Гриневич Геннадий. Комедианты

века, потому что уже тридцать лет не ездил никуда дальше Кингстона на
Ямайке. - Дайте-ка мне ваш паспорт, мистер Браун. А где багажные
квитанции? - Он помахал ими над головой, продираясь сквозь толпу, и быстро
уладил все формальности; он знал всех и каждого. Даже таможенник пропустил
мой багаж, не открыв чемоданов. Пьер Малыш обменялся несколькими словами с
тонтон-макутом у двери, и, когда я вышел, он уже подозвал такси. -
Садитесь, садитесь, мистер Браун. Сейчас принесут ваш багаж.
- Как тут у вас дела? - спросил я.
- Как всегда. Тихо.
- Комендантского часа больше нет?
- А зачем нам комендантский час, мистер Браун?
- В газетах писали, будто на севере орудуют повстанцы.
- В каких газетах? В американских? Надеюсь, вы не верите тому, что
пишут американские газеты? - Он сунул голову в дверь такси и сказал со
своим странным смешком: - Вы себе и не представляете, мистер Браун, как я
счастлив вас видеть!
И я ему чуть было не поверил.
- А почему? Разве я не здешний житель?
- Конечно, вы здешний житель, мистер Браун. Вы - верный друг Гаити. -
Он снова хихикнул. - А все-таки многие наши верные друзья нас недавно
покинули. - Он слегка понизил голос. - Правительство было вынуждено
забрать несколько пустовавших отелей.
- Спасибо за предупреждение.
- Нельзя же было бросить имущество на произвол судьбы.
- Какая заботливость! А кто там теперь живет?
Он захихикал:
- Гости нашего правительства.
- Неужели оно принимает гостей?
- Была у нас польская миссия, но довольно быстро уехала. А вот и ваш
багаж, мистер Браун.
- А я успею добраться до "Трианона", пока не выключат свет?
- Да, если поедете прямо.
- А куда мне заезжать?
Пьер Малыш хмыкнул.
- Давайте я поеду с вами, мистер Браун. На дороге между Порт-о-Пренсом
и Петионвилем много застав.
- Ладно. Садитесь. Все что угодно, лишь бы обойтись без осложнений.
- А что вы делали в Нью-Йорке, мистер Браун?
Я ответил ему откровенно:
- Пытался продать свою гостиницу.
- Не вышло?
- Не вышло.
- В такой огромной стране - и не нашлось предприимчивых людей?
- Вы же выслали их поенную миссию. Заставили отозвать посла. После
этого трудно рассчитывать на доверие. Господи, совсем забыл! Со мной
приехал кандидат в президенты.
- Кандидат в президенты? Надо было меня предупредить.
- Не слишком удачливый кандидат.
- Все равно. Кандидат в президенты! А зачем он сюда приехал?
- У него рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.
- К доктору Филипо? Но доктор Филипо...
- С ним что-нибудь случилось?
- Сами знаете, что такое политика. Во всех странах одно и то же.
- Доктора Филипо сняли?
- Его не видели уже неделю. Говорят, он в отпуску. - Пьер Малыш тронул
шофера такси за плечо. - Остановись, mon ami [мой друг (фр.)]. - Мы еще не
доехали даже до статуи Колумба, а на город быстро спускалась ночь. Он
сказал: - Мистер Браун, я, пожалуй, вернусь и поищу его. Ведь и у вас в
Англии не стоит попадать в ложное положение. Хорош бы я был, приехав в
Англию с рекомендательным письмом к мистеру Макмиллану. - Он помахал на
прощанье рукой. - Скоро зайду к вам на стаканчик виски. Я ужасно рад,
ужасно рад, что вы вернулись, мистер Браун. - И он отбыл с блаженным
видом, никак не вязавшимся с обстоятельствами.
Мы поехали дальше. Я спросил шофера, наверно агента тонтон-макутов:
- Доедем мы до "Трианона", прежде чем выключат свет?
