Гриневич Геннадий. Комедианты

повалят снова? Я ведь не знал, как у них принято развлекаться. Я вспомнил
сломанное бедро Жозефа. Безопаснее было оставаться на полу. Но я встал.
Правую ногу пронзила острая боль. Я оперся на балюстраду. Капитан
Конкассер не спеша передвинул нацеленный на меня револьвер. Он очень
удобно устроился в моем шезлонге. У него и впрямь был такой вид, будто он
здесь хозяин. А может, он как раз этого и добивался.
- О чем это мы говорили? - сказал я. - Ах, да... Ночью я ездил с
Жозефом на моление. Там был и Филипо. Но мы с ним не разговаривали. Я ушел
до того, как все кончилось.
- Почему?
- Мне стало противно.
- Тебе противна религия гаитянского народа?
- У каждого свой вкус.
Люди в темных очках обступили меня теснее. Очки были повернуты к
капитану Конкассеру. Если бы только я мог увидеть глаза хоть одного из
них, их выражение... Меня пугала эта безликость. Капитан Конкассер сказал:
- Ну и храбрец, страху полные штаны.
Я понял, что он говорит правду, когда почувствовал сырость и тепло. К
моему унижению, с меня капало на пол. Он своего добился, и мне было бы
лучше остаться сидеть на полу у его ног.
- Стукни-ка его еще разок, - сказал капитан Конкассер своему
подручному.
- Degoutant [отвратительно (фр.)], - произнес чей-то голос. -
Tout-a-fait de-goutant [совершенно отвратительно (фр.)].
Я был поражен не менее, чем они. Американский акцент, с которым были
произнесены эти слова, прозвучал для меня как трубы и литавры "Боевого
гимна республики" миссис Джулии Уорд Хоу [гимн северян, написанный Д.У.Хоу
(1819-1910) - американской поэтессой и общественной деятельницей]. В нем
слышался свист сверкнувшей в воздухе стали, хруст раздавленных гроздьев
гнева. Это остановило поднятый для удара кулак моего врага.
Миссис Смит появилась в противоположном конце веранды, за спиной
капитана Конкассера, и тому поневоле пришлось переменить свою небрежную
позу, чтобы посмотреть, кто там говорит. Дуло револьвера больше не глядело
на меня, и я отошел подальше, чтобы меня не достал кулак. Миссис Смит была
одета в длинную ночную рубашку, в стиле первых американских поселенцев, а
в волосах у нее причудливо торчали металлические бигуди, что придавало ее
фигуре кубистский вид. Она стояла непоколебимо в бледном свете зари и
отчитывала их резкими фразами, взятыми из французского самоучителя.
Она говорила и о bruit horrible [ужасный шум (фр.)], разбудившем ее с
мужем; она обвиняла их в lachete [низость (фр.)] за то, что они ударили
безоружного человека; она требовала, чтобы они прежде всего предъявили
ордер на право сюда войти - ордер и снова ордер; но тут самоучитель
отказал: "Montrez-moi votre ордер"; "votre ордер, ou est-il?" ["Покажите
мне ваш ордер", "ваш ордер, где он?" (фр.)] - повторяла она. Таинственное
слово таило в себе большую угрозу, чем понятные им слова.
Капитан Конкассер открыл было рот.
- Мадам...
Но она обратила на него свирепый взор своих близоруких глаз.
- Ах, это вы, - сказала она, - ну да, вас-то я хорошо знаю. Вы -
женоистязатель! - В самоучителе больше не было подходящих слов, и свой
гнев она могла выразить только по-английски. Она двинулась на капитана,
позабыв весь запас слов, приобретенный с таким трудом. - Как вы смеете
являться сюда, размахивая револьвером? А ну-ка, давайте его мне, - и она
протянула руку, словно перед ней стоял мальчишка с рогаткой.
Капитан Конкассер мог не понимать английского языка, но он прекрасно
понял этот жест. Он сунул револьвер в кобуру, будто пряча любимую игрушку
от разгневанной матери.
