Геймс С. Книга царя Давида

сараю, заросшему красноцветом. Там стояли три закрытые бочки. Схватив
инструменты, Иоглия принялся за крышки; одолев первую, он тут же протя-
нул мне несколько верхних табличек. На первой значилось: "Записки
царского советника гилонянина Ахитофела о царствовании Давида и восстании
его сына Авессалома, а также некоторые мысли общего характера".
Сердце у меня заколотилось. Лилит спросила, не дурно ли мне. Я что-то
пробормотал насчет духоты в сарае и вышел на свежий воздух. Обретя наконец
способность действовать более-менее здраво, я сказал:
-- Вот что, Иоглия. Тут не кусок мяса и не пирог, который достаточно
попробовать, чтобы все сразу стало ясно. Если хочешь, чтобы я приобрел часть
табличек, дай мне возможность спокойно их изучить, для этого мне понадобится
некоторое время, а также какое-либо помещение с целыми стенами и крышей,
дабы защитить мою юную спутницу от дождя и зноя. Кроме того, нужна еда и
кувшин вина, лучше два. Сумеешь это устроить?
Иоглия отвесил поклон, руки его от волнения задрожали. Дом в вашем
распоряжении на любой срок, сказал он, а еще будет солома, чтобы спать;
хлебом и сыром он поделится; если я дам ему полшекеля, можно сбегать в Гило
и принести целый козий мех приличного вина.
Так мы нашли себе приют, а главное -- немаловажные для Книги царя
Давида материалы, то есть поездка вполне оправдывалась данным мне царским
поручением.
Что же до призрака Ахитофела, то я успокоил Лилит: до новолуния еще не
одна неделя, и, когда в окне башни вновь появится белое немое привидение, мы
уже будем далеко-далеко.

ИЗ ЗАПИСОК ГИЛОНЯНИНА АХИТОФЕЛА

Поначалу все мы верили в него. Он был избранником Господним,
олицетворением великих перемен, из которых народу Израиля предстояло выйти
более сильным, нравственно просветленным и обращенным к будущему, чтобы
исполнилось данное Господом нашему учителю Моисею обетование: "Господь
размножит сыновей Израиля и благословит все дела рук их, и плод чрева их, и
плод земли их, и рождаемое от скота их".
Это означало отобрать у племенных старейшин власть и привилегии,
ограничить влияние священничества, создать государство, которое обложит
налогом богатых, защитит бедных, утвердит справедливость, наладит торговлю,
сможет вести войны с другими царствами. Это требовало полной самоотдачи
всех, кто присягнул делу Господа.
А ведь у нас не было почти никакой опоры. Законы, данные Господом
Моисею, были изречены в глубокой древности, когда еще не существовало
собственности на землю и каждый делал что ему заблагорассудится, зато царил
мир. Но как только земля стала чьей-то собственностью, возникла
несправедливость, человек человеку сделался волком. Поэтому мы
провозгласили: "Каждый под виноградником своим и под смоковницею своею от
Дана до Вирсавии".
Теперь кое-кто утверждает, будто Давид присвоил себе эти слова, дабы
привлечь к себе народ, а великие перемены послужили ему лишь средством
завоевания власти; он шел на любое преступление ради своей цели.
По-моему, все не так просто. Однажды ночью он прочитал мне на крыше
своего дворца только что написанный псалом:
Я погряз в глубоком болоте,
и не на чем стать;
вошел в глубину вод,
и быстрое течение их увлекает меня.
Ненавидящих меня без вины больше,
нежели волос на голове моей.
Враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились:
о мне злословят сидящие у ворот,
и высмеивают в песнях пьющие вино.
Я изнемог от вопля, засохла гортань моя,
истомились глаза мои от ожидания Бога. Ибо ради него несу я поношение,
и бесчестьем покрывают лицо мое.
Чужим стал я для братьев моих и посторонним для сынов матери моей.
Конечно, в стихах Давид зачастую лицемерил, но только не в этих. Так
говорит тот, кто унизил себя ради высокого замысла.

