Гриневич Геннадий. Комедианты

незабываемое время. Понимаете, мы отправились туда как борцы за свободу. И
по дороге, в Нашвилле, произошел такой случай, что я даже перепугался за
миссис Смит.
- Чтобы проводить так свой отдых, нужна смелость.
- Мы по-настоящему любим цветных, - сказал он; ему казалось, что этим
он все объяснил.
- Боюсь, что там, куда мы едем, вы в них разочаруетесь.
- Мало ли в чем разочаровываешься, пока не посмотришь на дело поглубже.
- Цветные умеют быть такими же насильниками, как и белые в Нашвилле.
- У нас в США есть свои неполадки. И все же я полагаю, что казначей
надо мной подшутил.
- Он и хотел подшутить. Но шутка не удалась. Действительность гораздо
страшнее того, что он может увидеть из порта. Сомневаюсь, чтобы он далеко
заходил в город.
- Значит, и вы советуете нам проехать дальше, в Санто-Доминго?
- Да.
Глаза его грустно глядели на надоедливо однообразный морской пейзаж.
Мне казалось, что мои слова произвели на него впечатление.
- Хотите, я вам расскажу, что там делается? - предложил я.
И я рассказал мистеру Смиту о человеке, которого заподозрили в том, что
он замешан в попытке украсть детей президента по дороге из школы.
По-моему, против него не было никаких улик, но он занял первое место на
каком-то международном состязании по стрельбе в Панаме, а полиция,
наверно, решила, что снять президентскую охрану может только отличный
стрелок. Поэтому тонтон-макуты окружили его дом - его самого там в это
время не было, - облили дом бензином и подожгли, а потом расстреливали из
пулеметов всех, кто пытался оттуда выбраться. Пожарной команде позволили
только не дать огню перекинуться на соседние дома, и теперь на этом месте
пепелище, похожее на дыру от вырванного зуба.
Мистер Смит внимательно меня слушал.
- Гитлер делал вещи похуже, - сказал он, - не так ли? А он белый.
Нельзя все сваливать на цвет кожи.
- Да я и не сваливаю. Пострадавший ведь тоже был цветным.
- Если хорошенько поглядеть вокруг, повсюду не слишком весело. Миссис
Смит не захочет, чтобы мы вернулись с полпути только потому, что...
- Да я вас и не уговариваю. Вы меня спросили...
- Тогда почему же - извините, что я задаю вам этот вопрос, - вы сами
туда возвращаетесь?
- Потому, что там - все, что у меня есть. Моя гостиница.
- А вот все, что у нас с женой есть, - это наша миссия.
Он сидел, не отрывая глаз от моря. В это время мимо Прошел Джонс и
крикнул нам через плечо:
- Пошел на пятый круг! - и проследовал дальше.
- Вот и он не боится, - сказал мистер Смит, словно извиняясь за свое
бесстрашие; так оправдывается человек, который, надев слишком пестрый
галстук - подарок жены, - говорит, что теперь все носят такие галстуки.
- Не думаю, чтобы им двигала смелость. Может, ему, как и мне, просто
некуда больше деваться.
- Он очень предупредителен к нам обоим, - твердо произнес мистер Смит,
явно желая переменить тему разговора.
Когда я узнал мистера Смита поближе, я научился различать этот его тон.
Ему становилось мучительно не по себе, когда я дурно о ком-нибудь
отзывался, даже о человеке, ему не знакомом, или о враге. Он сразу же
начинал пятиться от такого разговора, как конь от воды. Мне иногда
нравилось заманивать его, будто невзначай, к самому краю омута, а потом
вдруг пришпорить и, понукая хлыстом, заставить войти в воду. Но я так и не
научил его прыгать. По-моему, он скоро стал догадываться, куда я гну, но
ни разу не выказал своего недовольства. Это означало бы осудить друга. И
он предпочитал уклониться от спора. В этом хотя бы его характер отличался
от характера жены. Позднее я узнал, какая неукротимая и прямолинейная
натура у миссис Смит, - она была способна напасть на кого угодно, конечно,
кроме самого кандидата в президенты. Я много раз ссорился с ней за время
нашего знакомства, она подозревала, что я немножко подсмеиваюсь над ее
мужем, но она не догадывалась, как я им обоим завидую. Я ни разу не
встречал в Европе семейную пару, такую преданную друг другу, как они!