- Встань с кресла, черный подонок! Встань, когда со мной
разговариваешь! - И тут же, словно это неожиданное эхо нашвиллского
расизма обожгло ей язык, добавила, защищая всю прожитую ею жизнь: - Вы
позорите цвет своей кожи!
- Кто эта женщина? - растерянно спросил капитан Конкассер.
- Жена кандидата в президенты. Вы уже с ней встречались.
Кажется, тут он припомнил сцену на похоронах Филипо. Весь его апломб
пропал: подручные впились в него сквозь темные очки, тщетно ожидая
приказа.
Миссис Смит вновь овладела запасом слов, почерпнутым из самоучителя.
Как усердно она, должно быть, трудилась в то утро, когда мы с мистером
Смитом осматривали Дювальевиль! Она произнесла со своим ужасающим
акцентом:
- Обыскали. Не находили. Можете идти.
Если не считать нехватки существительных, это были вполне подходящие
фразы из второго урока для начинающих. Капитан Конкассер колебался. Миссис
Смит путалась в формах глаголов, но он отлично понял смысл ее слов: "Если
вы не уходили, я зову мужа". Конкассер сдался. Он увел своих людей, и они
двинулись вниз по аллее с еще большим шумом и гамом, чем пришли, прикрывая
деланным смехом свое уязвленное самолюбие.
- Кто это был?
- Один из новых друзей Джонса, - сказал я.
- Я поговорю с мистером Джонсом при первом же удобном случае. С кем
поведешься... У вас рот в крови. Давайте поднимемся наверх, и я промою его
листерином. Мы с мистером Смитом всегда берем с собой бутылку листерина.


- Тебе больно? - спросила меня Марта.
- Сейчас уже не очень, - сказал я.
Не помню, когда еще мы чувствовали себя настолько отгороженными от
всего и так умиротворенно. День медленно угасал за москитными занавесками
на окнах спальни. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что в тот день
нам было даровано издали увидеть землю обетованную: мы достигли края
пустыни, впереди нас ждали млеко и мед, и гонцы наши возвращались оттуда,
сгибаясь под тяжестью виноградных гроздьев. Каким ложным богам предали мы
душу свою? И могли ли мы поступить не так, как поступили?
Никогда раньше Марта не приходила в "Трианон" по своей воле. Никогда
раньше мы не спали у меня в постели. Мы заснули всего на полчаса, но с тех
пор я ни разу не спал так покойно. Я проснулся оттого, что она
прикоснулась губами к моему израненному рту.
Я сказал:
- Получил от Джонса письмо с извинениями. Он заявил Конкассеру, что
считает подобное обращение с его другом личным оскорблением себе. И
пригрозил порвать всякие отношения.
- Какие отношения?
- Бог его знает. Он пригласил меня выпить с ним сегодня вечером. В
десять. Я не пойду.
В наступивших сумерках мы едва различали друг друга. Стоило ей
заговорить, и я думал: вот сейчас она скажет, что ей пора домой. Луис
уехал в Южную Америку с докладом своему министерству иностранных дел, но
Анхел был, как всегда, на посту. Я знал, что она пригласила его приятелей
к чаю, но чаепитие длится недолго. Смиты ушли - они снова отправились с
визитом к министру социального благоденствия. На этот раз он попросил их
прийти одних, и миссис Смит захватила с собой французский самоучитель, на
случай если понадобится переводить.
Мне послышалось, что стукнула дверь, и я сказал Марте:
- Кажется, Смиты вернулись.
- Ну и пусть, - ответила она, положив мне руку на грудь. - Ох, как я
устала.
- Приятно или неприятно устала?
- Неприятно.
- От чего?
В нашем положении это был глупый вопрос, но мне хотелось услышать от
нее слова, которые я так часто повторял.
- Устала оттого, что никогда не бываю одна. Устала от людей. Устала от
Анхела.
Я изумился:
- От Анхела?
- Сегодня я подарила ему целый ящик новых головоломок. Ему хватит на
целую неделю. Как бы я хотела провести эту неделю с тобой.
- Неделю?
- Мало, да? Знаю. Ведь у нас уже не просто связь.
- Да, она стала чем-то другим, пока я был в Нью-Йорке.
- Да.
