Геймс С. Книга царя Давида

как мой отец или Ионафан, на вид даже нежен: он был рыжеволос и смуглолиц.
Он пришел к нам со своей музыкой и стихами...
ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ ПРИНЦЕССЫ МЕЛХОЛЫ
С ЕФАНОМ, СЫНОМ ГОШАЙИ,
СОСТОЯВШЕЙСЯ В ШАЛАШЕ ЦАРСКОГО
ВИНОГРАДНИКА В ВААЛ-ГАМОНЕ
Вопрос: Двор вашего отца, царя Саула, был, вероятно, не так велик и
роскошен, как нынешний. И все же -- неожиданно в нем появляется сын некоего
Иессея из Вифлеема. Даже если допустить, что этот Иессей был человеком
знатным и состоятельным... Ответ: ...таковым он не был. Это позднее, ради
благоприятного впечатления, распустили слух, будто Иессей владел
многочисленными стадами, имел большой дом, будто голос его был весом в
совете Иудеи, а род его восходит к праотцам Иуды. На самом же деле Иессей
был худородным и бедным крестьянином, народившим сыновей больше, чем мог
прокормить. Трое из них пошли служить в войско, а Давид еще долго пас бы
нескольких тощих овец, если бы вифлеемские священники не подметили, какими
чарами наделены его тело и голос. Вопрос: Священники взяли его в учение?
Ответ: Когда он появился у нас, то прекрасно умел держать себя. И своей
речью он вовсе не походил на простого пастуха. Он великолепно играл на
гуслях, знал старые песнопения и слагал новые. А главное, он подобрал ключик
к моему отцу, царю Саулу.
Вопрос: Помнит ли моя госпожа, кто его присоветовал, выбрал, оставил
при дворе? Ответ: Давид никогда не рассказывал мне об этом. Он уклонялся от
таких разговоров. Вопрос: Может, в свое время вы слышали об этом от
кого-либо другого?
Ответ: Не помню. Ведь мне в ту пору не исполнилось еще и тринадцати, я
была влюблена в моего брата Ионафана, дворцовые сплетни меня не
интересовали.
Вопрос: Поведайте рабу вашему все, что сохранила ваша память.
Ответ: Господь поразил моего отца, царя Саула, тяжким недугом. Мы
созвали левитов, врачей и знахарей. В ход пошли травы и кровопускания,
жертвоприношения и заговоры. Кто-то предложил испробовать музыку.
Вопрос: Разве прежде не было при дворе музыкантов?
Ответ: Сколько угодно. Чего они только не делали: бренчали, дудели,
колотили в барабаны, в конце концов, отец обругал их и приказал вытолкать
взашей. Песни Давида оказались совсем иными. Их мелодия и слова утишили
боль, наполнили душу неизъяснимой печалью; взор моего отца снова
умиротворился, лик стал покойнее, судороги отпустили его, и впервые после
многодневного безумия он смог заснуть.
Вопрос: Что же это был за недуг? О т в е т: От Саула отступил Дух
Господень, и стал его возмущать злой дух от Господа. Вопрос: Нельзя ли
описать, в чем это выражалось?
Ответ: Это было ужасно. Прошло столько лет, но те страшные картины
преследуют меня до сих пор. Великан, который возвышался среди битв вроде
крепостной башни, забивался от страха в угол, лепетал что-то бессвязное,
кусал себе руки, или глядел часами в одну точку, внимал голосам, слышимым
только ему одному, или же бесновался с пеной на губах.
Вопрос: Наблюдались ли какие-нибудь закономерности? Например, более или
менее равные промежутки между возмущениями злого духа? Ответ: Звездочеты
сверялись с фазами Луны и расположениями звезд, однако никакой взаимосвязи с
недугом установить не сумели. Поначалу между припадками проходили месяцы,
потом они участились, и отцу выпадали лишь немногие дни покоя.
В о п р о с: А вы не припомните, когда злой дух овладел им впервые?