- Вы что-то хотели сказать насчет вашей миссии, - напомнил я мистеру
Смиту.
- Разве? Вы меня извините, что я так о себе разболтался. "Миссия" -
чересчур громкое слово.
- Мне это очень интересно.
- Назовите это нашей надеждой. Но человек вашей профессии вряд ли
отнесется к ней сочувственно.
- Это имеет отношение к вегетарианству?
- Да.
- Я могу отнестись к нему сочувственно. В конце концов, мое дело
угождать клиентам. И если они вегетарианцы...
- Вегетарианство - вопрос не только диеты, мистер Браун. Оно
затрагивает нашу жизнь с самых разных сторон. Если бы нам удалось
избавиться от излишков кислотности в человеческом организме, мы избавились
бы и от страстей.
- Тогда прекратилась бы жизнь.
Он сказал с мягким укором:
- Речь идет не о любви. - И я почему-то почувствовал стыд. Цинизм - это
дешевка, его можно купить в любом магазине стандартных цен, им начиняют
всякий хлам.
- Ну что ж, сейчас вы едете в вегетарианскую страну, - сказал я.
- В каком смысле, мистер Браун?
- Девяносто пять процентов жителей не могут себе позволить ни мяса, ни
рыбы, ни яиц.
- Но разве вы не замечали, мистер Браун, что во всех наших неурядицах
виновата не беднота? Войны затевают политические деятели, капиталисты,
интеллигенты, бюрократы, хозяева Уолл-стрита или коммунистические боссы, а
никак не бедняки.
- А богатые и имеющие власть не бывают вегетарианцами?
- Нет. Как правило, не бывают.
И я снова устыдился своего цинизма. Когда я глядел в эти
светло-голубые, не знающие страха и сомнений глаза, мне на минуту даже
показалось, что он прав. Сбоку вырос стюард.
- Мне не надо супа, - сказал я.
- Обедать еще рано, сэр. Капитан покорнейше просит вас, сэр, зайти к
нему.
Капитан был у себя в каюте - в помещении, таком же строгом и до блеска
надраенном, как он сам; без единой личной вещи, если не считать кабинетной
фотографии пожилой дамы, у которой был такой вид, будто она только что из
парикмахерской, где ей высушили под феном все, даже характер.
- Присядьте, мистер Браун. Хотите сигару?
- Нет, спасибо.
- Я хочу поговорить с вами без обиняков. Я вынужден просить вашего
содействия. Дело очень щекотливое.
- Да?
Тон у него был мрачный.
- Терпеть не могу сюрпризов во время плавания!
- А я-то думал, на море... всегда бури...
- Я, конечно, говорю не о море. Насчет моря - все понятно. - Он
передвинул на другое место пепельницу, потом ящик с сигарами, а потом
чуточку придвинул к себе фотографию женщины с невыразительным лицом и
волосами, словно отлитыми из серого бетона. Может быть, ему она придавала
уверенность - у меня бы она парализовала волю.
Он спросил:
- Вы знакомы с нашим пассажиром майором Джонсом? Он именует себя
майором.
- Да, я с ним беседовал.
- Какое он на вас произвел впечатление?
- Затрудняюсь сказать... Я об этом как-то не думал...
- Я только что получил каблограмму из нашей конторы в Филадельфии.
Просят сообщить, где и когда он сойдет на берег.
- Но вы же знаете по его билету...
- Они хотят удостовериться, что он не изменит своих намерений. Мы идем
в Санто-Доминго... Вы же сами, например, объясняли мне, что оплатили
проезд до Санто-Доминго только на тот случай, если в Порт-о-Пренсе... У
него могут быть такие же соображения.
- О нем запрашивает полиция?
