Гриневич Геннадий. Комедианты

- Больше, чем скучала по мне, когда я уезжал в Нью-Йорк?
- Ты же хотел вернуться. По крайней мере ты так говорил. Теперь я не
уверена, что ты этого хотел.
Я взял два стакана виски и поднялся наверх. На площадке я сообразил,
что не знаю, где комната Джонса. Я позвал тихонько, чтобы не услышали
слуги:
- Джонс! Джонс!
- Я здесь.
Я толкнул дверь и вошел. Он сидел на кровати совершенно одетый, даже в
резиновых сапогах.
- Я услышал ваш голос, - сказал он, - оттуда, снизу. Значит, час
настал, старик.
- Да. Нате выпейте.
- Не помешает.
Он скорчил гримасу.
- У меня в машине есть еще бутылка.
- Я уже сложил вещи, - сказал он. - Луис одолжил мне рюкзак. - Он
перечислил свои пожитки, загибая пальцы: - Запасная пара туфель, еще одна
пара брюк. Две пары носков. Рубашка. Да, и погребец. На счастье.
Понимаете, мне его подарили...
Он споткнулся на полуслове. Может быть, вспомнил, что тут он сказал мне
правду.
- Вы, видно, рассчитываете, что война продлится недолго, - сказал я,
чтобы замять разговор.
- Я должен иметь не больше поклажи, чем мои люди. Дайте срок, и я
налажу снабжение. - Впервые он заговорил, как настоящий военный, и я чуть
не подумал, что зря на него наговаривал. - Вот тут вы сможете нам помочь,
старик, когда я налажу курьерскую службу.
- Давайте лучше подумаем о более неотложных делах. Прежде надо доехать.
- Я страшно вам благодарен. - Его слова снова меня удивили. - Ведь мне
здорово повезло, правда? Конечно, мне до чертиков страшно. Я этого не
отрицаю.
Мы молча сидели рядом, потягивая виски и прислушиваясь к раскатам
грома, от которых дрожала крыша. Я был настолько уверен, что в последний
момент Джонс станет увиливать, что даже растерялся; решимость проявил
Джонс:
- Ели мы хотим выбраться отсюда, пока не кончилась гроза, нам пора. С
вашего разрешения, я попрощаюсь с моей милой хозяйкой.
Когда он вернулся, у него был вымазан губной помадой уголок рта: трудно
было понять, то ли от неловкого поцелуя в губы, то ли от неловкого поцелуя
в щеку.
- Полицейские распивают ром на кухне, - сообщил он. - Давайте двинем.
Марта отперла нам парадную дверь.
- Идите вперед, - сказал я Джонсу, пытаясь снова взять в свои руки
власть. - Пригнитесь пониже, чтобы вас не было видно в ветровое стекло.
Мы оба промокли до нитки, как только вышли за дверь. Я повернулся,
чтобы попрощаться с Мартой, но даже тут не смог удержаться от вопроса:
- Ты все еще плачешь?
- Нет, - сказала она, - это дождь. - И я увидел, что она говорит
правду: дождь струился у нее по щекам, так же как и по стене, за ее
спиной. - Чего ты ждешь?
- Разве я меньше заслуживаю поцелуя, чем Джонс? - спросил я, и она
приложилась губами к моей щеке: поцелуй был холодный, равнодушный, и я это
почувствовал. Я сказал с упреком: - Я ведь тоже подвергаюсь опасности.
- Но мне не нравятся твои побуждения, - сказала она.
Словно кто-то ненавистный заговорил вместо меня, прежде чем я успел
заставить его замолчать:
- Ты спала с Джонсом?
Я пожалел об этих словах, прежде чем успел докончить фразу. Если бы
грянувший раскат грома заглушил мой вопрос, я был бы рад и ни за что бы
его не повторил. Она стояла, прижавшись спиной к двери, словно перед
расстрелом, и я почему-то подумал о том, как держался ее отец перед
казнью. Бросил ли он вызов своим судьям с эшафота? И были ли на его лице
презрение и гнев?
- Ты столько раз меня об атом спрашивал, - сказала она, - каждый раз,
когда мы встречались. Ладно. Я отвечу тебе: да, да. Ты ведь этого ждешь,
правда? Да. Я спала с Джонсом.
