Голсуорси Джон. Сага о Форсайтах: В петле

Джемс и Эмили только что поднялись в спальню; и Сомс, сообщив Уормсону
новость, уже собирался пройти к ним, но остановился, так как ему внезапно
пришло в голову спросить:
- Что вы думаете об этом, Уормсон?
Дворецкий перестал водить мягкой щеткой по цилиндру Сомса, слегка
наклонил лицо вперед и сказал, понизив голос:
- Ну что же, сэр, у них, конечно, нет никаких шансов, но я слышал, что
они отличные стрелки. У меня сын в Иннискиллингском полку.
- У вас сын, Уормсон? Да что вы, а я даже не знал, что вы женаты.
- Да, сэр. Я никогда не говорю об этом. Я думаю, что его теперь пошлют
туда.
Легкое удивление, которое почувствовал Сомс, сделав неожиданное
открытие, что ему так мало известно о человеке, которого, как ему казалось,
он так хорошо знает, тут же растворилось в другом легком удивлении,
вызванном другим неожиданным открытием, что война может задеть кого-нибудь
лично. Родившись в год Крымской кампании, он стал сознательным человеком к
тому времени, когда восстание в Индии уже было подавлено; мелкие войны,
которые после этого вела Британская империя, носили чисто профессиональный
характер и нимало не задевали Форсайтов и того, что они представляли в
политической жизни страны. Конечно, и эта война не явится исключением. Но он
быстро перебрал в уме всех своих родственников. Двое из Хэйменов, он слышал,
служат в кавалерии, это приятно, кавалерия - в этом есть что-то благородное;
они носят, или это раньше так полагалось, голубые с серебром мундиры и ездят
верхом. А Арчибальд, он помнит, как-то однажды вступил в ополченцы, но ему
пришлось отказаться от этого из-за отца: Николае тогда поднял такой скандал,
что сын попусту время теряет только щеголяет своим мундиром, разрядившись,
как павлин. А недавно кто-то говорил, что старший сын молодого Николаев,
"очень молодой" Николае, записался в армию добровольцем. "Нет, - думал Сомс,
медленно поднимаясь по лестнице, - все это пустяки".
Он остановился на площадке у спальни родителей, раздумывая, стоит ли
ему войти и сказать несколько успокоительных слов. Приоткрыв лестничное
окно, он прислушался. Гул на Пикадилли - вот все, что было слышно, и с
мыслью: "Ну, если эти автомобили расплодятся, это будет несчастье для
домовладельцев", он уже собирался пройти выше, в свою комнату, которую для
него всегда держали наготове, как вдруг услышал где-то вдалеке хриплый,
пронзительный крик газетчика. Так и есть, и сейчас он заорет около дома!
Сомс постучал к матери и вошел.
Отец сидел на постели, навострив уши, выглядывавшие из-под седых волос,
которые Эмили всегда так искусно подстригала. Он сидел румяный и
необыкновенно чистый, между белой простыней и подушкой, из которой, как два
острия, торчали его высокие, худые плечи, обтянутые ночной сорочкой. Только
одни глаза его, серые, недоверчивые, под морщинистыми веками, перебегали от
окна к Эмили, которая ходила в капоте по комнате, нажимая на резиновый шар,
прикрепленный к флакону. В комнате слабо пахло одеколоном, которым она
прыскала.
- Все благополучно! - сказал Сомс. - Это не пожар. Буры объявили войну
- вот и все.
Эмили остановилась с пульверизатором в руке.
- О! - только и сказала она и посмотрела на Джемса.
Сомс тоже смотрел на отца. Старик принял это известие не так, как они
ожидали: казалось, его захватила какая-то неведомая им мысль.
- Гм! - внезапно пробормотал он. - Я уж не доживу и не увижу конца
этого.
- Глупости, Джемс! К рождеству все кончится.
