Геймс С. Книга царя Давида

князьями началась смута, из-за чего они обратились к своему царю Анхусу
примерно с такими словами: "Не тот ли это Давид, которому пели в хороводах:
Саул поразил тысячи, а Давид -- десятки тысяч? Отпусти ты этого человека,
пусть он сидит в своем месте, которое ты ему назначил, чтобы он не шел с
нами на войну и не сделался противником нашим на войне. Единокровника тянет
к единокровникам, и если он хочет помириться со своим царем Саулом, то чем
он может умилостивить своего господина, как не головами наших воинов?.."
Ясно одно: в последние часы битвы, когда войско Израиля было рассеяно по
Гелвуе, а тела Саула и Ионафана оказались прибитыми гвоздями к городской
стене Беф-Сана, отряд Давида поспешил в Секелаг, на который напали полчища
амаликитян. Давид и его люди настигли разбойников, истребили их, спасли
своих жен, в том числе Авигею, и взяли столь богатую добычу, что Давид смог
разослать подарки старейшинам Иуды; при этом он велел говорить: "Вот вам
подарок из добычи, взятой у врагов Господних".
Царь Соломон смерил меня пристальным взглядом, сдержанно усмехнулся и
сказал:
-- Вижу, ты достаточно владеешь словом, Ефан, чтобы направить людские
мысли в нужное русло; пожалуй, я не ошибся в выборе, назначив именно тебя
редактором Книги о моем отце, царе Давиде.
Про себя я подумал: если Давид был великим убийцей, то сын его -- всего
лишь дешевый головорез. Вслух же я сказал:
-- Таковы предложения раба вашего, являющегося не более чем пометом
мушиным, прахом, ничтожеством пред лицом мудрейшего из царей.
Соломон поднял свой короткий толстый палец:
-- Да воздается каждому по заслугам его. Буду рад видеть тебя на
сегодняшнем приеме.
Он милостиво подал знак носильщикам, и те подхватили его.
Я вернулся в дом No 54 по переулку Царицы Савской, где Лилит омыла мне
ноги, Олдана подровняла бороду, а Есфирь выслушала мой рассказ о том, при
каких обстоятельствах я удостоился от царя чести быть приглашенным на прием.
-- Хорошенько обдумывай каждый свой шаг, -- сказала она, а когда я
надел свой новый зеленый наряд и собрался уходить, Есфирь подняла на
прощание руку, как бы благословляя. Многочисленные музыканты играли перед
зваными гостями на гуслях и флейтах, барабанах и арфах, плясуны прыгали,
вертелись волчком, кланялись во все стороны, певцы -- каждый в меру своей
одаренности -- славили Господа, воздавали хвалы мудрейшему из царей Соломону
и египетскому фараону, произведшему на свет прекраснейшую принцессу
Ельанкамен, чьи глаза светились подобно черным жемчужинам, а бедра были
стройны, как колонны храма бога солнца Ра. Аменхотеп сиял от самодовольства;
отведав вина из царского виноградника в Ваал-Гамоне, он сказал мне:
-- Превосходно, не правда ли? Теперь принцесса станет женой Соломона, а
Египет получит за это право на беспрепятственный провоз товаров через
Израиль.
Я поднял чашу за здоровье Аменхотепа.
-- Даже не знаю, -- пошутил я, -- что вам удается лучше:
споспешествовать бракам или содействовать развитию торговли.
-- Ах, Ефан, -- отозвался он. -- Пожалуй, я мог бы считать себя
знатоком и в той и в другой области, но важнее, что я считаю тебя своим
другом. Ведь мы здесь оба чужаки и оба -- неглупые люди. -- Тут он
подтолкнул меня локтем в бок. -- Видишь обжору, который ест курдючное сало?
Указанный человек был багроволиц, в коротко остриженных волосах его
поблескивала седина; он был бы недурен собой, если бы не скошенный обезьяний
подбородок.
-- Это принц Адония, едва не ставший нашим царем, -- шепнул Аменхотеп.
-- Поговаривают, что верхней половиной лица он вылитый отец, царь Давид,
зато губами и подбородком подозрительно смахивает на того начальника
лучников, к которому некогда воспылала страстью его мать Агифа.
