевший рык тысяч и тысяч разъяренных зверей. Он моргнул в темноте, крепче сжал ручку сумки и спросил себя, не сглупил ли, поспешив убрать нож.
Мимо проталкивались какие-то люди. Ричард от них отшатнулся.
Перед ним были ступени. Он стал по ним подниматься. И по мере того как он шел, мир становился все четче, обретал очертания и форму. Рык сменился ревом уличного движения — он выходил из подземного перехода на Трафальгарскую площадь.
Начинался теплый октябрьский день. Прижимая к груди сумку и моргая на яркий свет, Ричард стоял на краю площади, по которой с ревом мчались такси, машины и двухэтажные красные автобусы. Туристы бросали корм легиону жирных голубей и фотографировались на фоне колонны Нельсона и охраняющих ее огромных львов Лэндсира [24]. Небо было того безмятежно голубого цвета, каким бывает экран телевизора, настроенного на закончивший вещание канал.
Он шел по площади, спрашивая себя, реален ли он в этом мире. Японские туристы не обращали на него внимания. Он попытался заговорить с хорошенькой блондинкой, но она рассмеялась, покачала головой и сказала что-то на языке, который Ричард принял за итальянский, но который на самом деле был финским.
Неопределенного пола ребенок рассматривал голубей, сосредоточенно поглощая шоколадный батончик. Ричард присел рядом на корточки.
— Привет, малыш, — сказал он.
Дитя тщательно сосало батончик и не подавало никаких признаков того, что распознало в Ричарде человека.
— Привет, — повторил Ричард, в голос которого теперь вкралась нотка отчаяния. — Ты меня видишь? Малыш? Привет?
С перемазанного шоколадом личика на него сердито посмотрели маленькие глазки, и тут вдруг нижняя губка задрожала. А потом дитя сбежало, чтобы обхватить руками ноги ближайшей взрослой женщины, и загундосило:
— Мам? Этот человек ко мне пристает. Он ко мне пристает, мам.
Мамаша грозно повернулась к Ричарду.
— Что вам надо от нашей Лесли? — потребовала ответа она. — Для таких, как вы, специальные заведения придуманы.
Ричард расплылся в улыбке. В счастливой улыбке до ушей. Такую улыбку не стереть, даже ударив кирпичом по затылку.
— Честное слово, я ужасно извиняюсь, — сказал он, улыбаясь, как Чеширский Кот.
И, сжимая свою сумку, побежал по Трафальгарской площади, сопровождаемый хлопаньем крыльев, изумленных владельцев которых он заставил подняться в воздух.
Вынув из бумажника кредитную карточку, он вставил ее в банкомат. Банкомат распознал четырехзначный пин-код, посоветовал держать его в секрете и никому не разглашать и спросил, какая услуга ему требуется. Ричард попросил наличности и получил ее в изобилии. От радости он даже выбросил в воздух кулак, а потом, сконфузившись, сделал вид, что подзывает такси.
Такси перед ним остановилось — остановилось! — перед ним! — и, забравшись на заднее сиденье, он снова расплылся в улыбке. Он попросил таксиста отвезти его в офис. А когда таксист указал, что гораздо быстрее будет дойти пешком, Ричард усмехнулся еще шире и сказал, что ему все равно. Как только машина отъехала от тротуара, он стал просить — практически умолять — таксиста попотчевать его, Ричарда, своими взглядами на Проблемы Уличного Движения в Сити, Наилучшие Способы Борьбы с Преступностью и Самые Злободневные Политические Вопросы. В ответ таксист обвинил Ричарда в том, что он «придуривается», и дулся все пять минут езды до Стрэнда. Ричарду все было как с гуся вода. Он все равно дал водителю нелепо большие чаевые. А потом пошел в свой офис.
Входя в здание, он почувствовал, как улыбка сползает у него с лица. С каждым шагом ему становилось все беспокойнее, все тревожнее. Что, если у него все еще нет работы? Ладно, пусть его видят маленькие перемазанные шоколадом дети и таксисты, но что, если по какому-то ужасающему невезению для своих сослуживцев он так и остался невидимкой?
