Гриневич Геннадий. Комедианты

Филипо.
Джонс захотел непременно пожать мне руку. При трезвом свете дня
симпатия, которую я к нему почувствовал, быстро улетучивалась. Я снова
подумал о Марте и, словно читая мои мысли, он сказал:
- Передайте сердечный привет Марте, когда ее увидите. Луису и Анхелу,
конечно, тоже.
- А Мошке?
- Мне там было хорошо, - сказал он. - Как у родных.
Я пошел мимо длинной вереницы могил вниз, к дороге. Я не рожден для
maquis [маки, партизаны (фр.)] и был неосторожен. Меня занимало одно:
солгала Марта или нет? За кладбищенской стеной стоял вездеход, но вид его
сперва не нарушил течения моих мыслей. Потом я остановился и застыл. Было
еще слишком темно, чтобы разглядеть, кто сидит за рулем, но я уже знал,
что сейчас произойдет.
Голос Конкассера просипел:
- Стой на месте. Не шевелись. Ни шагу.
Он вылез из вездехода, а за ним показался и толстый шофер с золотыми
зубами. Даже в предрассветной мгле он не расставался с черными очками,
заменявшими ему мундир. Автомат старого образца был направлен мне в грудь.
- Где майор Джонс? - прошептал Конкассер.
- Джонс? - переспросил я так громко, как только смел. - Откуда я знаю?
У меня сломалась машина. Я получил пропуск в Ле-Ке. Вы же это знаете.
- Говори тише. Я отвезу тебя и майора Джонса назад, в Порт-о-Пренс.
Надеюсь, живьем. Президенту это будет приятнее. А мне надо помириться с
президентом.
- Вы говорите глупости. Вы же видели мою машину на дороге. Я ехал в...
- Да, да, видел. Я знал, что ее увижу. - Автомат дернулся у него в
руках и нацелился куда-то влево. Я от этого ничуть не выиграл: шофер
держал меня на мушке револьвера. - Выходи вперед, - приказал Конкассер. Я
сделал шаг вперед, но он прикрикнул: - Не ты! Майор Джонс.
Я обернулся и увидел, что за моей спиной стоит Джонс. В руке он держал
бутылку с остатками виски.
- Идиот, - сказал я. - Какого черта вы сюда полезли?
- Извините. Я подумал, может, вам захочется выпить, чтобы скоротать
время.
- Лезь в машину, - сказал мне Конкассер.
Я повиновался. Он подошел к Джонсу и ударил его по лицу.
- Мошенник, - сказал он.
- Там хватило бы и на вас, - сказал Джонс, и Конкассер ударил его
снова.
Шофер стоял и смотрел на нас. Уже рассвело, и было видно, как сверкают
в улыбке его золотые зубы.
- Садись рядом со своим дружком, - приказал Конкассер. И пока шофер
держал нас на прицеле, Конкассер повернулся и зашагал к машине.
Если громкий звук раздается близко, он почти не слышен: я скорее
почувствовал дрожь в барабанных перепонках, чем услышал выстрелы и увидел,
как Конкассер свалился навзничь, точно от удара невидимого кулака; шофер
упал ничком; кусочек кладбищенской стены взлетел на воздух и долгое время
спустя с легким щелчком ударялся о землю. Из хижины появился Филипо, за
ним ковылял Жозеф. У них были автоматы того же образца, что и у
Конкассера. Черные очки Конкассера валялись посреди дороги. Филипо
раздавил их каблуком, но труп не выразил неудовольствия.
- Шофера я предоставил Жозефу, - сказал Филипо.
Жозеф склонился над шофером и что-то мудрил с его зубами.
- Надо быстро уходить, - сказал Филипо. - В Акене, наверно, слышали
выстрелы. Где майор Джонс?
- Он пошел на кладбище, - сообщил Жозеф.
- Наверно, за рюкзаком, - сказал я.
- Поторопите его.
Я прошел между серыми домиками к тому месту, где мы провели ночь. Джонс
был там, он стоял рядом с могилой на коленях, словно молился, но
повернутое ко мне лицо его было болезненно-зеленоватого цвета. Его
вырвало.