Заметив Аменхотепа, Адония -- с куском мяса в одной руке и чашей вина в
другой -- бросился к нему.
-- Как поживает прекраснейшая из красавиц, госпожа Ависага Сунамитянка?
-- воскликнул он. -- Нету ли от нее весточки для меня?
Аменхотеп отвесил поклон:
-- Госпожа Ависага поживает хорошо, как и все остальные дамы царского
гарема.
-- Передай ей мои приветы и восторги. Скажи, что Адония, раб ее, ждет
от нее если не ласкового словечка, то любого другого знака или залога ее
нежных чувств, как то локон или же ладанка, которую она носит меж своих
прелестных персей.
Мне вспомнилось, что ладанку меж грудей стала носить и Лилит, с тех пор
как мы поселились в Иерусалиме. Вдруг я заметил, что лицо Адонии напряглось,
Аменхотеп вновь низко склонился, по залу пронесся шепот и шорох -- в зал
вошел царь Соломон, сопровождаемый свитой, среди которой вышагивали
дееписатель Иосафат, пророк Нафан, священник Садок и главный военачальник
Ванея.
Весь в золоте и серебре, царь был поистине великолепен, его перстни
ослепительно сверкали драгоценными камнями. Обратившись к своему брату
Адонии, он сказал:
-- Вижу, мой господин беседует с Ефаном, сыном Гошайи, который уступает
мудростью лишь мне и которого я назначил редактором Книги об удивительной
судьбе и т. д. моего отца, царя Давида?
Адония, до сих пор почти не замечавший меня, остановил на мне
пристальный взгляд; его большие серые глаза блестели, как некогда у его отца
Давида. Отерев краем одежды сальные губы, он проговорил:
-- Любопытно, как он истолкует вопрос престолонаследия?
Вздрогнув, Соломон помрачнел, а я потупился и сказал:
-- Раб ваш готов заверить, что мудрейший из царей Соломон не найдет в
этой Книге ничего иного, кроме истины.
-- Тогда она станет величайшей книгой всех времен и народов.
-- Так оно и будет! -- воскликнул Соломон и, повернувшись ко мне,
добавил: -- От твоего друга Аменхотепа, Ефан, я прослышал, будто твоя
наложница Лилит пригожа лицом, хороша собой и искусна в любви. Надеюсь, он
прав?
Страх пронизал все мое нутро, я ответил:
-- Раб ваш -- лишь червь у ваших ног, а все, что принадлежит мне,
недостойно вашего внимания, ибо это песчинка в сравнении с богатствами
вашими.
-- Скромность угодна Господу, -- сказал Соломон. -- Но я желаю отличить
тебя за глубокомыслие, с коим ты трудишься над историей отца моего, царя
Давида, а потому размышляю, чем мне почтить тебя? Возьму-ка твою Лилит
наперсницей для принцессы Ельанкамен, дочери фараона, которая станет моей
женой, если я разрешу свободный пропуск египетских товаров через Израиль.
Я взглянул на евнуха, по-египетски жеманно заломившего руки, и подумал,
что если бы ему в свое время не раздавили мошонку, я сделал бы это
собственнолично; такая честь слишком велика для меня, ответил я царю с
поклоном, хватит с меня назначения редактором Книги об удивительной судьбе и
т. д. Царь, однако, поднял свою толстую руку и произнес: -- Ладно,
посмотрим. После чего повернулся и удалился со своею свитой.
Принц Адония, брат царя, великодушно угостил меня куском курдючного
сала; я вежливо отказался.
- Однажды ночью, когда я спал рядом с Лилит, явился мне во сне ангел
Божий о двух головах. Один лик был добр, другой -- внушал ужас, и чело его
обвивали змеи. Головы принялись спорить. Добрая сказала: оставь его в покое,
довольно ты мучил его. Другая отозвалась: нет, то были лишь щипки да шлепки,
зато теперь я возьмусь за плеть, чтобы копал глубже, добирался до самого
корня. Тогда первая голова улыбнулась и спросила: разве дано человеку
добраться до самого корня? Нет конечно, ответила страшная голова и добавила:
но он должен пытаться. После этих слов обе головы расплылись и слились в
единый лик, исполненный такого равнодушия, которое и бывает только у
ангелов. Этот единый лик промолвил: Ефан, сын Гошайи, отправляйся в Аэндор,
разыщи там волшебницу и спроси ее о царе Сауле.
