Гришем Джон. Адвокат

   — Ты рехнулся!
   — Нет, всего лишь переживаю маленький кризис, Рудольф. Тридцать два года — слишком юный возраст, чтобы действительно сойти с ума. Я же рассчитываю обрести покой в самом ближайшем будущем.
   — Возьми месяц. Поработай с бродягами, перебесись и возвращайся. Ты уходишь в самое тяжелое для нас время.
   Без движения лежат груды дел.
   — Оставь, Рудольф. Когда знаешь, что под тобой растянута страховочная сетка, к упражнениям на проволоке пропадает всякий интерес.
   — Интерес? Ты согласился из интереса?
   — Исключительно. Представляешь, как приятно трудиться, не поглядывая ежеминутно на часы?
   — А Клер?
   Вопрос выдал всю глубину его отчаяния. С моей женой Рудольф был едва знаком, да и совет по поводу семейного счастья мог дать кто угодно, только не он.
   — С ней все в порядке. Мне бы хотелось уйти в пятницу.
   Рудольф, прикрыв глаза, медленно покачал головой:
   — Я не верю.
   — Мне искренне жаль, Рудольф.
   Мы пожали друг другу руки и договорились встретиться утром за завтраком, чтобы обсудить незаконченные дела.
   Не желая, чтобы Полли узнала обо всем из вторых уст, я зашел в кабинет и набрал ее номер. Она готовила ужин. Мой звонок испортил ей настроение на неделю, пожаловалась она.
   По дороге домой я задержался у тайского ресторанчика и попросил сложить в пакет какой-нибудь еды. Войдя в квартиру, достал из холодильника бутылку вина и накрыл стол.
   За прожитые годы у нас вместо примитивного и утомительного выяснения отношений выработалась привычка просто не замечать друг друга, поэтому тактика поведения не требовала доводки.
   Однако идея устроить засаду, изумить, сбить с толку Клер остроумными выпадами пришлась мне по вкусу. Я подумал, что это будет достаточно изящно и подло — в полном соответствии с атмосферой нашего втихаря умирающего брака.
   Если Клер и заподозрила подвох, то не подала виду. Было почти десять вечера, она, как обычно, успела где-то перекусить; с бутылкой вина мы прошли прямо в гостиную. Я разжег камин и погрузился в любимое кресло. Клер тоже села.
   Помолчав, я сказал:
   — Нам нужно поговорить.
   — О чем? — На ее лице не мелькнуло и тени тревоги.
   — Я думаю уйти из фирмы.
   — Вот как? — Клер сделала глоток вина. Ее выдержка поразила меня. Либо она ожидала этих слов, либо показывала, что мои проблемы ее не волнуют.
   — Обратного пути нет.
   — Почему?
   — Я созрел для перемен. Надоел дух корпоративности, да и сама работа потеряла значение. Хочется приносить пользу.
   — Очень красиво. — Клер явно задумалась о деньгах, и мне было любопытно, сколько ей потребуется времени, чтобы взять быка за рога. — Достойно восхищения, Майкл.
   — Я говорил тебе о Мордехае Грине. Он предложил мне работу в своей конторе. Выхожу в понедельник.
   — В понедельник?
   — Да.
   — Выходит, ты все решил?
   — Да.
   — Не обсудив со мной. Мое слово ничего не значит.
   — Назад я не вернусь, Клер. Сегодня я сказал об этом Рудольфу.
   Она снова пригубила вина, в злой усмешке блеснули зубы.
   Или мне показалось? Как бы то ни было, я не мог не воздать Должное ее самообладанию.
   Мы сидели и смотрели на пламя, загипнотизированные оранжевыми языками. Клер нарушила молчание:
   — Могу я спросить, как твое решение отразится на наших финансах?
   — Ситуация изменится.
   — Каков твой новый оклад?
   — Тридцать тысяч долларов в год.
   — Тридцать тысяч... — пробормотала она и громко уточнила: — То есть меньше того, что получаю я.
   Клер зарабатывала тридцать одну тысячу, но в ближайшие годы сумма обещала подпрыгнуть — хороший хирург делает хорошие деньги. Задавшись целью провести нашу дискуссию на максимально откровенном уровне, я запретил себе проявлять малейшие эмоции при обсуждении финансового вопроса.
   — Зашита бедных не предполагает высоких гонораров. — Я постарался, чтобы это не прозвучало нравоучительно. — Если не ошибаюсь, и ты занялась медициной отнюдь не ради денег.
   Подобно любому студенту, Клер клялась, что страждет помогать обездоленным. Все мы лгали.