- Что ты понимаешь в этом? - сердито возразил Джемс. - Приятный
сюрприз, нечего сказать, да еще в такой поздний час. - Он погрузился в
молчание, а жена и сын точно завороженные ждали, что вот он сейчас скажет:
"Не знаю, ничего не могу сказать, я знал, чем все это кончится". Но он
ничего не говорил. Серые глаза его блуждали, по-видимому не замечая никого в
комнате. Затем под простыней произошло какое-то движение, и внезапно колени
его высоко поднялись. - Им нужно послать туда Робертса. Все это Гладстон
заварил со своей Маджубой.
Оба слушателя заметили что-то не совсем обычное в его голосе, что-то
похожее на настоящее, живое волнение. Как будто он говорил: "Я никогда
больше не увижу мою родину мирной и спокойной. Я умру, не дождавшись конца,
прежде чем узнаю, что мы победили". И хотя оба они чувствовали, что Джемсу
нельзя позволять волноваться, они были растроганы. Сомс подошел к кровати и
погладил отца по руке, которая лежала поверх простыни, длинная, вся покрытая
сетью жил.
- Попомните мои слова! - сказал Джемс. - Консоли! теперь упадут до
номинала, а у Вэла хватит ума пойти записаться добровольцем.
- Да будет тебе. Джемс! - воскликнула Эмили. - Ты так говоришь, будто и
правда есть какая-то опасность!
Ее ровный голос на время успокоил Джемса.
- Да, да, - пробормотал он, - я вам говорил, чем все это кончится. Ну,
не знаю, конечно, - мне никогда ничего не рассказывают. Ты сегодня здесь
ночуешь, мой мальчик?
Кризис миновал, он теперь придет в нормальное для него состояние тихой
тревоги; и Сомс, уверив отца, что он останется ночевать здесь, пожал ему
руку и направился в свою комнату.
На следующий день у Тимоти собралось столько гостей, сколько не
собиралось уже много лет. В дни такого рода национальных потрясений, правда,
не пойти туда было почти невозможно. Не то чтобы в событиях чувствовалась
какая-нибудь опасность, нет, ее было ровно столько, чтобы ощущать
необходимость уверять друг друга, что никакой опасности нет.
Николае явился спозаранку. Он видел Сомса накануне вечером - Сомс
говорил, что войны не избежать. Этот старикашка Крюгер просто спятил, ему
ведь семьдесят пять лет, по меньшей мере (Николасу было восемьдесят два).
Что говорит Тимоти? У него ведь тогда что-то вроде удара было, после
Маджубы. Захватчики эти буры. Темноволосая Фрэнси, явившаяся вслед за ним,
сейчас же, из свойственного ей духа противоречия, подобающего независимо
мыслящей дочери Роджера, подхватила:
- Сучок в чужом глазу, дядя Николае! А уитлендеры [12] разве не почище
будут? - новое выражение, заимствованное ею, как говорили, у ее брата
Джорджа.
Тетя Джули нашла, что Фрэнси не следует говорить такие вещи. Сын
дорогой миссис Мак-Эндер Чарли МакЭндер - уитлендер, а уж его никак нельзя
назвать захватчиком. На это Фрэнси отпустила одно из своих "словечек", не
совсем приличных, но бывших у нее в большом ходу:
- У него отец шотландец, а мать гадюка.
Тетя Джули заткнула уши, но слишком поздно, а тетя Эстер улыбнулась;
что же касается дяди Николаев - он надулся: остроты, исходившие не от него,
он недолюбливал. Как раз в эту минуту вошла Мэрией Туитимен и немедленно
следом за нею молодой Николае. Увидев сына, Николае поднялся.
- Ну, мне пора, - сказал он. - Вот Ник вам расскажет, чем кончатся
скачки.
И, отпустив эту остроту по адресу своего старшего сына, который, будучи
оплотом всяческих гарантий и директором страхового общества, был привержен к
спорту не более, чем его отец, он вышел. Милый Николае! Какие же это скачки!