Охранник мистер Фиггис поднял глаза от выпуска «Шаловливых подростков-нимфеток», который прятал в раскрытой «Сан», и шмыгнул носом.
— Доброе утро, мистер Мейхью, — бросил он. Ничего даже отдаленно доброго в этом «доброе утро» не было. Такое пожелание доброго утра подразумевало, что говорившему, в сущности, наплевать, жив его собеседник или мертв, да и вообще все равно, утро сейчас или день.
— Фиггис! — радостно воскликнул Ричард. — И вам тоже здравствовать, мистер Фиггис, о, выдающийся охранник!
Ничего подобного прежде мистеру Фиггису не говорил никто, даже обнаженные дамы из его фантазий. Он подозрительно всматривался в Ричарда, пока тот не вошел в лифт и не исчез из виду. А после вернулся к шаловливым подросткам-нимфеткам, хотя начинал подозревать, что, изображены они с леденцами или без, всем им стукнуло самое малое тридцать.
Выйдя из лифта, Ричард с некоторой заминкой пошел по коридору.
«Все будет хорошо, — уговаривал он самого себя, — если только мой стол на месте. Если только мой стол на месте, все будет хорошо».
Он вошел в большой, разделенный на десятки кабинок офис, в котором проработал три года. Сослуживцы корпели за столами, говорили по телефону, рылись в картотечных шкафах, пили скверный чай и еще худший кофе. Это был его офис.
И вон место у окна, где когда-то стоял его стол, но теперь его занимали серое скопище картотечных шкафов и юкка в кадке. Он уже собирался повернуться и бежать, когда кто-то протянул ему пластмассовый стаканчик с чаем.
— Возвращение блудного сына, а? — улыбнулся Гарри. — Пей.
— Привет, Гарри, — отозвался Ричард. — А где мой стол?
— Пойдем. Как Майорка?
— Какая Майорка?
— Разве ты обычно не на Майорку ездишь? — удивился Гарри. Они поднимались по лестнице, ведущей на четвертый этаж.
— Не на сей раз.
— Как раз это я и хотел сказать. Ты почти не загорел.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Ричард. — Ну, сам понимаешь. Захотелось чего-нибудь новенького.
Гарри кивнул и указал на дверь, которая, сколько Ричард ее помнил, вела в помещение административной картотеки и канцелярских принадлежностей.
— Что-нибудь новенького? Ну, новенькое у тебя уж точно есть. И могу я первым тебя поздравить?
Латунная табличка на двери гласила:
P. O. МЕЙХЬЮ МЛАДШИЙ ПАРТНЕР
— Везучий, шельма, — ласково сказал Гарри.
И ушел по своим делам, а Ричард в полнейшем замешательстве толкнул дверь кабинета и переступил порог. Теперь это была уже не кладовка, все папки и канцпринадлежности из нее вынесли, покрасили стены белым, серым и черным, постелили новый ковролин. В середине комнаты располагался большой письменный стол. Осмотрев его, Ричард пришел к выводу, что это, несомненно, его собственный. Его тролли были аккуратно сложены в одном из ящиков, и, достав их, он расставил их по всему помещению. Теперь у него было собственное окно с приятным видом на бурую илистую реку и Южный берег за ней. Тут даже было большое растение с огромными восковыми листьями, такие обычно кажутся искусственными, но на самом деле настоящие. Его старый пыльный кремовый монитор заменили на обтекаемый черный, который занимал на столе гораздо меньше места.
Он подошел к окну и, прихлебывая чай, стал смотреть на грязную реку.
— Значит, ты все нашел? Все на своих местах?
Он поднял глаза. В дверях стояла Сильвия, бодрая и деловитая ЛАИД, и улыбалась ему.
— Э-э-э… Да. Послушай, мне надо дома кое с чем разобраться… Как по-твоему, можно я возьму отгул на остаток дня…
— Поступай как тебе удобно. Тебя все равно до завтрашнего дня тут никто не ждал.
— Не ждал? — переспросил он. — Ах да, вспомнил.
— Что у тебя с пальцем? — нахмурилась Сильвия.
— Сломал, — ответил он.
Она поглядела на его руку озабоченно.
— Ты ведь не подрался, правда?
— Подрался? Я? Она усмехнулась.