- Извините, старик, - сказал он. - С каждым бывает. Пожалуйста, не
говорите им, но я никогда не видел, как умирают люди.

4

Я проехал не один километр вдоль проволочного забора, прежде чем
обнаружил ворота. В Санто-Доминго мистер Фернандес взял для меня напрокат
со скидкой маленькую спортивную машину, наверно, слишком легкомысленную
для такой поездки, и я запасся личной рекомендацией мистера Смита. Я
выехал из Санто-Доминго после обеда, а сейчас уже садилось солнце; в те
дни в Доминиканской Республике не было застав на дорогах и все дышало
миром - военная хунта еще себя не показала, американская морская пехота
еще не высадилась. Полдороги я проехал по широкой автостраде, где машины
проносились мимо со скоростью сто миль в час. Ощущение покоя было особенно
острым после произвола и насилия, царивших в Гаити, - оно казалось куда
более далеким, чем на самом деле, ведь нас разделяло всего несколько сот
километров. Никто не останавливал меня, чтобы проверить документы.
Я доехал до ворот в ограде, они были заперты. Негр в стальной каске и
синем комбинезоне по ту сторону проволоки спросил, что мне здесь нужно. Я
сказал, что хочу повидать мистера Шюйлера Уилсона.
- Предъявите пропуск, - потребовал он, и я почувствовал, что меня
отбросили назад, туда, откуда я бежал.
- Он меня ждет.
Негр пошел в караулку, и я увидел, что он говорит по телефону (я уже
забыл, что телефон может работать). Потом он отпер ворота и дал мне
значок, сказав, что я не должен его снимать, пока нахожусь на территории
рудников. Я могу доехать до следующего заграждения. И я проехал немалое
расстояние вдоль тихого синего Карибского моря, мимо небольшой посадочной
площадки с ветроуказателем, повернутым в сторону Гаити, и мимо пристани,
где не было лодок. Все вокруг было припорошено красной бокситной пылью.
Наконец я добрался до следующих ворот, перекрывавших дорогу, и до
следующего негра в металлической каске. Он взглянул на мой значок, снова
спросил мою фамилию и зачем я приехал и опять позвонил по телефону. Потом
он велел мне подождать. За мной приедут. Я ждал десять минут.
- А у вас что, Пентагон? Или Центральное разведывательное управление? -
спросил я стражника.
Он не ответил. Наверно, ему запретили разговаривать. Я был рад, что у
него хоть нет револьвера. Потом подъехал мотоцикл с белым мотоциклистом в
металлической каске. Он почти не говорил по-английски - а я по-испански -
и знаком предложил мне следовать за его мотоциклом. Мы проехали еще
несколько километров красной земли и синего моря, прежде чем добрались до
первых административных зданий - прямоугольников из бетона и стекла, где
не видно было ни души. Дальше показалась роскошная стоянка передвижных
фургончиков, где дети в костюмчиках космонавтов играли с космическими
ракетами. Из окон выглядывали женщины, хлопотавшие у кухонных плит, и
пахло стряпней. Наконец мы остановились перед большим стеклянным зданием.
Лестница, широкая, как в парламенте, вела на террасу с шезлонгами. Наверху
стоял большой толстый человек с невыразительным лицом, гладким, как
мрамор. Его можно было принять за мэра, готового вручить ключи от города.
- Мистер Браун?
- Мистер Шюйлер Уилсон?
Он угрюмо на меня поглядел. Может, я неправильно произнес его имя? А
может, ему не понравилась моя спортивная машина?
- Выпейте стаканчик кока-колы, - неприветливо предложил он и жестом
указал на один из шезлонгов.
- А виски у вас не найдется?
- Посмотрим, - сказал он без особого удовольствия и удалился в большое
стеклянное здание, оставив меня одного.
Я почувствовал, что мной остались недовольны. По-видимому, виски
полагалось только приезжим директорам и руководящим политическим деятелям.
