Гриневич Геннадий. Комедианты

Я не собирался посвящать казначея в свои дела. Побуждения мои были
слишком интимными и слишком серьезными, если можно назвать серьезной
запутанную комедию нашей личной жизни. Он надул еще один capote anglaise
[презерватив (фр.)], и я подумал: "Ей-богу, есть, наверно, какая-то сила,
которая придает всему, что с нами происходит, унизительный характер". В
детстве я верил в христианского бога. Жизнь под его сенью была делом
нешуточным: я видел его карающую длань в каждой трагедии. Я видел его
сквозь lacrimae rerum [мировая скорбь (лат.)], и она так же искажала его
очертания, как шотландские туманы превращают карликов в великанов. А
теперь, когда жизнь подходила к концу, верить в него - да и то не всегда -
мне позволяло только чувство юмора. Жизнь - это комедия, а вовсе не
трагедия, к которой меня готовили, и мне казалось, что всех нас на этом
судне с греческим названием (почему голландская компания дает своим судам
греческие имена?) гонит к смешной развязке какой-то властный шутник. Как
часто я слышал в толпе, выходящей из театра на Бродвее или
Шэфтсбери-авеню: "Ну и смеялся же я... До слез!"
- Что вы думаете о мистере Джонсе? - спросил судовой казначей.
- О майоре Джонсе? Ну, эту заботу я предоставляю вам и капитану.
Было ясно, что с ним тоже советовались. Быть может, моя фамилия Браун
заставляла меня острее воспринимать комедию, которая разыгрывалась вокруг
Джонса.
Я взял огромную сосиску из рыбьего пузыря и спросил:
- А вы когда-нибудь пользуетесь этими штуками по прямому назначению?
Казначей вздохнул:
- Увы, нет. Я уже не в тех годах... Чуть что, в у меня начинается crise
de foie [приступ печени (фр.)]. Стоит мне поволноваться.
Казначей сделал интимное признание и в ответ ожидал от меня того же, а
может быть, капитану требовалось собрать сведения и о моей персоне и
казначей решил, что ему представился случай их получить.
Он спросил:
- Как такой человек, как вы, мог вообще поселиться в Порт-о-Пренсе?
Каким образом вы стали hotelier? Вы совсем не похожи на hotelier. Вы
похожи на... на... - но тут у него не хватило воображения.
Я засмеялся. В вопросе его не было ничего нескромного, но ответ на него
я предпочитал держать про себя.


На другой день капитан оказал нам честь с нами отужинать, его примеру
последовал и главный механик. Мне кажется, между капитаном и главным
механиком всегда существует соперничество - ведь они несут одинаковую
ответственность за судно. И пока капитан столовался отдельно, главный
механик тоже нас избегал. А сегодня они оба, как равные, сидели под
сомнительными воздушными шарами - один во главе стола, другой в
противоположном его конце. В знак прощания подали лишнее блюдо, и все
пассажиры, за исключением Смитов, пили шампанское.
Казначей вел себя в присутствии начальства необычайно сдержанно
(по-моему, ему очень хотелось уйти в темноту на мостик к первому помощнику
и подышать на свободе свежим морским воздухом), а капитан и главный
механик тоже были слегка подавлены торжественностью обстановки и словно
священнодействовали. Миссис Смит сидела по правую руку от капитана, я - по
левую, но присутствие Джонса мешало нам свободно разговаривать. Меню тоже
не помогало веселью - по случаю торжества голландцы дали волю своему
пристрастию к жирным мясным блюдам, и тарелка миссис Смит то и дело
попрекала нас своей пустотой. Впрочем, Смиты навезли с собой из
Соединенных Штатов множество каких-то бутылок и банок, которые всегда
обозначали их места за столом, как буйки на реке. Очевидно, они считали,
что поступаются своими принципами, когда пьют такую подозрительную смесь,
как кока-кола, и сегодня, попросив горячей воды, готовили свои собственные
напитки.
- Я слышал, что после ужина нас ждет какое-то представление, - уныло
сказал капитан.
