Страница:
Словом, на основании поведения всех этих столь религиозных и в то же время столь мало добродетельных государей мы вправе заключить, что представления о божестве не только не полезны им, но, наоборот, портят их, делают их более дурными, чем они являются от природы. Мы вправе заключить, что никогда страх перед мстительным богом не может сдержать обоготворенного тирана, достаточно могущественного или бесчувственного, чтобы не бояться упреков или ненависти людей, достаточно жестокого, чтобы не сжалиться над бедствиями человечества, от которого он считает себя совершенно отличным. Ни на небе, ни на земле нельзя найти никакого средства против столь извращенного существа; нет узды, способной сдержать его страсти, которые постоянно разнуздывает и распаляет сама религия. Если человек надеется на легкое искупление преступлений, то он легко предается им. Беспутнейшие люди часто очень религиозны; религия доставляет им возможность возмещать исполнением обрядов то, чего им не хватает в нравственном смысле; гораздо легче усвоить какие-нибудь догматы и сообразоваться с известными церемониями, чем отказаться от своих привычек или оказать сопротивление своим страстям.
Если религия испортила вождей народов, то естественно, что и сами народы должны были развратиться.
Вельможи стали подражать порокам государей; пример сильных мира сего, которых народ считает счастливцами, оказался заразительным для самого народа; дворы государей стали клоаками, распространявшими заразу порока. Законодательство превратилось в какой-то произвол; юстиция стала несправедливой и пристрастной; у правосудия всякий раз оказывалась повязка на глазах, когда речь шла о бедняках; истинные представления о справедливости были забыты; при небрежном отношении к воспитанию стали подрастать только невежественные, безрассудные, суеверные, всегда готовые вредить друг другу люди; религия, опираясь на поддержку тирании, заменила все; она сделала слепыми и покорными народы, которые решило обобрать правительство. Макиавелли в главах XI, XII и XIII своих "Политических рассуждений о Тите Ливии" пытается доказать, что религиозное суеверие было полезно для Римской республики, но, к несчастью, приводимые им в подтверждение этого тезиса примеры доказывают лишь, что Сенат эксплуатировал невежество народа, чтобы держать его в подчинении.
Так народы, лишенные разумного управления, справедливых законов, полезных учреждений и правильного воспитания, удерживаемые жрецами и государями в невежестве и бесправии, стали религиозными и развратными. Была забыта природа человека, истинные интересы общества, реальные выгоды государя и народа; естественно, что вместе с этим была подвергнута забвению и мораль природы, основывающаяся на сущности общественного человека. Совсем забыли, что человек обладает известными потребностями, что общество существует лишь для того, чтобы облегчить ему отыскание средств к удовлетворению этих потребностей, что правительство должно стремиться к счастью и охране общества и, следовательно, обязано прибегать для этого к соответствующим побуждениям, способным влиять на разумные существа. Не понимали, что награды и наказания являются могущественными факторами, которыми может успешно воспользоваться государственная власть, заставив с их помощью граждан объединить свои усилия и трудиться для своего счастья, трудясь для счастья общественного целого. Социальные добродетели пребывали в неизвестности; любовь к отечеству стала призраком; люди, жившие в обществе, думали лишь о том, чтобы вредить друг другу, мечтая только о благосклонности к ним государя, который с своей стороны считал выгодным для себя вредить всем.
Вот как испортились человеческие сердца; вот где настоящий корень морального зла и той закоренелой, наследственной, заразительной развращенности, которая царит на земле. Для борьбы со всем этим злом обратились к помощи религии, той самой религии, которая его породила; вообразили, будто небесные угрозы могут подавить страсти, которые все, точно нарочно, пробуждало в сердцах. Почему-то уверили себя, будто достаточно какой-то идеальной, метафизической плотины, страшных сказок и далеких призраков, чтобы сдержать естественные желания и бурные наклонности. Полагали, что невидимые силы окажутся могущественнее всех видимых сил, открыто толкающих людей на путь зла. Думали, что все будет улажено, если удастся занять умы мыслью о темных призраках, неопределенных страхах, мстительном божестве; и политики бездумно уговорили себя, будто слепое подчинение народов служителям божества в их интересах.
Что же получилось благодаря этому? У народов осталась лишь жреческая и теологическая мораль, приноровленная к непостоянным интересам и видам жрецов, которые заменили истины произвольными фантазиями, добродетели обрядами, разум - религиозным ослеплением, общественные симпатии фанатизмом. Благодаря излишнему доверию народов к служителям божества в каждом государстве установились две различные, постоянно воюющие между собой власти; жрец боролся с государем при помощи грозного оружия общественного мнения; последнее обыкновенно оказывалось достаточно могущественным, чтобы низвергать троны. Любопытно заметить, что жрецы, беспрестанно проповедующие народам покорность государям, власть которых имеет небесное происхождение и которые представляют собой образ божества, начинают говорить совершенно иным языком, если государь перестает им слепо подчиняться. Духовенство поддерживает деспотизм лишь для того, чтобы направлять его удары против своих врагов; оно свергает его, если находит его враждебным своим интересам. Служители невидимых сил проповедуют покорность видимым силам лишь в том случае, если последние смиренно им подчиняются. Государь мог быть спокойным лишь в том случае, если, будучи смиренно предан жрецам и послушен их урокам, он подчинялся всем их фантазиям. Честолюбивые, нетерпимые, беспокойные жрецы побуждали государя разорять собственные владения; они толкали его на путь тирании; они примиряли с ним небо, когда он начинал бояться, что своими поступками раздражает его. Таким образом, мораль нисколько не выиграла от соединения этих двух враждебных сил; народы не стали от этого ни счастливее, ни добродетельнее; их нравственность, счастье и свобода только пострадали от объединения сил небесного и земного богов. Государи, в интересах которых было необходимо сохранение теологических учений, столь лестных для их гордости и столь благоприятных для их насильнической власти, обыкновенно шли рука об руку со жрецами; они считали собственные религиозные взгляды наиболее полезными для своих интересов и видели врагов во всех тех, кто отказывался признавать эти взгляды. Религиознейший государь из набожности или из политических соображений становился палачом части своих подданных; он считал святым долгом насиловать свободную мысль, притеснять и истреблять врагов жрецов, всегда принимая их за врагов собственной власти. Уничтожая их, он воображал, что одновременно делает угодное небу и необходимое для собственной безопасности дело. Он не понимал, что, принося столько жертв ради жрецов, он усиливает врагов своей власти, соперников своего могущества, самых непокорных из своих подданных.
