Страница:
по кругу, разве не так?
-- Я мечусь из стороны в сторону, мой господин, потому что замкнуты
уста, которые могли бы подсказать мне верное направление. Впрочем, царь
Давид был человеком разносторонним, стало быть и разыскания должны быть
таковыми.
-- У царя Давида было единственное устремление, -- отрезал Иосафат. --
Все те годы, которые я знал его, он служил Богу, создавая царство
Израильское.
Поклонившись, я сказал, что именно эта мысль станет основой Книги царя
Давида; есть, однако, кое-какие сомнения и неясности, способные бросить тень
на великий образ, необходимо их рассеять, чтобы впоследствии не возникло
недоразумений.
-- Сомнения и неясности? -- Иосафат прищурился. -- Что ты имеешь в
виду?
-- Кончину царя Саула и ту роль, которую сыграл в ней Давид.
Мне вспомнилось немало людей, которые за куда менее опрометчивые речи
поплатились головой, подумал я и о моих домочадцах, которые могут лишиться
кормильца.
Иосафат улыбнулся:
-- И что же это за сомнения?
-- Возможно, у моего господина никаких сомнений и нет; ведь он все
видел собственными глазами, слышал собственными ушами, ему не приходится
полагаться на чужие слова.
-- Не забудь, Ефан, что царским советником я стал лишь многие годы
спустя после смерти Саула.
-- Но ведь остались живые свидетели, которых можно пригласить в
комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически
достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. для
дачи показаний, как это сделали с Иорайем, Иааканом и Мешуламом,
сказителями, имеющими патент на публичные выступления.
-- Один свидетель, пожалуй, есть, -- согласился Иосафат. -- Это Иоав,
сын Давидовой сестры Саруи, который был у Давида главным военачальником.
Только, боюсь, проку от него будет мало, ибо он напуган до смерти, совсем
выжил из ума от страха и несет всякую околесицу.
-- А если мне пойти к Иоаву и переговорить с глазу на глаз?
-- Не советую, -- Иосафат пожал плечами. -- Этого не стоит делать без
ведома Ваней, тем более что он глаз не спускает с Иоава. Пожалуй, разумней
порыться в документах, которые остались от Сераии, писца Давидова, они
сейчас хранятся в царском архиве.
Поблагодарив дееписателя Иосафата за добрый совет и долготерпение, я
сказал, что мне, презренному псу, обласканному милостью хозяина, негоже
задерживать его и пора убираться восвояси.
Утром я отправился на царскую конюшню, где теперь помещался архив царя
Соломона. Там я застал писцов Елихорефа и Ахию, они сидели за столом и
играли в кости. Перед Ахией лежала кучка монет, несколько колец, браслет,
пара изящных сандалий из египетской кожи, одеяние из дорогого полотна --
Елихореф проигрался до исподней рубахи. Он с жаром бормотал: -- О двоюродные
братцы оракулов урима и тумима, косточек святых! За что вы бросаете меня в
беде? Взгляните на Ахию, ангелочки мои, на сокровища, которые заграбастал
себе этот негодяй, изверг рода человеческого, тунеядец, разжиревший на
царских хлебах! Почему вы не падаете так, как угодно Господу? Зачем
слушаетесь бесовских наущений? Ну же, голубчики, не подведите! Пусть мне
хоть разок повезет! Не губите меня, подобно Каину, который погубил Авеля,
докажите свою истинную натуру защитников бедного и опоры униженного. Я же
вверился вам, поставил исподнюю рубаху, последнее, что у меня осталось. Не
идти же мне по Иерусалиму голым на посмешище девицам, на поругание старухам.
Даруйте мне удачу! Пусть выпадет тройка, или семерка, или дюжина!
После столь горячих заклинаний Елихореф взял кости, встряхнул их
сложенными горстями, воздев при этом очи к Господу, Создателю мира и всего,
что в нем ни на есть. Выпали двойка и четверка. Елихореф забарабанил
кулаками по своей голове. Он проклял солнце, дарующее дневной свет, проклял
родного отца, даровавшего ему жизнь, проклял барана, из рога которого
вырезаны кости; брат же его Ахия даже бровью не повел, он протянул руку и
потребовал:
-- Рубаху!
Сердце мое сжалилось над Елихорефом. Я сообщил Ахии, что прибыл по
совету дееписателя Иосафата, чтобы разыскать кое-какие документы и записи,
для чего мне понадобится помощь его и брата, который вряд ли сможет
приступить к работе в голом виде.
Ахия швырнул брату рубаху и сандалии. Покачав головой, он сказал, что
удивляется Иосафату. Неужели тому не известно, какая сейчас тут неразбериха?
Здесь вообще ничего не найдешь! Ахия безнадежно махнул рукой на стойла, где
валялись груды глиняных табличек или пергаментов, и все это действительно
пребывало в жутком беспорядке.
-- Это еще ладно, -- добавил он. -- Посмотрел бы ты на сарай, куда
ветром то песок задувает, то дождь; там все попортилось.
Я заподозрил, что Иосафат послал меня сюда, просто чтобы избавиться
таким образом от назойливого посетителя, поэтому спросил Елихорефа и Ахию,
не слыхали ли они об архиве некоего Сераии, писца Давидова, а если слыхали,
то где этот архив находится.
Братья ответствовали, что про архив слыхали; по мнению Елихорефа, он
находится в третьем стойле первого ряда с левой стороны конюшни, Ахие же
помнилось шестнадцатое стойло третьего ряда справа; разгорелся спор. Я
спросил: -- Неужели у вас нет описи, где и что хранится?
Братья сказали, что такая опись весьма бы им пригодилась, а Ахие вроде
бы даже говорили, будто опись сделают после того, как архив займет
постоянное место в Храме, строящемся мудрейшим из царей Соломоном, на что
Елихореф возразил -- дескать, человек предполагает, а Господь располагает;
вот поступит новая партия лошадей из Египта, тогда поглядим, чем вообще все
это кончится; тут начался новый спор.
Я предложил поискать все-таки архив Сераии, писца Давидова; Елихореф и
Ахия, согласившись помочь, последовали за мной, причем Елихореф выбрал
первый ряд стойл по левую сторону конюшни. Ахия -- третий ряд по правую
сторону, а я взял на себя второй ряд посередине. Мы принялись рыться в
глиняных табличках и пергаментах, отчего пыль поднялась столбом, похожим на
тот столп, который вел детей Израиля во дни их долгого
исхода из Египта через пустыню. Однако если детям Израиля после
множества злоключений посчастливилось-таки увидеть землю, обетованную
Господом, то ни Елихорефу, ни Ахии, ни мне не удалось отыскать архива
Сераии. Когда у нас заломило руки и ноги, когда мы покрылись потом и
паутиной, все поиски сами собой прекратились, а Елихореф, с трудом
прокашлявшись, даже сказал:
-- Пусть Бог то и то со мною сделает, если я тут еще хоть раз трону
пергамент или табличку.
Ахия набожно добавил:
-- Аминь!