- Нас тут немного, - пояснил казначей, - но мы с майором Джонсом
решили, что надо как-то отметить прощальный вечер. Конечно, наш кухонный
оркестр что-нибудь сыграет, и мистер Бэкстер обещал нам кое-что
изобразить...
Мы с миссис Смит обменялись недоуменным взглядом. Какой еще мистер
Бэкстер? Неужели у нас на пароходе кто-то едет зайцем?
- Я попросил мистера Фернандеса поддержать нас, и он охотно согласился,
- с жаром продолжал казначей. - А на прощание мы споем "Олд Лэнг Сайн"
[шотландская песня на слова Р.Бернса (в переводе С.Маршака "Застольная" -
"Забыть ли прежнюю любовь в дружбу прежних дней")] в честь наших
пассажиров англосаксонского происхождения.
Нас во второй раз обнесли жареной уткой, и Смиты, чтобы составить нам
компанию, положили себе на тарелки что-то из своих баночек и скляночек.
- Простите, миссис Смит, - не выдержал капитан, - что вы пьете?
- Бармин с горячей водой, - сообщила ему миссис Смит. - Муж
предпочитает по вечерам истрол. А иногда - векон! Ему кажется, что бармин
действует на него возбуждающе.
Капитан кинул испуганный взгляд на тарелку миссис Смит и отрезал себе
кусок утки. Я спросил:
- А что вы едите, миссис Смит? - Мне хотелось, чтобы капитан
почувствовал комизм положения.
- Ну уж вам ли это не знать, мистер Браун! Вы же видели, я ем это
каждый вечер, в одно и то же время. Питательную кашицу из бересты, -
пояснила она капитану.
Он положил нож и вилку, отодвинул от себя тарелку да так и остался
сидеть, понурив голову. Сначала я подумал, что он произносит
благодарственную молитву, но, по-видимому, он просто боролся с тошнотой.
- Я закушу орехолином, - сказала миссис Смит, - если у вас не найдется
кефира.
Капитан хрипло откашлялся, отвел от нее глаза и оглядел стол; он
содрогнулся, увидев мистера Смита, который ковырял вилкой сухие коричневые
зерна, и перевел суровый взгляд на безобидного мистера Фернандеса, словно
тот был за все это в ответе. Потом он объявил официальным тоном:
- Завтра во второй половине дня мы прибываем, надеюсь, к четырем часам
мы уже будем на месте. Советую побыстрее пройти таможенный досмотр, в
городе обычно выключают свет около половины седьмого.
- Почему? - спросила миссис Смит. - Наверно, это всем неудобно.
- Из соображений экономии, - сказал капитан и добавил: - Сегодня по
радио передавали не очень веселые новости. Сообщают, что повстанцы перешли
границу Доминиканской Республики. Правительство утверждает, будто в
Порт-о-Пренсе спокойно, но я советую тем из вас, кто там останется,
поддерживать как можно более тесную связь со своими консульствами. Я
получил приказ быстро ссадить пассажиров и сразу же плыть в Санто-Доминго.
Задерживаться для приемки груза я не буду.
- Кажется, детка, нас там ждут беспорядки, - сказал мистер Смит со
своего конца стола и проглотил еще ложку какого-то вещества, вероятно
фромента - блюда, о котором он мне рассказывал за обедом.
- Нам не впервой, - с мрачным удовлетворением ответила миссис Смит.
Вошел матрос с каким-то сообщением для капитана; когда он открыл дверь,
порыв ветра закачал в кают-компании презервативы; от трения друг о друга
они издавали жалобный писк. Капитан сказал:
- Прошу меня извинить. Ничего не поделаешь, долг зовет. Желаю хорошо
провести вечер.
Но я заподозрил, что эта сцена была заранее подготовлена: капитан -
человек необщительный, и миссис Смит действовала ему на нервы. Вслед за
ним, словно боясь оставить судно на попечение капитана, поднялся и старший
механик.
