Страница:
— Не важно, что мать Гамлета, полюбив Клавдия, вышла замуж за любимого человека, а важно, что Клавдий лишил жизни человека из своих выгод. Но окружающие не понимают этого и весело празднуют, один христианин Гамлет протестует о гибели не отца, а человека! Христианин восстает за человека вообще!
— Офелия? Патока романтизма, извращающая смысл понятия о целомудрии… Долой белокурый парик!.. Ее помешательство выражено Шекспиром достаточно ясно… Помешательство Офелии вызвано убийством отца рукою человека, который ей нравился — заметь, физически прежде всего, точно так же, как и Гамлету Офелия… Ее сумасшествие произошло на чисто патологической почве… Это ясно из эротических песенок, которые она напевает в четвертом акте, в сцене сумасшествия.
— Офелия должна быть здоровая, кровь с молоком! Грешная, с темпераментом, а не бескровная лимфа по шаблону Гретхен, Луиз и других девственниц не от мира сего… Все ее помыслы прикованы к земле… Точно так же и все остальные лица, кроме Гамлета, который состоит из двух начал: в основе грубый варвар, поступающий несдержанно и коварно, способный на подлоги и преступления, не останавливающийся перед убийством, мстительный и злой. Можно себе представить, что получилось бы из Гамлета, если бы он не был проникнут идеей христианства и отсюда отвлеченной философией…
Этот рассказ Далматов мне прислал в оттисках, с личной, дружеской подписью. В нем тот же герой, говорящий о Гамлете, Володя Румянцев, пишет катехизис актера, в который Далматов, конечно, вкладывает свою душу, свои взгляды. И этот катехизис хорошо бы взять для руководства каждому человеку.
Приведу выдержки:
«Уважай труды других, и тебя будут уважать.
Будучи сытым, не проходи равнодушно мимо голодного. Не сокращай жизни ближнего ненавистью, завистью, обидами и предательством. Облегчай путь начинающим работникам сцены, если они стоят того, поддерживай нуждающихся, больных, немощных и детей. Не кичись богатством, силой и славой — помни, что все преходяще в этом мире.
Не лихоимствуй и не тунеядствуй. Актер, получающий жалованье и недобросовестно относящийся к делу, — тунеядец и вор. Антрепренер, не уплативший жалованья добросовестному актеру, — грабитель.
Не клевещи. Не поддавайся самообману.
Будь чистоплотен душой и телом и не считай себя непогрешимым».
Таков актер Володя Румянцев, в уста которого Далматов вложил свое миросозерцание…
В посмертном дневнике Володи написано:
«Ежедневно я должен был сделать какое-нибудь доброе дело; в конце концов эта потребность до такой степени сделалась органической, что я не мог без этого жить, как без пищи».
Это, безусловно, автобиографические черты Далматова…
Таким я его знал в Саратове, в Пензе, в Воронеже и, наконец, в Москве, в начале 80-х годов, когда он, в полной славе, играл в столичных театрах. Затем Далматова похитил Петербург, и в последний раз в Москве он гастролировал в позапрошлом году. И в эти дни он часто бывал у меня и засиживался, вспоминая старину.
И в эти дни в книге, где записывают памятки мои друзья, он подписал:
«Старый друг юных дней!»
Но по его жизнерадостности он мог бы смело тогда подписаться: «Юный друг старых дней».
ЖЕНИТЬБА ЦЕЗАРЯ
Во время революции 1905 года, когда против Столешникова переулка, у дома генерал-губернатора, стояла пушка, наведенная на Петровку, в переулке было необыкновенно тихо. Когда утром выпадал снежок, то он целый день лежал, не отражая следа ни одной человеческой ноги ни на мостовой, ни на тротуаре.
Подойдешь к окну и, под грохот отдаленных выстрелов, смотришь на девственный снег переулка, и вдруг следы… собачьи.
— А, это Цезарь! — обрадуешься.
Следы идут поперек улицы в дом Карзинкина, где заперты ворота, и снова возвращаются к нашим воротам.
А вот и Цезарь. Он деловито бежит к карзинкинским воротам, нюхает фонарный столб и назад. Он один оживляет мертвую улицу.
Эта желтая, крупная, рыжая дворняжка, каких так много на московских улицах, теперь уже старая, пользуется и до сих пор всеобщей любовью, и все ее в округе знают. Цезарь считает долгом службы бросаться на извозчичьих лошадей, громогласно лает и будто бы хватает лошадь за морду, но на самом деле только делает вид. На Большой Дмитровке он обязательно облает вагон трамвая, когда тот начинает двигаться от остановки, и старые кондуктора его приветствуют:
— Цезарь! Цезарь!
Городовые на углу переулка милостиво и ласково относятся к старой собаке, которая обязательно сначала повиляет хвостом перед грозным начальством, а потом уже, получив санкцию, облает трамвай, а иногда издали и автомобиль, которого боится. Сделает свое дело, облает, и, кончив, по своему убеждению, службу, возвращается домой.
Лет двадцать живет Цезарь в переулке. Последние семь лет поселился у меня.
До этого времени он никому не принадлежал, ютился по задним дворам, где дружил с уличными ребятишками и столовался на помойках, всегда счастливо избегая городских сетей, которые раскидывают по утрам ловцы собак. Он боялся даже вида собачьей кареты, где раз ему удалось очутиться и из которой он как-то бежал.
Много лет Цезарь служил доходной статьей дворников и мальчишек.
Каждое воскресенье рано утром обязательно или какой-нибудь мальчишка, или дворник тащил его на веревке на Трубную площадь и продавал кому-нибудь не дешевле рубля.
И каждый понедельник Цезарь возвращался в переулок с перегрызанной веревкой на шее.
Много лет продолжалась эта торговля, до тех пор, когда, наконец, Цезарь попал ко мне.
А случилось это так.
Весной 1907 года, часов в 9 утра, я сидел у себя и работал. Докладывают, что пришел местный околоточный. Принимаю.
— Извините, я к вам с просьбой… Уж извините… Больше не к кому обратиться… Только…
Думая, что у околоточного, славного, добродушного солдата, какая-нибудь нехватка или неприятность, требующая моего заступничества, я предложил ему не стесняться и говорить.
— Вы изволите знать, тут в вашем переулке есть собачка… добрая такая… Цезарем звать… Так что она сама по себе, бесхозяйская, а проживает на дворах… Так вот извольте прочитать, бумага от градоначальства…
— Цезарь? Бумага? Ничего не понимаю!