Я проснулся весь в поту. Лилит потянулась и сказала заспанным голосом:
-- Ты что-то говорил во сне, любимый, только я не разобрала слов.
-- А ты уверена, что это были мои слова? Она села на постели, с
тревогой взглянула на меня.
Я успокоил ее:
-- Ну конечно же, то были мои слова. Ведь наши сны -- это мы сами,
ищущие своего пути..
Лилит стерла мне пот со лба.
-- Моя мать, упокой, Господи, ее душу, -- сказала она, -- говаривала,
будто в наших снах живут прежние Боги, которых больше нет, потому что
Господь изгнал их в шеол и приковал там тяжелыми цепями: бога грома и бога
леса, бога бушующего моря и бога пустынного ветра, который сжигает человеку
грудь, богиню плодородия с набухшим чревом и богиню воды, струящейся с гор,
а также духов, бесов и демонов, блуждающих в ночи, и самого Велиара,
непотребного сына огня и тьмы бездонной -- всех их изгнал Господь, но они
возвращаются к нам, чтобы жить в наших снах.
Я вспомнил о двуглавом ангеле, о волшебнице из Аэндора, про которую
народ говорил со страхом, и о царе Сауле, приказавшем волшебнице вызвать к
нему дух пророка Самуила, но из ужаса, пронизавшего меня насквозь, родилась
неутолимая жажда жизни и плотское желание, плоть моя распалилась страс-тью,
и вошел я к наложнице моей Лилит.
Узнав о моем желании поехать в Аэндор для выяснения обстоятельств
кончины царя Саула, члены царской комиссии по составлению Единственно
истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной
Книги об удивительной судьбе и т. д. закачали головами, выражая удивление.
Священник Садок проворчал, что ничего хорошего из этого не выйдет; мудрый
человек не станет будить спящих собак, заметил пророк Нафан; дееписатель
Иосафат сказал, что средства казны ограниченны и она не может тратить денег
на ведьмовство и заклинание духов, а потому дорожные расходы будут удержаны
из моего жалованья; зато Ванея предложил мне для сопровождения небольшой
конный отряд. Я поблагодарил за предложение, но намекнул, что люди при виде
солдат испугаются, а испуганный человек вряд ли способен восполнить своими
рассказами пробелы наших знаний.
Ванея задумчиво прикусил губу, потом сказал:
-- Помни, Ефан, в этой стране око закона следит за тобою всюду, где бы
ты ни был.
И вот, едва рассвело, Сим и Селеф, мои сыновья, заседлали мне серого
ослика, нанятого для поездки; помолившись и поцеловав Есфирь, Олдану и
Лилит, я тронулся через северные ворота в путь по направлению к Силому, что
находится в земле колена Ефремова.
Ничто так не успокаивает душу, как неспешный шаг ослика по дорогам
Израиля. Остались позади шум и суета Иерусалима.
Мимо величаво проплывают холмы, покрывшиеся в эту пору лилиями и
фиалками; ягнята выглядывают из-под сосков своих маток; грациозно ступают
деревенские женщины, неся на голове корзину или кувшин. Купцы везут свои
товары, браня и торопя погонщиков, к ближайшему святилищу бредут паломники
со своими убогими приношениями; время от времени протопает военный отряд под
яростную ругань сотника на пегом коне. На обочине примостились нищие; они
тянут руку за милостыней, жалуясь на свои злосчастия; сказители заманивают
слушателей; крестьяне предлагают усталым путникам жареные зерна и кислое
козье молоко. А постоялые дворы, набитые потными людьми, провонявшими
чесноком и сыром! Свободную комнату? Постель? Может, по-твоему, это дворец
мудрейшего из царей Соломона, где у каждого бездельника, чертова сына, есть
отдельная комната с коврами, подушками и всяческой языческой роскошью?