- Возможно, хотя это только мое предположение, что полиция им
интересуется. Вы должны понять, что лично я ничего не имею против майора
Джонса. Очень может быть, что там затеяли проверку, потому что какой-то
делопроизводитель... Но я решил... Вы тоже англичанин и живете в
Порт-о-Пренсе... Я со своей стороны вас предостерег, а вы со своей
стороны...
Меня раздражала его безупречная корректность, его крайняя осторожность
и крайняя прямолинейность. Неужели капитан ни разу в жизни не споткнулся -
в юности или в пьяном виде, в отсутствие жены с парикмахерской прической?
Я сказал:
- Вы так говорите, будто он - карточный шулер. Уверяю вас, он ни разу
не предлагал сыграть в карты.
- Да я ничего подобного не говорю...
- Вы хотите, чтобы я смотрел в оба и держал ухо востро?
- Так точно. И все. Если за ним было бы что-нибудь серьезное, они бы,
конечно, попросили, чтобы я его задержал. Может быть, он сбежал от
кредиторов. Кто знает? Или что-нибудь по женской линии, - добавил он
брезгливо, встретившись взглядом с непреклонной женщиной в каменной
прическе.
- Капитан, при всем моем к вам уважении должен сказать, что я никогда
не был осведомителем.
- Я ни о чем таком вас и не прошу, мистер Браун. Не могу же я
обратиться к такому старому человеку, как мистер Смит... по поводу майора
Джонса... - И снова меня поразили эти три фамилии, взаимозаменяемые, как
комические маски в фарсе.
- Если я что-нибудь замечу, о чем стоило бы вам сообщить... но имейте в
виду, я не собираюсь за ним следить!
Капитан сокрушенно вздохнул:
- Мало человеку и без этого хлопот в таком рейсе...
Он начал рассказывать длинную историю о том, что случилось два года
назад в порту, куда мы шли. В чае ночи раздались выстрелы, и через полчаса
к трапу подошли офицер и двое полицейских - они хотели обыскать судно.
Капитан, естественно, этого не разрешил. Судно пароходной компании
Королевства Нидерландов пользуется экстерриториальностью. Поднялся спор.
Капитан полностью доверял своему вахтенному - как оказалось, зря: матрос
заснул на вахте. Отправившись на поиски вахтенного штурмана, капитан
заметил кровавые следы. Они привели его к одной из спасательных шлюпок,
где он и обнаружил беглеца.
- И что вы с ним сделали? - спросил я.
- Ему оказал помощь судовой врач, а потом я, натурально, сдал его
надлежащим властям.
- А может, он искал политического убежища?
- Не знаю, чего он искал. И откуда мне это знать? Он был совершенно
неграмотный, и к тому же у него не было денег на проезд.


Когда после разговора с капитаном я снова увидел Джонса, я сразу
почувствовал к нему ничем не оправданную симпатию. Если бы в эту минуту он
предложил сыграть в покер, я бы, не раздумывая, согласился и с
удовольствием ему проиграл, только чтобы выказать ему доверие и избавиться
от дурного вкуса во рту. Я пошел по палубе вдоль правого борта, чтобы не
встретиться с мистером Смитом, и меня обдало волной; не успев нырнуть к
себе в каюту, я лицом к лицу столкнулся с мистером Джонсом. Меня обуревало
чувство вины, словно я уже выдал все его тайны. Он остановился и предложил
угостить меня пивом.
- Пожалуй, рановато... - сказал я.
- В Лондоне как раз открывают кабаки.
Я поглядел на часы - на них было без пяти одиннадцать - и покраснел,
словно попросил у него документы. Пока Джонс ходил разыскивать стюарда, я
взял книгу, которую он оставил в баре. Это было дешевое американское
издание с голой девицей на обложке, развалившейся задом кверху на
роскошной постели. Заголовок гласил: "Теперь или никогда!" На титульном
листе было нацарапано карандашом: "Р.Дж.Джонс". Устанавливал ли он этой
подписью свою личность или сохранял книгу? Я открыл ее наудачу. "Верить? -
голос Джеффа хлестнул ее, как удар бича..." - В это время вернулся Джонс с
двумя кружками светлого пива в руках. Я положил книгу и пробормотал с
неуместным смущением:
- Sortes Virgilianae [Вергилиевы прорицания (лат.); гадание по книге
Вергилия "Энеида"].