Шофер только пожал плечами. В его обязанности не входило сообщать какие
бы то ни было сведения. В здании выставки, которое занимал министр
иностранных дел, еще горел свет, а у статуи Колумба стоял "пежо". Конечно,
в Порт-о-Пренсе много машин "пежо", и я не мог поверить, что Марта так
жестока или так лишена вкуса, чтобы назначать свидания на том же месте. И
все же я сказал шоферу:
- Я выйду здесь. Отвезите вещи в "Трианон". Жозеф вам заплатит.
Я проявил большую неосторожность. Полковник, командующий
тонтон-макутами, завтра же утром узнает, где я вышел из такси. Но я все же
принял кое-какие меры: подождал, пока шофер действительно не уехал и свет
его фар не скрылся из виду. А потом я пошел к стоявшей у Колумба машине.
На номерном знаке сзади я увидел букву "Д". Это была машина Марты, и она
сидела там одна.
Я смотрел на нее некоторое время из темноты. Мне пришло в голову, что я
могу постоять здесь в двух шагах от машины, пока не увижу человека,
которому она назначила свидание. Но тут Марта повернула голову и поглядела
туда, где я стоял: она почувствовала, что на нее смотрят. Слегка опустив
стекло, она резко крикнула по-французски, думая, что это один из
бесчисленных портовых нищих:
- Кто там? Что вам надо? - и включила фары. - О господи! Ты все-таки
вернулся... - сказала она таким тоном, словно речь шла о приступе малярии.
Она отворила дверцу, и я сел рядом. В ее поцелуе я почувствовал страх и
тревогу. - Почему ты вернулся?
- Видно, соскучился по тебе.
- Неужели для этого надо было сперва сбежать?
- Я надеялся, что, если уеду, что-нибудь изменится.
- Нет. Все по-старому.
- А что ты здесь делаешь?
- Тут, пожалуй, удобнее всего скучать по тебе.
- Ты никого не ждала?
- Нет. - Она схватила мой палец и больно его вывернула. - Знаешь, я
могу быть sage [умницей (фр.)] хотя бы несколько месяцев. Правда, не во
сне. Во сне я тебе изменяла.
- И я тебе был верен - по-своему.
- Можешь мне сейчас не объяснять, что такое "по-твоему". Помолчи.
Посиди рядом.
Я послушался. Я был и счастлив и несчастен, потому что главное в нашей
жизни явно не изменилось, кроме того, что теперь у меня нет машины и ей
придется везти меня домой, рискуя, что ее заметят возле "Трианона". Мы не
можем сегодня проститься возле Колумба. Но даже обнимая ее, я ей не
доверял. Неужели у нее хватит дерзости отдаться мне, если она ждет на
свидание другого? Но потом я сказал себе, что все равно ничего не узнаю -
дерзости у нее хоть отбавляй. И отнюдь не отсутствие дерзости привязывает
ее к мужу. Она застонала - я помнил этот стон - и зажала рот рукой. Тело
ее обмякло, она, как усталый ребенок, свернулась у меня на коленях.
- Забыла поднять стекло, - сказала она.
- Нам, пожалуй, лучше добраться до "Трианона", пока не выключат свет.
- Ты нашел покупателя?
- Нет.
- Слава богу.
В городском парке чернел музыкальный фонтан - воды не было, и он
молчал. Электрические лампочки, мигая, вещали в ночи: "Je suis la Drapeau
Haitien, Uni et Indivisible. Francois Duvalier" ["Я - знамя Гаити, единое
и неделимое. Франсуа Дювалье" (фр.)].
Мы проехали мимо обгорелых балок дома, сожженного тонтонами, и начали
взбираться по холму к Петионвилю. На полдороге мы наткнулись на заставу.
Человек в рваной рубашке, серых штанах и старой фетровой шляпе, очевидно
найденной на помойке, подошел к дверям машины, волоча за дуло ружье. Он
приказал нам выйти из машины.
- Я выйду, - сказал я, - но эта дама - из дипломатического корпуса.
- Не спорь с ним, дорогой, - сказала она. - Никаких привилегий больше
не существует. - Она первая отошла на обочину дороги, подняла руки над
головой и улыбнулась милиционеру ненавистной мне улыбкой.
- Разве вы не видите букву "Д" на машине? - спросил я.
- А разве ты не видишь, что он не умеет читать? - спросила она.