-- Да простят господа писцы мою дерзость, -- сказал я, -- но осмелюсь
возразить: утомился и изгваздался я не меньше вашего, добавьте к сему заботы
о двух женах и наложнице, коих мне надо ублажать, однако, когда речь идет о
службе мудрейшему из царей Соломону, мне неведомы ни усталость, ни уныние,
поэтому с вашего милостивого позволения я вернусь сюда завтра, прихватив
двух рабов, сведущих в грамоте и умеющих разбирать различные письмена.
Ахия пробормотал:
-- Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет.
А Елихореф добавил:
-- Только не слишком затягивай поиски, Ефан, ибо вскоре, может статься,
выселят нас отсюда под открытое небо и сделаются все эти царские архивы
добычей птиц, мышей да красных мурашей.
Я вернулся в дом No54 по переулку Царицы Савской, где Лилит выкупала и
помассировала меня, а Есфирь разделила со мною скромную трапезу из хлеба,
маслин и лука.
-- Опять куда-то собрался? -- спросила она.
-- К сожалению, придется навестить Иоава, бывшего при Давиде главным
военачальником; надо порасспросить его насчет кончины царя Саула; правда ли,
что Давид велел убить Ионафана, с которым заключил союз.
Есфирь прижала руку к сердцу.
-- Тебя, как всегда, соблазняет Истина, дочь Судьбы, и ты не можешь
удержаться от искушения.
-- Грудь очень болит? -- подавленно спросил я. -- Неужели ничем нельзя
помочь?
Она качнула головой.
Я вышел на улицу, миновал южные ворота, сады за городской стеной и
добрался до дома, сложенного из разномастного кирпича. У дверей стоял
фелефей, который, опустив копье, сказал:
-- На торговца вразнос ты не похож, ибо у тебя нет лотка, на
крестьянина, который продает по домам овощи, яйца или виноград, -- тоже.
Стало быть, говори, кто таков, да не ври, поскольку военачальник Ванея
приставил меня следить за этим домом и глаз с него не спускать.
-- Благослови тебя Господь, -- ответил я, -- вижу, малый ты смекалистый
и сразу сообразил, что я не лоточник, торгующий вразнос, и не крестьянин,
продающий съестное, однако ставлю пять шекелей против одного -- не угадаешь,
кто я.
-- Идет! -- ухмыльнулся фелефей. -- Ты Ефан, сын Гошайи, редактор --
или как там у вас это называется? -- Единственно истинной и авторитетной,
исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе
и т. д. Господин Ванея приказал впустить тебя, если будешь настаивать, но
обратно не выпускать.
Я отдал фелефею пять монет и хотел было повернуться, чтобы поскорее
унести отсюда ноги, однако внутренний голос шепнул мне: раз уж сунул голову
в петлю, то пусть хоть повесят не зря.
Войдя в дом, я увидел дряхлого старика с гноящимися глазами, который
забился в самый темный угол; руки у него тряслись, борода свалялась, голова
была покрыта коростой.
-- Ты и есть Иоав, -- спросил я, -- бывший главный военачальник?
Старик едва заметно шевельнулся и проговорил:
--Да. Я уставился на него, не веря собственным глазам: неужели передо
мною тот легендарный герой, который некогда взял штурмом Иерусалим,
считавшийся столь неприступным, что его могли якобы защитить хромые и
слепые, который покорил Сирию, Моав, Аммон и Амалик, царей филистимских и
сервского царя Адраазара, который убил Авенира, начальствовавшего над
войском при царе Сауле, и Авессалома, сына Давидова?
Иоав жалобно спросил:
-- Тебя послал Ванея, чтобы мучить меня? Он совсем скорчился и
захныкал, как больной ребенок.
-- Я Ефан, сын Гошайи, -- ответил я, -- писатель и историк; пришел сам
по себе, чтобы задать несколько вопросов насчет дел, которые мне не вполне
ясны.
-- Почем мне знать, что ты не подослан Ванеей с целью обернуть потом
мои слова против меня же самого, чтобы насадить мою голову на кол, а тело
прибить к стене Иерусалима, который я взял штурмом и отдал Давиду?
-- Ведь ты сам был когда-то власть предержащим, -- сказал я, -- одним
из тех, кто решает, умереть человеку насильственной смертью или мирно дожить
свои дни, Я же решаю, каким будет человек после смерти, в глазах потомков,
предстанет он перед ними через тысячелетие слабоумным стариком, который
пускает слюни и мочится в штаны, или же солдатом, который мужественно и
достойно глядит в лицо судьбе.
Руки Иоава перестали дрожать. Он встал, подошел ко мне, источая вонь, и
сказал:
-- Я всегда был солдатом и честно выполнял приказы. Но царь Давид
проклял меня на смертном ложе и велел Соломону: "Поступи с Иоавом по
мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его мирно в преисподнюю".
Представляешь, он проклял меня за убийство его сына Авессалома, и Авенира,
сына Нира, и за другие убийства, которые я совершал по его приказу. О, сам
он не поднимал руку на человека, ни капли крови не пролилось на пояс вкруг
его чресел и на обувь его. Он предпочитал убивать чужими руками.
-- Значит, это Давид велел убить царя Саула, а также Ионафана, с
которым он заключил СОЮЗ?
Иоав почесал грязную бороду.
-- Суди сам. Говорю лишь то, что видел и слышал. На третий день по
возвращении Давида в Секелаг туда прибыл и тот амаликитянин. Одежда
разодрана, голова посыпана пеплом, вопит: "Войско Израиля побежало со
сражения, и множество народа пало и умерло, и умерли и Саул и сын его
Ионафан". Давид, окруженный свитой, спрашивает амаликитянина, видел ли тот
собственными глазами, что Саул и Ионафан мертвы. Он отвечает: "Господин мой
знает, что я верный слуга его и всем ему обязан, а потому скажу чистую
правду. Я случайно пришел на гору Гелвуйскую и увидел, как Саул стоит там,
опершись на копье, а вражеские колесницы и всадники уже совсем близко. Тут
Саул оглянулся назад и, увидев меня, позвал меня. Он сказал мне: "Кто ты?" И
я сказал ему: "Я -- амаликитянин". Тогда он говорит: "Подойди ко мне и убей
меня, ибо силы покидают меня, но жизнь еще есть во мне". И я подошел к нему
и убил его, ибо знал, что он не останется жив, и взял я венец, бывший на
голове его, и запястье, бывшее на руке его, и принес их сюда, чтобы господин
мой наградил меня за службу".
-- И что же сделал Давид? -- спросил я.
-- Взял венец и запястье, посокрушался о Сауле и Ионафане, а потом
повернулся к амаликитянину и говорит: "Как не побоялся ты поднять руку,
чтобы убить помазанника Господня?" Амаликитянин побледнел, бормочет что-то,
Давид же продолжает: "Кровь их на голове твоей, ибо уста твои
свидетельствовали на тебя". Он приказал охране убить амаликитянина.