РАЗГОВОРЫ О ДАВИДЕ

Поначалу все мы верили в него. Позднее, когда стало ясно, что избранник
Божий сделался деспотом, каждый пошел своим путем.
Иосафат, сын Ахилуда, сказал мне:
-- Ты слишком многого хочешь. Даже если бы Давид и впрямь отвечал твоим
надеждам, он все равно не сумел бы переустроить мир так, как ты о том
мечтаешь. По-моему, при данных обстоятельствах надо ограничиться тем, что
действительно достижимо, а это -- сильный, единый Израиль.
-- Что толку? -- возразил я. -- Это лишь значит поменять тысячу
маленьких вонючек на одну большую вонищу. Разве ты не видишь уже сейчас те
противоборствующие силы, которые развалят государство? Если не произойдет
глубоких перемен, если мы позволим Давиду укрепиться еще больше, если станет
верным только его решение, только его слово, тогда единый Израиль все равно
рассыплется на куски, как трухлявое дерево от бури.
-- Сомневаюсь.
-- Или же нас ждет загнивание и гибель, и никакие царские пляски,
никакое красноречие, никакие мольбы, никакие стихи не вдохнут в страну новой
жизни.
-- Добродетельность украшает невесту, но воину она может стоить в
сражении жизни. Иоав, сын Саруии, сказал:
-- Давид -- голова. А голова знает больше прочих членов.
-- У тебя что -- своих глаз и своей башки нет? -- закричал я.
-- Я солдат, -- сказал он. Архитянин Хусий, сочувственно выслушав меня,
молвил:
-- Я и сам вижу, что не все ладно. Буду весьма признателен, если ты и
впредь будешь делиться со мною своими соображениями и планами.

НЕДОВОЛЬСТВО РАСТЕТ

В конце концов я убедился, что ради дела Господа необходимо отстранить
Давида от власти. Для этого нужно объединить в стране всех недовольных, а во
главе союза поставить человека, способного зажечь сердца и увлечь за собою
народ.
Слава Богу, Давид сам постоянно умножал число недовольных. Прежде всего
это были старейшины племен, их семьи и приближенные; изо дня в день убывали
их власть и богатство, но тем не приходи-
лось отдавать все новых людей Давиду на его бесконечные войны; затем
шли крупные землевладельцы и скотоводы, которые весьма косо смотрели на
расширение царских земель за счет своих угодий; священники местных святилищ
опасались за свои доходы, если будет построен единый Храм; наконец, тьма
крестьян, ремесленников, носильщиков, погонщиков и прочего народа страдала
под бременем налогов, долги росли настолько, что хоть себя продавай, а еще
подмажь каждого царского чиновника, если родился сын Израиля или умер, если
он женится или меняет место жительства, подмажь стражника у городских ворот
-- врат справедливости. Не стоит забывать и о молодежи, о подрастающем
поколении, которое, едва вступив в жизнь, разочаровалось в вере отцов и
обещанных великих переменах.
Идолом этой молодежи стал сын Давида -- Авессалом. Само его имя
приводило в трепет дочерей Израиля, ибо, как говорилось: "От подошвы ног до
верха головы его не было у него недостатка! Когда он стриг голову свою -- а
он стриг ее каждый год, потому что она отягощала его, -- то волоса с головы
его весили двести сиклей по весу царскому".