Он ощупал мои бедра и провел ладонями между ног. Потом осмотрел
багажник машины. Обыск был не очень умелый и длился недолго. Нам открыли
проезд и пропустили машину.
- Мне не хочется, чтобы ты ехала обратно одна, - сказал я. - Я пошлю с
тобой слугу, если у меня остался хоть один слуга. - Проехав еще с
километр, я вернулся к своим подозрениям. Если муж, как правило, слеп к
неверности жены, любовник страдает противоположным пороком: он повсюду
видит измену. - Ну, скажи, что ты там делала у памятника?
- Не будь хоть сегодня идиотом, - сказала она. - Мне так хорошо.
- Я же тебе не писал, что вернусь.
- На этом месте я могла вспоминать о тебе, вот и все.
- Какое странное совпадение, что именно сегодня...
- Ты думаешь, я вспоминала тебя только сегодня? - Она помолчала. - Муж
как-то спросил меня, почему я перестала уходить по вечерам играть в рамс
теперь, когда отменили комендантский час? Назавтра я опять взяла машину.
Мне некуда было деваться, поэтому я поехала к памятнику.
- И Луис теперь доволен?
- Он всегда доволен.
Вокруг нас, над нами и под нами разом погасли огни. Только у гавани и
над правительственными зданиями горело зарево.
- Надеюсь, Жозеф припас к моему приезду немного керосина, - сказал я. -
Надеюсь, его мудрость не уступает его целомудрию.
- Разве он такой целомудренный?
- Ну да. Совершенно безгрешен. С тех пор, как его пытали тонтон-макуты.
Мы въехали на крутую аллею, обсаженную пальмами и бугенвилеей. Я так и
не мог понять, почему бывший владелец назвал гостиницу "Трианоном". Трудно
было найти более неподходящее название! Его архитектура была и не
классической - в стиле восемнадцатого века, и не чрезмерно пышной - в
стиле двадцатого. Башенки, балконы и разные деревянные украшения придавали
ему ночью сходство с творениями Чарльза Адамса в номерах журнала
"Нью-йоркер". Так и казалось, что дверь откроет ведьма или
маньяк-дворецкий, а за его спиной с люстры будет свисать летучая мышь. Но
при солнечном свете или вечерами, когда среди пальм горели фонари, здание
казалось старинным, хрупким и трогательно нелепым, как иллюстрация к
сказке. Я полюбил его и теперь, пожалуй, даже радовался, что не нашел на
него покупателя. Мне верилось, что, если я удержу его еще хоть несколько
лет, я почувствую, что и у меня есть дом. Нужно время, чтобы у тебя
появилось такое чувство, так же как и для того, чтобы любовница стала
женой. Даже внезапная смерть моего компаньона не так уж сильно отравила
мне радость обладания. Я бы повторил вслед за братом Лоренцо фразу из
французского переложения "Ромео и Джульетты", которую у меня были свои
причины запомнить:

Le remede au chaos
N'est pas dans le chaos
[Исцеленья для бедствия в отчаянии нет
(пер. - Д.Михаловский)]

Исцеление было в успехе, которым я отнюдь не был обязан своему
компаньону; в голосах купальщиц, перекликавшихся в бассейне; в звоне льда,
доносившемся из бара, где Жозеф готовил свой знаменитый ромовый пунш; в
скоплении такси из города; в гаме голосов на веранде в обеденный час, а
ночью - в бое барабана и шарканье танцующих ног; в фигуре Барона Субботы -
комического персонажа из балета, изящно выступающего в своем цилиндре под
освещенными пальмами. Недолгое время меня баловал этот успех.
Мы подъехали в темноте, и я снова поцеловал Марту; поцелуй все еще был
продолжением допроса. Я сомневался, что можно три месяца в одиночестве
хранить верность. А возможно, это предположение было мне приятнее, чем
другое - что она снова сблизилась с мужем. Я прижал ее к себе и спросил:
- Как Луис?
- Так же, - сказала она. - Как всегда.