Заходи погляди сам, люди на полу лежат, понапихались тут, как рыбины в
корзинку, плюнуть некуда. Ночь, говоришь, настает? Дороги небезопасны?
Дорога, чудак, небезопасна с тех пор, как праотец наш Авраам ушел по ней из
Ура халдейского, а ночь следует за днем с тех пор, как Господь отделил свет
от тьмы, все это никому не ново, сам знаешь, ты ведь, судя по тебе,
достаточно пожил на белом свете. Что, что? О, да осыплет Господь Своими
милостями и тебя, и жен твоих, и чад твоих, рожденных или нерожденных! Да
продлятся дни твои! Чего ж ты сразу не достал кошелек
из-за пояса? Я-то принял тебя за голодранца, который день-деньской гнет
хребтину, чтоб заработать себе на кусок хлеба, только и корка у него не
всегда бывает. Сейчас растолкаю этот сброд, освобожу местечко, вот тут --
уютный уголок. На пятна по стенке не обращай внимания, всех клопов уже
передавили. Зато вечерком сюда заглянут танцовщицы-моавитяночки, груди во!
-- двумя руками не обхватишь, а задницы круглые да крепкие, и все это
поигрывает; бывает, силач так могутен, что кулаком быка свалит, а увидит
эдакие прелести и сам в обморок падает от чувств. После танцев выбирай себе
любую по вкусу, пригласишь ее выпить, так она даст тебе убедиться, что все в
ее прелестях без обмана, без подделки, как Господом создано. А серого ставь
за дом, в хлев. Сено входит в плату за ночлег только уж денежки вперед
пожалуй, господин хороший.
Слава Богу, на пятый день путешествия я прибыл в Аэндор, а по пути
помолился на могиле Иосифа в земле Манассийской, побывал в Ен-Ганниме земли
Иссахаровой, пересек долину Изреель, при этом двигался все время навстречу
солнцу, оставляя Гелвуйские горы по правую руку; последнюю ночь я провел в
Сунаме, откуда родом красавица Ависага, которая ходила за Давидом, когда он
состарился и никак не мог согреться.
Денек выдался ясный, на небе ни облачка, над полями носятся стрижи, в
кустах воркуют голуби. Женщины Аэндора собрались у колодца посудачить; на
ведре, которое опускают в колодец, ослепительно вспыхивают капельки воды.
Ядреная толстушка с ямочками на щеках окликает меня:
-- Эй, чего уставился? Может, ты купец и торгуешь благовониями? А
может, хочешь всучить нам блошиный сок, чтобы красить в пурпур холстину? Или
просто под подолы заглядываешь, когда мы воду черпаем?
-- Ни то, ни другое, ни третье, -- отвечаю. -- Пред тобой, голубушка,
всего лишь бедный странник, ищущий по свету мудрости.
-- Все вы так врете, -- встряла другая женщина, -- а сами-то под юбкой
искать норовите.
-- Ну, уж у тебя-то там вряд ли есть что особенное, -- усмехнулся я. --
Волшебницу я ищу, прорицательницу. Вероятно, она очень стара, если вообще
еще жива.
Тут толстушка с ямочками говорит:
-- А я та самая волшебница и есть. Дар прорицания я унаследовала от
матери и от матери ее матери.
-- Правду сказать, красавица, -- удивляюсь я, -- не видать у тебя ни
морщин, ни гнилых зубов, ни седых косм, ни бородавок на носу, как это
полагается ведьмам.
-- Духам, которых я вызываю, это не помеха. Неужто тебе помешало? --
она дерзко вскидывает голову, берет ведро, переливает воду в свой кувшин и
удаляется прочь.
Здесь остальные женщины захихикали, принялись показывать на меня
пальцами, поэтому мне стало довольно-таки неловко и я поневоле задался
вопросом, правильно ли я понял двуглавого ангела и не напрасно ли затеял эту
дальнюю поездку в Аэндор.
