Страница:
Без сомнения, нам скажут, что расстояние между творцом и его творением неизмеримо; что сосуд не вправе спрашивать сделавшего его горшечника: почему ты сделал меня таким? Но если расстояние между творцом и его творением неизмеримо, если между ними нет никакого соответствия, то какие же отношения могут существовать между ними? Если бог бестелесен, то как может он действовать на тела и как телесные существа могут действовать на него, оскорблять его, нарушать его покой, вызывать в нем гнев? Если человек по отношению к богу представляет лишь глиняный сосуд, то этот сосуд вовсе не обязан возносить молитвы или благодарение горшечнику за форму, которую он ему придал. Если же горшечник сердится на свой сосуд за то, что придал последнему плохую форму или сделал его непригодным для первоначально предназначавшейся ему цели, то такому горшечнику, если только он не безрассуден, следует винить самого себя за недостатки этого сосуда; он может, конечно, сломать сосуд, и последний не в состоянии помешать ему в этом, так как не имеет средств смягчить его гнев и вынужден подчиниться своему жребию, но горшечник был бы совершенно безрассудным, если бы решил наказать свой сосуд, вместо того чтобы переделать его и придать ему желательную форму.
Мы видим, таким образом, что соотношение между человеком и богом такое же, как между камнем и богом. Но если бог ничем не обязан людям, если он не должен обнаруживать по отношению к ним ни справедливости, ни доброты, то и люди со своей стороны ничем не обязаны ему. Как мы знаем, отношения между всякими существами взаимны; обязанности людей по отношению друг к другу основываются на их взаимных потребностях; если бог не нуждается в людях, то он ничего не должен им и люди не могут оскорбить его. Авторитет бога может основываться лишь на добре, которое он творит людям, а обязанности людей по отношению к богу не могут иметь других побудительных причин, кроме надежды на счастье, которое они ожидают от него; если он не должен дать им этого счастья, то все их отношения с ним прекращаются и их обязанности по отношению к нему перестают существовать. Таким образом, с какой бы стороны ни подходить к теологической системе, она уничтожает сама себя. Поймет ли когда-нибудь теология, что, чем более усердны ее попытки превознести своего бога и его величие, тем более непонятным для нас становится последний; чем более принижается и удаляется от бога человек, тем более ослабевают отношения, которые, по ее предположениям существуют между богом и человеком? Если владыка природы есть бесконечное, совершенно отличное от нас существо, если человек для него не лучше тли или комка грязи, то ясно, что между столь несходными существами не может существовать моральных отношений, и еще более ясно, что созданный богом сосуд не может рассуждать относительно него.
Однако всякий религиозный культ основывается на отношениях между человеком и богом. Между тем вес' религии на земле имеют в качестве основы идею деспотического бога; но разве Деспотизм не представляет собой несправедливой и неразумной власти? Приписывать божеству подобного рода власть - не значит ли это подкапываться под его благость, справедливость, бесконечную мудрость? Наблюдая бедствия, от которых они так часто страдают на земле, и не будучи в состоянии понять, чем они навлекли на себя гнев божий, люди всегда должны были думать, что владыка природы - это какой-то султан, который не имеет никаких обязанностей по отношению к своим подданным: он не обязан отчитываться перед ними, не должен сообразовываться с законами, не подчинен сам правилам, предписываемым им другим, а, следовательно, может быть несправедливым и имеет право безграничной мести. Наконец, теологи утверждают, что бог мог бы уничтожить мир и ввергнуть его обратно в хаос, из которого его извлекла божественная мудрость; между тем эти самые теологи указывают нам на чудесный порядок и гармонию мира как на убедительнейшее доказательство существования бога. "Мы постигаем по крайней мере, - говорит доктор Гастрел3, - что бог мог бы разрушить вселенную и погрузить ее в хаос". (Апология столь же естественной, сколь и основанной на откровении религии".)
Одним словом, среди качеств, приписываемых богу теологией, имеется и исключительная привилегия действовать вопреки всем законам природы и разума, между тем как именно на его разуме, справедливости, мудрости, верности принятым обязательствам желают основать наше почитание его и нравственный долг. Что за океан противоречий! Существо, которое может все и ничем не обязано никому; которое в своих извечных повелениях может избрать людей или отвергнуть их, предназначить им счастье или несчастье; которое вправе сделать из них игрушки своей прихоти и нанести им без всякой причины страдания; которое может даже уничтожить и разрушить вселенную,- что такое подобное существо, как не тиран или демон? Есть ли что-нибудь отвратительнее следствий, вытекающих из возмутительных представлений о боге, существующих у тех лиц, которые призывают нас любить его, служить и подражать ему, повиноваться его приказаниям? Не в тысячу ли раз лучше было бы зависеть от слепой материи, от лишенной разума природы, от случая или небытия, от деревянного или каменного идола, чем от бога, ставящего, как мы видим, ловушки людям, побуждающего их грешить, дозволяющего им совершать преступления, которым он мог бы помешать,- и все это лишь для того, чтобы иметь варварское удовольствие наказывать их без всякой меры, без всякой пользы для самого себя, без предоставления им возможности исправиться и без того, чтобы их пример служил исправлению других людей? Мысль о подобном существе неизбежно должна переполнять душу мрачным страхом; конечно, боясь его власти, мы будем рабски поклоняться ему, называя его благим, льстя ему и обезоруживая его злобу; но было бы совершенно противоестественно, если бы мы полюбили подобного бога, зная, что он ничем не обязан нам, что он вправе быть несправедливым, что он может наказать свои творения за злоупотребление предоставленной им свободой или же за то, что они лишены благодати, в которой он им отказал.