Ответ: Кажется, после победы над Амаликом. Господь велел моему отцу
через пророка Самуила предать в Амалике смерти всех -- от мужа до жены, от
отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла. Отец
истребил мечом весь народ, но пощадил скот. Саул был крестьянином, ему
претила бессмысленная бойня скота, кроме того, его люди требовали своей
добычи, а он был их царем.
В о п р о с: Он пощадил также Агага, царя амаликитского?
Ответ: Власть утверждается не только смертоубийством, но и милосердием.
Вопрос: Однако эта власть принадлежала Яхве? Ответ: Яхве уже не был царем.
Царем стал мой отец.
Вопрос: Яхве был Богом. Ответ: А пророк Самуил -- гласом Божьим. Самуил
пришел к моему отцу, царю Саулу, в Галгал и стал упрекать его и сказал:
"Непокорность Господу есть такой же грех, что волшебство, и противление то
же, что идолопоклонство". Самуил .сказал: "Ты отверг слово Господа, и Он
отверг тебя, чтобы ты не был царем". Когда Самуил повернулся, чтобы уйти,
Саул ухватился за край одежды его и разодрал ее. Тогда сказал Самуил: "Ныне
отторг Господь царство Израильское от тебя и отдал его ближнему твоему,
лучшему тебя". Вопрос: И ваш отец поверил? Ответ: Он пал пред Самуилом на
колени и просил: "Воротись со мною к старейшинам народа моего, и я поклонюсь
Господу Богу твоему". Тогда Самуил сказал: "Приведите ко мне Агага, царя
амаликитского". И подошел Агаг к моему отцу спокойно -- я видела это
собственными глазами -- и сказал: "Значит, горечь смерти миновалась?" Но
Саул лишь промолчал, и на его глазах пророк Самуил разрубил Агага пред
Господом в Галгале. Вопрос: И с тех пор его начал угнетать злой дух? Ответ:
Да.
Принцесса откинулась на ложе. На виске у нее билась голубая жилка. Ее
рассказ удручил меня, и я почувствовал озноб, хотя ночь была теплой.
-- Не желаешь ли промочить горло, Ефан?
Принцесса хлопнула в ладоши, приказала возникшему из темноты
прислужнику: "Вина, фруктов, сладостей!" Потом она вновь обратилась ко мне:
-- Да, я старею, память мою переполняют тысячи воспоминаний, они уже
путаются в моей голове. Однако образ юного Давида до сих пор отчетливо стоит
перед моими глазами. Говорят, будто во всех своих делах он поступал
благоразумно. А я бы прежде всего отметила его природный дар очаровывать
людей. Для этого ему доставало двух-трех слов, одного взгляда или жеста. Он
казался таким простосердечным, бесхитростным. Если же все это было
притворством, то он уступил бы в лицемерии разве что змию, который уговорил
Еву вкусить плода от древа познания добра и зла.
Я дольше всех противилась его чарам. Не секрет, что он разделил ложе
отца моего в ту же ночь, когда его музыка впервые изгнала злого духа.
Авенир, сын Нира, бывший тогда начальником войска, говаривал даже, что
облегчение царю доставляет не столько музыка Давидова, сколько Давидовы
чресла. Но я-то знала, как нежен бывал Давид; близость его могла стать не
менее благотворной, чем дождь для иссохшей земли.
Принцесса взяла гроздь винограда.
-- А потом -- Ионафан. Тебе ведь известна плачевная песня, которую
Давид сложил на его смерть?