Когда начальство удалилось, казначей, которого стесняло его
присутствие, стал потчевать нас едой и питьем. (Даже Смиты - правда, после
больших колебаний - "Я ведь совсем не лакомка", - заявила миссис Смит, -
положили себе по второй порции орехолина.) Подали сладкий ликер, которым,
как объяснил казначей, "угощало пароходное общество", и мысль о бесплатном
ликере с новой силой пробудила у всех у нас - за исключением, конечно,
Смитов - жажду, даже у фармацевта, хотя он и поглядывал на свою рюмку с
тревогой, словно ее зеленый цвет был сигналом бедствия. Когда мы наконец
перешли в салон, на каждом кресле лежала программа.
Казначей весело закричал:
- Выше голову! - и стал негромко похлопывать ладонями по своим пухлым
коленкам. Вошел оркестр под управлением кока - тощего парня с румяными от
жара плиты щеками, в поварском колпаке. Оркестранты несли кастрюли,
сковородки, ложки и ножи; для того чтобы изображать скрежет, была
мясорубка, а шеф-повар размахивал вместо дирижерской палочки вилкой для
поджаривания гренков. Первый музыкальный номер назывался "Ноктюрн", за ним
следовала "Chanson d'amour" [песня любви (фр.)], которую спел сам кок
приятным и не очень верным голосом: "Automne, tendresse, feuilles mortes"
[осень, нежность, увядшие листья (фр.)], - я уловил лишь несколько
грустных слов, потому что остальные заглушали гулкие удары ложкой по
кастрюле. Мистер и миссис Смит сидели на диване, держась за руки, колени
ее были покрыты пледом; коммивояжер задумчиво наклонился вперед, глядя на
тощего певца; может быть, в нем говорил профессиональный интерес, и он
размышлял, какое из его лекарств могло тут помочь. Что касается мистера
Фернандеса, он сидел отдельно от всех и время от времени что-то записывал
в книжечку. Джонс торчал за спиной казначея, иногда к нему наклонялся и
что-то шептал на ухо. Он сиял от удовольствия, будто все это он придумал,
и, хлопая исполнителям, словно бы аплодировал самому себе. Поглядев на
меня, он подмигнул, как бы говоря: "Погодите, то ли еще будет! Вы не
знаете, какой я выдумщик! Потом пойдут номера почище!"
Я собирался, когда кончится песня, уйти к себе, но поведение Джонса
пробудило во мне любопытство. Коммивояжер исчез, я вспомнил, что ему давно
пора спать. Джонс подозвал дирижера оркестра на совещание; к ним подошел и
главный ударник, держа под мышкой большую медную сковородку. Я взглянул на
программу и прочел, что следующим номером должен быть драматический
монолог в исполнении мистера Дж.Бэкстера.
- Очень интересное исполнение, - сказал мистер Смит. - Как ты находишь,
детка?
- Во всяком случае, они нашли более достойное применение кастрюлькам,
чем жарить в них эту несчастную утку, - сказала миссис Смит; видно,
страсти в ней еще не улеглись, несмотря на строгую диету.
- Он хорошо пел, правда, мистер Фернандес?
- Да, - сказал мистер Фернандес и пососал кончик карандаша.
Вошел фармацевт в стальном шлеме - оказывается, он не лег спать, а
переоделся в синие джинсы и сунул в рот свисток.
- Значит, это он - мистер Бэкстер, - с облегчением сказала миссис Смит.
По-моему, она терпеть не могла таинственности; ей хотелось, чтобы на всех
персонажах человеческой комедии были такие же четкие этикетки, как на
снадобьях мистера Бэкстера или на бутылке бармина. Фармацевт, конечно, мог
позаимствовать джинсы у любого матроса, но интересно, где он добыл
стальной шлем?
Он дал свисток, требуя тишины, хотя разговаривала одна миссис Смит.
- Драматический монолог "Патруль гражданской обороны", - объявил он.
К его явному неудовольствию, один из оркестрантов изобразил сигнал
воздушной тревоги.
- Браво! - воскликнул Джонс.
- Вы должны были меня предупредить, - сказал Бэкстер. - А теперь я
сбился.