Таким образом, предположение, что бог не связан по отношению к нам никакими правилами, подкапывает самые основы всякого религиозного культа. Теология, утверждающая, что бог мог создать людей, чтобы навеки сделать их несчастными, рисует нам какого-то злокозненного духа, злоба которого безмерна, бесконечно превосходя жестокость самых свирепых людей. Между тем таков бог, которого имеют бесстыдство предлагать в качестве образца для человеческого рода! Таково божество, которому поклоняются даже народы, кичащиеся своей особенной просвещенностью!
Между тем с помощью морального облика божества, то есть его благости, мудрости, справедливости, его любви к порядку, желают обосновать нашу мораль, или науку об обязанностях, связывающих между собой людей; но так как совершенство и благость божества весьма часто опровергаются фактами, свидетельствующими о его злобе, несправедливости и жестокости, то приходится признать, что это божество капризно, изменчиво и непостоянно в своем поведении, часто находясь в противоречии с самим собой. Действительно, оно то благоприятствует человеческому роду, то готово вредить ему; то стоит на стороне разума и счастья общества, то запрещает пользоваться разумом, относится враждебно ко всякой добродетели и с радостью взирает на смуты в обществе. Однако подавленные страхом люди не осмеливаются ни сознаться, что их бог несправедлив и зол, ни понять, что он позволяет им быть такими же; они довольствуются мыслью, что все совершаемое ими - якобы согласно его повелениям или с целью угодить ему - всегда хорошо, как бы пагубно оно ни казалось с точки зрения разума. Люди наделяют бога правом творить справедливое и несправедливое, превращать добро в зло и зло в добро, истину в ложь и ложь в истину - одним словом, приписывают ему право изменять вечную сущность вещей; они считают этого бога стоящим над законами природы, разума, добродетели; они думают, что никогда не поступают дурно, следуя его нелепейшим предписаниям, резко противоречащим морали и здравому смыслу и крайне вредным для спокойствия общества. При наличии таких принципов не приходится поражаться тем ужасам, которые творила на земле религия. Самая жестокая религия была и самой последовательной. Господствующая ныне в Европе религия, несомненно, причинила больше опустошений и бедствий, чем всякое другое известное нам религиозное суеверие; в этом отношении она лишь следовала своим принципам. Можно сколько угодно проповедовать терпимость и кротость во имя деспотического бога, ревниво требующего монопольного поклонения себе, настаивающего на признании некоторых определенных догматов, жестоко наказывающего за ложные взгляды и требующего усердия от своих почитателей, но при таком боге всякий последовательный человек должен стать нетерпимым фанатиком. Современная теология благодаря приписываемому ей значению - это тонкий яд, способный заразить все. Углубившись в метафизические умозрения, современные теологи стали систематическими проповедниками нелепости и злобы; после того как их отвратительные представления о божестве получили признание, им невозможно было доказать, что они должны быть гуманными, справедливыми, миролюбивыми, кроткими, терпимыми; они утверждали и доказывали, что эти человеческие и социальные добродетели непригодны в вопросах религии и являются изменой и преступлением в глазах царя небесного, для которого необходимо пожертвовать всем, основывая Мораль на Мало соответствующем требованиям нравственности облике бога, не отличающегося постоянством поведения, человек никогда не может определить своих обязанностей ни по отношению к богу, ни по отношению к самому себе, ни по отношению к другим людям. Поэтому было крайне пагубно убедить его, что существует превосходящая природу сила, пред которой должен смолкнуть разум и ради которой, желая быть счастливым, надо пожертвовать здесь, на земле, всем. Мнимые повеления этой силы и ее пример неизбежным образом должны были иметь большее значение, чем предписания человеческой морали; поклонники бога могли прислушиваться к голосу природы и здравого смысла лишь тогда, когда он случайно согласовался с прихотями их бога, которому приписали способность уничтожать неизменные отношения всех вещей, превращать разум в неразумие, справедливость в несправедливость и даже преступление в добродетель. Под влиянием этих идей религиозный человек никогда не анализирует повелений и поведения небесного деспота согласно правилам здравого смысла; любой фанатик, который заявит, что он послан богом и уполномочен им толковать его повеления, будет иметь право толкнуть верующего человека на безрассудство и преступление: первая обязанность верующего - всегда безропотно повиноваться богу.
Таковы роковые и неизбежные следствия приписываемого божеству морального облика и учения, требующего от людей слепого повиновения абсолютному владыке, произвол и прихоть которого определяют все обязанности. Те, кто впервые дерзнули сказать людям, что в вопросах религии они не смеют ни обращаться к своему разуму, ни считаться с интересами общества, имели, очевидно, целью сделать из них игрушки или орудия своей собственной злобы. В этом коренном заблуждении берут начало все странности различных религий, их кровавое безумие, бесчеловечные гонения, так часто бывшие гибельными для народов, - одним словом, все те ужасные трагедии, причиной и предлогом которых было имя всевышнего. Всякий раз, когда хотели внести раздор в отношения людей друг с другом, им внушали, что этого требует бог. Таким образом, сами теологи постарались оклеветать и ославить призрак, вознесенный ими во имя их интересов над обломками человеческого разума и плохо изученной природой, в тысячу раз превосходящей тиранического бога, которого делают ненавистным для всякого добродетельного человека, думая превознести и прославить его. Именно сами теологи разрушают собственный идол, приписывая ему бесчисленные противоречивые качества; именно они, как это будет еще показано в дальнейшем, подкапываются под основы морали, строя ее на идее о непостоянном и капризном боге, гораздо чаще несправедливом и жестоком, чем благом. Именно они уничтожают мораль, требуя от людей кровопролития и варварских преступлений во имя владыки вселенной и запрещая им прибегать к разуму, который один должен был бы определять их поведение и идеи.
