Горбачева Наталья. Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо

   – А у нас новость! Мы хотим реабилитироваться, – сказал он.
   – Простите нас, пожалуйста, мы сожалеем о том, что сделали, – подтвердила Настя.
   – Мы решили венчаться, – добавил Леня. – При всем честном народе. Мам! Пап! Вы что, не рады?
   – Хозяин – барин. Нам-то что? – ответил Лобов и ушел в гараж.
   Прохладный родительский прием огорчил Леню. Он отвез Настю на работу и быстро вернулся, нашел отца все в том же гараже.
   – Пап… Хотел посоветоваться! Ты не хочешь, чтобы мы венчались?
   Лобов выругался в сердцах, продолжая ковыряться в капоте машины. После долгой паузы, не поворачиваясь к сыну, сказал:
   – Я, Ленька, постов не соблюдаю, свечек не ставлю и поклонов не бью, не приучен… Но на венчаниях бывал… Это тебе не штамп в паспорте – ставь себе, покуда страницы не кончатся. Знаешь хоть, какие там слова говорятся? Жена да убоится мужа своего… Муж да прилепится к жене своей и станут они единой плотью. Ты мне скажи, – обернулся наконец Лобов. – Вы в загс пошли до того, как мы с тобой к нотариусу ездили землю оформлять или после?
   Леня задумался, потом вспомнил:
   – Вроде сначала расписались, а недели через две к нотариусу…
   Вроде… – передразнил Лобов. – Вот картинка-то и сложилась! Настя твоя всех вокруг пальца обвела, а больше всего – тебя! Она как рассчитала: если ты землю получишь, когда она тебе уже жена, значит, и она право на нее имеет. Если, к примеру, разводиться будете… Ей только земля наша нужна!
   – Да ты что, совсем уже! – возмутился Леня. – А я ей до лампочки, что ли?
   – Леня, она тебя использовала! Она Прорве нашу землю купить предлагала.
   – Я тебе не верю!
   – Поверь, сынок! Мне легче было бы язык себе вырвать, чем тебе такое говорить. Мы же тебя с матерью любим. А Прорва вчера вечером специально приезжал, чтобы предупредить.
   – Я не верю… Хочешь меня с ней поссорить? – сказал Леня и выбежал из гаража.
   Вечером эти подозрения Леня пересказал Насте. Она не оправдывалась, только бросила на него ненавидящий взгляд и выкрикнула:
   – Идиот!
   Потом быстро собралась и решительно взялась за ручку двери.
   – Ты куда? – испугался Леня.
   – Прогуляться!
   – Я с тобой!
   – Раскинь лучше мозгами, что жене законной лепишь!