   Глядя в огонь, Клер углубилась в расчеты. Я решил, что в данный момент ее беспокоит квартирная плата. Жилище наше и впрямь было очень недурственным, однако за две четыреста в месяц бывает и получше. Мебель тоже обошлась недешево. Мы заслуженно гордились местом, где живем: приличный квартал, элегантный дом, милые и порядочные соседи. Но как мало времени мы здесь проводили! Как редко приглашали гостей! Квартиру, конечно, придется поменять, но ничего страшного.
   Финансовые дела мы всегда обсуждали открыто, без недомолвок. Она знала, что на наших совместных накопительных счетах лежит около пятидесяти одной тысячи, еще двенадцать тысяч — на текущем. Я удивился, какую незначительную сумму накопили мы за шесть лет супружеской жизни. Когда тебя ждет блестящая карьера в солидной фирме, о деньгах забываешь.
   — По-моему, необходимо произвести некоторые уточнения, — холодно взглянув на меня, сказала Клер.
   «Уточнения». Увесистое слово!
   — Согласен.
   — Я устала. — Допив вино, она удалилась в спальню.
   Нам не хватило чувств даже на приличную ссору.
   Я понимал, насколько принятое решение понижает мой статус. Ситуация — находка для журналиста: полный честолюбивых помыслов молодой юрист меняет заманчивую карьеру в солидной фирме на дешевую должность адвоката бродяг и нищих. Даже Клер не дерзнула осудить блаженного.
   Я подкинул в камин полено, прикончил бутылку и вытянулся на диване.
   Спать.

Глава 13

   На восьмом этаже у компаньонов имелась своя столовая, и приглашение туда на трапезу воспринималось сотрудниками как знак отличия. Рудольф оказался настолько наивным, что полагал, будто поданная в семь утра овсяная каша на воде без соли заставит меня изменить решение.
   Неужели я откажусь от чести пожрать в компании небожителей?
   Рудольф принес волнующие вести. Вчера поздним вечером он имел разговор с Артуром, в повестку дня включен вопрос о предоставлении Майклу Броку двенадцатимесячного академического отпуска. Какой бы оклад ни положили мне в адвокатской конторе, фирма готова доплачивать к нему сумму, эквивалентную моей потере. (Само по себе это было неплохо, но для защиты прав неимущих они могли бы сделать и побольше.) Фирма в течение года будет рассматривать меня в качестве юриста pro bono, то есть как откомандированного для оказания помощи беднейшим слоям населения на безвозмездных началах. (У компаньонов появится лишний повод гордиться собой.) Через год, утолив жажду неизведанного, я вернусь, полный сил и здоровья, и вновь поставлю свой дар на службу фирме (к вящей славе последней).
   Что скрывать! Предложение впечатляло, даже трогало.
   Отвергнуть его с ходу было нельзя, и я пообещал Рудольфу основательно и без проволочек еще раз все взвесить. Он тут же предупредил: поскольку я пока не являюсь компаньоном, данное предложение должно быть одобрено исполнительным комитетом. Никогда прежде фирма не рассматривала вопрос о предоставлении подобного отпуска рядовому сотруднику.
   Рудольф очень хотел, чтобы я остался, но вовсе не из дружеского ко мне расположения. Отдел антитрестовского законодательства задыхался от обилия работы, постоянно растущие объемы требовали усилий по крайней мере двух старших сотрудников с не меньшим, чем у меня, опытом. С точки зрения интересов дела время для ухода я выбрал не самое подходящее. Но меня это не беспокоило: в фирме работают восемьсот юристов, так что для руководства не составит особого труда найти свежее пушечное мясо.
   Год назад мои подбивки принесли фирме чуть меньше семисот пятидесяти тысяч долларов — вот почему я удостоился высочайшей милости быть приглашенным к завтраку и сидел за столом, выслушивая планы, разработанные в экстренном порядке.
   Мы начали составлять список неотложных дел, когда за соседний столик уселся Брэйден Ченс. Моего присутствия в святая святых он поначалу не заметил. Вокруг поодиночке завтракали компаньонов десять, большинство — уткнувшись в утреннюю газету. Я старался не смотреть в сторону Ченса, и все-таки наши взгляды встретились.
   — Доброе утро, Брэйден! — Мой громкий голос заставил его вздрогнуть, а Рудольфа повернуть голову.
   Ченс молча кивнул и быстрым движением сунул в рот кусочек тоста.
   — Ты знаком с ним? — тихо спросил Рудольф.
   — Встречались.
   Однажды Ченс потребовал, чтобы я назвал имя своего руководителя. Теперь стало ясно: никаких жалоб от него к Рудольфу не поступало.
   — Дерьмо, — еще тише произнес мой босс.