Но допустим на минуту, что бог обладает всеми человеческими добродетелями в бесконечной степени; мы должны будем в этом случае признать, что он не может соединять их с метафизическими, теологическими и отрицательными атрибутами, о которых мы уже говорили. Если бог есть чистый дух, то может ли он действовать подобно человеку, являющемуся телесным существом? Чистый дух не видит ничего; он не слышит ни наших молитв, ни наших воплей; лишенный органов, вызывающих в нас чувство сострадания, он не может сжалиться над нашими бедствиями; он не неизменен, если его настроения могут меняться; он не бесконечен, если природа существует наряду с ним и отдельно от него; он не всемогущ, если не предвидит совершающихся в мире зол и беспорядков или терпит их; он не вездесущ, если не находится в совершающем грех человеке или покидает его, когда тот совершает грех. Таким образом, как бы ни рассматривать этого бога, приписываемые ему человеческие качества неизбежно уничтожают друг друга; к тому же они никак не могут существовать вместе со сверхъестественными атрибутами, которые приписывает богу теология.
Что касается так называемого откровения воли божьей, то оно не только не является доказательством его благости, или любви к людям, но, наоборот, свидетельствует о его злобе. Действительно, всякое откровение предполагает, что божество в течение долгого времени могло не сообщать человечеству знания самых важных для его счастья истин. Кроме того, сообщение этого откровения кучке избранников свидетельствует о несправедливой пристрастности этого божества, мало совместимой с представлением о благости отца человеческого рода. Далее, учение об откровении противоречит представлению о божественной неизменности, так как оно означает, что бог сначала был равнодушен к тому, что люди не знали его воли, а затем захотел, чтобы они узнали ее. Наконец, это откровение противоречит всем понятиям о справедливости и благости бога, которого называют неизменным и который мог бы без всяких откровений и чудес просвещать и убеждать людей, внушая им желательные ему идеи,- одним словом, мог бы вполне располагать их умами и сердцами. Но что сказали бы мы, если бы захотели подробно рассмотреть все мнимые откровения, якобы данные людям! Мы увидели бы, что этот бог рассказывает сказки, недостойные мудрого существа, поступает вопреки естественным понятиям о справедливости, возвещает лишь загадочные и непонятные прорицания, изображает самого себя в облике, несовместимом с его бесконечными совершенствами, требует каких-то пустячных вещей, унижающих его в глазах разума, и нарушает установленный им в природе порядок, чтобы убедить людей, которых он, однако, никак не может заставить усвоить желательные ему взгляды, чувства, поведение. Мы нашли бы, наконец, что этот бог всегда появлялся лишь для того, чтобы возвещать необъяснимые таинства, непонятные догматы, нелепые обряды, ввергать человеческий ум в трепет и смущение и особенно давать людям неиссякаемый источник для раздоров. Ясно, что всякое откровение, которое непонятно или в котором речь идет о тайнах, не может быть делом разумного и мудрого существа; если такое существо говорит, то для того, конечно, чтобы быть понятым теми, кому оно хочет открыться. Говорить для того, чтобы не быть понятым, может только безумное и злонамеренное существо. Поэтому ясно, что так называемые тайны жрецов выдуманы ими, чтобы скрыть свои собственные противоречия и свое полное незнание сущности божества. Они сразу покончили со всеми затруднениями, говоря: это тайна. Впрочем, в их интересах было, чтобы люди ничего не понимали в мнимой науке, обладателями которой они объявили себя.
Мы видим, таким образом, что теологические идеи о божестве всегда смутны, противоречивы и неизбежно пагубны для спокойствия людей. Эти темные понятия и туманные спекуляции были бы довольно безобидны, если бы люди не придавали такого значения своим фантазиям о неизвестном существе, от которого они якобы зависят, и не извлекали из таких фантазий пагубных для себя выводов. Так как у них никогда не будет постоянного и общего критерия для определения этого существа, созданного посредством сочетания самых разнообразных и разнородных представлений, то они никогда не сумеют сговориться и столковаться насчет него. Этим объясняется неизбежное разнообразие религиозных взглядов, которые всегда служили поводом для бессмысленных раздоров, всегда считались весьма важными и от которых, следовательно, зависело спокойствие народов. Обладатель пылкого темперамента не признает бога флегматичного и спокойного человека; слабый, желчный, недовольный человек будет представлять себе бога иначе, чем брызжущий весельем и довольством, наслаждающийся покоем здоровяк. Добрый, справедливый, сострадательный и мягкий человек будет рисовать себе бога иначе, чем суровый и непреклонный мизантроп. Всякий индивид будет представлять себе бога согласно своему собственному образу жизни, своим мыслям и чувствам. Мудрый, честный и рассудительный человек никогда не сумеет представить себе, чтобы бог мог быть жестоким и неразумным. Но так как при создании богов главную роль играло чувство страха, а представления о них постоянно сопровождались ощущением ужаса, то имя бога всегда заставляло людей трепетать; оно вызывало в их уме печальные и скорбные мысли, то ввергая их в беспокойство, то воспламеняя их воображение. Вековой опыт доказывает нам, что это лишенное определенного смысла слово, ставшее для человечества важнее всего, распространяет повсюду ужас и безрассудство, производит в умах величайшие опустошения. Ясно, что постоянный страх - без сомнения, неприятнейшее из чувств - может под конец испортить самых сдержанных людей.