— Просто дразнюсь. Думаю, ты его дверью прищемил. С моей сестрой то и дело такое случается.
— Нет, — вырвалось у Ричарда. — У меня была схв… — Сильвия подняла бровь. — Это была дверь, — нескладно закончил он.
К своему старому дому он поехал на такси. Просто не был уверен, что не сломается, спустившись в метро. Еще слишком рано. Не имея ключа, он постучал в дверь своей квартиры и испытал разочарование, когда ему открыла женщина, с которой он познакомился — или, точнее, не сумел познакомиться — в собственной ванной. Представившись как прошлый жилец, он быстро установил, что а) он, Ричард, больше здесь не живет, и что б) она, миссис Буханан, понятия не имеет, что сталось с его личным имуществом. Сделав кое-какие заметки, он очень вежливо попрощался и снова взял такси, чтобы повидаться с пронырой в верблюжьем пальто.
Проныра в верблюжьем пальто на сей раз был не в пальто, да и вообще гораздо менее льстив и вкрадчив, чем раньше. Они сидели в его офисе, и обезверблюженный выслушивал упреки Ричарда с видом человека, нечаянно проглотившего живого паука и только-только почувствовавшего, как насекомое зашевелилось.
— М-да, — признал он, заглянув в несколько папок. — Теперь, когда вы об этом упомянули, кажется, действительно имелась какая-то проблема. Но я решительно не понимаю, как такое могло случиться.
— Думаю, уже не важно, как это случилось, — логично возразил Ричард. — Важно то, что, пока я несколько недель отсутствовал, вы сдали мою квартиру, — он справился со своими заметками, — Джорджу и Адель Бухананам. Которые не намереваются съезжать.
Обезверблюженный закрыл папку.
— Ошибки случаются, — сказал он. — Человеческий фактор. Боюсь, мы тут ничего не можем поделать.
Прежний Ричард, тот, который жил в квартире, ставшей теперь домом Бухананов, на этом месте бы сник, извинился за то, что занял столько времени, и ушел. Новый же Ричард сказал:
— Правда? Вы тут ничего не можете поделать? Вы сдаете собственность, которую я снимал по контракту с вашей компанией, кому-то другому и в процессе теряете все мое личное имущество, и вы тут ничего не можете поделать? А я вот думаю — и, уверен, мой адвокат будет того же мнения, — что вы можете сделать очень многое.
Вид у обезверблюженного стал такой, словно паук пополз назад из его желудка в горло.
— Но у нас нет в этом здании других свободных квартир — таких, как ваша. Есть только апартаменты в пентхаусе.
— Это мне, — холодно сказал ему Ричард, — как раз подойдет…
Обезверблюженный расслабился.
— …это что касается жилого помещения, — продолжал Ричард. — А теперь давайте поговорим о компенсации за мое утерянное имущество.
Новая квартира была гораздо симпатичнее той, которой он лишился. Тут было больше окон и балкон, просторная гостиная и настоящая гостевая спальня. Ричард бродил по ней без малейшего удовольствия. Обезверблюженный крайне неохотно обставил квартиру кроватью, диваном и несколькими стульями, а еще велел принести телевизор.
Нож Охотника Ричард положил на каминную доску.
Купив в индийском ресторане через дорогу карри навынос, он ел его, сидя на полу, и спрашивал себя, действительно ли ел карри поздно ночью на Ярмарке под открытым небом, устроенной на эсминце, поставленном на якорь у Большого Лондонского моста. Если вдуматься, казалось маловероятным.
В дверь позвонили. Встав, он пошел открывать.
— Мы нашли почти все ваши вещи, мистер Мейхью, — сказал проныра, снова облаченный в верблюжье пальто. — Оказалось, их сложили на склад. Ладно, ребята, заносите.
Двое дюжих грузчиков втащили несколько больших банановых коробок.
— Спасибо, — без улыбки сказал Ричард.
Открыв ближайшую, он развернул первый же предмет, который попался ему под руку, оказавшийся фотографией Джессики в золоченой рамке. Пусто поглядев на нее несколько мгновений, он положил ее на место.