Откуда-то издалека, со стороны города, донеслись выстрелы.
- Кого-то убивают, - сказал я.
- Разве ты не слышал? - спросила она.
Прозвучали еще два выстрела.
- Ну, насчет этого расстрела?
- Нет. Пьер Малыш не показывался несколько дней. Жозеф исчез. Я отрезан
от всех.
- В отместку за нападение на полицейский участок они решили расстрелять
на кладбище двух человек из тюрьмы.
- В темноте?
- Для большего устрашения. Они поставили юпитеры и телевизионную
камеру. Велено присутствовать всем школьникам. Личный приказ Папы-Дока.
- Тогда тебе лучше подождать, пока публика разойдется, - сказал я.
- Да. Подождем - и все. Наше дело сторона.
- Ты права. Из нас с тобой не вышло бы настоящих бунтовщиков.
- Не думаю, чтобы из Жозефа тоже, при искалеченном бедре.
- Или из Филипо без пулемета. Интересно, положил ли он Бодлера в
нагрудный карман, чтобы защититься от пули.
- Тогда не суди и меня слишком строго, - сказала она, - за то, что я
немка, а немцы молчали.
Говоря это, она ласкала меня, и во мне снова проснулось желание,
поэтому я не стал расспрашивать, что она хотела этим сказать. Ведь Луис,
слава богу, в Южной Америке, Анхел занят своими головоломками, а Смиты нас
не видят и не слышат. Я чувствовал, что у ее груди вкус млека, а у ее лона
- вкус меда; на миг мне показалось, что я вступаю в землю обетованную, но
вот пришло удовлетворение и надежда ушла, и Марта заговорила, словно
продолжая ту же мысль:
- У французов нет слова, которым они называют уличную борьбу?
- Моя мать, наверно, участвовала в уличной борьбе, если только медаль
за Сопротивление ей не подарил какой-нибудь любовник.
- Отец тоже участвовал в уличной борьбе в 1930 году, а потом стал
военным преступником. Борьба - вещь опасная, да?
- Да, мы кое-чему научились на их примере.
Пора было одеваться и спускаться вниз. С каждой ступенькой мы
приближались к Порт-о-Пренсу. Дверь у Смитов была открыта настежь, и,
когда мы прошли мимо, миссис Смит поглядела на нас, мистер Смит сидел,
держа в руках шляпу, и она гладила его по затылку. В сущности, они тоже
были любовниками.
- Ну вот, - сказал я по дороге к машине, - они нас видели. Испугалась?
- Нет. Обрадовалась, - сказала Марта.
Я вернулся в гостиницу, и миссис Смит окликнула меня со второго этажа.
Я ждал, что меня будут обличать в прелюбодеянии, как в старину жителей
Сейлема. Не придется ли Марте носить, как блуднице, алое клеймо? [в
старину в Америке женщины, уличенные в прелюбодеянии, присуждались к
ношению алой нашивки] Почему-то я решил, что раз они вегетарианцы, значит,
и пуритане. Однако оказалось, что любовь - не из тех страстей, которые
надо изгонять вместе с кислотностью, и что оба они воюют не с любовью, а с
ненавистью. Я нехотя поднялся наверх и застал их в той же позе. Миссис
Смит сказала мне с непонятным вызовом, словно прочла мои мысли и
обиделась:
- Жаль, что я не могла поздороваться с миссис Пинеда.
Я как-то нескладно ответил:
- Она торопилась домой, к своему ребенку.
Миссис Смит даже глазом не моргнула.
- Вот женщина, с которой мне хотелось бы поближе познакомиться, -
сказала она.
Почему я вообразил, что она чувствует сострадание только к цветным?
Быть может, в тот раз чувство вины заставило меня прочитать в ее глазах
осуждение? Или она была из той породы женщин, которые все прощают тем,
кого они вылечили? Наверно, листерин очистил меня от грехов. Она сняла
руку с затылка мужа и стала гладить его по волосам.
- Еще не поздно, - сказал я. - Она как-нибудь к нам зайдет.
- Завтра мы уезжаем, - сообщила она. - Мистер Смит совсем отчаялся.