Меня зазнобило, я понял, что аэндорская ведьма сказала мне правду об
убийстве Саула и о причастности Давида к этому убийству, поэтому я спросил
Иоава:
-- Похоже, Давид и впрямь повинен в смерти Саула, а?
Не успел Иоав ответить, как послышались голоса и тяжелые шаги. Иоав
съежился, руки его затряслись, изо рта потекли слюни. Ванея вошел и рявкнул:
-- Опять за свое, Иоав, не угомонился еще?
Потом он повернулся ко мне: -- Про амаликитянина рассказывал?
Иоав бросился наземь, принялся целовать ноги Ваней. Тот дал ему такого
пинка, что Иоав отлетел в угол.
-- Гляди, -- проговорил Ванея, -- вот эта развалина некогда держала в
кулаке целое царство. Так что же ты, хитроумный и двуличный Ефан, хотел
выведать у него?
Я поклонился, но промолчал.
-- Не упрямься, -- сказал Ванея. -- Или ты хочешь, чтобы я выбил ответ
из Иоава?
-- Вопрос касался кончины царя Саула, а также Ионафана, с которым Давид
заключил союз.
-- Иоав, -- позвал Ванея. -- Поди сюда.
Иоав пододвинулся ближе.
-- Расскажи-ка, кто убил царя Саула и Ионафана! -- приказал Ванея.
-- Ионафана, и Аминадава, и Мальхиуса, сыновей Саула, убили
филистимляне, -- устало проговорил Иоав. -- И битва против Саула сделалась
жестокая, и стрелки из луков поражали его, и он очень изранен был стрелками.
И сказал Саул оруженосцу своему: "Обнажи твой меч, и заколи меня им, чтобы
не пришли эти необрезанные, и не убили меня, и не издевались надо мною". Но
оруженосец не хотел, ибо очень боялся. Тогда Саул взял меч свой и пал на
него. Оруженосец его, увидев, что Саул умер, и сам пал на свой меч, и умер с
ним.
-- Откуда знаешь, что все именно так и было? -- спросил Ванея.
-- Начальник отряда филистимских стрелков, которого я позднее взял в
плен и допросил, поклялся мне всеми богами, что видел это сам; кроме того,
он видел какого-то парня, который выскочил из кустов, забрал у мертвого царя
венец с запястьем и скрылся, пока филистимские стрелки добрались до царя.
-- Получается, -- заключил Ванея, -- что ни в крови царя Саула, ни в
крови Ионафана Давид не повинен. -- Да уж, совсем не повинен, -- не
удержался Иоав.
Ванея размахнулся и изо всех сил ударил Иоава в лицо, тот рухнул
наземь, изо рта у него брызнула кровь. Поклонившись, я. поблагодарил Ванею
за щедрую помощь в поисках истины о кончине царя Саула, а также Ионафана, с
которым Давид заключил завет. Банея уставился на меня своим свинцовым
взглядом; я молил Бога, чтобы беду пронесло. Видно, Господь услышал мою
молитву, ибо Ванея неожиданно ухмыльнулся, ткнул меня локтем в бок так, что
у меня аж дух перехватило, и сказал:
-- Если ты, Ефан, и впрямь знаешь столько, сколько, по-моему, знаешь,
то знаешь ты, по-моему, слишком много.
Благословенно будь имя Господа Бога нашего, который милостив к ищущим и
порою даже слепой курице подбрасывает зернышко.
На шестой день работы в царской конюшне, где находился архив, раздались
радостные вопли двух помогавших мне рабов, которые, как уже говорилось выше,
были сведущими в грамоте и умели разбирать различные письмена. Поспешив к
ним, я увидел глиняный сосуд, уже разбитый, вокруг множество черепков и
табличек; последние были отчасти повреждены. Большинство надписей были
исполнены в манере иудейских писцов той поры, когда Давид царствовал в
Хевроне; однако почерки на черепках и табличках оказались разными, в одном
случае я узнал почерк писцов колена Ефремова, в другом -- колена
Вениаминова.
Вначале я не поверил, что передо мной архив Сераии, который семь лет
был писцом Давида, когда тот царствовал в Хевроне, а потом еще двадцать три
года, когда Давид царствовал в Иерусалиме. Кликнув Елихорефа и Ахию, я
спросил их, откуда здесь взялся этот глиняный сосуд.
Елихореф поднял с пола черепок и недоуменно уставился на него, а Ахия
сказал, что такого сосуда не видывал отродясь, откуда он взялся --
неизвестно; пожалуй, тут не обошлось без нечистой силы. При этих словах
Елихореф вздрогнул, выронил черепок, будто тот обжег ему руки, и рявкнул:
-- Пусть Бог то и то со мною сделает, если этот сосуд со всем его
содержимым останется здесь на ночь.
Дело происходило накануне субботы, поэтому мы поспешно сложили черепки
и таблички в несколько мешков, которые были перенесены обоими рабами в дом
No54 по переулку Царицы Савской, куда мы вошли как раз тогда, когда солнце
уже садилось за западную стену города.
Есфирь благословила свет, и светильник, и дом, где стоял светильник, и
всех, кто жил в этом доме; она показалась мне молодой и красивой, ибо глядел
я на нее с любовью; однако сердце мое полнилось не только любовью, но и
нетерпением -- хотелось, чтобы суббота поскорее миновала, тогда можно будет
вскрыть мешки и заняться находкой,
Я, Ефан, сын Гошайи, отобрал из архива Сераии несколько документов,
наиболее важных, по-моему, с исторической точки зрения, а также интересных
для понимания того, что за человек был Давид. Там, где черепок или табличка
оказались повреждены, и текст, несмотря на все мои старания, не удалось
восстановить, оставлен пропуск. Все пояснения, примечания, пометки и т. п.
сделаны мною.
Найденные документы относятся к периоду от восшествия Давида на престол
в Хевроне, где он стал царем Иуды, до его сговора с Авениром, сыном Нира,
против царствовавшего в Израиле и имевшего престол в Ма-ханаиме Иевосфея,
единственного из еще живых на ту пору сыновей Саула. Несомненно, более
поздние события запечатлевались Сераией с не меньшей тщательностью,
сохранялась и вся переписка, однако эти документы либо попали в иное место,
где ждут своего часа, либо, не дай Бог, уничтожены.
Давид, сын Иессея, сказал мне:
-- Сам видишь, сколько людей приезжаете Секелаг под разными предлогами,
они бродят по улицам, высматривают, не вострит ли кто копий, не кует ли
мечей. Это лазутчики гефского царя Анхуса, моего сюзерена, или какого-нибудь
из филистомских князей, которые не доверяют мне. Основание на то у них есть,
ибо положение у детей Израиля неопределенное, а потому чревато любыми
неожиданностями. С одной стороны, они видят Авенира, который бежал от горы
Гелувейской с остатками войска; он собрал эти остатки в Маханаиме, восточнее
реки Иордан в долине Газовой, и поставил на царство Иевосфея, единственного
живого ныне сына Саула.
