Горбачева Наталья. Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо

   – Я постараюсь, – ответил сестре Леня. – Люб, ты у нас знаешь кто? Сестра милосердия…
   Леня приехал в больницу не в приемные часы, Люба провела его в палату. Говорили очень тихо, чтобы не разбудить соседок. Сначала вроде ни о чем. Потом Леня стал потихоньку убеждать Настю, что она теперь не может вот так запросто распоряжаться своей жизнью.
   – Может, нам… еще раз… – недоговорил Леня, потому что Настя перебила:
   – Мы уже пробовали, не вышло.
   – Мы не все знали друг о друге. Настя, я тебя прошу… подумай, – он сделал паузу. – Ради ребенка…
   Настя вдруг закрыла глаза, показывая, что разговаривать больше не может или не хочет. Но Леня добавил:
   – Настя… Мне без тебя плохо…

***

   После отбоя Люба тихо открыла дверь в палату, подошла к Насте, взяла за руку. Рука была ледяная. Люба осторожно спрятала ее под одеяло. Настя не спала. Обе соседки храпели.
   – Вы меня ненавидите. За что… – всхлипнула она в тишине палаты.
   – Тс-с! Ты – моя невестка. И давай без «вы», договорились? Подвинься немного, – спокойно сказала Люба и села на край кровати. – Настя, ты пойми. У моей дочурки был врожденный порок сердца. Шансов не было. Кого тут винить?
   Настя молчала. Потом решилась сказать:
   – Прости меня, прости, пожалуйста.
   – Не будем больше об этом вспоминать, – вздохнула Люба. – Что было, то прошло.
   – Я постоянно об этом думаю. Вы все из-за меня страдали. Почему я такая дрянь…
   – Все меняется, и ты можешь измениться. А вот когда ты изменишься, постепенно и твоя жизнь другой станет.
   – У меня сил уже не хватит, – замотала головой Настя.
   – А ты не отмахивайся… от того, кто тебе помочь хочет.
   – Не хочу, чтобы меня жалели… – призналась Настя.
   – Что в этом плохого, Настя? Не жалеют только тогда, когда не любят, – по-мудрому сказала Люба. Она сейчас больше о себе подумала.
   – Не привыкла я к жалости.
   – Ты сама близких-то жалей, и будем квиты. Я в твоем возрасте тоже была страшная «оторва». Только когда родила Петра и Павла, стала что-то понимать. Так что родишь и успокоишься. Давай-ка, я тебе давление померю.
   Люба заметила, что теперь Настя с готовностью протянула ей руку. Давление было нормальное. Тогда Люба решилась рассказать ей грустные вечерние новости.
   – Настя, ты хорошо знаешь эту женщину… Ирину Галанову?
   – А что? – напряглась Настя.
   – Ты ведь сейчас у них живешь?
   – Жила. Не очень долго, – скупо ответила Настя.
   – Она приходила, чтобы забрать тебя обратно. Врач не разрешил, и с ней случился припадок.
   – Какой припадок?
   Люба взяла ее руку, нащупала пульс и осторожно заговорила:
   – Она психически больной человек. Ты не знала? На почве того, что у нее нет своих детей. Она считает твоего ребенка своим собственным. Думает, что сама беременна, понимаешь? Такие больные годами могут выглядеть совершенно нормальными людьми, но достаточно ничтожного повода – и…
   – Бред, – выкрикнула Настя.
   – Именно что бред. Хорошо, что ты съехала от них. Это могло бог знает чем закончиться. За ней приехал психиатр.
   Насте хотелось поговорить с Любой о Ярославе: с ним Галановы тоже что-то нехорошее сделали, но не решилась…
   Когда Люба ушла, Настя еще долго вспоминала этот длинный ночной разговор – первый в ее жизни откровенный разговор со взрослым и серьезным, каким-то правильным человеком.

