-----------------------------------------------------------------------
Graham Greene. The Comedians (1966).
Пер. - Е.Голышева, Б.Изаков. М., "Правда". 1986.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2000
-----------------------------------------------------------------------
А.С.Фреру.
Когда Вы стояли во главе большого издательства, я был одним из самых
постоянных Ваших авторов, а когда Вы оттуда ушли, я, как и многие другие
писатели, решил, что пришло время подыскать себе другое прибежище. Это
первый роман, который я с тех пор написал, и я хочу посвятить его Вам, в
память о более чем тридцатилетнем сотрудничестве - хотя разве можно
выразить таким бездушным словом все те советы, которые Вы мне давали (Вы
никогда и не ждали, что я их приму), Вашу поддержку (Вы никогда не знали,
как она мне необходима), нашу долголетнюю дружбу и шутки, над которыми мы
вместе смеялись.
Несколько слов о героях "Комедиантов". Вряд ли кому-нибудь придет в
голову, что я захочу возбудить дело о клевете против самого себя, но я
все-таки хочу внести ясность: хотя рассказчика в этой повести зовут Браун,
он не Грин [Браун по-английски - коричневый; Грин - зеленый]. Читатели
часто, я знаю это по опыту, отождествляют "я" с автором. В свое время меня
принимали за убийцу друга, за ревнивого любовника жены одного чиновника,
за одержимого игрока в рулетку. Мне не хотелось бы добавить к этой
изменчивой натуре черты воспитанника иезуитов, к тому же явно
незаконнорожденного и наставляющего рога южноамериканскому дипломату. Ага,
- могут сказать, - Браун - католик, а Грин, как известно, тоже!.. Часто
забывают, что, даже когда действие романа происходит в Англии,
произведение, в котором больше десяти персонажей, недостаточно
правдоподобно, если хоть один из этих персонажей не будет католиком.
Мы склонны игнорировать этот факт социальной статистики, отчего
английский роман иногда становится провинциальным.
И не только "я" в "Комедиантах" вымышленный характер: все его
персонажи, начиная от таких эпизодических ролей, как британский поверенный
в делах, и до главных героев, никогда не существовали в действительной
жизни. Где-то позаимствованная внешняя характеристика, манера
разговаривать, услышанная от кого-то забавная история - все это переварено
в котле подсознания и вышло оттуда почти неузнаваемым для самого повара.
Но ни злосчастное Гаити, ни диктатура доктора Дювалье не являются
плодом вымысла, и что до последнего, то автор даже не сгущал красок, чтобы
усилить драматический эффект. Эту черную ночь невозможно очернить. Среди
тонтон-макутов полно людей еще более жестоких, чем Конкассер; прерванные
похороны списаны с натуры; множество Жозефов хромает по улицам
Порт-о-Пренса после пережитых ими пыток, и, хотя я и не встречал Филипо, я
видел в том сумасшедшем доме возле Санто-Доминго повстанцев, столь же
мужественных и столь же плохо обученных военному делу, как и он. С тех пор
как я начал писать эту книгу, положение изменилось разве что в
Санто-Доминго, и только к худшему.
Любящий Вас Грэм Грин.
Когда я перебираю в памяти серые монументы, воздвигнутые в Лондоне
полузабытым героям былых колониальных войн, - генералам на конях и
политическим деятелям во фраках, которых и подавно никто не помнит, мне не
кажется смешным скромный камень, увековечивший Джонса по ту сторону
Международного шоссе, которое ему так и не удалось перейти, в далекой от
его родины стране, - впрочем, я и по сей день не знаю, где была его
родина. Но он жизнью заплатил за этот памятник - пусть и против своей
воли, - а вот генералы обычно возвращаются домой невредимыми, и если
платят за свои памятники, то лишь кровью своих солдат; что же до политиков
- кого интересуют мертвые политики, кто помнит, за что они ратовали при
жизни? Свобода торговли меньше интересует людей, чем война с племенем
ашанти, правда, лондонские голуби не разбираются в таких тонкостях. Exegi
monumentum [воздвиг я памятник... (лат.)]. И когда мое своеобразное
ремесло приводит меня на север, к Монте-Кристи, я, проезжая мимо этого
камня, горжусь тем, что его воздвигли не без моего участия.
Почти у каждого в жизни наступает минута, после которой нет возврата к
прошлому. Она приходит незаметно. Ни я, ни Джонс не почувствовали, когда
это с нами произошло, хотя именно у нас, в силу особенностей жизненного
пути, как и у пилотов старой дореактивной школы, должна была бы
выработаться особая наблюдательность. Во всяком случае, в то пасмурное
августовское утро я не заметил, как этот миг растаял где-то в
Атлантическом океане за кормой "Медеи", грузового судна пароходной
компании Королевства Нидерландов, шедшего из Филадельфии через Нью-Йорк на
Гаити. В то время я еще серьезно помышлял о своем будущем, даже о будущем
моей пустой гостиницы и почти такой же пустой любовной истории. Как мне
казалось, ничто не связывало меня ни с Джонсом, ни со Смитом, они были
всего-навсего моими попутчиками, и я не подозревал о тех pompes funebres
[похороны (фр.)], которые они мне сулят в заведении мистера Фернандеса.
Если бы кто-нибудь мне об этом сказал, я бы просто рассмеялся, как смеюсь
и теперь в хорошие минуты.
Розовый джин колыхался в стакане в такт качке, словно это был прибор,
которым измеряют удары волн, когда мистер Смит решительно заявил Джонсу:
- Нет, сэр, лично я никогда не страдал от mal de mer [морская болезнь
(фр.)]. Морская болезнь - следствие высокой кислотности. Мясо повышает
кислотность, точно так же как и спиртное.
Он был из висконсинских Смитов, но для меня сразу же стал Кандидатом в
президенты, потому что его так назвала жена в первый же час нашего
плавания. Мы стояли с ней, опершись о перила, и смотрели на море. Она
резко мотнула в его сторону тяжелым подбородком, словно подчеркивая, что
если на пароходе и едет еще какой-нибудь кандидат в президенты, то речь
идет не о нем.
- Я говорю о своем муже, о мистере Смите, он был кандидатом в
президенты в 1948 году. Мистер Смит - идеалист. И, конечно, поэтому у него
не было никаких шансов пройти.
