Второй полицейский перестал копать, поглядывая на то, что нашел
первый, но видно было, как обоим не хочется туда смотреть.
- Вот, - сказал первый. Он воткнул лопату и стал осторожно
перебирать землю пальцами, словно сажал рассаду. Потом с облегчением
сообщил: - Это просто ящик.
Он снова взялся за лопату и сильным движением вывалил ящик из ямы.
Это был наспех забитый фанерный ящик для продуктовых посылок.
Полицейский вскрыл его острием лопаты, а второй поднес поближе фонарь.
Из ящика стали доставать старинный набор предметов, похожих на реликвии,
которые ротный командир посылает семье убитого бойца. Правда, тут не было
ни писем, ни фотографий.
- Все, что они не смогли сжечь, - сказал мистер Прентис. Да, тут
было все, что не горит в огне: зажим от вечной ручки и другой зажим,
как видно, от карандаша.
- Трудно жечь вещи в доме, где все на электричестве. Карманные
часы. Прентис открыл толстую заднюю крышку и прочел вслух: "Ф. Л. Д.
от Н. Л. Д. на нашу серебряную свадьбу. 3. VIII -1915". Внизу было
написано: "Дорогому сыну на память об отце. 1919".
- Отличный хронометр, - сказал мистер Прентис. Затем появились два
плетеных браслета для манжет.
Потом металлические пряжки от подвязок. А потом целая коллекция
пуговиц - маленькие перламутровые пуговицы от фуфайки, большие
уродливые от костюма, пуговицы от подтяжек, брюк, от нижнего белья -
трудно было поверить, что мужская одежда нуждается в таком количестве
застежек. Жилетные пуговицы. Рубашечные. Запонки. Потом -
металлические части подтяжек. Все, чем из приличия пристегиваются друг
к другу части жалкой человеческой особи; разберите ее, как куклу, и у
вас останется ящик, набитый разными защипками, пряжками и пуговицами.
На дне лежала пара крепких старомодных ботинок с большими гвоздями,
стертыми от бесконечной ходьбы по тротуарам, от бесконечного ожидания
на углах.
- Интересно, что они сделали со всем остальным?
- Остальным от чего?
- От частного сыщика Джонса,
Глава третья
Это была очень скользкая, предательская,
грозившая уйти из-под ног дорога.
"Маленький герцог"
Роу мужал; с каждым часом он все больше приближался к своему
настоящему возрасту. Память возвращалась обрывками; он вспомнил голос
мистера Реннита: "Я с вами согласен, Джонс"; бутерброд с недоеденной
сосиской у телефона. Жалость шевелилась в сердце, но отрочество еще
сопротивлялось; жажда приключений боролась со здравым смыслом, как
будто от исхода борьбы зависело счастье; здравый смысл сулил
всевозможные беды, разочарования, горестные открытия.
Жажда приключений не дала ему открыть Прентису секрет телефонного
номера, который он почти разгадал в мастерской у Коста. Он знал, что
станция обозначалась БАТ, а три первые цифры были 271, недоглядел он
только последнюю цифру. Эти сведения могли быть бесценными, могли
ничего не стоить. Как бы то ни было, он сохранил этот секрет для себя.
Мистер Прентис потерпел поражение, теперь - его очередь действовать.
Роу хотелось, как мальчишке, похвастать перед Анной: "Это сделал я!"
Около половины пятого утра к ним присоединился молодой человек по
фамилии Бротерс. И зонтиком, и усиками, и черной шляпой он явно
подражал мистеру Прентису; может быть, через двадцать лет портрет
будет полностью совпадать с оригиналом; пока что ему не хватало патины
времени: трещин горечи, разочарования, мудрого признания неудач.
Мистер Прентис устало перепоручил дальнейшие поиски Бротерсу и
предложил Роу место в своей машине. Он надвинул шляпу на глаза,
опустился на сиденье и сказал, когда колеса зашлепали по проселочной
дороге, где луна отражалась в лужах:
- Наша карта бита.
- Что же вы будете делать?
- Лягу спать. - Должно быть, на его тонкий вкус эта фраза оказалась
слишком претенциозной, и он тут же добавил, не открывая глаз: - Нельзя
давать воли самомнению. Через пятьсот лет для историков, описывающих
Падение и Гибель Британской империи, этот маленький эпизод не будет
существовать. Они найдут множество других причин. Вы, я и бедный Джонс
не будем помянуты даже в сносках. Все объяснят экономикой, политикой,
неудачными сражениями.
- Как по-вашему, что они сделали с Джонсом?
- Боюсь, что мы никогда этого не узнаем. Во время войны столько
трупов остается неопознанными. Сколько трупов, - сонно продолжал он, -
ждут воздушного налета, чтобы выгородить убийц. - И вдруг он с какой-
то обидной неожиданностью захрапел.
Они приехали в Лондон вместе с рабочими первой смены; в промышленных
районах из подземки выходили мужчины и женщины; аккуратные пожилые господа
с портфелями и свернутыми зонтами появлялись из подземных убежищ. На
Гоуэр-стрит сметали битое стекло, а какое-то здание дымилось в утреннем
небе, как свечка, которую задул запоздалый гуляка. Странно было подумать,
что, пока они стояли на островке среди пруда, слушая, как лопата царапает
по дереву, тут шла битва за Англию. Свежий заградительный знак
заставил их свернуть на другую улицу, а на веревке, натянутой поперек
мостовой, болтались объявления: "Банк Барклей. Просим справляться
в...", "Корнуэльская молочная. Новый адрес...", "Рыбный ресторан
"Маркиз"..." По длинному пустому тротуару прохаживались полицейский и
дружинник, неторопливо, по-хозяйски беседуя, а рядом висела надпись:
"Неразорвавшаяся бомба". Это была та же дорога, которой они ехали
вчера ночью, и в то же время разительно на нее непохожая. Как много в
эти часы успели сделать люди, думал Роу: повесили объявления, изменили
маршрут, привыкли к переменам, которые произошли с Лондоном. Он
заметил на лицах бодрость, даже какое-то веселье; можно было подумать,
что сейчас раннее утро какого-нибудь праздника. А дело, наверно, в
том, что люди обрадовались, еще раз оставшись в живых.
Мистер Прентис что-то забормотал и проснулся. Он назвал шоферу
адрес небольшого отеля возле Гайд-Парк-Корнер - "если он еще цел" - и
вежливо предложил договориться с управляющим о комнате для Роу. Но
только когда, помахав рукой из машины, он крикнул: "Я позвоню вам
попозже, дорогой!" - Роу догадался, что за этой любезностью скрыта
цель: его поселили там, откуда его всегда можно извлечь. А если он
попробует уехать, об этом сразу же сообщат. Мистер Прентис даже дал
ему взаймы пять фунтов - на пять фунтов далеко не уедешь.
Роу слегка закусил. В газопровод попала бомба, и газ горел плохо.