В конце концов найдя коробку с одеждой, он ее распаковал, но остальные так и остались стоять нетронутые посреди гостиной. По мере того как шли дни, он все больше чувствовал себя виноватым, что их не распаковывает. Но не распаковывал.
Сидя у себя в кабинете, он задумчиво смотрел в окно, когда загудел интерком.
— Ричард? — спросила Сильвия. — ИД через двадцать минут собирает всех у себя в кабинете для обсуждения доклада Уэндсворта.
— Понял. Буду, — сказал он.
А потом, поскольку следующие десять минут делать ему было решительно нечего, взял оранжевоволосого тролля и грозно придвинул его к тому, что поменьше, зеленоволосому.
— Я величайший воин Под-Лондона. Приготовься к смерти! — сказал он страшным тролльским голосом, размахивая оранжевым троллем. Потом взял зеленоволосого и сказал: — Ага! Но сперва ты должен выпить чашку доброго чая…
В дверь постучали, и он поспешил виновато смахнуть троллей в ящик стола.
— Входите.
Дверь открылась, и на пороге застыла Она — как будто нервничала. Он совсем забыл, насколько она красива.
— Здравствуй, Ричард, — сказала она.
— Привет, Джесс, — отозвался он, но тут же поправился. — Извини… Джессика.
Улыбнувшись, она тряхнула волосами.
— А, сойдет и Джесс, — сказала она, и вид у нее был такой, словно она говорит почти искренне. — Джессика, Джесс. Никто уже целую вечность так меня не называл. Я даже скучаю.
— Что тебя привело… — начал Ричард, — чем обязан честью… ты… м-м-м…
— Просто хотела тебя повидать. Он не знал, что от него ожидается.
— Очень приятно.
Закрыв дверь кабинета, она сделала к нему несколько шагов.
— Знаешь, со мной произошло что-то странное. Я помню, что расторгла помолвку, но никак не могу вспомнить, из-за чего мы поссорились.
— Не можешь?
— Но это ведь не важно, правда? — Она оглядела кабинет. — Ты получил повышение?
— Да.
— Я за тебя рада. — Опустив руку в карман пальто, она вынула коричневую коробочку, которую положила на стол Ричарду.
Он все равно ее открыл, хотя в точности знал, что в ней.
— Это кольцо, которое ты подарил мне на помолвку. Я подумала, что, наверное, надо его вернуть, а потом, если… ну… все наладится, то однажды ты, может быть, снова мне его подаришь.
Бриллиант играл на солнце: самые большие деньги, которые он на что-либо тратил в своей жизни. Закрыв коробочку, он вернул ее ей.
— Оставь себе, Джессика, — сказал он и добавил: — Извини.
Она прикусила нижнюю губу.
— Ты встретил другую?
Он помешкал. Подумал про Ламию, Охотника и Анастезию, даже про д'Верь, но ни одна из них не была «другой» в том смысле, как подразумевала Джессика.
— Нет. Никого не встретил. — А потом сказал, сообразив вдруг, что говорит чистую правду: — Просто я изменился, вот и все.
Загудел интерком.
— Ричард? Мы тебя ждем. Он нажал на кнопку.
— Уже иду, Сильвия. — Он поднял глаза на Джессику. Она молчала: наверное, боялась открыть рот, боялась закричать или расплакаться. Поэтому просто ушла и тихонько прикрыла за собой дверь.
Одной рукой собрав со стола нужные документы, Ричард другой провел по лицу, будто что-то стирал: печаль, быть может, или слезы, или Джессику.
Он снова стал ездить на метро — на работу и обратно. Но газеты, чтобы читать их утром и вечером в дороге, покупать перестал. Вместо этого он изучал лица других пассажиров, лица всех типов и оттенков кожи, спрашивая себя, все ли они из Над-Лондона и что творится у них в голове.
Однажды, через несколько дней после разговора с Джессикой, в вечерний час пик ему почудилось, будто он увидел в дальнем конце вагона стоявшую к нему спиной Ламию. Ее волосы были уложены в высокую прическу, складки длинного черного платья касались пола. Сердце у него в груди гулко заухало. Он протолкался через переполненный вагон, но не успел он до нее добраться, как поезд въехал на станцию, остановился, и она сошла. Но это была не Ламия, а, как он с разочарованием понял, просто обычная лондонская готка, нарядившаяся к вечеру в клубе.