Или это одна из его шуточек? Удивительный человек, и как сохранился! Сколько
кусков сахару дорогой Мэрией? А как поживают Джайлс и Джесс? Тетя Джули
выразила опасение, что теперь королевской кавалерии будет много хлопот,
нужно будет охранять побережье, хотя, конечно, у буров нет кораблей. Но ведь
никто не знает, на что окажутся способны французы, особенно после этой
ужасной истории с Фашодой [13], которая так напугала Тимоти, что он потом
несколько месяцев не покупал никаких бумаг. Но как вам нравится эта ужасная
неблагодарность буров после всего, что для них сделано: посадить д-ра
Джемсона в тюрьму - миссис Мак-Эндер говорила, он такой симпатичный. А сэра
Альфреда Мильнера послали для переговоров с ними - ну, это такой умница. И
что им только нужно, понять нельзя!
Но в этот самый момент произошла одна из тех сенсаций, которые так
ценились у Тимоти и которым великие события подчас способствуют.
- Мисс Джун Форсайт.
Тетя Джули и тетя Эстер - обе сразу поднялись со своих мест, дрожа от
давно заглохшей обиды, захлебываясь от переполнявшего их чувства старой
привязанности и гордости, что вот она все-таки возвратилась, блудная дочь!
Какой сюрприз! Милочка Джун, после стольких лет! Да как она хорошо выглядит!
Ни капельки не изменилась! Они чуть-чуть было не спросили ее: "А как
здоровье дорогого дедушки?" - забыв в этот ошеломляющий момент, что бедный
дорогой Джолион вот уж семь лет, как лежит в могиле.
Всегда самая смелая и прямодушная из всех Форсайтов, с решительным
подбородком, живыми глазами и огненной копной волос, маленькая, хрупкая Джун
села на позолоченный стул с бисерным сиденьем, словно вовсе и не проходило
этих десяти лет с тех пор, как она была здесь, десяти лет странствований,
независимости и служения "несчастненьким". Последние ее протеже были все
исключительно скульпторы, художники, граверы, отчего ее раздражение на
Форсайтов и их безнадежно антихудожественные вкусы только усилилось. Правду
сказать, она почти перестала верить в то, что родственники ее действительно
существуют, и теперь оглядывалась кругом с какой-то вызывающей
непосредственностью, чем приводила гостей в явное смущение. Она совсем не
ожидала увидеть здесь кого-нибудь, кроме своих бедных старушек. А почему ей
пришло в голову навестить их, она и сама не совсем понимала, просто по
дороге с Оксфорд-стрит в студию на Лэтимер-Род она вдруг с угрызением
совести вспомнила о них, как о двух "несчастненьких", которых она совсем
забросила.
Тетя Джули первая нарушала молчание:
- Мы сейчас только что говорили, дорогая, что за ужас с этими бурами. И
какой наглый старикашка этот Крюгер!
- Наглый? - сказала Джун. - А я считаю, что он совершенно прав. С какой
стати мы вмешиваемся в их дела? Если он выставит всех этих гнусных
уитлендеров, так им и надо. Они только наживаются там.
Молчание, последовавшее за этой новой сенсацией, нарушила Фрэнси.
- Как? Вы, значит, бурофилка? (Несомненно, это выражение применялось
впервые.)
- Почему, собственно, мы не можем оставить их в покое? - воскликнула
Джун, и в ту же минуту горничная, открыв дверь, сказала:
- Мистер Сомс Форсайт.
Сенсация за сенсацией! Приветствия отошли на задний план, так как все с
любопытством выжидали, как состоится встреча между Сомсом и Джун;
существовали коварные предположения, если не твердая уверенность, что они не
встречались со времени этой прискорбной истории ее жениха Босини с женой
Сомса. Все видели, как они едва пожали друг другу руку, покосившись друг на
друга одним уголком глаза. Тетя Джули сейчас же пришла на выручку.
- Милочка Джун такая оригиналка. Вообрази, Сомс, она считает, что буров
не за что осуждать.
- Они хотят только сохранить свою независимость, - сказала Джун. Почему
им этого нельзя?
- Хотя бы потому, - ответил Сомс со своей несколько кривой усмешкой, -
что они согласились на наш суверенитет.
- Суверенитет! - повторила Джун сердито. - Вряд ли бы нам понравился
чей-нибудь суверенитет.