О чем мы с ней тогда разговаривали и что навело ее на эту тему? Мы
лениво глядели на серую гладь моря, которое простиралось на три мили
вокруг нас, похожее на ленивого, но грозного зверя, который только и ждет,
чтобы вырваться из клетки за линию горизонта. Возможно, я заговорил с ней
о каком-нибудь знакомом, игравшем на рояле, а оттуда ее мысли перескочили
на Трумэна и потом на политику - ее гораздо больше, чем мужа, увлекала
политика. По-моему, она была убеждена, что добилась бы на выборах куда
большего успеха, чем муж, и, глядя на ее торчащий, как руль, подбородок, я
склонен был с ней согласиться. Мистер Смит, подняв воротник потертого
дождевика, чтобы не надуло в его большие, наивные, волосатые уши, и
перекинув через руку плед, шагал у нас за спиной, а вздыбленный ветром
клок седых волос торчал над его лбом, как телевизионная антенна. Его можно
было принять либо за доморощенного поэта, либо за декана заштатного
колледжа, но уж никак не за политического деятеля. Я старался вспомнить,
кто был соперником Трумэна на тех выборах - ей-богу же, его фамилия была
Дьюи, а не Смит, - но тут порыв ветра с Атлантики унес следующую фразу
моей собеседницы. Ока как будто сказала что-то об овощах - но тогда я
решил, что мне это только почудилось.
С Джонсом мы встретились несколько позже при довольно щекотливых
обстоятельствах: он пытался подкупить стюарда, чтобы тот поменял наши
каюты. Он стоял в дверях моей каюты с чемоданом в одной руке и двумя
пятидолларовыми бумажками в другой.
- Ваш пассажир еще сюда не спускался и не станет устраивать скандал. Не
такой это человек. Даже если и заметит разницу.
Он говорил так, будто был со мной хорошо знаком.
- Но как же так, мистер Джонс... - возражал стюард.
Невысокий, аккуратный Джонс был в светло-сером костюме с двубортным
жилетом, который нелепо выглядел здесь, где не было лифтов, снующих
конторщиков и треска пишущих машинок. Это был единственный двубортный
жилет на нашем стареньком грузовом пароходе, деловито пересекавшем угрюмое
море. Как я потом заметил, Джонс никогда его не менял, даже в тот вечер,
когда на пароходе устроили концерт; и я заподозрил, что в его чемодане
просто не было другой одежды, словно, наспех укладываясь в дорогу, он по
ошибке захватил не тот мундир, ведь ему явно не хотелось привлекать к себе
внимание. Глядя на его черные усики и темные навыкате глаза, я скорее
принял бы его за француза, какого-нибудь биржевика, и был крайне удивлен,
узнав, что его фамилия Джонс.
- Майор Джонс, - укоризненно поправил он стюарда.
Я был смущен не меньше, чем он. На грузовом пароходе мало пассажиров и
неудобно затевать ссору. Стюард, скрестив руки, отнекивался с видом
праведника.
- Простите, сэр, но я ничего не могу поделать. Каюта заказана этим
джентльменом, мистером Брауном.
Смит, Джонс и Браун на одном пароходе - невероятное совпадение! Но у
меня есть хоть какое-то право на мою затасканную фамилию, а вот есть ли
оно у него? Я улыбнулся, видя его в таком затруднении, но, как потом
выяснилось, Джонс понимал только самые незамысловатые шутки.
Он поглядел на меня серьезно и пристально.
- Это в самом деле ваша каюта, сэр?
- По-моему, да.
- А мне сказали, что каюта свободна. - Он слегка повернулся и стал
спиной к моему дорожному сундуку, который вызывающе красовался посреди
каюты. Деньги исчезли, наверно, он их сунул в рукав, - я не видел, чтобы
он клал руку в карман.
- Вам дали плохую каюту? - спросил я.
- Нет, но я предпочитаю те, что по правому борту.
- Как ни странно, я тоже, на этой трассе. Можно держать иллюминатор
открытым. - И, словно подтверждая мои слова, судно, выйдя в открытое море,
стало медленно раскачиваться.
- Пора выпить джину, - поспешно предложил Джонс, и мы вместе
отправились наверх, в маленький бар, где чернокожий стюард воспользовался
случаем шепнуть мне на ухо, доливая водой мой джин:
- Я - английский подданный, сэр!
Джонсу, как я заметил, он такого заявления не сделал.
Дверь в бар распахнулась, и вошел Кандидат в президенты - внушительная
фигура, несмотря на детские наивные уши, - ему пришлось пригнуть голову,
чтобы не удариться о притолоку. Он осмотрел бар, а потом отступил в
сторону и вытянул руку, чтобы пропустить жену, которая свободно прошла под
ней. Ему, видно, хотелось удостовериться в том, что в баре приличное
общество. Глаза у него были ясные, светло-голубые, а из носа и ушей как-то
по-домашнему торчали седые кустики волос. Да, уж кто-кто, а он был продукт
подлинный, неподдельный, не чета мистеру Джонсу! Если бы я дал себе труд о
них подумать в тот момент, я бы решил, что они несовместимы, как масло и
вода.
- Входите, - сказал Джонс (я как-то не мог себя заставить называть его
майором), - входите, опрокинем стаканчик!
Его жаргон, как я позже убедился, был немножко старомоден, словно он
черпал его из разговорника, и притом не самого последнего издания.
- Прошу меня извинить, - сказал очень вежливо мистер Смит, - но я не
потребляю алкоголя.
- Я и сам его не потребляю, - ответил Джонс. - Я его пью. - И он
подтвердил свои слова действием. - Моя фамилия Джонс, - добавил он. -
Майор Джонс.
- Рад с вами познакомиться, майор. Моя фамилия Смит. Уильям Эбел Смит.
А это - моя жена, майор Джонс. - Он посмотрел на меня вопросительно, и я
понял, что сплоховал, не представившись вовремя.
- Браун, - робко произнес я: у меня было такое чувство, словно я
отпустил неудачную шутку, но мои собеседники этого не заметили.
- Позвоните-ка еще разок, - попросил меня Джонс, - будьте добры. - Меня
уже зачислили в друзья, и, хотя мистер Смит стоял гораздо ближе к звонку,
я пересек бар и позвонил; правда, мистер Смит в в ту минуту был занят, он
укутывал ноги жены пледом, хотя в баре было вполне тепло (впрочем, может
быть, это у них такой семейный обычай?). И в ответ на заявление Джонса,
что ничто так не помогает от морской болезни, как розовый джин, мистер
Смит обнародовал свой символ веры:
- Нет, сэр, лично я никогда не страдал от mal de mer. Я всю жизнь был
вегетарианцем.
Жена вставила:
- Вся наша кампания прошла под этим лозунгом.
- Кампания? - живо переспросил Джонс, словно это слово всколыхнуло душу
старого вояки.
- По президентским выборам в 1948 году.
- Вы были кандидатом в президенты?
- Увы, шансов у меня было крайне мало, - произнес мистер Смит с
добродушной улыбкой. - Обе могущественные партии...
- Мы просто бросили вызов, - с жаром прервала его жена. - Подняли свой
стяг.
Джонс молчал. Может быть, он онемел от почтительного изумления, а может
быть, как и я, старался припомнить, кто же были тогда основные соперники.
Потом он повторил, словно ему приятно было произносить эти слова:
- Кандидат в президенты 1948 года. - И добавил: - Я очень польщен этим
знакомством.