"От него один запах остался", - пожаловалась официантка - а на запахе
чая не вскипятишь и хлеба не поджаришь". Но у нее нашлись молоко и
сухарики, хлеб и джем--райская пища; после завтрака Роу прогулялся по
парку под утренним нежарким солнышком и, поглядев назад, на длинную
пустую лужайку, убедился, что за ним не следят. Он стал насвистывать
единственный мотив, который знал; в душе его царила тихая радость: он
не был убийцей. Забытые годы жизни волновали его не больше, чем в первые
недели у доктора Форестера, и он свернул на Бейсуотер к телефонной будке. В
отеле он запасся монетами для автомата. Теперь он с мальчишеским жаром
опустил монету и набрал номер. Голос деловито сообщил: "Гигиеническая
пекарня вас слушает", и он дал отбой. Тогда он сообразил, что только
интуиция поможет ему понять, с кем разговаривал Кост. Он набрал следующий
номер, и старческий голос сказал: "Алло!"
- Извините. Кто со мной говорит?
- А кто вам нужен? - упрямо допрашивал голос; он был так стар, что
трудно было понять, мужской он или женский.
- Говорит телефонная станция, - словно осенило Роу. - Мы проверяем
наших абонентов после вчерашнего налета.
- Зачем?
- Автоматическая система повреждена. В районную станцию попала
бомба. Это мистер Айсеке с Принс-оф-Уэллс-роуд?
- Нет, это не он. Это Уилсон.
- Видите, номер должен был соединить нас с мистером Айсексом.
Он снова дал отбой; в сущности, он ничего не узнал; клиент мистера
Коста мог скрываться и в Гигиенической пекарне; к тому же за словами
Коста, может, ничего и не крылось. Нет, в это он не верит. Он
вспомнил, как Кост стоически произнес: "Лично у меня, сэр, нет никакой
надежды. Ни малейшей надежды". "Лично у меня", - подчеркнул он. Он
сообщил, насколько мог откровенно, что для него лично война уже
кончена.
Роу продолжал опускать в автомат монеты; рассудок подсказывал, что
это пустое дело и единственный выход- посвятить в тайну мистера
Прентиса. И все же он не верил, что интуиция ничего ему не подскажет и
по проводу до него не дойдет какая-то интонация, отзвук воли или
жестокости, необходимой для того, чтобы убить столько людей: удушить в
лазарете беднягу Стоуна, застрелить на лестнице Форестера и Пула,
пронзить горло Коста ножницами, уничтожить Джонса... Сила эта была
слишком чудовищна, чтобы дойти до него по проводу в виде прозаических
слов: "Уэстминстер, банк вас слушает..."
Вдруг он вспомнил, что Кост никого не звал к телефону. Он набрал номер
и начал говорить, как только ему ответили. Значит, он не мог разговаривать
с каким-то учреждением, где надо вызывать кого-нибудь из служащих.
- Алло!
Ему не дали возможности открыть рот, на него обрушился град слов:
- Ах, Эрнст, я так и знала, что вы позвоните! Какой вы милый,
чуткий человек! Дэвид вам, наверно, сказал, что Минни погибла. Вчера
вечером во время налета. Какой ужас! Мы слышали, как она нас зовет,
но, конечно, ничего не могли поделать. Боялись выйти из убежища. А
потом упала фугаска - я уверена, что это была фугаска! Снесла три дома
и вырыла огромную яму. А наутро Минни не появилась. Дэвид все еще
надеется, но я почувствовала в ее мяуканье что-то надгробное...
Все это было очень интересно, но Роу было некогда, и он дал отбой.
В телефонной будке стало удушливо жарко. Он уже истратил целый
шиллинг; не может быть, чтобы по одному из последних четырех номеров
не ответил голос, который он сразу узнает.
"Отделение полиции. Мейфкинг-роуд".
Трубка положена на место. Осталось три номера. Вопреки всему, он
еще верил, что один из этих трех... Лицо его взмокло от пота. Он его
вытер, но капельки сразу же выступили вновь. У него вдруг возникло
дурное предчувствие, горло пересохло, сердце тяжело забилось. Но от
души отлегло, когда он услышал в трубке: "Торговая компания Газового
света и кокса..."
У него еще есть возможность уйти, предоставив все мистеру Прентису.
В конце концов, разве голос, который он ищет, не может принадлежать
служащему Гигиенической пекарни или даже приятельнице Эрнста?
Но если он обратится к мистеру Прентису, трудно будет объяснить,
почему он молчал столько бесценных часов. Он же не мальчик, а пожилой
человек. Раз ты за что-то взялся, надо довести дело до конца. Но он
мешкал, хоть и чувствовал, что пот ест ему глаза. Осталось два номера.
Он попробует набрать первый и, если этот номер ничего не даст, выйдет
из будки и бросит всю эту затею. Может, глаза и наблюдательность
обманули его в мастерской у Коста. Палец неохотно входил в знакомые
отверстия. БАТ-271 - какая следующая цифра? Он отер рукавом лицо и
набрал ее.
Книга четвертая
Глава первая
Неужели я должен - и совсем один?
"Маленький герцог"
Телефон звонил и звонил. Роу представил себе, как возле этого
маленького, потревоженного аппарата тянутся пустые комнаты. Может, это
комнаты девушки, которая ушла на работу в Сити, или продавца из лавки,
или человека, который с утра отправился в читальню Британского музея,
- совершенно невинные комнаты. Роу с удовольствием прислушивался к
долгим гудкам, на которые никто не отвечал. Теперь он сделал, что мог.
Пусть звонит.
А что, если эти комнаты совсем не так невинны? А что, если это
комнаты человека, который за несколько часов загубил столько людей?
Как выглядит комната преступника? Комната, как собака, перенимает
какие-то черты хозяина. Комнату приспосабливают к определенным
привычкам: к удобствам, красоте, уюту. Та комната, несомненно,
приспособлена к одной цели - к безликости. Если в нее зайдет полиция,
ни одна тайна не должна выйти наружу: там не найдут Толстого с плохо
стертыми карандашными пометками; никаких признаков индивидуальности;
она будет обставлена по стандарту: радиоприемник, несколько
детективных романов, репродукция с подсолнечником Ван Гога. Там не
будет ничего приметного: ни любовных писем, спрятанных под носовыми
платками, ни чековой книжки в ящике стола, и с белья будут спороты
метки. Там нет ничьих подарков. Это будет одинокая комната; все, что в
ней есть, куплено в магазине стандартных цен.
Вдруг голос, который он знал, сказал, слегка задыхаясь:
- Алло! Кто говорит?
Опуская трубку на рычаг, он думал: если бы только она не услышала
этих звонков, если бы она была в это время на улице! Если бы он так
долго не предавался игре воображения, он мог никогда не узнать, что
это телефон Анны Хильфе.
Он вышел на Бейсуотер, ничего не видя вокруг; у него было три пути
на выбор: разумный и честный путь - сообщить полиции. Второй путь -
промолчать. Третий - убедиться своими глазами. Он не сомневался, что
Кост звонил по этому номеру; он вспомнил, что она всегда знала его
настоящее имя, вспомнил ее странную фразу о том, что ее "обязанность"
-навещать его в санатории. И все же он верил, что всему этому есть
какое-то объяснение и что он не может поручить полиции найти это
объяснение. Он вернулся в отель, поднялся к себе в номер, захватив из
гостиной телефонный справочник, - ему предстояли долгие поиски. И
действительно, прошло несколько часов, прежде чем он отыскал ее адрес.