С другой стороны, они видят меня, Давида, сына Иес-сеева, который имеет
около тысячи воинов в Секелаге. Между мною и Авениром на запад от Иордана до
самого Дана нету другой силы и другого правителя; кто туда войдет, завоюет
целое царство.
-- С Божьей помощью, -- сказал я. -- Этот поход будет успешен. Тогда
Давид велел:
-- Распорядись, чтобы выбрали барашка без малейшего изъяна, и позови
священника Авиафара, только передай -- пусть помоет свои грязные руки, ибо я
хочу вознести жертву Господу.
Исполнив повеление, я вернулся к Давиду, который тем временем
выкупался, умастил себя маслом и облачился в чистые одежды. Он пошел к
жертвеннику, где Авиафар пустил барашку кровь. Когда воскурилась жертва,
Давид обратился к Господу и сказал:
-- О, Господи...
(Здесь текст обрывается. Увы, нам уже никогда не узнать от Сераии, о
чем же Давид беседовал с Богом. Так или иначе, вскоре Давид отправляется в
Хеврон, где старейшины Иуды помазывают его в царя.
Но почему же филистимские князья-победители не помешали Давиду вступить
на престол в Хевроне? Ответ, видимо, заключается в том, что им был на руку
совершенный Давидом откол Иуды от Израиля. А вскоре Иуда и Израиль начали
друг против друга войну, за которой филистимляне преспокойно наблюдали со
стороны.
О том, сколь беспощадно велась Давидом эта война, свидетельствует его
спор с Иоавом, записанным Сераией. Спор произошел вскоре после известного
побоища у Гаваонского пруда, где отряд Иевосфея под предводительством
Авенира встретился с отрядом Давида под предводительством Иоава; каждый
отряд выставил по дюжине поединщиков, те схватили друг друга за волосы,
вонзили меч один другому в бок и пали замертво; "в тот же день произошло
жесточайшее сражение, и Авенир с людьми израильскими был поражен слугами
Давида; бежавший Авенир ударил своего преследователя Асаила, брата Иоава,
задним концом копья в живот, под пятое ребро, так что копье прошло насквозь,
и Асаил умер на месте; Иоав же затрубил трубою, и остановился весь народ и
не преследовал больше израильтян". Сражение прекратилось, ибо Иоав внял
увещеваниям Авенира.)
О ЕДИНСТВЕ И РОЗНИ
--Ты заключил перемирие с Авениром. По какому праву? Кто тебе позволил?
Может, к тебе слетел Ангел Божий и дал такой совет? Авенир попался тебе в
руки, достаточно было замкнуть кольцо, и мы бы навсегда покончили с
Иевосфеем, сыном Саула, а вместо этого ты трубишь своей проклятой трубой.
-- Да позволит мне молвить слово мой господин и брат моей матери Саруи.
Она привиделась мне стоящей на холме Ама, и послышался мне ее голос:
"Опомнись, Иоав, ты же с нами одной плоти и одной крови! Разве сии дети
Израиля не братья тебе и твоим людям?"
-- Это было до того, как Авенир воззвал к тебе, или после?
-- До того, мой господин.
-- Тогда это был голос Велиара, а ты не узнал его, потому что мозгов у
тебя меньше, чем у курицы.
-- Но разве все мы не одной крови? Разве единство не лучше розни? Разве
дерево не крепче своих веток?
-- По старинке мыслишь, Иоав. Чтобы наступило единство, нужна рознь;
чтобы выросло новое дерево, надо свалить старое и выкорчевать корень. Разве
не пророк Самуил помазал меня? Разве не Господь избрал меня на царство над
Израилем, надо всем Израилем?
-- Прав мой господин царь. Я отомщу за кровь моего брата Асаила,
которого Авенир убил задним концом своего копья.
-- Опять ты слишком чувствителен, Иоав. Оттого и не видишь, что наши
дни -- это время больших перемен, когда пересматривается все, что было
допрежь; создаются огромные государства, человеку нельзя теперь жить, как
ему заблагорассудится, и идти туда, куда его потянет: он обязан трудиться,
подчиняясь твердому порядку и новому закону. А ты, Иоав, либо поймешь все
правильно, приведешь в соответствие этому свои мысли и поступки, либо
окажешься выброшенным на свалку истории.
-- Покуда жив Господь и душа моя жива, я не хочу на свалку. Я солдат
и...
(Поиски табличек с продолжением этого разговора между Давидом, царем
Иуды, и его главным военачальником Иоавом успеха не принесли. Однако
сомневаюсь, чтобы Иоав вполне усвоил новый образ мыслей младшего брата своей
матери.)
ОТРЫВОК
"...и была продолжительная распря между домом Сауловым и домом
Давидовым. Давид все более и более усиливался, а дом Саулов более и более
ослабевал..."
- КАК ЗАВОДИТЬ ДРУЗЕЙ И ПОДЧИНЯТЬ СВОЕМУ ВЛИЯНИЮ
"...в Хеврон прибыли два чужеземца -- темные личности неопределенных
занятий; сыщики Иоава схватили их и доставили к царю Давиду. Он спросил:
"Кто вы такие?" Те ответили: "Баана и Рихав, сыновья беерофянина Реммона,
офицеры из войска Иевосфея, сына Саула, царствующего в Маханаиме". Давид:
"Зачем пришли в Хеврон? Не иначе как для злого дела?" Баана и Рихав пали на
колени и возопили: "Пусть Бог то и то с нами сделает, если не пришли мы сюда
с самыми благими и богоугодными намерениями, а именно затем, чтобы
послужить, не щадя живота своего, Давиду, сыну Иессея, помазанному на
царство в Израиле".
Тогда Давид велел им подняться и спросил: "Как же вы думаете служить
мне?" Баана ответствовал, что они готовы на все, а Рихав добавил, мол, за
соразмерное вознаграждение. Давид спросил: "Неужели царь Иевосфей не дает
вам приличной платы?" Баана сплюнул и сказал: "Разве выдавишь масло из камня
или благовонье из козьих катышей?" А Рихав добавил: "Сыну Саула нечем срам
прикрыть, он запродал душу ростовщикам, все его имущество уместится на одном
осле". Давид решил так: "Возвращайтесь в Маханаим, оставайтесь там со своими
отрядами, продолжайте исполнять приказы Иевосфея и Авенира, но сообщайте мне
все важное и все, что касается Мелхолы, моей супруги, отданной царем Саулом
в жены Фалтию, сыну Лаиша. Вознаграждены будете по заслугам".
Давид велел отвести Баана и Рихава к воротам Хеврона и отпустить..."
(Приведенное ниже в основном написано на черепках кисточкой и тушью.
Ненадлежащее хранение повредило ценнейшим документам, часть текстов
прочитать невозможно.)
СКАНДАЛ МАХАНАИМЕ
Давиду, сыну Иессея, помазаннику Божьему, льву Иудейскому -- от Баана и
Рихава, сыновей Реммона.