***

   Люба больше всех из Лобовых содействовала примирению Лени и Насти. Долго и мудро уговаривала то ее, то его, чтобы ради ребенка простили друг другу все обиды. Леня ходил к Насте раз в два-три дня, и они стали заново привыкать друг к другу. Леня рассказывал ей про то, что было дорого:
   – У нас вообще все хорошо растет. Я когда маленький был, отец даже арбузы на огороде выращивал. Только они были малюсенькие… как теннисные мячики.
   – Теннисные мячики? – смеялась Настя. – Хоть сладкие?
   – Ага. Я так гордился, что таскал их тайком в школу. Ты как вообще?
   – Нормально. Слабость только… – Настя вдруг просияла. – Он уже меня слышит.
   – Как слышит?
   – А вот так, – Настя дотронулась до своего живота. – Эй, как ты себя чувствуешь? – она прислушалась. – Говорит, что хорошо. Хочешь потрогать?
   Леня робко кивнул. Настя приподняла одеяло, и он увидел ее выросший живот, в котором зрел маленький человечек. Его сын… Леня осторожно и нежно прикоснулся к нему. Спросил:
   – Толкается?
   – Футболист будет, – засмеялась она.
   Когда Леня вышел от нее, встретил Любу.
   – Леня, когда Настю выпишут из больницы, ты должен забрать ее домой, – серьезно сказала она. – Она не такая сильная, как хочет казаться… Ведь хотела наложить на себя руки…
   – И поэтому мы должны с ней нянчиться? – вдруг разозлился он.
   – Леня, Настя – твоя жена, – убеждала Люба, прижав брата к стенке в коридоре больницы. – Настя – Лобова. Лобовы никогда по чужим домам не скитались.
   – Она сама не захочет ко мне вернуться… К нам.
   – А ты попробуй, – влезала в самую душу Люба. – Попробуй.
   – Я поговорю с мамой.

***

   Леня не представлял, как приступить к делу: просить родителей простить Настю и позволить ей вернуться в их дом… Целый день он вертелся поближе к матери – и так ей угодит, и эдак. Мама Таня знала это настроение сына и наконец спросила:
   – Ты же хочешь что-то мне сказать?
   – С чего ты взяла? Ведро вынести?
   – Ох, сынок, сынок… Ну, говори уже.
   – Мам. Я был в больнице у Насти. А потом еще с Любой поговорил.
   – И что? – Мама Таня подвела сына к окну, заглянула ему в лицо. – Ну говори!
   Леня, собравшись с духом, выпалил:
   – Как ты думаешь, Настя может сюда вернуться?
   – Господи! Сынок… – она обняла его. – Я так ждала, что ты об этом заговоришь.
   – Мам, поговори с ним сама, а? – кивнул он на дверь в гараж, откуда доносились стуки и звуки. – Отец ведь только тебя и слушается… Разрешит он ей вернуться?
   Мама Таня вздохнула:
   – Не уверена, что он сильно обрадуется.
   Тоже была задача – выбрать подходящее время, поговорить с Платоном. Прошло еще два-три дня. Леня даже к Насте не ходил, боялся ей в глаза глядеть. И вот сошлись супруги Лобовы-старшие вместе в своем помидорнике – пасынки обрывать на кустах. У мамы Тани все споро получалось, а Лобову было просто интересно глядеть, как у нее пальцы бегают, приученные к подобному труду. И вот среди этой трудовой лепоты Татьяна сказала:
   – Совсем ведь Ленька загрустил.
   – Знаю, куда клонишь, – сообразил он. – Говорю сразу – нет. И без нее сорняков полон огород!
   – Платон! Ведь мается девка, и Ленька мается.
   – Все. Слышать даже не хочу.
   – Платоша, ну что же мы, – нелюди? Всего-то и надо – в дом человека пустить.
   – В дом ее?! Ко мне в дом змею эту?! Да я ее…
   Лобов с размаху пнул ведро с пасынками, и сам не удержался – упал навзничь. Смешно было со стороны глядеть: Татьяна и рассмеялась. Лобов попытался подняться, но от резких движений ему сделалось дурно. Она увидела, как муж стал хватать ртом воздух. Подбежала, но он все-таки встал, махнул на нее рукой и шагнул из парилки теплицы на свежий воздух.
   Первый опыт был неудачным. Татьяна в ожидании второго не смела перечить ему ни в чем. За сорок лет он изучил это ее настроение. Оно означало, что супруга очень хотела его в чем-то убедить…