Глаза у него слезились, и он чуть было его не прозевал. Принц-Консорт-
Меншенс, 16, Баттерси - адрес ничего ему не говорил. Он подумал с
иронией: преступники всегда живут в меблированных комнатах. Потом он
лег на кровать и закрыл глаза. Было уже начало шестого, когда он
собрался с силами, а потом уже стал действовать как автомат. Думать не
хотелось, да и о чем думать, пока он не услышит, что она скажет.
Девятнадцатый автобус довез его до конца Окли-стрит, а сорок девятый -
до Альберт-бридж. Он перешел мост, ни о чем не думая. Начался отлив, и
под товарными складами обнажился ил. Кто-то на набережной кормил чаек;
это зрелище почему-то его не очень встревожило, и он заторопился
дальше, по:прежнему ни о чем не думая. Закатное солнце окрасило в
розовый цвет безобразные кирпичные стены; в парк, невесело обнюхивая
землю, побежала бродячая собака. Чей-то голос воскликнул: "Да ведь это
Артур!" У подъезда большого жилого дома стоял человек с растрепанными
седыми волосами, в берете и комбинезоне дружинника. Он неуверенно
спросил:
- Ведь это ты, Артур, да?
С тех пор как Роу вернулся в Лондон, многое восстановилось у него в
памяти, вот эта церковь, и тот магазин, место, где Пиккадилли
вливается в Найтсбридж. Он не заметил, как воспоминания вернулись и
связали воедино то, что он знал всю жизнь. Но были и другие
воспоминания- они мучительно пробивались наружу, где-то в мозгу у него
засел враг, который не хотел их пускать, и порой это ему удавалось.
Кафе, углы улиц, лавки часто оборачивались к нему неожиданным знакомым
лицом, и он поспешно уходил, словно когда-то здесь при нем произошел
несчастный случай. Человек, который с ним заговорил, принадлежал к
числу этих воспоминаний. Но от человека труднее сбежать, чем от
магазина,
- В прошлый раз ты был без бороды.
У его собеседника был недоумевающий и огорченный вид. Он сказал:
- Спасибо, что тогда зашел.
- Я вас не помню.
Лицо потемнело от обиды, как от удара:
- В день похорон.
- Простите. Со мной произошло несчастье, я потерял память. Она
только начинает восстанавливаться, Кто вы такой?
- Я Генри. Генри Уилкокс.
- И я к вам приходил на похороны?
- Убило мою жену. Ты, наверно, читал об этом в газетах. Ее
наградили медалью. Я потом огорчался - ты ведь хотел, чтобы я получил
для тебя деньги по чеку, а я забыл. Знаешь, как бывает на похоронах,
сколько хлопот. Да и я, кажется, был очень расстроен. Но больше я тебя
не видел.
Роу поглядел вверх на многоэтажный дом:
- Это было здесь?
- Да.
Он взглянул через дорогу на ворота в парк - какой-то человек кормил
чаек; конторщик нес чемодан; под ногами у Роу вдруг закачалась земля.
- Помню. Я тогда не мог пойти в банк, получить по счету. Мне
сказали, что полиция считает меня убийцей. Но мне нужно было достать
денег, я собрался бежать. Поэтому я к тебе и пришел. О похоронах я не
знал. У меня голова была занята этим убийством.
- Не надо бередить прошлое. Что сделано, того не воротишь, - сказал
Генри и довольно весело поглядел вдоль улицы, по которой некогда шла
похоронная процессия.
- Но я ничего не сделал, пойми. Теперь я знаю. Я не убийца, -
пояснил он.
- Конечно, нет, Артур. Ни один твой друг, настоящий друг, никогда
этому не верил.
- А разве об этом шли разговоры?
- Еще бы!
- Я не знал. - Мысли его отвлеклись: он идет по набережной, ощущая,
что загнан в тупик, а какой-то низенький человек кормит птиц...
чемодан... тут он потерял нить, но сразу вспомнил лицо портье,
вспомнил, как шагал по бесконечным коридорам, как открылась дверь и
там была Анна... Они вместе подвергались какой-то опасности, - Роу
отчаянно цеплялся за эту мысль. На все можно найти объяснение. Она же
ему говорила, что он спас ей жизнь.
- Ну, до свидания, - сухо сказал он. - Мне пора.
- Нельзя оплакивать близкого человека всю жизнь, - сказал Генри. -
Это ненормально!
- Да. До свидания.
Квартира была на третьем этаже. Ему хотелось, чтобы лестнице не
было конца, и, нажимая звонок, он надеялся, что в квартире пусто. На
темной площадке стояла молочная бутылка, в нее была воткнута записка.
Он вынул ее и прочел: "Прошу вас завтра оставить только полбутылки".
Он еще не успел положить записку назад, как дверь отворилась и Анна с
отчаянием воскликнула:
- Это вы!
- Да, я.
- Каждый раз, когда звонили, я боялась, что это вы.
- А как, вы думали, я вас найду?
- Для этого есть полиция. Они же следят за конторой. Он переступил
за ней порог.
Когда-то, прежде чем его вовлекло в поток необычайных приключений,
он совсем не так представлял свою встречу с ней. И хотя дверь за ним
закрылась, они не почувствовали, что одни. Они разговаривали тихо,
словно боялись кому-то помешать.
- Я узнал ваш адрес, наблюдая, как пальцы Коста набирают номер
телефона. Он позвонил вам перед тем, как покончил с собой.
- Какой ужас! - сказала она. - Я не знала, что вы при этом были.
- "У меня нет никакой надежды", - вот что он сказал. - "Лично у
меня, сэр, нет никакой надежды".
Они стояли в маленьком, тесном холле, как будто им не стоило идти
дальше. Это было больше похоже на расставание, чем на встречу, -
грустное расставание, когда не думаешь, чем его скрасить. На ней были
те же синие брюки, в которых она приходила в гостиницу. С шарфиком,
небрежно завязанным вокруг шеи, она выглядела трогательно
неприбранной. Вокруг них громоздились медные подносы, грелки,
безделушки, старый дубовый ларь, швейцарские часы с кукушкой и грубыми
гирляндами из дерева.
- Да и ночь была не лучше, - сказал он. - Я и там был. Вы знаете,
что убили доктора Форестера и Пула?
- Нет.
- Вам не жалко... ваших друзей?
- Нет, - сказала она. - Я рада.
У него проснулась надежда. Она нежно сказала:
- Дорогой, у вас все спуталось в вашей бедной голове... И вы уже не
понимаете, кто ваши друзья, а кто враги. Этого они ведь всегда и
добиваются, правда?
- Они следили за мной, как коршуны, там, у доктора Форестера,
выжидали, когда ко мне вернется память. Тогда они бы заперли меня в
"лазарет", как бедного Стоуна.