***

   Назревал грандиозный скандал. Настя это чувствовала, но изменить ничего не могла или не хотела… У нее теперь был запасной вариант – Ярослав, человек, который действительно может ее понять. Но где было его искать? Ноги сами понесли в кафе.
   Она узнала его со спины, примостившегося в углу за стойкой бара, и села рядом. Оксана не могла не видеть их… Ярослав заказал два пива. Настя старалась быть спокойной, даже веселой – назло бывшей невесте мужа.
   – Ты какая-то странная… – сделал вдруг вывод Ярослав.
   – Например? – спросила она.
   – Например, говоришь, что Оксана – бывшая подруга Лени и не боишься, что она ему расскажет о нашем сегодняшнем свидании…
   – Меня это не волнует, лишь бы в кружку не плюнула! Ярослав даже поперхнулся. Потом спросил:
   – Ты его не любишь?
   – Чепуха! Просто я свободная и без комплексов.
   – Ну это я понял еще во время вашей свадьбы. Тогда зачем было выходить замуж? – Это был риторический вопрос. – Мне кажется, ты запуталась. Пошла не той дорогой. Постучала не в ту дверь и оказалась в чужой сказке…
   – С чего это ты взял, мы с тобой едва знакомы! – вспылила Настя.
   – С того, что мы похожи! – ответил Ярослав. Эти проникновенные слова решили исход дела.
   – Мне сегодня негде ночевать, – призналась она. Ярослав жил, можно сказать, на рабочем месте – в закутке на складе. Кровать, обогреватель, книжки – вполне комфортные условия, даже холодный душ… Он сказал Насте, что уступает ей кровать, сам ляжет на полу. С Леней Насте было не о чем разговаривать, с Ярославом почему-то – что ни скажи, все казалось важным… Так – душа в душу – они проговорили целый час. Но Настя вдруг сказала:
   – Знаешь, меня жизнь научила никому не верить. Я и тебе поверить боюсь.
   – Я тебя не обижу. Никогда.
   И Настя от этих его теплых слов расплакалась. Тогда Ярослав обнял ее и тихо сказал:
   – Не плачь, не надо…
   – Понимаешь, я… я… – не могла договорить Настя.
   – Тс-с-с. Не надо ничего говорить.
   Ярослав прижал ее к себе, осторожно вытер ладонью слезы. Настя потянулась к нему для поцелуя. Поцелуй был нежный, такой приятный. Но это счастье внезапно оборвалось. Настя вдруг отстранилась от Ярослава, вскрикнув:
   – Леня?!
   В дверях стоял он, собственной персоной. Только потом Настя догадалась, каким образом Леня нашел их: Оксана подсказала. Увидев поцелуй, он растерялся, не желая верить глазам, потом мигом развернулся и вышел. Настя бросилась за ним, пыталась что-то объяснять. Но Леня быстро сел в стоявшую у ворот фабрики машину и уехал. Когда она вернулась в закуток Ярослава, он сказал:
   – Беги оттуда, пока не поздно. Не возвращайся к Лобовым.
   Настя согласно кивнула:
   – Спасибо за чай! Не напрягайся, Ярослав. Живи спокойно!
   – Я не могу быть спокойным, когда тебе плохо…
   Он подошел к ней и поцеловал в губы. Настя и хотела, и не хотела этого. И все-таки вырвалась и убежала, успев на последний автобус до Бережков. Через час она была уже у дома Лобовых. Леня стоял на крыльце, курил. Настя торопливо вошла в калитку. Увидев ее, Леня выставил из-за двери две дорожные сумки – все Настины пожитки. Он только не смог войти обратно в дом – Настя схвтилась за дверную ручку.
   – Что тебе еще надо? – грубо спросил он и отодвинул от двери.
   – Я должна тебе все объяснить…
   – Ясно как белый день. Ты никогда меня не любила. Ты врешь, как дышишь!
   – Я вру? Это вы все тут заврались, вся твоя семейка! Почему Глеб не знает, что его отец жив?
   – Хватит! Показать выход?
   – Это еще не все…
   – Теперь будешь вешать лапшу своему Ярославу, – сказал Леня и попытался войти в дверь, но она встала между ним и дверью.
   – Я тебе скажу правду о твоих родителях, хочешь? Хочешь знать, какие они праведники?
   – Не смей! Ты ногтя их не стоишь! – прошипел Леня.
   – Даже так! Чистоплюи! Я-то хоть чужих обманывала, а они своим врут – родным детям, внукам!
   – Ты совсем спятила! Проваливай отсюда!
   Он наконец справился с законной женой – прямо перед носом захлопнул входную дверь. К полуночи Настя добралась до Оли.