- У нас не было своей организации, - сказала миссис Смит. - Нам это
было не по средствам. И тем не менее мы получили больше десяти тысяч
голосов.
- Я и не рассчитывал на такую поддержку избирателей, - сказал кандидат
в президенты.
- Мы заняли не самое последнее место. Там был еще один кандидат... он
имел какое-то отношение к сельскому хозяйству. Да, голубчик?
- Я забыл, как именно называлась его партия. По-моему, он был
последователем Генри Джорджа.
- Должен признаться, я всегда думал, - сказал я, - что кандидаты бывают
только от демократической и республиканской партий, хотя в тот раз,
кажется, был еще и социалист, правда?
- Вокруг съездов этих партий всегда поднимают такую шумиху, - сказала
миссис Смит, - хотя все это, в общем, вульгарный балаган. Вы можете себе
представить мистера Смита в окружении девиц с барабанами?
- В президенты может баллотироваться любой, - мягко, смиренно объяснил
кандидат. - В этом величие нашей демократии. Для меня, поверьте, это было
очень важным испытанием. Очень важным. Я этого никогда не забуду.
Пароход наш был очень маленький. На нем помещалось всего четырнадцать
пассажиров, но далеко не все каюты на "Медее" были заняты. Сезон был
неподходящий, да и остров, на который мы ехали, перестал привлекать
туристов.
Среди пассажиров был очень щеголеватый негр в высоком белом воротничке,
крахмальных манжетах и очках в золотой оправе, который ехал в
Санто-Доминго; он ни с кем не общался, а за табльдотом отвечал вежливо, но
уклончиво и односложно. Например, я спросил, какой груз, по его мнению,
возьмет капитан в Трухильо, и тут же поправился:
- Простите, я хотел сказать - в Санто-Доминго.
Он, серьезно кивнув, сказал:
- Да.
Сам он никого ни о чем не спрашивал, и его сдержанность была прямым
укором нашему пустому любопытству.
Ехал с нами и коммивояжер какой-то фармацевтической фирмы; я уже не
помню, как он объяснял, почему не полетел самолетом. Но я был уверен, что
это не настоящая причина, - у него было больное сердце, и он это скрывал.
Лицо его было туго обтянуто сухой, как пергамент, кожей, а тело казалось
непропорционально большим; к тому же он слишком много времени лежал у себя
в каюте.
Сам я отправился морем из осторожности - иногда мне казалось, что по
той же причине попал на пароход и Джонс. Прибыв в аэропорт, ты сразу
разлучаешься с командой самолета и остаешься один на бетонной дорожке, а в
порту на иностранном судне ты под защитой другой державы - ведь пока я на
"Медее", я был на положении голландского подданного. Я заплатил за проезд
до Санто-Доминго и утешал себя, что не сойду с парохода, пока не получу
определенных гарантий от британского консула... или от Марты. Моя
гостиница на холмах, над городом, обходилась без хозяина вот уже три
месяца; в ней наверняка нет постояльцев, а я дорожил своей жизнью больше,
чем пустым баром, коридором с пустыми номерами и столь же пустым,
беспросветным будущим. Что же касается Смитов, то на пароход их, по-моему,
привела любовь к морю, а вот почему они решили посетить республику Гаити,
я узнал только позднее.
Капитаном у нас был тощий неприступный голландец, такой же до блеска
надраенный, как медные части у него на судне; он только раз вышел к столу.
В противоположность ему судовой казначей был весельчак, неряшливо одетый,
обожавший голландский джин и гаитянский ром. На второй день плавания он
пригласил нас выпить к себе в каюту. Мы набились в нее как сельди в бочку,
не пришел только фармацевт, который заявил, что никогда не ложится позже
девяти. Даже джентльмен из Санто-Доминго присоединился к нашей компании и,
когда казначей спросил его, нравится ли ему погода, ответил: "Нет".
У казначея была шутливая манера все преувеличивать, его природная
веселость не слишком пострадала даже от того, что Смиты попросили
лимонного сока без сахара, а когда его не оказалось - кока-колы.
- Да это же отрава! - воскликнул казначей и стал излагать свою теорию
изготовления этого напитка.
Но Смитов это ничуть не смутило, и они пили кока-колу с явным
удовольствием.
- Там, куда вы едете, вам порой захочется выпить чего-нибудь покрепче,
- сказам им казначей.
- Мы с мужем никогда не брали в рот крепких напитков, - заявила миссис
Смит.
- Вода там сомнительная, а теперь, когда американцы ушли, кока-колы не
достанешь. Вот услышите ночью на улице стрельбу и, наверно, подумаете:
стаканчик бы крепкого рому...
- Никакого рома, - отрезала миссис Смит.
- Стрельбу? - осведомился мистер Смит. - А там стреляют? - Он с легкой
тревогой взглянул на жену, которая съежилась под пледом (она зябла даже в
этой душной каюте). - Почему там стреляют?
- Спросите мистера Брауна. Он там живет.
- Стрельбу я слышал не так часто, - сказал я. - Обычно они обделывают
свои дела втихую.
- Кто это "они"? - спросил мистер Смит.
- Тонтон-макуты, - злорадно вставил казначей. - Президентские упыри.
Ходят в темных очках и являются к своим жертвам только по ночам.
Мистер Смит положил руку на колено жены.
- Этот джентльмен хочет нас напугать, детка, - сказал он. - В
туристском бюро нам об этом ничего не говорили.
- Он не знает, что нас не так-то легко напугать, - сказала миссис Смит,
и я почему-то ей поверил.
- Вы понимаете, о чем мы говорим, мистер Фернандес? - крикнул казначей
в дальний угол каюты; некоторые чудаки почему-то всегда громко говорят с
людьми другой расы.
У мистера Фернандеса глаза заволоклись, словно он вот-вот заснет.
- Да, - сказал он, но мне показалось, что он с таким же успехом мог
ответить и отрицательно.
Тут впервые открыл рот Джонс, сидевший на краю койки казначея со
стаканом рома в руке.
- Дайте мне пятьдесят десантников, и я пройду через всю страну и без
мыла.
- А вы служили в десантниках? - не без удивления спросил я.
Он ответил уклончиво:
- Да, почти. В том же роде войск.
Кандидат в президенты сообщил:
- У нас рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.
- К министру чего? - переспросил казначей. - Благоденствия? Чего
другого, а благоденствия вы там не найдете. Вы бы посмотрели, какие там
крысы. Огромные, как эрдельтерьеры...
- В туристском бюро мне сказали, что там есть несколько прекрасных
гостиниц.
- Одна из них принадлежит мне, - сказал я.