Если бы какой-нибудь мизантроп, движимый ненавистью к человечеству, захотел внести смятение в его ряды, то вряд ли он мог бы найти более действенное средство, чем заставить людей постоянно думать о существе, не только неизвестном, но совершенно недоступном познанию, о существе, на которое он, однако, указал бы им как на средоточие всех их помыслов, образец и единственную цель всех их поступков, предмет всех их исследований, более важный, чем жизнь, так как их настоящее и будущее блаженство неизбежно должно зависеть от него. Что получилось бы, если к этим представлениям, самим по себе способным внести путаницу в мысли, он присоединил бы идею об абсолютном монархе, который не подчиняется в своем поведении никаким правилам, не связан никакими обязанностями и может налагать вечные наказания за причиненные ему обиды; о верховном существе, которого раздражают взгляды и мысли людей, гнев которого очень легко вызвать и немилость которого можно навлечь даже без собственного ведома? Разумеется, упоминание имени такого существа вносило бы смятение, отчаяние, уныние в души всех тех, кто слышал бы его; мысль о нем преследовала бы их повсюду, вызывая у них скорбь и доводя их до отчаяния. Как мучительно работал бы их ум, чтобы разгадать, что представляет собой это грозное существо, найти секрет угодить ему, придумать средство смягчить его. Какие ужасы переживали бы люди при мысли о том, что их догадки о нем не верны. Сколько было бы споров о природе и качествах существа, одинаково неизвестного всем людям и различно понимаемого каждым из них. Сколько разнообразных средств было бы придумано фантазией, чтобы угодить этому существу и устранить его гнев.
Такова буквальная история того, что было произведено на земле именем бога. Это имя всегда внушало людям страх, так как у них никогда не было определенных идей о подразумеваемом ими существе. Качества бога, якобы открытые некоторыми метафизиками в результате продолжительных размышлений, только нарушили покой народов, как и каждого из составляющих их граждан, бесцельно ввергли их в скорбь, внесли в их сердца раздражение и злобу, сделали их существование несчастным, заставили их проглядеть то, что действительно необходимо для их счастья. Под магическим влиянием этого страшного слова человечество то пребывало в бесчувствии и оцепенении, то, подстегиваемое слепым фанатизмом, впадало в ярость, то, охваченное страхом, начинало ползать подобно рабу, сгибающемуся под взмахами бича неумолимого и всегда готового ударить господина; люди полагали, что родились лишь для того, чтобы служить этому господину, которого они никогда не могли узнать и о котором им внушили самые страшные представления, чтобы заставить их вечно трепетать перед ним, стараться умиротворить его, бояться его мести, жить в слезах и страданиях. Если человек поднял к богу свои полные слез глаза, то он сделал это в избытке страдания; тем не менее он продолжал относиться к последнему недоверчиво, так как считал его несправедливым, суровым, капризным, неумолимым. Он не мог ни трудиться для своего счастья, ни укреплять свой дух, ни обращаться к своему разуму, потому что не переставал сокрушаться и ему не было позволено забывать о своих тревогах. Он стал своим собственным врагом и врагом своих ближних, так как его убедили, что на земле ему запрещено счастье. Всякий раз, когда речь заходила о его небесном тиране, он терял способность рассуждать, как бы впадая в детство или в безумие, заставлявшее его подчиниться авторитету. Человек еще в материнской утробе был обречен на рабство, и тираническая сила мнения заставила его носить цепи до конца своих дней. Жертва панического страха, который постоянно поддерживали в нем духовники, он пришел на землю как будто для того, чтобы грезить на ней, вздыхать, стенать, вредить самому себе, лишать себя всякого удовольствия, отравлять себе жизнь или нарушать счастье других людей. Вечно во власти ужасных призраков, создаваемых его воображением, он сделался тупым, глупым, безрассудным, часто становясь злым, чтобы почтить бога, на которого ему указывали как на образец или за которого ему приказывали отомстить.
Так люди продолжают из рода в род падать ниц перед пустыми призраками, созданными страхом в начале человеческой истории в обстановке невежества и бедствий. Так они, трепеща, поклоняются пустым идолам, которых создают в глубинах святилища - своего собственного мозга; ничто не может разуверить их, ничто не может убедить их, что они поклоняются самим себе, падают ниц перед собственными творениями, пугаются нарисованной ими самими страшной картины; они упорно продолжают преклонять колени, испытывать страх, дрожать; они считают преступлением простое желание рассеять свои страхи; они не признают в божестве смехотворного порождения собственного безумия; они поступают, точно дети, пугающиеся, замечая в зеркале свои искаженные ими самими черты. Пагубное понятие о боге породило их вредные для них самих странности, которые будут существовать до тех пор, пока это непостижимое понятие не перестанут считать важным и необходимым для счастья человеческих обществ. Но ясно во всяком случае, что тот, кто до наступления этой знаменательной минуты сумеет уничтожить это роковое понятие или по меньшей мере ослабить его гибельное влияние, будет, безусловно, другом человеческого рода,
Глава 4. РАЗБОР ДОКАЗАТЕЛЬСТВ БЫТИЯ БОЖЬЕГО, ДАННЫХ КЛАРКОМ.
Обыкновенно считают единодушное признание людьми существования бога лучшим доказательством его бытия. На земле нет народа, говорят нам, который не имел бы истинных или ложных идей о всемогущем существе, управляющем миром. Самые грубые дикари, как и самые цивилизованные народы, вынуждены задумываться над вопросом о первопричине всего существующего; на этом основании нас уверяют, что голос самой природы должен убедить нас в существовании бога, понятие о котором она запечатлела в умах всех людей; отсюда заключают, что идея бога - это врожденная идея.