- Они получили при этом некоторые материальные выгоды; договор остается
договором.
- Договоры не всегда бывают справедливы, - вспыхнула Джун, - и если они
несправедливы, их нужно разрывать. Буры гораздо слабее нас, Мы могли бы
позволить себе быть более великодушными.
Сомс фыркнул.
- Ну, это уж пустая чувствительность, - сказал он.
Тетя Эстер, которая больше всего боялась всяких споров, повернулась к
ним и безапелляционно заявила:
- Какая чудная погода держится для октября месяца.
Но отвлечь Джун было не так-то легко.
- Не знаю, почему нужно издеваться над чувствами. По-моему, это лучшее,
что есть в мире.
Она вызывающе посмотрела вокруг, и тете Джули снова пришлось вмешаться:
- Ты, Сомс, за последнее время покупал новые картины?
Ее неподражаемая способность попадать на неудачные темы не изменила ей
и теперь. Сомс вспыхнул. Назвать картины, которые он недавно приобрел,
значило подвергнуться граду насмешек. Всем было известно пристрастие Джун к
неоперившимся гениям и ее презрение к "знаменитостям", если только не она
способствовала их успеху.
- Кое-что купил, - пробормотал он.
Но выражение лица Джун изменилось. Форсайт в ней почуял некоторые
возможности: почему бы Сомсу не купить две-три картины Эрика Коббли - ее
последнего "несчастненького"! И она тотчас же повела атаку, Знает ли Сомс
его работы? Они совершенно изумительны. Это восходящая звезда.
О да, Сомс знает его работы. По его мнению, это мазня, которая никогда
не будет иметь успеха у публики.
Джун вспылила.
- Конечно, не будет, это самое последнее, чего может желать художник. Я
думала, вы ценитель искусства, а не оценщик с аукциона...
- Ну конечно Сомс ценитель, - поспешно вмешалась тетя Джули, - у него
замечательный вкус, он может заранее предсказать, что будет иметь успех.
- О! - простонала Джун и вскочила с вышитого бисером стула - Я ненавижу
это мерило успеха. Неужели люди не могут покупать вещи просто потому, что
они им нравятся?
- Вы хотите сказать, потому что они вам нравятся? - заметила Фрэнси.
В последовавшей за этим паузе всем было слышно, как молодой Николае
мягко сказал, что Вайолет (его четвертая) берет уроки пастели; он, правда,
не знает, не уверен, есть ли в этом смысл.
- До свидания, тетечка, - сказала Джун, - мне пора идти.
И, поцеловав теток, она вызывающе окинула взглядом гостиную, еще раз
сказала: "До свидания" - и вышла. Казалось, ветер пронесся по комнате следом
за нею, словно все сразу вздохнули.
Но, прежде чем кто-нибудь успел вымолвить слово, произошла третья
сенсация:
- Мистер Джемс Форсайт.
Джемс вошел, слегка опираясь на палку, закутанный в меховую шубу,
которая придавала ему неестественную полноту.
Все встали. Джемс был такой старый, и он не появлялся у Тимоти уже
около двух лет.
- Здесь жарко, - сказал он.
Сомс помог ему снять шубу и невольно восхитился тем необыкновенным
лоском, каким отличалась вся фигура отца. Джемс сел - сплошные колени"
локти, сюртук и длинные седые бакенбарды.
- Что это значит? - спросил он.
Хотя в его словах не было никакого явного смысла, все поняли, что он
подразумевает Джун. Его глаза испытующе скользнули по лицу сына.
- Я решил приехать и сам все узнать. Что они ответили Крюгеру?
Сомс развернул вечернюю газету и прочел заголовок: "Правительство будет
действовать без промедления - война началась".
- Ах! - сказал Джемс. - Я боялся, что они отступятся, увильнут, как
тогда Гладстон. На этот раз мы разделаемся с этими людишками.
Все смотрели на него пораженные. Джемс! Вечно суетливый, нервный,
беспокойный Джемс с его постоянным: "Я вам говорил, чем это кончится! ", с
его пессимизмом и осторожностью в делах! Было что-то зловещее в такой
решительности этого самого старого из всех живых Форсайтов.