— Так что он портного немного укусил… Опять пальто изорвал… Тот пожаловался, и вот бумага.
Читаю. Оказывается, предписание пристава: «оную бродячую собаку, именуемую Цезарем, уничтожить».
— Так вот пристав мне и приказал ее уничтожить… Что же, вешать, что ли, я ее буду? Нешто это возможно… Собачка ласковая… А ежели с портным у них… так это промеж себя вышло. Наверное, дразнил собаку, и притом он всегда пьяный…
— Ну, что же я могу сделать?
— Да уж пустяки… Ежели портному, коли к мировому заявит, не больше… трешницы… А может, и так обойдется.
— Ну, что же, вот три рубля!
— Не надо-с, помилуйте! Я и сам бы трешницу-то ему отдал, свою… А ведь собачка-то ласковая… Я не о том… Видите… Нельзя ли на этой бумаге написать, что собака ваша… Тогда, значит, и делу конец… А собачка-то хорошая.
Околоточный быстро повернулся, пошел к двери, отворил и позвал:
— Цезарь! Цезарь!
Никогда не бывавший у меня, Цезарь, боязливо виляя хвостом, подошел и, вытянув лапы, сделал мне, ласково улыбаясь, собачий книксен.
— Вот видите, я его захватил с собой, а он и пришел… Стало быть, судьба!
Я взял бумагу и написал в ответ на предписание об уничтожении собаки следующее:
«Сим удостоверяю, что оная собака, именуемая Цезарь, принадлежит мне и ответственность за нее принимаю на себя, а завтра в городской управе выправлю на имя Цезаря законный вид на проживание в столице и собачий знак отличия для ношения на ошейнике».
Радостный и благодарный околоточный погладил Цезаря, сказал ему «живи, слушайся хозяина», и ушел.
Вот и живет у меня седьмой год Цезарь, несмотря на свой преклонный возраст продолжая лаять на извозчичьих лошадей и на трамвай, но уже не бросаясь на подножки, а только издали, так как раз был сшиблен вагоном и получил перелом ноги.
«Невеста с приданым от 3,000 р. до 300,000 р. адрес: Германия, Берлин, 112. Брачное бюро Александра Блюгера. Желающие сообщают свой адрес и 10 коп. марками на ответ».
— Цезарь! Хочешь получить три тысячи рублей? Цезарь мило улыбнулся и молча утвердительно шевельнул хвостом.
Я вложил в конверт 10-копеечную марку, сделал запрос Александру Блюгеру, прося прислать подробности.
— Цезарь, позволишь за тебя расписаться? Не привлечешь меня к ответственности за подлог?
Цезарь молчаливо согласился.
И я, подписавшись К. Цезарь, написал адрес, опустил письмо и, конечно, забыл этот случай.
Через неделю получаю письмо из Берлина: «Москва, Столешников, 5, кв. 10. Господину К. Цезарю». Читаю письмо на бланке «Международное брачное бюро Александра Блюгера. Текущий счет в дрезденском банке». Подзываю Цезаря и читаю ему следующее.
(Тут же приложена брошюра, в которой бюро Александра Блюгера просит не смешивать его с другими фирмами и сулит золотые горы своим клиентам). Читаю:
«Вы имеете возможность избирать из наших списков одновременно нескольких дам и со всеми избранными вступать в непосредственные сношения и с полной уверенностью можете рассчитывать на достижение счастливого результата»…
«Мы откровенно знакомим вас с личными, семейными и материальными обстоятельствами избранной дамы».
— Цезарь, слышишь?
Цезарь молчал и никакого внимания. «Мы имеем огромные связи в России и за границей во всех слоях общества»…
«Списки дам мы высылаем вам на русском языке»…
«Чтобы предоставить мужчинам большой выбор, мы работаем для дам не только совершенно безвозмездно, но вообще, в интересах мужчин, не жалеем трудов и расходов, чтобы привлечь в число клиенток как можно больше богатых дам. (У нас агенты повсюду.) Для этого нам приходится часто совершать деловые поездки, поддерживать и расширять сношения во всех слоях общества, вознаграждать наших представителей, и сотрудников, и агентов, платить информационным бюро за наведение справок о наших клиентках и т. д., не говоря уже о весьма значительных расходах на объявления, фотографии и т. п.».
Далее следует требование 10 рублей вперед и прилагается вопросный бланк, на который нужно ответить.
Пока я читал, Цезарь уснул, и я уже ответил на бланке по своему усмотрению.
1) Имя, отчество и фамилия? Отв. К. Цезарь.
2) Место жительства?
О. Столешников, 5. Москва.
3) Сколько лет? О. Двадцать два.
4) Национальность? О. Русский.
5) Холост или вдов?. О. Холост.
6) Имеете ли детей и сколько? О.-
7) Сословие, звание, занятие?
О. Числюсь в списках московской городской управы и состою при конторе.
8) Годовой доход и материальное положение? О. Обеспечен.
Ответив на эти вопросы, я разбудил Цезаря и спрашиваю:
— Пошлем десять рубликов?
Цезарь сердито заворчал и уткнулся носом в пол.
Тем не менее, я в тот же день почтой ценным письмом отправил 10 рублей по адресу бюро Александра Блюгера, в Берлин.
Прошло две недели — ответа никакого.
Так и пропали 10 рублей.
Цезарь сердится, когда его спрашиваю:
— Цезарь, жениться хочешь? Ворчит старик и уходит в кухню!
А публикации Александра Блюгера продолжают появляться в газетах; должно быть, «красненькие» так и летят в Берлин, если нет еще каких-нибудь расчетов и доходов у этого
Брачного бюро Александра Блюгера в Берлине!
Впрочем, что же? Получишь ни за что, ни про что десять рублей — выгодно и более безопасно, чем, например,
— Торговать живым товаром и поставлять женщин в дома разврата.
Риску никакого.
Расходы только по публикации, которые окупаются и, по всей вероятности, дают доход, так как простаков в России немало, а обманутый жаловаться постыдится.
Собака — другое дело. Ей нечего стыдиться; пропали 10 рублей, на которые я хотел Цезарю купить новый коврик.
Зато в числе женихов брачного бюро Александра Блюгера в Берлине числится для его невест интересный жених:
— Рыжая собака Цезарь!
ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ
I
В ВОЗДУШНОМ ШАРЕ
В 1883 году, осенью, воздухоплаватель Берг совершал в Москве полеты на монгольфьере, и первый раз я имел удовольствие подниматься с ним. Шар, из какой-то серой материи, напоминающий тряпку, был небольшой и не внушал доверия. Вместо корзины под шаром были обручи, переплетенные веревками с дощечками вместо дна, тоже связанными веревками и редко положенными одна от другой. Вышина корзины — до колена. Приходилось стоя держаться за веревки, а сесть было некуда. Помню, что был очень туманный вечер, уже темнело, а шар плохо наполнялся. Публика, собравшаяся массой на дворе пустыря Мошнина, в Каретном ряду, где теперь сад Щукина, выражала недовольство и требовала полета. Берг, маленький старичок, страшно волновался и вызывал желающих подняться — но охотников не было. Я в это время работал в «Московском листке» и был командирован редакцией описать полет и пришел с опозданием, когда публика уже сердилась: шар был готов к полету, а Берг искал пассажира. Как это случилось — теперь не помню — но я изъявил желание полететь, вскочил в корзину, Берг последовал за мной, и, может быть, боясь, чтобы я не ушел, сразу скомандовал отпускать шар. Рабочие отдали веревки, и шар ринулся вверх, но как-то метнулся в сторону, низ корзины задел за трубу — к счастью, только самым краем, и все обошлось благополучно. Первый момент слышались приветствия толпы, и сразу все смолкло. Я не чувствовал полета вверх, а только видел, что Москва с ее огнями быстро проваливается и, наконец, совершенно исчезла: холодный туман окутал шар. Это было делом нескольких секунд. Было холодно, сыро и совершенно тихо. Впечатление полета осталось навсегда: и до сих пор, закрыв глаза, я могу себе ясно представить первый момент отрыва от земли. Это самое сильное. И не хотелось спускаться на землю — так хорошо было в мертвой тишине воздуха, даже в этой ужасной корзине, не дающей точки опоры. Впрочем, может быть, в этом и была главная прелесть.
II
ПОЛЕТ Д. И. МЕНДЕЛЕЕВА
Полное солнечное затмение наблюдалось в Московской губернии 8 августа 1887 года, и местом для научных наблюдений был избран г. Клин, куда я и прибыл с ночным поездом Николаевской железной дороги, битком набитым москвичами, ехавшими наблюдать затмение.
В четвертом часу утра было еще темно. Я вышел с вокзала и отправился в поле, покрытое толпами народа, окружавшего воздушный шар, качавшийся на темном фоне неба.
— Совсем голова из оперы «Руслан и Людмила».
На востоке небо чисто, и светились розовые, золотистые отблески. А внизу было туманно.
Шар окружен загородкой, и рядом целая баррикада из шпал, на которой стояли аппараты для приготовления водорода и наполнения им шара.
Кругом хлопотали солдаты саперного батальона.
Весь день накануне наполняли шар, но работе мешала буря, рвавшая и ударявшая шар о землю. На шаре надпись: «Русский».
Среди публики бегал рваный мужичонко, торговец трубками для наблюдения затмения, и визжал:
— Покупайте, господа, стеклышки, через минуту затмение начинается.
В 6 часов утра молодой поручик лейб-гвардии саперного батальона А. М. Кованько скомандовал:
— Крепить корзину!
В корзину пристроили барограф, два барометра, бинокли, спектроскоп, электрический фонарь и сигнальную трубу.
С шара предполагалось зарисовать корону солнца, наблюдать движение тени и произвести спектральный анализ.
В 6 часов 25 минут к корзине подошел, встреченный аплодисментами, высокий, немного сутулый, с лежащими по плечам волосами, с проседью и длинной бородой, профессор Дмитрий Иванович Менделеев. В его руках телеграмма, которую он читает:
«На прояснение надежда слаба. Ветер ожидается южный. Срезневский».
Менделеев и Кованько сели в корзину, но намокший шар не поднимается.
Между ними идет разговор. Слышно только, что каждому хочется лететь, и, наконец, г. Кованько уступает просьбам Менделеева и читает ему лекцию об управлении шаром, показывая, что и как делать.
Менделеев целуется с Кованько, который вылезает из корзины. Подходят профессор Краевич, дети профессора и знакомые. Целуются, прощаются…
Начинает быстро темнеть.
Г. Кованько выскакивает из корзины и командует солдатам:
— Отдавай!
Шар рвануло кверху, и, при криках «ура», он исчез в темноте…
Как сейчас, вижу огромную фигуру профессора, его развевающиеся волосы из-под нахлобученной широкополой шляпы… Руки подняты кверху, — он разбирается в веревках…
И сразу исчезает… Делается совершенно темно… Стало холодно и жутко… С некоторыми дамами дурно… Мужики за несколько минут перед этим смеялись:
— Уж больно господа хитры стали, заранее про небесную планиду знают… А никакого затмения и не будет!..
Эти мужики теперь в ужасе бросились бежать почему-то к деревне. Кое-кто лег на землю… Молятся… Причитают… Особенно бабы…
А вдали ревет деревенское стадо. Вороны каркают тревожно и носятся низко надполем…
Жутко и холодно.
III
ПЕРВЫЙ АЭРОПЛАН
Посредине скакового круга стоял большой балаган на колесах, с несколькими навесами из парусины.
Просто-напросто балаган, какие строят по воскресеньям на Сухаревке. Так казалось издали.
Это я видел с трибуны скакового ипподрома.
До начала полета Уточкина было еще долго — и я поехал в парк и вернулся к 7 часам.
Кругом ипподрома толпы народа — даровых зрителей.
«Поднимается! Сейчас полетит… Во-вот!»- слышны крики.
Входя в членскую беседку, я услышал над собой шум и остановился в изумлении:
— Тот самый балаган, который я видел стоящим на скаковом кругу, мчится по воздуху прямо на нас…
— Как живой!
Конечно, я шел сюда смотреть полет Уточкина на аэроплане, конечно, я прочел и пересмотрел в иллюстрациях все об аэропланах, но видеть перед собой несущийся с шумом по воздуху на высоте нескольких сажен над землей громадный балаган — производит ошеломляющее впечатление. И посредине этого балагана сидел человек.
Значит — помещение жилое.
Несущееся по воздуху!