Если, отказавшись от всяких предрассудков, мы станем анализировать это доказательство, кажущееся многим людям столь несокрушимым, то увидим, что единодушие людей по вопросу о предмете, которого ни один из них никогда не мог узнать, не доказывает ровно ничего; это единодушие доказывает только то, что люди обнаруживали свое невежество всякий раз, когда пытались составить себе какое-нибудь представление о скрытом существе, которое не могло стать объектом их опыта, или пытались рассуждать о природе этого существа, к которому они никогда не могли подступиться с какой-либо стороны. Распространенные по всей земле пагубные понятия о божестве доказывают только, что люди повсюду испытали ужасные бедствия, были жертвами разных катастроф и переворотов, претерпели всяческие несчастья и страдания, не зная их естественных, физических причин. События, жертвами или свидетелями которых были люди, не могли не вызвать их восхищение или страх; но, не зная сил и законов природы, ее неисчерпаемых богатств, производимых ею при известных обстоятельствах действий, люди решили, что эти явления зависят от какого-то скрытого деятеля, о котором у них имелись лишь смутные представления, а побуждения и поведение которого они объясняли по аналогии со своими собственными побуждениями и поведением.
Мы видим, таким образом, что соотношение между человеком и богом такое же, как между камнем и богом. Но если бог ничем не обязан людям, если он не должен обнаруживать по отношению к ним ни справедливости, ни доброты, то и люди со своей стороны ничем не обязаны ему. Как мы знаем, отношения между всякими существами взаимны; обязанности людей по отношению друг к другу основываются на их взаимных потребностях; если бог не нуждается в людях, то он ничего не должен им и люди не могут оскорбить его. Авторитет бога может основываться лишь на добре, которое он творит людям, а обязанности людей по отношению к богу не могут иметь других побудительных причин, кроме надежды на счастье, которое они ожидают от него; если он не должен дать им этого счастья, то все их отношения с ним прекращаются и их обязанности по отношению к нему перестают существовать. Таким образом, с какой бы стороны ни подходить к теологической системе, она уничтожает сама себя. Поймет ли когда-нибудь теология, что, чем более усердны ее попытки превознести своего бога и его величие, тем более непонятным для нас становится последний; чем более принижается и удаляется от бога человек, тем более ослабевают отношения, которые, по ее предположениям существуют между богом и человеком? Если владыка природы есть бесконечное, совершенно отличное от нас существо, если человек для него не лучше тли или комка грязи, то ясно, что между столь несходными существами не может существовать моральных отношений, и еще более ясно, что созданный богом сосуд не может рассуждать относительно него.
Однако всякий религиозный культ основывается на отношениях между человеком и богом. Между тем вес' религии на земле имеют в качестве основы идею деспотического бога; но разве Деспотизм не представляет собой несправедливой и неразумной власти? Приписывать божеству подобного рода власть - не значит ли это подкапываться под его благость, справедливость, бесконечную мудрость? Наблюдая бедствия, от которых они так часто страдают на земле, и не будучи в состоянии понять, чем они навлекли на себя гнев божий, люди всегда должны были думать, что владыка природы - это какой-то султан, который не имеет никаких обязанностей по отношению к своим подданным: он не обязан отчитываться перед ними, не должен сообразовываться с законами, не подчинен сам правилам, предписываемым им другим, а, следовательно, может быть несправедливым и имеет право безграничной мести. Наконец, теологи утверждают, что бог мог бы уничтожить мир и ввергнуть его обратно в хаос, из которого его извлекла божественная мудрость; между тем эти самые теологи указывают нам на чудесный порядок и гармонию мира как на убедительнейшее доказательство существования бога. "Мы постигаем по крайней мере, - говорит доктор Гастрел3, - что бог мог бы разрушить вселенную и погрузить ее в хаос". (Апология столь же естественной, сколь и основанной на откровении религии".)
Одним словом, среди качеств, приписываемых богу теологией, имеется и исключительная привилегия действовать вопреки всем законам природы и разума, между тем как именно на его разуме, справедливости, мудрости, верности принятым обязательствам желают основать наше почитание его и нравственный долг. Что за океан противоречий! Существо, которое может все и ничем не обязано никому; которое в своих извечных повелениях может избрать людей или отвергнуть их, предназначить им счастье или несчастье; которое вправе сделать из них игрушки своей прихоти и нанести им без всякой причины страдания; которое может даже уничтожить и разрушить вселенную,- что такое подобное существо, как не тиран или демон? Есть ли что-нибудь отвратительнее следствий, вытекающих из возмутительных представлений о боге, существующих у тех лиц, которые призывают нас любить его, служить и подражать ему, повиноваться его приказаниям? Не в тысячу ли раз лучше было бы зависеть от слепой материи, от лишенной разума природы, от случая или небытия, от деревянного или каменного идола, чем от бога, ставящего, как мы видим, ловушки людям, побуждающего их грешить, дозволяющего им совершать преступления, которым он мог бы помешать,- и все это лишь для того, чтобы иметь варварское удовольствие наказывать их без всякой меры, без всякой пользы для самого себя, без предоставления им возможности исправиться и без того, чтобы их пример служил исправлению других людей? Мысль о подобном существе неизбежно должна переполнять душу мрачным страхом; конечно, боясь его власти, мы будем рабски поклоняться ему, называя его благим, льстя ему и обезоруживая его злобу; но было бы совершенно противоестественно, если бы мы полюбили подобного бога, зная, что он ничем не обязан нам, что он вправе быть несправедливым, что он может наказать свои творения за злоупотребление предоставленной им свободой или же за то, что они лишены благодати, в которой он им отказал.
Таким образом, предположение, что бог не связан по отношению к нам никакими правилами, подкапывает самые основы всякого религиозного культа. Теология, утверждающая, что бог мог создать людей, чтобы навеки сделать их несчастными, рисует нам какого-то злокозненного духа, злоба которого безмерна, бесконечно превосходя жестокость самых свирепых людей. Между тем таков бог, которого имеют бесстыдство предлагать в качестве образца для человеческого рода! Таково божество, которому поклоняются даже народы, кичащиеся своей особенной просвещенностью!