- Где Тимоти? - спросил Джемс. - Ему следовало бы поинтересоваться
этим.
Тетя Джули сказала, что она не знает. Тимоти сегодня за завтраком был
что-то неразговорчив. Тетя Эстер встала и тихонько вышла из комнаты, а
Фрэнси не без лукавства заметила:
- Буры - крепкий орешек, дядя Джемс, сразу не раскусить.
- Гм! - сказал Джемс. - Откуда у вас такие сведения? Мне никто ничего
не рассказывает.
Молодой Николае своим кротким голосом сказал, что Ник (его старший)
проходит теперь регулярный курс военного обучения.
- А! - пробормотал Джемс и уставился в одну точку - мысли его
перенеслись на Вэла. - Ему надо думать о матери, - сказал он, - некогда ему
заниматься военным обучением и всем этим, с таким отцом.
Это загадочное изречение повергло всех в полное молчание, пока он снова
не заговорил.
- А Джун зачем приходила? - и его глаза подозрительно обвели всех
присутствующих по очереди. - Ее отец теперь богатый человек.
Разговор перешел на Джолиона - когда кто его видел последний раз.
Предполагали, что он ездит за границу и что у него теперь обширное
знакомство с тех пор, как умерла его жена; его акварели имеют успех, и
вообще он теперь процветает. Фрэнси даже откровенно заявила:
- Я бы хотела его повидать; он был очень славный.
Тетя Джули вспомнила, как он однажды заснул на диване, где сейчас сидит
Джемс. Он всегда был очень мил. Не правда ли? Как находит Сомс?
Зная, что Джолион попечитель Ирэн, все почувствовали рискованность
этого вопроса и с интересом уста" вились на Сомса. Слабая краска выступила у
него на щеках.
- Он поседел, - сказал он.
Да неужели? Сомс видел его? Сомс кивнул, и краска сбежала с его щек.
Джемс вдруг сказал:
- Ну, я не знаю, не могу ничего сказать.
Это так точно выражало всеобщее ощущение, будто за всем что-то кроется,
что никто не возразил. Но в этот момент вернулась тетя Эстер.
- Тимоти, - сказала она тихим голосом, - Тимоти купил карту, и он
вколол... он вколол в нее три флажка.
Тимоти вколол... Вздох пронесся по гостиной. Ну, если Тимоти уже вколол
три флажка - ого! Это показывает, на что способна нация, когда ее терпение
истощится. Теперь война все равно что выиграна.

XIII. ДЖОЛИОН НАЧИНАЕТ ПОНИМАТЬ, ЧТО С НИМ ПРОИСХОДИТ

Джолион остановился у окна в бывшей детской Холли, которая теперь была
превращена в мастерскую не потому, что она выходила на север, а потому, что
из него открывался широкий вид до самого Эпсомского ипподрома. Он перешел к
боковому окну, выходившему во двор с конюшнями, и свистнул Балтазару,
который вечно лежал под башенкой с часами. Старый пес посмотрел вверх и
помахал хвостом. "Бедный старикан!" - подумал Джолион, переходя опять к
другому окну.
Он чувствовал себя как-то тревожно всю эту неделю с того времени, как
ему пришлось приступить к своим обязанностям попечителя: его всегда чуткая
совесть, была неспокойна, чувство сострадания, которое у него просыпалось
легко, было задето, а ко всему этому примешивалось еще одно странное
чувство, словно его ощущение красоты обрело некое определенное воплощение.