Что-то сказочное!
Оно миновало трибуны, сделало поворот и помчалось над забором, отделяющим скаковой круг от Брестской железной дороги. И ярко обрисовалось на фоне высокого здания.
В профиль оно казалось громадной стрелой с прорезающим воздух острием…
Еще поворот, еще яркий профиль на фоне водокачки — и летящее чудо снова мчится к трибунам… Снова шум, напоминающий шум стрекозы, увеличенной в миллионы раз…
И под этот шум начинает казаться, что, действительно, летит необычная стрекоза…
А знаешь, что этим необычным летящим предметом управляет человек — но не видишь, как управляет, и кажется:
— Оно само летит!..
Но Уточкин показывает, что это «нечто летящее в воздухе» — ничто без него.
Все время приходится бороться с ветром, и, наконец, кажется, на шестом круге ветер осиливает, и быстро мчащийся аэроплан бросает на высокий столб против середины трибун. Многие из публики заметили опасность: еще несколько секунд — полет окончен, аппарат — вдребезги.
— Наносит на столб!..
— Сейчас разобьется!
Но тут исчезает у зрителей летящее чудо, и вырастает душа этого чуда: человек, управляющий полетом.
И в самый опасный момент Уточкин делает движение рукой.
Прекращается шум. Летящий предмет на секунду останавливается в воздухе:
— Сейчас упадет!
Но еще движение рукой, снова шумит мотор, который на секунду остановил Уточкин на полном полете, и направление меняется.
Аэроплан делает движение влево, мимо столба, и поднимается кверху.
Уточкин смотрит на публику. — Ничего! Летим дальше… И снова взмывает выше, и снова делает круг, И впечатление еще сильнее: он прямо летит над зрителями на высоте крыши трибуны и от членской беседки снова несется влево…
Он, наверно, слышит несмолкаемые аплодисменты икрики одобрения и удивления…
Еще два круга — всего 9 — описывает аэроплан и опускается плавно и тихо на траву ипподрома.
Уточкин выходит под гром аплодисментов перед трибуной.
Чествуют победителя над воздухом.
И будет стоять до тех пор, пока не придет человек и не заставит его полететь по воздуху.
ГРАМОТЕИ
Передо мной интереснейший бытовой материал: четыре больших тетради под общим заглавием «Дневник земского начальника».
Дневник состоит из массы цитат, из прошений, докладных записок, жалоб, циркуляров, решений волостных судов, сельских сходов и пр.
Автор дневника — земский начальник одной из южных губерний — вел его за свою службу с 1902 по 1909 год, записывая ежедневно перлы и адаманты поступающих бумаг. Интересно при этом, что с конца 1905 года народная литература сразу изменилась: в ней появилась масса иностранных слов, часто поставленных совершенно не к месту.
Надо заметить, как в старых народных писаниях, так и в новых, знаков препинания почти не наблюдается, вследствие чего нередко искажается смысл.
Выбираю самое характерное.
Донесения урядников:
— …Труп умершего Мерошки находится в нагнутом корпусе на коленках лицом и правой щекой к земле сын ее оказался мертвым и уже без сознания…
— …Имею честь донести Вашему Высокоблагородию, что во владении местного крестьянина Малявки под подкатом на веревке зацепясь за балку повесился труп крестьянина о чем на следах преступления мною произведено следствие после которого злоупотребление не обнаружено.
— …Бывает ли Захаров в пьянстве или других худых делах неизвестно, причем умственные способности имеет совсем тупые…
— …Сотский сказал: не шумите и отойдите; они отошли и продолжая рассказы с выделением скверно-ругательных слов ожидали старосты — ключа пьянства в замке которого сохранялась способность и деятельность по службе единственно к этому.
— …Существует на рогатом скоте болезнь отчего по сие время пало 4 штуки земской управы командировать немедленно скотского врача для осмотра оной и прекращению таковой…
Из практики волостных судов:
— …Отец мой пристрастился к Бахусу и под влиянием паров напитка забрался к адвокату и написал прошение в суд.
— …Крестьянка Бабкова заявила, что Василий Михайлов побил свиное рыло, которое теперь никуда не годится почему просит за рыло присудить 10 рублей.
Приговор сельского схода:
— …Слушали предложение господина земского начальника о наделении племянника Панфила Зиченка Тимофея, рожденного вне брака малоумной сестрой его Палагеей, земельным душевным наделом из общественной нашей земли по выслушании такового и принимая во внимание что в нашем многолюдном селении есть много таких малоумных девиц под видом Палагеи которые ежегодно будут родить сыновей вне брака и каждого общество будет наделять землей, то вся земля должна разойтись на таких рожденных да еще кроме того каждая молодая девушка нарочно будет стараться приобретать себе сыновей вне брака дабы до выхода замуж благоприобрести земельные наделы. А потому, посоветовавшись между собою постановили Панфилу отказать и вне брака рожденного земельным наделом отказать наделять навсегда.
Записка урядника к лавочнику.
— …Василий прошу через подателя сей записки передайте мне одиннадцать рублей взаимообразие которые к 1-му сентября будут вам предоставлены обратно потому как эти деньги нужны сегодня преставить по принадлежности в которых имеется перерасход 24 августа 1904 года и также нелишним попрошу пляшку животкового вина а то до сих пор от происшедшего живот неналичен. Урядник Ш-о. Из прошений и жалоб:
— …Сыновья по нравоучению своей матери стали душить меня…
— …присуждение с меня как виновного в нанесении оскорбления действием истице в ея пользу гражданского безчестия противно понятием науке уголовного права.
— …Прошу привлечь за нанесение как моему дому, так и семейству нарицательного оскорбления.
— …Крестьянка константиновской волости тоже удовы Марье Павленко по иску Николаем Исковым опиляционной кассационной моей жалобы прошения.
— …В 1901 году я держал экзамен в херсонской учительской семинарии и хотя выдержал а не поступил в виду наплыва и остался в недоумении и вздумал другим путем приобрести образование посредством должности писаря т. е. не самой должности, а посредством жалованяя которое назначается писарю о чем и прошу… и т. д.
— …Суд приговорил только оштрафовать одним рублем в пользу волостных сумм тогда когда у волости голова цела не разбита бутылкой а как у меня разбита и окровавлена кровью бутылочного стекла.
