Гришем Джон. Адвокат

   С тех пор прошло три недели.
   — Я хочу видеть сына. Мне плохо без него.
   — Вы лечитесь? — спросил я.
   Прикрыв глаза, она отрицательно покачала головой.
   — Почему?
   — Нет мест.
   Я не имел ни малейшего понятия, как бездомные наркоманы попадают в лечебницы. Что ж, придется выяснить. Я вообразил Терренса в уютной теплой комнате, сытого, чисто одетого, готовящего уроки под присмотром мистера и миссис Роулэнд, любящих его почти так же, как Руби. Вот они завтракают, и мистер Роулэнд, забыв про утреннюю газету, гоняет мальчика по испанской грамматике. Да, у Терренса все складывается в высшей степени благополучно — в отличие от моей клиентки, чья жизнь превратилась в ад.
   Теперь Руби хотела, чтобы я помог ей вернуть сына.
   — Насчет мест я выясню, но на это потребуется время, — казал я, не представляя, сколько именно. В городе, где не менее пятисот семей дожидаются очереди пожить в приютской клетушке, больничные койки для наркоманов наверняка наперечет. — Пока вы не забудете о зелье, Терренса вам не видать, — добавил я как можно мягче.
   Руби молчала; в глазах у нее блестели слезы.
   Мир, в котором она жила, я совершенно не знал. Где достают наркотики? Во что это обходится? Сколько раз в день Руби нужно принять дозу? Как долго длится лечение?
   Есть ли вообще шанс избавиться от десятилетней привычки? Что делает город с детьми от наркоманов?
   У Руби не было ни документов, ни адреса — ничего, кроме рвущей душу боли. Выговорившись, она спокойно сидела на стуле, а я гадал, как ей намекнуть, что у меня есть и другие дела. Кофе был выпит.
   Проблему решил пронзительный голос Софии: я подумал, будто к нам ворвался какой-нибудь Мистер с пистолетом, и выскочил в большую комнату.
   Пистолет в самом деле присутствовал, но не у Мистера.
   Посреди комнаты стоял лейтенант Гэско собственной персоной. Трое его подручных в форме обступили стол Софии, которая онемела от возмущения. Двое других, в свитерах и джинсах, с интересом ждали развития событий поодаль. Вышел из своей каморки и Мордехай.
   — Привет, Микки, — повернулся ко мне Гэско.
   — Какого черта?! — От рева Мордехая содрогнулись стены. Один из копов в испуге схватился за револьвер.
   — Мы должны произвести обыск. — Гэско шагнул к Мордехаю и протянул ордер. — Мистер Грин, если не ошибаюсь?
   — Не ошибаетесь.
   — Что вы собираетесь искать? — спросил я у Гэско.
   — Все то же. Отдайте сами, и мы с радостью уберемся вон.
   — Его здесь нет.
   — О каком досье идет речь? — глядя в постановление на обыск, осведомился Мордехай.
   — Дело о выселении, — пояснил я.
   — Вызова в суд я так и не дождался, — уронил Гэско. В двух полисменах я узнал Лилли и Блоуэра. — А как обещали!
   — Проваливайте отсюда! — обрела голос София, заметив шагнувшего к ней Блоуэра.
   — Послушайте, леди, — презрительно произнес Гэско, которому не терпелось проявить власть, — есть два выхода из создавшегося положения. Первый — вы опускаете свою старую задницу на стул и не издаете больше ни звука. Второй — мы надеваем на вас наручники, и следующие два часа вы проводите в полицейском фургоне.
   Лилли пошел вдоль стен, заглядывая в каморки. Сзади ко мне неслышно приблизилась Руби.
   — Расслабься, — посоветовал Мордехай Софии.
   — Что наверху? — спросил Гэско.
   — Архив, — ответил Мордехай.
   — Ваш?
   — Да.
   — Его там нет, — предупредил я. — Вы теряете время даром.