Осень уже добралась до старого дуба, листья его коричневели. Солнце в это
лето светило жарко и щедро. Что деревья - то и жизни людей! "Я могу долго
прожить, - думал Джолион. - Я покрываюсь плесенью от отсутствия тепла. Если
не смогу работать, уеду в Париж". Но воспоминание о Париже не доставило ему
удовольствия. К тому же, как он может уехать? Он должен быть здесь и ждать,
что предпримет Сомс. "Я ее попечитель. Я не могу оставить ее беззащитной", -
думал он. Ему казалось удивительно странным, что он до сих пор так ясно
видит Ирэн в ее маленькой гостиной, где он был только два раза. В ее красоте
какая-то щемящая гармония! Ни один самый точный портрет не передаст ее
верно; сущность ее... да, в чем ее сущность? Стук копыт снова привлек его к
боковому окну. Холли въезжала во двор на своей длиннохвостой лошадке. Она
взглянула наверх, и он помахал ей. Она что-то притихла последнее время;
старше становится, думал он, начинает мечтать о своем будущем, как все они -
малыши! О черт, не угонишься за временем! И, чувствуя, что терять эту быстро
бегущую ценность непростительно, он взялся за кисть. Но это оказалось
бесполезно: он не мог сосредоточиться, к тому же начинало смеркаться.
"Поеду-ка я в город", - подумал он. В гостиной его встретила горничная.
- К вам дама, сэр, миссис Эрон.
Вот удивительное совпадение! Войдя в картинную галерею, как ее до сих
пор называли, он увидел Ирэн, стоявшую у окна.
Она подошла к нему со словами:
- Я прошла там, где посторонним ходить воспрещается, - рощей и садом. Я
всегда ходила этой дорогой, когда навещала дядю Джолиона.
- Здесь не может быть мест, где воспрещалось бы ходить вам, - ответил
Джолион. - История этого не допускает. Я только что думал о вас.
Ирэн улыбнулась, И словно что-то засветилось в ней: это была не просто
одухотворенность, нет, нечто более ясное, полное, пленительное.
- История! - сказала она. - Я когда-то сказала дяде Джолиону, что
любовь длится вечно. Увы, это не так. Только отвращение вечно.
Джолион смотрел на нее в недоумении. Неужели она наконец похоронила
своего Боснии?
- Да, - сказал он, - отвращение глубже и любви и ненависти, потому что
это естественный продукт наших нервов, а их мы не можем изменить.
- Я пришла сообщить вам, что у меня был Сомс. Он сказал одну вещь,
которая меня напугала. Он сказал: "Вы все еще моя жена".
- Что! - воскликнул Джолион. - Вам нельзя жить одной.
И он продолжал смотреть на нее не отрываясь, подавленный мыслью, что
там, где Красота, всегда что-нибудь да нечисто и что несомненно поэтому
многие и считают ее греховной.
- Что еще?
- Он просил позволения пожать мне руку.
- И вы позволили?
- Да. Я уверена, что, когда он пришел, он этого не хотел, но он стал
другим, пока был у меня.
- Ах, нельзя вам продолжать так жить одной.
- У меня нет ни одной женщины, которую я могла бы позвать к себе; и не
могу же я взять любовника по заказу, кузен Джолион.
- Избави боже! - сказал Джолион. - Но что за проклятое положение! Не
останетесь ли вы с нами пообедать? Нет? Ну, тогда позвольте, я вас провожу в
город. Я собирался сам ехать вечером.
- Это правда?
- Правда. Я буду готов через пять минут.
По дороге на станцию они разговаривали о живописи, о музыке, обсуждали
манеру англичан и французов и их различное отношение к искусству. Но на
Джолиона пестрая листва изгороди, окаймлявшей длинную прямую просеку,
щебетание зябликов, проносившихся мимо них, запах подожженной сорной травы,
поворот шеи Ирэн, очарование этих темных глаз, время от времени
взглядывавших на него, обаяние всей ее фигуры производили больше
впечатления, чем слова, которыми они обменивались. Бессознательно он
держался прямее, и походка его делалась более упругой.
В поезде он устроил ей нечто вроде допроса, заставил ее подробно
рассказать, как она проводит дни.
Шьет себе платья, делает покупки, навещает больных в лечебнице, играет
на рояле, переводит с французского. У нее постоянная работа для одного
издательства, которая немножко прибавляет к ее доходам. Она редко выходит по
вечерам.