- Чего-чего? - Джонс поднял кружку и, перелистав в уме свой словарь,
по-видимому, отверг, как совсем устаревшее, "дай бог не последнюю" и выдал
более современное: - Пошли-поехали? - Отпив глоток, он добавил:
- Видел, как вы беседовали с капитаном.
- Да?
- К этому старому черту не подступишься! Желает общаться только со
сливками общества. - "Сливки общества" явно отдавали нафталином: на этот
раз словарь его подвел.
- Ну, какие же я - сливки общества?
- Не обижайтесь. Для меня эти слова имеют особый смысл. Я делю весь мир
на две части: на сливки общества и на его подонки. Сливки могут обойтись
без подонков, а вот подонкам без сливок не прожить. Я - подонок.
- А что именно вы подразумеваете под этим словом? Наверно, и в него вы
вкладываете свой особый смысл?
- У сливок общества - постоянный заработок или верный доход. Они на
что-то сделали ставку, ну, как вы, например, на вашу гостиницу. А мы,
подонки, добываем на жизнь где придется - в кабаках, в барах. Держим ушки
на макушке и глазами не хлопаем.
- Значит, изворачиваетесь по мере сил, чтобы прожить?
- Частенько от этого и помираем.
- А что, сливкам общества изворотливости не хватает?
- Зачем им изворотливость? У них есть здравый смысл, ум, характер. А
вот мы, подонки, иногда живем без оглядки, себе на горе.
- А остальные пассажиры, как, по-вашему, они подонки или сливки
общества?
- Не могу определить мистера Фернандеса. Он может быть и тем, и другим.
Да и аптекарь еще себя ничем не проявил. Ну, а вот мистер Смит - это уж
настоящие сливки общества, первый сорт!
- У вас такой тон, будто эти самые сливки вам очень по вкусу.
- Нам всем хочется быть сливками общества, но бывают же такие минуты -
признайтесь, старина! - когда вы завидуете подонкам? Временами, когда не
хочется подводить баланс и заглядывать далеко вперед.
- Да, такие минуты бывают.
- И тогда вы думаете: почему мы должны за все отвечать, а они живут в
свое удовольствие?
- Надеюсь, вы получите хоть какое-то удовольствие там, куда вы едете.
Вот где полным-полно подонков - начиная с президента и до самых низов.
- Тем для меня опаснее. Подонок подонка чует издалека. Пожалуй,
придется разыгрывать сливки общества, чтобы сбить их с толку. Надо
приглядеться к мистеру Смиту.
- А разве вам мало приходилось разыгрывать из себя сливки общества?
- Не так уж часто, слава тебе господи. Для меня это самая трудная роль.
Вечно смеюсь невпопад. Неужели это я, Джонс, - и рассуждаю в такой
компании? Иногда даже пугаюсь. Теряю почву под ногами. В чужом городе
страшно потеряться. А вот когда теряешься сам... Выпейте еще пива.
- Теперь я плачу.
- Я не уверен, что правильно вас определил. Когда я вас увидел там... с
капитаном: заглянул в окно, проходя мимо... вид у вас был какой-то
оробелый... Скажите, а вы часом не подонок, который разыгрывает из себя
сливки общества?
- Разве знаешь себя? - Вошел стюард и стал расставлять пепельницы. -
Еще два пива, - заказал я.
- Вы не возражаете, если я на этот раз возьму джин? От пива меня пучит.
- Два джина.
- В карты играете? - спросил он, и я подумал, что час искупления
настал. Я осторожно осведомился:
- В покер?