Да заблистает с благословения Господа многочисленное потомство твое,
-- Я мечусь из стороны в сторону, мой господин, потому что замкнуты
уста, которые могли бы подсказать мне верное направление. Впрочем, царь
Давид был человеком разносторонним, стало быть и разыскания должны быть
таковыми.
-- У царя Давида было единственное устремление, -- отрезал Иосафат. --
Все те годы, которые я знал его, он служил Богу, создавая царство
Израильское.
Поклонившись, я сказал, что именно эта мысль станет основой Книги царя
Давида; есть, однако, кое-какие сомнения и неясности, способные бросить тень
на великий образ, необходимо их рассеять, чтобы впоследствии не возникло
недоразумений.
-- Сомнения и неясности? -- Иосафат прищурился. -- Что ты имеешь в
виду?
-- Кончину царя Саула и ту роль, которую сыграл в ней Давид.
Мне вспомнилось немало людей, которые за куда менее опрометчивые речи
поплатились головой, подумал я и о моих домочадцах, которые могут лишиться
кормильца.
Иосафат улыбнулся:
-- И что же это за сомнения?
-- Возможно, у моего господина никаких сомнений и нет; ведь он все
видел собственными глазами, слышал собственными ушами, ему не приходится
полагаться на чужие слова.
-- Не забудь, Ефан, что царским советником я стал лишь многие годы
спустя после смерти Саула.
-- Но ведь остались живые свидетели, которых можно пригласить в
комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически
достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. для
дачи показаний, как это сделали с Иорайем, Иааканом и Мешуламом,
сказителями, имеющими патент на публичные выступления.
-- Один свидетель, пожалуй, есть, -- согласился Иосафат. -- Это Иоав,
сын Давидовой сестры Саруи, который был у Давида главным военачальником.
Только, боюсь, проку от него будет мало, ибо он напуган до смерти, совсем
выжил из ума от страха и несет всякую околесицу.
-- А если мне пойти к Иоаву и переговорить с глазу на глаз?
-- Не советую, -- Иосафат пожал плечами. -- Этого не стоит делать без
ведома Ваней, тем более что он глаз не спускает с Иоава. Пожалуй, разумней
порыться в документах, которые остались от Сераии, писца Давидова, они
сейчас хранятся в царском архиве.
Поблагодарив дееписателя Иосафата за добрый совет и долготерпение, я
сказал, что мне, презренному псу, обласканному милостью хозяина, негоже
задерживать его и пора убираться восвояси.
Утром я отправился на царскую конюшню, где теперь помещался архив царя
Соломона. Там я застал писцов Елихорефа и Ахию, они сидели за столом и
играли в кости. Перед Ахией лежала кучка монет, несколько колец, браслет,
пара изящных сандалий из египетской кожи, одеяние из дорогого полотна --
Елихореф проигрался до исподней рубахи. Он с жаром бормотал: -- О двоюродные
братцы оракулов урима и тумима, косточек святых! За что вы бросаете меня в
беде? Взгляните на Ахию, ангелочки мои, на сокровища, которые заграбастал
себе этот негодяй, изверг рода человеческого, тунеядец, разжиревший на
царских хлебах! Почему вы не падаете так, как угодно Господу? Зачем
слушаетесь бесовских наущений? Ну же, голубчики, не подведите! Пусть мне
хоть разок повезет! Не губите меня, подобно Каину, который погубил Авеля,
докажите свою истинную натуру защитников бедного и опоры униженного. Я же
вверился вам, поставил исподнюю рубаху, последнее, что у меня осталось. Не
идти же мне по Иерусалиму голым на посмешище девицам, на поругание старухам.
Даруйте мне удачу! Пусть выпадет тройка, или семерка, или дюжина!
После столь горячих заклинаний Елихореф взял кости, встряхнул их
сложенными горстями, воздев при этом очи к Господу, Создателю мира и всего,
что в нем ни на есть. Выпали двойка и четверка. Елихореф забарабанил
кулаками по своей голове. Он проклял солнце, дарующее дневной свет, проклял
родного отца, даровавшего ему жизнь, проклял барана, из рога которого
вырезаны кости; брат же его Ахия даже бровью не повел, он протянул руку и
потребовал:
-- Рубаху!
Сердце мое сжалилось над Елихорефом. Я сообщил Ахии, что прибыл по
совету дееписателя Иосафата, чтобы разыскать кое-какие документы и записи,
для чего мне понадобится помощь его и брата, который вряд ли сможет
приступить к работе в голом виде.
Ахия швырнул брату рубаху и сандалии. Покачав головой, он сказал, что
удивляется Иосафату. Неужели тому не известно, какая сейчас тут неразбериха?
Здесь вообще ничего не найдешь! Ахия безнадежно махнул рукой на стойла, где
валялись груды глиняных табличек или пергаментов, и все это действительно
пребывало в жутком беспорядке.
-- Это еще ладно, -- добавил он. -- Посмотрел бы ты на сарай, куда
ветром то песок задувает, то дождь; там все попортилось.
Я заподозрил, что Иосафат послал меня сюда, просто чтобы избавиться
таким образом от назойливого посетителя, поэтому спросил Елихорефа и Ахию,
не слыхали ли они об архиве некоего Сераии, писца Давидова, а если слыхали,
то где этот архив находится.
Братья ответствовали, что про архив слыхали; по мнению Елихорефа, он
находится в третьем стойле первого ряда с левой стороны конюшни, Ахие же
помнилось шестнадцатое стойло третьего ряда справа; разгорелся спор. Я
спросил: -- Неужели у вас нет описи, где и что хранится?
Братья сказали, что такая опись весьма бы им пригодилась, а Ахие вроде
бы даже говорили, будто опись сделают после того, как архив займет
постоянное место в Храме, строящемся мудрейшим из царей Соломоном, на что
Елихореф возразил -- дескать, человек предполагает, а Господь располагает;
вот поступит новая партия лошадей из Египта, тогда поглядим, чем вообще все
это кончится; тут начался новый спор.
Я предложил поискать все-таки архив Сераии, писца Давидова; Елихореф и
Ахия, согласившись помочь, последовали за мной, причем Елихореф выбрал
первый ряд стойл по левую сторону конюшни. Ахия -- третий ряд по правую
сторону, а я взял на себя второй ряд посередине. Мы принялись рыться в
глиняных табличках и пергаментах, отчего пыль поднялась столбом, похожим на
тот столп, который вел детей Израиля во дни их долгого
исхода из Египта через пустыню. Однако если детям Израиля после
множества злоключений посчастливилось-таки увидеть землю, обетованную
Господом, то ни Елихорефу, ни Ахии, ни мне не удалось отыскать архива
Сераии. Когда у нас заломило руки и ноги, когда мы покрылись потом и
паутиной, все поиски сами собой прекратились, а Елихореф, с трудом
прокашлявшись, даже сказал:
-- Пусть Бог то и то со мною сделает, если я тут еще хоть раз трону
пергамент или табличку.
Ахия набожно добавил:
-- Аминь!