Мимо проталкивались какие-то люди. Ричард от них отшатнулся.
Перед ним были ступени. Он стал по ним подниматься. И по мере того как он шел, мир становился все четче, обретал очертания и форму. Рык сменился ревом уличного движения — он выходил из подземного перехода на Трафальгарскую площадь.
Начинался теплый октябрьский день. Прижимая к груди сумку и моргая на яркий свет, Ричард стоял на краю площади, по которой с ревом мчались такси, машины и двухэтажные красные автобусы. Туристы бросали корм легиону жирных голубей и фотографировались на фоне колонны Нельсона и охраняющих ее огромных львов Лэндсира [24]. Небо было того безмятежно голубого цвета, каким бывает экран телевизора, настроенного на закончивший вещание канал.
Он шел по площади, спрашивая себя, реален ли он в этом мире. Японские туристы не обращали на него внимания. Он попытался заговорить с хорошенькой блондинкой, но она рассмеялась, покачала головой и сказала что-то на языке, который Ричард принял за итальянский, но который на самом деле был финским.
Неопределенного пола ребенок рассматривал голубей, сосредоточенно поглощая шоколадный батончик. Ричард присел рядом на корточки.
— Привет, малыш, — сказал он.
Дитя тщательно сосало батончик и не подавало никаких признаков того, что распознало в Ричарде человека.
— Привет, — повторил Ричард, в голос которого теперь вкралась нотка отчаяния. — Ты меня видишь? Малыш? Привет?
С перемазанного шоколадом личика на него сердито посмотрели маленькие глазки, и тут вдруг нижняя губка задрожала. А потом дитя сбежало, чтобы обхватить руками ноги ближайшей взрослой женщины, и загундосило:
— Мам? Этот человек ко мне пристает. Он ко мне пристает, мам.
Мамаша грозно повернулась к Ричарду.
— Что вам надо от нашей Лесли? — потребовала ответа она. — Для таких, как вы, специальные заведения придуманы.
Ричард расплылся в улыбке. В счастливой улыбке до ушей. Такую улыбку не стереть, даже ударив кирпичом по затылку.
— Честное слово, я ужасно извиняюсь, — сказал он, улыбаясь, как Чеширский Кот.
И, сжимая свою сумку, побежал по Трафальгарской площади, сопровождаемый хлопаньем крыльев, изумленных владельцев которых он заставил подняться в воздух.
Вынув из бумажника кредитную карточку, он вставил ее в банкомат. Банкомат распознал четырехзначный пин-код, посоветовал держать его в секрете и никому не разглашать и спросил, какая услуга ему требуется. Ричард попросил наличности и получил ее в изобилии. От радости он даже выбросил в воздух кулак, а потом, сконфузившись, сделал вид, что подзывает такси.
Такси перед ним остановилось — остановилось! — перед ним! — и, забравшись на заднее сиденье, он снова расплылся в улыбке. Он попросил таксиста отвезти его в офис. А когда таксист указал, что гораздо быстрее будет дойти пешком, Ричард усмехнулся еще шире и сказал, что ему все равно. Как только машина отъехала от тротуара, он стал просить — практически умолять — таксиста попотчевать его, Ричарда, своими взглядами на Проблемы Уличного Движения в Сити, Наилучшие Способы Борьбы с Преступностью и Самые Злободневные Политические Вопросы. В ответ таксист обвинил Ричарда в том, что он «придуривается», и дулся все пять минут езды до Стрэнда. Ричарду все было как с гуся вода. Он все равно дал водителю нелепо большие чаевые. А потом пошел в свой офис.
Входя в здание, он почувствовал, как улыбка сползает у него с лица. С каждым шагом ему становилось все беспокойнее, все тревожнее. Что, если у него все еще нет работы? Ладно, пусть его видят маленькие перемазанные шоколадом дети и таксисты, но что, если по какому-то ужасающему невезению для своих сослуживцев он так и остался невидимкой?
Охранник мистер Фиггис поднял глаза от выпуска «Шаловливых подростков-нимфеток», который прятал в раскрытой «Сан», и шмыгнул носом.