Он что-то уж чересчур разоткровенничался. Почему он со мной так открыто
говорил о подонках и о сливках общества? Наверно, догадывается о том, что
сказал капитан, и прощупывает меня, пользуясь своей откровенностью как
лакмусовой бумажкой. Может быть, он решил, что мои симпатии в данном
случае не будут на стороне сливок общества. А возможно, и моя фамилия -
Браун - показалась ему такой же липовой, как его собственная.
- Я не играю в покер, - осадил он меня, и его карие глазки весело
заблестели: "Вот я тебя и поймал!" - Я не умею блефовать: в своей компании
мне трудно хитрить. Единственное, во что я люблю играть, - это рамс. - Он
произнес название игры, словно это была детская забава - свидетельство его
невинности. - Вы играете в рамс?
- Раз или два играл.
- Я не настаиваю. Но нам бы это скоротало часы до обеда.
- Почему же не сыграть?
- Стюард, дайте карты. - Он бегло улыбнулся мне, словно хотел сказать:
"Видите, я не ношу с собой крапленую колоду".
В общем, это и правда была по-своему невинная игра. Жульничать тут было
не просто. Он спросил:
- Почем играем? Десять центов сотня?
У Джонса, как он мне потом рассказывал, в игре была своя система.
Сперва надо заметить, как неопытный противник держит карты, которые
собирается сбросить, и сообразить, можно ли выиграть кон. По тому, как
противник раскладывает карты и сколько времени обдумывает ход, Джонс
угадывал, хорошие у него карты, плохие или средние, и, если, по его
соображениям, карты были хорошие, он предлагал пересдать, будучи заранее
уверен в отказе. Это давало противнику ощущение превосходства и
безопасности, отчего он начинал зарываться или затягивал игру в надежде
сорвать банк. Даже то, как его противник брал карту и сбрасывал, говорило
ему очень многое.
- Психология сильнее арифметики, - как-то сказал мне Джонс, и он
действительно почти всегда меня обыгрывал. Мне надо было иметь на руках
готовую комбинацию, чтобы выиграть кон.
Прозвонил гонг к обеду, Джонс выиграл у меня долларов шесть. Он,
собственно, и не стремился к большему, чтобы партнер не отказался играть с
ним снова. Шестьдесят долларов в неделю - доход скромный, но зато, по его
словам, надежный, и он окупал курево и выпивку, Конечно, иногда он срывал
куш и побольше - бывало, его противник презирал детскую игру по маленькой
и требовал ставки в 50 центов за очко. Как-то раз в Порт-о-Пренсе я стал
свидетелем такой игры. Если бы Джонс проиграл, сомневаюсь, мог ли бы он
заплатить свой долг, однако и в двадцатом веке удача иногда улыбается
смелым. Его противник два кона подряд объявлял capot [без взятки (фр.)], и
Джонс встал из-за стола, разбогатев на две тысячи долларов. Но даже и тут
он проявил умеренность. Он предложил партнеру отыграться и потерял на этом
пятьсот долларов с небольшим.
- Нельзя забывать вот что, - как-то поведал он мне. - Женщины, как
правило, не будут играть с вами в покер. Их мужья этого не любят - в этой
игре есть что-то распутное и опасное. Ну, а в рамс по десять центов за
сотню - тут можно обойтись карманными деньгами! И поэтому число возможных
партнеров значительно увеличивается.
Даже миссис Смит, которая, я уверен, отнеслась бы неодобрительно к
покеру, иногда заходила поглядеть на наши карточные бои.
В тот день за обедом - не помню, как об этом зашла речь, - мы
заговорили о войне. Кажется, разговор затеял фармацевт; он сообщил, что
был бойцом гражданской обороны, и не мог удержаться, чтобы не рассказать
обычных историй о бомбежках, таких же тягучих и нудных, как чужие сны. На
лице мистера Смита застыло выражение вежливого внимания, миссис Смит
вертела вилку, а фармацевт все говорил и говорил о бомбежке общежития
еврейских девушек на Стор-стрит ("Мы так были заняты в ту ночь, что никто
даже и не заметил, как его не стало"), пока Джонс безжалостно его не
прервал:
- Да, я сам однажды потерял целый взвод.