   Похоже, насчет этой личности разногласий в фирме нет.
   Мы занялись следующей страницей списка, и Рудольф выбросил Ченса из головы. Чересчур много накопилось неоконченной работы.
   Зато у меня в мозгах Брэйден подзадержался. Вот он — мягкий, вежливый, с очень светлой кожей, тонкими чертами лица, изысканными манерами. Он осматривает склады, пачкает холеные руки, проверяя, насколько тщательно выполнена работа? О нет! Я вспомнил запретный файл с делом о выселении. Естественно, сам Ченс никогда такими вещами не занимался, возлагал на помощников. Пока какой-нибудь Гектор Палма возился в грязи, Ченс из офиса осуществлял общее руководство. В его обязанности компаньона входили партия в гольф и хороший обед с коллегами из «Ривер оукс».
   Наверное, он даже не знал, кого выселяет со склада. Зачем? Ведь это всего лишь наглые захватчики — безликие, безымянные, бездомные. Ченс не помогал полиции выбрасывать на улицу нищенские пожитки обитателей вслед за их владельцами. А Гектор вполне мог наблюдать это.
   Но если Ченсу действительно не были известны имена семейства Бертон, то, следовательно, не мог он и установить связь между выселением и его гибелью. Хотя сейчас, может быть, кто-то и рассказал ему. Так знает или не знает?
   На вопрос должен был ответить Гектор Палма — и очень скоро. Сегодня среда, я ухожу в пятницу.
   К восьми Рудольф расправился с завтраком, как раз чтобы успеть дойти до кабинета, где ждали важные клиенты.
   Я вернулся к себе и раскрыл «Вашингтон пост». В глаза бросился снимок: пять гробов перед алтарем. Под снимком шел текст с подробным описанием церемонии в храме и марша к Капитолийскому холму.
   Редакционная статья с чувством и талантом призывала нас, то есть тех, кто имеет вдоволь хорошей еды и прочную крышу над головой, отложить дела и задуматься о людях вроде Лонти Бертон, живущих с нами в одном городе. Они никуда не уйдут, предупреждала статья. Их нельзя вымести с улиц, запихнуть в тайники. Они живут в брошенных машинах, в аварийных зданиях, замерзают в самодельных палатках, ночуют на скамьях в парках, почти не надеясь отыскать свободные койки в переполненных и порой опасных для жизни приютах. И тем не менее они являются частью нашего общества. Если не прийти им на помощь, количество их возрастет стократ, и они будут умирать прямо на наших глазах.
   Я вырезал статью из газеты и спрятал в бумажник.
   Через знакомых среди вспомогательного персонала я установил контакт с Гектором Палмой. Спускаться на его этаж было неразумно: поблизости наверняка околачивался Ченс.
   Мы встретились в библиотеке на третьем этаже, между книжными стеллажами, вдали от объективов телекамер и людских ушей. Нервы у парня были напряжены до предела.
   — Ты положил мне папку на стол? — прямо спросил я, не желая тратить драгоценное время на разговоры вокруг да около.
   — Какую папку? — Палма настороженно оглянулся, словно за нами охотились наемные убийцы.
   — "Ривер оукс", дело о выселении. Ведь ты же им занимался, разве нет?
   Он не знал, как много мне известно. Или мало.
   — Да.
   — Где основной материал?
   Палма снял с полки книгу, раскрыл. Ни дать ни взять двое заняты профессиональной беседой.
   — Все папки с делами хранятся у Ченса.
   — В его кабинете?
   — Стеллаж заперт.
   Мы говорили шепотом. Хотя лично мне наша встреча ничем не грозила, пару раз я тоже взглянул по сторонам.
   Внимательный человек скоро учуял бы запах жареного.
   — Что за материал в деле?
   — Грязь.
   — Расскажи мне о ней.
   — У меня жена и четверо детей, я не собираюсь терять свою работу.
   — Положись на мое слово.
   — Ты уходишь. Какая тебе разница? — Палма поставил книгу на полку.
   Его осведомленность меня не удивила: новости у нас распространялись быстро. Всегда хотел узнать, кто более активный разносчик сплетен: юрист или его секретарша? Пока выходило — помощник.
   — Зачем ты положил папку мне на стол?
   Палма дрожащей рукой потянулся за другим изданием.
   — Не понимаю, о чем речь.
   Зашелестели страницы. Водворив том на место, Палма двинулся вдоль стеллажа. Я последовал за ним, уверенный, что убийцы отдыхают. Палма раскрыл третий фолиант, явно ждал продолжения разговора.
   — Мне нужно досье, — сказал я.
   — У меня его нет.
   — Как его достать?