- Вы и правы и не правы, - устало сказала она. - Теперь уж мы
никогда всего не узнаем. Это правда, что я следила за вами по их
просьбе. Я также не хотела, чтобы ваша память вернулась, как и они. Я
не хотела, чтобы вам снова пришлось страдать, - Она спросила с
тревогой: - Вы помните теперь все?
- Многое помню и многое узнал. Достаточно, чтобы увериться в том,
что никакой я не убийца.
- Слава богу!
- Но вы же знали, что я не убийца?
- Да, сказала она. - Конечно. Знала. Я просто хотела сказать... ну
я так рада, что вы это знаете! - Она медленно добавила: - Мне
нравится, что вы спокойны. Таким вы должны быть всегда.
Он сказал ей очень ласково:
- Я вас люблю. Вы это знаете. Я хочу верить, что вы мой друг. Где
фотографии?
Из уродливых резных часов со скрежетом вырвалась размалеванная
птица и прокуковала половину. За это время он успел подумать, что
скоро опять наступит ночь. Неужели их опять ждут всякие ужасы? Дверца
защелкнулась, и Анна коротко ответила:
- Они у него.
- У кого?
- У брата. - Он все еще держал в руках записку к продавцу молока. -
Вы так любите до всего доискиваться, все выведывать... Первый раз,
когда я с вами познакомилась, вы пришли в контору из-за кекса. Вы
твердо решили докопаться до самой сути. Ну, вот теперь вы до нее
добрались.
- Но он, казалось, так хотел мне помочь! Отвел меня в тот дом..,
Она не дала договорить:
- Он инсценировал это убийство и помог вам бежать. Но потом он
решил, что спокойнее, если вас убьют. Тут уж виновата я: вы сказали,
что посылаете письмо в полицию, и я ему передала.
- Зачем?
- Не хотела, чтобы он попал в беду за то, что вас попугал. Разве я
могла допустить, что он пойдет на все?
- Но и вы были в той комнате, куда я принес чемодан, - ему было все
труднее в этом разобраться. - Вас тоже чуть не убило.
- Да. Он не мог мне простить, что я позвонила вам к миссис
Беллэйрс. Вы же сами ему об этом рассказали. Значит, я теперь против
него, во всяком случае когда дело идет о вас. Он сказал, чтобы я туда
пошла и уговорила не посылать письмо в полицию. А сам спрятался в
другой комнате и стал ждать.
- Но вы остались живы, - сказал он с каким-то упреком.
- Да. Благодаря вам. Мне далее дали испытательный срок. Ему не
хотелось убивать сестру без крайней нужды. Он называет это родственным
чувством. Я была опасна только из-за вас. Тут ведь не моя родина.
Зачем бы я стала хотеть, чтобы к вам вернулась память? Вам без нее
было так хорошо. Плевать мне на вашу Англию. Я хочу, чтобы вам было
хорошо, и все. Беда в том, что он это понимает.
Роу заупрямился:
- Нет, тут концы с концами не сходятся. Почему же я остался в живых?
- Он не любит пустой расточительности. Они все этого не любят. Вы
их никогда не поймете, если этого не усвоите. - Она повторила с
иронией, как лозунг: - Максимум террора в минимальное время против
наименьшего количества объектов.
Роу был растерян, он не знал, что думать. Ему преподали урок,
который большинство людей усваивает очень рано: ничто в жизни не
происходит, как этого ждешь. Он вспомнил о записке:
- Он хочет уехать?
- Да.
- И конечно, с фотографиями?
- Да.
- Мы должны его задержать. - В этом "мы", произнесенном впервые, он
сказал ей все.
- Да.
- Где он сейчас?
- Здесь.
Как будто ты ломишься в открытую дверь...
- Здесь?
Она кивком показала на дверь в соседнюю комнату:
- Спит. Целый день договаривался с леди Данвуди относительно сбора
теплых вещей.
- Но он нас, наверно, слышит?
- Что вы! - сказала она. - Там ничего не слышно, к тому же у него
такой крепкий сон. Это тоже борьба с расточительством. Если у тебя
крепкий сон, тебе не нужно много спать.
- Как вы его ненавидите! - удивился он.
- Он так испоганил все на свете. Он ведь тонкий, умный человек, а вот от
всего остался один страх. Все, на что он способен, это нагонять страх.
- Где он?
- Там дальше - гостиная, а за ней его спальня.
- Могу я позвонить по телефону?
- Это опасно. Телефон в гостиной, а дверь в спальню открыта.
- Куда он едет?
- У него есть разрешение на поездку в Ирландию - для Свободных
матерей. Пропуск нелегко было получить, но наши друзья подняли небо и
землю! Леди Данвуди выхлопотала ему пропуск. Понимаете, он был так ей
признателен за теплые вещи... Он едет поездом сегодня ночью, - Потом
она спросила: - Что вы собираетесь делать?
Он беспомощно оглянулся. На дубовом ларе стоял тяжелый, начищенный
до блеска медный подсвечник; видно было, что стеарин никогда его не
пачкал, Роу взял подсвечник и смущенно ей объяснил:
- Он попытался меня убить.
- Но он спит. Это тоже будет убийство,
- Я первый его не ударю.
- Он бывал таким ласковым, когда в детстве я разбивала себе
коленки... Дети всегда расшибают коленки... Жизнь проклятая штука.
Подлая...
Он поставил подсвечник на место.
- Нет, - сказала она. - Возьмите. Я не хочу, чтобы он причинил вам
какой-нибудь вред. Ведь он всего-навсего брат, правда? - спросила она
с какой-то горечью. - Возьмите! Пожалуйста! - И когда он все же его не
взял, она подняла подсвечник сама; лицо у нее было каменное, вышколенное,
детское, но в его выражении было что-то напускное. Казалось, маленькая
девочка пытается сыграть леди Макбет. И, глядя на нее, смертельно
хотелось ее уберечь, скрыть, что такие вещи бывают не только на сцене,
но и в жизни.
Она повела его за собой, высоко держа подсвечник, словно репетируя
роль: свечу зажгут на премьере. Все в этой квартире было уродливо,
кроме нее. Это только подчеркивало, что оба они здесь чужие. Тяжелую
мебель явно доставили прямо со склада или заказали по телефону со
скидкой - гарнитур 56а из осеннего каталога. Только букетик цветов,
несколько книг, газета и дырявый мужской носок свидетельствовали, что
комнаты жилые. Носок заставил Роу замедлить шаги; он так наглядно
рассказывал о длинных вечерах вдвоем, о двух людях, знающих друг друга
много лет. Он впервые подумал: "Ведь это ее брат должен умереть".
Шпионов, как и убийц, вешают, значит, этого нужно повесить дважды. Он
спит, а за стеной ему строят виселицу.
Они шли на цыпочках через безликую комнату к приотворенной двери.
Анна легонько толкнула створку рукой и отступила, чтобы он мог туда
заглянуть. Это был известный жест женщины, которая показывает гостю
спящего ребенка.
Хильфе лежал на спине, без пиджака, ворот рубашки был расстегнут.
Лицо выражало такой глубокий, безмятежный покой и такую беззащитность,
что казалось невинным. Его светлозолотистые волосы влажной прядью
первый, но видно было, как обоим не хочется туда смотреть.