Его снова прервал рокот отдаленной стрельбы, исполненный на сковородке.
- А что это, по-вашему, должно означать? - сердито спросил мистер
Бэкстер.
- Орудия в устье Темзы.
- Вы мешаете мне произносить текст, мистер Джонс.
- Действуйте, - сказал Джонс. - Увертюра кончена. Атмосфера воссоздана.
Лондон, 1940 год.
Мистер Бэкстер кинул на него грустный, обиженный взгляд и снова
объявил:
- Драматический монолог "Патруль гражданской обороны", автор - боец
гражданской обороны Икс. - И, прикрыв ладонью глаза, словно предохраняясь
от осколков стекла, начал декламировать:

Прожектора осветили Юстон, Сент-Панкрас
И старую, любимую Тоттенхем-роуд тоже,
И показалось одинокому бойцу,
Что его тень на облако похожа.

Орудия били в Гайд-парке,
Когда взрыв первой бомбы раздался,
И боец погрозил кулаком небу,
Он над славой Гитлера насмехался.

Лондон будет стоять, и собор святого Павла будет стоять,
И за каждую смерть, за любую утрату
Немцы будут проклятия посылать
Своему фюреру бесноватому.

Бомба попала в Мейплс, Гауар-стрит разбита в дым,
Пиккадилли горит, но все прекрасно!
Мы поджарим хлебный паек и гренки съедим,
Потому что блицкриг на Пэлл-Мэлл не удался.

Мистер Бэкстер засвистел в свой свисток, вытянулся по стойке смирно и
произнес:
- Прозвучал отбой!
- И давно пора, - заметила миссис Смит.
Мистер Фернандес взволнованно воскликнул:
- Нет, нет. Ох, нет, сэр.
За исключением миссис Смит, все остальные явно считали, что любое
выступление теперь может только испортить дело.
- Сейчас в самый раз выпить еще шампанского, - сказал Джонс. - Стюард!
Оркестр, за исключением дирижера, который остался по просьбе Джонса,
отправился к себе в камбуз.
- Шампанским угощаю я, - заявил Джонс. - А вы заслужили свой бокал, как
никто.
Мистер Бэкстер вдруг сел рядом со мной и задрожал всем телом. Рука его
нервно постукивала по столу.
- Не обращайте на меня внимания, - сказал он, - со мной это всегда
бывает. Сценическое волнение приходит потом. Как, по-вашему, меня хорошо
принимали?
- Очень. А где вы добыли стальной шлем?
- Я всегда вожу его вместе с другими сувенирами в дорожном сундуке. Сам
не знаю, почему не могу с ним расстаться. Наверно, и вы тоже... храните
какие-то памятки. - Он был прав, и, хотя мои сувениры были куда
портативнее стального шлема, они были так же бесполезны: фотографии,
старая открытка, давняя квитанция на членский взнос в ночной клуб возле
Риджент-стрит, разовый входной билет в казино Монте-Карло. У меня в
бумажнике, наверно, нашлось бы с полдюжины таких сувениров. - А джинсы я
одолжил у второго помощника, но, к сожалению, у них заграничный покрой.
- Дайте я вам налью. У вас еще дрожат руки.
- Вам в самом деле понравилось стихотворение?
- Очень живо описано.
- Тогда я открою вам то, что никому до сих пор не говорил. Я и есть тот
самый боец противовоздушной обороны Икс. Я сам все это написал. После
майского блица 1941 года.
- А вы вообще-то писали стихи?
- Никогда, сэр. Хотя нет, еще одно написал, о похоронах ребенка.
- А теперь, господа, - провозгласил казначей, - взгляните на ваши
программы, и вы увидите, что нас сейчас ожидает оригинальный номер,
обещанный нам мистером Фернандесом.