Хуже всего, что я не совсем ей поверил.


В окнах у матушки Катрин не было света, когда мы, свернув на Южное
шоссе, проезжали мимо поворота к ее публичному дому, а может, его просто
не было видно сквозь пелену дождя. Я ехал наугад, словно мне завязали
глаза, со скоростью не больше двадцати миль в час; а это была еще легкая
часть дороги. Ее построили по хваленому пятилетнему плану с помощью
американских инженеров, но американцы вернулись домой, и бетонное шоссе
обрывалось в семи милях от Порт-о-Пренса. Там я рассчитывал наткнуться на
заставу, однако, когда мои фары осветили пустой вездеход, стоявший у
лачуги милиционера, я испугался: это означало, что здесь были и
тонтон-макуты. Я даже не успел прибавить ходу, но никто не вышел из лачуги
- если там и были тонтон-макуты, им тоже не хотелось мокнуть. Я
прислушивался к звукам погони, но в ушах у меня только барабанил дождь.
Знаменитое шоссе превратилось в проселочную дорогу; нас швыряло по камням,
мы бултыхались в стоячие лужи, и наша скорость теперь не превышала восьми
миль. Больше часа проехали в молчании: тряска не давала сказать ни слова.
Камень ударил в дно машины, и я на секунду подумал, что сломалась ось.
Джонс спросил:
- Где у вас виски?
Он нашел бутылку, отхлебнул и протянул виски мне. Я на миг ослабил
внимание, машина скользнула вбок, и задние колеса застряли в жидкой глине.
Нам пришлось двадцать минут попотеть, прежде чем мы двинулись дальше.
- Мы поспеем на свидание вовремя? - спросил Джонс.
- Сомневаюсь. Возможно, что вам придется прятаться до завтрашнего
вечера. Я на всякий случай захватил для вас бутерброды.
Он хмыкнул.
- Вот это жизнь, - сказал он. - Я часто мечтал о чем-нибудь этаком.
- А я-то думал, что вы всегда вели такую жизнь.
Он замолчал, словно поняв, что проговорился.
Внезапно, безо всякий видимой причины, дорога стала лучше. Дождь быстро
стихал; я надеялся, что он не кончится, прежде чем мы проедем следующий
полицейский пост. Дальше не предвиделось никаких препятствий до самого
кладбища по эту сторону Акена.
- А что Марта? - спросил я. - Какие у вас были отношения с Мартой?
- Она замечательная женщина, - уклончиво ответил он.
- Мне казалось, что вы ей нравитесь.
Изредка я различал между пальмами полоску моря, как вспышку зажженной
спички, это было дурным признаком; погода явно прояснялась. Джонс сказал:
- У нас с ней сразу все пошло как по маслу.
- Мне иногда даже было завидно, но, может, она не в вашем вкусе?
Я будто сдирал повязку с раны: чем медленнее стягиваешь, тем дольше
длится боль, но у меня не хватало мужества сорвать бинт сразу, к тому же
мне приходилось неотрывно следить за дорогой.
- Старик, - изрек Джонс, - я не привередлив, но эта - просто пальчики
оближешь!
- Вы знаете, что она немка?
- Эти фрейлейн - стреляные птицы...
- Вроде Тин-Тин? - спросил я с безразличием любознательного человека.
- Совсем другой класс, старик.
Мы были как два молодых медика, хвастающих своей первой практикой. Я
долго молчал.
Мы подъезжали к Пти-Гоаву - я знал эти места о лучшие дни. Полицейский
участок, припомнил я, в стороне от шоссе, мне полагалось подъехать туда и
доложить о себе. Я надеялся, что дождь еще достаточно сильный и
полицейским не захочется выходить из помещения; вряд ли здесь были
расставлены караульные посты. Мокрые лачуги по краям дороги колыхались в
свете фар; дождь размыл глину, переломал пальмовые листья на крышах; нигде
ни единого огонька; не видно было и людей, хотя бы какого-нибудь калеки.
Семейные склепы на маленьких кладбищах выглядели надежнее семейных очагов.