***

   С утра Лобов долго бродил по своему саду – рассматривал деревья, щупал завязь, делал какие-то пометки на яблонях. Так он искал правильный ответ на насущные жизненные вопросы. Старался, чтобы в это время никто его не видел. Но от мамы Тани разве что утаишь?
   – Лень, отец думает… – шепнула она сыну, когда тот спустился позавтракать. – К вечеру надо ждать ответа.
   Вечером мама Таня с Леней молча и напряженно сидели в гостиной, смотрели телевизор. Вошел Лобов, подсел к ним на диван, минут пятнадцать тоже глядел на экран.
   – Лень! Мать тут про Настю разговор завела… – начал он. – Я подумал: и чего это я так озлобился против нее? Старею, что ли?
   – Платон, не наговаривай на себя, – ласково сказала мама Таня, поддерживая мужа.
   – Может, я и не прав совсем? И Настя не так уж и виновата, если разобраться… Так что живите, Ленька. Главное, чтоб дружно. Пускай!
   – Отец! – воскликнула Татьяна и поцеловала мужа. – Ты у меня… самый молодой! Лень, ты чего – не рад, что ли?
   – Я… я просто обалдел! Спасибо, пап, – растерянно ответил Леня и сорвался с места. – Поеду… к ней!
   – Да куда ж ты на ночь глядя? – рассмеялся Лобов. – Выписывают-то когда?
   – Не знаю. То есть завтра… то есть в пятницу… Пап, ты просто… – Леня вышел, так и не найдя нужных слов.
   Лобов остался с Татьяной, довольный, сидел и пялился в телевизор. На душе было так радостно…
   – Спасибо тебе и Бога благодарю! – прослезилась она.
   – Ну да? А Бог-то в курсе?
   – А без Него тут не обошлось! Такого мне мужа дал!

***

   Для Насти это решение не было неожиданностью. Она уже поняла, какие Лобовы добрые, таких поискать – не сразу найдешь… Жгучее чувство стыда от содеянного немного притупилось, но не прошло. Ну как она войдет в дом, из которого выгнали… Да и жить ей – не с Лобовыми вообще, а конкретно с Леней, которому до идеала далеко. Все эти мысли разом столкнулись в голове, когда Леня уговаривал после выписки вернуться к нему. Он смотрел теперь на нее по-собачьи преданно, но Настя вдруг сказала:
   – Я не знаю.
   – А я знаю! – решительно ответил он, и эта решительность была Насте бальзамом на душу. – Я – отец и у меня тоже право голоса есть: наш сын…
   – Да откуда ты вообще взял, что сын? – Она села на кровати, врачи разрешили.
   – Наш сын должен расти в полной семье. Ты же все это лучше меня знаешь. На собственном, можно сказать, опыте… Скажешь, не так?
   – Ладно, почти убедил. А как с Ярославом быть? К Ларисе ты идти отказываешься…
   – Да займусь я твоим Ярославом! И Ларису подключу. Ну, все? Едем в Бережки?
   – Обещаешь?
   – Сыном клянусь.
   – Лень, ну ты совсем, что ли… Нашел чем клясться, – испугалась Настя.
   – Собой тогда клянусь!
   – Да ну тебя! – засмеялась она.

***

   Приезжал ближе к выписке к Насте Сергей Александрович, весь какой-то потухший: любимую его Ирочку в дурдом положили, возможно, на несколько месяцев. Подобных приступов с ней никогда не было. Настя утешала его, как могла, обещала съездить к Ирине. Галанов, сам не веря в успех, предложил Насте вернуться к ним. Но она ответила, что поедет к мужу. Сказала и тут же осеклась: сомнения не отступали.
   – Не знаю, ехать? – она глянула на него вопросительно. – Он из-за ребенка меня зовет! Ребенок ему нужен и мамка-нянька к ребенку. И все!
   – Ты так уверена, что ему нужно? А мне кажется, он тебя зовет, потому как любит.
   – Он меня сначала любил, ну, раньше, сразу. А я все испортила. Теперь я ему никто. Он вообще даже… Говорит со мной, а сам не смотрит даже! А я ведь… – совсем смутилась Настя. – Дура!
   – Ты его любишь… – признался за нее Галанов.
   – Да? Вы так думаете?
   – Думаю…
   Она вздохнула:
   – То он меня любил, а я его – нет, а теперь наоборот!
   – Настенька, пусть все будет хорошо… хотя бы у тебя… Ну, а если… мало ли что, если у тебя там не сложится – ты всегда можешь вернуться к нам.
   Ну вот, подумала Настя, то любит, то если не сложится… В общем, свою голову надо на плечах иметь. Вот Лобовы – Платон Глебович и Татьяна Андреевна – те имеют, потому все у них ладно и получается.