***

   На следующее утро ее ждало новое испытание. Настя явилась на работу злая и невыспавшаяся, выпила крепкого кофе и стала прислушиваться, что творится в кабинете шефа. В кабинете была тишина. Прорва сидел за столом и рассматривал фотографию, на которой были изображены Люба Лобова и ее близнецы.
   На днях Прорва решился заехать к Любе, старшей своей дочери. Напросившись в гости, он просидел за разговорами на кухне часа два – Люба показывала старые фотографии, одну из которых, стыдно сказать, он незаметно и «увел». Люба Прорве очень нравилась – приветливая, красивая. Умная и какая-то мудрая – в ее-то возрасте… Господи, ее можно было бы называть своей дочерью! А Петра и Павла – своими внуками, а скоро и внучка появится! Когда он уже собрался уходить, к Любе приехала мать. Они столкнулись с Татьяной в дверях. Как же она на него посмотрела – с ненавистью, наверно подумала, что он приехал навязываться в отцы! Эх, молодость, бездумная его молодость…
   На обратном пути, зная, что Татьяны не было дома, Прорва заехал к Платону. Увидев его из-за забора хозяйничающим во дворе, Прорва крикнул:
   – Платон, прости, что я тебя опять побеспокоил, но ты должен это знать.
   Лобов подошел к калитке и усмехнулся:
   – Ну?
   – Речь идет о Насте. Будь с ней осторожнее.
   – Это дела семейные, сам как-нибудь разберусь.
   – Хочу, чтобы ты знал: она предлагала мне твою землю.
   – Что? Что ты сказал? – прищурился Лобов.
   – Мне очень жаль, Платон. Но это правда.
   Лобов задумался, почесал в затылке, в упор спросил:
   – Почему это ты решил мне об этом сказать?
   – Если Михаил женится на вашей Лике, мы будем одной семьей. Мне бы хотелось, чтобы она продолжала держаться дружно, вместе. Может, я хоть частично исправлю свои ошибки.
   Вот такой был недавно разговор с Платоном. За воспоминаниями Прорва не заметил, как в кабинет вошла эта самая Настя.
   – Я не слышал стука, – строго сказал он и быстро спрятал фотографию.
   – Простите, я думала…
   – Вы неправильно думали. В чем дело?
   – Дело в том… что скоро у меня будет доступ к этой воде. И я сразу подпишу разрешение на эксплуатацию источника. Я знаю, что без этого фабрика не может работать в полную силу…
   – Меня это уже не интересует. Ни вода, ни фабрика. А более всего – дела с вами.
   – Вы не верите, что у меня все получится? – спросила Настя.
   – Верю, что вы все сделаете, чтобы выцарапать этот сад у Лобовых. Но я не хочу иметь дело с вами.
   Настя даже позеленела от злости, сделала последнюю попытку убедить шефа:
   – Разлив воды может заинтересовать не только вас… Я все равно сделаю это. Вам же хуже!
   – Мне вас жаль… Мне вам нечего больше сказать. Хотя последнее – вы уволены!
   – А на это вы права не имеете, – усмехнулась она. – В России еще существуют законы…
   Вы их изучали в том учебном заведении, которое окончили? Тогда, может, скажете, что говорит закон о поддельных документах? Мы друг друга понимаем? Думали, что умнее всех? Ошибаетесь! А теперь покиньте мой кабинет и мою фирму!
   Настя была в шоке. Прорва выпроводил ее за дверь.