Скорблю о тебе, брат мой Ионафан: ты был очень дорог для меня; любовь
твоя была для меня превыше любви женской"
Я часто наблюдала за ними. А им, конечно, было не до меня, не до моих
переживаний. Во всяком случае, Ионафану. Он имел детей, жену, наложницу,
однако благодаря Давиду ему открылся как бы новый смысл жизни. Ионафан снял
свой лук, и меч, и пояс, даже верхнюю одежду свою и отдал их Давиду; он
отдал бы полцарства, если бы мог. Давид принял подарки со свойственной ему
любезностью; он продолжал смеяться, играть на гуслях, читать свои стихи. Он
удовлетворял вожделения моего отца, царя Саула, и я видела Давида возлежащим
с моим братом Ионафаном, который целовал руки, ноги, шею Давида; однажды я
не сдержалась и наговорила Давиду дерзостей, в ту же ночь он пришел ко мне и
овладел мною.
Принцесса отложила виноградную гроздь. Я подлил вина в ее чашу. -
-- Давид казался мне тогда принявшим человеческий облик богом Ваалом,
он был живым олицетворением плотской страсти, однако его же отличало и
поразительное равнодушие, присущее только богам. В несчастий моем я воззвала
к Господу. Но Господь не внял мне, зато Давид, словно подслушав мою мольбу,
сказал мне на следующий день -- он, дескать, избранник Божий и что бы он ни
делал, есть исполнение воли Божьей. Я никогда не видела избранников Божьих,
если не считать Самуила, но тот был худ, прямо-таки живые мощи, чело
изъязвлено, глаза вечно гноятся, бороденка заскорузла от грязи. Так почему
бы Господу не излить свою благодать в сосуд более прелестный? Последующие
события, пожалуй, подтверждали правоту слов Давида.
Например, слыханное ли дело, чтобы кто-либо сумел увернуться от копья
Саула? Копье моего отца поражало без промаха, оно пригвождало жертву к
стене, и древко дрожало -- от силы его броска. Давид же уворачивался трижды.
Можно подумать, будто у него глаза на затылке. Без этого ему бы не уцелеть.
То ли Ионафан слишком уж беззастенчиво выказывал свою любовь к Давиду, то ли
Рицпа, наложница моего отца, нашептала что-то Саулу, то ли Авенир, сын Нира,
начальник над войском, упомянул в своем еженедельном докладе, что левиты
стали распевать перед святилищами: "Не место блудницам средь дщерей
Израильских, не быть блудодеям средь сынов Израиля ", -- так или иначе, злой
дух от Господа вновь начал угнетать моего отца, царя Саула, да еще сильнее,
чем прежде, так что вовсе овладел злой дух мыслями моего отца и его телом.
Порой мне чудилось, будто Давид и впрямь находится в каком-то сговоре со
злым духом. Но Давид это отрицал. Когда моего отца омрачало тяжкое уныние,
Давид садился у его ног, не касаясь Саула, но так, чтобы тот чувствовал
близость. Потом Давид трогал струны гуслей, вскидывал голову и принимался
петь о караванах, бредущих на закат, о грусти, охватывающей человека, когда
миновал час любви. Тут мой отец вскрикивал, хватался за копье, и в следующий
миг древко его уже дрожало в стене. Давид же спрашивал: "За что? Чем я
согрешил? За какое преступление ты хочешь лишить меня жизни? "
Принцесса Мелхола задумчиво кивнула; она поведала лишь о ничтожно малой
доле пережитых страхов; к тому же она была царской дочерью, дважды --
царской женой, а потому научилась владеть собой.
-- Как-то раз я спросила его: "Давид, любимый мой, неужели тебе не
бывает страшно?" Он взглянул на меня и сказал: "Сердце мое полно страха. Я
поэт, мне не трудно вообразить, как копье вонзается в мое тело".
Принцесса отщипнула виноградинку.