ОХОТЯСЬ НА ЛЬВА, НЕ СТАВЬ ЗАЯЧЬИХ КАПКАНОВ

Авессалом был неглуп, однако недостаточно прозорлив и весьма
своенравен.
Я навестил его, чтобы разведать его умонастроения, однако если таковые
и были, то, во всяком случае, о своем отце, царе Давиде, ничего
определенного он сказать не сумел; впрочем, царя он невзлюбил за
безнаказанность Амнона, обесчестившего Фамарь, а самого Амнона, своего брата
по отцу, Авессалом люто возненавидел. Он выкрал бы у Бога молнию, лишь бы
покарать Амнона; тщетно внушал я ему, дескать, охотясь на льва, не ставь
заячьих капканов, а ведь Давид дичь покрупнее, тут нужно все хорошенько
обдумать, прежде чем что-либо предпринять.
У него уже имелся план. Меня он в этот план не посвятил, однако судя по
тому, что я уловил из намеков, приходилось опасаться наихудшего. Мне не
хотелось быть заподозренным в причастности к этой сумасбродной и
скоропалительной затее, поэтому я предпочел вернуться на некоторое время в
Гило, где занялся моими розами, так что обо всех событиях я узнал позднее.
По дошедшим до меня слухам, Авессалом отправился к своему отцу, царю
Давиду, и пригласил его, а также всех царских сыновей, своих братьев, на
большой праздник стрижки овец в Ваал-Гацор, что граничит с Ефремом. Он
прекрасно понимал, что Давид из-за занятости не пойдет на праздник, зато
оценит любезное приглашение и не откажет в удовольствии сыновьям. Правда,
Давид засомневался, стоит ли пускать туда Амнона, однако Авессалом заверил:
мол, после происшествия с Фамарью минуло два года, к тому же, как знать,
возможно, виновен не только Амнон; что же до него, Авессалома, он, дескать,
питает к брату самые сердечные чувства. Тогда Давид благословил его, и, если
не считать грудного младенца Соломона, все четырнадцать царских сыновей сели
на своих мулов и поскакали в Ваал-Гацор, имение Авессалома.
Авессалом устроил роскошный пир. Он не поскупился и решил накормить
гостей досыта, напоить допьяна, особенно Амнона, насчет которого велел
слугам: "Смотрите, как только развеселится сердце Амнона от вина и я скажу
вам "поразите Амнона", тогда убейте его, не бойтесь: это я приказываю вам,
будьте смелы и мужественны".
Слуги исполнили приказ быстро и точно, Амнон даже не успел сообразить,
что происходит. А царские сыновья повскакали с мест, сели каждый на мула
своего и бежали.
Бежал и Авессалом -- в Сирию, к гессурскому царю Фалмаю, своему деду со
стороны матери.
Так я лишился вождя для задуманного мною союза против Давида, который
сделал посмешище из великих перемен и дела, к коему был избран.

ВРЕМЯ ВРАЧУЕТ ВСЕ БОЛИ

Амнона оплакали, как положено: "царь разодрал одежды свои, повергая на
землю, и все слуги его, предстоящие ему, разодрали одежды, и подняли вопль,
и плакали". Но мало кто скорбел по-настоящему, ибо Амнон слыл глупцом и
негодяем.
-- Ахитофел, -- сказал мне Давид, -- сердце мое печально. Я уже
молился, писал стихи, замышлял новые войны, ничего не помогает.
-- Время врачует все боли, -- сказал я. -- Сегодня из Вавилона прибыли
танцоры, их весьма хвалят. Пускай выступят во дворце; ведь и ваш
предшественник, царь Саул, приглашал вас к себе, чтобы вы развлекали его
игрой и пением.
-- Дело не только в Амноне, -- проговорил он задумчиво. -- Когда умер
первенец Вирсавии, я сказал: "Разве я могу возвратить его?" Ах, Авессалом!
Какие надежды я возлагал на него.
Он ждал, как я на это откликнусь. Но я промолчал; не хотелось, чтобы
позднее мне припомнили, что именно я предложил вернуть Авессалома.
-- Я уж было решил, чтоб Авиафар или Садок вопросили Бога через урим и
тумим, -- сказал Давид, -- или чтоб Нафан попророчествовал, только знаю я
этих людей Божьих: им бы мои желания угадать, а не волю Господа.
Тогда я отправился к Иоаву и напомнил ему:
-- Сам знаешь, царь весьма гневается на тебя за убийство Авенира, сына
Нира.
-- Так ведь когда это было, -- воскликнул Иоав, -- я потом и Иерусалим
ему взял, и множество иных побед принес, и Урию убрал, чтоб Давид мог спать
с Вирсавией; кроме того, он сам назначил меня главным военачальником.
-- Все верно, -- сказал я. -- Но недавно царь вспоминал тебя и был
сердит. Впрочем, я знаю, чем снискать его благорасположение.
Иоав принялся умолять меня, чтобы я подсказал, как это сделать,
-- Очень просто, -- объяснил я наконец. -- В Фекое живет одна умная
женщина. Поди к ней, передай то, чему я тебя научу, приведи ее сюда, и,
уверен, царь вновь одарит тебя своею милостью, более того -- ты совершишь
еще один подвиг ради Израиля и дела Господа.
Выслушав мои наставления, Иоав отправился в путь и привел к царю
женщину из Фекои.