— Доброе утро, мистер Мейхью, — бросил он. Ничего даже отдаленно доброго в этом «доброе утро» не было. Такое пожелание доброго утра подразумевало, что говорившему, в сущности, наплевать, жив его собеседник или мертв, да и вообще все равно, утро сейчас или день.
— Фиггис! — радостно воскликнул Ричард. — И вам тоже здравствовать, мистер Фиггис, о, выдающийся охранник!
Ничего подобного прежде мистеру Фиггису не говорил никто, даже обнаженные дамы из его фантазий. Он подозрительно всматривался в Ричарда, пока тот не вошел в лифт и не исчез из виду. А после вернулся к шаловливым подросткам-нимфеткам, хотя начинал подозревать, что, изображены они с леденцами или без, всем им стукнуло самое малое тридцать.
Выйдя из лифта, Ричард с некоторой заминкой пошел по коридору.
«Все будет хорошо, — уговаривал он самого себя, — если только мой стол на месте. Если только мой стол на месте, все будет хорошо».
Он вошел в большой, разделенный на десятки кабинок офис, в котором проработал три года. Сослуживцы корпели за столами, говорили по телефону, рылись в картотечных шкафах, пили скверный чай и еще худший кофе. Это был его офис.
И вон место у окна, где когда-то стоял его стол, но теперь его занимали серое скопище картотечных шкафов и юкка в кадке. Он уже собирался повернуться и бежать, когда кто-то протянул ему пластмассовый стаканчик с чаем.
— Возвращение блудного сына, а? — улыбнулся Гарри. — Пей.
— Привет, Гарри, — отозвался Ричард. — А где мой стол?
— Пойдем. Как Майорка?
— Какая Майорка?
— Разве ты обычно не на Майорку ездишь? — удивился Гарри. Они поднимались по лестнице, ведущей на четвертый этаж.
— Не на сей раз.
— Как раз это я и хотел сказать. Ты почти не загорел.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Ричард. — Ну, сам понимаешь. Захотелось чего-нибудь новенького.
Гарри кивнул и указал на дверь, которая, сколько Ричард ее помнил, вела в помещение административной картотеки и канцелярских принадлежностей.
— Что-нибудь новенького? Ну, новенькое у тебя уж точно есть. И могу я первым тебя поздравить?
Латунная табличка на двери гласила:
P. O. МЕЙХЬЮ МЛАДШИЙ ПАРТНЕР
— Везучий, шельма, — ласково сказал Гарри.
И ушел по своим делам, а Ричард в полнейшем замешательстве толкнул дверь кабинета и переступил порог. Теперь это была уже не кладовка, все папки и канцпринадлежности из нее вынесли, покрасили стены белым, серым и черным, постелили новый ковролин. В середине комнаты располагался большой письменный стол. Осмотрев его, Ричард пришел к выводу, что это, несомненно, его собственный. Его тролли были аккуратно сложены в одном из ящиков, и, достав их, он расставил их по всему помещению. Теперь у него было собственное окно с приятным видом на бурую илистую реку и Южный берег за ней. Тут даже было большое растение с огромными восковыми листьями, такие обычно кажутся искусственными, но на самом деле настоящие. Его старый пыльный кремовый монитор заменили на обтекаемый черный, который занимал на столе гораздо меньше места.
Он подошел к окну и, прихлебывая чай, стал смотреть на грязную реку.
— Значит, ты все нашел? Все на своих местах?
Он поднял глаза. В дверях стояла Сильвия, бодрая и деловитая ЛАИД, и улыбалась ему.
— Э-э-э… Да. Послушай, мне надо дома кое с чем разобраться… Как по-твоему, можно я возьму отгул на остаток дня…
— Поступай как тебе удобно. Тебя все равно до завтрашнего дня тут никто не ждал.
— Не ждал? — переспросил он. — Ах да, вспомнил.
— Что у тебя с пальцем? — нахмурилась Сильвия.
— Сломал, — ответил он.
Она поглядела на его руку озабоченно.
— Ты ведь не подрался, правда?
— Подрался? Я? Она усмехнулась.
— Просто дразнюсь. Думаю, ты его дверью прищемил. С моей сестрой то и дело такое случается.