Вынув бумажник, я показал им три почтовые открытки. Несмотря на то, что
краски были кричащие и вульгарные, картинки производили впечатление - ведь
они были памятником прошлого, которое уже не вернется. На одной открытке в
выложенном голубыми изразцами бассейне плавали девушки в бикини; на другой
- под тростниковой крышей креольского бара играл на барабане знаменитый на
все побережье Карибского моря ударник, на третьей был общий вид гостиницы
- башенки, балконы и остроконечные крыши - причудливая архитектура
Порт-о-Пренса прошлого века. Хоть это не изменилось.
- Нам хотелось бы что-нибудь потише, - сказал мастер Смит.
- У нас теперь куда как тихо.
- Конечно, нам было бы приятно - правда, детка? - жить у друзей. Если у
вас найдется свободная комната с ванной или душем.
- У нас все комнаты с ваннами. И не бойтесь шума. Ударник сбежал в
Нью-Йорк, а все девушки в бикини теперь в Майами. Вы, наверно, будете
единственными моими постояльцами.
Я рассудил, что эти двое могут быть очень полезны не только из-за
денег, которые они заплатят. Кандидат в президенты - лицо видное; он,
несомненно, будет находиться под опекой своего посольства или хотя бы
того, что от него осталось. (Когда я уезжал из Порт-о-Пренса, штат
посольства сократили до поверенного в делах, секретаря и двух охранников
из морской пехоты - память о военной миссии.) По-видимому, та же мысль
пришла в голову Джонсу.
- Может быть, и я к вам присоединюсь, - сказал он, - если для меня
ничего другого не приготовили. Если мы будем держаться вместе, у нас будет
такое чувство, будто мы еще на пароходе.
- На миру, говорят, и смерть красна, - подтвердил казначей.
- Если у меня будут трое постояльцев, мне позавидуют все hoteliers
[владельцы гостиниц (фр.)] в Порт-о-Пренсе.
- Опасно, когда тебе завидуют, - сказал казначей. - Всем вам троим было
бы гораздо лучше плыть дальше с нами. Лично я остерегаюсь отходить от
порта больше, чем на пятьдесят шагов. В Санто-Доминго тоже есть прекрасная
гостиница. Роскошная гостиница. Могу вам показать открытки не хуже этих. -
Он выдвинул ящик, и я мельком увидел дюжину пакетиков с презервативами,
которые он выгодно продаст своей команде, когда они отправятся на берег к
матушке Катрин или в какое-нибудь заведение подешевле. (Я был уверен, что,
сбывая свой товар, он приводил устрашающую статистику заболеваний.) - Куда
же я их девал? - непонятно зачем осведомился он у мистера Фернандеса, на
что тот только заулыбался и ответил "да". Казначей стал шарить по столу,
заваленному циркулярами, скрепками, флаконами с красными, зелеными и
синими чернилами, старомодными деревянными ручками и перьями, и наконец
обнаружил несколько мятых открыток с изображением точно такого же
бассейна, как мой, и креольского бара, который отличался только тем, что
там сидел другой ударник.
- Мой муж едет не отдыхать, - высокомерно заявила миссис Смит.
- Я возьму одну, если не возражаете, - сказал Джонс, выбрав бассейн с
девицами в бикини. - Мало ли что бывает...
Эта фраза, как видно, была его самой серьезной попыткой разгадать смысл
жизни.
На следующий день я сидел в шезлонге у правого, защищенного от ветра
борта и томно покачивался на волнах лиловато-зеленого моря; лицо мое то
освещалось солнцем, то пряталось в тени. Я пытался читать роман, но
неуклюжие и слишком очевидные маневры героев в малоинтересных коридорах
власти нагоняли на меня сон, и, когда книжка соскользнула с моих колен на
палубу, я не стал ее поднимать. Глаза мои открылись только тогда, когда
мимо прошел коммивояжер; он цеплялся обеими руками за поручни, словно
карабкался вверх по лестнице. Бедняга тяжело дышал, и на лице у него было
выражение отчаянной решимости, словно он знал, куда ведет лестница, знал,
что добраться до верха стоит труда, и в то же время понимал, что у него не
хватит на это сил. Я снова задремал, мне приснилось, что я один в темной
комнате и кто-то трогает меня холодной рукой. Я проснулся и увидел, что
это мистер Фернандес, застигнутый врасплох неожиданным креном судна,
ухватился за меня, чтобы не упасть. Его очки поймали капризный луч солнца,
и мне почудилось, будто из черного неба пролился золотой дождь.
- Да, - заулыбался он, - да! - И с извиняющимся видом, шатаясь, пошел
дальше.
На второй день плавания, казалось, всех, кроме меня, одолела жажда
передвижения. Следом за мистером Фернандесом появился мистер Джонс - я все
не мог заставить себя звать его майором, - он уверенно шествовал
посередине палубы, приноравливая шаг к движению судна.
- Штормит, - крикнул он, проходя мимо, и у меня снова появилось
ощущение, что он изучал английский по книгам, в данном случае по романам
Диккенса.
Но тут неожиданно вернулся мистер Фернандес, его швыряло по палубе из
стороны в сторону, а за ним мучительно карабкался на свою лестницу
фармацевт. Первое место он потерял, но упорно не желал выйти из
состязания. Я спросил себя, когда же появится кандидат в президенты,
почему он отстает от других, и в тот же миг он вышел из салона и оказался
рядом со мной. Он был в одиночестве и выглядел без своей неразлучной
спутницы каким-то неприкаянным.
- Ветрено, - сказал он, словно исправляя стиль мистера Джонса, и сел на
соседний шезлонг.
- Надеюсь, миссис Смит здорова?
- Да, вполне, - сказал он. - Вполне. Она осталась в каюте, учит
французскую грамматику. Говорит, что не может сосредоточиться, когда я
рядом.
- Французскую грамматику?
- Нам сказали, что там, куда мы едем, говорят по-французски. Миссис
Смит необычайно способна к языкам. Стоит ей несколько часов посидеть над
грамматикой, и она овладеет языком, кроме, конечно, произношения.
- Ей раньше не приходилось иметь дело с французским?
- Для миссис Смит это не помеха. К нам как-то поступила прислугой
немка. Не прошло и дня, как миссис Смит сделала ей выговор за то, что у
нее в комнате беспорядок, и притом по-немецки. В другой раз у нас служила
финка. Миссис Смит потратила чуть не целую неделю, чтобы достать финскую
грамматику, но зато потом ее было не унять. - Он помолчал и сказал с
улыбкой, которая придавала глупостям, которые он говорил, какую-то
значительность: - Я женат уже тридцать пять лет, но не перестаю
восхищаться этой женщиной.
- А вы часто отдыхаете в здешних местах? - спросил я не без задней
мысли.
- Мы стараемся соединить отдых с выполнением нашей миссии. Мы с миссис
Смит не сторонники пустых развлечений.
- Понятно. И ваша миссия на этот раз привела вас?..
- Как-то раз, - сказал он, - мы решили отдохнуть в Теннесси. Это было
Graham Greene. The Comedians (1966).