Действительно, благодаря ложным взглядам, которыми так давно заполнены умы государей и суеверных народов, в общественной жизни все способствует удовлетворению гордости, своекорыстия и мстительности жреческого сословия. Повсюду эти опаснейшие, бес полезнейшие, беспокойнейшие люди находятся в особенно привилегированном положении. Эти прирожденные враги верховной власти взысканы ее милостями и почестями; эти непокорнейшие подданные признаются опорой трона; этим развратителям юношества обеспечивается монополия на воспитание; эти ничего не делающие граждане получают огромное вознаграждение за свою праздность, свои вздорные метафизические рассуждения, свои гибельные раздоры, свои бесполезные молитвы и искупительные жертвы, столь опасные для нравов тем, что они облегчают путь к преступлениям.
Тысячелетиями народы и государи разоряли себя, чтобы обогатить служителей богов, дать им возможность утопать в роскоши, осыпать их почестями, титулами, привилегиями, сделать из них дурных граждан. Но что пожали народы и цари в награду за свои неосторожные благодеяния и свою благочестивую расточительность? Стали ли от этого государи могущественнее, а народы счастливее, просвещеннее, разумнее? Конечно, нет. Государи потеряли значительнейшую часть своего авторитета, они стали рабами своих жрецов или же должны были непрерывно бороться с ними, и наибольшая доля общественных богатств пошла на то, чтобы содержать в праздности, роскоши и пышности бесполезнейших и опаснейших членов общества.
Улучшилась ли нравственность народов под руководством столь дорого оплачиваемых наставников? Увы! О нравственности вовсе не говорили верующим; религия заменила для них все; служители бога, заботясь лишь о сохранении догматов и обычаев, полезных для их собственных интересов, занимались только тем, что придумывали какие-то вымышленные преступления, увеличивали число тягостных и нелепых обрядов, чтобы использовать несоблюдение этих обрядов своими рабами. Они повсеместно ввели монополию на искупительные жертвы, завели торговлю мнимыми небесными милостями, установили особый тариф за всякого рода проступки, причем самыми тяжкими всегда были те, которые считались жрецами особенно вредными для них самих. Неопределенные, лишенные смысла слова вроде безбожие, кощунство, ересь, богохульство и так далее (слова, связанные, очевидно, с вещами, представляющими интерес для одних лишь жрецов) внесли в умы большую тревогу, чем реальные и действительно важные с общественной точки зрения преступления. Так взгляды народов стали превратными: воображаемые преступления начали страшить их гораздо более, чем настоящие злодеяния. К человеку, придерживавшемуся иных религиозных взглядов и теорий, чем жрецы, стали относиться с большим ужасом, чем к убийце, тирану, деспоту, вору, обольстителю, соблазнителю. Величайшим преступлением оказалось презрение к тому, на что жрецы указывали как на священные вещи. Знаменитый Гордон говорит, что величайшая us ересей - верить, что есть какой-то другой бог, кроме духовенства. Гражданские законы только усилили эту путаницу в умах; они установили тяжкие кары за фантастические, созданные воображением преступления:
сжигали еретиков, богохульников, неверующих; но зато не было установлено наказаний для соблазнителей невинности, прелюбодеев, мошенников и клеветников.
Чем могла стать молодежь при подобных наставниках? Ею бессовестно пожертвовали в угоду религиозному суеверию. Человека с детства отравляли ядом непонятных учений; его пичкали тайнами и баснями; ему преподносили учение, которое он вынужден был принимать, ничего не понимая в нем; его мысль заполняли пустыми призраками; ему забивали голову священными пустяками, ребяческими обязанностями, заученными молитвами. Суеверие до того притупило мысль, сделав из людей простые машины, что есть немало стран, где народы не понимают языка, на котором с ними говорят об их боге. Есть женщины, которые всю свою жизнь только тем и занимаются, что поют латинские песнопения, ни слова не понимая по-латыни. Народ, ничего не понимающий в богослужении, однако очень аккуратно присутствует на нем, полагая, что с него достаточно показываться своему богу и что последний доволен, если люди приходят скучать в храмах божьих. Он должен был тратить драгоценное время на различные обряды и церемонии; его голову заполнили софизмами и заблуждениями; его опьянили фанатизмом; в него навсегда вселили предубеждение к разуму и к истине; энергии его души были повсюду поставлены препятствия; его лишили лучших устремлений; он не мог стать полезным своим ближним; придавая исключительное значение богословию или, вернее, систематическому невежеству, служащему основой религии, добились того, что плодороднейшая почва стала производить сорную траву.