Я же был только потенциальным управляющим рестораном, нанимавшимся на
работу. Однако он принес мне виски, держа в другой руке как наглядный
упрек стакан кока-колы.
- Вам писал обо мне мистер Смит, - сказал я.
Я едва удержался, чтобы не добавить: кандидат в президенты.
- Да. Откуда вы друг друга знаете?
- Он жил у меня в гостинице в Порт-о-Пренсе.
- Верно. - По-видимому, мистер Шюйлер Уилсон сопоставлял факты, чтобы
выяснить, не соврал ли один из нас. - Вы не вегетарианец?
- Нет.
- А то наши парни предпочитают бифштекс с жареной картошкой.
Я отпил немного виски - оно было так сильно разбавлено содовой, что
почти не чувствовалось. Мистер Шюйлер Уилсон не спускал с меня глаз,
словно ему было жаль каждой капли. Я все больше и больше чувствовал, что
работы мне здесь не видать.
- Есть у вас опыт в ресторанном деле?
- Ну, еще месяц назад мне принадлежала гостиница в Гаити. А прежде я
работал в "Трокадеро" в Лондоне и, - добавил я старую ложь, - в Париже, у
Фуке.
- У вас есть рекомендации?
- Не могу же я написать самому себе рекомендацию! Я уже много лет сам
себе хозяин.
- Ваш мистер Смит немножко псих, а?
- Мне он нравится.
- Его жена вам рассказывала, что он даже выставлял свою кандидатуру в
президенты? От вегетарианцев.
Мистер Шюйлер Уилсон захохотал. Это был злой, невеселый смех, похожий
ка урчание притаившегося зверя.
- По-моему, это была просто пропаганда своих взглядов.
- Я против всякой пропаганды. Нам тут подсовывали листовки под
проволоку. Пытались подобраться к нашим людям. Но мы им хорошо платим.
Хорошо кормим. Что вас заставило уехать из Гаити?
- Неприятности с властями. Я помог одному англичанину бежать из
Порт-о-Пренса. Он спасался от тонтон-макутов.
- Это еще что такое?
Мы находились меньше чем в трехстах километрах от Порт-о-Пренса;
странно, что он задал такой вопрос, но, должно быть, в газетах, которые он
читает, давно ничего не писали о тонтон-макутах.
- Тайная полиция, - пояснил я.
- Вы-то сами как сюда попали?
- Его друзья помогли мне перебраться через границу.
За этой краткой справкой скрывались две недели изнурительной усталости
и неудач.
- Какие там еще друзья?.
- Повстанцы.
- Вы хотите сказать, коммунисты?
Он допрашивал меня с таким пристрастием, словно я нанимался агентом в
Центральное разведывательное управление, а не директором ресторана на
рудники. Я слегка вспылил:
- Не все повстанцы коммунисты, пока их ими не сделают.
Мой гнев позабавил мистера Шюйлера Уилсона. Впервые он улыбнулся; это
была самодовольная улыбка, словно он путем ловких расспросов разоблачил
нечто такое, что я хотел утаить.
- Вы большой специалист, - сказал он.
- Специалист?
- Ну да, имели собственную гостиницу, работали в этом, как его -
парижском ресторане. Думаю, вам у нас не понравится. Нам нужна простая
американская кухня, без всяких фокусов. - Мистер Шюйлер Уилсон встал,
давая понять, что беседа окончена. Он с нетерпением смотрел, как я допиваю
виски, а потом, не подавая руки, сказал: - Рад был познакомиться, значок
сдайте у ворот.
Я проехал мимо частного аэродрома и частной гавани. Сдал свой значок;
это напомнило мне о том, как сдаешь разрешение на въезд иммиграционным
властям в Айдлуайлде [аэропорт в Нью-Йорке].