- Открыть вегетарианский центр?
- Понять, что здесь происходит.
Он взглянул на меня, и в его старых выцветших глазах стояли слезы. Как
нелепо было ему прикидываться политическим деятелем.
- Вы слышали выстрелы? - спросил он.
- Да.
- Мы проехали мимо детей, они шли из школы. Разве я мог себе
представить... Когда мы с миссис Смит боролись за гражданские права...
- Нельзя осуждать людей за цвет кожи, голубчик, - сказала она.
- Знаю. Знаю.
- Что было у министра?
- Встреча была очень короткой. Он хотел присутствовать на церемонии.
- На церемонии?
- На кладбище...
- Он знает, что вы уезжаете?
- О да, я принял решение еще до... церемонии. Министр обдумал все это
дело и понял, что я не такой уж круглый болван. А значит, я такой же
жулик, как он сам. И приехал сюда не для того, чтобы тратить деньги, а для
того, чтобы их заработать. Он и объяснил мне, как это сделать, но надо,
чтобы в дележе участвовали не двое, а трое - третий тот, кто ведает
общественными работами. Насколько я понял, мне пришлось бы заплатить
только за часть строительных материалов, и не очень большую часть, потом
их действительно купили бы за счет нашей поживы.
- А на чем они думали поживиться?
- Правительство гарантировало бы оплату рабочих. Мы платили бы им
гораздо дешевле, а через месяц всех уволили бы. Месяца на два
строительство было бы законсервировано, а потом мы наняли бы новых
рабочих. Разумеется, гарантированная оплата за месяцы простоя пошла бы нам
в карман, за вычетом того, что нам пришлось бы заплатить за строительные
материалы, а комиссионные за эту сделку ублаготворили бы начальство в
министерстве общественных работ, - кажется, он говорил именно о
министерстве общественных работ. Он очень гордился этим планом и даже
сказал, что в конце концов вовсе не исключено, что вегетарианский центр
будет действительно открыт.
- По-моему, в этом проекте много прорех.
- Я не дал ему углубиться в подробности. Думаю, что он прикрыл бы все
прорехи за счет наших доходов.
Миссис Смит сказала с грустной нежностью:
- Мистер Смит приехал сюда с такими большими надеждами.
- Ты тоже, детка.
- Век живи, век учись, - сказала миссис Смит. - Это еще не конец.
- Такая наука легче дается в молодости. Простите мой мрачный тон,
мистер Браун, но нам не хотелось бы, чтобы вы неправильно поняли, почему
мы покидаем вашу гостиницу. Вы были очень гостеприимны. Нам прекрасно у
вас жилось.
- И я был вам очень рад. Вы хотите плыть на "Медее"? Она должна прийти
завтра в порт.
- Нет. Мы не станем ее дожидаться. Я записал для вас наш домашний
адрес. Мы полетим завтра в Санто-Доминго и задержимся там на несколько
дней: миссис Смит хочет посмотреть гробницу Колумба. Мне должны прислать
кое-какую вегетарианскую литературу следующим пароходом. Будьте добры,
перешлите мне ее...
- Жаль, что так получилось с вашим центром. Но знаете, мистер Смит,
здесь из этого все равно ничего бы не вышло.
- Теперь я это понимаю. Боюсь, мистер Браун, что мы выглядим в ваших
глазах смешными чудаками.
- Не смешными, - искренне возразил я, - а героическими.
- Ну, мы совсем не из того теста. А теперь, мистер Браун, извините
меня, но я пожелаю вам спокойной ночи. Сегодня я немножко устал.
- В городе было очень душно и сыро, - объяснила миссис Смит и снова
легонько погладила его по волосам, будто касаясь драгоценной ткани.

3

На следующий день я провожал Смитов на самолет. Пьер Малыш так и не
появился, хотя отъезд кандидата в президенты, несомненно, заслуживал
заметки в светской хронике, даже если и пришлось бы умолчать о мрачной
заключительной сцене у почтамта. Мистер Смит попросил меня остановить
машину посреди площади, и я подумал, что он хочет сделать на память
снимок. Вместо этого он вышел из машины с сумочкой жены в руках, и со всех
сторон к нему потянулись нищие - отрывочные фразы тонули в глухом гомоне,
я заметил, как полицейский кинулся к нам со ступенек почтамта. Мистер Смит
раскрыл сумочку и принялся разбрасывать деньги - гурды и доллары без
разбору.