— …А виновного прошу наказать законом Николая Хрензеля потому что я сперепугу очень больна…
— Офелия? Патока романтизма, извращающая смысл понятия о целомудрии… Долой белокурый парик!.. Ее помешательство выражено Шекспиром достаточно ясно… Помешательство Офелии вызвано убийством отца рукою человека, который ей нравился — заметь, физически прежде всего, точно так же, как и Гамлету Офелия… Ее сумасшествие произошло на чисто патологической почве… Это ясно из эротических песенок, которые она напевает в четвертом акте, в сцене сумасшествия.
— Офелия должна быть здоровая, кровь с молоком! Грешная, с темпераментом, а не бескровная лимфа по шаблону Гретхен, Луиз и других девственниц не от мира сего… Все ее помыслы прикованы к земле… Точно так же и все остальные лица, кроме Гамлета, который состоит из двух начал: в основе грубый варвар, поступающий несдержанно и коварно, способный на подлоги и преступления, не останавливающийся перед убийством, мстительный и злой. Можно себе представить, что получилось бы из Гамлета, если бы он не был проникнут идеей христианства и отсюда отвлеченной философией…
Этот рассказ Далматов мне прислал в оттисках, с личной, дружеской подписью. В нем тот же герой, говорящий о Гамлете, Володя Румянцев, пишет катехизис актера, в который Далматов, конечно, вкладывает свою душу, свои взгляды. И этот катехизис хорошо бы взять для руководства каждому человеку.
Приведу выдержки:
«Уважай труды других, и тебя будут уважать.
Будучи сытым, не проходи равнодушно мимо голодного. Не сокращай жизни ближнего ненавистью, завистью, обидами и предательством. Облегчай путь начинающим работникам сцены, если они стоят того, поддерживай нуждающихся, больных, немощных и детей. Не кичись богатством, силой и славой — помни, что все преходяще в этом мире.
Не лихоимствуй и не тунеядствуй. Актер, получающий жалованье и недобросовестно относящийся к делу, — тунеядец и вор. Антрепренер, не уплативший жалованья добросовестному актеру, — грабитель.
Не клевещи. Не поддавайся самообману.
Будь чистоплотен душой и телом и не считай себя непогрешимым».
Таков актер Володя Румянцев, в уста которого Далматов вложил свое миросозерцание…
В посмертном дневнике Володи написано:
«Ежедневно я должен был сделать какое-нибудь доброе дело; в конце концов эта потребность до такой степени сделалась органической, что я не мог без этого жить, как без пищи».
Это, безусловно, автобиографические черты Далматова…
Таким я его знал в Саратове, в Пензе, в Воронеже и, наконец, в Москве, в начале 80-х годов, когда он, в полной славе, играл в столичных театрах. Затем Далматова похитил Петербург, и в последний раз в Москве он гастролировал в позапрошлом году. И в эти дни он часто бывал у меня и засиживался, вспоминая старину.
И в эти дни в книге, где записывают памятки мои друзья, он подписал:
«Старый друг юных дней!»
Но по его жизнерадостности он мог бы смело тогда подписаться: «Юный друг старых дней».
ЖЕНИТЬБА ЦЕЗАРЯ
Во время революции 1905 года, когда против Столешникова переулка, у дома генерал-губернатора, стояла пушка, наведенная на Петровку, в переулке было необыкновенно тихо. Когда утром выпадал снежок, то он целый день лежал, не отражая следа ни одной человеческой ноги ни на мостовой, ни на тротуаре.
Подойдешь к окну и, под грохот отдаленных выстрелов, смотришь на девственный снег переулка, и вдруг следы… собачьи.
— А, это Цезарь! — обрадуешься.
Следы идут поперек улицы в дом Карзинкина, где заперты ворота, и снова возвращаются к нашим воротам.
А вот и Цезарь. Он деловито бежит к карзинкинским воротам, нюхает фонарный столб и назад. Он один оживляет мертвую улицу.
Эта желтая, крупная, рыжая дворняжка, каких так много на московских улицах, теперь уже старая, пользуется и до сих пор всеобщей любовью, и все ее в округе знают. Цезарь считает долгом службы бросаться на извозчичьих лошадей, громогласно лает и будто бы хватает лошадь за морду, но на самом деле только делает вид. На Большой Дмитровке он обязательно облает вагон трамвая, когда тот начинает двигаться от остановки, и старые кондуктора его приветствуют:
— Цезарь! Цезарь!
Городовые на углу переулка милостиво и ласково относятся к старой собаке, которая обязательно сначала повиляет хвостом перед грозным начальством, а потом уже, получив санкцию, облает трамвай, а иногда издали и автомобиль, которого боится. Сделает свое дело, облает, и, кончив, по своему убеждению, службу, возвращается домой.
Лет двадцать живет Цезарь в переулке. Последние семь лет поселился у меня.
До этого времени он никому не принадлежал, ютился по задним дворам, где дружил с уличными ребятишками и столовался на помойках, всегда счастливо избегая городских сетей, которые раскидывают по утрам ловцы собак. Он боялся даже вида собачьей кареты, где раз ему удалось очутиться и из которой он как-то бежал.
Много лет Цезарь служил доходной статьей дворников и мальчишек.
Каждое воскресенье рано утром обязательно или какой-нибудь мальчишка, или дворник тащил его на веревке на Трубную площадь и продавал кому-нибудь не дешевле рубля.
И каждый понедельник Цезарь возвращался в переулок с перегрызанной веревкой на шее.
Много лет продолжалась эта торговля, до тех пор, когда, наконец, Цезарь попал ко мне.
А случилось это так.
Весной 1907 года, часов в 9 утра, я сидел у себя и работал. Докладывают, что пришел местный околоточный. Принимаю.
— Извините, я к вам с просьбой… Уж извините… Больше не к кому обратиться… Только…
Думая, что у околоточного, славного, добродушного солдата, какая-нибудь нехватка или неприятность, требующая моего заступничества, я предложил ему не стесняться и говорить.
— Вы изволите знать, тут в вашем переулке есть собачка… добрая такая… Цезарем звать… Так что она сама по себе, бесхозяйская, а проживает на дворах… Так вот извольте прочитать, бумага от градоначальства…
— Цезарь? Бумага? Ничего не понимаю!
— Так что он портного немного укусил… Опять пальто изорвал… Тот пожаловался, и вот бумага.