***

   Проснулась Настя и не поняла, где она?
   – Как в старые добрые детдомовские времена… – услышала она голос Оли. – Опять вместе!
   – Нашла тоже добрые времена… – хмуро отозвалась Настя. Спала она у подруги на диване. – Почему меня не будишь?
   – А какие у тебя дела?
   Тут раздался телефонный звонок – звонил Ярослав. Оля ответила, как было условлено, что не знает, где Настя.
   – Почему ты не хочешь с ним говорить?
   – Потому. Надо мне теперь во всем разобраться. Устала я…
   – Ты спала плохо. Кричала во сне. Видишь, как вышло: хотела Лобовых наказать, а наказала сама себя, – Оля подсела к ней на диван. – И что теперь? Жилья нет, работы нет, ничего.
   – Последнее слово еще не сказано! Как мои родители в машине горели, я никогда не забуду. Они мне за все заплатят!
   – Ну вот что! – прекратила неприятный разговор Оля. – Поживешь у меня, пока утрясется… Пока мозги не вылечишь!
   Настя вскочила с дивана, выхватила у Оли свою сумку, крикнула:
   – Я сама решу, как мне быть! – потом она что-то вспомнила, стала рыться в сумке. – Мой дневник! Он остался у них, там фотографии родителей, вся моя жизнь… Оля, его надо забрать, понимаешь? Во что бы то ни стало, – лицо Насти сделалось растерянным и испуганным.
   – Да они тебя на порог не пустят!
   Лобовы несколько дней переживали предательство Насти, ни о чем другом говорить не могли. И чем больше говорили, тем горше становилось. Татьяна не могла понять, как это – жить с людьми, хлеб есть, а за спиной козни строить…
   – Я ведь ей верила, как дочке, мне казалось, что мы друг к другу привязались, а она притворялась, – она заплакала. – За что она с нами так? Я не понимаю, не понимаю…
   Лобов налил в стакан воды, подал супруге:
   – Ну, будет, мать… Я этого не люблю…
   В то время, как Лобов успокаивал жену, Настя незамеченной вошла в бывшую свою комнату отдельным входом. Прислушалась – тихо. Тогда она встала на колени перед шкафом и стала откручивать его дно, но успела свернуть только один шуруп… В комнату вошел Лобов и застыл на пороге как вкопанный.
   – Что ты здесь забыла? – громко сказал он.
   Застигнутая врасплох Настя быстро закрыла шкаф.
   – Разжиться чем захотела? – он измерил ее подозрительным взглядом. – Воровка!
   – Вы не смеете так со мной обращаться! Я у вас ничего не украла!
   – Ты покой у нас украла и доверие к людям. А сын наш вообще у тебя не в счет!
   – Я Лене не изменила, он напридумывал сам себе. И вас накрутил!
   Настя попыталась выйти из комнаты, но Лобов остановил:
   – Мы еще не закончили! – рявкнул он, привлекая внимание домашних.
   Леня с мамой Таней побежали наверх.
   – Вы мне еще скажите, что все потому, что она детдомовская, – обратился он к ним. – Да из детского дома сколько порядочных людей вышло! А вот ты, – Лобов указал пальцем на Настю, – ты никогда не узнаешь и не поймешь, что семья – это главное. Мы приняли тебя, а ты… ты… Гадюка! – Он начал задыхаться.
   – Отец, успокойся, слышишь? – испугалась за мужа Татьяна. – Ну ее! Пусть идет!
   – Не вам судить меня! – разрыдалась Настя. – Вы еще мне заплатите… за все обиды! Наплачетесь еще! – и выбежала из комнаты.
   – Настя! – крикнул Леня и кинулся было за ней. Но отец остановил.
   – Пусть, пусть! Забудь ее, сынок, – осел на кровать Лобов. – Так будет лучше!
   – Да что лучше-то! – сжал в кулаки руки Леня. – Она такое может натворить!
   – Леня, только за руль не садись! – умоляла мама Таня. – Ты же выпивши.
   Настя уже не владела собой. Она забежала к Оле в подсобку, заняла у нее двести рублей, сказав с ненавистью:
   – Они еще пожалеют… Слезами умоются! Они разрушили мою жизнь, я разрушу их! – и как вихрь унеслась неведомо куда.