О ПОЛЬЗЕ ПРИТЧ

л Притча по сравнению с жизнью -- вроде чертежа по сравнению с домом.
Моя притча, которой Иоав научил фекоитянку, чтобы та пересказала ее
царю, была вполне прозрачна. Женщине надлежало рассказать, будто у нее,
вдовы, было два сына, которые однажды поссорились в поле, и некому было
разнять их, и поразил один другого, и умертвил его. И вот восстала на эту
женщину вся родня и говорит: "Отдай убийцу брата своего; мы убьем его за
душу брата его, которую он погубил". "Так родня, -- закончила женщина, --
погасила бы последнюю искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и
потомства на земле".
Спор серьезный; древний закон кровной мести против нового права
собственности на землю. Я заранее знал, чью сторону возьмет Давид.
Недаром фекоитянка слыла умной женщиной. Когда Давид объявил, что не
позволит кровникам причинить еще больше бед и ни один волос не упадет с
головы ее сына, дабы остался наследник имущества и продолжатель имени ее
мужа, фекоитянка воздела руки и воскликнула:
-- Царь, произнесши это слово, обвинил себя самого, потому что не
возвращает изгнанника своего.
Давид удивился, а потом, заметив, как рядом довольно щерится Иоав,
будто сытый кот, сказал фекоитянке:
-- Не скрой от меня, о чем я спрошу тебя. Та молвит:
-- Говори, господин мой царь.
-- Не рука ли Иоава во всем этом с тобою? Умная женщина и тут не
растерялась.
-- Да живет душа твоя, господин мой царь, -- ответила она, -- ни
направо, ни налево нельзя уклониться от того, что сказал господин мой царь;
точно, раб твой Иоав приказал мне, и он вложил в уста рабы твоей все эти
слова. Господин мой мудр, как мудр Ангел Божий, чтобы знать все, что на
земле.
Можно себе представить, до чего это польстило Давиду, ибо деспоты живут
лестью. Он велел Иоаву:
-- Вот, я сделал по слову твоему; пойди же, возврати отрока Авессалома.
Иоав пал лицом на землю, поклонился и сказал:
-- Теперь знает раб твой, что обрел благоволение пред очами твоими,
господин мой царь.
Иоав отправился в Гессур и привел Авессалома в Иерусалим.

ИЗ ЗАПИСОК ГИЛОНЯНИНА АХИТОФЕЛА (продолжение)
ОДИНОЧЕСТВО ЦАРЯ ДАВИДА
К этому времени Давид перестал доверять кому бы то ни было; бессильный
побороть неприязнь, которую открыто высказывали ему, где бы он ни появлялся,
Давид отныне чувствовал себя в безопасности только среди наемников --
хелефеев и фелефеев, ибо те не были сынами Израиля, а потому не заражались
настроениями народа. Давид оказался одинок в начинаниях, которые он считал
делом Божьим; он замкнулся, ожесточился. Когда Авессалом, вернувшись из
Гессура, хотел припасть к ногам отца, Давид не принял его, сказав: "Он убил
своего брата Амнона. Что удержит его от того, чтобы поднять руку и на меня?"
Авессалом остерегался любых шагов, пока не был полностью прощен.
-- Слыхал о новом военачальнике, которого отец поставил над хелефеями и
фелефеями? -- спросил он меня однажды. -- Говорят, этот Ванея, сын Иодая,
хитер и бессовестен.
-- Пускай Иоав замолвит за вас словечко царю, -- предложил я. -- Ведь
ему уже доводилось это делать.
-- Иоав меня избегает, потому что я в опале, -- сказал Авессалом. -- Я
и сам уже дважды посылал за ним.
-- Кажется, ваша земля в Ваал-Гацоре соседствует с землей Иоава? --
спросил я. -- Сейчас как раз жнут ячмень. Пусть ваши слуги выжгут одно поле
Иоава.
Авессалом так и сделал, Иоав тут же пришел к нему в дом.
-- Зачем твои слуги выжгли мое поле? -- спросил он.
Авессалом ответил:
-- Я заплачу за твой ячмень. Но почему ты не шел ко мне, когда я
посылал за тобой? Прошу тебя, сходи к царю и передай от моего имени: "Зачем
я пришел из Гессура? Лучше было бы мне оставаться там. Разве сердце царя
ожесточилось против его сына Авессалома? Я хочу видеть царя. Если же я
виноват, то убей меня".
Иоав побывал у царя, передал ему слова сына; видимо, он сумел
переубедить Давида, так как тот вскоре позвал Авессалома.
Авессалом явился к царю и пал ниц; Давид был так растроган, что не мог
говорить. Наконец он поднял Авессалома, расцеловал его и сказал со слезами:
-- О сын мой Авессалом, о сын мой, сын мой...