-- Мой отец, царь Саул, сделал Давида тысяченачальником и отправил в
поход на филистимлян. Я сказала моему брату Ионафану: "Это погибель для
него". Ионафан тоже боялся за жизнь Давида, он говорил: "Я отдал ему верхнюю
одежду, и пояс, и меч свой, и лук свой, почему же нельзя отдать ему меткость
моего глаза и твердость моей руки?" Но весною Давид вернулся -- лицо как
смоль, борода не стрижена; он побил многих филистимлян, принес победу и
богатую добычу. Я слышала, как его люди рассказывали, что поначалу
сомневались в нем, но когда увидели его в бою, то свое мнение переменили;
битва превращала этого нежного юношу в опьяненного кровью яростного воина. А
кроме того, Давид чрезвычайно хитро задумывал сражения и умело подмечал
слабости противника. Народ славил его, и когда женщины из всех городов
Израильских выходили навстречу царю Саулу с пением и плясками, с
торжественными тимпанами и с кимвалами, то они пели:
Саул победил тысячи, а Давид -- десятки тысяч!
Разумеется, это было преувеличением, но отец сильно забеспокоился. Он
мрачнел, вспоминал недоброе пророчество Самуила-прозорливца и задавался
вопросом: уж не Давид ли тот "ближний" из пророчества Самуилова, который
"лучше меня"? Недаром поют, будто он победил десятки тысяч, а я только
тысячи; как не захотеть ему моего царства?
Принцесса Мелхола уставилась в одну точку, будто задумалась о
неисповедимости воли Господа, по которой чудесный певец, призванный изгонять
злого духа, напротив -- возбуждал его.
-- Брат мой Ионафан, услышав хвалебные песни женщин, воспылал к Давиду
еще большей любовью; я тоже истосковалась по Давиду, пока он был на войне, и
теперь всецело покорилась ему. Отец же задумал избавиться от Давида. Но,
видно, Саулу было привычнее воевать, нежели строить ковы, а Господь не
вразумил его, потому он прибег к своей прежней хитрости, только прибавил к
ней для приманки награду. Этой наградой выпало стать мне. "Как же мне
выплатить вено?" -- спросил Давид, ведь он, дескать, человек бедный и
незнатный. На это царский сват сказал: "Царь не хочет иного вена, кроме ста
краеобрезаний филистимлян".
Давид пошел сам и люди его с ним и убил двести человек филистимлян,
после чего вернулся к Саулу еще до назначенного срока. Он прискакал на
гнедом муле с закрытой корзиной, притороченной к седлу. Давид принес корзину
к царю в присутствии всех царедворцев. До сих пор эта картина стоит у меня
перед глазами: он снимает крышку и вываливает на стол из корзины
окровавленные члены. И я слышу, как он считает вслух -- до двухсот.
В ту же ночь Давид пришел ко мне с плетью; он бил меня, я терпела.
Взошла заря над царским виноградником Ваал-Гамона, в шалаше проступили
очертания листьев. Лицо принцессы сделалось серым.
-- Человек велик легендой, создаваемой о нем! -- Взгляд принцессы
померк. -- Ведь это твои слова, Ефан?
Я поклонился.
-- Этому учит меня мой скромный жизненный опыт, госпожа моя.
-- Ладно, А теперь ступай.
Благословенно будь имя Господа, Бога нашего, Чьи истины подобны ярким
цветам на лугу, где каждый срывает то, что ему любо.
Я, Ефан, сын Гошайи из Езраха, проживающий ныне в Иерусалиме по адресу:
переулок Царицы Савской, дом номер пятьдесят четыре, приглашен сегодня, на
второй день праздника Кущей, в царский дворец для участия в первом заседании
комиссии по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически
достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе царя
Давида, сына Иессеева, который царствовал над Иудою семь лет и над всем
Израилем и Иудою тридцать три года, избранника Божьего и отца царя Соломона,
сокращенно -- Книги царя Давида.
Слуга проводил меня в приемную, где уже слонялись три бородатые и
довольно неопрятные личности, каких встречаешь на рыночной площади или у
городских ворот. Они представились мне, назвавшись Иорайем, Иааканом и
Мешуламом, бродячими сказителями, имеющими патенты на публичные выступления
с преданиями и легендами; их привел, дескать, сюда царский приказ, для какой
надобности, неизвестно; они всегда, мол, исправно платили налоги и исполняли
все прочие повинности, однако пребывают в немалом страхе. Они захотели
узнать, не являюсь ли и я сказителем -- что я в известном смысле подтвердил,
-- после чего принялись жаловаться на тяжкие для нашего промысла времена,
прибавили, однако, что, судя по моему упитанному виду, дела у меня, кажется,
идут неплохо, и, наконец, полюбопытствовали, какова собственно моя главная
тема: древние предания, история великого Исхода, времена Судей или же
современные события?