Пер. - Е.Голышева, Б.Изаков. М., "Правда". 1986.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2000
-----------------------------------------------------------------------
А.С.Фреру.
Когда Вы стояли во главе большого издательства, я был одним из самых
постоянных Ваших авторов, а когда Вы оттуда ушли, я, как и многие другие
писатели, решил, что пришло время подыскать себе другое прибежище. Это
первый роман, который я с тех пор написал, и я хочу посвятить его Вам, в
память о более чем тридцатилетнем сотрудничестве - хотя разве можно
выразить таким бездушным словом все те советы, которые Вы мне давали (Вы
никогда и не ждали, что я их приму), Вашу поддержку (Вы никогда не знали,
как она мне необходима), нашу долголетнюю дружбу и шутки, над которыми мы
вместе смеялись.
Несколько слов о героях "Комедиантов". Вряд ли кому-нибудь придет в
голову, что я захочу возбудить дело о клевете против самого себя, но я
все-таки хочу внести ясность: хотя рассказчика в этой повести зовут Браун,
он не Грин [Браун по-английски - коричневый; Грин - зеленый]. Читатели
часто, я знаю это по опыту, отождествляют "я" с автором. В свое время меня
принимали за убийцу друга, за ревнивого любовника жены одного чиновника,
за одержимого игрока в рулетку. Мне не хотелось бы добавить к этой
изменчивой натуре черты воспитанника иезуитов, к тому же явно
незаконнорожденного и наставляющего рога южноамериканскому дипломату. Ага,
- могут сказать, - Браун - католик, а Грин, как известно, тоже!.. Часто
забывают, что, даже когда действие романа происходит в Англии,
произведение, в котором больше десяти персонажей, недостаточно
правдоподобно, если хоть один из этих персонажей не будет католиком.
Мы склонны игнорировать этот факт социальной статистики, отчего
английский роман иногда становится провинциальным.
И не только "я" в "Комедиантах" вымышленный характер: все его
персонажи, начиная от таких эпизодических ролей, как британский поверенный
в делах, и до главных героев, никогда не существовали в действительной
жизни. Где-то позаимствованная внешняя характеристика, манера
разговаривать, услышанная от кого-то забавная история - все это переварено
в котле подсознания и вышло оттуда почти неузнаваемым для самого повара.
Но ни злосчастное Гаити, ни диктатура доктора Дювалье не являются
плодом вымысла, и что до последнего, то автор даже не сгущал красок, чтобы
усилить драматический эффект. Эту черную ночь невозможно очернить. Среди
тонтон-макутов полно людей еще более жестоких, чем Конкассер; прерванные
похороны списаны с натуры; множество Жозефов хромает по улицам
Порт-о-Пренса после пережитых ими пыток, и, хотя я и не встречал Филипо, я
видел в том сумасшедшем доме возле Санто-Доминго повстанцев, столь же
мужественных и столь же плохо обученных военному делу, как и он. С тех пор
как я начал писать эту книгу, положение изменилось разве что в
Санто-Доминго, и только к худшему.
Любящий Вас Грэм Грин.
Когда я перебираю в памяти серые монументы, воздвигнутые в Лондоне
полузабытым героям былых колониальных войн, - генералам на конях и
политическим деятелям во фраках, которых и подавно никто не помнит, мне не
кажется смешным скромный камень, увековечивший Джонса по ту сторону
Международного шоссе, которое ему так и не удалось перейти, в далекой от
его родины стране, - впрочем, я и по сей день не знаю, где была его
родина. Но он жизнью заплатил за этот памятник - пусть и против своей
воли, - а вот генералы обычно возвращаются домой невредимыми, и если
платят за свои памятники, то лишь кровью своих солдат; что же до политиков
- кого интересуют мертвые политики, кто помнит, за что они ратовали при
жизни? Свобода торговли меньше интересует людей, чем война с племенем
ашанти, правда, лондонские голуби не разбираются в таких тонкостях. Exegi
monumentum [воздвиг я памятник... (лат.)]. И когда мое своеобразное
ремесло приводит меня на север, к Монте-Кристи, я, проезжая мимо этого
камня, горжусь тем, что его воздвигли не без моего участия.
Почти у каждого в жизни наступает минута, после которой нет возврата к
прошлому. Она приходит незаметно. Ни я, ни Джонс не почувствовали, когда
это с нами произошло, хотя именно у нас, в силу особенностей жизненного
пути, как и у пилотов старой дореактивной школы, должна была бы
выработаться особая наблюдательность. Во всяком случае, в то пасмурное
августовское утро я не заметил, как этот миг растаял где-то в
Атлантическом океане за кормой "Медеи", грузового судна пароходной
компании Королевства Нидерландов, шедшего из Филадельфии через Нью-Йорк на
Гаити. В то время я еще серьезно помышлял о своем будущем, даже о будущем
моей пустой гостиницы и почти такой же пустой любовной истории. Как мне
казалось, ничто не связывало меня ни с Джонсом, ни со Смитом, они были
всего-навсего моими попутчиками, и я не подозревал о тех pompes funebres
[похороны (фр.)], которые они мне сулят в заведении мистера Фернандеса.
Если бы кто-нибудь мне об этом сказал, я бы просто рассмеялся, как смеюсь
и теперь в хорошие минуты.
Розовый джин колыхался в стакане в такт качке, словно это был прибор,
которым измеряют удары волн, когда мистер Смит решительно заявил Джонсу:
- Нет, сэр, лично я никогда не страдал от mal de mer [морская болезнь
(фр.)]. Морская болезнь - следствие высокой кислотности. Мясо повышает
кислотность, точно так же как и спиртное.
Он был из висконсинских Смитов, но для меня сразу же стал Кандидатом в
президенты, потому что его так назвала жена в первый же час нашего
плавания. Мы стояли с ней, опершись о перила, и смотрели на море. Она
резко мотнула в его сторону тяжелым подбородком, словно подчеркивая, что
если на пароходе и едет еще какой-нибудь кандидат в президенты, то речь
идет не о нем.
- Я говорю о своем муже, о мистере Смите, он был кандидатом в
президенты в 1948 году. Мистер Смит - идеалист. И, конечно, поэтому у него
не было никаких шансов пройти.