- Вот, - сказал первый. Он воткнул лопату и стал осторожно
перебирать землю пальцами, словно сажал рассаду. Потом с облегчением
сообщил: - Это просто ящик.
Он снова взялся за лопату и сильным движением вывалил ящик из ямы.
Это был наспех забитый фанерный ящик для продуктовых посылок.
Полицейский вскрыл его острием лопаты, а второй поднес поближе фонарь.
Из ящика стали доставать старинный набор предметов, похожих на реликвии,
которые ротный командир посылает семье убитого бойца. Правда, тут не было
ни писем, ни фотографий.
- Все, что они не смогли сжечь, - сказал мистер Прентис. Да, тут
было все, что не горит в огне: зажим от вечной ручки и другой зажим,
как видно, от карандаша.
- Трудно жечь вещи в доме, где все на электричестве. Карманные
часы. Прентис открыл толстую заднюю крышку и прочел вслух: "Ф. Л. Д.
от Н. Л. Д. на нашу серебряную свадьбу. 3. VIII -1915". Внизу было
написано: "Дорогому сыну на память об отце. 1919".
- Отличный хронометр, - сказал мистер Прентис. Затем появились два
плетеных браслета для манжет.
Потом металлические пряжки от подвязок. А потом целая коллекция
пуговиц - маленькие перламутровые пуговицы от фуфайки, большие
уродливые от костюма, пуговицы от подтяжек, брюк, от нижнего белья -
трудно было поверить, что мужская одежда нуждается в таком количестве
застежек. Жилетные пуговицы. Рубашечные. Запонки. Потом -
металлические части подтяжек. Все, чем из приличия пристегиваются друг
к другу части жалкой человеческой особи; разберите ее, как куклу, и у
вас останется ящик, набитый разными защипками, пряжками и пуговицами.
На дне лежала пара крепких старомодных ботинок с большими гвоздями,
стертыми от бесконечной ходьбы по тротуарам, от бесконечного ожидания
на углах.
- Интересно, что они сделали со всем остальным?
- Остальным от чего?
- От частного сыщика Джонса,
Глава третья
Это была очень скользкая, предательская,
грозившая уйти из-под ног дорога.
"Маленький герцог"
Роу мужал; с каждым часом он все больше приближался к своему
настоящему возрасту. Память возвращалась обрывками; он вспомнил голос
мистера Реннита: "Я с вами согласен, Джонс"; бутерброд с недоеденной
сосиской у телефона. Жалость шевелилась в сердце, но отрочество еще
сопротивлялось; жажда приключений боролась со здравым смыслом, как
будто от исхода борьбы зависело счастье; здравый смысл сулил
всевозможные беды, разочарования, горестные открытия.
Жажда приключений не дала ему открыть Прентису секрет телефонного
номера, который он почти разгадал в мастерской у Коста. Он знал, что
станция обозначалась БАТ, а три первые цифры были 271, недоглядел он
только последнюю цифру. Эти сведения могли быть бесценными, могли
ничего не стоить. Как бы то ни было, он сохранил этот секрет для себя.
Мистер Прентис потерпел поражение, теперь - его очередь действовать.
Роу хотелось, как мальчишке, похвастать перед Анной: "Это сделал я!"
Около половины пятого утра к ним присоединился молодой человек по
фамилии Бротерс. И зонтиком, и усиками, и черной шляпой он явно
подражал мистеру Прентису; может быть, через двадцать лет портрет
будет полностью совпадать с оригиналом; пока что ему не хватало патины
времени: трещин горечи, разочарования, мудрого признания неудач.
Мистер Прентис устало перепоручил дальнейшие поиски Бротерсу и
предложил Роу место в своей машине. Он надвинул шляпу на глаза,
опустился на сиденье и сказал, когда колеса зашлепали по проселочной
дороге, где луна отражалась в лужах:
- Наша карта бита.
- Что же вы будете делать?
- Лягу спать. - Должно быть, на его тонкий вкус эта фраза оказалась
слишком претенциозной, и он тут же добавил, не открывая глаз: - Нельзя
давать воли самомнению. Через пятьсот лет для историков, описывающих
Падение и Гибель Британской империи, этот маленький эпизод не будет
существовать. Они найдут множество других причин. Вы, я и бедный Джонс
не будем помянуты даже в сносках. Все объяснят экономикой, политикой,
неудачными сражениями.
- Как по-вашему, что они сделали с Джонсом?
- Боюсь, что мы никогда этого не узнаем. Во время войны столько
трупов остается неопознанными. Сколько трупов, - сонно продолжал он, -
ждут воздушного налета, чтобы выгородить убийц. - И вдруг он с какой-
то обидной неожиданностью захрапел.
Они приехали в Лондон вместе с рабочими первой смены; в промышленных
районах из подземки выходили мужчины и женщины; аккуратные пожилые господа
с портфелями и свернутыми зонтами появлялись из подземных убежищ. На
Гоуэр-стрит сметали битое стекло, а какое-то здание дымилось в утреннем
небе, как свечка, которую задул запоздалый гуляка. Странно было подумать,
что, пока они стояли на островке среди пруда, слушая, как лопата царапает
по дереву, тут шла битва за Англию. Свежий заградительный знак
заставил их свернуть на другую улицу, а на веревке, натянутой поперек
мостовой, болтались объявления: "Банк Барклей. Просим справляться
в...", "Корнуэльская молочная. Новый адрес...", "Рыбный ресторан
"Маркиз"..." По длинному пустому тротуару прохаживались полицейский и
дружинник, неторопливо, по-хозяйски беседуя, а рядом висела надпись:
"Неразорвавшаяся бомба". Это была та же дорога, которой они ехали
вчера ночью, и в то же время разительно на нее непохожая. Как много в
эти часы успели сделать люди, думал Роу: повесили объявления, изменили
маршрут, привыкли к переменам, которые произошли с Лондоном. Он
заметил на лицах бодрость, даже какое-то веселье; можно было подумать,
что сейчас раннее утро какого-нибудь праздника. А дело, наверно, в
том, что люди обрадовались, еще раз оставшись в живых.
Мистер Прентис что-то забормотал и проснулся. Он назвал шоферу
адрес небольшого отеля возле Гайд-Парк-Корнер - "если он еще цел" - и
вежливо предложил договориться с управляющим о комнате для Роу. Но
только когда, помахав рукой из машины, он крикнул: "Я позвоню вам
попозже, дорогой!" - Роу догадался, что за этой любезностью скрыта
цель: его поселили там, откуда его всегда можно извлечь. А если он
попробует уехать, об этом сразу же сообщат. Мистер Прентис даже дал
ему взаймы пять фунтов - на пять фунтов далеко не уедешь.
Роу слегка закусил. В газопровод попала бомба, и газ горел плохо.