- Как это произошло? - обрадованно спросил я, подзадоривая Джонса.
- Не знаю. Никто не вернулся, некому было рассказать.
Бедный фармацевт только рот открыл. Он едва дошел до половины рассказа,
а уже потерял всех своих слушателей; бедняга напоминал морского льва,
обронившего свою добычу. Мистер Фернандес взял еще кусок копченой селедки.
Он один не проявлял ни малейшего интереса к рассказу Джонса. Даже мистер
Смит заинтересовался и попросил:
- Расскажите поподробнее, мистер Джонс.
Я заметил, что все мы неохотно прибавляли к его имени военное звание.
- Дело было в Бирме, - сказал Джонс. - Нас сбросили в тылу у японцев
для диверсии. И взвод, о котором я говорю, потерял связь с моим штабом.
Командовал взводом мальчишка, он не умел воевать в джунглях. А в таких
условиях всегда sauve qui peut [спасайся кто может (фр.)]. Как ни странно,
у меня, помимо этого, не погибло ни одного солдата, а вот этот взвод исчез
целиком, словно ветром сдуло. - Он отломил кусочек хлеба и положил в рот.
- Пленные никогда не возвращались.
- Вы воевали у Уингейта? [Уингейт (1903-1944) - английский генерал,
воевал во время второй мировой войны в Бирме против японцев; знаток
партизанской войны] - спросил я.
- Тот же род войск, - ответил он с обычной для него уклончивостью.
- И долго вы пробыли в джунглях? - спросил казначей.
- Да, понимаете, я как-то быстро приноровился, - сказал Джонс. И
скромно добавил: - В пустыне я бы, наверно, сплоховал. Обо мне, знаете ли,
шла слава, будто я издалека чую воду, как туземец.
- Ну, такой дар мог бы пригодиться и в пустыне, - сказал я, и он кинул
на меня через стол мрачный, укоризненный взгляд.
- Как это ужасно, - сказал мистер Смит, отодвигая тарелку с остатками
котлеты - котлеты из орехов, специально для него приготовленной, - что
столько мужества и знаний тратится на то, чтобы убивать своих ближних.
- Когда мой муж выставлял свою кандидатуру в президенты, он пользовался
в нашем штате поддержкой людей, которые отказывались нести военную службу.
- Неужели никто из них не ел мяса? - спросил я, и на этот раз миссис
Смит поглядела на меня с укоризной.
- Тут не над чем смеяться, - сказала она.
- Это законный вопрос, детка, - мягко попрекнул ее мистер Смит. - Но
если вдуматься, мистер Браун, неудивительно, что вегетарианство и отказ от
военной службы часто идут рядом. Вот вчера я вам рассказывал о кислотности
и о том, как она влияет на наши страсти. Избавьтесь от кислотности, и,
фигурально выражаясь, вашей совести станет просторнее. Ну, а у совести
есть потребность расти... В один прекрасный день вы не захотите, чтобы
из-за вашей прихоти убивали ни в чем не повинных животных, а потом - может
быть, неожиданно для самого себя - вы с ужасом откажетесь убивать себе
подобных. А за этим уже возникает расовый вопрос и проблема Кубы... Скажу,
что меня поддерживали и многие теософские организации.
- И Лига бескровного спорта, - подсказала миссис Смит. - Конечно, не
вся организация. Но многие ее члены голосовали за мистера Смита.
- С таким количеством сторонников... - начал я. - Удивляюсь...
- В наш век прогрессивные люди всегда будут в меньшинстве, - сказала
миссис Смит. - Но мы по крайней мере выразили свой протест.
И тут, как и следовало ожидать, началась обычная томительная перепалка.
Ее затеял фармацевт; он тоже оказался представителем определенных кругов,
хотя и не столь возвышенных. В качестве бывшего бойца противовоздушной
обороны он считал себя фронтовиком. К тому же он был обижен: ему не дали
досказать о бомбежках.
- Не понимаю этих пацифистов, - заявил он. - Они ведь не против, чтобы
их защищали простые смертные, вроде нас...