Я поехал в гостиницу "Эмбассадор" на окраине Санто-Доминго, где
остановился мистер Смит. Здешняя обстановка как-то не гармонировала с ним,
или так мне по крайней мере казалось. Я привык видеть его сутулую фигуру,
кроткое скромное лицо и беспорядочную копну седых волос среди окружавшей
его нищеты. А в этом огромном сверкающем зале сидели мужчины, вооруженные
вместо револьвера кошельком, а если они и носили темные очки, то лишь для
того, чтобы предохранить глаза от яркого света. Трещали игорные машины, и
из казино доносились возгласы крупье. Здесь у всех были деньги. Нищету
убрали подальше: вниз, в город. Какая-то девушка в бикини шла из бассейна,
накинув яркий купальный халат. Она спросила у портье, не приехал ли мистер
Хохструдель-младший. "Мистер Уилбур К.Хохструдель", - пояснила она. Портье
ответил: "Пока нет, но мистеру Хохструделю заказан номер".
Я попросил передать мистеру Смиту, что я внизу, и сел. Мужчины за
средним столом пили ромовый пунш, и я вспомнил Жозефа. Он готовил ромовый
пунш лучше, чем подавали здесь, и я почувствовал, как скучаю по Жозефу.
У Филипо я провел только сутки. Он был со мной сдержанно вежлив, но это
был совсем не тот человек, которого я знал раньше. Когда-то я был ему
нужен, чтобы слушать его стихи, написанные под Бодлера, но я был слишком
стар, чтобы воевать. Теперь ему нужен был Джонс, и он искал только
общества Джонса. С ним скрывалось девять человек, а если послушать его
разговоры с Джонсом, можно было подумать, что он командует по крайней мере
батальоном. Джонс слушал с умным видом и помалкивал, но в ту ночь я
проснулся и услышал, как он говорит:
- Вам надо о себе заявить, а для этого занять позиции не слишком далеко
от границы, чтобы туда могли приехать журналисты. Тогда вы добьетесь
признания...
Неужели, сидя в этой дыре среди скал (а им приходится, как мне сказали,
каждый день отыскивать новую дыру), они уже подумывали о временном
правительстве? У них было три автомата старого образца, захваченные в
полицейском участке, - вероятно, эти автоматы впервые были пущены в дело
еще при Аль-Капоне, несколько винтовок времен первой мировой войны,
дробовик, два револьвера, а у одного из партизан было только мачете...
Джонс добавил, как старый вояка:
- Такая война требует прежде всего хитрости, не меньше, чем от жулья.
Был у нас верный способ надувать япошек...
Он так и не стал владельцем гольф-клуба, но, по-моему, он был счастлив.
Люди смотрели ему в рот; они не понимали ни слова из того, что он говорил,
но у всех было такое ощущение, что в лагере появился вождь.
На следующий день меня отправили, дав в проводники Жозефа, к
доминиканской границе. К этому времени мою машину и трупы убитых, наверно,
уже обнаружили, и мне было опасно оставаться в Гаити. От Жозефа с его
искалеченной ногой в горах было мало толку, а провожая меня, он мог
выполнить и другое поручение. Филипо предложил мне перебраться через
Международное шоссе, которое разделяет обе республики на участке длиною в
пятьдесят километров к северу от Баники. Правда, по обе стороны шоссе
через каждые несколько километров были расставлены гаитянские и
доминиканские сторожевые посты, однако поговаривали - и Филипо хотел в
этом убедиться, - будто солдаты на гаитянской стороне по ночам бросают
посты, опасаясь нападения партизан. Из пограничной полосы выселили всех
крестьян, но ходили слухи, что в горах еще действует та группа из тридцати
человек, с которой Филипо хотел установить связь. Если Жозеф вернется, он
принесет важные сведения, а если нет, эта потеря будет менее ощутимой, чем
любая другая. Вероятно, они также считали, что благодаря его хромоте за
ним может поспеть даже человек моих лет.
- Я буду держаться до конца, старик, - это были последние слова,
которые Джонс сказал мне наедине.
- А как же гольф-клуб?
- Этим я займусь на старости лет. После того как мы возьмем
Порт-о-Пренс.