Я продолжал сидеть на ослике, не зная, куда его поворотить; тут ко мне
подошел старик с клюкой. Назвавшись старейшиной Аэндора, Шупимом, сыном
Хупима, он поинтересовался, кто я и зачем пожаловал. Я представился,
рассказал про ангела, который явился мне во сне и велел: ступай в Аэндор,
разыщи там волшебницу и расспроси ее. О чем расспросить, я умолчал, как,
впрочем, умолчал и о том, что ангел был двуглавым. Шупим, сын Хупима,
прищелкнул языком. С тех пор как царь Саул выгнал из страны всех волшебников
и гадателей, сказал он, нету тут таковых. Этот указ царя Саула, заметил я, а
также указы царя Давида мне известны, однако путь от царского дворца до
бедняцкой хижины долог, начальственные же распоряжения походят на пригоршни
воды, которую плещут на горячий песок пустыни; к тому же разве царь Саул
собственной персоной не побывал в Аэндоре, чтобы испросить волшебницу, ибо
до этого он вопрошал Господа, но Господь не отвечал ему ни чрез сновидения,
ни чрез урим и тумим, ни чрез пророков.
Подумав минутку, Шупим, сын Хупима, лукаво прищурился и проговорил:
-- Судя по твоим речам, ты, Ефан, сын Гошайи, человек очень мудрый.
Видишь, хижины наши покосились, поля не возделаны, скот отощал. Сам знаешь,
мудрейший из царей Соломон берет сильных молодых мужчин всех подряд -- кого
в войско, кого на строительные работы, однако сборщики налогов требуют с нас
царскую десятину. Потому мы, старейшины Аэндора, держали совет, на котором
решили: Господь Бог помогает тому, кто сам умеет себе помочь. Не придумать
ли нам что-нибудь такое, чтобы чужаки, коих много бывает в наших краях,
оставляли тут свои денежки? Ничто другое не тянет к себе столько народу, как
прорицательница. Положим ей рабочее время с восхода луны до первых петухов,
а в уплату пусть берет по два шекеля за каждый вопрос, и никаких скидок.
Так я стал гостем Шупима, который пригласил меня домой, преломил со
мною хлеб, попотчевал кислым вином, а когда настала ночь, взял свою клюку и
захромал со мною к глинобитной лачуге, где аэндорская ведьма занималась
своим ремеслом. В лачуге же я увидел мою толстушку с ямочками, которая
приветливо улыбнулась, открыв белейшие зубки, и сказала:
-- Пришел-таки! Ну, садись на подушки, сейчас займусь тобой.
Шупим молча примостился в уголке, положив клюку рядом. Ведьма
подбросила в огонь овечьего помета, от дыма защипало в глазах. Она принялась
мешать в котле какое-то варево, добавляя туда то разные травы, то порошки;
вскоре варево закипело, с тихим треском начали лопаться пузыри, а ведьма
продолжала бормотать что-то, похоже, полную бессмыслицу; время от времени
она взывала к духам. Пусть Бог то и то со мною сделает, подумал я, но эдакой
чепухой можно произ-
вести впечатление только на темную деревенщину, царь же Саул был
слишком умен, чтобы позволить себя одурачить. Толстушка все помешивала свое
варево, одаряя меня порою широкой улыбкой; правду сказать, для ведьмы она
была очень даже недурна собою. Вскоре огонь почти погас, остались только
язычки пламени, которые отбрасывали на стены огромные тени. Наконец ведьма
опустила в котел черпак, переложила немного варева в миску, протянула ее мне
и приказала:
-- На, разжуй хорошенько!
Я спросил:
-- А что это такое?
-- Кашица, -- ответила она. -- Ее варивала моя мать, а до нее мать моей
матери; называется она гашиш.
-- И она вызывает духов?
-- Она не то еще вызывает, -- усмехнулась толстушка и повернулась,
отчего бедро ее округлилось в последних отблесках света. -- Жуй, не
заставляй меня ждать.
Я взял из миски кашицы, попробовал; вкус был странноват, что-то похожее
на орех; только более пряное и пахнет пригорелым. Я начал жевать, потек
обильный пьянящий сок, я глотал его.
-- Доедай все! -- приказала ведьма.