Слуга избавил меня от докучливых сказителей, проводив в просторную и
роскошную залу. Там на удобных сиденьях расположились члены комиссии:
посредине стояла корзина фруктов для подкрепления плоти, кувшин с ароматной
водой и блюдо с тянучками из сладких смол. Дееписатель Иосафат, сын Ахилуда,
пригласил меня занять место за низеньким столиком, где я мог бы вести свои
записи, затем он хлопнул в ладоши и объявил заседание открытым; вначале он
выразил глубокое удовлетворение тем, что все члены комиссии вернулись в
Иерусалим в добром здравии и, по всей очевидности, хорошо отдохнувшими.
Члены комиссии, продолжил он, несомненно, уже прочитали сами или выслушали
от своих чтецов множество книг разнообразнейшего содержания, а потому,
разумеется, осведомлены о том, что существует несколько способов
повествования: от начала к концу или наоборот, от середины в обе стороны, и,
наконец, как Бог на душу положит; последний способ особенно излюблен
новомодными авторами, которые питают слабость ко всяческому сумбуру. Как бы
то ни было, заключил он, лично ему представляется целесообразным начать
Книгу об удивительной судьбе и т. д. с начала, то есть с помазания юного
Давида пророком Самуилом и с победы Давида над Голиафом. Есть ли у членов
комиссии возражения?
Возражений не оказалось.
Нет ли иных предложений у редактора Ефана, сына Гошайи?
Нет, сказал я.
Что касается помазания, проговорил Иосафат, то благодаря любезному
содействию священника Садока в распоряжении комиссии имеется письменный
документ из архива Самуилова храма в Раме. Он указал на стопку глиняных
табличек слева от себя. Я попросил одну из них. Мне подали табличку, и по
начертанию букв, по качеству глины, особенно по ее сравнительной свежести,
тотчас догадался, что эта глина не могла быть из Рамы. Похоже, Садок заметил
мои сомнения, поэтому тут же сказал, дескать, эти таблички по существу не
расходятся с книгой Самуила. Да, кое-кто утверждает, будто помазание юного
Давида Самуилом всего лишь легенда, которую придумали, чтобы подкрепить
притязания Давида на трон Саула; подобные слухи могут распространяться лишь
врагами царя Соломрна, истинной веры и всяческой законной власти; моей же,
дескать, задачей как редактора Книги царя Давида и является такая обработка
материалов, которая лишила бы любого недоброжелателя каких бы то ни было
зацепок.
-- Господа члены комиссии, позвольте рабу вашему сделать несколько
замечаний по этому вопросу, -- сказал я. -- В свое время мне довелось
основательно изучить книгу Самуила, знакомы мне и изустные предания. Смею
заверить, мы имеем дело с прекраснейшими и поэтичнейшими рассказами о юности
человека, избранного для великих свершений. Представьте себе, как старый
прозорливец приходит в Вифлеем, душа его окрылена повелением Господа: "Я
пошлю тебя к Иессею-вифлеемлянину, ибо между сыновьями его Я усмотрел Себе
царя". Представьте себе обступивших Самуила пастухов, молоденьких девушек,
беззубых старух; они просят благословений или малых пророчеств за умеренную
плату; однако Самуил, высокий, худой, мрачный, устремляется прямо к жилищу
Иессея. Люди вытягивают шеи: чего ищет великий пророк в этом скромном доме?