АВЕССАЛОМ ИЩЕТ РАСПОЛОЖЕНИЯ ИЗРАИЛЬТЯН

Навестив Авессалома, я сообщил ему, как обострилось положение в стране;
самое время, сказал я, позаботиться о доброй молве, ибо кое-кто считает вас
легкомысленным и непутевым.
-- Станьте для народа вождем, -- говорил я, который ратует за
справедливость, защищает простого труженика, а кроме того, осмотрителен и
рассудителен. Учитесь пожимать руки и целовать щеки, даже если они в язвах,
выслушивайте любые жалобы, какими пустяковыми они бы ни казались, не
скупитесь на обещания, лишь бы обнадежить человека. Говорите языком
простонародья, но не забывайте расположить к себе и людей состоятельных. Не
жалейте улыбок и посулов тем, кто пойдет за вами.
Авессалом хоть и не был особенно хитер, но старался изо всех сил. Он
поднимался спозаранок, становился при дороге у городских ворот, и когда
кто-нибудь, имея тяжбу, шел к царю на суд, то Авессалом подзывал его к себе
и спрашивал: "Из какого ты города?" И когда тот отвечал: "Из такого-то
колена Израилева раб твой, пришел по такому-то и такому делу", Авессалом
сочувственно кивал или обращал очи к Господу и говорил: "Вот, дело твое
доброе и справедливое, но у царя некому выслушать тебя". И еще говорил
Авессалом: "О, если бы меня поставили судьею в этой земле! Ко мне приходил
бы всякий, кто имеет спор и тяжбу, и я судил бы его по правде". И когда
кто-нибудь хотел поклониться ему, он простирал руку свою, обнимал и целовал
его. Время от времени Авессалом прятался в комнату над воротами, где освежал
рот ароматной водой, полоскал горло и сплевывал.
Вскоре мне сообщили, что от Дана до Вирсавии разлетелся слух о том,
сколь праведен Авессалом; дескать, венец Израиля вполне подошел бы его
густой гриве. Правда, среди тех, кого целовал Авессалом у городских ворот,
были и люди Ваней, который, как я узнал, готовит донос царю Давиду -- мол.
Авессалом завел себе колесницы, лошадей и пятьдесят скороходов. Взвесив
все доводы, я решил, что пора действовать.