Мертвым возводили более прочные обиталища, чем живым - двухэтажные дома с
окнами-амбразурами, где на праздник всех святых ставили еду и зажигали
свечи. Я должен был напрягать все свое внимание, пока мы не минуем
Пти-Гоав, да и, кроме того, боялся задать следующий вопрос: я дошел до
двери и не мог больше медлить, надо было ее отворить. На длинном
огороженном участке у дороги виднелись ряды небольших крестов, перевитые
чем-то похожим на пряди светлых волос, будто содранных с черепов
погребенных здесь женщин.
- Господи, - воскликнул Джонс, - это еще что?
- Сушат сизаль.
- Сушат? Под таким дождем?
- Кто знает, где хозяин? Может, его расстреляли. А может, он в тюрьме.
Или бежал в горы.
- Ну и жуть, старик. Прямо из Эдгара Аллана По. Больше напоминает о
смерти, чем любое кладбище.
На главной улице Пти-Гоава не было ни души. Мы проехали мимо какого-то
заведения под названием Клуб Ио-Ио, мимо большой вывески пивной матушки
Мерлан, мимо булочной, принадлежавшей человеку по имени Брут, и гаража
некоего Катона - так упрямо память этого черного народа хранила
воспоминания о другой, лучшей республике, - и наконец, к моему облегчению,
мы снова очутились за городом и нас зашвыряло по камням.
- Слава богу! - сказал я.
- Скоро приедем?
- Скоро Доедем до половины пути.
- Пожалуй, я глотну еще виски, старик.
- Пейте, хотя вам надо растянуть его надолго.
- Пожалуй, лучше прикончить его до встречи с ребятами. На них все равно
не напасешься.
Я тоже отхлебнул для храбрости, но все не решался спросить его
напрямик.
- А как вы ладили с мужем? - осторожно осведомился я.
- Отлично. Он был не внакладе.
- Почему?
- Она с ним больше не спит.
- Откуда вы знаете?
- Раз говорю, значит, знаю, - сказал он, взяв бутылку и громко
посасывая виски.
Дорога снова не давала мне отвлекаться. Теперь мы еле-еле ползли: мне
приходилось вилять между камнями.
- Надо было вам взять вездеход, - сказал Джонс.
- А где его взять в Порт-о-Пренсе? Попросить у тонтон-макутов?
Мы доехали до развилки, оставили море позади и, взбираясь на холм,
свернули в глубь полуострова. На какое-то время дорога стала сплошь
глинистой, и теперь нам мешала только грязь. Это внесло разнообразие в мою
работу. Мы ехали уже три часа - было около часа ночи.
- Теперь уже можно не опасаться милиционеров, - сказал я.
- Но ведь дождь перестал.
- Они боятся гор.
- Оттуда грядет наше спасение, - сострил Джонс.
Виски явно его развеселило. Я не мог больше ждать и задал наконец
терзавший меня вопрос:
- А она хороша в постели?
- У-ди-вительна, - сказал Джонс, и я крепче вцепился в руль, чтобы не
ударить своего седока.
Прошло много времени, прежде чем я заговорил снова, но он ничего не
заметил. Он заснул с открытым ртом, прислонившись к дверце, как это часто
бывало с Мартой: он спал тихо, как ребенок, с таким же простодушным видом.
А может, он и правда был так же простодушен, как мистер Смит, потому они и
понравились друг другу. Злость моя скоро прошла: ребенок стащил лакомый
кусочек - да, вот именно лакомый кусочек, подумал я, ведь, наверно, он так
и выразился бы о Марте. Он на минуту проснулся и предложил сменить меня за
рулем, но наше положение казалось мне и без того опасным.
А потом машина и вовсе отказалась служить; может, я зазевался, а может,
слишком сильный толчок окончательно ее доконал. Мы наехали на камень,
машину занесло, а когда я попытался ее выровнять, руль завертелся у меня в
руках, мы ударились о другой камень, и машина засела - передняя ось была
сломана, одна фара вдребезги разбита. Делать было нечего: я не мог
добраться до Ле-Ке и не мог вернуться в Порт-о-Пренс. Я был привязан к
Джонсу, по крайней мере до утра.
Джонс открыл глаза:
- Мне приснилось... Почему мы стоим? Уже доехали?