   — Значит, даром, — согласился лейтенант.
   Новый посетитель распахнул дверь и при виде полицейской формы попятился. Я предложил Руби присоединиться к нему. Она ушла. Мы с Мордехаем закрылись у него в кабинете.
   — Где досье? — негромко спросил Грин.
   — Его здесь нет, клянусь. Это вопиющий произвол.
   — Ордер оформлен по всем правилам. Имела место кража, и вполне резонно предположить, что досье находится у того, кто его похитил.
   Мне хотелось выдать что-нибудь сногсшибательное, эдакий юридический перл, чтобы от копов и следа не осталось, но ничего хорошего на ум не приходило. Я почувствовал жгучий стыд за то, что спровоцировал обыск в конторе.
   — А копию ты сделал?
   — Да.
   — Не хочешь вернуть оригинал?
   — Не могу. Это будет равнозначно их оправданию. Строго говоря, у них нет стопроцентной уверенности, что досье у меня. Кроме того, если я верну оригинал, они сообразят, что существует копия.
   Почесав в бороде, Мордехай согласился. Мы вышли из кабинета в тот момент, когда Лилли неловким движением обрушил на пол гору папок со стула. София опять закричала, на нее заорал Гэско. Оскорбление словом грозило перейти в оскорбление действием.
   Я запер входную дверь — происходящее в конторе нашим клиентам лучше не видеть.
   — Вот как мы поступим, — громко объявил Мордехай.
   Полисмены неуверенно обернулись. Что ни говори, обыск в юридической конторе — совсем не то, что вечерний обход переполненных баров.
   — Нужного вам досье здесь нет. Примите как данность.
   Можете смотреть любые папки, но не читать документов.
   Нарушать конфиденциальность не позволено никому. Договорились?
   Подручные взглянули на Гэско, тот безучастно пожал плечами.
   В сопровождении шести копов мы с Мордехаем прошли в мой кабинет. Я принялся выдвигать ящики стола. Гэско ехидно прошептал у меня за спиной:
   — Чудненький офис.
   Снимая со стеллажа папку за папкой, я подносил каждую к носу лейтенанта и ставил на место. С понедельника в моем производстве находилось не много дел.
   Мордехай вышел. Когда Гэско оповестил, что обыск закончен, мы всей оравой вернулись в большую комнату. Мордехай говорил по телефону:
   — Да, судья, благодарю вас. Да, лейтенант рядом. — Он с улыбкой протянул трубку Гэско: — С вами хочет пообщаться судья Киснер, тот самый, что выписал ордер на обыск.
   Гэско скорчил мину, будто ему предстояло дотронуться до прокаженного.
   — Лейтенант Гэско слушает. — Трубка не касалась уха.
   — Джентльмены, — обратился Мордехай к полицейским, — вы имеете право обыскать только эту комнату. В кабинеты вам доступа нет. Распоряжение судьи.
   — Да, сэр, — буркнул Гэско и положил трубку.
   Около часа мы наблюдали, как копы рылись в столах.
   Давно сообразив, что обыск никаких результатов не даст, они явно играли у нас на нервах, медленно снимая с полок папки и сборники законов, покрытые толстым слоем пыли.
   Кое-где пришлось потревожить паутину. Каждая папка имела отпечатанное или написанное от руки название. Двое копов под диктовку Гэско записывали заголовки в блокноты. Долгая и безнадежно скучная процедура.
   Столом Софии они занялись в последнюю очередь. София сама, тщательно выговаривая каждую букву, продиктовала им названия своих папок. Полисмены старались держаться от нее подальше. Ящики стола София выдвинула ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель можно было увидеть содержимое. Шкафчик с ее личными вещами не заинтересовал никого. Я был убежден, что в нем она держит целый арсенал.
   Из конторы копы ушли не попрощавшись.
   Я принес Софии и Мордехаю извинения за испорченное утро и скрылся в кабинете.