ПОДОБНО ЛЕСНОМУ ПОЖАРУ

Было условлено, что я уеду в Гило и буду ждать там, пока Авессалом
получит у царя позволение отправиться в Хеврон, где Давид некогда сам
начинал борьбу за власть надо всем Израилем. Авессалом объяснил отцу, что,
бежав в Сирию, в Гессур, дал такой обет: "Если Господь возвратит меня в
Иерусалим, то я принесу жертву Господу". Поэтому, дескать, надо ехать в
Хеврон к алтарю, на котором возносил жертвы Господу праотец Авраам.
Давид поверил Авессалому и сказал: "Иди с миром".
Авессалом взял с собою двести воинов. Причину и цель путешествия от них
скрыли, чтобы никто не переметнулся к людям Ваней, но когда граница Иуды
была пересечена, воинам все объяснили, и они остались с Авессаломом, что
лишний раз доказывало, как ненадежны царские войска, за исключением
хелефеев, фелефеев, а также гефян, которые тоже были наемниками.
Принеся в Хевроне жертвы Господу, Авессалом послал за мной; кроме того,
он отправил лазутчиков во все колена Израилевы с наказом: "Когда вы услышите
звук трубы, то говорите: "Авессалом воцарился в Хевроне"".
Прибыв в Хеврон, я увидел там страшную толчею: на зов Авессалома
отовсюду стекался народ, люди толпились в городе и за городской стеной,
Авессалом же продолжал громоздить скотину за скотиной на знаменитый алтарь и
молиться Господу.
-- Эдак мы проиграем сражение, даже не начав его, -- сказал я. --
Будьте уверены, Ванея давно обо всем донес вашему отцу. Вы не думали о том,
сколько лазутчиков Ваней среди тех, кто слоняется у ворот Хеврона?
-- Что же делать? -- спросил он, подвязывая свои волосы, которые уже
опять пора было стричь. -- Выступать.
-- Выступать? -- повторил он, будто впервые услышав это слово.
-- Да, выступать, завтра на рассвете.
Мы двинулись из Хеврона -- пятнадцать сотен пеших, немного конницы,
дюжина боевых колесниц, но, как это бывает при лесном пожаре, с каждой
верстой число наше стремительно увеличивалось. Под Вефцуром нас уже было
шесть тысяч и десять тысяч -- в Вифлееме, родном городе Давида, где мы
остановились покормить и напоить животных, разбить людей на сотни и тысячи,
назначить начальников; обнимая меня, Авессалом сказал:
-- Ахитофел, ты мудр, как Ангел Божий.
К нам шли и шли люди -- юные отроки и зрелые мужи, но в основном
бедняки, полные надежды и веры в дело Господне.