***

   Тем же вечером все узнали, какую месть придумала Настя. Она съездила в Ковригин и объявила Любе, что ее настоящий отец – Вадим Борисович Прорва. Протрезвевший Леня всего лишь на каких-то полчаса разминулся с Настей и застал в квартире Жилкиных одного Гришу, в задумчивости сидевшего на кухне. На столе лежал поднос с разбросанными лекарствами. Увидев Леню, вошедшего в незапертую дверь, Гриша вымолвил:
   – Твоя ч-чертова жена! Откуда ты ее только выкопал!
   – Где Люба?
   – Люба уехала к родителям…
   Леня развернулся и поехал обратно в Бережки. Люба уже вошла в дом и с порога, почти в истерике, крикнула сидевшим на кухне за ужином родителям:
   – Это правда? Я хочу знать, это правда, что Вадим Прорва – мой отец?
   Ошеломленные Лобовы потеряли дар речи.
   – Мама! Скажи мне, это правда?
   Она не отвечала.
   – Значит, правда…– решила Люба и опустилась по стене на пол.
   В этот момент и вошел Леня, увидел беспомощную сестру, родителей…
   – Леня! – воскликнула мама Таня, не в состоянии двинуться с места. – Люба…
   Леня помог Любе подняться, и она зарыдала у него на плече. Он стал гладить ее по спине, потом осторожно довел до стула, усадил.
   – Я поеду, – сказала Люба.
   Тут опомнилась и мама Таня, она подошла к дочери и опустилась около на нее на колени:
   – Доченька, ты не можешь ехать в таком состоянии. Мы тебя не отпустим.
   Люба поднялась со стула и медленно пошла к выходу.
   – Люба… Так нельзя, давай спокойно поговорим. Нельзя же вот так разойтись! – мама Таня тоже поднялась, подошла к Любе.
   – Мама… – отстранилась она от матери. – У меня все внутри перевернулось, а ты говоришь – спокойно. Всю жизнь меня обманывали…
   – Мы тебя понимаем, – подошел к дочке и Лобов. – Но ты тоже нас пойми, Любонька.
   – Я бы поняла, если бы узнала все от вас. Зачем вы скрывали это от меня? В молодости – еще можно понять. Но теперь, когда он приехал… когда мы с ним знакомы… Чего вы боялись, почему молчали?
   – А он молодец, да… Не испугался, сказал, – выдавил из себя Лобов.
   – Кто он? – переспросила Люба.
   – Прорва…
   – При чем здесь Прорва? Настя мне сказала…
   Что было дальше, Люба не знала – за ней приехал Гриша. Супруги Жилкины больше ни на минуту не задержались…
   После отъезда Любы на кухне Лобовых воцарилась мертвая тишина.
   – Неужели мы потеряли дочь? – тяжело вздохнула мама Таня.
   – Ты-то ничего не потеряла, ты ее мать…
   Татьяна подошла к мужу, крепко прижалась к нему и твердо сказала:
   – А ты– отец!
   Супруги Лобовы провели еще одну бессонную ночь. Утром Платон уехал по делам, а Татьяна, у которой на душе кошки скребли, решила поехать к Прорве – выяснить, каким образом Настя смогла узнать про него? Но более всего ей хотелось узнать, как бы он повел себя в подобной ситуации? На главный вопрос ответа не было: Прорва сам не понимал, где произошла утечка информации. Потом он стал жаловаться Татьяне:
   – Как нелепо сложилась жизнь… Зря я вернулся. Никому это счастья не принесло…
   – Да, – согласилась она. – Люба теперь не может нам простить, что мы не сказали ей правду. Как бы мы сказали эту правду, да и в чем правда?
   – Мне тоже нелегко, поверь, – невпопад сказал Прорва.
   – Тебе нелегко? – она повысила голос. – Да ты хоть раз спросил себя в этой своей Канаде, что делает твой ребенок?
   – Таня, я же не знал, мне и в голову не приходило… Я только знал, что ты вышла за Платона.
   – Чего ты не знал, когда я тебе русским языком объяснила, что будет ребенок, – возмутилась она.
   – Я не думал, что ты его оставишь, понимаешь? – выражение лица Прорвы стало жалким.
   – И ты мог подумать, что я возьму на душу этот грех, загублю ребенка? Господи! Ты отец-убийца! Как же я этого не разглядела? Уезжай скорее, от тебя только беды!
   – Прости меня, Таня, – опустил голову Прорва. – Опоздал я с раскаянием, но… прости!
   – Я тебя давно не виню, – смягчилась она. – Бог тебе судья.