- А вы нас об этом не спрашиваете, - мягко поправил его мистер Смит.
- Трудно понять, кто принципиально отказывается от военной службы, а
кто просто трусит.
- Трус не пойдет за свои убеждения в тюрьму, - сказал мистер Смит.
Неожиданно его поддержал Джонс:
- Многие пацифисты мужественно несли службу в Красном Кресте. И спасли
не одного из нас от верной гибели.
- Там, куда вы едете, маловато пацифистов, - сказал судовой казначей.
Но фармацевт настаивал пронзительным от обиды голосом:
- А если кто-нибудь нападет на вашу жену, что вы тогда будете делать?
Кандидат в президенты поглядел через стол на тучного фармацевта с
нездоровым, бледным лицом и обратился к нему внушительно и серьезно, будто
тот прервал его речь на политическом диспуте:
- Я никогда не утверждал, сэр, что с удалением избытка кислотности мы
полностью избавляемся от всяких страстей. Если бы напали на миссис Смит, а
у меня было бы в руках оружие, не поручусь, что я не пустил бы его в ход.
Мы еще не доросли до того, чтобы следовать своим собственным принципам.
- Браво, мистер Смит! - воскликнул Джонс.
- Но я буду очень сожалеть, если поддамся своему порыву. Глубоко
сожалеть.


В тот вечер, не помню зачем, я зашел перед ужином в каюту судового
казначея. Он сидел за письменным столом и надувал презерватив, пока тот не
стал величиной с полицейскую дубинку. Завязав конец ленточкой, он вынул
его изо рта. Стол был завален громадными раздутыми фаллосами и напоминал
свиную бойню.
- Завтра на судне концерт, - объяснил он, - а у нас нет воздушных
шаров. Мистер Джонс посоветовал, чтобы мы пустили в ход вот эти штуки. - Я
увидел, что на некоторых презервативах цветными чернилами намалеваны
смешные рожи. - У нас на борту только одна дама, и я не думаю, чтобы она
догадалась, из чего они...
- Вы забываете, что она - женщина прогрессивная.
- Тогда она не рассердится. Эти штуки - символ прогресса.
- Хоть мы сами и страдаем от избытка кислотности, нам не следует
передавать ее по наследству нашим детям.
Он захихикал и принялся разрисовывать цветным карандашом одну из
чудовищных рож. Под его пальцами надутая пленка жалобно пищала.
- Как вы думаете, в котором часу мы придем в среду?
- Капитан рассчитывает причалить под вечер.
- Надеюсь, мы сойдем на берег до того, как выключат свет. Его, наверно,
еще выключают?
- Да, вы сами увидите, там лучше не стало. Наоборот, еще хуже. Теперь
нельзя выехать из города без разрешения полиции. На всех дорогах из
Порт-о-Пренса заставы. Боюсь, что вам не добраться до вашей гостиницы без
обыска. Мы предупредили команду, что если они пойдут в город, то только на
свой страх и риск. Конечно, они все равно пойдут. У матушки Катрин всегда
открыто.
- А что слышно новенького о Бароне? - Так для разнообразия иногда
называли президента вместо Папы-Дока: мы оказывали честь этой нелепой,
убогой особе, наградив его титулом Барона Субботы - героя негритянских
поверий, который бродит по кладбищам во фраке и цилиндре, дымя большой
сигарой.
- Говорят, его не видно уже месяца три. Даже не подходит к дворцовым
окнам поглазеть на оркестр. Кто знает, может, он давно умер. Если,
конечно, он может умереть своей смертью, а не от серебряной пули. В
прошлое и позапрошлое плавание нам пришлось отменить остановку в
Кап-Аитьене. В городе военное положение. Он слишком близко к доминиканской
границе, и нас туда не пускают. - Он набрал воздуху и стал надувать
следующий презерватив. Кончик вздулся, как опухоль на черепе, и каюту
наполнил больничный запах резины. - А что вас заставляет туда
возвращаться?
- Не так-то просто бросить гостиницу, которая тебе принадлежит.
- Но вы ее бросили.