- Сломалась передняя ось.
- А как вы думаете, нам еще далеко... дотуда?
Я взглянул на спидометр и сказал:
- Километра два, а может, и три.
- Доберемся на своих двоих, - сказал Джонс и стал вытаскивать свой
рюкзак. Я неизвестно зачем сунул в карман ключ от машины; вряд ли в Гаити
найдется гараж, где смогут ее починить, да и кто захочет сюда за ней
ехать? Дороги вокруг Порт-о-Пренса забиты поломанными автомобилями и
перевернутыми автобусами; однажды я даже видел автофургон технической
помощи с краном, валявшийся на боку в канаве, - зрелище
противоестественное, вроде спасательного катера, выброшенного на скалы.
Мы двинулись пешком. Я захватил с собой карманный фонарик, но дорога
была трудная, и резиновые сапоги Джонса скользили по мокрой глине. Шел
третий час ночи, и дождь прекратился.
- Если за нами погоня, - сказал Джонс, - им легко будет нас обнаружить.
Только слепой не заметит, что тут люди.
- С чего бы им за нами гнаться?
- А тот вездеход, который мы проехали? - сказал он.
- В нем никого не было.
- Мы не знаем, кто следил за нами из лачуги.
- Все равно, у нас нет выбора. Мы и двух шагов не пройдем без фонаря.
На этой дороге мы услышим машину километра за два.
Когда я освещал фонариком обочины дороги, видны были только камни,
глина и низкие мокрые кусты.
- Беда, если мы прозеваем кладбище и забредем в Акен. Там стоит военный
пост.
Я слышал, как тяжело дышит Джонс, и предложил поднести его рюкзак, но
он отказался.
- Я маленько не в форме, - сказал он, - но это ничего, - а через
несколько шагов добавил; - Я нагородил вам всякой чепухи в машине. Моим
словам не всегда можно верить буквально.
Мне показалось, что это мягко сказано, и все же его слова меня удивили.
Наконец мой фонарик нащупал то, что я искал: справа в гору поднималось
погруженное в темноту кладбище. Оно было похоже на город, построенный
карликами: улица за улицей крошечные домики, некоторые почти в
человеческий рост, другие слишком маленькие даже для новорожденного, и все
из одинакового серого камня, покрытого облезлой штукатуркой. Я осветил
фонариком другую сторону дороги, где, как мне сказали, должна находиться
полуразрушенная хижина, но кто не ошибался, договариваясь о месте встречи.
Одинокая хижина должна была стоять против ближайшего к нам угла кладбища,
но там не было ничего, только крутой склон.
- Не то кладбище? - спросил Джонс.
- Как это может быть? Мы уже недалеко от Акена.
Мы пошли дальше по дороге и напротив дальнего угла кладбища
действительно нашли хижину, но при свете фонарика она вовсе не казалась
мне разрушенной. Нам ничего не оставалось, как заглянуть в нее. Если там
кто и живет, он испугается не меньше нашего.
- Жаль, что у меня нет револьвера, - сказал Джонс.
- Хорошо, что у вас его нет, но вы же говорили, что знаете приемы
дзюдо?
Он пробормотал что-то вроде "отяжелел".
Но когда я толкнул дверь, внутри никого не оказалось. Сквозь дыру в
крыше виднелся клочок бледнеющего неба.
- Мы опоздали на два часа, - сказал я. - Он, наверно, не дождался нас и
ушел.
Джонс, отдуваясь, опустился на рюкзак.
- Надо было пораньше выехать.
- Это каким же образом? Мы ведь ждали грозы.
- А что делать теперь?
- Когда рассветет, я пойду назад, к машине. Разбитая машина на этой
дороге не вызовет подозрений. Днем между Пти-Гоав и Акеном должен пройти
местный автобус, может, мне удастся проголосовать, а может, до Ле-Ке ходит
другой автобус.
- Как это просто, - с завистью сказал Джонс. - Ну, а мне как быть?