Великий пророк призывает в доме Иессея его сыновей, шестерых неотесанных
деревенских парней, а Господь шепчет Самуилу: "Не смотри на вид их и на
высоту роста их; Я смотрю не так, как смотрит человек: ибо человек смотрит
на лицо, а Господь смотрит на сердце". Тогда Самуил спрашивает Иессея: "Все
ли дети здесь? " После чего посылают за юным Давидом, который пасет овец; он
продирается сквозь толпу зевак и предстает перед Самуилом -- загорелый,
стройный, с красивыми глазами и приятным лицом; впрочем, вы наверняка
помните его описание в книге Самуила, которому Господь говорит: "Встань,
помажь его, ибо это он".
Ванея, сын Иодая, постукивал пальцами по колену, Иосафат, сын Ахилуда,
откашлялся, будто прочищая горло; только масляное лицо священника Садока
излучало полное удовлетворение.
Я надеялся, что на очевидные несообразности укажет кто-нибудь другой,
однако пришлось мне самому, собравшись с духом, объяснить:
-- Допустим, Самуил действительно приходил в Вифлеем и все было так,
как он повествует об этом. Но тогда молва об отроке-счастливчике разнеслась
бы по всей округе, вифлеемцы месяцами судачили бы о нем, а Иессей и шестеро
старших его сыновей объехали бы всех дальних родственников и свойственников,
чтобы поведать о выпавшей чести. Разве не так? Эта весть облетела бы все
колено Иуды, и оно стало бы кичиться тем, что сын его воцарится вскоре над
Израилем. Возникает вопрос, много ли нужно времени, чтобы царь Саул
прослышал об этом и велел взять Давида для суда за самозванство или, скажем,
заговор? А когда Давид впервые появился при дворе, разве кто-либо из царских
слуг сказал: "Погляди-ка, царь мой, на этого приятного лицом отрока, который
так славно играет на гуслях и поет! Уж не тот ли он самый Давид, сын
Иессеев, коего Саул помазал недавно на царство вместо господина нашего?"
Нет, никто этого не сказал!
Садок бросил на меня разъяренный взгляд.
-- Я рад, что Ефан, сын Гошайи, -- сипло сказал он, -- заговорил об
этом, ибо затронут ключевой вопрос, который все равно необходимо решить.
По-моему, существуют два рода истины; одна истина -- та, до которой жаждет
доискаться Ефан, другая основывается на слове Божьем, заповеданном Им
пророкам Его и священникам Его.
-- На вероучении, -- уточнил Ванея и сунул в рот тянучку.
-- Вот именно, на вероучении. -- Садок раздул щеки. -- И там, где два
рода истины расходятся, я настаиваю, чтобы мы следовали вероучению. Ведь
ежели каждый начнет все подвергать сомнению и заниматься
правдоискательством, тогда уж и не знаю, до чего мы докатимся. Воздвигаемый
нами Храм рухнет, даже не будучи отстроен, падет утвержденный Давидом
царский престол, на коем восседает ныне его сын Соломон.
Иосафат, сын Ахилуда, успокоительно поднял руку.
-- Господин Садок, разумеется, справедливо требует блюсти освященные
временем и уже ставшие неотъемлемой частью наших преданий традиции, даже
если кое-где и возникают мнимые противоречия. С другой стороны, долг
редактора Ефана, сына Гошайи, именно в том и состоит, чтобы указать нам на
подводные камни. Однако противоречия, Ефан, надлежит сглаживать, а не
выпячивать. Противоречия смущают и ожесточают душу, недаром мудрейший из
царей Соломон ожидает от наших трудов, особенно книг, более духоподъемлющего
характера. Нам надлежит отразить все величие нашего времени, для чего
следует избрать золотую середину между тем, что есть, и во что надо
верить.