Шли мы медленно, тяжко, весь утомительный путь занял одиннадцать дней -
девять из них мы пролежали в укрытии, перебегали с места на место и
петляли, а в последние два дня наплевали на всякие предосторожности: голод
заставил. Я не на шутку обрадовался, когда в сумерки с вершины нашей серой
выветрившейся горы, где ничего не росло, мы увидели густой доминиканский
лес. Извилистую линию границы можно было определить по контрасту между
нашими голыми скалами и их буйной растительностью. Горный кряж был тот же,
но деревья не переступали границы, не желая расти на бедной иссохшей земле
Гаити. На полпути вниз находился гаитянский сторожевой пост - скопище
ветхих лачуг, - а в каких-нибудь ста метрах по ту сторону шоссе высился
зубчатый форт, словно перенесенный сюда из Испанской Сахары. Незадолго до
наступления темноты мы увидели, как гаитянские солдаты потянулись прочь,
не оставив даже часового. Мы следили за тем, как они направляются в
какое-то неведомое убежище (здесь ведь не было ни дорог, ни деревень, куда
можно убежать с беспощадных скал), потом я попрощался с Жозефом, отпустив
глупую шутку насчет ромового пунша, и пополз по руслу узкого ручейка вниз
к Международному шоссе - слишком громкое название для этого проселка, мало
чем отличавшегося от знаменитого Южного шоссе в Ле-Ке. На следующее утро
доминиканцы посадили меня на военный грузовик, который ежедневно доставлял
провиант в форт, и я вылез в Санто-Доминго в рваной и пыльной одежде с
сотней ничего не стоящих гурдов в кармане и бумажкой в пятьдесят
американских долларов, зашитой для сохранности в подкладку брюк. С помощью
этой бумажки я снял номер, принял ванну, почистился и проспал двенадцать
часов, прежде чем пойти в британское консульство просить денег и отправки
- но куда?
От этого унижения меня спас мистер Смит. Он проезжал мимо в машине
мистера Фернандеса и увидел меня, когда я пытался разузнать дорогу в
консульство у негра, который говорил только по-испански. Я попросил
мистера Смита отвезти меня в консульство, но он и слышать об этом не
захотел - нечего решать такие дела натощак, сказал он, - а когда мы
пообедали, заявил, что недопустимо одалживать деньги у какого-то
бездушного консула, когда рядом он, мистер Смит, с бумажником, полным
американских долларов!
- Вспомните только, чем я вам обязан, - сказал он, но я так и не мог
припомнить, чем же мистер Смит мне обязан.
В гостинице "Трианон" он расплатился по счету. Он даже питался своим
собственным истролом. Он обратился за поддержкой в споре к мистеру
Фернандесу, и мистер Фернандес сказал "да", а миссис Смит сердито
заметила, что, если я считаю ее мужа способным бросить друга в беде, жаль,
что меня не было с ними в тот день в Нашвилле... Ожидая мистера Смита в
холле, я раздумывал о том, какая пропасть отделяет его от мистера Шюйлера
Уилсона.
Мистер Смит спустился в холл "Эмбассадора" один. Он извинился за миссис
Смит, объяснив, что она берет свой третий урок испанского языка у мистера
Фернандеса.
- Вы бы послушали, как бойко они болтают, - сказал он. - У миссис Смит
поразительные способности к языкам.
Я рассказал, как меня принял мистер Шюйлер Уилсон.
- Он решил, что я коммунист.
- Почему?
- Потому что меня преследовали тонтон-макуты. Папа-Док, как вам
известно, - оплот против коммунизма. А повстанец - это, конечно,
ругательное слово. Интересно, как бы президент Джонсон отнесся к
чему-нибудь вроде французского Сопротивления? Ведь и в него просочились
(тоже ругательное слово) коммунисты. Моя мать была на стороне повстанцев,
хорошо хоть, что я не сказал об этом мистеру Шюйлеру Уилсону.
- Не понимаю, чем им мешает коммунист в качестве директора ресторана. -
Мистер Смит посмотрел на меня с грустью. Он сказал: - Не так уж приятно
испытывать стыд за соотечественников.
- Будто вам не приходилось испытывать его в Нашвилле.