Между тем с помощью морального облика божества, то есть его благости, мудрости, справедливости, его любви к порядку, желают обосновать нашу мораль, или науку об обязанностях, связывающих между собой людей; но так как совершенство и благость божества весьма часто опровергаются фактами, свидетельствующими о его злобе, несправедливости и жестокости, то приходится признать, что это божество капризно, изменчиво и непостоянно в своем поведении, часто находясь в противоречии с самим собой. Действительно, оно то благоприятствует человеческому роду, то готово вредить ему; то стоит на стороне разума и счастья общества, то запрещает пользоваться разумом, относится враждебно ко всякой добродетели и с радостью взирает на смуты в обществе. Однако подавленные страхом люди не осмеливаются ни сознаться, что их бог несправедлив и зол, ни понять, что он позволяет им быть такими же; они довольствуются мыслью, что все совершаемое ими - якобы согласно его повелениям или с целью угодить ему - всегда хорошо, как бы пагубно оно ни казалось с точки зрения разума. Люди наделяют бога правом творить справедливое и несправедливое, превращать добро в зло и зло в добро, истину в ложь и ложь в истину - одним словом, приписывают ему право изменять вечную сущность вещей; они считают этого бога стоящим над законами природы, разума, добродетели; они думают, что никогда не поступают дурно, следуя его нелепейшим предписаниям, резко противоречащим морали и здравому смыслу и крайне вредным для спокойствия общества. При наличии таких принципов не приходится поражаться тем ужасам, которые творила на земле религия. Самая жестокая религия была и самой последовательной. Господствующая ныне в Европе религия, несомненно, причинила больше опустошений и бедствий, чем всякое другое известное нам религиозное суеверие; в этом отношении она лишь следовала своим принципам. Можно сколько угодно проповедовать терпимость и кротость во имя деспотического бога, ревниво требующего монопольного поклонения себе, настаивающего на признании некоторых определенных догматов, жестоко наказывающего за ложные взгляды и требующего усердия от своих почитателей, но при таком боге всякий последовательный человек должен стать нетерпимым фанатиком. Современная теология благодаря приписываемому ей значению - это тонкий яд, способный заразить все. Углубившись в метафизические умозрения, современные теологи стали систематическими проповедниками нелепости и злобы; после того как их отвратительные представления о божестве получили признание, им невозможно было доказать, что они должны быть гуманными, справедливыми, миролюбивыми, кроткими, терпимыми; они утверждали и доказывали, что эти человеческие и социальные добродетели непригодны в вопросах религии и являются изменой и преступлением в глазах царя небесного, для которого необходимо пожертвовать всем, основывая Мораль на Мало соответствующем требованиям нравственности облике бога, не отличающегося постоянством поведения, человек никогда не может определить своих обязанностей ни по отношению к богу, ни по отношению к самому себе, ни по отношению к другим людям. Поэтому было крайне пагубно убедить его, что существует превосходящая природу сила, пред которой должен смолкнуть разум и ради которой, желая быть счастливым, надо пожертвовать здесь, на земле, всем. Мнимые повеления этой силы и ее пример неизбежным образом должны были иметь большее значение, чем предписания человеческой морали; поклонники бога могли прислушиваться к голосу природы и здравого смысла лишь тогда, когда он случайно согласовался с прихотями их бога, которому приписали способность уничтожать неизменные отношения всех вещей, превращать разум в неразумие, справедливость в несправедливость и даже преступление в добродетель. Под влиянием этих идей религиозный человек никогда не анализирует повелений и поведения небесного деспота согласно правилам здравого смысла; любой фанатик, который заявит, что он послан богом и уполномочен им толковать его повеления, будет иметь право толкнуть верующего человека на безрассудство и преступление: первая обязанность верующего - всегда безропотно повиноваться богу.
Таковы роковые и неизбежные следствия приписываемого божеству морального облика и учения, требующего от людей слепого повиновения абсолютному владыке, произвол и прихоть которого определяют все обязанности. Те, кто впервые дерзнули сказать людям, что в вопросах религии они не смеют ни обращаться к своему разуму, ни считаться с интересами общества, имели, очевидно, целью сделать из них игрушки или орудия своей собственной злобы. В этом коренном заблуждении берут начало все странности различных религий, их кровавое безумие, бесчеловечные гонения, так часто бывшие гибельными для народов, - одним словом, все те ужасные трагедии, причиной и предлогом которых было имя всевышнего. Всякий раз, когда хотели внести раздор в отношения людей друг с другом, им внушали, что этого требует бог. Таким образом, сами теологи постарались оклеветать и ославить призрак, вознесенный ими во имя их интересов над обломками человеческого разума и плохо изученной природой, в тысячу раз превосходящей тиранического бога, которого делают ненавистным для всякого добродетельного человека, думая превознести и прославить его. Именно сами теологи разрушают собственный идол, приписывая ему бесчисленные противоречивые качества; именно они, как это будет еще показано в дальнейшем, подкапываются под основы морали, строя ее на идее о непостоянном и капризном боге, гораздо чаще несправедливом и жестоком, чем благом. Именно они уничтожают мораль, требуя от людей кровопролития и варварских преступлений во имя владыки вселенной и запрещая им прибегать к разуму, который один должен был бы определять их поведение и идеи.
Но допустим на минуту, что бог обладает всеми человеческими добродетелями в бесконечной степени; мы должны будем в этом случае признать, что он не может соединять их с метафизическими, теологическими и отрицательными атрибутами, о которых мы уже говорили. Если бог есть чистый дух, то может ли он действовать подобно человеку, являющемуся телесным существом? Чистый дух не видит ничего; он не слышит ни наших молитв, ни наших воплей; лишенный органов, вызывающих в нас чувство сострадания, он не может сжалиться над нашими бедствиями; он не неизменен, если его настроения могут меняться; он не бесконечен, если природа существует наряду с ним и отдельно от него; он не всемогущ, если не предвидит совершающихся в мире зол и беспорядков или терпит их; он не вездесущ, если не находится в совершающем грех человеке или покидает его, когда тот совершает грех. Таким образом, как бы ни рассматривать этого бога, приписываемые ему человеческие качества неизбежно уничтожают друг друга; к тому же они никак не могут существовать вместе со сверхъестественными атрибутами, которые приписывает богу теология.