Один из двух писцов Елихореф, сын Сивы, предложил включить
вышеупомянутую историю помазания в Книгу об удивительной судьбе и т. д., его
брат Ахия поддержал это предложение. Оно было принято единогласно, однако с
пожеланием, чтобы я слегка поправил представленный Садоком документ там, где
он был недостаточно правдоподобен. Затем Иосафат объявил перерыв и пригласил
слегка подкрепиться жареной бараниной на вертеле, которую моавитяне и
едомитяне именуют шашлыком. После трапезы, в коей довелось поучаствовать и
мне, пророк Нафан посоветовал всем немного вздремнуть в тени дворцового
сада, пока не спадет дневной зной и обильная еда не перестанет отягощать
желудки.
Подремав или погуляв по саду, члены комиссии вновь собрались в зале
заседаний, и дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, объявил о переходе ко второму
пункту повестки дня, то есть к поединку Давида с Голиафом, а поскольку это,
прежде всего, эпизод военный, было бы желательно, чтобы Ванея, сын Иодая,
изложил свои соображения первым.
Ванея поднял густые брови. Поединок с Голиафом, сказал он, эпизод и
впрямь военный, однако само событие выходит за рамки его компетенции, по
причинам личностного и династического характера, неотрывных, впрочем, от
таких чисто военных вопросов, как использование легкого оружия против
тяжелых доспехов или применение громкой брани и угроз в адрес противника для
поднятия боевого духа собственных войск перед сражением. По запросу своего
друга Иосафата, сына Ахилуда, он, Ванея, распорядился просмотреть записи и
архивы Авенира, сына Нира, который во времена Саула командовал войском и
руководил сражением против филистимлян под Ефес-Даммимом; однако даже самые
тщательные поиски, когда проверялись буквально каждая глиняная табличка и
каждый пергамент, не позволили обнаружить ни единого слова о том, что Давид
поразил великана по имени Голиаф, будь то до сражения, в ходе его или после.
Это не означает, конечно, что под Ефес-Даммимом вообще не было такого
великана или что Давид не убивал его; ведь сражение складывается из
множества отдельных схваток, не приставишь же писца к каждому воину, который
проламывает череп своему противнику. И все же довольно странно, что такой
опытный человек, как Авенир, которому приходилось к тому же проявлять особую
осмотрительность из-за своей любовной связи с Рицпой, наложницей его
верховного военачальника царя Саула, не упомянул в своих донесениях о
единоборстве, сыгравшем решающую роль для всего похода против филистимлян.
Не нашлось ли письменных свидетельств в иных местах, поинтересовался
пророк Нафан, например в анналах царя Саула?
Писец Елихореф покачал головой, а его брат Ахия ответил, что в анналах
царя Саула ничего подобного не обнаружено.
-- Но ведь были же у филистимлян великаны! -- воскликнул священник
Садок.
Ванея со скучающим видом отозвался:
-- Несколько отрядов.
-- Надеюсь, сыны Израиля сумели уложить хотя бы одного?
-- Известно, например, что Совохай-хушатянин поразил в Гадере великана
по имени Саф, -- сказал Ванея, -- а в другом сражении Елханам, сын Иаира,
поразил великана Лахмия; в Гефе Ионафан, сын Шимы, убил великана, у которого
на руках и ногах было по шесть пальцев, всего двадцать четыре, имя этого
великана установить не удалось. С вашего позволения, я сам поразил двух
львиной силы моавитян и одного огромного египтянина; в руках у него было
копье, а я подошел к нему с палкой и, вырвав копье из рук египтянина, убил
его его же копьем.
-- Тогда почему бы и Давиду не убить Голиафа камнем из ручья? --
спросил Садок. -- Неужели господин Ванея отрицает этот подвиг?
-- Войско, а тем паче хелефеи и фелефеи, -- откликнулся Ванея, --
чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы исполнить сынов Израиля таким же
героизмом, который некогда вдохновил юного Давида на подвиг, а также в том,
чтобы отец царя Соломона предстал не только великим поэтом и музыкантом,
философом и теологом, правителем и организатором, стратегом и дипломатом, но
и воином, который не боялся вступить в единоборство, даже если противник был