Я послушался и вскоре почувствовал, как тяжесть мира спадает с моих
плеч, силы мои становятся беспредельны, потому я сам могу велеть духам
бездны выйти из шеола.
-- Ты и есть ангел из моего сна, -- сказал я ведьме. -- Только где твоя
вторая голова?
Смех ее был бесовским, но моему слуху он был приятен; лукаво взглянув
на меня, ведьма спросила:
-- Кого вызывать? Я сказал:
-- Царя Саула! Тут она побледнела и проговорила:
-- Ой, не хочется. Он такой страшный, гораздо страшнее всех других
теней. Пришел мой черед посмеяться над ней:
-- Собственного ремесла испугалась? А я вот теней не боюсь и вызываю их
каждодневно, за исключением субботы, причем безо всякого гашиша.
Тогда ведьма повернулась к огню, пламя вспыхнуло, она подняла руки, ее
одеяние соскользнуло наземь, и в желтом отсвете огня забрезжило голое
женское тело; вдруг ведьма громко вскрикнула.
-- Что там? -- спросил я.
-- Боги выходят из земли, я вижу их, -- сказала она, корчась, будто от
боли.
-- А Саула видишь? Каков он собой?
-- Высокий, -- хрипло проговорила она, -- выше всех, тело его
окровавленное, пробито длинными гвоздями, а голову свою он держит под
мышкой.
Тут мне почудилось, будто я и сам вижу, как от толпы теней отделилась
огромная фигура -- убитый царь, чью голову филистимляне возили по всей
стране, чтобы возвестить о его смерти в капищах идолов своих, и чье тело они
пригвоздили к городской стене Беф-Сана. Переодетый царь приходил сюда перед
своей последней битвой, вспомнил я.
"Поворожи мне и выведи мне Самуила", -- велел он ведьме; явился дух
Самуила, худого старика в длинной одежде, и спросил Саула: "Для чего ты
тревожишь меня, чтобы я вышел?" И отвечал Саул: "Тяжело мне очень;
филистимляне воюют против меня, а Бог отступил от меня и более не отвечает
мне ни чрез пророков, ни во сне ". Тогда глухой голос Самуила промолвил:
"Господь сделает то, что говорил чрез меня; отнимет Господь царство из рук
твоих и отдаст его ближнему твоему, Давиду; завтра ты и сыны твои будете со
мною; и стан израильский предаст Господь в руки филистимлян". Я крикнул
ведьме:
-- Вызови мне Самуила? Откуда-то издалека послышался голос Шупима:
-- За двойную плату.
Вновь вспыхнуло пламя, и опять лицо ведьмы исказила боль, она
скорчилась и задрожала; тьма позади пламени как бы раздвоилась, и старческий
голос пробормотал:
-- Для чего ты тревожишь меня, чтобы я
-- Ты -- дух Самуила? -- спросил я, силясь разглядеть облик пророка
среди колеблющихся теней.
Что-то, видно, получилось не так, ибо ведьма встрепенулась от ужаса,
кинулась ко мне, крепко прижалась. Я почувствовал, что среди нас появился
кто-то еще, и понял: то Давид, сын Иессеев, восстал из мертвых.
И дух Давида сказал духу Самуила:
-- Наконец-то нашел я тебя, мой старший друг. Почему ты бежишь от меня?
Я искал тебя в семи безднах шеола, побывал в семижды семи преисподнях, и
всюду мне говорили: он только что ушел отсюда.
Закрыв глаза руками, будто защищаясь от ужасного видения, дух Самуила
сказал:
-- О, сын Иессеев, видишь ли ты Саула с телом, пробитым длинными
гвоздями,
И С ГОЛОВОЮ ПОД МЫШКОЙ?
-- Вижу, -- ответил дух Давида, -- столь же отчетливо, как и тебя.
-- Разве не был он помазанником Божьим? А ты подослал к нему
амалкитянина лишить его жизни!
-- Ты запамятовал, мой старший друг, -- возразил дух Давида, -- что я
тоже побывал перед битвой у волшебницы аэндорской и попросил ее вызвать тебя
из шеола, а ты пришел и сказал мне то же самое, что напророчествовал Саулу.