- Потерпеть до завтрашней ночи, - сказал я и добавил со злорадством: -
Вы же теперь в своих родных джунглях. - Я выглянул за дверь: ничего не
было видно и стояла такая тишина, что не слышно было даже собачьего лая. -
Здесь оставаться не стоит, - сказал я. - А вдруг мы заснем и кто-нибудь
сюда заявится? Ведь эти дороги патрулируют солдаты, а то и крестьянин
заглянет по пути в поле. Он на нас донесет. А почему бы и нет? Мы ведь
белые.
- Мы можем караулить по очереди, - сказал Джонс.
- Есть другой выход. Ляжем спать на кладбище. Вот туда никто не
заглянет, кроме Барона Субботы.
Мы пересекли так называемую дорогу, перелезли через низкую каменную
ограду и очутились на улице миниатюрного городка, где дома доходили нам до
пояса. В гору мы взбирались медленно - из-за рюкзака Джонса. На кладбище я
почувствовал себя спокойнее, там мы нашли дом, который был выше нас.
Бутылку с виски мы поставили в одну из оконных щелей, а сами сели,
привалившись спиной к стене.
- Ничего, - привычно произнес Джонс, - я бывал в местах и похуже.
И я подумал: в какое же чудовищное место он должен попасть, чтобы
забыть свою любимую присказку.
- Если увидите среди могил цилиндр, - сказал я, - это Барон Суббота.
- Вы верите в упырей? - спросил Джонс.
- Не знаю. А вы верите в привидения?
- Бросьте говорить о привидениях, старик, лучше дернем виски.
Мне почудился шум, и я зажег фонарик. Луч осветил целую вереницу могил
и попал в глаза кошке, которые отразили его, как два зеркальца. Кошка
прыгнула на одну из крыш и исчезла.
- А стоит ли зажигать фонарь, старик?
- Если кто и увидит свет, он будет слишком напуган, чтобы сюда прийти.
Лучше места, чтобы схорониться, вам не найти, - если вспомнить, где
происходил разговор, надо признать, что выражение было не из удачных. -
Вряд ли кто сюда заходит, разве что принесут покойника. - Джонс снова
хлебнул виски, и я его предупредил: - Осталось только четверть бутылки. А
у вас еще весь завтрашний день впереди.
- Марта налила мне полный смеситель, - сказал он. - Никогда не встречал
женщины заботливее.
- И лучшей любовницы? - спросил я.
Наступило молчание - я подумал, не предается ли он приятным
воспоминаниям. Потом Джонс сказал:
- Старик, игра пошла всерьез.
- Какая игра?
- В солдатики. Я понимаю, почему перед боем людям хочется покаяться.
Смерть дело серьезное. Человек чувствует, что он не очень-то достоин ее
принять. Как орден.
- А у вас много грехов?
- У кого их нет? Я не имел в виду покаяться священнику или богу.
- А кому же?
- Все равно кому. Будь сегодня тут вместо вас собака, я исповедался бы
собаке.
Я не хотел слушать его исповедь, я не хотел знать, сколько раз он спал
с Мартой.
- А вы исповедовались Мошке? - спросил я.
- Не было случая. Игра еще не шла всерьез.
- Собака по крайней мере не выдаст ваших секретов.
- Плевать мне, кто что скажет, но я не хочу после смерти оказаться
вруном. Довольно я врал при жизни.
Я услышал, как кошка крадется назад по крышам, и снова посветил ей в
глаза фонариком. На этот раз она разлеглась на крыше и стала точить когти.
Джонс развязал рюкзак и достал бутерброд. Разломив его пополам, он бросил
половину кошке, которая метнулась прочь, будто хлеб был камнем.
- Не швыряйтесь так, - сказал я. - Вы теперь на голодном пайке.
- Несчастная тварь хочет есть.
Он спрятал другую половину бутерброда обратно в мешок, и мы вместе с
кошкой притихли.
Долгое молчание прервал Джонс, одержимый своей навязчивой идеей.
- Я ужасный фантазер, старик.
- Я это за вами давно замечал, - сказал я.
- В том, что я говорил о Марте, не было ни слова правды. Она одна из
полусотни женщин, до которых у меня не хватало духу дотронуться.
Я не знал, говорит ли он сейчас правду или придумал более благородную
ложь. Может быть, он заметил, как я огорчился, и понял все. Может быть, он
меня пожалел. Интересно, подумал я, можно ли пасть еще ниже, чем заслужить
жалость Джонса?