- Ради бога!.. - закричал я.
Кто-то из нищих пронзительно, истерически завопил; я увидел, как Хамит
в изумлении таращит глаза на пороге своей лавки. Зарево заката окрашивало
лужи и грязь в кирпичный цвет. Но вот последние деньги были разбросаны, и
полицейские стали окружать свою добычу. Люди с двумя ногами опрокидывали
одноногих, люди с двумя руками хватали безруких за туловища и валили на
землю. Я оттащил мистера Смита назад в машину и увидел Джонса. Он сидел в
другой машине, позади своего тонтон-макута, и вид у него был озадаченный,
встревоженный и даже впервые в жизни растерянный. Мистер Смит сказал:
- Ну вот, детка, по-моему, они сумеют растранжирить эти деньги не хуже
меня.
Я посадил Смитов в самолет, пообедал в одиночестве и поехал в Виллу
Креоль - мне не терпелось поговорить с Джонсом.
Шофер развалился на нижних ступеньках лестницы. Он посмотрел на меня с
подозрением, но дал пройти. С верхней площадки кто-то сердито крикнул: "La
volonte du diable" [черт вам помог (фр.)], и мимо меня прошел какой-то
негр, его золотое кольцо сверкнуло в свете лампы.
Джонс поздоровался со мной так, будто мы были однокашниками, которые не
виделись много лет, но и с оттенком некоторого покровительства, словно
наше общественное положение с тех пор изменилось.
- Заходите, старик. Рад вас видеть. Я ждал вас вчера вечером. Извините
за беспорядок. Садитесь в это кресло, оно довольно уютное.
Кресло было действительно теплое: оно еще сохраняло пыл разгневанного
субъекта, сидевшего там до меня. На столе были разбросаны три колоды карт,
воздух посинел от сигарного дыма, одна из пепельниц опрокинулась, и окурки
валялись на полу.
- Кто это был у вас? - спросил я.
- Один тип из министерства финансов. Не любит проигрывать.
- В рамс?
- Ему не следовало поднимать ставки в середине игры, когда он был в
выигрыше, и немалом. Но ведь с министерством финансов лучше не спорить. В
конце концов подвернулся спасительный туз пик, и в мгновение ока все было
кончено. Я выиграл две тысячи монет. Но он расплатился гурдами, а не
долларами. Какую отраву предпочитаете?
- У вас есть виски?
- У меня есть все что душе угодно, старик. Как насчет сухого мартини?
Я предпочел бы виски, но ему так хотелось похвастаться своими
богатствами, что я согласился.
- Но только очень сухое.
- Не сомневайтесь, старик.
Он отпер буфет и достал кожаный дорожный погребец - полбутылки джина,
полбутылки вермута, четыре металлических стаканчика, смеситель для
коктейлей. Это был изящный дорогой погребец, и он установил его на
неубранном столе с таким благоговением, с каким выставляют на аукционе
бесценные предметы старины. Я не смог удержаться.
- От Аспри? [лондонская фирма, торгующая предметами роскоши] - спросил
я.
- Вроде, - бросил он и принялся смешивать коктейль.
- Эта вещичка, наверно, скучает так далеко от Пиккадилли?
- Она привыкла и не к такой глуши, - сказал Джонс. - Во время войны она
была со мной в Бирме.
- Она хорошо сохранилась.
- Я ее потом подновил.
Он пошел за лимоном, и я пригляделся повнимательнее к погребцу. На
крышке виднелась марка Аспри. Джонс вернулся и перехватил мой взгляд.
- Вы поймали меня с поличным, старик. Погребец действительно от Аспри.
Мне просто не хотелось, чтобы вы думали, будто я задаюсь. Собственно
говоря, у этого погребца длинная история.
- Расскажите.
- Попробуйте сперва коктейль.