— Нет, — вырвалось у Ричарда. — У меня была схв… — Сильвия подняла бровь. — Это была дверь, — нескладно закончил он.
К своему старому дому он поехал на такси. Просто не был уверен, что не сломается, спустившись в метро. Еще слишком рано. Не имея ключа, он постучал в дверь своей квартиры и испытал разочарование, когда ему открыла женщина, с которой он познакомился — или, точнее, не сумел познакомиться — в собственной ванной. Представившись как прошлый жилец, он быстро установил, что а) он, Ричард, больше здесь не живет, и что б) она, миссис Буханан, понятия не имеет, что сталось с его личным имуществом. Сделав кое-какие заметки, он очень вежливо попрощался и снова взял такси, чтобы повидаться с пронырой в верблюжьем пальто.
Проныра в верблюжьем пальто на сей раз был не в пальто, да и вообще гораздо менее льстив и вкрадчив, чем раньше. Они сидели в его офисе, и обезверблюженный выслушивал упреки Ричарда с видом человека, нечаянно проглотившего живого паука и только-только почувствовавшего, как насекомое зашевелилось.
— М-да, — признал он, заглянув в несколько папок. — Теперь, когда вы об этом упомянули, кажется, действительно имелась какая-то проблема. Но я решительно не понимаю, как такое могло случиться.
— Думаю, уже не важно, как это случилось, — логично возразил Ричард. — Важно то, что, пока я несколько недель отсутствовал, вы сдали мою квартиру, — он справился со своими заметками, — Джорджу и Адель Бухананам. Которые не намереваются съезжать.
Обезверблюженный закрыл папку.
— Ошибки случаются, — сказал он. — Человеческий фактор. Боюсь, мы тут ничего не можем поделать.
Прежний Ричард, тот, который жил в квартире, ставшей теперь домом Бухананов, на этом месте бы сник, извинился за то, что занял столько времени, и ушел. Новый же Ричард сказал:
— Правда? Вы тут ничего не можете поделать? Вы сдаете собственность, которую я снимал по контракту с вашей компанией, кому-то другому и в процессе теряете все мое личное имущество, и вы тут ничего не можете поделать? А я вот думаю — и, уверен, мой адвокат будет того же мнения, — что вы можете сделать очень многое.
Вид у обезверблюженного стал такой, словно паук пополз назад из его желудка в горло.
— Но у нас нет в этом здании других свободных квартир — таких, как ваша. Есть только апартаменты в пентхаусе.
— Это мне, — холодно сказал ему Ричард, — как раз подойдет…
Обезверблюженный расслабился.
— …это что касается жилого помещения, — продолжал Ричард. — А теперь давайте поговорим о компенсации за мое утерянное имущество.
Новая квартира была гораздо симпатичнее той, которой он лишился. Тут было больше окон и балкон, просторная гостиная и настоящая гостевая спальня. Ричард бродил по ней без малейшего удовольствия. Обезверблюженный крайне неохотно обставил квартиру кроватью, диваном и несколькими стульями, а еще велел принести телевизор.
Нож Охотника Ричард положил на каминную доску.
Купив в индийском ресторане через дорогу карри навынос, он ел его, сидя на полу, и спрашивал себя, действительно ли ел карри поздно ночью на Ярмарке под открытым небом, устроенной на эсминце, поставленном на якорь у Большого Лондонского моста. Если вдуматься, казалось маловероятным.
В дверь позвонили. Встав, он пошел открывать.
— Мы нашли почти все ваши вещи, мистер Мейхью, — сказал проныра, снова облаченный в верблюжье пальто. — Оказалось, их сложили на склад. Ладно, ребята, заносите.
Двое дюжих грузчиков втащили несколько больших банановых коробок.
— Спасибо, — без улыбки сказал Ричард.
Открыв ближайшую, он развернул первый же предмет, который попался ему под руку, оказавшийся фотографией Джессики в золоченой рамке. Пусто поглядев на нее несколько мгновений, он положил ее на место.
В конце концов найдя коробку с одеждой, он ее распаковал, но остальные так и остались стоять нетронутые посреди гостиной. По мере того как шли дни, он все больше чувствовал себя виноватым, что их не распаковывает. Но не распаковывал.