О чем мы с ней тогда разговаривали и что навело ее на эту тему? Мы
лениво глядели на серую гладь моря, которое простиралось на три мили
вокруг нас, похожее на ленивого, но грозного зверя, который только и ждет,
чтобы вырваться из клетки за линию горизонта. Возможно, я заговорил с ней
о каком-нибудь знакомом, игравшем на рояле, а оттуда ее мысли перескочили
на Трумэна и потом на политику - ее гораздо больше, чем мужа, увлекала
политика. По-моему, она была убеждена, что добилась бы на выборах куда
большего успеха, чем муж, и, глядя на ее торчащий, как руль, подбородок, я
склонен был с ней согласиться. Мистер Смит, подняв воротник потертого
дождевика, чтобы не надуло в его большие, наивные, волосатые уши, и
перекинув через руку плед, шагал у нас за спиной, а вздыбленный ветром
клок седых волос торчал над его лбом, как телевизионная антенна. Его можно
было принять либо за доморощенного поэта, либо за декана заштатного
колледжа, но уж никак не за политического деятеля. Я старался вспомнить,
кто был соперником Трумэна на тех выборах - ей-богу же, его фамилия была
Дьюи, а не Смит, - но тут порыв ветра с Атлантики унес следующую фразу
моей собеседницы. Ока как будто сказала что-то об овощах - но тогда я
решил, что мне это только почудилось.
С Джонсом мы встретились несколько позже при довольно щекотливых
обстоятельствах: он пытался подкупить стюарда, чтобы тот поменял наши
каюты. Он стоял в дверях моей каюты с чемоданом в одной руке и двумя
пятидолларовыми бумажками в другой.
- Ваш пассажир еще сюда не спускался и не станет устраивать скандал. Не
такой это человек. Даже если и заметит разницу.
Он говорил так, будто был со мной хорошо знаком.
- Но как же так, мистер Джонс... - возражал стюард.
Невысокий, аккуратный Джонс был в светло-сером костюме с двубортным
жилетом, который нелепо выглядел здесь, где не было лифтов, снующих
конторщиков и треска пишущих машинок. Это был единственный двубортный
жилет на нашем стареньком грузовом пароходе, деловито пересекавшем угрюмое
море. Как я потом заметил, Джонс никогда его не менял, даже в тот вечер,
когда на пароходе устроили концерт; и я заподозрил, что в его чемодане
просто не было другой одежды, словно, наспех укладываясь в дорогу, он по
ошибке захватил не тот мундир, ведь ему явно не хотелось привлекать к себе
внимание. Глядя на его черные усики и темные навыкате глаза, я скорее
принял бы его за француза, какого-нибудь биржевика, и был крайне удивлен,
узнав, что его фамилия Джонс.
- Майор Джонс, - укоризненно поправил он стюарда.
Я был смущен не меньше, чем он. На грузовом пароходе мало пассажиров и
неудобно затевать ссору. Стюард, скрестив руки, отнекивался с видом
праведника.
- Простите, сэр, но я ничего не могу поделать. Каюта заказана этим
джентльменом, мистером Брауном.
Смит, Джонс и Браун на одном пароходе - невероятное совпадение! Но у
меня есть хоть какое-то право на мою затасканную фамилию, а вот есть ли
оно у него? Я улыбнулся, видя его в таком затруднении, но, как потом
выяснилось, Джонс понимал только самые незамысловатые шутки.
Он поглядел на меня серьезно и пристально.
- Это в самом деле ваша каюта, сэр?
- По-моему, да.
- А мне сказали, что каюта свободна. - Он слегка повернулся и стал
спиной к моему дорожному сундуку, который вызывающе красовался посреди
каюты. Деньги исчезли, наверно, он их сунул в рукав, - я не видел, чтобы
он клал руку в карман.
- Вам дали плохую каюту? - спросил я.
- Нет, но я предпочитаю те, что по правому борту.
- Как ни странно, я тоже, на этой трассе. Можно держать иллюминатор
открытым. - И, словно подтверждая мои слова, судно, выйдя в открытое море,
стало медленно раскачиваться.
- Пора выпить джину, - поспешно предложил Джонс, и мы вместе
отправились наверх, в маленький бар, где чернокожий стюард воспользовался
случаем шепнуть мне на ухо, доливая водой мой джин:
- Я - английский подданный, сэр!
Джонсу, как я заметил, он такого заявления не сделал.
Дверь в бар распахнулась, и вошел Кандидат в президенты - внушительная
фигура, несмотря на детские наивные уши, - ему пришлось пригнуть голову,
чтобы не удариться о притолоку. Он осмотрел бар, а потом отступил в
сторону и вытянул руку, чтобы пропустить жену, которая свободно прошла под
ней. Ему, видно, хотелось удостовериться в том, что в баре приличное
общество. Глаза у него были ясные, светло-голубые, а из носа и ушей как-то
по-домашнему торчали седые кустики волос. Да, уж кто-кто, а он был продукт
подлинный, неподдельный, не чета мистеру Джонсу! Если бы я дал себе труд о
них подумать в тот момент, я бы решил, что они несовместимы, как масло и
вода.
- Входите, - сказал Джонс (я как-то не мог себя заставить называть его
майором), - входите, опрокинем стаканчик!
Его жаргон, как я позже убедился, был немножко старомоден, словно он
черпал его из разговорника, и притом не самого последнего издания.
- Прошу меня извинить, - сказал очень вежливо мистер Смит, - но я не
потребляю алкоголя.
- Я и сам его не потребляю, - ответил Джонс. - Я его пью. - И он
подтвердил свои слова действием. - Моя фамилия Джонс, - добавил он. -
Майор Джонс.
- Рад с вами познакомиться, майор. Моя фамилия Смит. Уильям Эбел Смит.
А это - моя жена, майор Джонс. - Он посмотрел на меня вопросительно, и я
понял, что сплоховал, не представившись вовремя.
- Браун, - робко произнес я: у меня было такое чувство, словно я
отпустил неудачную шутку, но мои собеседники этого не заметили.
- Позвоните-ка еще разок, - попросил меня Джонс, - будьте добры. - Меня
уже зачислили в друзья, и, хотя мистер Смит стоял гораздо ближе к звонку,
я пересек бар и позвонил; правда, мистер Смит в в ту минуту был занят, он
укутывал ноги жены пледом, хотя в баре было вполне тепло (впрочем, может
быть, это у них такой семейный обычай?). И в ответ на заявление Джонса,
что ничто так не помогает от морской болезни, как розовый джин, мистер
Смит обнародовал свой символ веры:
- Нет, сэр, лично я никогда не страдал от mal de mer. Я всю жизнь был
вегетарианцем.
Жена вставила:
- Вся наша кампания прошла под этим лозунгом.
- Кампания? - живо переспросил Джонс, словно это слово всколыхнуло душу
старого вояки.
- По президентским выборам в 1948 году.
- Вы были кандидатом в президенты?
- Увы, шансов у меня было крайне мало, - произнес мистер Смит с
добродушной улыбкой. - Обе могущественные партии...
- Мы просто бросили вызов, - с жаром прервала его жена. - Подняли свой
стяг.
Джонс молчал. Может быть, он онемел от почтительного изумления, а может
быть, как и я, старался припомнить, кто же были тогда основные соперники.
Потом он повторил, словно ему приятно было произносить эти слова:
- Кандидат в президенты 1948 года. - И добавил: - Я очень польщен этим
знакомством.