- Там было другое. Болезнь, лихорадка. Мне даже было их жалко. У нас в
штате еще сохранились традиции гостеприимства. Когда кто-нибудь стучится в
дверь, мы не спрашиваем о его политических взглядах.
- Хотел бы я вернуть вам свой долг.
- Я не бедняк, мистер Браун. Вы меня не разорите; Я хочу предложить вам
взаймы еще тысячу долларов.
- Как же я могу их взять? Мне нечего вам предложить в качестве
обеспечения.
- Если вас беспокоит только это, мы составим бумагу - законную, по всем
правилам закладную на вашу гостиницу. Это превосходная недвижимость.
- Сейчас она не стоит ни гроша, мистер Смит. Наверно, правительство ее
уже конфисковало.
- Когда-нибудь все переменится.
- Я узнал о другой вакансии. На севере, возле Монте-Кристи. Фруктовой
компании нужен заведующий лавкой.
- Вам незачем так низко опускаться, мистер Браун.
- Я опускался в свое время гораздо ниже, и притом куда менее достойным
образом. Если вы позволите снова сослаться на вас... Это тоже американская
компания.
- Мистер Фернандес говорил, что ему нужен компаньон - американец или
англичанин. У него здесь очень процветающее маленькое заведение.
- Вот никогда не думал стать гробовщиком!
- Это общественно полезное занятие, мистер Браун. И притом -
обеспеченное будущее. В таком деле не бывает кризисов.
- Я все-таки сперва попытаю счастья с лавкой. В этой области у меня
больше опыта. А если там сорвется, как знать?..
- Вы слышали, что здесь в городе миссис Пинеда?
- Миссис Пинеда?
- Ну да, та очаровательная дама, которая приходила в гостиницу. Неужели
не помните?
Поначалу я действительно не сообразил, о ком идет речь.
- А что она делает в Санто-Доминго?
- Ее мужа перевели в Лиму. Они с сыном задержались на несколько дней
здесь, в своем посольстве. Забыл, как его зовут.
- Анхел.
- Правильно. Прелестный мальчик. Мы с миссис Смит очень любим детей.
Может, потому, что у нас никогда не было своих. Миссис Пинеда была очень
рада узнать, что вы выбрались из Гаити целым и невредимым, но она,
естественно, беспокоится за майора Джонса. Я думаю, мы можем завтра
вечером поужинать небольшой компанией и вы ей расскажете о своих
приключениях.
- Завтра я хочу выехать с самого утра на север, - сказал я. - Вакансия
не станет меня дожидаться. Я уже и так слишком долго здесь околачиваюсь.
Скажите, что я напишу ей все, что знаю о Джонсе.


На этот раз, зная здешние дороги, я запасся вездеходом, снова взятым
для меня напрокат со скидкой мистером Фернандесом. Тем не менее я так и не
добрался до банановых плантаций в Монте-Кристи и никогда не узнаю,
доверили бы мне лавку фруктовой компании. Я пустился в путь в шесть утра и
к завтраку достиг Сан-Хуана. До Элиас-Пинас шла хорошая дорога, но дальше,
вдоль границы, Международное шоссе годилось разве что для мулов и коров -
правда, по нему и не было никакого движения, если не считать ежедневного
автобуса и нескольких военных грузовиков. Я доехал до военного поста
Педро-Сантана, где меня непонятно почему задержали. Лейтенант, которого я
видел месяц назад, когда переходил границу, был поглощен разговором с
толстяком в штатском; перед ним лежала груда сверкающих побрякушек и
дешевых ожерелий, браслетов, часов, колец: граница была излюбленным полем
деятельности контрабандистов. Деньги перешли из рук в руки, и лейтенант
подошел к моему вездеходу.
- Что случилось? - спросил я.
- Случилось? Ничего не случилось.
Он говорил по-французски не хуже меня.
- Солдаты не дают мне ехать дальше.
- Для вашей собственной безопасности. По ту сторону Международного
шоссе идет стрельба. Беспорядочная стрельба. Мы с вами, кажется, где-то
встречались?