Читаю. Оказывается, предписание пристава: «оную бродячую собаку, именуемую Цезарем, уничтожить».
— Так вот пристав мне и приказал ее уничтожить… Что же, вешать, что ли, я ее буду? Нешто это возможно… Собачка ласковая… А ежели с портным у них… так это промеж себя вышло. Наверное, дразнил собаку, и притом он всегда пьяный…
— Ну, что же я могу сделать?
— Да уж пустяки… Ежели портному, коли к мировому заявит, не больше… трешницы… А может, и так обойдется.
— Ну, что же, вот три рубля!
— Не надо-с, помилуйте! Я и сам бы трешницу-то ему отдал, свою… А ведь собачка-то ласковая… Я не о том… Видите… Нельзя ли на этой бумаге написать, что собака ваша… Тогда, значит, и делу конец… А собачка-то хорошая.
Околоточный быстро повернулся, пошел к двери, отворил и позвал:
— Цезарь! Цезарь!
Никогда не бывавший у меня, Цезарь, боязливо виляя хвостом, подошел и, вытянув лапы, сделал мне, ласково улыбаясь, собачий книксен.
— Вот видите, я его захватил с собой, а он и пришел… Стало быть, судьба!
Я взял бумагу и написал в ответ на предписание об уничтожении собаки следующее:
«Сим удостоверяю, что оная собака, именуемая Цезарь, принадлежит мне и ответственность за нее принимаю на себя, а завтра в городской управе выправлю на имя Цезаря законный вид на проживание в столице и собачий знак отличия для ношения на ошейнике».
Радостный и благодарный околоточный погладил Цезаря, сказал ему «живи, слушайся хозяина», и ушел.
Вот и живет у меня седьмой год Цезарь, несмотря на свой преклонный возраст продолжая лаять на извозчичьих лошадей и на трамвай, но уже не бросаясь на подножки, а только издали, так как раз был сшиблен вагоном и получил перелом ноги.
* * *
В конце сентября, в одно из воскресений, сижу один и читаю газеты. Цезарь расположился рядом, на полу, и умильно смотрит на меня. Попадается объявление:«Невеста с приданым от 3,000 р. до 300,000 р. адрес: Германия, Берлин, 112. Брачное бюро Александра Блюгера. Желающие сообщают свой адрес и 10 коп. марками на ответ».
— Цезарь! Хочешь получить три тысячи рублей? Цезарь мило улыбнулся и молча утвердительно шевельнул хвостом.
Я вложил в конверт 10-копеечную марку, сделал запрос Александру Блюгеру, прося прислать подробности.
— Цезарь, позволишь за тебя расписаться? Не привлечешь меня к ответственности за подлог?
Цезарь молчаливо согласился.
И я, подписавшись К. Цезарь, написал адрес, опустил письмо и, конечно, забыл этот случай.
Через неделю получаю письмо из Берлина: «Москва, Столешников, 5, кв. 10. Господину К. Цезарю». Читаю письмо на бланке «Международное брачное бюро Александра Блюгера. Текущий счет в дрезденском банке». Подзываю Цезаря и читаю ему следующее.
(Тут же приложена брошюра, в которой бюро Александра Блюгера просит не смешивать его с другими фирмами и сулит золотые горы своим клиентам). Читаю:
«Вы имеете возможность избирать из наших списков одновременно нескольких дам и со всеми избранными вступать в непосредственные сношения и с полной уверенностью можете рассчитывать на достижение счастливого результата»…
«Мы откровенно знакомим вас с личными, семейными и материальными обстоятельствами избранной дамы».
— Цезарь, слышишь?
Цезарь молчал и никакого внимания. «Мы имеем огромные связи в России и за границей во всех слоях общества»…
«Списки дам мы высылаем вам на русском языке»…
«Чтобы предоставить мужчинам большой выбор, мы работаем для дам не только совершенно безвозмездно, но вообще, в интересах мужчин, не жалеем трудов и расходов, чтобы привлечь в число клиенток как можно больше богатых дам. (У нас агенты повсюду.) Для этого нам приходится часто совершать деловые поездки, поддерживать и расширять сношения во всех слоях общества, вознаграждать наших представителей, и сотрудников, и агентов, платить информационным бюро за наведение справок о наших клиентках и т. д., не говоря уже о весьма значительных расходах на объявления, фотографии и т. п.».
Далее следует требование 10 рублей вперед и прилагается вопросный бланк, на который нужно ответить.
Пока я читал, Цезарь уснул, и я уже ответил на бланке по своему усмотрению.
1) Имя, отчество и фамилия? Отв. К. Цезарь.
2) Место жительства?
О. Столешников, 5. Москва.
3) Сколько лет? О. Двадцать два.
4) Национальность? О. Русский.
5) Холост или вдов?. О. Холост.
6) Имеете ли детей и сколько? О.-
7) Сословие, звание, занятие?
О. Числюсь в списках московской городской управы и состою при конторе.
8) Годовой доход и материальное положение? О. Обеспечен.
Ответив на эти вопросы, я разбудил Цезаря и спрашиваю:
— Пошлем десять рубликов?
Цезарь сердито заворчал и уткнулся носом в пол.
Тем не менее, я в тот же день почтой ценным письмом отправил 10 рублей по адресу бюро Александра Блюгера, в Берлин.
Прошло две недели — ответа никакого.
Так и пропали 10 рублей.
Цезарь сердится, когда его спрашиваю:
— Цезарь, жениться хочешь? Ворчит старик и уходит в кухню!
А публикации Александра Блюгера продолжают появляться в газетах; должно быть, «красненькие» так и летят в Берлин, если нет еще каких-нибудь расчетов и доходов у этого
Брачного бюро Александра Блюгера в Берлине!
Впрочем, что же? Получишь ни за что, ни про что десять рублей — выгодно и более безопасно, чем, например,
— Торговать живым товаром и поставлять женщин в дома разврата.
Риску никакого.
Расходы только по публикации, которые окупаются и, по всей вероятности, дают доход, так как простаков в России немало, а обманутый жаловаться постыдится.
Собака — другое дело. Ей нечего стыдиться; пропали 10 рублей, на которые я хотел Цезарю купить новый коврик.
Зато в числе женихов брачного бюро Александра Блюгера в Берлине числится для его невест интересный жених:
— Рыжая собака Цезарь!
ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ
I
В ВОЗДУШНОМ ШАРЕ
В 1883 году, осенью, воздухоплаватель Берг совершал в Москве полеты на монгольфьере, и первый раз я имел удовольствие подниматься с ним. Шар, из какой-то серой материи, напоминающий тряпку, был небольшой и не внушал доверия. Вместо корзины под шаром были обручи, переплетенные веревками с дощечками вместо дна, тоже связанными веревками и редко положенными одна от другой. Вышина корзины — до колена. Приходилось стоя держаться за веревки, а сесть было некуда. Помню, что был очень туманный вечер, уже темнело, а шар плохо наполнялся. Публика, собравшаяся массой на дворе пустыря Мошнина, в Каретном ряду, где теперь сад Щукина, выражала недовольство и требовала полета. Берг, маленький старичок, страшно волновался и вызывал желающих подняться — но охотников не было. Я в это время работал в «Московском листке» и был командирован редакцией описать полет и пришел с опозданием, когда публика уже сердилась: шар был готов к полету, а Берг искал пассажира. Как это случилось — теперь не помню — но я изъявил желание полететь, вскочил в корзину, Берг последовал за мной, и, может быть, боясь, чтобы я не ушел, сразу скомандовал отпускать шар. Рабочие отдали веревки, и шар ринулся вверх, но как-то метнулся в сторону, низ корзины задел за трубу — к счастью, только самым краем, и все обошлось благополучно. Первый момент слышались приветствия толпы, и сразу все смолкло. Я не чувствовал полета вверх, а только видел, что Москва с ее огнями быстро проваливается и, наконец, совершенно исчезла: холодный туман окутал шар. Это было делом нескольких секунд. Было холодно, сыро и совершенно тихо. Впечатление полета осталось навсегда: и до сих пор, закрыв глаза, я могу себе ясно представить первый момент отрыва от земли. Это самое сильное. И не хотелось спускаться на землю — так хорошо было в мертвой тишине воздуха, даже в этой ужасной корзине, не дающей точки опоры. Впрочем, может быть, в этом и была главная прелесть.
II
ПОЛЕТ Д. И. МЕНДЕЛЕЕВА
Полное солнечное затмение наблюдалось в Московской губернии 8 августа 1887 года, и местом для научных наблюдений был избран г. Клин, куда я и прибыл с ночным поездом Николаевской железной дороги, битком набитым москвичами, ехавшими наблюдать затмение.
В четвертом часу утра было еще темно. Я вышел с вокзала и отправился в поле, покрытое толпами народа, окружавшего воздушный шар, качавшийся на темном фоне неба.
— Совсем голова из оперы «Руслан и Людмила».
На востоке небо чисто, и светились розовые, золотистые отблески. А внизу было туманно.
Шар окружен загородкой, и рядом целая баррикада из шпал, на которой стояли аппараты для приготовления водорода и наполнения им шара.
Кругом хлопотали солдаты саперного батальона.
Весь день накануне наполняли шар, но работе мешала буря, рвавшая и ударявшая шар о землю. На шаре надпись: «Русский».
Среди публики бегал рваный мужичонко, торговец трубками для наблюдения затмения, и визжал:
— Покупайте, господа, стеклышки, через минуту затмение начинается.
В 6 часов утра молодой поручик лейб-гвардии саперного батальона А. М. Кованько скомандовал:
— Крепить корзину!
В корзину пристроили барограф, два барометра, бинокли, спектроскоп, электрический фонарь и сигнальную трубу.
С шара предполагалось зарисовать корону солнца, наблюдать движение тени и произвести спектральный анализ.
В 6 часов 25 минут к корзине подошел, встреченный аплодисментами, высокий, немного сутулый, с лежащими по плечам волосами, с проседью и длинной бородой, профессор Дмитрий Иванович Менделеев. В его руках телеграмма, которую он читает:
«На прояснение надежда слаба. Ветер ожидается южный. Срезневский».
Менделеев и Кованько сели в корзину, но намокший шар не поднимается.
Между ними идет разговор. Слышно только, что каждому хочется лететь, и, наконец, г. Кованько уступает просьбам Менделеева и читает ему лекцию об управлении шаром, показывая, что и как делать.
Менделеев целуется с Кованько, который вылезает из корзины. Подходят профессор Краевич, дети профессора и знакомые. Целуются, прощаются…
Начинает быстро темнеть.
Г. Кованько выскакивает из корзины и командует солдатам:
— Отдавай!
Шар рвануло кверху, и, при криках «ура», он исчез в темноте…
Как сейчас, вижу огромную фигуру профессора, его развевающиеся волосы из-под нахлобученной широкополой шляпы… Руки подняты кверху, — он разбирается в веревках…
И сразу исчезает… Делается совершенно темно… Стало холодно и жутко… С некоторыми дамами дурно… Мужики за несколько минут перед этим смеялись:
— Уж больно господа хитры стали, заранее про небесную планиду знают… А никакого затмения и не будет!..
Эти мужики теперь в ужасе бросились бежать почему-то к деревне. Кое-кто лег на землю… Молятся… Причитают… Особенно бабы…
А вдали ревет деревенское стадо. Вороны каркают тревожно и носятся низко надполем…
Жутко и холодно.
III
ПЕРВЫЙ АЭРОПЛАН
Посредине скакового круга стоял большой балаган на колесах, с несколькими навесами из парусины.
Просто-напросто балаган, какие строят по воскресеньям на Сухаревке. Так казалось издали.
Это я видел с трибуны скакового ипподрома.
До начала полета Уточкина было еще долго — и я поехал в парк и вернулся к 7 часам.
Кругом ипподрома толпы народа — даровых зрителей.
«Поднимается! Сейчас полетит… Во-вот!»- слышны крики.
Входя в членскую беседку, я услышал над собой шум и остановился в изумлении:
— Тот самый балаган, который я видел стоящим на скаковом кругу, мчится по воздуху прямо на нас…
— Как живой!
Конечно, я шел сюда смотреть полет Уточкина на аэроплане, конечно, я прочел и пересмотрел в иллюстрациях все об аэропланах, но видеть перед собой несущийся с шумом по воздуху на высоте нескольких сажен над землей громадный балаган — производит ошеломляющее впечатление. И посредине этого балагана сидел человек.
Значит — помещение жилое.
Несущееся по воздуху!
Что-то сказочное!
Оно миновало трибуны, сделало поворот и помчалось над забором, отделяющим скаковой круг от Брестской железной дороги. И ярко обрисовалось на фоне высокого здания.