- У нас не было своей организации, - сказала миссис Смит. - Нам это
было не по средствам. И тем не менее мы получили больше десяти тысяч
голосов.
- Я и не рассчитывал на такую поддержку избирателей, - сказал кандидат
в президенты.
- Мы заняли не самое последнее место. Там был еще один кандидат... он
имел какое-то отношение к сельскому хозяйству. Да, голубчик?
- Я забыл, как именно называлась его партия. По-моему, он был
последователем Генри Джорджа.
- Должен признаться, я всегда думал, - сказал я, - что кандидаты бывают
только от демократической и республиканской партий, хотя в тот раз,
кажется, был еще и социалист, правда?
- Вокруг съездов этих партий всегда поднимают такую шумиху, - сказала
миссис Смит, - хотя все это, в общем, вульгарный балаган. Вы можете себе
представить мистера Смита в окружении девиц с барабанами?
- В президенты может баллотироваться любой, - мягко, смиренно объяснил
кандидат. - В этом величие нашей демократии. Для меня, поверьте, это было
очень важным испытанием. Очень важным. Я этого никогда не забуду.
Пароход наш был очень маленький. На нем помещалось всего четырнадцать
пассажиров, но далеко не все каюты на "Медее" были заняты. Сезон был
неподходящий, да и остров, на который мы ехали, перестал привлекать
туристов.
Среди пассажиров был очень щеголеватый негр в высоком белом воротничке,
крахмальных манжетах и очках в золотой оправе, который ехал в
Санто-Доминго; он ни с кем не общался, а за табльдотом отвечал вежливо, но
уклончиво и односложно. Например, я спросил, какой груз, по его мнению,
возьмет капитан в Трухильо, и тут же поправился:
- Простите, я хотел сказать - в Санто-Доминго.
Он, серьезно кивнув, сказал:
- Да.
Сам он никого ни о чем не спрашивал, и его сдержанность была прямым
укором нашему пустому любопытству.
Ехал с нами и коммивояжер какой-то фармацевтической фирмы; я уже не
помню, как он объяснял, почему не полетел самолетом. Но я был уверен, что
это не настоящая причина, - у него было больное сердце, и он это скрывал.
Лицо его было туго обтянуто сухой, как пергамент, кожей, а тело казалось
непропорционально большим; к тому же он слишком много времени лежал у себя
в каюте.
Сам я отправился морем из осторожности - иногда мне казалось, что по
той же причине попал на пароход и Джонс. Прибыв в аэропорт, ты сразу
разлучаешься с командой самолета и остаешься один на бетонной дорожке, а в
порту на иностранном судне ты под защитой другой державы - ведь пока я на
"Медее", я был на положении голландского подданного. Я заплатил за проезд
до Санто-Доминго и утешал себя, что не сойду с парохода, пока не получу
определенных гарантий от британского консула... или от Марты. Моя
гостиница на холмах, над городом, обходилась без хозяина вот уже три
месяца; в ней наверняка нет постояльцев, а я дорожил своей жизнью больше,
чем пустым баром, коридором с пустыми номерами и столь же пустым,
беспросветным будущим. Что же касается Смитов, то на пароход их, по-моему,
привела любовь к морю, а вот почему они решили посетить республику Гаити,
я узнал только позднее.
Капитаном у нас был тощий неприступный голландец, такой же до блеска
надраенный, как медные части у него на судне; он только раз вышел к столу.
В противоположность ему судовой казначей был весельчак, неряшливо одетый,
обожавший голландский джин и гаитянский ром. На второй день плавания он
пригласил нас выпить к себе в каюту. Мы набились в нее как сельди в бочку,
не пришел только фармацевт, который заявил, что никогда не ложится позже
девяти. Даже джентльмен из Санто-Доминго присоединился к нашей компании и,
когда казначей спросил его, нравится ли ему погода, ответил: "Нет".
У казначея была шутливая манера все преувеличивать, его природная
веселость не слишком пострадала даже от того, что Смиты попросили
лимонного сока без сахара, а когда его не оказалось - кока-колы.
- Да это же отрава! - воскликнул казначей и стал излагать свою теорию
изготовления этого напитка.
Но Смитов это ничуть не смутило, и они пили кока-колу с явным
удовольствием.
- Там, куда вы едете, вам порой захочется выпить чего-нибудь покрепче,
- сказам им казначей.
- Мы с мужем никогда не брали в рот крепких напитков, - заявила миссис
Смит.
- Вода там сомнительная, а теперь, когда американцы ушли, кока-колы не
достанешь. Вот услышите ночью на улице стрельбу и, наверно, подумаете:
стаканчик бы крепкого рому...
- Никакого рома, - отрезала миссис Смит.
- Стрельбу? - осведомился мистер Смит. - А там стреляют? - Он с легкой
тревогой взглянул на жену, которая съежилась под пледом (она зябла даже в
этой душной каюте). - Почему там стреляют?
- Спросите мистера Брауна. Он там живет.
- Стрельбу я слышал не так часто, - сказал я. - Обычно они обделывают
свои дела втихую.
- Кто это "они"? - спросил мистер Смит.
- Тонтон-макуты, - злорадно вставил казначей. - Президентские упыри.
Ходят в темных очках и являются к своим жертвам только по ночам.
Мистер Смит положил руку на колено жены.
- Этот джентльмен хочет нас напугать, детка, - сказал он. - В
туристском бюро нам об этом ничего не говорили.
- Он не знает, что нас не так-то легко напугать, - сказала миссис Смит,
и я почему-то ей поверил.
- Вы понимаете, о чем мы говорим, мистер Фернандес? - крикнул казначей
в дальний угол каюты; некоторые чудаки почему-то всегда громко говорят с
людьми другой расы.
У мистера Фернандеса глаза заволоклись, словно он вот-вот заснет.
- Да, - сказал он, но мне показалось, что он с таким же успехом мог
ответить и отрицательно.
Тут впервые открыл рот Джонс, сидевший на краю койки казначея со
стаканом рома в руке.
- Дайте мне пятьдесят десантников, и я пройду через всю страну и без
мыла.
- А вы служили в десантниках? - не без удивления спросил я.
Он ответил уклончиво:
- Да, почти. В том же роде войск.
Кандидат в президенты сообщил:
- У нас рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.
- К министру чего? - переспросил казначей. - Благоденствия? Чего
другого, а благоденствия вы там не найдете. Вы бы посмотрели, какие там
крысы. Огромные, как эрдельтерьеры...
- В туристском бюро мне сказали, что там есть несколько прекрасных
гостиниц.
- Одна из них принадлежит мне, - сказал я.