"От него один запах остался", - пожаловалась официантка - а на запахе
чая не вскипятишь и хлеба не поджаришь". Но у нее нашлись молоко и
сухарики, хлеб и джем--райская пища; после завтрака Роу прогулялся по
парку под утренним нежарким солнышком и, поглядев назад, на длинную
пустую лужайку, убедился, что за ним не следят. Он стал насвистывать
единственный мотив, который знал; в душе его царила тихая радость: он
не был убийцей. Забытые годы жизни волновали его не больше, чем в первые
недели у доктора Форестера, и он свернул на Бейсуотер к телефонной будке. В
отеле он запасся монетами для автомата. Теперь он с мальчишеским жаром
опустил монету и набрал номер. Голос деловито сообщил: "Гигиеническая
пекарня вас слушает", и он дал отбой. Тогда он сообразил, что только
интуиция поможет ему понять, с кем разговаривал Кост. Он набрал следующий
номер, и старческий голос сказал: "Алло!"
- Извините. Кто со мной говорит?
- А кто вам нужен? - упрямо допрашивал голос; он был так стар, что
трудно было понять, мужской он или женский.
- Говорит телефонная станция, - словно осенило Роу. - Мы проверяем
наших абонентов после вчерашнего налета.
- Зачем?
- Автоматическая система повреждена. В районную станцию попала
бомба. Это мистер Айсеке с Принс-оф-Уэллс-роуд?
- Нет, это не он. Это Уилсон.
- Видите, номер должен был соединить нас с мистером Айсексом.
Он снова дал отбой; в сущности, он ничего не узнал; клиент мистера
Коста мог скрываться и в Гигиенической пекарне; к тому же за словами
Коста, может, ничего и не крылось. Нет, в это он не верит. Он
вспомнил, как Кост стоически произнес: "Лично у меня, сэр, нет никакой
надежды. Ни малейшей надежды". "Лично у меня", - подчеркнул он. Он
сообщил, насколько мог откровенно, что для него лично война уже
кончена.
Роу продолжал опускать в автомат монеты; рассудок подсказывал, что
это пустое дело и единственный выход- посвятить в тайну мистера
Прентиса. И все же он не верил, что интуиция ничего ему не подскажет и
по проводу до него не дойдет какая-то интонация, отзвук воли или
жестокости, необходимой для того, чтобы убить столько людей: удушить в
лазарете беднягу Стоуна, застрелить на лестнице Форестера и Пула,
пронзить горло Коста ножницами, уничтожить Джонса... Сила эта была
слишком чудовищна, чтобы дойти до него по проводу в виде прозаических
слов: "Уэстминстер, банк вас слушает..."
Вдруг он вспомнил, что Кост никого не звал к телефону. Он набрал номер
и начал говорить, как только ему ответили. Значит, он не мог разговаривать
с каким-то учреждением, где надо вызывать кого-нибудь из служащих.
- Алло!
Ему не дали возможности открыть рот, на него обрушился град слов:
- Ах, Эрнст, я так и знала, что вы позвоните! Какой вы милый,
чуткий человек! Дэвид вам, наверно, сказал, что Минни погибла. Вчера
вечером во время налета. Какой ужас! Мы слышали, как она нас зовет,
но, конечно, ничего не могли поделать. Боялись выйти из убежища. А
потом упала фугаска - я уверена, что это была фугаска! Снесла три дома
и вырыла огромную яму. А наутро Минни не появилась. Дэвид все еще
надеется, но я почувствовала в ее мяуканье что-то надгробное...
Все это было очень интересно, но Роу было некогда, и он дал отбой.
В телефонной будке стало удушливо жарко. Он уже истратил целый
шиллинг; не может быть, чтобы по одному из последних четырех номеров
не ответил голос, который он сразу узнает.
"Отделение полиции. Мейфкинг-роуд".
Трубка положена на место. Осталось три номера. Вопреки всему, он
еще верил, что один из этих трех... Лицо его взмокло от пота. Он его
вытер, но капельки сразу же выступили вновь. У него вдруг возникло
дурное предчувствие, горло пересохло, сердце тяжело забилось. Но от
души отлегло, когда он услышал в трубке: "Торговая компания Газового
света и кокса..."
У него еще есть возможность уйти, предоставив все мистеру Прентису.
В конце концов, разве голос, который он ищет, не может принадлежать
служащему Гигиенической пекарни или даже приятельнице Эрнста?
Но если он обратится к мистеру Прентису, трудно будет объяснить,
почему он молчал столько бесценных часов. Он же не мальчик, а пожилой
человек. Раз ты за что-то взялся, надо довести дело до конца. Но он
мешкал, хоть и чувствовал, что пот ест ему глаза. Осталось два номера.
Он попробует набрать первый и, если этот номер ничего не даст, выйдет
из будки и бросит всю эту затею. Может, глаза и наблюдательность
обманули его в мастерской у Коста. Палец неохотно входил в знакомые
отверстия. БАТ-271 - какая следующая цифра? Он отер рукавом лицо и
набрал ее.
Книга четвертая
Глава первая
Неужели я должен - и совсем один?
"Маленький герцог"
Телефон звонил и звонил. Роу представил себе, как возле этого
маленького, потревоженного аппарата тянутся пустые комнаты. Может, это
комнаты девушки, которая ушла на работу в Сити, или продавца из лавки,
или человека, который с утра отправился в читальню Британского музея,
- совершенно невинные комнаты. Роу с удовольствием прислушивался к
долгим гудкам, на которые никто не отвечал. Теперь он сделал, что мог.
Пусть звонит.
А что, если эти комнаты совсем не так невинны? А что, если это
комнаты человека, который за несколько часов загубил столько людей?
Как выглядит комната преступника? Комната, как собака, перенимает
какие-то черты хозяина. Комнату приспосабливают к определенным
привычкам: к удобствам, красоте, уюту. Та комната, несомненно,
приспособлена к одной цели - к безликости. Если в нее зайдет полиция,
ни одна тайна не должна выйти наружу: там не найдут Толстого с плохо
стертыми карандашными пометками; никаких признаков индивидуальности;
она будет обставлена по стандарту: радиоприемник, несколько
детективных романов, репродукция с подсолнечником Ван Гога. Там не
будет ничего приметного: ни любовных писем, спрятанных под носовыми
платками, ни чековой книжки в ящике стола, и с белья будут спороты
метки. Там нет ничьих подарков. Это будет одинокая комната; все, что в
ней есть, куплено в магазине стандартных цен.
Вдруг голос, который он знал, сказал, слегка задыхаясь:
- Алло! Кто говорит?
Опуская трубку на рычаг, он думал: если бы только она не услышала
этих звонков, если бы она была в это время на улице! Если бы он так
долго не предавался игре воображения, он мог никогда не узнать, что
это телефон Анны Хильфе.
Он вышел на Бейсуотер, ничего не видя вокруг; у него было три пути
на выбор: разумный и честный путь - сообщить полиции. Второй путь -
промолчать. Третий - убедиться своими глазами. Он не сомневался, что
Кост звонил по этому номеру; он вспомнил, что она всегда знала его
настоящее имя, вспомнил ее странную фразу о том, что ее "обязанность"
-навещать его в санатории. И все же он верил, что всему этому есть
какое-то объяснение и что он не может поручить полиции найти это
объяснение. Он вернулся в отель, поднялся к себе в номер, захватив из
гостиной телефонный справочник, - ему предстояли долгие поиски. И
действительно, прошло несколько часов, прежде чем он отыскал ее адрес.