-- Да простят господа писцы мою дерзость, -- сказал я, -- но осмелюсь
возразить: утомился и изгваздался я не меньше вашего, добавьте к сему заботы
о двух женах и наложнице, коих мне надо ублажать, однако, когда речь идет о
службе мудрейшему из царей Соломону, мне неведомы ни усталость, ни уныние,
поэтому с вашего милостивого позволения я вернусь сюда завтра, прихватив
двух рабов, сведущих в грамоте и умеющих разбирать различные письмена.
Ахия пробормотал:
-- Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет.
А Елихореф добавил:
-- Только не слишком затягивай поиски, Ефан, ибо вскоре, может статься,
выселят нас отсюда под открытое небо и сделаются все эти царские архивы
добычей птиц, мышей да красных мурашей.
Я вернулся в дом No54 по переулку Царицы Савской, где Лилит выкупала и
помассировала меня, а Есфирь разделила со мною скромную трапезу из хлеба,
маслин и лука.
-- Опять куда-то собрался? -- спросила она.
-- К сожалению, придется навестить Иоава, бывшего при Давиде главным
военачальником; надо порасспросить его насчет кончины царя Саула; правда ли,
что Давид велел убить Ионафана, с которым заключил союз.
Есфирь прижала руку к сердцу.
-- Тебя, как всегда, соблазняет Истина, дочь Судьбы, и ты не можешь
удержаться от искушения.
-- Грудь очень болит? -- подавленно спросил я. -- Неужели ничем нельзя
помочь?
Она качнула головой.
Я вышел на улицу, миновал южные ворота, сады за городской стеной и
добрался до дома, сложенного из разномастного кирпича. У дверей стоял
фелефей, который, опустив копье, сказал:
-- На торговца вразнос ты не похож, ибо у тебя нет лотка, на
крестьянина, который продает по домам овощи, яйца или виноград, -- тоже.
Стало быть, говори, кто таков, да не ври, поскольку военачальник Ванея
приставил меня следить за этим домом и глаз с него не спускать.
-- Благослови тебя Господь, -- ответил я, -- вижу, малый ты смекалистый
и сразу сообразил, что я не лоточник, торгующий вразнос, и не крестьянин,
продающий съестное, однако ставлю пять шекелей против одного -- не угадаешь,
кто я.
-- Идет! -- ухмыльнулся фелефей. -- Ты Ефан, сын Гошайи, редактор --
или как там у вас это называется? -- Единственно истинной и авторитетной,
исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе
и т. д. Господин Ванея приказал впустить тебя, если будешь настаивать, но
обратно не выпускать.
Я отдал фелефею пять монет и хотел было повернуться, чтобы поскорее
унести отсюда ноги, однако внутренний голос шепнул мне: раз уж сунул голову
в петлю, то пусть хоть повесят не зря.
Войдя в дом, я увидел дряхлого старика с гноящимися глазами, который
забился в самый темный угол; руки у него тряслись, борода свалялась, голова
была покрыта коростой.
-- Ты и есть Иоав, -- спросил я, -- бывший главный военачальник?
Старик едва заметно шевельнулся и проговорил:
--Да. Я уставился на него, не веря собственным глазам: неужели передо
мною тот легендарный герой, который некогда взял штурмом Иерусалим,
считавшийся столь неприступным, что его могли якобы защитить хромые и
слепые, который покорил Сирию, Моав, Аммон и Амалик, царей филистимских и
сервского царя Адраазара, который убил Авенира, начальствовавшего над
войском при царе Сауле, и Авессалома, сына Давидова?
Иоав жалобно спросил:
-- Тебя послал Ванея, чтобы мучить меня? Он совсем скорчился и
захныкал, как больной ребенок.
-- Я Ефан, сын Гошайи, -- ответил я, -- писатель и историк; пришел сам
по себе, чтобы задать несколько вопросов насчет дел, которые мне не вполне
ясны.
-- Почем мне знать, что ты не подослан Ванеей с целью обернуть потом
мои слова против меня же самого, чтобы насадить мою голову на кол, а тело
прибить к стене Иерусалима, который я взял штурмом и отдал Давиду?
-- Ведь ты сам был когда-то власть предержащим, -- сказал я, -- одним
из тех, кто решает, умереть человеку насильственной смертью или мирно дожить
свои дни, Я же решаю, каким будет человек после смерти, в глазах потомков,
предстанет он перед ними через тысячелетие слабоумным стариком, который
пускает слюни и мочится в штаны, или же солдатом, который мужественно и
достойно глядит в лицо судьбе.
Руки Иоава перестали дрожать. Он встал, подошел ко мне, источая вонь, и
сказал:
-- Я всегда был солдатом и честно выполнял приказы. Но царь Давид
проклял меня на смертном ложе и велел Соломону: "Поступи с Иоавом по
мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его мирно в преисподнюю".
Представляешь, он проклял меня за убийство его сына Авессалома, и Авенира,
сына Нира, и за другие убийства, которые я совершал по его приказу. О, сам
он не поднимал руку на человека, ни капли крови не пролилось на пояс вкруг
его чресел и на обувь его. Он предпочитал убивать чужими руками.
-- Значит, это Давид велел убить царя Саула, а также Ионафана, с
которым он заключил СОЮЗ?
Иоав почесал грязную бороду.
-- Суди сам. Говорю лишь то, что видел и слышал. На третий день по
возвращении Давида в Секелаг туда прибыл и тот амаликитянин. Одежда
разодрана, голова посыпана пеплом, вопит: "Войско Израиля побежало со
сражения, и множество народа пало и умерло, и умерли и Саул и сын его
Ионафан". Давид, окруженный свитой, спрашивает амаликитянина, видел ли тот
собственными глазами, что Саул и Ионафан мертвы. Он отвечает: "Господин мой
знает, что я верный слуга его и всем ему обязан, а потому скажу чистую
правду. Я случайно пришел на гору Гелвуйскую и увидел, как Саул стоит там,
опершись на копье, а вражеские колесницы и всадники уже совсем близко. Тут
Саул оглянулся назад и, увидев меня, позвал меня. Он сказал мне: "Кто ты?" И
я сказал ему: "Я -- амаликитянин". Тогда он говорит: "Подойди ко мне и убей
меня, ибо силы покидают меня, но жизнь еще есть во мне". И я подошел к нему
и убил его, ибо знал, что он не останется жив, и взял я венец, бывший на
голове его, и запястье, бывшее на руке его, и принес их сюда, чтобы господин
мой наградил меня за службу".
-- И что же сделал Давид? -- спросил я.
-- Взял венец и запястье, посокрушался о Сауле и Ионафане, а потом
повернулся к амаликитянину и говорит: "Как не побоялся ты поднять руку,
чтобы убить помазанника Господня?" Амаликитянин побледнел, бормочет что-то,
Давид же продолжает: "Кровь их на голове твоей, ибо уста твои
свидетельствовали на тебя". Он приказал охране убить амаликитянина.