- Я всегда врал насчет женщин. - Он натянуто засмеялся. - Стоило мне
побыть вдвоем с Тин-Тин, и она сразу превращалась в гаитянскую
аристократку. Конечно, если мне было кому об этом рассказать. Знаете,
старик, у меня за всю жизнь не было ни одной женщины, которой я бы за это
не заплатил - или по крайней мере не пообещал заплатить. В трудную минуту,
бывает, и зажилишь деньги.
- Марта сама мне сказала, что с вами спала.
- Не может быть. Не верю.
- Сказала. Это были чуть ли не последние ее слова.
- Вот не думал, - мрачно сказал он.
- Чего?
- Что у вас с ней любовь. Еще раз попался на лжи, Вы ей не верьте. Она
рассердилась потому, что вы уехали со мной.
- Или потому, что я вас увез.
В темноте что-то заскреблось - это кошка нашла бутерброд.
- Тут очень похоже на джунгли. Вы будете чувствовать себя как дома.
Я услышал, как он отпил из бутылки, а потом сказал:
- Старик, я никогда в жизни не был в джунглях, если не считать
зоологического сада в Калькутте.
- Значит, и в Бирме вы не были?
- Нет, там я был. Точнее, рядом. Всего в пятидесяти милях от границы. В
Имфале - старшим по приему артистов, приезжавших выступать в войсках. Ну,
не самым старшим. Один раз к нам приезжал Ноэль Коуард, - добавил он с
гордостью и даже с некоторым облегчением: наконец он нашел что-то, чем
можно похвастаться, не солгав.
- Ну, и как вы друг другу понравились?
- Признаться, мне не пришлось с ним поговорить, - сказал Джонс.
- Но в армии вы были?
- Нет. Меня забраковали. Плоскостопие. Но узнав, что я был
администратором кинотеатра в Шиллонге, дали мне эту должность. Я носил
военное обмундирование, но без знаков различия. Состоял для связи с ЭНСС
[ассоциация по организации досуга войск], - добавил он с оттенком
непонятной гордости.
Я осветил фонариком ряды серых могил.
- Так какого же черта мы здесь? - сказал я.
- Я чересчур расхвастался, а?
- Вы влипли в скверную историю. Вам не страшно?
- Я как пожарный на первом пожаре.
- С вашими ногами вам будет нелегко лазать по горным тропам.
- С супинаторами я не пропаду, - сказал Джонс. - Но вы им не скажете,
старик? Это же была исповедь.
- Они сами скоро узнают и без моей помощи. Значит, вы даже не умеете
стрелять из пулемета?
- У них все равно нет пулемета.
- Запоздалое признание. Я не смогу отвезти вас обратно.
- А я и не хочу обратно. Старик, вы не представляете, как мне жилось
там, в Имфале. Подружишься с кем-нибудь - я мог ведь познакомить с
девочками, - а потом он уходит и больше не возвращается. Или вернется
разок-другой, расскажет какую-нибудь историю, и поминай как ввали. Там был
такой парень. Чартере, он издалека чуял воду... - Джонс оборвал себя на
полуслове, он вспомнил.
- Еще одна ложь, - сказал я, точно сам был воинствующим правдолюбцем.
- Не совсем ложь, - возразил он. - Видите ли, когда он мне это
рассказал, меня осенило, точно кто-то выкрикнул мою настоящую фамилию.
- А она совсем не Джонс?
- В метрике значится Джонс. Сам видел, - сказал он и покончил с этим
вопросом. - Когда он мне это рассказал, я понял, что могу делать то же
самое, стоит лишь потренироваться. Я сразу угадал, что это у меня в крови.
Я заставлял писаря прятать стаканы с водой у нас в канцелярии, а потом
дожидался, пока не захочется пить, и принюхивался. Часто ничего не
получалось, но ведь вода из-под крана - это совсем не то. - Он добавил: -
Пожалуй, дам отдохнуть ногам, - и я понял по его движениям, что он снимает
резиновые сапоги.
- Как вы очутились в Шиллонге? - спросил я.
- Я родился в Ассаме. Мой отец выращивал там чай... так, во всяком
случае, говорила мать.