Мне осталось лишь позаботиться, чтобы твое пророчество сбылось.
Дух Самуила воскликнул:
-- Неужели тебе мало слова Божьего? Неужели надо нанимать убийцу, чтобы
кровь помазанника Божьего пала на мою и на твою голову?
-- Воистину велика твоя добродетель, мой старший друг, -- отозвался дух
Давида. -- Но раз Господь решил, чтобы царство у Саула отняли и отдали мне,
то убийца, которого я нанял, был лишь орудием Божьим, и мой найм исполнил
волю Божью. Что же до кончины царя Саула, то спроси обо всем его сам. Вот он
стоит с телом, пробитым длинными гвоздями, и с головою под мышкой.
Но дух царя Саула лишь молча указал на голову, словно давая понять, что
отрубленная голова говорить не может. Вновь закрыв лицо руками, дух Самуила
страдальчески вздохнул, а дух Давида беззвучно рассмеялся, будто все это
было невероятно забавной, одному ему понятной шуткой. Женщину, прижавшуюся
ко мне, заколотил озноб, и тут прокричал петух.
Я очнулся. Тусклый свет пробивался сквозь узкое оконце и прорехи
соломенной кровли. Аэндорская ведьма лежала голой в моих объятиях; с трудом
поднявшись, Шупим, сын Хупима, приковылял из своего угла, протянул ладонь и
сказал:
-- За особые услуги наценка. С тебя тридцать четыре шекеля.
Тайна кончины царя Саула и причастности к ней Давида мучает меня все
сильнее. Однажды Есфирь спросила: -- Что томит тебя, Ефан? После возвращения
из Аэндора вид у тебя, когда ты говоришь со мной, какой-то отсутствующий, а
на Олдану ты покрикиваешь, и Лилит ходит по дому заплаканная.
Я помедлил. Но так много несуразных мыслей роилось в бедной моей
голове, что я не выдержал и в конце концов поведал Есфири услышанное от
аэндорской волшебницы, после чего сказал:
-- Не будет мне, видно, покоя, если я не отвечу себе на вопросы: кто
подослал амалкитянина, чтобы убить Саула и Ионафана, с которым Давид
заключил союз? Неужели убийца исполнял приказание Давида? Ведь тогда ко всей
крови на руках Давида прибавится кровь Саула, а также кровь Ионафана, на
смерть которого Давид написал:
Скорблю о тебе, брат мой Ионафан: ты был очень дорог для меня; любовь
твоя была для меня превыше любви женской...
-- Допустим, ответы найдутся, -- сказала Есфирь. -- Но что толку? Ведь
ты не сумеешь занести их ни в Книгу царя Давида, ни в какую-либо другую.
-- Да, вряд ли. Но сам я должен знать правду. Должен знать, каким был
Давид. Просто хищником, который убивает не задумываясь? Или он был из тех,
кто преследует свою цель, чего бы это ни стоило? А может, любые устремления
тщетны, и даже самый великий человек служит лишь игрушкой стихий, словно
песчинка, гонимая вихрями своего времени?
-- Бедняга, -- сказала Есфирь.
-- Кто, Давид?
-- Нет, ты.
И она поцеловала мои глаза.
Я отправился к дееписателю Иосафату, сыну Ахилуда, дом которого
находился в верхнем городе, неподалеку от строящегося Храма, и попросил
принять меня.
Слуга проводил меня в покои, где Иосафат сказал, что рад видеть меня, и
поинтересовался результатами поездки в Аэндор.
-- О мой господин, -- ответил я, -- исторические разыскания похожи на
исход детей Израиля через пустыню: одолеваешь один бархан, а за ним
появляется следующий.
-- Тем не менее сей исход закончился благополучно, ибо с вершины горы
Нево вождю нашему Моисею открылась земля обетованная с реками и полями,
виноградниками и деревнями.
-- Слова моего господина целительнее бальзама, но мне часто кажется,
что мы ходим по кругу.
Лицо Иосафата помрачнело:
-- Ты мечешься из стороны в сторону, Ефан, оттого и получается хождение