Вынув бумажник, я показал им три почтовые открытки. Несмотря на то, что
краски были кричащие и вульгарные, картинки производили впечатление - ведь
они были памятником прошлого, которое уже не вернется. На одной открытке в
выложенном голубыми изразцами бассейне плавали девушки в бикини; на другой
- под тростниковой крышей креольского бара играл на барабане знаменитый на
все побережье Карибского моря ударник, на третьей был общий вид гостиницы
- башенки, балконы и остроконечные крыши - причудливая архитектура
Порт-о-Пренса прошлого века. Хоть это не изменилось.
- Нам хотелось бы что-нибудь потише, - сказал мастер Смит.
- У нас теперь куда как тихо.
- Конечно, нам было бы приятно - правда, детка? - жить у друзей. Если у
вас найдется свободная комната с ванной или душем.
- У нас все комнаты с ваннами. И не бойтесь шума. Ударник сбежал в
Нью-Йорк, а все девушки в бикини теперь в Майами. Вы, наверно, будете
единственными моими постояльцами.
Я рассудил, что эти двое могут быть очень полезны не только из-за
денег, которые они заплатят. Кандидат в президенты - лицо видное; он,
несомненно, будет находиться под опекой своего посольства или хотя бы
того, что от него осталось. (Когда я уезжал из Порт-о-Пренса, штат
посольства сократили до поверенного в делах, секретаря и двух охранников
из морской пехоты - память о военной миссии.) По-видимому, та же мысль
пришла в голову Джонсу.
- Может быть, и я к вам присоединюсь, - сказал он, - если для меня
ничего другого не приготовили. Если мы будем держаться вместе, у нас будет
такое чувство, будто мы еще на пароходе.
- На миру, говорят, и смерть красна, - подтвердил казначей.
- Если у меня будут трое постояльцев, мне позавидуют все hoteliers
[владельцы гостиниц (фр.)] в Порт-о-Пренсе.
- Опасно, когда тебе завидуют, - сказал казначей. - Всем вам троим было
бы гораздо лучше плыть дальше с нами. Лично я остерегаюсь отходить от
порта больше, чем на пятьдесят шагов. В Санто-Доминго тоже есть прекрасная
гостиница. Роскошная гостиница. Могу вам показать открытки не хуже этих. -
Он выдвинул ящик, и я мельком увидел дюжину пакетиков с презервативами,
которые он выгодно продаст своей команде, когда они отправятся на берег к
матушке Катрин или в какое-нибудь заведение подешевле. (Я был уверен, что,
сбывая свой товар, он приводил устрашающую статистику заболеваний.) - Куда
же я их девал? - непонятно зачем осведомился он у мистера Фернандеса, на
что тот только заулыбался и ответил "да". Казначей стал шарить по столу,
заваленному циркулярами, скрепками, флаконами с красными, зелеными и
синими чернилами, старомодными деревянными ручками и перьями, и наконец
обнаружил несколько мятых открыток с изображением точно такого же
бассейна, как мой, и креольского бара, который отличался только тем, что
там сидел другой ударник.
- Мой муж едет не отдыхать, - высокомерно заявила миссис Смит.
- Я возьму одну, если не возражаете, - сказал Джонс, выбрав бассейн с
девицами в бикини. - Мало ли что бывает...
Эта фраза, как видно, была его самой серьезной попыткой разгадать смысл
жизни.
На следующий день я сидел в шезлонге у правого, защищенного от ветра
борта и томно покачивался на волнах лиловато-зеленого моря; лицо мое то
освещалось солнцем, то пряталось в тени. Я пытался читать роман, но
неуклюжие и слишком очевидные маневры героев в малоинтересных коридорах
власти нагоняли на меня сон, и, когда книжка соскользнула с моих колен на
палубу, я не стал ее поднимать. Глаза мои открылись только тогда, когда
мимо прошел коммивояжер; он цеплялся обеими руками за поручни, словно
карабкался вверх по лестнице. Бедняга тяжело дышал, и на лице у него было
выражение отчаянной решимости, словно он знал, куда ведет лестница, знал,
что добраться до верха стоит труда, и в то же время понимал, что у него не
хватит на это сил. Я снова задремал, мне приснилось, что я один в темной
комнате и кто-то трогает меня холодной рукой. Я проснулся и увидел, что
это мистер Фернандес, застигнутый врасплох неожиданным креном судна,
ухватился за меня, чтобы не упасть. Его очки поймали капризный луч солнца,
и мне почудилось, будто из черного неба пролился золотой дождь.
- Да, - заулыбался он, - да! - И с извиняющимся видом, шатаясь, пошел
дальше.
На второй день плавания, казалось, всех, кроме меня, одолела жажда
передвижения. Следом за мистером Фернандесом появился мистер Джонс - я все
не мог заставить себя звать его майором, - он уверенно шествовал
посередине палубы, приноравливая шаг к движению судна.
- Штормит, - крикнул он, проходя мимо, и у меня снова появилось
ощущение, что он изучал английский по книгам, в данном случае по романам
Диккенса.
Но тут неожиданно вернулся мистер Фернандес, его швыряло по палубе из
стороны в сторону, а за ним мучительно карабкался на свою лестницу
фармацевт. Первое место он потерял, но упорно не желал выйти из
состязания. Я спросил себя, когда же появится кандидат в президенты,
почему он отстает от других, и в тот же миг он вышел из салона и оказался
рядом со мной. Он был в одиночестве и выглядел без своей неразлучной
спутницы каким-то неприкаянным.
- Ветрено, - сказал он, словно исправляя стиль мистера Джонса, и сел на
соседний шезлонг.
- Надеюсь, миссис Смит здорова?
- Да, вполне, - сказал он. - Вполне. Она осталась в каюте, учит
французскую грамматику. Говорит, что не может сосредоточиться, когда я
рядом.
- Французскую грамматику?
- Нам сказали, что там, куда мы едем, говорят по-французски. Миссис
Смит необычайно способна к языкам. Стоит ей несколько часов посидеть над
грамматикой, и она овладеет языком, кроме, конечно, произношения.
- Ей раньше не приходилось иметь дело с французским?
- Для миссис Смит это не помеха. К нам как-то поступила прислугой
немка. Не прошло и дня, как миссис Смит сделала ей выговор за то, что у
нее в комнате беспорядок, и притом по-немецки. В другой раз у нас служила
финка. Миссис Смит потратила чуть не целую неделю, чтобы достать финскую
грамматику, но зато потом ее было не унять. - Он помолчал и сказал с
улыбкой, которая придавала глупостям, которые он говорил, какую-то
значительность: - Я женат уже тридцать пять лет, но не перестаю
восхищаться этой женщиной.
- А вы часто отдыхаете в здешних местах? - спросил я не без задней
мысли.
- Мы стараемся соединить отдых с выполнением нашей миссии. Мы с миссис
Смит не сторонники пустых развлечений.
- Понятно. И ваша миссия на этот раз привела вас?..
- Как-то раз, - сказал он, - мы решили отдохнуть в Теннесси. Это было