***

   Великое дело – покаяние. До Прорвы лишь спустя сорок лет дошло, что он действительно отец-убийца. Он не убил, но хотел этого. Читал он заповеди Божий, но как-то поверх строк, до сути-то никогда не добирался. Десятая заповедь гласила: «Не возжелай…», то есть не только не убивай, не воруй, не прелюбодействуй, но даже и не думай об этом, не желай этого, иначе – грех наказуемый. Вот что он, приехав в родные места, вдруг по-настоящему открыл. Когда он сказал Татьяне: «Прости меня…», в душе у него произошел настоящий переворот. Стало совершенно ясно, почему вся его материально благополучная жизнь никогда не была по-настоящему счастливой и подготовила ему печальный итог – нелюбовь, непонимание, раздоры с ближними. Как ни странно, на душе от этого открытия стало легче… Прорва решился ехать к Любе – покаяться и перед ней.
   Люба была на седьмом месяце, и с каждым днем ей становилось тяжелее носить под сердцем свое драгоценное дитя. Тем более что сердце теперь болело от неожиданного открытия… Она уже легла, когда раздался звонок в дверь, и Гриша пошел открывать. На пороге стоял Прорва. Он вежливо представился, извинился и попросил встречи с Любой. Гриша не ожидал, что новоявленный отец Любы окажется таким красивым, крупным, импозантным. В голове сразу мелькнуло: так вот каких породистых кровей его красивая жена… Гриша сказал, что Люба просила ее не беспокоить.
   – Видите ли, я уезжаю… Совсем, – печально произнес Прорва. – И перед отъездом хотел сказать ей буквально несколько слов…
   В коридор вышла сама Люба и пригласила Прорву зайти:
   – Проходите, пожалуйста! Гриша, все нормально. Хорошо, что вы пришли, а то я не знала, как вам это вернуть, – она протянула Прорве коробочку.
   Эту коробочку с золотыми часами и бриллиантовыми украшениями несколько дней назад, в день рождения Любы, принес курьер – от неизвестного. Жилкины долго не могли догадаться, кто бы это мог быть. Гриша даже приревновал к Аскольду, но когда ювелир оценил подарок в десять тысяч долларов, подозрение на Аскольда само собой отпало. Теперь стало ясно, что подарок был от Прорвы.
   – Люба…
   – Заберите это, пожалуйста!
   Прорва отрицательно помотал головой, тогда Люба поставила коробочку на тумбочку.
   – Вы не хотели, чтобы я появилась на свет, и меня нет для вас, понимаете? – жестко сказала она. – Решили откупиться, да?
   – Люба, девочка моя! Не так… – подыскивал слова Прорва.
   – Я не ваша девочка!
   – Люба, постарайся меня понять. Когда я узнал, что я – твой отец…
   – Мой отец – Платон Глебович Лобов. Меня зовут Любовь Платоновна, и никакие новые обстоятельства этого не изменят.
   – Я понимаю. Вот поэтому я и решил уехать. Я никому не объяснял почему, даже сыну, только тебе объясню… Я решил уехать, потому что мне нет места в этой вашей жизни.
   – Правильно решили, – согласилась Люба.
   – Может быть, мы с тобой больше никогда не увидимся…
   – Так будет лучше для всех! – по живому резала она.
   – Но послушай… Ты можешь… Я могу надеяться, что ты меня простила?
   – Хочется уехать с чистой совестью? Появились тут через сорок лет, перевернули мою жизнь… – Люба разнервничалась.
   – Но не я же тебе это сказал, я бы не посмел! – оправдывался Прорва.
   Люба вдруг схватилась за живот, опустилась на табуретку, проговорила:
   – Гриша, вызывай «Скорую»…