Меня зазнобило, я понял, что аэндорская ведьма сказала мне правду об
убийстве Саула и о причастности Давида к этому убийству, поэтому я спросил
Иоава:
-- Похоже, Давид и впрямь повинен в смерти Саула, а?
Не успел Иоав ответить, как послышались голоса и тяжелые шаги. Иоав
съежился, руки его затряслись, изо рта потекли слюни. Ванея вошел и рявкнул:
-- Опять за свое, Иоав, не угомонился еще?
Потом он повернулся ко мне: -- Про амаликитянина рассказывал?
Иоав бросился наземь, принялся целовать ноги Ваней. Тот дал ему такого
пинка, что Иоав отлетел в угол.
-- Гляди, -- проговорил Ванея, -- вот эта развалина некогда держала в
кулаке целое царство. Так что же ты, хитроумный и двуличный Ефан, хотел
выведать у него?
Я поклонился, но промолчал.
-- Не упрямься, -- сказал Ванея. -- Или ты хочешь, чтобы я выбил ответ
из Иоава?
-- Вопрос касался кончины царя Саула, а также Ионафана, с которым Давид
заключил союз.
-- Иоав, -- позвал Ванея. -- Поди сюда.
Иоав пододвинулся ближе.
-- Расскажи-ка, кто убил царя Саула и Ионафана! -- приказал Ванея.
-- Ионафана, и Аминадава, и Мальхиуса, сыновей Саула, убили
филистимляне, -- устало проговорил Иоав. -- И битва против Саула сделалась
жестокая, и стрелки из луков поражали его, и он очень изранен был стрелками.
И сказал Саул оруженосцу своему: "Обнажи твой меч, и заколи меня им, чтобы
не пришли эти необрезанные, и не убили меня, и не издевались надо мною". Но
оруженосец не хотел, ибо очень боялся. Тогда Саул взял меч свой и пал на
него. Оруженосец его, увидев, что Саул умер, и сам пал на свой меч, и умер с
ним.
-- Откуда знаешь, что все именно так и было? -- спросил Ванея.
-- Начальник отряда филистимских стрелков, которого я позднее взял в
плен и допросил, поклялся мне всеми богами, что видел это сам; кроме того,
он видел какого-то парня, который выскочил из кустов, забрал у мертвого царя
венец с запястьем и скрылся, пока филистимские стрелки добрались до царя.
-- Получается, -- заключил Ванея, -- что ни в крови царя Саула, ни в
крови Ионафана Давид не повинен. -- Да уж, совсем не повинен, -- не
удержался Иоав.
Ванея размахнулся и изо всех сил ударил Иоава в лицо, тот рухнул
наземь, изо рта у него брызнула кровь. Поклонившись, я. поблагодарил Ванею
за щедрую помощь в поисках истины о кончине царя Саула, а также Ионафана, с
которым Давид заключил завет. Банея уставился на меня своим свинцовым
взглядом; я молил Бога, чтобы беду пронесло. Видно, Господь услышал мою
молитву, ибо Ванея неожиданно ухмыльнулся, ткнул меня локтем в бок так, что
у меня аж дух перехватило, и сказал:
-- Если ты, Ефан, и впрямь знаешь столько, сколько, по-моему, знаешь,
то знаешь ты, по-моему, слишком много.
Благословенно будь имя Господа Бога нашего, который милостив к ищущим и
порою даже слепой курице подбрасывает зернышко.
На шестой день работы в царской конюшне, где находился архив, раздались
радостные вопли двух помогавших мне рабов, которые, как уже говорилось выше,
были сведущими в грамоте и умели разбирать различные письмена. Поспешив к
ним, я увидел глиняный сосуд, уже разбитый, вокруг множество черепков и
табличек; последние были отчасти повреждены. Большинство надписей были
исполнены в манере иудейских писцов той поры, когда Давид царствовал в
Хевроне; однако почерки на черепках и табличках оказались разными, в одном
случае я узнал почерк писцов колена Ефремова, в другом -- колена
Вениаминова.
Вначале я не поверил, что передо мной архив Сераии, который семь лет
был писцом Давида, когда тот царствовал в Хевроне, а потом еще двадцать три
года, когда Давид царствовал в Иерусалиме. Кликнув Елихорефа и Ахию, я
спросил их, откуда здесь взялся этот глиняный сосуд.
Елихореф поднял с пола черепок и недоуменно уставился на него, а Ахия
сказал, что такого сосуда не видывал отродясь, откуда он взялся --
неизвестно; пожалуй, тут не обошлось без нечистой силы. При этих словах
Елихореф вздрогнул, выронил черепок, будто тот обжег ему руки, и рявкнул:
-- Пусть Бог то и то со мною сделает, если этот сосуд со всем его
содержимым останется здесь на ночь.
Дело происходило накануне субботы, поэтому мы поспешно сложили черепки
и таблички в несколько мешков, которые были перенесены обоими рабами в дом
No54 по переулку Царицы Савской, куда мы вошли как раз тогда, когда солнце
уже садилось за западную стену города.
Есфирь благословила свет, и светильник, и дом, где стоял светильник, и
всех, кто жил в этом доме; она показалась мне молодой и красивой, ибо глядел
я на нее с любовью; однако сердце мое полнилось не только любовью, но и
нетерпением -- хотелось, чтобы суббота поскорее миновала, тогда можно будет
вскрыть мешки и заняться находкой,
Я, Ефан, сын Гошайи, отобрал из архива Сераии несколько документов,
наиболее важных, по-моему, с исторической точки зрения, а также интересных
для понимания того, что за человек был Давид. Там, где черепок или табличка
оказались повреждены, и текст, несмотря на все мои старания, не удалось
восстановить, оставлен пропуск. Все пояснения, примечания, пометки и т. п.
сделаны мною.
Найденные документы относятся к периоду от восшествия Давида на престол
в Хевроне, где он стал царем Иуды, до его сговора с Авениром, сыном Нира,
против царствовавшего в Израиле и имевшего престол в Ма-ханаиме Иевосфея,
единственного из еще живых на ту пору сыновей Саула. Несомненно, более
поздние события запечатлевались Сераией с не меньшей тщательностью,
сохранялась и вся переписка, однако эти документы либо попали в иное место,
где ждут своего часа, либо, не дай Бог, уничтожены.
Давид, сын Иессея, сказал мне:
-- Сам видишь, сколько людей приезжаете Секелаг под разными предлогами,
они бродят по улицам, высматривают, не вострит ли кто копий, не кует ли
мечей. Это лазутчики гефского царя Анхуса, моего сюзерена, или какого-нибудь
из филистомских князей, которые не доверяют мне. Основание на то у них есть,
ибо положение у детей Израиля неопределенное, а потому чревато любыми
неожиданностями. С одной стороны, они видят Авенира, который бежал от горы
Гелувейской с остатками войска; он собрал эти остатки в Маханаиме, восточнее
реки Иордан в долине Газовой, и поставил на царство Иевосфея, единственного
живого ныне сына Саула.