- То, что надо.
- Я его выиграл на пари у ребят из нашего отряда. У генерала был точно
такой же, и я, признаюсь, ему завидовал. В разведке я, бывало, мечтал о
таком погребце... Слышал, как в смесителе позвякивает лед. Со мной служили
два молодых парня из Лондона, до этого они нигде дальше Бонд-стрит не
бывали. Богатенькие оба. Дразнили меня этим генеральским погребцом. Раз,
когда у нас вышла почти вся вода, они предложили мне на пари найти еще до
темноты ручей. Если найду, получу такой же погребец, как только кто-нибудь
из них съездит на побывку домой. Не помню, говорил я вам или нет, что умею
чутьем находить издалека воду...
- Это было в тот раз, когда вы потеряли весь взвод? - спросил я.
Он взглянул на меня поверх стакана и явно почувствовал сарказм.
- Нет, в другой раз, - сказал он и круто перевел разговор: - Как
поживают Смиты?
- Видели, что произошло у почтамта?
- Да.
- Это был последний взнос американской помощи. Сегодня вечером они
улетели. Просили вам кланяться.
- Жаль, что я с ними так мало виделся. Есть в нем что-то... - сказал
Джонс и, к моему удивлению, добавил: - Он напоминает мне отца. Я хочу
сказать, не внешне, а... в общем, какой-то своей добротой.
- Понимаю. Я своего отца не помню.
- По правде говоря, и я своего не очень-то хорошо помню.
- Скажем, он напоминает отца, которого нам обоим хотелось бы иметь.
- Вот, вот, старик, совершенно верно. Пейте, не то мартини станет
теплым. Я всегда чувствовал, что у нас с мистером Смитом есть что-то
общее. Мы - одного поля ягоды.
Я слушал его с изумлением. Что общего может быть у человека не от мира
сего с проходимцем? Джонс бережно закрыл погребец и, взяв со стола
салфетку, стал его протирать с такой же нежностью, с какой миссис Смит
гладила мужа по голове; и я подумал: простодушие, вот что, пожалуй, их
роднит.
- Я очень сожалею, что у вас вышла такая неприятность с Конкассером, -
сказал Джонс. - Но я ему заявил, что, если он еще хоть пальцем тронет
кого-нибудь из моих друзей, я их всех пошлю к черту.
- Будьте с ними поосторожнее. Они опасные люди.
- Я их не боюсь. Им без меня не обойтись, старина. Вы знаете, что ко
мне приходил молодой Филипо?
- Да.
- Вы только представьте себе, что я мог бы сделать для него. Они это
понимают.
- Вы можете продать ему пулемет?
- Я могу продаться сам, старик. А это почище пулемета. Мятежникам не
хватает только одного - опытного человека. Не забывайте, в ясный день
Порт-о-Пренс виден с доминиканской границы невооруженным глазом.
- Доминиканцы никогда не выстудят.
- Они нам не нужны. Дайте мне месяц - я обучу пятьдесят гаитян военному
делу, и Папа-Док удерет на самолете в Кингстон. Я ведь не зря воевал в
Бирме. У меня уже все продумано. Я изучил карту. Разве так надо было
проводить эти налеты у Кап-Аитьена? Я знаю совершенно точно, где я
предпринял бы ложную атаку, а где ударил бы всерьез.
- Почему же вы не пошли с Филипо?
- Было у меня такое искушение, и серьезное искушение, но тут
подвернулось одно дельце, какое бывает только раз в жизни. Это пахнет
большими деньгами. Если оно не сорвется, я далеко пойду.
- Куда?
- Что - куда?
- Куда вы пойдете?
Он весело рассмеялся.
- Куда глаза глядят, старик. Однажды мне чуть было не удалось
провернуть такое дельце в Стэнливиле, но там я связался с дикарями, а на
них вдруг напали всякие сомнения.
- А здесь у них нет сомнений?
- Это же образованные люди! А образованного всегда легче обойти.
Пока он разливал мартини, я пытался разгадать, что за аферу он затеял.
Одно было ясно - ему жилось лучше, чем в тюрьме. Он даже слегка располнел.