И все же она, видно, когда-то его любила. Вот одна из мук незаконной
любви: даже самые страстные объятия любовницы только лишний раз
показывают, что любовь непостоянна. Я увидел Луиса во второй раз на
посольском приеме, где было человек тридцать гостей. Трудно было поверить,
что посол, этот тучный мужчина лет пятидесяти, чьи волосы блестели, точно
начищенный ботинок, не замечает, как часто мы издали обмениваемся
взглядами, как, проходя мимо, она будто нечаянно касается меня рукой. Но
лицо Луиса выражало уверенность и превосходство. Это было его посольство,
это была его жена, это были его гости. На коробках спичек стояли его
инициалы, они красовались даже на бумажных ленточках вокруг сигар. Я
помню, как он поднял на свет бокал с коктейлем и показал мне изящно
выгравированный рисунок головы быка.
- Я специально заказал эти бокалы в Париже, - сказал он.
У него было очень развито чувство собственности, но, может быть, он
легко давал взаймы то, чем обладал?
- Луис утешал тебя, пока меня не было?
- Нет, - сказала она, и я мысленно обругал себя за трусость; ведь я
поставил вопрос так, что она могла ответить двусмысленно. Она добавила: -
Никто меня не утешал, - и я сразу стал перебирать в уме, какое значение
слова "утешить" она могла выбрать, не солгав. А она не любила лгать.
- У тебя другие духи.
- Луис подарил мне их на день рождения. Твои уже кончились.
- На день рождения? Совсем о нем забыл...
- Ерунда.
- Как долго нет Жозефа. Он должен был слышать, как подошла машина.
Она сказала:
- Луис добрый. Это только ты меня пытаешь. Как тонтон-макуты - Жозефа.
- Почему ты так говоришь?
Ничего не изменилось. Не прошло десяти минут, как мы лежали друг у
друга в объятиях, а через полчаса уже начали ссориться. Я вышел из машины
и в темноте поднялся по ступенькам. Наверху я чуть не споткнулся о свои
чемоданы, которые, должно быть, поставил там шофер, и позвал: "Жозеф!
Жозеф!" - но никто не откликался. По обе стороны от меня тянулась веранда,
но ни один столик не был накрыт. Сквозь распахнутую дверь гостиницы мне
был виден бар, освещенный керосиновой лампой, маленькой, как ночник в
детской или у постели больного. Вот он, мой роскошный отель, - в пятне
света едва проступали наполовину пустая бутылка рома, два табурета, сифон
с содовой, нахохлившийся, как птица с длинным клювом. Я снова позвал:
"Жозеф! Жозеф!" - и снова никто не ответил. Я спустился обратно к машине и
сказал Марте:
- Обожди минутку.
- Что-нибудь случилось?
- Не могу найти Жозефа.
- Мне надо возвращаться.
- Тебе нельзя ехать одной. Чего ты спешишь? Луис может и потерпеть.
Я снова поднялся наверх в "Трианон". Центр интеллектуальной жизни
Гаити. Гостиница люкс, обслуживает и гурманов, и любителей туземных
обычаев. Пейте наши напитки, приготовленные из лучшего гаитянского рома,
купайтесь в роскошном бассейне, слушайте гаитянский барабан и любуйтесь
гаитянскими танцорами. Вы встретите здесь элиту местной интеллигенции -
музыкантов, поэтов, художников, для которых гостиница "Трианон" стала
излюбленным местом встреч... Рекламная брошюра для туристов была когда-то
недалека от истины.
Я пошарил под стойкой бара и нашел электрический фонарик. Потом я
прошел через гостиную к себе в кабинет; стол был завален старыми счетами и
квитанциями. Я не надеялся на постояльцев, но дома не было даже Жозефа.
Нечего сказать, хорошо тебя встречают, подумал я, радушно встречают! Под
окнами кабинета был бассейн для плавания. Примерно в этот час сюда
съезжались из других гостиниц пить коктейли. В лучшие времена тут пили
все, кроме тех, кто путешествовал по дешевым туристским путевкам.
Американцы всегда пили сухое мартини. К полуночи кто-нибудь из них
обязательно плавал в бассейне нагишом. Как-то раз в два часа утра я
выглянул из окна. В небе стояла огромная желтая луна, и какая-то парочка
занималась в бассейне любовью. Они не заметили, что я на них смотрю; они
вообще ничего не замечали. В ту ночь, засыпая, я подумал: "Ну вот, я
своего добился..."