Глава 23

   Под номером пять в списке выселенных числился Келвин Лем. В городе насчитывалось около десяти тысяч бездомных, и примерно столько же папок лежало на стеллажах и в архиве конторы на Четырнадцатой улице. Упомнить всех клиентов было невозможно, однако имена почти всегда вызывали у Грина какие-то ассоциации. Так получилось и с Лемом.
   Мордехай имел дело с общественными кухнями, приютами, благотворителями, священниками, полицейскими и коллегами — адвокатами бездомных. С наступлением темноты мы отправились в центр города, в церковь, зажатую между красивым административным зданием и роскошным отелем. Подвал храма, довольно просторное помещение, был уставлен рядами складных столов; люди ели и разговаривали. Заведение разительно отличалось от знакомых мне общественных кухонь с их неизбежным супом: на тарелках лежали кукуруза, жареный картофель, куски цыпленка или индейки, фруктовый салат, хлеб. Запах пищи напомнил мне об ужине.
   — Я не забегал сюда несколько лет, — сказал Мордехай, стоя у входа. — Они кормят здесь триста человек в день.
   Поразительно, не правда ли?
   — Откуда берутся продукты?
   — Из центральной кухни, мы были там, это в здании БАСН. Им удалось создать эффективную систему сбора излишков в городских ресторанах. Не объедков, а нормальных продуктов, которые испортятся, если их быстро не пустить в дело. Несколько авторефрижераторов объезжают город и свозят продукты на кухню, где готовят обеды, замораживают и распределяют по приютам. Больше двух тысяч порций в день.
   — Еда выглядит аппетитно.
   — Она и впрямь хороша.
   К нам подошла молодая женщина Лиза, местный администратор. Мордехай был знаком с ее предшественником.
   Пока они вели негромкий разговор, я рассматривал зал.
   Мне бросилось в глаза нечто неожиданное. Среди бездомных существовала иерархия, объединенные общей бедой люди стояли на разных ступенях социально-экономической лестницы. Вот компания — человек шесть — оживленно делится впечатлениями о последнем баскетбольном матче, который транслировало вчера телевидение. Мужчины довольно прилично одеты, и если бы один не орудовал ножом и вилкой в перчатках, группа легко могла сойти за обычных посетителей бара в рабочем районе, никто не догадался бы, что у болельщиков нет жилья. Через столик от компании мрачный тип в темных очках, грязном поношенном пальто и резиновых сапогах, точь-в-точь Мистер в день смерти, руками рвет на части цыпленка.
   Совершенно ясно, что образ жизни его и болельщиков разный. Соседи по сравнению с ним кажутся беззаботными пташками. Они пользуются горячей водой и мылом, а типу на подобные мелочи плевать. Компания наверняка ночует в приюте, он же привык спать в парке, подле голубей.
   Тем не менее все они бездомные.
   О Келвине Леме Лиза не слышала. Пообещав навести справки, она двинулась между столиками, периодически наклоняясь к едокам.
   Мордехай представил меня молодому человеку, он оказался, к моему удивлению, коллегой: работал в крупной юридической фирме и на благотворительных началах сотрудничал с городской адвокатской конторой для бездомных. Познакомились они с Мордехаем год назад, во время кампании по сбору средств для неимущих. Минут пять мы побеседовали на чисто профессиональные темы, потом парень скрылся в небольшой комнате по соседству с залом; там в течение трех часов ему предстояло вести прием.
   — В вашингтонской конторе с нами поддерживают регулярные отношения сто пятьдесят добровольцев, — сообщил Мордехай.
   — Этого достаточно?
   — Достаточно не бывает никогда. По-моему, пора поразмыслить о привлечении новых помощников. При желании можешь возглавить это дело. Абрахам будет в восторге.
   Оказывается, с удовлетворением подумал я, Мордехай, Эб и, конечно, София уже подыскали мне занятие.