Номер и правда оказался оригинальным, потому что мистер Фернандес так
же неожиданно разрыдался, как мистер Бэкстер стал дрожать. Может, он выпил
слишком много шампанского? Или его взволновала декламация мистера
Бэкстера? В этом я сомневался, так как он, по-видимому, не владел
английским языком, если не считать "да" и "нет". Но сейчас он плакал,
выпрямившись на стуле; он плакал с большим достоинством, и я подумал:
"Никогда раньше не видел, как цветные плачут". Я видел, как они смеются,
сердятся, боятся, но никогда не видел, чтобы их так одолевало горе, как
этого человека. Мы молча глядели на него: никто из нас не мог ему помочь -
мы не умели с ним общаться. Его тело содрогалось, словно в такт вибрации
судовых двигателей, и я подумал, что нам в конце концов куда более
подобает так въезжать в темную республику, чем с пением и музыкой. Всем
нам найдется там что оплакивать.
И тогда я впервые увидел Смитов с самой лучшей их стороны. Мне было
неприятно, как миссис Смит обрезала бедного Бэкстера - впрочем, все стихи
о войне, вероятно, оскорбительны, - но она одна из всех нас кинулась на
помощь мистеру Фернандесу, села возле него, не говоря ни слова, и взяла
его руку в свою, а другой стала гладить его розовую ладонь. Она утешала
его, как мать утешает своего ребенка среди чужих. Мистер Смит пошел за ней
следом, сел по другую руку от мистера Фернандеса, и они втроем образовали
отдельную группу. Миссис Смит тихонько прищелкивала языком, словно это и в
самом деле было ее дитя, и мистер Фернандес так же внезапно перестал
плакать, как и начал. Он встал, поднес старую, шершавую руку миссис Смит к
губам и быстро вышел из салона.
- Господи! - воскликнул Бэкстер. - Как, по-вашему, почему...
- Странно, - сказал казначей. - В высшей степени странно.
- Жаль, испортил нам настроение, - посетовал Джонс.
Он поднял бутылку шампанского, но она была пуста, и ему пришлось
поставить ее обратно. Дирижер взял свою вилку для поджаривания гренков и
отправился на кухню.
- У бедняги, видно, какое-то горе, - сказала миссис Смит, других
объяснений и не требовалось, и она посмотрела на свою руку, словно ожидала
увидеть на коже отпечаток полных губ мистера Фернандеса.
- Да, настроение вконец испорчено, - повторил Джонс.
- Если нет возражений, - сказал мистер Смит, - я предложил бы закончить
наш вечер пением "Олд Лэнг Сайн". Скоро полночь. Я бы не хотел, чтобы
мистер Фернандес там, в одиночестве у себя внизу, подумал, что мы
продолжаем... резвиться.
Я бы вряд ли определил этим словом то, чем мы до сих пор занимались, но
в принципе я был с ним согласен. Оркестр ушел, и аккомпанировать нам было
некому, но мистер Джонс сел за рояль и довольно верно подобрал эту ужасную
мелодию. Мы как-то смущенно взялись за руки и запели. Без кока, Джонса и
мистера Фернандеса хоровод наш был совсем невелик. Мы едва ли успели
познать "дружбу прежних дней", а чаши у нас уже были пусты.


Полночь давно миновала, когда Джонс постучался ко мне в каюту. Я
просматривал бумаги, чтобы уничтожить те, которые могли бы вызвать
неудовольствие властей, - например, у меня хранилась переписка о продаже
моей гостиницы, и там встречались опасные ссылки на политическое
положение. Я был погружен в свои мысли и нервно вздрогнул, услышав его
стук, словно я был уже там, в Гаити, и за дверью стоял какой-нибудь
тонтон-макут.
- Я вас не разбудил? - спросил Джонс.
- Да нет, я еще не ложился.
- Мне обидно за сегодняшний вечер, он прошел не так, как мне хотелось
бы. Конечно, возможности были ограниченные. Знаете, в прощальную ночь на
море я испытываю всегда какое-то особое чувство - ведь, может, никогда
больше не встретимся. Как в ночь под Новый год, когда хочешь получше
проститься с непутевым стариком. Вы верите, что бывает счастливая смерть?