В саду послышались шаги, неровные шаги хромого, - он шел от бассейна.
Жозеф охромел после своей встречи с тонтон-макутами. Я сделал шаг ему
навстречу, но в эту секунду снова взглянул на свой письменный стол. Там
чего-то недоставало. Стол был завален счетами, скопившимися за мое
отсутствие; однако куда девалось мое небольшое медное пресс-папье в виде
гроба с выгравированными на нем буквами "R.I.P." [начальные буквы
латинских слов: "Покойся в мире"], которое я купил как-то на рождество в
Майами? Грошовая вещица, я заплатил за нее два доллара семьдесят пять
центов, но она была моя, она забавляла меня, а теперь ее нет. Почему в
наше отсутствие все меняется? Даже Марта и та переменила духи. Чем
неустойчивее наше существование, тем неприятнее мелкие перемены.
Я вышел на веранду встретить Жозефа. Свет его фонарика змеился по
вьющейся от бассейна дорожке.
- Это вы, мсье Браун? - испуганно окликнул он меня снизу.
- Конечно, я. Где ты был, когда я приехал? Почему ты бросил мои
чемоданы?..
Он стоял внизу, подняв ко мне свое черное страдальческое лицо.
- Меня подвезла мадам Пинеда. Проводи ее обратно в город. Вернешься на
автобусе. А где садовник?
- Он ушел.
- А повар?.
- Он ушел.
- Где мое пресс-папье? Кто взял мое пресс-папье?
Он смотрел на меня, словно не понимая вопроса.
- Неужели с тех пор, как я уехал, не было ни одного постояльца?
- Нет, мсье. Только...
- Только что?
- Четыре ночи назад приходил доктор Филипо. Он сказал, никому не
говори.
- Что ему было надо?
- Я говорил, ему нельзя остаться. Я говорил, тонтон-макуты придут сюда
его искать.
- А он что?
- Все равно остался. Тогда повар ушел и садовник ушел. Говорят, он
уйдет - мы вернемся. Он очень больной... И он остался. Я говорю, иди в
горы, а он говорит, не могу, не могу. У него ноги распухли. Я говорю, надо
уходить, пока вы не вернулись.
- В хорошенькую историю я попал с места в карьер, - сказал я. - Ладно,
я с ним поговорю. В каком он номере?
- Я слышу машину, кричу ему: тонтоны, уходи, быстро! Он очень усталый.
Не хочет уходить. Говорит, я - старый человек. А я говорю: мсье Брауну
конец, если вас найдут здесь. Вам все равно, если тонтоны вас найдут на
дороге, но мсье Брауну конец, если вас поймают тут. Я говорю, я пойду и
буду с ними говорить. Тогда он быстро-быстро побежал. А это был только
этот дурак таксист с чемоданами... Тогда я тоже побежал, ему сказать.
- Что же нам с ним делать, Жозеф?
Доктор Филипо был не такой уж плохой человек для члена этого
правительства. В первый год своего пребывания на министерском посту он
даже сделал попытку улучшить условия жизни в лачугах на берегу; в конце
улицы Дезэ построили водопроводную колонку и выбили его имя на чугунной
дощечке, но воду так и не подключили, потому что подрядчику не дали
взятки.
- Я пошел к нему в номер, а его нет.
- Ты думаешь, он сбежал в горы?
- Нет, мсье Браун, не в горы, - сказал Жозеф. Он стоял внизу, понурив
голову. - Я думаю, он делал очень нехорошо. - И тихо произнес то, что было
написано на моем пресс-папье: "Requiescat In Pace", - Жозеф был хорошим
католиком, но и не менее ревностным почитателем вуду [вероисповедание и
тайный ночной религиозный ритуал негров Вест-Индии]. - Прошу вас, мсье
Браун, пойдемте со мной.
Я последовал за ним по дорожке к бассейну, где когда-то парочка
занималась любовью - это было давно, в счастливые, незапамятные времена.
Теперь бассейн был пуст. Луч моего фонарика осветил пересохшее дно,
усыпанное опавшими листьями.