Сумело ли церковное и религиозное воспитание сформировать членов общества, отцов семейств, супругов, справедливых хозяев, верных слуг, покорных подданных, миролюбивых граждан? Нисколько. Оно породило угрюмых ханжей, бывших в тягость себе самим и другим, или же беспринципных людей, быстро забывавших все внушенные им страхи и не считавшихся ни с какими предписаниями морали. Религия была поставлена выше всего; фанатику сказали, что лучше повиноваться богу, чем людям; под влиянием этого он решил, что надо бунтовать против своего государя, расходиться с женой, ненавидеть детей, покидать друга, убивать своих сограждан, если только этого требуют интересы неба. Одним словом, в тех случаях, когда религиозное воспитание оказывало свое влияние, оно лишь развращало юные сердца, забивало вздором юные головы, портило юные души, заглушало у человека сознание своих обязанностей по отношению к самому себе, обществу и окружающим его существам.
Сколь многого достигли бы народы, употребив на полезные вещи богатства, так неразумно и позорно потраченные на служителей обмана! Какие чудеса сотворил бы человеческий гений, если бы в его распоряжение были предоставлены те ресурсы, которые в течение стольких веков предоставлялись людям, всегда мешавшим его полету! Как усовершенствовались бы полезные науки, искусства, мораль, политика, истина, если бы им оказывалось то же содействие, что и лжи, безумию, бесполезному фанатизму!
Таким образом, ясно, что теологические учения всегда были и будут враждебны здравой политике и здравой морали; они превращают государей в зловредные, неспокойные и ревнивые божества; они делают из подданных завистливых и злых рабов, которые воображают, что при помощи вздорных обрядов или внешнего воспринятия каких-то непонятных учений можно в полной мере загладить причиняемое ими друг другу зло. Люди, которые никогда не осмеливаются рассмотреть вопрос о существовании карающего и награждающего бога; которые уговаривают себя, что их обязанности основываются на воле божьей и уверяют, будто бог желает, чтобы они жили в мире, любили друг друга и помогали друг другу, воздерживались от зла и творили добро, быстро забывают все подобные отвлеченные умозрения, лишь только ими завладевают их страсти, интересы, привычки, прихоти. Где же справедливость, мир, единение и согласие, которые постоянно обещают обществам эти возвышенные религиозные учения, поддерживаемые суеверием и авторитетом божества? Там, где царит влияние развращенных дворов и лживых или фанатичных, никогда не согласных меж собой жрецов, я вижу лишь порочных, погрязших в невежестве и преступных привычках людей, увлекаемых мимолетными интересами или постыдными удовольствиями и совершенно не думающих о своем боге. Несмотря на все свои теологические воззрения, царедворец неутомимо плетет темные козни; он старается удовлетворить честолюбие, жадность, ненависть, жажду мести и прочие свои извращенные страсти; несмотря на все угрозы ада, одна мысль о котором приводит ее в трепет, порочная женщина продолжает свои интриги, плутни, любовные шашни. Большинство этих распутных и ничего не делающих людей, заполняющих города и дворы государей, пришло бы в ужас, если бы в их присутствии выразили хоть малейшее сомнение в бытии того бога, повелениями которого они фактически пренебрегают. Что же остается в действительной жизни от этих общепринятых и столь бесплодных воззрений, влияние которых на поведение сказывается лишь в том, что они служат предлогом для самых гибельных страстей? Разве по выходе из храма, где только что совершали жертвоприношение и произносили проповеди во имя неба, угрожая в них преступникам, набожный деспот, боящийся нарушить налагаемые на него религиозным суеверием мнимые обязанности, не возвращается к порочной, неправедной жизни, к политическим преступлениям, к злодеяниям по отношению к обществу? Разве министр перестает притеснять граждан, царедворец не возвращается к своим интригам, женщина легкого поведения - к своему разврату, ростовщик - к своему грабительскому делу, купец - к своим обманам и плутням?
Может быть, станут утверждать, что эти убийцы и воры, эти несчастные, число которых умножается благодаря несправедливости или преступному нерадению правительств и у которых беспощадно отнимают жизнь жестокие законы, эти злоумышленники, не дающие ни дня стоять без дела нашим виселицам и эшафотам, - неверующие, атеисты? Конечно, нет. Эти несчастные, эти отбросы общества верят в бога; им повторяли его имя с детства; им говорили о карах, налагаемых богом за преступления; они с ранних лет привыкли трепетать при мысли о его суде. И однако, они посягнули на безопасность общества; если видимые, осязаемые мотивы не могли сдержать их страстей, более могущественных, чем их страхи, то тем менее могли их сдержать невидимые мотивы: скрытый бог со своими отдаленными наказаниями никогда не сумеет воспрепятствовать излишествам, которых не могут предупредить реальные, близкие наказания.
Одним словом, разве мы не видим на каждом шагу, что мысль о том, будто бог видит и слышит их, нисколько не сдерживает людей, когда пробудившийся голос страсти толкает их на постыднейшие поступки? Тот самый человек, который стеснялся бы другого человека и в присутствии его не решался бы совершить дурной поступок или предаться какому-либо постыдному пороку, позволяет себе все, когда он думает, что находится один на один со своим богом. Какую же пользу приносит ему убеждение в существовании этого бога, в его всеведении и вездесущности, если это убеждение не имеет в его глазах той силы, как мысль быть увиденным последним из смертных? Человек, который не решится на какой-нибудь проступок в присутствии ребенка, нисколько не затруднится совершить его, если свидетелем при этом будет только его бог. Эти бесспорные факты могут послужить ответом тем, кто уверяет, будто страх божий может скорее удержать людей от дурных поступков, чем мысль о том, что не существует ничего такого, чего нужно бояться. Когда люди думают, что им следует бояться только бога, то они обыкновенно не останавливаются решительно ни перед чем.