Сидя у себя в кабинете, он задумчиво смотрел в окно, когда загудел интерком.
— Ричард? — спросила Сильвия. — ИД через двадцать минут собирает всех у себя в кабинете для обсуждения доклада Уэндсворта.
— Понял. Буду, — сказал он.
А потом, поскольку следующие десять минут делать ему было решительно нечего, взял оранжевоволосого тролля и грозно придвинул его к тому, что поменьше, зеленоволосому.
— Я величайший воин Под-Лондона. Приготовься к смерти! — сказал он страшным тролльским голосом, размахивая оранжевым троллем. Потом взял зеленоволосого и сказал: — Ага! Но сперва ты должен выпить чашку доброго чая…
В дверь постучали, и он поспешил виновато смахнуть троллей в ящик стола.
— Входите.
Дверь открылась, и на пороге застыла Она — как будто нервничала. Он совсем забыл, насколько она красива.
— Здравствуй, Ричард, — сказала она.
— Привет, Джесс, — отозвался он, но тут же поправился. — Извини… Джессика.
Улыбнувшись, она тряхнула волосами.
— А, сойдет и Джесс, — сказала она, и вид у нее был такой, словно она говорит почти искренне. — Джессика, Джесс. Никто уже целую вечность так меня не называл. Я даже скучаю.
— Что тебя привело… — начал Ричард, — чем обязан честью… ты… м-м-м…
— Просто хотела тебя повидать. Он не знал, что от него ожидается.
— Очень приятно.
Закрыв дверь кабинета, она сделала к нему несколько шагов.
— Знаешь, со мной произошло что-то странное. Я помню, что расторгла помолвку, но никак не могу вспомнить, из-за чего мы поссорились.
— Не можешь?
— Но это ведь не важно, правда? — Она оглядела кабинет. — Ты получил повышение?
— Да.
— Я за тебя рада. — Опустив руку в карман пальто, она вынула коричневую коробочку, которую положила на стол Ричарду.
Он все равно ее открыл, хотя в точности знал, что в ней.
— Это кольцо, которое ты подарил мне на помолвку. Я подумала, что, наверное, надо его вернуть, а потом, если… ну… все наладится, то однажды ты, может быть, снова мне его подаришь.
Бриллиант играл на солнце: самые большие деньги, которые он на что-либо тратил в своей жизни. Закрыв коробочку, он вернул ее ей.
— Оставь себе, Джессика, — сказал он и добавил: — Извини.
Она прикусила нижнюю губу.
— Ты встретил другую?
Он помешкал. Подумал про Ламию, Охотника и Анастезию, даже про д'Верь, но ни одна из них не была «другой» в том смысле, как подразумевала Джессика.
— Нет. Никого не встретил. — А потом сказал, сообразив вдруг, что говорит чистую правду: — Просто я изменился, вот и все.
Загудел интерком.
— Ричард? Мы тебя ждем. Он нажал на кнопку.
— Уже иду, Сильвия. — Он поднял глаза на Джессику. Она молчала: наверное, боялась открыть рот, боялась закричать или расплакаться. Поэтому просто ушла и тихонько прикрыла за собой дверь.
Одной рукой собрав со стола нужные документы, Ричард другой провел по лицу, будто что-то стирал: печаль, быть может, или слезы, или Джессику.
Он снова стал ездить на метро — на работу и обратно. Но газеты, чтобы читать их утром и вечером в дороге, покупать перестал. Вместо этого он изучал лица других пассажиров, лица всех типов и оттенков кожи, спрашивая себя, все ли они из Над-Лондона и что творится у них в голове.
Однажды, через несколько дней после разговора с Джессикой, в вечерний час пик ему почудилось, будто он увидел в дальнем конце вагона стоявшую к нему спиной Ламию. Ее волосы были уложены в высокую прическу, складки длинного черного платья касались пола. Сердце у него в груди гулко заухало. Он протолкался через переполненный вагон, но не успел он до нее добраться, как поезд въехал на станцию, остановился, и она сошла. Но это была не Ламия, а, как он с разочарованием понял, просто обычная лондонская готка, нарядившаяся к вечеру в клубе.