- В другом конце, - сказал Жозеф, стоя как вкопанный и не делая больше
ни шагу к бассейну. Доктор Филипо, видно, добрел до узкой полоски тени под
трамплином и теперь лежал там скорчившись, подтянув к подбородку колени,
словно пожилой зародыш, обряженный для погребения в новый серый костюм. Он
сначала перерезал себе вены на руках, а потом, для верности, и горло. Над
головой у него темнело отверстие водопроводной трубы. Нам оставалось
только пустить воду, чтобы смыть кровь, - доктор Филипо позаботился о том,
чтобы причинить как можно меньше хлопот. Он, по-видимому, умер всего
несколько минут назад. Первая мысль, которая мелькнула у меня в голове,
была чисто эгоистической: человек не виноват в том, что кто-то покончил
самоубийством у него в бассейне. Сюда можно попасть прямо с дороги, минуя
дом. Раньше сюда постоянно заходили нищие - продавать купающимся
деревянные безделушки.
Я спросил Жозефа:
- А доктор Мажио еще в городе? - Жозеф утвердительно кивнул. - Ступай к
мадам Пинеда - ее машина стоит внизу - и попроси ее подвезти тебя до его
дома, это по дороге в посольство. Не говори, зачем он тебе нужен. Привези
его сюда, если он согласится.
Доктор Мажио был, по-моему, единственным врачом в городе, который
осмелится прийти к врагу Барона Субботы, хотя бы и к мертвому. Но прежде
чем Жозеф успел сделать шаг, послышался стук каблуков и голос,
незабываемый голос миссис Смит.
- Нью-йоркской таможне есть чему поучиться у здешних чиновников. Они
были с нами так вежливы. Среди белых никогда не встретишь таких любезных
людей, как цветные.
- Осторожно, детка, смотри, тут яма.
- Я отлично вижу. Сырая морковь замечательно укрепляет зрение,
миссис...
- Пинеда.
- Миссис Пинеда.
Шествие заключала Марта с электрическим фонариком. Мистер Смит сказал:
- Мы нашли эту милую даму внизу в машине. Вокруг не было ни души.
- Ради бога, простите. Совсем забыл, что вы решили поселиться у меня.
- Я думал, что и мистер Джонс сюда поедет, но его задержал полицейский
офицер. Надеюсь, у него не будет никаких неприятностей.
- Жозеф, приготовь номер люкс "Джон Барримор". И посмотри, чтобы там
было достаточно лампочек. Прошу прощения за эту темь. С минуты на минуту
включат свет.
- А нам это даже нравится, - сказал мистер Смит. - Такая
таинственность.
Если душа еще некоторое время, как говорят люди, витает возле
покинутого ею тела, каких только пошлостей ей не приходится слышать, а она
ведь так отчаянно ждет, что кто-то выскажет глубокую мысль, произнесет
фразу, способную возвысить только что покинутую ею жизнь. Я сказал миссис
Смит:
- Вы не возражаете, если вам сегодня подадут только яйца? Завтра я все
налажу. К несчастью, у меня вчера ушел повар.
- Не беспокойтесь, - сказал мистер Смит. - Говоря по правде, мы
немножко догматики, когда дело касается яиц. Но у нас есть истрол.
- А у меня - бармин, - добавила миссис Смит.
- Нельзя ли попросить немного горячей воды? Мы с миссис Смит легко
приспосабливаемся к любым условиям. Вы о нас "; беспокойтесь. У вас тут
прекрасный бассейн для плавания.
Желая показать, как он глубок, Марта направила свой фонарик на трамплин
и более глубокую часть водоема. Я поспешно отнял у нее фонарик и направил
его луч на ажурную башенку и нависший над пальмами балкон. Наверху уже
горел свет - Жозеф убирал номер.
- Вон там ваши комнаты, - сказал я. - Номер люкс "Джон Барримор".
Прекрасный вид на Порт-о-Пренс - гавань, дворец и собор.
- А Джон Барримор действительно там останавливался? - спросил мистер
Смит. - В этих самых комнатах?
- Меня тогда еще здесь не было, но могу вам показать его счета на
выпивку.
- Какой талант погиб! - печально заметил он.