***

   Леня в оставшиеся перед выпиской Насти дни старательно наводил марафет в своей отремонтированной комнате: накупил всяких нужных, как он думал, вещей, повесил люстру, купил ширму, поставил вторую кровать. Настя сказала, что пока они будут спать отдельно.
   Мама Таня тоже мыла-скребла по углам. Лобов ворчал:
   – Ну просто всенародный праздник!
   – Не ворчи, отец. Я давно собиралась сделать генеральную уборку.
   – Генеральную… – усмехнулся он. – К нам, значит, генерал едет?
   – Кто ж его знает? А может, Платон Леонидович когда-нибудь и станет генералом.
   – Кто? Какой такой Платон Леонидович? – не понял Лобов и замолчал. Потом вдруг стукнул себя по лбу. – Ты вон про что!
   – Что, хочешь быть дедом генерала? – засмеялась Татьяна.
   Лобов отмахнулся, продолжая ворчать:
   – Если я согласился, чтоб она вернулась, не надейся, что я буду прыгать от радости. Только ради тебя, ради Леньки – сделаю вид, что у меня это, как ее… Ну, в сериалах бывает…
   – Амнезия.
   Во-во. Полная потеря памяти. Ты просишь забыть, что она натворила? Ладно, как будто забыл! Но здесь… – он показал на сердце. – Здесь – останется.
   – Да забудешь и здесь! Платон, будто я тебя не знаю! – уверенно сказала Татьяна.

***

   В день выписки в доме все сверкало. Татьяна сама удивлялась – не помнила, когда она так тщательно убиралась. И ей было радостно. Лобов с утра сказал, чтобы на него не надеялись: будет в гараже машину чинить, не выйдет встречать.
   Но когда Татьяна крикнула:
   – Платон, приехали! – Он аккуратно вытер руки и вышел на крыльцо.
   Настя подождала Леню, пока он выгружал из машины ее сумки, и за ним вошла в калитку лобовского дома. У мамы Тани глаза были уже на мокром месте.
   – Здравствуйте, – тихо сказала Настя.
   – Здравствуй, доченька, – ответила она и обняла невестку как родную.
   Леня посмотрел на отца, под его взглядом Лобов тоже сказал:
   – Здрасьте.
   – Сначала покушаешь – потом отдохнешь, или наоборот? У меня пироги… – сказала мама Таня и ввела Настю в дом.
   – Как скажете, мама, – тихо ответила она.
   Стол был уже накрыт, заваренные листья смородины, которые любили пить Лобовы, распространяли по кухне родное аромат. Сели, стали обедать. Разговор не клеился. Какая-то тяжесть запечатала у всех уста. Настя смотрела в тарелку. Леня давился пирогом. Лобов играл желваками. Маме Тане было легче всех скрывать неловкость – она курсировала между столом и плиткой, подавая кушанья.
   Наконец Настя отложила ложку, нервно сглотнула и сказала:
   – Татьяна Андреевна, Платон Глебович! Вы… ничего не говорите, словно ничего не случилось. Но я так не могу. Я знаю, что ужасно виновата перед вами, и если вы даже меня простите – сама себя я никогда не прощу, – и заплакала.
   – Да что ты, девочка моя, – обняла ее мама Таня. – Все будет хорошо.
   У Лобова с утра ныло сердце: он запомнил Настю своенравной и… лукавой, потому и боялся ее возвращения. Теперь неожиданно она показалась совсем другим боком – сама женственность и покорность. Снова, что ли, притворяется? Ленька с Татьяной, ясно, поверили ей… А он? У него вдруг перестало щемить сердце, на душе водворился мир. Лобов почувствовал, что он может простить ее, уже простил. Как и предсказала супруга. Вот ведь пророчица…
   Настя плакала, уткнувшись в плечо Татьяны, которая ласково гладила невестку по спине, и не могла оторвать рук, чтобы вытереть свои слезы, бежавшие по щекам. Ленька глядел на них завороженно. Прямо картина Репина!
   У самого Лобова подозрительно заблестели глаза. С напускной строгостью он сказал:
   – Вот бабье! Лишь бы сырость разводить. Пойду-ка кроликам корму задам. Забыли про кроликов-то, – встал и ушел.
   Вечером лобовский дом светился всеми своими окнами. Давно так не было. Какое счастье!