***

   В больницу ее отвезли на машине Прорвы. У Любы случились преждевременные роды. Она родила девочку весом семьсот граммов. Младенец был живой, но врачи оценивали его шансы на жизнь очень невысоко. Люба надеялась до последнего. Несколько раз приезжал Прорва, пытался перевести дочь в хорошую больницу, предлагал деньги… В палату к Любе он не решился зайти.
   Лобовы-старшие, узнав о несчастье, первых два дня находились также в нерешительности – навещать или не навещать, опасались нервного срыва Любы. Потом мама Таня не выдержала и повезла роженице куриный бульон. Но родственников все равно целую неделю к ней не пускали. Первым, конечно, попал в палату Гриша. Люба была вроде как не в себе, говорила только о новорожденной девочке, которую, как оказалось, ей так ни разу и не принесли. И Гриша не знал, как сказать жене, что ребенок умер. Сообщил врач, и тогда Люба впала в еще большее уныние, перестала разговаривать…
   Мама Таня у себя в Бережках вечерами стояла на коленях перед иконой, молилась, как могла, чтобы Господь помиловал ее дочь.
   И кризис миновал. Заслуженный медработник Люба Жилкина, которую привыкли видеть в больнице всегда подтянутой, уравновешенной и приветливой, посмотрела на себя со стороны. И тогда, пересилив свое горе, она прониклась жалостью ко всем, кто ее любил и потому – страдал. Люба заметила, как осунулся и похудел Гриша, разрываясь между нею и больной матерью, и поняла, что больше не может оставаться причиной горя любящих ее сердец. Затаив материнскую скорбь об умершем младенце, Люба, к общей радости, начала разговаривать с посетителями. Она всем все простила. Когда пришла Лариса, Люба затронула болезненную для сестры тему. Не зная, как начать, Люба сказала ей просто:
   – Ларисочка, пока не поздно, скажи сыну все. Глеб должен знать, что его отец жив.
   – Я думала, – с готовностью отозвалась сестра. – Но как я скажу ему? И что мне ответить, когда он спросит, почему я всю жизнь скрывала от него правду об отце?
   – Это неважно! – убежденно сказала Люба. – Пусть он узнает правду от тебя, а не так, как получилось у меня… Пока он еще может понять и простить, понимаешь? Простить… Если бы мама рассказала мне раньше, всего этого не случилось бы. И моя доченька, моя малышка… – Любин голос задрожал, и она сделала знак, чтобы Лариса уходила.
   С утра Люба заговорила с врачом о выписке, тот долго не соглашался, но наконец сказал:
   – Ну, хорошо, только через неделю ко мне на осмотр. В обязательном порядке. Сегодня подготовлю документы, завтра можете отправляться тихим ходом.
   Вещи при выписке Любе принесла пожилая медсестра, Вера Никитична, которая присутствовала при родах подавляющего большинства ковригинских женщин. Про нее говорили, что она сама крестит младенцев, которые были не состоянии надолго задержаться в этом мире. Люба поняла, что добрая медсестра неспроста явилась к ней в палату и со слезами на глазах спросила:
   – Теть Вер… ты видела мою доченьку?
   – Любашенька, ты же слышала, врач сказал: с таким пороком сердца она долго не жила бы… – ответила та.
   – Сколько ни есть – все были бы ее…
   – Ты себе этим душу не береди. Думай так: воля Господня и ангелочек твой уже в раю, на земле мучиться не будет. А что ангелочек – верь. Я таких обычно сама крещу страха ради смертного, а твоя доченька священнического крещения удостоилась. Как раз батюшку вызывали соборовать тут одну после тяжелых родов… Ну, он и младенчика твоего окрестил. И имя ей дали: Любовь. Знаешь, что скажу: это кто-то в твоем роду за тебя сильно молился. Ну дай бог тебе здоровья!
   Не сдерживая слез, Люба обняла пожилую медсестру и на какое-то мгновение ей открылась невероятная глубина истины, что у Бога все живы. И доченька ее семимесячная Любушка жива – только не на земле, а на небе.

***

   Люба попросила, чтобы за ней в больницу приехали Леня и Лариса. Лариса по такому случаю отпросилась с работы на целый день, забрать из школы и посидеть с Глебом попросила Менделеева.
   Леня приехал весь нервный, но причины никому не сообщал. Сестры и так знали – переживает измену Насти. Петр и Павел встретили мать с нескрываемой радостью, угостили всех борщом, сваренным под руководством бабушки Натальи. Ничего борщец получился, вкусный…
   Люба была еще слаба и прилегла на кровать, но просила Ларису посидеть с ней. Леня больше не мог держать за зубами своей тайны, он отозвал Ларису в коридор и торопливо сказал:
   – Лариса, Настя знает про Глеба… что его отец – Герман.
   – Откуда? – на лице сестры изобразился ужас.
   – Оттуда, что я дурак! Сам сказал ей. То есть сначала она где-то услышала, может, подслушивала… это она может. А потом завела разговор – не прямо, а так издалека.
   В коридоре появился Гриша, разыскивая младших Лобовых. Леня переключился на него, с чувством проговорил:
   – Гриша, прости меня за Любу.