Меня мучила мысль, что экономия электроэнергии скоро кончится и во всем
Порт-о-Пренсе вспыхнут огни. Иногда свет выключали на три часа, иногда
меньше чем на час, - порядка в этом не было. Уезжая, я сказал Жозефу, что
во время моего отсутствия гостиницу надо вести, как всегда - кто его
знает, а вдруг на несколько дней здесь остановится парочка журналистов
написать репортаж, который они наверняка озаглавят "В Республике
кошмаров". И может быть, для Жозефа "вести гостиницу, как всегда" означало
по-прежнему зажигать фонари в саду и освещать бассейн... Мне не хотелось,
чтобы кандидат в президенты увидел труп, свернувшийся калачиком под
трамплином, - ну хотя бы не в первый же вечер? У меня свои представления о
гостеприимстве. И потом, ведь он же говорил, что у него рекомендательное
письмо к министру социального благоденствия!..
Наконец на дорожке появился Жозеф. Я сказал ему, чтобы он проводил
Смитов в их комнаты, а потом отвез миссис Пинеда в город.
- Наши чемоданы на веранде, - сказала миссис Смит.
- Они уже у вас в номере. Обещаю, что этот мрак скоро кончится. Вы нас
должны извинить, у нас очень бедная страна.
- Когда подумаешь, сколько света жгут зря на Бродвее! - воскликнула
миссис Смит, и, к моей радости, они двинулись к дому. Жозеф освещал им
путь. Я остался у мелкой части бассейна, и теперь, когда мои глаза
привыкли к темноте, я, казалось, различал труп - его можно было принять за
кучку земли"
Марта спросила:
- Что-нибудь не в порядке? - я посветила фонариком мне прямо в лицо.
- Я еще ничего не успел осмотреть. Дай мне на минуту фонарик.
- А почему тебя так долго не было?
Я направил свет фонаря на пальмы, подальше от бассейна, будто
осматривая проводку.
- Я разговаривал с Жозефом. Давай пойдем наверх?
- И опять напоремся на Смитов? Нет, лучше побудем в саду. Смешно, что я
никогда раньше не бывала здесь. У тебя дома.
- Да, мы всегда вели себя осмотрительно.
- Ты меня даже не спросил об Анхеле.
- Извини.
Анхел - ее сын, невыносимый ребенок - тоже был виноват в том, что мы
жили врозь. Слишком толстый для своих лет, с отцовскими глазами, похожими
на коричневые пуговки, он сосал конфеты, замечал то, чего не следовало
замечать, и постоянно предъявлял требования - он требовал от матери
безраздельного внимания. Ее сын, казалось, высасывал из наших отношений с
Мартой нежность так же, как он высасывал жидкую начинку из конфет - долго
и с шумом причмокивая. Этот ребенок был чуть не главной темой наших
разговоров. "Мне пора. Я обещала Анхелу почитать". "Сегодня вечером мы не
увидимся. Анхел хочет пойти в кино". "Дорогой, я так сегодня устала -
Анхел пригласил шесть товарищей к чаю".
- Ну, и как Анхел?
- Он болел. У него был грипп.
- Но сейчас он выздоровел?..
- О да, он выздоровел.
- Пошли.
- Луис меня так рано не ждет. Анхел тоже. Раз уж я здесь... Семь бед -
один ответ.
Я взглянул на часы. Было почти половина девятого.
- Смиты... - пробормотал я.
- Они возятся со своими вещами. Милый, почему ты так волнуешься?
Я беспомощно пробурчал:
- У меня пропало пресс-папье...
- Такое ценное пресс-папье?
- Нет, но если оно пропало, мало ли что еще могло пропасть?
И вдруг повсюду засияли огни. Я взял ее под руку, круто повернул и
повел вверх по дорожке. Мистер Смит вышел на свой балкон и крикнул нам:
- Нельзя ли получить для миссис Смит еще одно одеяло на случай, если
станет прохладно?
- Я скажу, чтобы вам принесли одеяло, но прохладно не станет.
- А знаете, отсюда и правда прекрасный вид.
- Я сейчас погашу фонари в саду, тогда вам будет виднее.
Рубильник находился у меня в кабинете, и мы были уже у двери, когда до
нас снова донесся голос мистера Смита.
- Мистер Браун, а у вас в бассейне кто-то спит.