- Я так долго жила одна, что мне это уже кажется естественным. Я думаю,
что я нелюдима по натуре.
- Не верю, - сказал Джолион. - У, вас много знакомых?
- Очень мало.
На вокзале Ватерлоо они взяли экипаж, и он довез ее до дверей ее дома.
Прощаясь с ней, он крепко пожал ей руку и сказал:
- Знаете, вы всегда можете приехать к нам в РобинХилл, вы должны
сообщать мне все, что бы ни случилось. До свидания, Ирэн.
- До свидания, - мягко сказала она.
Усаживаясь в кэб, Джолион думал: почему он не пригласил ее пообедать с
ним, пойти в театр. Какая у нее одинокая, беспросветная, безысходная жизнь!
- Клуб "Всякая всячина", - сказал он в окошечко кучеру.
Когда экипаж свернул на набережную, какой-то господин в цилиндре и в
пальто быстро прошел мимо, держась так близко к стене, что, казалось, он
задевал ее.
"Ей-богу, - подумал Джолион, - это Сомс! Что ему здесь надо?" И,
остановив экипаж за углом, он вышел и вернулся к тому месту, откуда был
виден ее подъезд. Сомс остановился перед домом, он смотрел на свет в ее
окнах. "Если он войдет, как мне поступить? - думал Джолион. - Что я имею
право сделать? Ведь то, что он сказал, в сущности правда. Она все еще его
жена, и у нее нет никакой защиты против его посягательств. Ну, если он
войдет, - решил он, - я войду за ним". И он стал подвигаться к дому. Сомс
сделал еще несколько шагов по тротуару; он уже был у самого подъезда. Но
внезапно он остановился, круто повернулся на каблуках и пошел обратно к
реке. "Как быть? - подумал Джолион. - Через десять шагов он меня увидит". И,
повернув, он быстро зашагал обратно. Шаги его кузена раздавались близко
позади. Но он успел дойти до своего экипажа и сесть в него раньше, чем Сомс
завернул за угол.
- Поезжайте! - крикнул он в окошко.
Фигура Сомса выросла рядом.
- Кэб! - окликнул он. - Занят? Алло!
- Алло! - ответил Джолион. - Вы?
На лице его кузена, казавшемся белым в свете фонаря, промелькнуло
подозрение; это заставило Джолиона решиться.
- Я могу вас подвезти, - сказал он, - если вам в западную часть города.
- Благодарю, - ответил Сомс и сел в экипаж.
- Я был у Ирэн, - сказал Джолион, когда кэб тронулся.
- Вот как!
- Вы у нее были вчера сами, насколько я понимаю.
- Был, - сказал Сомс. - Она моя жена, как вам известно.
Этот тон, эта насмешливо приподнятая губа вызвали у Джолиона внезапную
злобу; но он подавил ее.
- Вам лучше знать, - сказал он, - но если вы хотите развода, вряд ли
разумно бывать у нее, вы не находите? Нельзя быть и охотником и дичью сразу.
- Благодарю за предостережение, - сказал Сомс, - вы очень добры, но я
еще не решил окончательно.
- Она-то решила, - сказал Джолион, глядя прямо перед собой. - Нельзя
так просто вернуться к тому, что было двенадцать лет назад.
- Это мы еще посмотрим.
- Послушайте! - сказал Джолион. - Она в невыносимом положении, и я
единственный человек, который на законном основании имеет какое-то право
входить в ее дела.
- За исключением меня, - сказал Сомс, - который тоже в невыносимом
положении. Ее положение - это то, что она сама для себя сделала; мое это то,
что она для меня устроила. Я совсем не уверен, что в ее же собственных
интересах я не предложу ей вернуться ко мне.
- Что! - воскликнул Джолион, и дрожь прошла по всему его телу.
- Не понимаю, что вы хотите сказать вашим "что", - холодно проговорил
Сомс. - Ваше право входить в ее дела ограничивается выплатой ей процентов, и
я просил бы вас не забывать этого. Если я в свое время предпочел не позорить
ее разводом" я тем самым сохранил на нее свои права и повторяю: я совсем не