В профиль оно казалось громадной стрелой с прорезающим воздух острием…
Еще поворот, еще яркий профиль на фоне водокачки — и летящее чудо снова мчится к трибунам… Снова шум, напоминающий шум стрекозы, увеличенной в миллионы раз…
И под этот шум начинает казаться, что, действительно, летит необычная стрекоза…
А знаешь, что этим необычным летящим предметом управляет человек — но не видишь, как управляет, и кажется:
— Оно само летит!..
Но Уточкин показывает, что это «нечто летящее в воздухе» — ничто без него.
Все время приходится бороться с ветром, и, наконец, кажется, на шестом круге ветер осиливает, и быстро мчащийся аэроплан бросает на высокий столб против середины трибун. Многие из публики заметили опасность: еще несколько секунд — полет окончен, аппарат — вдребезги.
— Наносит на столб!..
— Сейчас разобьется!
Но тут исчезает у зрителей летящее чудо, и вырастает душа этого чуда: человек, управляющий полетом.
И в самый опасный момент Уточкин делает движение рукой.
Прекращается шум. Летящий предмет на секунду останавливается в воздухе:
— Сейчас упадет!
Но еще движение рукой, снова шумит мотор, который на секунду остановил Уточкин на полном полете, и направление меняется.
Аэроплан делает движение влево, мимо столба, и поднимается кверху.
Уточкин смотрит на публику. — Ничего! Летим дальше… И снова взмывает выше, и снова делает круг, И впечатление еще сильнее: он прямо летит над зрителями на высоте крыши трибуны и от членской беседки снова несется влево…
Он, наверно, слышит несмолкаемые аплодисменты икрики одобрения и удивления…
Еще два круга — всего 9 — описывает аэроплан и опускается плавно и тихо на траву ипподрома.
Уточкин выходит под гром аплодисментов перед трибуной.
Чествуют победителя над воздухом.
* * *
На зеленой траве круга стоит большой балаган на колесах с несколькими навесами из парусины.И будет стоять до тех пор, пока не придет человек и не заставит его полететь по воздуху.
ГРАМОТЕИ
Передо мной интереснейший бытовой материал: четыре больших тетради под общим заглавием «Дневник земского начальника».
Дневник состоит из массы цитат, из прошений, докладных записок, жалоб, циркуляров, решений волостных судов, сельских сходов и пр.
Автор дневника — земский начальник одной из южных губерний — вел его за свою службу с 1902 по 1909 год, записывая ежедневно перлы и адаманты поступающих бумаг. Интересно при этом, что с конца 1905 года народная литература сразу изменилась: в ней появилась масса иностранных слов, часто поставленных совершенно не к месту.
Надо заметить, как в старых народных писаниях, так и в новых, знаков препинания почти не наблюдается, вследствие чего нередко искажается смысл.
Выбираю самое характерное.
Донесения урядников:
— …Труп умершего Мерошки находится в нагнутом корпусе на коленках лицом и правой щекой к земле сын ее оказался мертвым и уже без сознания…
— …Имею честь донести Вашему Высокоблагородию, что во владении местного крестьянина Малявки под подкатом на веревке зацепясь за балку повесился труп крестьянина о чем на следах преступления мною произведено следствие после которого злоупотребление не обнаружено.
— …Бывает ли Захаров в пьянстве или других худых делах неизвестно, причем умственные способности имеет совсем тупые…
— …Сотский сказал: не шумите и отойдите; они отошли и продолжая рассказы с выделением скверно-ругательных слов ожидали старосты — ключа пьянства в замке которого сохранялась способность и деятельность по службе единственно к этому.
— …Существует на рогатом скоте болезнь отчего по сие время пало 4 штуки земской управы командировать немедленно скотского врача для осмотра оной и прекращению таковой…
Из практики волостных судов:
— …Отец мой пристрастился к Бахусу и под влиянием паров напитка забрался к адвокату и написал прошение в суд.
— …Крестьянка Бабкова заявила, что Василий Михайлов побил свиное рыло, которое теперь никуда не годится почему просит за рыло присудить 10 рублей.
Приговор сельского схода:
— …Слушали предложение господина земского начальника о наделении племянника Панфила Зиченка Тимофея, рожденного вне брака малоумной сестрой его Палагеей, земельным душевным наделом из общественной нашей земли по выслушании такового и принимая во внимание что в нашем многолюдном селении есть много таких малоумных девиц под видом Палагеи которые ежегодно будут родить сыновей вне брака и каждого общество будет наделять землей, то вся земля должна разойтись на таких рожденных да еще кроме того каждая молодая девушка нарочно будет стараться приобретать себе сыновей вне брака дабы до выхода замуж благоприобрести земельные наделы. А потому, посоветовавшись между собою постановили Панфилу отказать и вне брака рожденного земельным наделом отказать наделять навсегда.
Записка урядника к лавочнику.
— …Василий прошу через подателя сей записки передайте мне одиннадцать рублей взаимообразие которые к 1-му сентября будут вам предоставлены обратно потому как эти деньги нужны сегодня преставить по принадлежности в которых имеется перерасход 24 августа 1904 года и также нелишним попрошу пляшку животкового вина а то до сих пор от происшедшего живот неналичен. Урядник Ш-о. Из прошений и жалоб:
— …Сыновья по нравоучению своей матери стали душить меня…
— …присуждение с меня как виновного в нанесении оскорбления действием истице в ея пользу гражданского безчестия противно понятием науке уголовного права.
— …Прошу привлечь за нанесение как моему дому, так и семейству нарицательного оскорбления.
— …Крестьянка константиновской волости тоже удовы Марье Павленко по иску Николаем Исковым опиляционной кассационной моей жалобы прошения.
— …В 1901 году я держал экзамен в херсонской учительской семинарии и хотя выдержал а не поступил в виду наплыва и остался в недоумении и вздумал другим путем приобрести образование посредством должности писаря т. е. не самой должности, а посредством жалованяя которое назначается писарю о чем и прошу… и т. д.
— …Суд приговорил только оштрафовать одним рублем в пользу волостных сумм тогда когда у волости голова цела не разбита бутылкой а как у меня разбита и окровавлена кровью бутылочного стекла.
— …А виновного прошу наказать законом Николая Хрензеля потому что я сперепугу очень больна…