Лица, не сомневающиеся в религиозных воззрениях и в их действительности, сами, однако, редко прибегают к ним, когда желают повлиять на поведение подчиненных им людей и заставить их образумиться. Когда отец дает советы своему порочному или преступному сыну, он указывает скорее на земные, нынешние неприятности, чем на опасности, угрожающие со стороны мстительного бога: он указывает ему на естественные последствия его беспорядочного поведения, вызываемое развратом расстройство здоровья, гибель репутации, потерю состояния от азартных игр, угрожающие со стороны общества кары и так далее. Таким образом, сам богопочитатель при важнейших обстоятельствах жизни рассчитывает скорее на силу естественных побуждений, чем на силу сверхъестественных мотивов, указываемых религией; тот самый человек, который порочит мотивы, выдвигаемые атеистом как побуждения делать добро и воздерживаться от зла, пользуется ими в случае необходимости, так как чувствует всю их силу.
Почти все люди верят в карающего и вознаграждающего бога; однако во всех странах число дурных людей значительно превосходит число хороших. Если мы станем доискиваться до истинного корня этой всеобщей испорченности, то найдем его в самих религиозных учениях, а не в мнимых причинах, выдуманных различными религиями для объяснения факта человеческой испорченности. Люди испорчены потому, что почти повсюду ими дурно управляют; ими дурно управляют потому, что религия обоготворила государей; последние, уверенные в своей безопасности и испорченные, сами, естественно, сделали свои народы несчастными и дурными. Народы, подчиняясь безрассудным правителям, никогда не могли руководствоваться разумом. Так как обманщики-жрецы держали их в заблуждении, то разум стал для них бесполезен; тираны и жрецы с успехом объединили свои усилия, чтобы помешать народам добиваться просвещения, стремиться к истине, облегчать свою судьбу, улучшать свои нравы.
Лишь просвещая людей и обучая их истине, можно надеяться сделать их лучше и счастливее. Только тогда, когда государи и подданные узнают, в чем заключаются сущность их взаимоотношений и их правильно понятые интересы, усовершенствуются методы политики и станет ясным, что искусство управления людьми вовсе не заключается в том, чтобы держать их в невежестве, обманывать и тиранить. Станем поэтому считаться с указаниями разума, призовем к себе на помощь опыт, обратимся к природе, и мы увидим, что необходимо делать, чтобы плодотворно трудиться ради счастья человечества. Мы убедимся, что истинный корень всех бедствий нашего рода кроется в заблуждении; что, избавившись от пустых призраков, мысль о которых заставляет нас трепетать, и с корнем истребив суеверие, мы сможем мирно начать искать истину и найдем в природе тот светоч, который приведет нас к счастью. Станем же изучать природу и ее неизменные законы, углубимся в исследование сущности человека, исцелим его от предрассудков, чтобы мало-помалу привести к добродетели, без которой, как он должен убедиться сам, он не сможет быть по-настоящему счастливым на земле.
Освободим же мысль людей от этих богов, которые лишь плодят повсюду несчастных! Поставим чувственную, видимую природу на место тех невидимых сил, которым всегда поклонялись трепещущие рабы или безумствующие фанатики. Скажем им, что для того, чтобы быть счастливыми, надо перестать бояться.
Представления о божестве, которые, как мы показали, столь бесполезны и столь противоречат здравой морали, доставляют так же мало выгоды отдельным лицам, как и обществам. Божество, как мы видим, во всех странах носит отталкивающий характер, и суеверные люди, верные своим принципам, всегда были несчастными. Суеверие - это домашний враг, которого всегда носишь внутри себя. Люди, серьезно задумывающиеся над грозными призраками религии, будут жить в вечной тревоге и беспокойстве; в погоне за химерами они будут пренебрегать самыми важными для них вещами и проводить печальные дни в стенаниях, молитвах, жертвоприношениях, всяческих искуплениях своих реальных или воображаемых проступков. В своем безумстве они нередко станут терзать самих себя, налагая на себя самые жестокие наказания, лишь бы только удержать карающую десницу своего сурового бога; они вооружатся против самих себя в надежде обезоружить месть и смягчить жестокость свирепого господина, которого, как им кажется, они рассердили; они будут стараться примирить с собой гневного бога, став своими собственными палачами и причиняя себе всякого рода бедствия, которые только может придумать их воображение. Общество не получает никакой выгоды от мрачных учений этих набожных безумцев; их мысль всегда поглощена печальными бреднями, а их время уходит на исполнение нелепых обрядов. Самые благочестивые люди обыкновенно являются мизантропами, бесполезными для окружающих и вредными для самих себя. Если они обнаруживают энергию в чем-нибудь, то лишь в придумывании средств причинить себе какие-нибудь новые мучения или лишить себя предметов, к которым стремится их природа. Повсюду на земле мы встречаем умерщвляющих свою плоть аскетов, глубоко убежденных в том, что, причиняя себе боль и всякого рода мучения, им удастся снискать милость свирепого бога, благость которого они, однако, не перестают прославлять. Безумцев этого рода мы встречаем во всех частях мира: представление о грозном боге всегда и везде порождало нелепейшие жестокости.
Эти безрассудные фанатики, причиняя себе самим боль и не предоставляя обществу всего того, что оно вправе от них требовать, разумеется, не так преступны, как те буйные и ревностные изуверы, которые под влиянием своих религиозных воззрений считают необходимым нарушать общественное спокойствие и совершать во имя своего небесного призрака самые настоящие преступления. Фанатик весьма часто надеется угодить своему богу, лишь нарушая предписания нравственности. Его идеал заключается в том, чтобы терзать самого себя или разрывать ради своих нелепых воззрений священнейшие узы, наложенные природой на смертных.