Мне было не по себе, когда этот черномазый плакал. Словно он что-то
увидел. Наперед. Я, конечно, человек неверующий. - Он испытующе на меня
поглядел. - По-моему, и вы тоже.
У меня было впечатление, что он пришел ко мне неспроста - не только для
того, чтобы выразить свое огорчение по поводу испорченного вечера, а,
скорей всего, чтобы о чем-то попросить или задать какой-то вопрос. Если бы
он мог мне угрожать, я бы даже заподозрил, что он пришел с этой целью. Он
выставлял напоказ свою неблагонадежность, как чересчур пестрый костюм, и,
казалось, кичился ею, словно говоря: берите меня таким, какой я есть... Он
продолжал:
- Казначей уверяет, будто у вас и в самом деле есть гостиница...
- А вы в этом сомневались?
- Как сказать? Но вам это как-то не идет. Мы ведь не всегда правильно
указываем данные у себя в паспорте, - объяснил он ласковым, рассудительным
тоном.
- А что написано в вашем паспорте?
- Директор акционерного общества. И это чистая правда, в каком-то
смысле, - признался он.
- Весьма неопределенно.
- Ну, а что написано в вашем?
- Коммерсант.
- Это еще неопределеннее, - с торжеством отпарировал он.
Наши отношения в то недолгое время, пока они длились, были похожи на
взаимный еле-еле прикрытый допрос; мы придирались к мелким неточностям,
хотя в главном делали вид, будто друг другу верим. Думаю, что те из нас,
кто провел большую часть своей жизни в притворстве - все равно, перед
женщиной, перед партнером, даже перед самим собой, - могут быстро вывести
друг друга на чистую воду. Мы с Джонсом многое узнали Друг про друга, пока
не расстались, - ведь все же по мелочам говоришь правду, когда можно.
Иногда это облегчает жизнь.
- Вы жили в Порт-о-Пренсе, - сказал он. - Значит, вы должны знать
тамошнее начальство?
- Начальство приходит и уходит.
- Ну, хотя бы военных?
- Их там больше нет. Папа-Док не доверяет армии. Начальник штаба, как я
слышал, прячется в посольстве Венесуэлы. Генерал в безопасности - убежал в
Санто-Доминго. Несколько полковников скрываются в доминиканском
посольстве, а три полковника и два майора - в тюрьме, если они еще живы. У
вас к кому-нибудь из них рекомендательные письма?
- Не совсем, - сказал он, но вид у него был встревоженный.
- Лучше не предъявлять рекомендательных писем, пока не удостоверишься,
что адресат еще жив.
- У меня записочка от генерального консула Гаити в Нью-Йорке с
рекомендацией...
- Помните, что вы уже три дня в море. За это время многое могло
случиться. Генеральный консул мог попросить политического убежища...
Он произнес тем же тоном, что и казначей:
- Не понимаю, что вас-то заставляет ехать обратно, если там такая
обстановка.
Сказать правду было легче, чем соврать, да и час был уже поздний.
- Оказалось, что я скучаю по тем местам. Спокойное существование может
надоесть не меньше, чем опасность.
- Да вот и я думал, что по горло сыт опасностями, пережитыми на войне.
- В какой вы были части?
Он осклабился: я слишком открыто показал свои карты.
- Я ведь и тогда был непоседой, - сказал он. - Переходил с места на
место. Скажите, а наш посол - что он за птица?
- У нас его вообще нет. Выслали больше года назад.
- Ну, а поверенный в делах?
- Делает, что может. И когда может.
- Да, мы, видно, плывем в чудную страну.
Он подошел к иллюминатору, словно надеялся разглядеть эту страну сквозь
последние двести миль морского простора, но там ничего не было видно,
кроме света, падавшего из каюты; он лежал на поверхности темной воды, как
желтое масло.
- Уже не тот рай для туристов, что раньше?
- Нет. Никакого рая там, в сущности, и не было.
- Но, может быть, там найдется какое-нибудь дело для человека с
воображением?
- Это зависит...
- От чего?
- От того, есть ли у вас совесть.