Что касается так называемого откровения воли божьей, то оно не только не является доказательством его благости, или любви к людям, но, наоборот, свидетельствует о его злобе. Действительно, всякое откровение предполагает, что божество в течение долгого времени могло не сообщать человечеству знания самых важных для его счастья истин. Кроме того, сообщение этого откровения кучке избранников свидетельствует о несправедливой пристрастности этого божества, мало совместимой с представлением о благости отца человеческого рода. Далее, учение об откровении противоречит представлению о божественной неизменности, так как оно означает, что бог сначала был равнодушен к тому, что люди не знали его воли, а затем захотел, чтобы они узнали ее. Наконец, это откровение противоречит всем понятиям о справедливости и благости бога, которого называют неизменным и который мог бы без всяких откровений и чудес просвещать и убеждать людей, внушая им желательные ему идеи,- одним словом, мог бы вполне располагать их умами и сердцами. Но что сказали бы мы, если бы захотели подробно рассмотреть все мнимые откровения, якобы данные людям! Мы увидели бы, что этот бог рассказывает сказки, недостойные мудрого существа, поступает вопреки естественным понятиям о справедливости, возвещает лишь загадочные и непонятные прорицания, изображает самого себя в облике, несовместимом с его бесконечными совершенствами, требует каких-то пустячных вещей, унижающих его в глазах разума, и нарушает установленный им в природе порядок, чтобы убедить людей, которых он, однако, никак не может заставить усвоить желательные ему взгляды, чувства, поведение. Мы нашли бы, наконец, что этот бог всегда появлялся лишь для того, чтобы возвещать необъяснимые таинства, непонятные догматы, нелепые обряды, ввергать человеческий ум в трепет и смущение и особенно давать людям неиссякаемый источник для раздоров. Ясно, что всякое откровение, которое непонятно или в котором речь идет о тайнах, не может быть делом разумного и мудрого существа; если такое существо говорит, то для того, конечно, чтобы быть понятым теми, кому оно хочет открыться. Говорить для того, чтобы не быть понятым, может только безумное и злонамеренное существо. Поэтому ясно, что так называемые тайны жрецов выдуманы ими, чтобы скрыть свои собственные противоречия и свое полное незнание сущности божества. Они сразу покончили со всеми затруднениями, говоря: это тайна. Впрочем, в их интересах было, чтобы люди ничего не понимали в мнимой науке, обладателями которой они объявили себя.
Мы видим, таким образом, что теологические идеи о божестве всегда смутны, противоречивы и неизбежно пагубны для спокойствия людей. Эти темные понятия и туманные спекуляции были бы довольно безобидны, если бы люди не придавали такого значения своим фантазиям о неизвестном существе, от которого они якобы зависят, и не извлекали из таких фантазий пагубных для себя выводов. Так как у них никогда не будет постоянного и общего критерия для определения этого существа, созданного посредством сочетания самых разнообразных и разнородных представлений, то они никогда не сумеют сговориться и столковаться насчет него. Этим объясняется неизбежное разнообразие религиозных взглядов, которые всегда служили поводом для бессмысленных раздоров, всегда считались весьма важными и от которых, следовательно, зависело спокойствие народов. Обладатель пылкого темперамента не признает бога флегматичного и спокойного человека; слабый, желчный, недовольный человек будет представлять себе бога иначе, чем брызжущий весельем и довольством, наслаждающийся покоем здоровяк. Добрый, справедливый, сострадательный и мягкий человек будет рисовать себе бога иначе, чем суровый и непреклонный мизантроп. Всякий индивид будет представлять себе бога согласно своему собственному образу жизни, своим мыслям и чувствам. Мудрый, честный и рассудительный человек никогда не сумеет представить себе, чтобы бог мог быть жестоким и неразумным. Но так как при создании богов главную роль играло чувство страха, а представления о них постоянно сопровождались ощущением ужаса, то имя бога всегда заставляло людей трепетать; оно вызывало в их уме печальные и скорбные мысли, то ввергая их в беспокойство, то воспламеняя их воображение. Вековой опыт доказывает нам, что это лишенное определенного смысла слово, ставшее для человечества важнее всего, распространяет повсюду ужас и безрассудство, производит в умах величайшие опустошения. Ясно, что постоянный страх - без сомнения, неприятнейшее из чувств - может под конец испортить самых сдержанных людей.
Если бы какой-нибудь мизантроп, движимый ненавистью к человечеству, захотел внести смятение в его ряды, то вряд ли он мог бы найти более действенное средство, чем заставить людей постоянно думать о существе, не только неизвестном, но совершенно недоступном познанию, о существе, на которое он, однако, указал бы им как на средоточие всех их помыслов, образец и единственную цель всех их поступков, предмет всех их исследований, более важный, чем жизнь, так как их настоящее и будущее блаженство неизбежно должно зависеть от него. Что получилось бы, если к этим представлениям, самим по себе способным внести путаницу в мысли, он присоединил бы идею об абсолютном монархе, который не подчиняется в своем поведении никаким правилам, не связан никакими обязанностями и может налагать вечные наказания за причиненные ему обиды; о верховном существе, которого раздражают взгляды и мысли людей, гнев которого очень легко вызвать и немилость которого можно навлечь даже без собственного ведома? Разумеется, упоминание имени такого существа вносило бы смятение, отчаяние, уныние в души всех тех, кто слышал бы его; мысль о нем преследовала бы их повсюду, вызывая у них скорбь и доводя их до отчаяния. Как мучительно работал бы их ум, чтобы разгадать, что представляет собой это грозное существо, найти секрет угодить ему, придумать средство смягчить его. Какие ужасы переживали бы люди при мысли о том, что их догадки о нем не верны. Сколько было бы споров о природе и качествах существа, одинаково неизвестного всем людям и различно понимаемого каждым из них. Сколько разнообразных средств было бы придумано фантазией, чтобы угодить этому существу и устранить его гнев.