Мы должны, таким образом, признать, что представление о божестве так же мало способно доставить благополучие, довольство, мир отдельным лицам, как и обществам, членами которых являются последние. На несколько мирных, честных, непоследовательных мечтателей, находящих утешение и радость в своих религиозных взглядах, есть миллионы других, более последовательных в своих принципах, которые остаются несчастными всю свою жизнь и тревожное воображение которых вечно занято печальными мыслями о роковом божестве. Спокойный и мирный религиозный человек, признающий существование грозного бога, - это просто человек, не умеющий рассуждать.
Если религия испортила вождей народов, то естественно, что и сами народы должны были развратиться.
Вельможи стали подражать порокам государей; пример сильных мира сего, которых народ считает счастливцами, оказался заразительным для самого народа; дворы государей стали клоаками, распространявшими заразу порока. Законодательство превратилось в какой-то произвол; юстиция стала несправедливой и пристрастной; у правосудия всякий раз оказывалась повязка на глазах, когда речь шла о бедняках; истинные представления о справедливости были забыты; при небрежном отношении к воспитанию стали подрастать только невежественные, безрассудные, суеверные, всегда готовые вредить друг другу люди; религия, опираясь на поддержку тирании, заменила все; она сделала слепыми и покорными народы, которые решило обобрать правительство. Макиавелли в главах XI, XII и XIII своих "Политических рассуждений о Тите Ливии" пытается доказать, что религиозное суеверие было полезно для Римской республики, но, к несчастью, приводимые им в подтверждение этого тезиса примеры доказывают лишь, что Сенат эксплуатировал невежество народа, чтобы держать его в подчинении.
Так народы, лишенные разумного управления, справедливых законов, полезных учреждений и правильного воспитания, удерживаемые жрецами и государями в невежестве и бесправии, стали религиозными и развратными. Была забыта природа человека, истинные интересы общества, реальные выгоды государя и народа; естественно, что вместе с этим была подвергнута забвению и мораль природы, основывающаяся на сущности общественного человека. Совсем забыли, что человек обладает известными потребностями, что общество существует лишь для того, чтобы облегчить ему отыскание средств к удовлетворению этих потребностей, что правительство должно стремиться к счастью и охране общества и, следовательно, обязано прибегать для этого к соответствующим побуждениям, способным влиять на разумные существа. Не понимали, что награды и наказания являются могущественными факторами, которыми может успешно воспользоваться государственная власть, заставив с их помощью граждан объединить свои усилия и трудиться для своего счастья, трудясь для счастья общественного целого. Социальные добродетели пребывали в неизвестности; любовь к отечеству стала призраком; люди, жившие в обществе, думали лишь о том, чтобы вредить друг другу, мечтая только о благосклонности к ним государя, который с своей стороны считал выгодным для себя вредить всем.
Вот как испортились человеческие сердца; вот где настоящий корень морального зла и той закоренелой, наследственной, заразительной развращенности, которая царит на земле. Для борьбы со всем этим злом обратились к помощи религии, той самой религии, которая его породила; вообразили, будто небесные угрозы могут подавить страсти, которые все, точно нарочно, пробуждало в сердцах. Почему-то уверили себя, будто достаточно какой-то идеальной, метафизической плотины, страшных сказок и далеких призраков, чтобы сдержать естественные желания и бурные наклонности. Полагали, что невидимые силы окажутся могущественнее всех видимых сил, открыто толкающих людей на путь зла. Думали, что все будет улажено, если удастся занять умы мыслью о темных призраках, неопределенных страхах, мстительном божестве; и политики бездумно уговорили себя, будто слепое подчинение народов служителям божества в их интересах.
Что же получилось благодаря этому? У народов осталась лишь жреческая и теологическая мораль, приноровленная к непостоянным интересам и видам жрецов, которые заменили истины произвольными фантазиями, добродетели обрядами, разум - религиозным ослеплением, общественные симпатии фанатизмом. Благодаря излишнему доверию народов к служителям божества в каждом государстве установились две различные, постоянно воюющие между собой власти; жрец боролся с государем при помощи грозного оружия общественного мнения; последнее обыкновенно оказывалось достаточно могущественным, чтобы низвергать троны. Любопытно заметить, что жрецы, беспрестанно проповедующие народам покорность государям, власть которых имеет небесное происхождение и которые представляют собой образ божества, начинают говорить совершенно иным языком, если государь перестает им слепо подчиняться. Духовенство поддерживает деспотизм лишь для того, чтобы направлять его удары против своих врагов; оно свергает его, если находит его враждебным своим интересам. Служители невидимых сил проповедуют покорность видимым силам лишь в том случае, если последние смиренно им подчиняются. Государь мог быть спокойным лишь в том случае, если, будучи смиренно предан жрецам и послушен их урокам, он подчинялся всем их фантазиям. Честолюбивые, нетерпимые, беспокойные жрецы побуждали государя разорять собственные владения; они толкали его на путь тирании; они примиряли с ним небо, когда он начинал бояться, что своими поступками раздражает его. Таким образом, мораль нисколько не выиграла от соединения этих двух враждебных сил; народы не стали от этого ни счастливее, ни добродетельнее; их нравственность, счастье и свобода только пострадали от объединения сил небесного и земного богов. Государи, в интересах которых было необходимо сохранение теологических учений, столь лестных для их гордости и столь благоприятных для их насильнической власти, обыкновенно шли рука об руку со жрецами; они считали собственные религиозные взгляды наиболее полезными для своих интересов и видели врагов во всех тех, кто отказывался признавать эти взгляды. Религиознейший государь из набожности или из политических соображений становился палачом части своих подданных; он считал святым долгом насиловать свободную мысль, притеснять и истреблять врагов жрецов, всегда принимая их за врагов собственной власти. Уничтожая их, он воображал, что одновременно делает угодное небу и необходимое для собственной безопасности дело. Он не понимал, что, принося столько жертв ради жрецов, он усиливает врагов своей власти, соперников своего могущества, самых непокорных из своих подданных.