- Вам приходилось верить ей на слово?
- Видите ли, он вернулся в Англию еще до моего рождения.
- Ваша мать была индуской?
- Только наполовину, старина, - сказал он таким тоном, будто придавал
этой разнице величайшее значение. Я словно обрел родного брата: Джонс,
Браун - эти имена стоили друг друга, как и наши судьбы. Насколько нам было
известно, мы оба были незаконнорожденные, хотя, конечно, какой-то обряд и
мог быть совершен - моя мать всегда на это намекала. Нас обоих швырнули в
воду - тони или выплывай, - и мы выплыли; мы плыли из очень отдаленных
друг от друга мест, чтобы сойтись на кладбище в Гаити.
- Вы мне нравитесь, Джонс, - сказал я. - Если не хотите съесть ту
половину бутерброда, дайте ее мне.
- С удовольствием, старик.
Он порылся в рюкзаке и нащупал в темноте мою руку.
- Рассказывайте дальше, Джонс, - сказал я.
- После войны я приехал в Европу. Бывал во многих переделках. И как-то
не находил своего места. Знаете, временами в Имфале мне даже хотелось,
чтобы до нас добрались японцы. Тогда начальство вооружило бы и тыловиков
вроде меня, и писарей, и поваров. В конце концов я же носил военную форму.
Многие штатские отлично воюют, не правда ли? Я кое-чему научился,
прислушивался к разговорам, разглядывал карты, наблюдал... Ведь можно
почувствовать свое призвание, даже если тебе не дают себя проявить? А я
сидел, проверял проездные документы и багажные квитанции третьеразрядных
актеров - мистер Коуард был у нас исключением, - да еще должен был
присматривать за девочками. Я звал их девочками. Хороши девочки - прошли
огонь, воду и медные трубы. У меня в канцелярии воняло, как в театральной
уборной.
- Грим мешал чуять издалека воду?
- Вот-вот. Где уж тут... Я только и ждал, когда же мне представится
случай, - добавил он, и я подумал, не был ли он всю свою неправедную жизнь
тайно и безнадежно влюблен в добродетель, восторгался ею издали и нарочно
шалил, как ребенок, чтобы привлечь ее внимание.
- А теперь вам этот случай представился? - спросил я.
- Благодаря вам, старик.
- Я-то думал, что вы больше всего мечтаете о клубе для игроков в
гольф...
- Верно. Но эта мечта была у меня на втором месте. Всегда надо иметь
две мечты, правда? На случай, если одна подведет.
- Да, пожалуй.
У меня тоже была мечта: заработать деньги. А была ли у меня другая? Мне
не хотелось заглядывать так далеко назад.
- Попробуйте-ка немного поспать, - сказал я. - Когда рассветет, спать
будет опасно.
И он действительно заснул, притом почти сразу, свернувшись над могилой,
как зародыш в чреве матери. Свойство мгновенно засыпать роднило его с
Наполеоном, и я подумал: не было ли у них и других общих черт? Раз он
открыл глаза и заметил, что это "подходящее местечко", и тут же снова
заснул. Я не видел в этом местечке ничего подходящего, но в конце концов
тоже заснул.
Часа через два что-то меня разбудило. На миг я вообразил, что это шум
мотора, но тут же решил, что вряд ли кто-нибудь выедет в такую рань; я еще
не стряхнул остатков сна, в котором слышал этот шум, - во сне я вел машину
через реку по каменистому руслу. Я тихо лежал, прислушиваясь, глядел в
предрассветное серое небо и уже различал контуры соседних могил. Скоро
должно взойти солнце. Пора было возвращаться к машине. Убедившись, что
кругом тихо, я разбудил Джонса.
- Вам, пожалуй, больше не стоит спать, - сказал я.
- Я вас немножко провожу.
- Ну уж нет. Для меня это опасно. Вам надо держаться подальше от
дороги, пока не стемнеет. Скоро крестьяне пойдут на рынок. Если они увидят
белого, то сразу донесут.
- Тогда они донесут и на вас.
- У меня есть алиби. Разбитая машина на дороге в Ле-Ке. Вам придется
скоротать этот день в обществе кошки. А потом ступайте в хижину и ждите