Глаза у него слезились, и он чуть было его не прозевал. Принц-Консорт-
Меншенс, 16, Баттерси - адрес ничего ему не говорил. Он подумал с
иронией: преступники всегда живут в меблированных комнатах. Потом он
лег на кровать и закрыл глаза. Было уже начало шестого, когда он
собрался с силами, а потом уже стал действовать как автомат. Думать не
хотелось, да и о чем думать, пока он не услышит, что она скажет.
Девятнадцатый автобус довез его до конца Окли-стрит, а сорок девятый -
до Альберт-бридж. Он перешел мост, ни о чем не думая. Начался отлив, и
под товарными складами обнажился ил. Кто-то на набережной кормил чаек;
это зрелище почему-то его не очень встревожило, и он заторопился
дальше, по:прежнему ни о чем не думая. Закатное солнце окрасило в
розовый цвет безобразные кирпичные стены; в парк, невесело обнюхивая
землю, побежала бродячая собака. Чей-то голос воскликнул: "Да ведь это
Артур!" У подъезда большого жилого дома стоял человек с растрепанными
седыми волосами, в берете и комбинезоне дружинника. Он неуверенно
спросил:
- Ведь это ты, Артур, да?
С тех пор как Роу вернулся в Лондон, многое восстановилось у него в
памяти, вот эта церковь, и тот магазин, место, где Пиккадилли
вливается в Найтсбридж. Он не заметил, как воспоминания вернулись и
связали воедино то, что он знал всю жизнь. Но были и другие
воспоминания- они мучительно пробивались наружу, где-то в мозгу у него
засел враг, который не хотел их пускать, и порой это ему удавалось.
Кафе, углы улиц, лавки часто оборачивались к нему неожиданным знакомым
лицом, и он поспешно уходил, словно когда-то здесь при нем произошел
несчастный случай. Человек, который с ним заговорил, принадлежал к
числу этих воспоминаний. Но от человека труднее сбежать, чем от
магазина,
- В прошлый раз ты был без бороды.
У его собеседника был недоумевающий и огорченный вид. Он сказал:
- Спасибо, что тогда зашел.
- Я вас не помню.
Лицо потемнело от обиды, как от удара:
- В день похорон.
- Простите. Со мной произошло несчастье, я потерял память. Она
только начинает восстанавливаться, Кто вы такой?
- Я Генри. Генри Уилкокс.
- И я к вам приходил на похороны?
- Убило мою жену. Ты, наверно, читал об этом в газетах. Ее
наградили медалью. Я потом огорчался - ты ведь хотел, чтобы я получил
для тебя деньги по чеку, а я забыл. Знаешь, как бывает на похоронах,
сколько хлопот. Да и я, кажется, был очень расстроен. Но больше я тебя
не видел.
Роу поглядел вверх на многоэтажный дом:
- Это было здесь?
- Да.
Он взглянул через дорогу на ворота в парк - какой-то человек кормил
чаек; конторщик нес чемодан; под ногами у Роу вдруг закачалась земля.
- Помню. Я тогда не мог пойти в банк, получить по счету. Мне
сказали, что полиция считает меня убийцей. Но мне нужно было достать
денег, я собрался бежать. Поэтому я к тебе и пришел. О похоронах я не
знал. У меня голова была занята этим убийством.
- Не надо бередить прошлое. Что сделано, того не воротишь, - сказал
Генри и довольно весело поглядел вдоль улицы, по которой некогда шла
похоронная процессия.
- Но я ничего не сделал, пойми. Теперь я знаю. Я не убийца, -
пояснил он.
- Конечно, нет, Артур. Ни один твой друг, настоящий друг, никогда
этому не верил.
- А разве об этом шли разговоры?
- Еще бы!
- Я не знал. - Мысли его отвлеклись: он идет по набережной, ощущая,
что загнан в тупик, а какой-то низенький человек кормит птиц...
чемодан... тут он потерял нить, но сразу вспомнил лицо портье,
вспомнил, как шагал по бесконечным коридорам, как открылась дверь и
там была Анна... Они вместе подвергались какой-то опасности, - Роу
отчаянно цеплялся за эту мысль. На все можно найти объяснение. Она же
ему говорила, что он спас ей жизнь.
- Ну, до свидания, - сухо сказал он. - Мне пора.
- Нельзя оплакивать близкого человека всю жизнь, - сказал Генри. -
Это ненормально!
- Да. До свидания.
Квартира была на третьем этаже. Ему хотелось, чтобы лестнице не
было конца, и, нажимая звонок, он надеялся, что в квартире пусто. На
темной площадке стояла молочная бутылка, в нее была воткнута записка.
Он вынул ее и прочел: "Прошу вас завтра оставить только полбутылки".
Он еще не успел положить записку назад, как дверь отворилась и Анна с
отчаянием воскликнула:
- Это вы!
- Да, я.
- Каждый раз, когда звонили, я боялась, что это вы.
- А как, вы думали, я вас найду?
- Для этого есть полиция. Они же следят за конторой. Он переступил
за ней порог.
Когда-то, прежде чем его вовлекло в поток необычайных приключений,
он совсем не так представлял свою встречу с ней. И хотя дверь за ним
закрылась, они не почувствовали, что одни. Они разговаривали тихо,
словно боялись кому-то помешать.
- Я узнал ваш адрес, наблюдая, как пальцы Коста набирают номер
телефона. Он позвонил вам перед тем, как покончил с собой.
- Какой ужас! - сказала она. - Я не знала, что вы при этом были.
- "У меня нет никакой надежды", - вот что он сказал. - "Лично у
меня, сэр, нет никакой надежды".
Они стояли в маленьком, тесном холле, как будто им не стоило идти
дальше. Это было больше похоже на расставание, чем на встречу, -
грустное расставание, когда не думаешь, чем его скрасить. На ней были
те же синие брюки, в которых она приходила в гостиницу. С шарфиком,
небрежно завязанным вокруг шеи, она выглядела трогательно
неприбранной. Вокруг них громоздились медные подносы, грелки,
безделушки, старый дубовый ларь, швейцарские часы с кукушкой и грубыми
гирляндами из дерева.
- Да и ночь была не лучше, - сказал он. - Я и там был. Вы знаете,
что убили доктора Форестера и Пула?
- Нет.
- Вам не жалко... ваших друзей?
- Нет, - сказала она. - Я рада.
У него проснулась надежда. Она нежно сказала:
- Дорогой, у вас все спуталось в вашей бедной голове... И вы уже не
понимаете, кто ваши друзья, а кто враги. Этого они ведь всегда и
добиваются, правда?
- Они следили за мной, как коршуны, там, у доктора Форестера,
выжидали, когда ко мне вернется память. Тогда они бы заперли меня в
"лазарет", как бедного Стоуна.