Действительно, благодаря ложным взглядам, которыми так давно заполнены умы государей и суеверных народов, в общественной жизни все способствует удовлетворению гордости, своекорыстия и мстительности жреческого сословия. Повсюду эти опаснейшие, бес полезнейшие, беспокойнейшие люди находятся в особенно привилегированном положении. Эти прирожденные враги верховной власти взысканы ее милостями и почестями; эти непокорнейшие подданные признаются опорой трона; этим развратителям юношества обеспечивается монополия на воспитание; эти ничего не делающие граждане получают огромное вознаграждение за свою праздность, свои вздорные метафизические рассуждения, свои гибельные раздоры, свои бесполезные молитвы и искупительные жертвы, столь опасные для нравов тем, что они облегчают путь к преступлениям.
Тысячелетиями народы и государи разоряли себя, чтобы обогатить служителей богов, дать им возможность утопать в роскоши, осыпать их почестями, титулами, привилегиями, сделать из них дурных граждан. Но что пожали народы и цари в награду за свои неосторожные благодеяния и свою благочестивую расточительность? Стали ли от этого государи могущественнее, а народы счастливее, просвещеннее, разумнее? Конечно, нет. Государи потеряли значительнейшую часть своего авторитета, они стали рабами своих жрецов или же должны были непрерывно бороться с ними, и наибольшая доля общественных богатств пошла на то, чтобы содержать в праздности, роскоши и пышности бесполезнейших и опаснейших членов общества.
Улучшилась ли нравственность народов под руководством столь дорого оплачиваемых наставников? Увы! О нравственности вовсе не говорили верующим; религия заменила для них все; служители бога, заботясь лишь о сохранении догматов и обычаев, полезных для их собственных интересов, занимались только тем, что придумывали какие-то вымышленные преступления, увеличивали число тягостных и нелепых обрядов, чтобы использовать несоблюдение этих обрядов своими рабами. Они повсеместно ввели монополию на искупительные жертвы, завели торговлю мнимыми небесными милостями, установили особый тариф за всякого рода проступки, причем самыми тяжкими всегда были те, которые считались жрецами особенно вредными для них самих. Неопределенные, лишенные смысла слова вроде безбожие, кощунство, ересь, богохульство и так далее (слова, связанные, очевидно, с вещами, представляющими интерес для одних лишь жрецов) внесли в умы большую тревогу, чем реальные и действительно важные с общественной точки зрения преступления. Так взгляды народов стали превратными: воображаемые преступления начали страшить их гораздо более, чем настоящие злодеяния. К человеку, придерживавшемуся иных религиозных взглядов и теорий, чем жрецы, стали относиться с большим ужасом, чем к убийце, тирану, деспоту, вору, обольстителю, соблазнителю. Величайшим преступлением оказалось презрение к тому, на что жрецы указывали как на священные вещи. Знаменитый Гордон говорит, что величайшая us ересей - верить, что есть какой-то другой бог, кроме духовенства. Гражданские законы только усилили эту путаницу в умах; они установили тяжкие кары за фантастические, созданные воображением преступления:
сжигали еретиков, богохульников, неверующих; но зато не было установлено наказаний для соблазнителей невинности, прелюбодеев, мошенников и клеветников.
Чем могла стать молодежь при подобных наставниках? Ею бессовестно пожертвовали в угоду религиозному суеверию. Человека с детства отравляли ядом непонятных учений; его пичкали тайнами и баснями; ему преподносили учение, которое он вынужден был принимать, ничего не понимая в нем; его мысль заполняли пустыми призраками; ему забивали голову священными пустяками, ребяческими обязанностями, заученными молитвами. Суеверие до того притупило мысль, сделав из людей простые машины, что есть немало стран, где народы не понимают языка, на котором с ними говорят об их боге. Есть женщины, которые всю свою жизнь только тем и занимаются, что поют латинские песнопения, ни слова не понимая по-латыни. Народ, ничего не понимающий в богослужении, однако очень аккуратно присутствует на нем, полагая, что с него достаточно показываться своему богу и что последний доволен, если люди приходят скучать в храмах божьих. Он должен был тратить драгоценное время на различные обряды и церемонии; его голову заполнили софизмами и заблуждениями; его опьянили фанатизмом; в него навсегда вселили предубеждение к разуму и к истине; энергии его души были повсюду поставлены препятствия; его лишили лучших устремлений; он не мог стать полезным своим ближним; придавая исключительное значение богословию или, вернее, систематическому невежеству, служащему основой религии, добились того, что плодороднейшая почва стала производить сорную траву.
Сумело ли церковное и религиозное воспитание сформировать членов общества, отцов семейств, супругов, справедливых хозяев, верных слуг, покорных подданных, миролюбивых граждан? Нисколько. Оно породило угрюмых ханжей, бывших в тягость себе самим и другим, или же беспринципных людей, быстро забывавших все внушенные им страхи и не считавшихся ни с какими предписаниями морали. Религия была поставлена выше всего; фанатику сказали, что лучше повиноваться богу, чем людям; под влиянием этого он решил, что надо бунтовать против своего государя, расходиться с женой, ненавидеть детей, покидать друга, убивать своих сограждан, если только этого требуют интересы неба. Одним словом, в тех случаях, когда религиозное воспитание оказывало свое влияние, оно лишь развращало юные сердца, забивало вздором юные головы, портило юные души, заглушало у человека сознание своих обязанностей по отношению к самому себе, обществу и окружающим его существам.