   — Набор помощников позволит нам расширить базу, — продолжал Мордехай, — заявить о себе более громко и, как следствие, облегчит сбор средств.
   — Естественно, — без особой уверенности согласился я.
   — Проблема денег меня пугает. Фонд Коэна в плачевном состоянии, неизвестно, сколько мы протянем. Боюсь, придется просить подаяние, чем занимаются, собственно говоря, все благотворительные организации города.
   — То есть организованно собирать средства вы никогда не пробовали?
   — Очень редко. Работа тяжелая и трудоемкая.
   Подошла Лиза:
   — Келвин Лем сидит вон там, в конце зала. На нем бейсбольная шапочка.
   — Ты говорила с ним?
   — Да. Он не пьян, на вопросы отвечает нормально. Живет пока в БАСН, временно работает водителем мусороуборочной машины.
   — Здесь нет комнатки, где можно уединиться?
   — Найдем.
   — Скажи Лему, что с ним хотят поговорить его адвокаты.
   Келвин Лем выглядел как завсегдатай приюта: бейсбольная куртка, джинсы, свитер, кроссовки — ничего общего с тряпьем, в которое кутаются бродяги, ночующие под мостами. Войдя, он не произнес ни слова приветствия, даже руки не подал. Мордехай сидел на краешке стола, я стоял у стены. Лем занял единственный стул; от взгляда, брошенного вскользь, мне захотелось спрятаться.
   Похоже, у него были дурные предчувствия.
   — Все в полном порядке, — поспешил успокоить его Мордехай. — Мы всего лишь хотим задать вам несколько вопросов.
   Келвин безмолвствовал.
   — Вы были знакомы с женщиной по имени Лонти Бертон? — спросил Мордехай.
   Лем отрицательно качнул головой.
   — А с Девоном Харди?
   Тоже нет.
   — Месяц назад вы жили на заброшенном складе, не так ли?
   — Да.
   — На перекрестке Нью-Йорк — и Флорида-авеню?
   — Ага.
   — И вносили за проживание плату?
   — Да.
   — Сто долларов в месяц?
   — Да.
   — Деньги отдавали Тилману Гэнтри?
   Лем напрягся и прикрыл глаза, соображая:
   — Кто такой?
   — Владелец склада.
   — Я платил парню, которого звали Джонни.
   — На кого Джонни работал?
   — Я его не спрашивал.
   — Сколько вы прожили на складе?
   — Около четырех месяцев.
   — Почему ушли оттуда?
   — Выселили.
   — Кто выселил?
   — Не знаю. Явились копы, с ними какие-то люди. Нас вместе с вещами вышвырнули на улицу, двери опечатали, а через пару дней пригнали бульдозеры и снесли склад.
   — Вы пытались объяснить полиции, что платите за жилье?
   — А толку? Какая-то женщина, у нее еще маленькие дети были, полезла в драку. Так ее избили. Я с копами не связываюсь. Век бы их не видать.
   — Перед выселением вам показывали какие-нибудь бумаги?
   — Нет.
   — Предупреждение о выселении вы получили?
   — Нет. Просто явились копы, и все.
   — Без документов?
   — Говорю, никаких бумаг. Они заявили, что мы захватчики и должны очистить помещение.
   — Въехали вы на склад в октябре прошлого года?
   — Около этого.
   — А как вы нашли склад?
   — Услышал от кого-то, что сдаются маленькие квартирки по дешевке. Ну и пошел. Действительно, понаделали перегородок, устроили сортир. Есть вода, крыша, чего еще?
   — И вы въехали?
   — Ну да.
   — А договор о найме вы подписали?
   — Парень сказал, что жилье незаконное, поэтому никакой писанины. Еще сказал, в случае чего заявит, будто мы вселились без спросу.
   — Плату он брал наличными?
   — Только.
   — Вы вносили плату ежемесячно?
   — Старался. Он приходил за деньгами пятнадцатого числа.