ВОИСТИНУ ЦАРСКИЙ ПОСТУПОК

Когда, выйдя из Вифлеема, мы приблизились к Иерусалиму, оттуда
примчались гонцы с известием, что Давид бежал из города и уже перешел реку
Кедрон со всеми своими женами, священниками, слугами, хелефеями, фелефеями и
гефянами; левиты несли с ним ковчег завета Божьего; впрочем, десять своих
жен царь оставил для сохранения дома и всего, что было в нем.
Я спросил гонцов:
-- Но город нетрудно удержать, почему же царь не пытается его отстоять?
-- Нет-нет, -- отвечали гонцы, -- царь увидел, что сердце израильтян
уклонилось на сторону Авессалома; он держал совет с Иоавом и Ванеей, те были
в большом страхе, ибо враг может находиться не только за городскими стенами,
но и внутри.
Тогда я посоветовал Авессалому:
-- Вели трубить.
Иерусалимские ворота открылись, и под звуки труб и бой барабанов, под
музыку цитр, псалтирей, тимпанов, систр, кимвалов мы вошли в город. Люди
выбегали из домов, радостно приветствовали нас как освободителей, девушки
обнимали наших молодых воинов. Когда мы направились к дворцу, я сказал
Авессалому:
-- Пускай приведут жен, оставленных вашим отцом, царем Давидом, чтобы
вы утвердились вместо него пред народом Израиля.
-- А стоит ли? -- засомневался Авессалом. -- Устал я от долгого
перехода, от многочисленных приветствий, да и задницу я на муле отсидел.
-- Взявшему царских жен принадлежит и трон, -- сказал я, -- вы же
знаете обычай. Привели жен.
-- Боже мой! -- воскликнул Авессалом, увидев их, ибо царь оставил
своему взбунтовавшемуся сынку лишь тех, кто постарше и не особенно хорош
собой, а самых красивых и пригожих, разумеется, увез. И все же Авессалом
исполнил свой долг, то есть отправился с царскими женами на крышу дворца,
где неподалеку оттого места, с которого Давид увидел купающуюся Вирсавию,
был поставлен на виду у всех шатер.
И пред глазами всего Израиля Авессалом вошел к женам своего отца. В
толпе воцарилось молчание, которое тянулось довольно долго, зато когда
Авессалом выглянул из шатра и показался народу, все закричали:
-- Господу слава! Да не иссякнет сила сердца, как сила чресел.
Авессалом же пал ниц пред Господом и возблагодарил Его.
КОВЧЕГ ЗАВЕТА ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Неожиданно в Иерусалиме объявляются бежавшие с царем Авиафар и Садок, а
также архитянин Хусий, и все наперебой восхваляют Авессалома.
Он ликовал:
-- Видишь, они вернули ковчег Божий, который забрал отец. А где ковчег,
Там и Бог, это вдохновит народ. Пускай Садок и Авиафар вопросят Господа
через урим и тумим, когда и в каком направлении нанести удар.
-- Мои урим и тумим у меня в голове, -- сказал я, -- и до сих пор они
всегда давали вам добрый совет.
-- Да, ты мудр, как Ангел Божий, -- согласился он.
-- Кроме того, -- сказал я, -- спрашивается, зачем сюда вернулись оба
священника да еще архитянин Хусий, если сначала они бежали с вашим отцом?
Может, царь подослал их своими лазутчиками, чтобы они посылали отсюда
донесения о ваших замыслах и намерениях? И не велел ли он им давать
неправильные советы, которые приведут вас к погибели?
-- Ладно, я поговорю с Хусием, -- пообещал Авессалом.
Придя к Авессалому, Хусий сказал:
-- Да здравствует царь Авессалом.
-- Ты был известен как друг царя, -- удивился Авессалом, -- таково-то
усердие твое к твоему другу! Отчего ты не пошел с другом твоим?
Ответ Хусия прозвучал довольно искренне:
-- Верность моя неизменна. Кого избрал Господь, этот народ и весь
Израиль, тому я и верен.
Я заметил, что Авессалом колеблется, а Хусий добавил:
-- Кому же мне еще служить, если не сыну моего друга? Как служил я отцу
твоему, так буду служить и тебе.
Это убедило Авессалома. Люди и впрямь тянулись к нему, поэтому он
уверовал, что никто не мо-жет устоять перед его очарованием,

УПУЩЕННАЯ ПОБЕДА

-- Помоги себе сам, тогда и Господь поможет, -- сказал я Авессалому. --
А кто сидит сложа руки, обречен на погибель.
-- Ты напрасно беспокоишься, -- возразил он. -- Отец скитается по
пустыне с горсткой царедворцев, от народа он отрезан; сейчас весь Израиль
возглашает: "Авессалом -- вождь наш! Авессалом-- царь наш!"
-- Волк остается волком, хоть и воет далеко, -- сказал я. -- Мы теряем
драгоценное время, сидя в Иерусалиме. Неужели мы хотим потерять и победу?
Давайте я отберу двенадцать тысяч воинов и пойду этой ночью в погоню за
Давидом. Я нападу, когда он будет утомлен, и приведу его в страх; все люди,
которые с ним, разбегутся, и я убью только царя, а его людей обращу к тебе.
Когда не будет Давида, установится мир.
Меня поддержали старейшины племен, примкнувшие к Авессалому, они
боялись Давида и желали поскорее избавиться от него. Но Авессалом вкусил
сладость власти, он боялся, что останется в Иерусалиме без достаточной
защиты, если я пущусь в погоню за Давидом с двенадцатью тысячами отборных
воинов.
Не зная, на что решиться, он велел:
-- Позовите Хусия; послушаем, что он скажет. Пришел Хусий. Авессалом
изложил ему мой план, потом сказал:
-- Сделать ли по его словам? А если нет, то говори ты. Хусий погладил
бороду.
-- Совет, данный Ахитофелом, хорош, но не ко времени. Вы знаете отца и
людей его: они храбры и сильно раздражены, как медведица в поле, у которой
отняли детей. Отец ваш -- человек воинственный. Кстати, ночует он,
наверняка, отдельно, скрывается в какой-нибудь пещере или другом месте.