Сколь многого достигли бы народы, употребив на полезные вещи богатства, так неразумно и позорно потраченные на служителей обмана! Какие чудеса сотворил бы человеческий гений, если бы в его распоряжение были предоставлены те ресурсы, которые в течение стольких веков предоставлялись людям, всегда мешавшим его полету! Как усовершенствовались бы полезные науки, искусства, мораль, политика, истина, если бы им оказывалось то же содействие, что и лжи, безумию, бесполезному фанатизму!
Таким образом, ясно, что теологические учения всегда были и будут враждебны здравой политике и здравой морали; они превращают государей в зловредные, неспокойные и ревнивые божества; они делают из подданных завистливых и злых рабов, которые воображают, что при помощи вздорных обрядов или внешнего воспринятия каких-то непонятных учений можно в полной мере загладить причиняемое ими друг другу зло. Люди, которые никогда не осмеливаются рассмотреть вопрос о существовании карающего и награждающего бога; которые уговаривают себя, что их обязанности основываются на воле божьей и уверяют, будто бог желает, чтобы они жили в мире, любили друг друга и помогали друг другу, воздерживались от зла и творили добро, быстро забывают все подобные отвлеченные умозрения, лишь только ими завладевают их страсти, интересы, привычки, прихоти. Где же справедливость, мир, единение и согласие, которые постоянно обещают обществам эти возвышенные религиозные учения, поддерживаемые суеверием и авторитетом божества? Там, где царит влияние развращенных дворов и лживых или фанатичных, никогда не согласных меж собой жрецов, я вижу лишь порочных, погрязших в невежестве и преступных привычках людей, увлекаемых мимолетными интересами или постыдными удовольствиями и совершенно не думающих о своем боге. Несмотря на все свои теологические воззрения, царедворец неутомимо плетет темные козни; он старается удовлетворить честолюбие, жадность, ненависть, жажду мести и прочие свои извращенные страсти; несмотря на все угрозы ада, одна мысль о котором приводит ее в трепет, порочная женщина продолжает свои интриги, плутни, любовные шашни. Большинство этих распутных и ничего не делающих людей, заполняющих города и дворы государей, пришло бы в ужас, если бы в их присутствии выразили хоть малейшее сомнение в бытии того бога, повелениями которого они фактически пренебрегают. Что же остается в действительной жизни от этих общепринятых и столь бесплодных воззрений, влияние которых на поведение сказывается лишь в том, что они служат предлогом для самых гибельных страстей? Разве по выходе из храма, где только что совершали жертвоприношение и произносили проповеди во имя неба, угрожая в них преступникам, набожный деспот, боящийся нарушить налагаемые на него религиозным суеверием мнимые обязанности, не возвращается к порочной, неправедной жизни, к политическим преступлениям, к злодеяниям по отношению к обществу? Разве министр перестает притеснять граждан, царедворец не возвращается к своим интригам, женщина легкого поведения - к своему разврату, ростовщик - к своему грабительскому делу, купец - к своим обманам и плутням?
Может быть, станут утверждать, что эти убийцы и воры, эти несчастные, число которых умножается благодаря несправедливости или преступному нерадению правительств и у которых беспощадно отнимают жизнь жестокие законы, эти злоумышленники, не дающие ни дня стоять без дела нашим виселицам и эшафотам, - неверующие, атеисты? Конечно, нет. Эти несчастные, эти отбросы общества верят в бога; им повторяли его имя с детства; им говорили о карах, налагаемых богом за преступления; они с ранних лет привыкли трепетать при мысли о его суде. И однако, они посягнули на безопасность общества; если видимые, осязаемые мотивы не могли сдержать их страстей, более могущественных, чем их страхи, то тем менее могли их сдержать невидимые мотивы: скрытый бог со своими отдаленными наказаниями никогда не сумеет воспрепятствовать излишествам, которых не могут предупредить реальные, близкие наказания.
Одним словом, разве мы не видим на каждом шагу, что мысль о том, будто бог видит и слышит их, нисколько не сдерживает людей, когда пробудившийся голос страсти толкает их на постыднейшие поступки? Тот самый человек, который стеснялся бы другого человека и в присутствии его не решался бы совершить дурной поступок или предаться какому-либо постыдному пороку, позволяет себе все, когда он думает, что находится один на один со своим богом. Какую же пользу приносит ему убеждение в существовании этого бога, в его всеведении и вездесущности, если это убеждение не имеет в его глазах той силы, как мысль быть увиденным последним из смертных? Человек, который не решится на какой-нибудь проступок в присутствии ребенка, нисколько не затруднится совершить его, если свидетелем при этом будет только его бог. Эти бесспорные факты могут послужить ответом тем, кто уверяет, будто страх божий может скорее удержать людей от дурных поступков, чем мысль о том, что не существует ничего такого, чего нужно бояться. Когда люди думают, что им следует бояться только бога, то они обыкновенно не останавливаются решительно ни перед чем.
Лица, не сомневающиеся в религиозных воззрениях и в их действительности, сами, однако, редко прибегают к ним, когда желают повлиять на поведение подчиненных им людей и заставить их образумиться. Когда отец дает советы своему порочному или преступному сыну, он указывает скорее на земные, нынешние неприятности, чем на опасности, угрожающие со стороны мстительного бога: он указывает ему на естественные последствия его беспорядочного поведения, вызываемое развратом расстройство здоровья, гибель репутации, потерю состояния от азартных игр, угрожающие со стороны общества кары и так далее. Таким образом, сам богопочитатель при важнейших обстоятельствах жизни рассчитывает скорее на силу естественных побуждений, чем на силу сверхъестественных мотивов, указываемых религией; тот самый человек, который порочит мотивы, выдвигаемые атеистом как побуждения делать добро и воздерживаться от зла, пользуется ими в случае необходимости, так как чувствует всю их силу.