   — На день выселения за вами не числилось долга?
   — Самую малость.
   — Сколько?
   — По-моему, за месяц.
   — Поэтому вас и выселили?
   — Не знаю. Они ничего не объясняли. Просто выбросили на улицу всех до одного, и точка.
   — Кого-нибудь из бывших жильцов вы знали?
   — Разве что парочку. Там каждый жил сам по себе. Двери были хорошие, запирались.
   — Вы упомянули о матери с маленькими детьми, той, что вступила в драку с полицией. С ней вы не были знакомы?
   — Нет. Видел иногда. Она жила на другом конце.
   — На другом?
   — Ну да. В центре склада не было ни воды, ни канализации, поэтому квартирки устроили по бокам.
   — От своей двери вы видели ее жилье?
   — Нет. Склад большой.
   — Как велика была ваша квартира?
   — Две комнаты. Уж не знаю, много это, по-вашему, или нет.
   — А электричество?
   — Торчали какие-то проводки. Можно было подключить чайник или телевизор. Был свет и водопровод, а сортир — общий.
   — Отопление?
   — Не ахти. Холодно, конечно, но все не так, как на улице.
   — Значит, условия проживания вас устраивали?
   — Ну да. Для сотни в месяц вполне терпимо.
   — Вы упомянули о парочке знакомых — имен не припомните?
   — Герман Гаррис и какой-то Шайн.
   — Где они сейчас?
   — Откуда я знаю!
   — А вы где живете?
   — В БАСН.
   — Долго рассчитываете пробыть там? — Мордехай протянул Лему визитку.
   — Не знаю.
   — Можете время от времени позванивать мне?
   — Зачем это?
   — Вдруг вам понадобится адвокат? Дайте мне знать, если переберетесь в другое место.
   Лем молча положил визитку в карман.
   Поблагодарив Лизу, мы вернулись в контору.
   Существует несколько способов предъявить ответчику судебный иск. Первый — прыжок из засады, второй — объявление войны и залповый огонь по позициям противника.
   Согласно первому варианту, следует подготовить общее обоснование обвинений, официально оформить его в суде и организовать утечку информации в прессу, надеясь, что в ходе процесса удастся доказать справедливость иска. Преимущества засады заключаются во внезапности атаки, растерянности ответчика и подготовленном соответствующим образом общественном мнении. Однако ее юридические последствия равны падению с истовой верой в постеленную где-то соломку.
   Второй вариант предполагает письмо ответчику с перечислением обвинений и предложением не доводить дело до суда, а вступить в переговоры и мирно разрешить конфликт.
   Муторный обмен посланиями и действия враждующих сторон достаточно предсказуемы.
   В нашем случае ответчиками были «Ривер оукс», «Дрейк энд Суини» и ТАГ.
   Засада представлялась нам тактически более грамотной.
   «Дрейк энд Суини» не выказывала ни малейшего намерения оставить меня в покое, напротив, повторный обыск свидетельствовал о том, что Артур с Рафтером по-прежнему стремятся загнать меня в тупик. По их мнению, мой арест развлечет газетчиков, и фирма не только унизит и запугает меня, но и получит бесплатную рекламу.
   Кроме того, заставить человека дать показания мы могли лишь обратившись с официальным иском в суд. В ходе первичных слушаний ответчику задаются любые мыслимые вопросы, и он обязан отвечать под присягой. Мы имеем право вызвать в суд каждого, чьи показания, на наш взгляд, способствуют установлению истины. Если я разыщу Гектора, то, приняв присягу, он уже не отвертится от наших вопросов, какими бы щекотливыми они ему ни казались. То же будет и с другими вероятными свидетелями.