- Совесть? - Он глядел в темноту ночи и как будто спокойно взвешивал
мой вопрос. - Да как сказать... совесть обходится недешево... А как,
по-вашему, отчего плакал этот негр?
- Понятия не имею.
- Странный был вечер. Надеюсь, в следующий раз все пойдет удачнее.
- В следующий раз?
- Я думал о встрече Нового года. Где бы мы в это время ни были. - Он
отошел от иллюминатора. - Что ж, пора на боковую. А Смит, по-вашему, чего
крутит?
- Чего же ему крутить?
- Может, вы и правы. Не обращайте внимания. Ну, я пошел. Плавание
кончено. Никуда от этого не денешься. - И он добавил, взявшись за дверную
ручку: - Я хотел вас всех повеселить, да не очень-то у меня это
получилось. Ладно, пойду спать. Утро вечера мудренее. Так я считаю.

2

Я не питал чересчур радужных надежд, возвращаясь в страну, где царили
страх и отчаяние, и все же, когда "Медея" входила в порт, вид знакомых
мест меня обрадовал. Огромная махина Кенскоффа, навалившаяся на город,
была, как всегда, наполовину в тени; новые здания возле порта, возведенные
для международной выставки в так называемом современном стиле,
поблескивали стеклами в лучах заходящего солнца. Прямо на меня смотрел
каменный Колумб - здесь мы с Мартой назначали по ночам свидания, пока
комендантский час не запирал нас в разных тюрьмах: меня в моей гостинице,
ее в посольстве; мы не могли даже поговорить по телефону, - он не работал.
Марта, бывало, сидела, в темноте в машине своего мужа и сигналила мне
фарами, услышав шум мотора моего "хамбера". Интересно, нашла ли она за
этот месяц - после того, как отменили комендантский час, - другое место
свиданий и с кем? В том, что она нашла мне заместителя, я не сомневался. В
наши дни на верность рассчитывать не приходится.
Я был поглощен таким множеством нелегких дум, что совсем забыл о своих
спутниках. Никаких вестей для меня из английского посольства не было, и я
мог надеяться, что пока все обстоит благополучно. В иммиграционном пункте
и на таможне царила обычная неразбериха. В порт прибыло только наше судно,
однако под навесом собралось много народу: носильщики, шоферы такси, у
которых неделями не бывало пассажиров, полиция, случайно забредший
тонтон-макут в черных очках и мягкой шляпе и нищие, толпы нищих. Они
просачивались в любую щель, как вода во время дождей. Какой-то безногий
сидел под таможенной стойкой, как кролик в клетке, и молча протягивал
руку.
Ко мне сквозь толпу пробиралась знакомая фигура. Обычно он болтался на
аэродроме, и я не ожидал встретить его здесь. Это был журналист, которого
все звали Пьер Малыш, - метис в этой стране, где полукровки - аристократы,
ожидающие своей очереди на гильотину. Кое-кто считал, что он связан с
тонтонами, иначе как бы ему до сих пор удавалось избежать побоев, а то и
чего-нибудь похуже? Однако в его светской хронике иногда попадались
сатирические выпады - он все же был не лишен отваги, может быть, он
рассчитывал, что полиция не читает между строк.
Он схватил меня за руки, словно мы были закадычными друзьями, и
заговорил по-английски:
- Да это же мистер Браун, сам мистер Браун!
- Как поживаете, Пьер Малыш?
Он захихикал, стоя на носках остроносых туфель: Пьер был совсем
маленького роста. Вот таким веселым я его и помнил, - он вечно смеялся.
Его забавляло все, даже когда у него спрашивали, который час. Он был очень
подвижен, и казалось, что он раскачивается от хохота, как мартышка на
лиане. Я был уверен, что, когда настанет его час - а он должен был настать
при том рискованном, вызывающем образе жизни, какой он вел, - Пьер Малыш
засмеется в лицо палачу, как, говорят, смеются китайцы.
- Рад вас видеть, мистер Браун. Как там - сверкают огни Бродвея?
Мэрилин Монро, разливанное море виски, кабачки?.. - Он слегка отстал от