Я спросил его напрямик:
- Что вы затеяли, Джонс?
- Закладываю основу своего состояния, старик. Почему бы вам не войти со
мной в долю? Дело можно быстро обтяпать. По-моему, я вот-вот поймаю лису
за хвост, но партнер мне бы не повредил, об этом я и хотел с вами
потолковать, но вы все не приходили. Ей-богу, можно заработать четверть
миллиона долларов. А то и больше, если иметь выдержку.
- А каковы обязанности партнера?
- Чтобы завершить сделку, мне придется кое-куда съездить; нужен
человек, на которого я могу положиться, - приглядеть за делами в мое
отсутствие.
- Вы не доверяете Конкассеру?
- Я никому тут не доверяю. И дело не в цвете кожи, старик. На карту
поставлен барыш в четверть миллиона. Нельзя рисковать. Отсюда придется,
конечно, вычесть кое-что на расходы - десять тысяч долларов, наверно,
покроют все, - а остальное мы поделим. В гостинице ведь дела идут не
блестяще, а? Подумайте, чего только не сделаешь на такие деньги! Тут в
Карибском море есть острова, за которые давно пора взяться... Пляж,
гостиница, небольшой аэродром - словом, сами понимаете. Да вы будете
миллионером, старик!
Наверно, тут виновато мое воспитание у иезуитов, но мне сразу
вспомнилось, как с высокой горы над пустыней дьявол хвастался всеми
царствами земными. Я не знаю, действительно ли дьявол ими владел или все
это было одно надувательство. Я оглядел комнату на Вилле Креоль, не
валяются ли тут скипетры и державы. Но тут был только патефон, который
Джонс, наверно, купил у Хамита - вряд ли он стал бы везти такую дешевку из
Америки на "Медее", - и рядом с ним пластинка Эдит Пиаф с вполне
подходящим названием: "Je ne regrette rien" ["Я ни о чем не жалею" (фр.)];
никакой другой личной собственности не было видно. Джонсу вряд ли удалось
заполучить вперед что-нибудь из тех богатств, которые ему сулило свершение
его планов... Но каких планов?
- Ну, старик?
- Вы же мне не объяснили, что я должен делать.
- Я не могу раскрыть перед вами карты, пока не уверен, что вы со мной
заодно.
- Как я могу быть с вами заодно, если ничего не знаю?
Он смотрел на меня поверх разбросанных карт. Счастливый туз пик лежал
лицом вверх.
- В конце концов, это вопрос доверия, правда?
- Разумеется.
- Эх, если бы мы служили в одной части, старик! Война учит доверять...
Я спросил:
- В какой вы служили дивизии?
И он без запинки ответил:
- Пятый корпус, - и даже слегка уточнил: - 77 бригада. - Ответы были
правильные. Я проверил их в тот же вечер в "Трианоне", заглянув в книжку о
бирманской кампании, позабытую одним постояльцем; однако у меня закралось
подозрение, что у него может быть такая же книга и он черпает сведения из
нее. Но я был к нему несправедлив. Он действительно побывал в Имфале.
- На гостиницу ведь вам рассчитывать нечего?
- Да, пожалуй.
- Вы не найдете покупателя, как бы ни старались. В любой день ее могут
конфисковать. Скажут, что не используете имущество как следует, и заберут.
- Вполне возможно.
- Так в чем же дело, старик? Баба?
Глаза меня, кажется, выдали.
- Вы слишком стары, чтобы цепляться за одну юбку, старик. Подумайте,
ведь тут можно заработать сто пятьдесят тысяч долларов. (Я заметил, что
моя доля росла.) Вам не обязательно сидеть на Карибском побережье. Знаете
Бора-Бора? Там нет ничего, кроме посадочной площадки и пансиона, но, имея
небольшой капитал... А девочки! Таких девочек вы не видели. Туземки
прижили их от американцев лет двадцать назад; не хуже, чем у матушки
Катрин...
- А что вы сделаете со своими деньгами?
Никогда бы не подумал, что тусклые карие глаза Джонса, похожие на
медяки, могут быть такими мечтательными, но сейчас они увлажнились от