   Теоретически дело было примитивным: жильцы склада исправно вносили арендную плату наличными, без всяких расписок передавали деньги Тилману Гэнтри либо его уполномоченному. Неожиданно перед Гэнтри открылась перспектива продать склад «Ривер оукс», причем безотлагательно. Гэнтри решил обмануть «Ривер оукс», выдать жильцов за захватчиков. «Дрейк энд Суини» с присущей ей обстоятельностью перед совершением сделки направила на объект торгов инспекцию в лице Гектора Палмы. На складе Гектор подвергся нападению, и осмотр не состоялся. В ходе второй инспекции, в сопровождении охраны, Гектор узнал, что живущие на складе люди по факту не захватчики, а обычные квартиросъемщики, о чем и доложил в служебной записке Брэйдену Ченсу, но тот по своим соображениям закрыл на это глаза и оформил сделку. В результате жильцы были выселены как захватчики, да еще с нарушениями законной процедуры.
   В соответствии с юридическими нормами на процесс выселения должно было уйти не менее тридцати дней, терять время никто из участников сделки не хотел. Всего месяц — и самая тяжелая часть зимы, со снежными бурями, ночевкой в машинах при включенных двигателях, оказалась бы позади.
   Но ведь выселенцы — бродяги, документов у них нет, квитанций об оплате за проживание на складе нет. Зачем жалеть их, тем более разыскивать?
   Не мудреное дело, повторяю. В теории. На практике же возникает масса трудностей. Рассчитывать на показания человека, не имеющего крыши над головой, довольно наивно.
   Мистер Гэнтри со своим специфическим авторитетом все-таки да может принудить человека не болтать лишнего. Нет, вступать в схватку с Гэнтри мне никак не хотелось. Мордехай располагал широкой сетью уличных информаторов, но и он вряд ли был готов противостоять тяжелой артиллерии Гэнтри. Около часа у нас с Мордехаем ушло на обдумывание, как избежать вызова в суд корпорации ТАГ. По очевидным причинам судебное разбирательство с Гэнтри хотя и предсказуемо, но опасно. В конце концов мы решили ТАГ в иске не упоминать. Пусть о нем заговорят «Ривер оукс» и «Дрейк энд Суини». Им значительно проще вызвать в суд третьего участника сделки.
   Совсем отказаться от участия ТАГ в процессе нельзя.
   Гэнтри — ключевая фигура в вопросе об определении статуса жильцов. Без него суд застопорится.
   Но прежде необходимо найти Гектора Палму и убедить предоставить в наше распоряжение копию той самой служебной записки, что убрали из досье, либо сообщить излагаемые в ней сведения. Обнаружить Гектора не трудно, проблема — заставить его сказать правду. Он почти наверняка не захочет сотрудничать с нами — кто жаждет потерять работу, да еще имея жену с четырьмя детьми?
   Разбирательство в суде таило и иные сложности, первая носила чисто процедурный характер. Как юристы, мы с Мордехаем не могли выступать в суде от имени наследников Лонти Бертон и ее детей. Для этого нас должны были нанять родственники. Мать и братья Лонти отбывали тюремное заключение. Мордехай предложил направить суду петицию с просьбой назначить одного из нас доверенным лицом семьи Лонти для защиты ее имущественных прав. Это позволит нам пока обойтись без вызова в суд членов семейства. Если мы победим и потерпевшим присудят компенсации, при дележе денег наверняка развернется целое побоище.
   А ведь у погибших детишек были отцы. Придется устанавливать личности родителей.
   — Насчет денег подумать успеем, — сказал Мордехай. — Сначала нужно выиграть процесс.
   Мы расположились за столом перед дряхлым компьютером. Я набивал текст, Мордехай расхаживал по комнате и диктовал.
   До полуночи мы выстраивали стратегию, черновик за черновиком отрабатывая окончательный вариант иска, споря, уточняя детали процедуры и предвкушая громкое судебное разбирательство. По мнению Мордехая, оно могло и должно было стать поворотным пунктом в отношении общества к судьбам бездомных.
   Я же расценивал наши труды просто как восстановление справедливости.