С другой стороны, они видят меня, Давида, сына Иес-сеева, который имеет
около тысячи воинов в Секелаге. Между мною и Авениром на запад от Иордана до
самого Дана нету другой силы и другого правителя; кто туда войдет, завоюет
целое царство.
-- С Божьей помощью, -- сказал я. -- Этот поход будет успешен. Тогда
Давид велел:
-- Распорядись, чтобы выбрали барашка без малейшего изъяна, и позови
священника Авиафара, только передай -- пусть помоет свои грязные руки, ибо я
хочу вознести жертву Господу.
Исполнив повеление, я вернулся к Давиду, который тем временем
выкупался, умастил себя маслом и облачился в чистые одежды. Он пошел к
жертвеннику, где Авиафар пустил барашку кровь. Когда воскурилась жертва,
Давид обратился к Господу и сказал:
-- О, Господи...
(Здесь текст обрывается. Увы, нам уже никогда не узнать от Сераии, о
чем же Давид беседовал с Богом. Так или иначе, вскоре Давид отправляется в
Хеврон, где старейшины Иуды помазывают его в царя.
Но почему же филистимские князья-победители не помешали Давиду вступить
на престол в Хевроне? Ответ, видимо, заключается в том, что им был на руку
совершенный Давидом откол Иуды от Израиля. А вскоре Иуда и Израиль начали
друг против друга войну, за которой филистимляне преспокойно наблюдали со
стороны.
О том, сколь беспощадно велась Давидом эта война, свидетельствует его
спор с Иоавом, записанным Сераией. Спор произошел вскоре после известного
побоища у Гаваонского пруда, где отряд Иевосфея под предводительством
Авенира встретился с отрядом Давида под предводительством Иоава; каждый
отряд выставил по дюжине поединщиков, те схватили друг друга за волосы,
вонзили меч один другому в бок и пали замертво; "в тот же день произошло
жесточайшее сражение, и Авенир с людьми израильскими был поражен слугами
Давида; бежавший Авенир ударил своего преследователя Асаила, брата Иоава,
задним концом копья в живот, под пятое ребро, так что копье прошло насквозь,
и Асаил умер на месте; Иоав же затрубил трубою, и остановился весь народ и
не преследовал больше израильтян". Сражение прекратилось, ибо Иоав внял
увещеваниям Авенира.)
О ЕДИНСТВЕ И РОЗНИ
--Ты заключил перемирие с Авениром. По какому праву? Кто тебе позволил?
Может, к тебе слетел Ангел Божий и дал такой совет? Авенир попался тебе в
руки, достаточно было замкнуть кольцо, и мы бы навсегда покончили с
Иевосфеем, сыном Саула, а вместо этого ты трубишь своей проклятой трубой.
-- Да позволит мне молвить слово мой господин и брат моей матери Саруи.
Она привиделась мне стоящей на холме Ама, и послышался мне ее голос:
"Опомнись, Иоав, ты же с нами одной плоти и одной крови! Разве сии дети
Израиля не братья тебе и твоим людям?"
-- Это было до того, как Авенир воззвал к тебе, или после?
-- До того, мой господин.
-- Тогда это был голос Велиара, а ты не узнал его, потому что мозгов у
тебя меньше, чем у курицы.
-- Но разве все мы не одной крови? Разве единство не лучше розни? Разве
дерево не крепче своих веток?
-- По старинке мыслишь, Иоав. Чтобы наступило единство, нужна рознь;
чтобы выросло новое дерево, надо свалить старое и выкорчевать корень. Разве
не пророк Самуил помазал меня? Разве не Господь избрал меня на царство над
Израилем, надо всем Израилем?
-- Прав мой господин царь. Я отомщу за кровь моего брата Асаила,
которого Авенир убил задним концом своего копья.
-- Опять ты слишком чувствителен, Иоав. Оттого и не видишь, что наши
дни -- это время больших перемен, когда пересматривается все, что было
допрежь; создаются огромные государства, человеку нельзя теперь жить, как
ему заблагорассудится, и идти туда, куда его потянет: он обязан трудиться,
подчиняясь твердому порядку и новому закону. А ты, Иоав, либо поймешь все
правильно, приведешь в соответствие этому свои мысли и поступки, либо
окажешься выброшенным на свалку истории.
-- Покуда жив Господь и душа моя жива, я не хочу на свалку. Я солдат
и...
(Поиски табличек с продолжением этого разговора между Давидом, царем
Иуды, и его главным военачальником Иоавом успеха не принесли. Однако
сомневаюсь, чтобы Иоав вполне усвоил новый образ мыслей младшего брата своей
матери.)
ОТРЫВОК
"...и была продолжительная распря между домом Сауловым и домом
Давидовым. Давид все более и более усиливался, а дом Саулов более и более
ослабевал..."
- КАК ЗАВОДИТЬ ДРУЗЕЙ И ПОДЧИНЯТЬ СВОЕМУ ВЛИЯНИЮ
"...в Хеврон прибыли два чужеземца -- темные личности неопределенных
занятий; сыщики Иоава схватили их и доставили к царю Давиду. Он спросил:
"Кто вы такие?" Те ответили: "Баана и Рихав, сыновья беерофянина Реммона,
офицеры из войска Иевосфея, сына Саула, царствующего в Маханаиме". Давид:
"Зачем пришли в Хеврон? Не иначе как для злого дела?" Баана и Рихав пали на
колени и возопили: "Пусть Бог то и то с нами сделает, если не пришли мы сюда
с самыми благими и богоугодными намерениями, а именно затем, чтобы
послужить, не щадя живота своего, Давиду, сыну Иессея, помазанному на
царство в Израиле".
Тогда Давид велел им подняться и спросил: "Как же вы думаете служить
мне?" Баана ответствовал, что они готовы на все, а Рихав добавил, мол, за
соразмерное вознаграждение. Давид спросил: "Неужели царь Иевосфей не дает
вам приличной платы?" Баана сплюнул и сказал: "Разве выдавишь масло из камня
или благовонье из козьих катышей?" А Рихав добавил: "Сыну Саула нечем срам
прикрыть, он запродал душу ростовщикам, все его имущество уместится на одном
осле". Давид решил так: "Возвращайтесь в Маханаим, оставайтесь там со своими
отрядами, продолжайте исполнять приказы Иевосфея и Авенира, но сообщайте мне
все важное и все, что касается Мелхолы, моей супруги, отданной царем Саулом
в жены Фалтию, сыну Лаиша. Вознаграждены будете по заслугам".
Давид велел отвести Баана и Рихава к воротам Хеврона и отпустить..."
(Приведенное ниже в основном написано на черепках кисточкой и тушью.
Ненадлежащее хранение повредило ценнейшим документам, часть текстов
прочитать невозможно.)
СКАНДАЛ МАХАНАИМЕ
Давиду, сыну Иессея, помазаннику Божьему, льву Иудейскому -- от Баана и
Рихава, сыновей Реммона.
Да заблистает с благословения Господа многочисленное потомство твое,