Почти все люди верят в карающего и вознаграждающего бога; однако во всех странах число дурных людей значительно превосходит число хороших. Если мы станем доискиваться до истинного корня этой всеобщей испорченности, то найдем его в самих религиозных учениях, а не в мнимых причинах, выдуманных различными религиями для объяснения факта человеческой испорченности. Люди испорчены потому, что почти повсюду ими дурно управляют; ими дурно управляют потому, что религия обоготворила государей; последние, уверенные в своей безопасности и испорченные, сами, естественно, сделали свои народы несчастными и дурными. Народы, подчиняясь безрассудным правителям, никогда не могли руководствоваться разумом. Так как обманщики-жрецы держали их в заблуждении, то разум стал для них бесполезен; тираны и жрецы с успехом объединили свои усилия, чтобы помешать народам добиваться просвещения, стремиться к истине, облегчать свою судьбу, улучшать свои нравы.
Лишь просвещая людей и обучая их истине, можно надеяться сделать их лучше и счастливее. Только тогда, когда государи и подданные узнают, в чем заключаются сущность их взаимоотношений и их правильно понятые интересы, усовершенствуются методы политики и станет ясным, что искусство управления людьми вовсе не заключается в том, чтобы держать их в невежестве, обманывать и тиранить. Станем поэтому считаться с указаниями разума, призовем к себе на помощь опыт, обратимся к природе, и мы увидим, что необходимо делать, чтобы плодотворно трудиться ради счастья человечества. Мы убедимся, что истинный корень всех бедствий нашего рода кроется в заблуждении; что, избавившись от пустых призраков, мысль о которых заставляет нас трепетать, и с корнем истребив суеверие, мы сможем мирно начать искать истину и найдем в природе тот светоч, который приведет нас к счастью. Станем же изучать природу и ее неизменные законы, углубимся в исследование сущности человека, исцелим его от предрассудков, чтобы мало-помалу привести к добродетели, без которой, как он должен убедиться сам, он не сможет быть по-настоящему счастливым на земле.
Освободим же мысль людей от этих богов, которые лишь плодят повсюду несчастных! Поставим чувственную, видимую природу на место тех невидимых сил, которым всегда поклонялись трепещущие рабы или безумствующие фанатики. Скажем им, что для того, чтобы быть счастливыми, надо перестать бояться.
Представления о божестве, которые, как мы показали, столь бесполезны и столь противоречат здравой морали, доставляют так же мало выгоды отдельным лицам, как и обществам. Божество, как мы видим, во всех странах носит отталкивающий характер, и суеверные люди, верные своим принципам, всегда были несчастными. Суеверие - это домашний враг, которого всегда носишь внутри себя. Люди, серьезно задумывающиеся над грозными призраками религии, будут жить в вечной тревоге и беспокойстве; в погоне за химерами они будут пренебрегать самыми важными для них вещами и проводить печальные дни в стенаниях, молитвах, жертвоприношениях, всяческих искуплениях своих реальных или воображаемых проступков. В своем безумстве они нередко станут терзать самих себя, налагая на себя самые жестокие наказания, лишь бы только удержать карающую десницу своего сурового бога; они вооружатся против самих себя в надежде обезоружить месть и смягчить жестокость свирепого господина, которого, как им кажется, они рассердили; они будут стараться примирить с собой гневного бога, став своими собственными палачами и причиняя себе всякого рода бедствия, которые только может придумать их воображение. Общество не получает никакой выгоды от мрачных учений этих набожных безумцев; их мысль всегда поглощена печальными бреднями, а их время уходит на исполнение нелепых обрядов. Самые благочестивые люди обыкновенно являются мизантропами, бесполезными для окружающих и вредными для самих себя. Если они обнаруживают энергию в чем-нибудь, то лишь в придумывании средств причинить себе какие-нибудь новые мучения или лишить себя предметов, к которым стремится их природа. Повсюду на земле мы встречаем умерщвляющих свою плоть аскетов, глубоко убежденных в том, что, причиняя себе боль и всякого рода мучения, им удастся снискать милость свирепого бога, благость которого они, однако, не перестают прославлять. Безумцев этого рода мы встречаем во всех частях мира: представление о грозном боге всегда и везде порождало нелепейшие жестокости.
Эти безрассудные фанатики, причиняя себе самим боль и не предоставляя обществу всего того, что оно вправе от них требовать, разумеется, не так преступны, как те буйные и ревностные изуверы, которые под влиянием своих религиозных воззрений считают необходимым нарушать общественное спокойствие и совершать во имя своего небесного призрака самые настоящие преступления. Фанатик весьма часто надеется угодить своему богу, лишь нарушая предписания нравственности. Его идеал заключается в том, чтобы терзать самого себя или разрывать ради своих нелепых воззрений священнейшие узы, наложенные природой на смертных.
Мы должны, таким образом, признать, что представление о божестве так же мало способно доставить благополучие, довольство, мир отдельным лицам, как и обществам, членами которых являются последние. На несколько мирных, честных, непоследовательных мечтателей, находящих утешение и радость в своих религиозных взглядах, есть миллионы других, более последовательных в своих принципах, которые остаются несчастными всю свою жизнь и тревожное воображение которых вечно занято печальными мыслями о роковом божестве. Спокойный и мирный религиозный человек, признающий существование грозного бога, - это просто человек, не умеющий рассуждать.