Такова буквальная история того, что было произведено на земле именем бога. Это имя всегда внушало людям страх, так как у них никогда не было определенных идей о подразумеваемом ими существе. Качества бога, якобы открытые некоторыми метафизиками в результате продолжительных размышлений, только нарушили покой народов, как и каждого из составляющих их граждан, бесцельно ввергли их в скорбь, внесли в их сердца раздражение и злобу, сделали их существование несчастным, заставили их проглядеть то, что действительно необходимо для их счастья. Под магическим влиянием этого страшного слова человечество то пребывало в бесчувствии и оцепенении, то, подстегиваемое слепым фанатизмом, впадало в ярость, то, охваченное страхом, начинало ползать подобно рабу, сгибающемуся под взмахами бича неумолимого и всегда готового ударить господина; люди полагали, что родились лишь для того, чтобы служить этому господину, которого они никогда не могли узнать и о котором им внушили самые страшные представления, чтобы заставить их вечно трепетать перед ним, стараться умиротворить его, бояться его мести, жить в слезах и страданиях. Если человек поднял к богу свои полные слез глаза, то он сделал это в избытке страдания; тем не менее он продолжал относиться к последнему недоверчиво, так как считал его несправедливым, суровым, капризным, неумолимым. Он не мог ни трудиться для своего счастья, ни укреплять свой дух, ни обращаться к своему разуму, потому что не переставал сокрушаться и ему не было позволено забывать о своих тревогах. Он стал своим собственным врагом и врагом своих ближних, так как его убедили, что на земле ему запрещено счастье. Всякий раз, когда речь заходила о его небесном тиране, он терял способность рассуждать, как бы впадая в детство или в безумие, заставлявшее его подчиниться авторитету. Человек еще в материнской утробе был обречен на рабство, и тираническая сила мнения заставила его носить цепи до конца своих дней. Жертва панического страха, который постоянно поддерживали в нем духовники, он пришел на землю как будто для того, чтобы грезить на ней, вздыхать, стенать, вредить самому себе, лишать себя всякого удовольствия, отравлять себе жизнь или нарушать счастье других людей. Вечно во власти ужасных призраков, создаваемых его воображением, он сделался тупым, глупым, безрассудным, часто становясь злым, чтобы почтить бога, на которого ему указывали как на образец или за которого ему приказывали отомстить.
Так люди продолжают из рода в род падать ниц перед пустыми призраками, созданными страхом в начале человеческой истории в обстановке невежества и бедствий. Так они, трепеща, поклоняются пустым идолам, которых создают в глубинах святилища - своего собственного мозга; ничто не может разуверить их, ничто не может убедить их, что они поклоняются самим себе, падают ниц перед собственными творениями, пугаются нарисованной ими самими страшной картины; они упорно продолжают преклонять колени, испытывать страх, дрожать; они считают преступлением простое желание рассеять свои страхи; они не признают в божестве смехотворного порождения собственного безумия; они поступают, точно дети, пугающиеся, замечая в зеркале свои искаженные ими самими черты. Пагубное понятие о боге породило их вредные для них самих странности, которые будут существовать до тех пор, пока это непостижимое понятие не перестанут считать важным и необходимым для счастья человеческих обществ. Но ясно во всяком случае, что тот, кто до наступления этой знаменательной минуты сумеет уничтожить это роковое понятие или по меньшей мере ослабить его гибельное влияние, будет, безусловно, другом человеческого рода,
Глава 4. РАЗБОР ДОКАЗАТЕЛЬСТВ БЫТИЯ БОЖЬЕГО, ДАННЫХ КЛАРКОМ.
Обыкновенно считают единодушное признание людьми существования бога лучшим доказательством его бытия. На земле нет народа, говорят нам, который не имел бы истинных или ложных идей о всемогущем существе, управляющем миром. Самые грубые дикари, как и самые цивилизованные народы, вынуждены задумываться над вопросом о первопричине всего существующего; на этом основании нас уверяют, что голос самой природы должен убедить нас в существовании бога, понятие о котором она запечатлела в умах всех людей; отсюда заключают, что идея бога - это врожденная идея.
Если, отказавшись от всяких предрассудков, мы станем анализировать это доказательство, кажущееся многим людям столь несокрушимым, то увидим, что единодушие людей по вопросу о предмете, которого ни один из них никогда не мог узнать, не доказывает ровно ничего; это единодушие доказывает только то, что люди обнаруживали свое невежество всякий раз, когда пытались составить себе какое-нибудь представление о скрытом существе, которое не могло стать объектом их опыта, или пытались рассуждать о природе этого существа, к которому они никогда не могли подступиться с какой-либо стороны. Распространенные по всей земле пагубные понятия о божестве доказывают только, что люди повсюду испытали ужасные бедствия, были жертвами разных катастроф и переворотов, претерпели всяческие несчастья и страдания, не зная их естественных, физических причин. События, жертвами или свидетелями которых были люди, не могли не вызвать их восхищение или страх; но, не зная сил и законов природы, ее неисчерпаемых богатств, производимых ею при известных обстоятельствах действий, люди решили, что эти явления зависят от какого-то скрытого деятеля, о котором у них имелись лишь смутные представления, а побуждения и поведение которого они объясняли по аналогии со своими собственными побуждениями и поведением.