- Вы и правы и не правы, - устало сказала она. - Теперь уж мы
никогда всего не узнаем. Это правда, что я следила за вами по их
просьбе. Я также не хотела, чтобы ваша память вернулась, как и они. Я
не хотела, чтобы вам снова пришлось страдать, - Она спросила с
тревогой: - Вы помните теперь все?
- Многое помню и многое узнал. Достаточно, чтобы увериться в том,
что никакой я не убийца.
- Слава богу!
- Но вы же знали, что я не убийца?
- Да, сказала она. - Конечно. Знала. Я просто хотела сказать... ну
я так рада, что вы это знаете! - Она медленно добавила: - Мне
нравится, что вы спокойны. Таким вы должны быть всегда.
Он сказал ей очень ласково:
- Я вас люблю. Вы это знаете. Я хочу верить, что вы мой друг. Где
фотографии?
Из уродливых резных часов со скрежетом вырвалась размалеванная
птица и прокуковала половину. За это время он успел подумать, что
скоро опять наступит ночь. Неужели их опять ждут всякие ужасы? Дверца
защелкнулась, и Анна коротко ответила:
- Они у него.
- У кого?
- У брата. - Он все еще держал в руках записку к продавцу молока. -
Вы так любите до всего доискиваться, все выведывать... Первый раз,
когда я с вами познакомилась, вы пришли в контору из-за кекса. Вы
твердо решили докопаться до самой сути. Ну, вот теперь вы до нее
добрались.
- Но он, казалось, так хотел мне помочь! Отвел меня в тот дом..,
Она не дала договорить:
- Он инсценировал это убийство и помог вам бежать. Но потом он
решил, что спокойнее, если вас убьют. Тут уж виновата я: вы сказали,
что посылаете письмо в полицию, и я ему передала.
- Зачем?
- Не хотела, чтобы он попал в беду за то, что вас попугал. Разве я
могла допустить, что он пойдет на все?
- Но и вы были в той комнате, куда я принес чемодан, - ему было все
труднее в этом разобраться. - Вас тоже чуть не убило.
- Да. Он не мог мне простить, что я позвонила вам к миссис
Беллэйрс. Вы же сами ему об этом рассказали. Значит, я теперь против
него, во всяком случае когда дело идет о вас. Он сказал, чтобы я туда
пошла и уговорила не посылать письмо в полицию. А сам спрятался в
другой комнате и стал ждать.
- Но вы остались живы, - сказал он с каким-то упреком.
- Да. Благодаря вам. Мне далее дали испытательный срок. Ему не
хотелось убивать сестру без крайней нужды. Он называет это родственным
чувством. Я была опасна только из-за вас. Тут ведь не моя родина.
Зачем бы я стала хотеть, чтобы к вам вернулась память? Вам без нее
было так хорошо. Плевать мне на вашу Англию. Я хочу, чтобы вам было
хорошо, и все. Беда в том, что он это понимает.
Роу заупрямился:
- Нет, тут концы с концами не сходятся. Почему же я остался в живых?
- Он не любит пустой расточительности. Они все этого не любят. Вы
их никогда не поймете, если этого не усвоите. - Она повторила с
иронией, как лозунг: - Максимум террора в минимальное время против
наименьшего количества объектов.
Роу был растерян, он не знал, что думать. Ему преподали урок,
который большинство людей усваивает очень рано: ничто в жизни не
происходит, как этого ждешь. Он вспомнил о записке:
- Он хочет уехать?
- Да.
- И конечно, с фотографиями?
- Да.
- Мы должны его задержать. - В этом "мы", произнесенном впервые, он
сказал ей все.
- Да.
- Где он сейчас?
- Здесь.
Как будто ты ломишься в открытую дверь...
- Здесь?
Она кивком показала на дверь в соседнюю комнату:
- Спит. Целый день договаривался с леди Данвуди относительно сбора
теплых вещей.
- Но он нас, наверно, слышит?
- Что вы! - сказала она. - Там ничего не слышно, к тому же у него
такой крепкий сон. Это тоже борьба с расточительством. Если у тебя
крепкий сон, тебе не нужно много спать.
- Как вы его ненавидите! - удивился он.
- Он так испоганил все на свете. Он ведь тонкий, умный человек, а вот от
всего остался один страх. Все, на что он способен, это нагонять страх.
- Где он?
- Там дальше - гостиная, а за ней его спальня.
- Могу я позвонить по телефону?
- Это опасно. Телефон в гостиной, а дверь в спальню открыта.
- Куда он едет?
- У него есть разрешение на поездку в Ирландию - для Свободных
матерей. Пропуск нелегко было получить, но наши друзья подняли небо и
землю! Леди Данвуди выхлопотала ему пропуск. Понимаете, он был так ей
признателен за теплые вещи... Он едет поездом сегодня ночью, - Потом
она спросила: - Что вы собираетесь делать?
Он беспомощно оглянулся. На дубовом ларе стоял тяжелый, начищенный
до блеска медный подсвечник; видно было, что стеарин никогда его не
пачкал, Роу взял подсвечник и смущенно ей объяснил:
- Он попытался меня убить.
- Но он спит. Это тоже будет убийство,
- Я первый его не ударю.
- Он бывал таким ласковым, когда в детстве я разбивала себе
коленки... Дети всегда расшибают коленки... Жизнь проклятая штука.
Подлая...
Он поставил подсвечник на место.
- Нет, - сказала она. - Возьмите. Я не хочу, чтобы он причинил вам
какой-нибудь вред. Ведь он всего-навсего брат, правда? - спросила она
с какой-то горечью. - Возьмите! Пожалуйста! - И когда он все же его не
взял, она подняла подсвечник сама; лицо у нее было каменное, вышколенное,
детское, но в его выражении было что-то напускное. Казалось, маленькая
девочка пытается сыграть леди Макбет. И, глядя на нее, смертельно
хотелось ее уберечь, скрыть, что такие вещи бывают не только на сцене,
но и в жизни.
Она повела его за собой, высоко держа подсвечник, словно репетируя
роль: свечу зажгут на премьере. Все в этой квартире было уродливо,
кроме нее. Это только подчеркивало, что оба они здесь чужие. Тяжелую
мебель явно доставили прямо со склада или заказали по телефону со
скидкой - гарнитур 56а из осеннего каталога. Только букетик цветов,
несколько книг, газета и дырявый мужской носок свидетельствовали, что
комнаты жилые. Носок заставил Роу замедлить шаги; он так наглядно
рассказывал о длинных вечерах вдвоем, о двух людях, знающих друг друга
много лет. Он впервые подумал: "Ведь это ее брат должен умереть".
Шпионов, как и убийц, вешают, значит, этого нужно повесить дважды. Он
спит, а за стеной ему строят виселицу.
Они шли на цыпочках через безликую комнату к приотворенной двери.
Анна легонько толкнула створку рукой и отступила, чтобы он мог туда
заглянуть. Это был известный жест женщины, которая показывает гостю
спящего ребенка.
Хильфе лежал на спине, без пиджака, ворот рубашки был расстегнут.
Лицо выражало такой глубокий, безмятежный покой и такую беззащитность,
что казалось невинным. Его светлозолотистые волосы влажной прядью