- Я перешел ату дорогу месяц назад.
- Да. Теперь вспоминаю. Думаю, что мы сейчас увидим еще кое-кого из
ваших.
- К вам сюда часто переходят беженцы?
- Сразу после вас к нам перешло человек двадцать партизан. Теперь они в
лагере около Санто-Доминго. Я уже думал, что на той стороне больше никого
не осталось.
Наверно, речь шла о том отряде, с которым хотел установить связь
Филипо. Я вспомнил, как Джонс и Филипо проговорили всю ночь и как слушали
их люди, - о великих планах создания партизанской базы, о временном
правительстве, о посещениях журналистов.
- Я хочу добраться в Монте-Кристи еще до темноты.
- Вам лучше вернуться в Элиас-Пинас.
- Нет, если не возражаете, я тогда подожду здесь.
- Воля ваша.
В машине у меня была бутылка виски, и лейтенант стал гораздо
приветливее. Человек, продававший украшения, попытался заинтересовать меня
парой сережек, по его словам, это были сапфиры и алмазы. Вскоре он уехал в
сторону Элиас-Пинас. Он продал лейтенанту часы, а сержанту - два ожерелья.
- Для одной и той же женщины? - спросил я сержанта.
- Для моей жены, - ответил он, подмигнув.
Солнце было в зените. Я сидел в тени на ступеньках караульного
помещения и раздумывал, что мне делать, если фруктовая компания мне
откажет. Оставалось, конечно, предложение мистера Фернандеса, и я гадал,
придется ли мне ходить в черном.
Может быть, и есть преимущество в том, что ты родился где-нибудь вроде
Монте-Карло, там нельзя пустить корней, и от этого легче принимаешь все,
что выпадает тебе на долю. Те, кто не пустил корней, испытывают соблазн
найти, как и прочие, убежище в религии или политической вере, но мы
почему-то не поддаемся этому искушению. Мы - люди без веры; мы восхищаемся
теми, кто посвятил себя какой-то цели, такими, как доктор Мажио и мистер
Смит, восхищаемся их мужеством и честностью, их преданностью своему делу,
но из робости или из-за отсутствия должного рвения мы оказываемся
единственными, кто действительно посвятил себя целиком всему миру зла и
добра, мудрости и глупости, равнодушия и заблуждений. Мы предпочитаем
просто существовать, "вращаясь вместе с круговоротом Земли рядом со
скалами, камнями и деревьями", как сказал Вордсворт.
Эти рассуждения увлекли меня; по правде говоря, они облегчили мою
беспокойную совесть, которую разбудили во мне помимо моей воли отцы
св.Пришествия, когда я был еще слишком молод, чтобы этому противиться. Тут
солнце осветило ступени и загнало меня в караулку, где стояли койки,
похожие на носилки, на стенах были приколоты фотографии красавиц, и стоял
тяжелый, душный запах. Туда и пришел за мной лейтенант.
- Скоро сможете ехать, - сказал он. - Они уже подходят.
По дороге устало брели несколько доминиканских солдат; они тянулись
цепочкой, чтобы держаться в тени деревьев. Винтовки они несли через плечо,
а в руках держали оружие людей, спустившихся с гаитянских гор, - те шли
немного позади, тяжело волоча ноги, лица у них были смущенные, как у
детей, сломавших дорогую вещь. Я не узнал никого из негров, но почти в
хвосте маленькой колонны я увидел Филипо. Он шел голый по пояс - рубашкой
он перевязал себе правую руку. Заметив меня, он произнес с каким-то
вызовом: "У нас не осталось патронов", но, по-моему, он меня тогда не
узнал, а увидел только возмущенное, как ему показалось, белое лицо.
Небольшой отряд замыкали два человека, которые тащили носилки. На них
лежал Жозеф. Глаза его были открыты, но он уже не видел чужой страны, в
которую его принесли.
Один из несших носилки спросил:
- Вы его знаете?
- Да, - ответил я, - он умел готовить отличный ромовый пунш.