Глава 24

   Без четверти восемь утра я подошел к конторе.
   На крыльце меня встретила Руби. И как человек умудряется выглядеть таким бодрым после восьмичасовых попыток заснуть на заднем сиденье брошенного автомобиля?
   — Пончика не найдется? — спросила она, когда я щелкнул выключателем.
   Похоже, привычки у нее формируются быстро.
   — Посмотрю. Садитесь, я сварю кофе.
   Вчерашние черствые пончики за ночь окаменели, но другого съестного на кухоньке не нашлось. Я взял на заметку купить к завтрашнему утру свежих — Руби наверняка заявится.
   Пока я возился с кофе, она маленькими кусочками, дабы произвести впечатление дамы благовоспитанной, ела пончик.
   — Где вы обычно завтракаете? — полюбопытствовал я.
   — Нигде.
   — А обед и ужин?
   — Пообедать можно у Наоми, это кухня на Десятой улице, а ужинать хожу на Пятнадцатую, в приют.
   — Что вы делаете в течение дня?
   Руби, согреваясь, сложила над горячим стаканчиком ладони домиком.
   — Сижу у Наоми.
   — Сколько там женщин?
   — Много. Относятся к нам неплохо, но разрешают оставаться только днем.
   — Прибежище бездомных женщин?
   — Вроде того. До четырех. Большинство наших ночуют в приютах, а кое-кто и вовсе на улице. У меня хоть есть машина.
   — Там знают о вашем пристрастии к крэку?
   — Наверное. Они предлагали мне ходить на беседы, не одна я такая. Бабы пьют и колются не хуже мужиков, ты же знаешь.
   — Признайся, вчера не обошлось без дозы? — В жизни не думал, что осмелюсь задать столь интимный вопрос клиенту. Похоже, Руби стала для меня больше чем клиентка.
   Руби уперлась подбородком в грудь.
   — Скажи мне правду.
   — Я должна была принять. Не могу я без этого.
   Упрекать ее не имело смысла. Я ведь палец о палец не ударил, чтобы помочь ей избавиться от наркотика. Именно в данный момент ее исцеление приобрело для меня принципиальное значение.
   Она попросила еще пончик, и я, завернув в фольгу, положил последний поверх дымящегося стаканчика. К Наоми Руби опоздала.
   Поход за справедливость начался с митинга у мэрии. Мордехай, известная и почитаемая среди бездомных фигура, занял место на трибуне. Церковный хор, облаченный в пурпурные с золотом одеяния, бодрыми гимнами поднимал настроение собравшихся. Поодаль стояли полицейские; барьеры перегораживали проезжую часть улицы.
   БАСН обещало направить на митинг не менее тысячи своих членов, и обещание сдержало. Огромная колонна людей, лишенных крова, но не гордости, возвестила о прибытии явно отрепетированным скандированием. Живая река мгновенно привлекла внимание телекамер.
   Посланники братства расположились напротив лестницы и принялись размахивать написанными от руки плакатами и транспарантами:
   КОНЕЦ ПРЕСТУПНОСТИ;
   ОСТАВЬТЕ НАМ НАШИ ПРИЮТЫ;
   ДАЕШЬ ПРАВО НА ЖИЛЬЕ;
   РАБОТЫ! РАБОТЫ! РАБОТЫ!
   Перед полицейскими барьерами то и дело останавливались церковные автобусы, к толпе присоединялись новые сотни, причем большинство пассажиров никак не походило на бездомных. В основном это были женщины, одетые как на воскресную проповедь. Меня теснили. Я не видел знакомых, даже Софии и Абрахама, хотя точно знал, что они здесь. Митинг в память Лонти Бертон оказался самой представительной и многолюдной акцией бездомных за последние десять лет.
   Над толпой возвышались портреты в траурных рамках, под фотографией погибшей молодой женщины была помещена подпись:
   КТО УБИЛ ЛОНТИ?