   — Украсть.
   — Отлично. Где ключ?
   Несколько секунд он изучал мое лицо, пытаясь угадать, насколько я серьезен.
   — Ключа у меня нет.
   — Откуда в таком случае взялся список имен?
   — Понятия не имею, что за список.
   — Имеешь, имеешь. Ты сам положил мне на стол.
   — Прости, но у тебя не все дома. — Развернувшись, Палма зашагал прочь.
   Я было подумал, что он остановится, но нет. Миновав ряды стеллажей, пустые столы и стойку дежурной, Палма покинул библиотеку.
   Независимо от того, что расслышал в моих словах Рудольф, я не провел последние дни на фирме в кропотливых трудах. Наоборот. Заперевшись в кабинете, я высыпал из ящиков на стол накопленный мусор, уселся, оглядел стены и с удовольствием подумал о сожженных мостах. Утреннее напряжение отпустило. К черту рабский труд и хронометраж. К черту восьмидесятичасовую рабочую неделю. Пусть мои тщеславные коллеги просиживают в своих офисах хоть по восемьдесят пять часов. К черту компаньонов — этих покрытых ровным загаром патриархов.
   Я позвонил Мордехаю и заявил, что принимаю его предложение. Рассмеявшись, он заверил, что найдет способ регулярно выплачивать мне жалованье. К работе я должен приступить в понедельник, но будет неплохо, если накануне он кратко объяснит мне специфику предприятия.
   Я окинул мысленным взором контору на Четырнадцатой улице. Интересно, какая из пустующих каморок достанется мне? Впрочем, не важно.
   Во второй половине дня пришлось принимать прощальные напутствия, более смахивающие на соболезнования, от друзей и коллег, убежденных, что несчастный повредился в уме.
   Я без обид перенес процедуру. Смирение — удел святых.
   Около шести вечера я вернулся домой. Клер ждала меня.
   Кухонный стол был покрыт исписанной бумагой и компьютерными распечатками. Калькулятор лежал на подоконнике.
   Подготовилась она неплохо. На этот раз в засаду угодил я.
   — Думаю, нам необходимо развестись, — учтивым голосом сообщила Клер. — Причина: полная несовместимость характеров. Мы не ссоримся, не тычем друг в друга пальцами. Может быть, поэтому нам никак не удается выговорить: наш брак рухнул.
   Играть в изумление не имело смысла — она все решила, мои возражения бесполезны. Я любезно, в тон ей, ответил:
   — Конечно.
   Надеюсь, согласие прозвучало достаточно искренне. Позволив себе наконец роскошь быть откровенным, я повеселел. Настораживало одно: похоже, ей развод был нужнее, чем мне.
   Желая бесповоротно утвердиться в роли лидера, Клер известила меня о встрече с Жаклин Хьюм, убежденная, что имя поразит меня как из пушки.
   Действительно, специалистка по бракоразводным делам Славилась умением схватить бедного супруга за причинное Место, причем с вывертом.
   — Зачем тебе адвокат? — полюбопытствовал я.
   — Чтобы быть защищенной.
   — Боишься нечестной игры?
   — Ты юрист. Вот и мне понадобился юрист, только и всего.
   — Отказавшись от ее услуг, ты могла бы сэкономить кучу денег, — несколько сварливо заметил я. — Как-никак мы разводимся.
   — Зато теперь у меня есть чувство уверенности.
   Она показала распечатку под названием «Приложение А» — детальный реестр наших совместных активов. «Приложение Б» предлагало план их раздела. Разумеется, Клер урвала кусок пожирнее. Половину нашей наличности, то есть шесть тысяч долларов, она собиралась отдать в банк за свою заложенную машину. Из другой половины мне причиталось две с половиной тысячи. Шестнадцать тысяч долга за мой «лексус» в распечатке не фигурировали. Кроме того, Клер мечтала заполучить сорок тысяч из пятидесяти одной, лежащих на совместных счетах. Мой текущий счет она великодушно дарила мне.
   — Доли получаются не совсем равными, — заметил я.
   — И не должны, — безапелляционно заявила Клер.
   — Почему?
   — Потому что не я угодила в кризис переоценки личности.
   — Значит, вина целиком на мне?
   — Мы не устанавливаем чьей-либо вины. Мы делим имущество. По лишь тебе понятным причинам ты решил урезать свой годовой доход. С какой же стати от последствий твоего сумасбродства должна страдать я? Мой адвокат живо докажет судье, что твои действия подвели нас к финансовому краху. Маешься дурью? Пожалуйста. Но не надейся заставить меня голодать.
   — А есть опасность?
   — На хамство не отвечаю.
   — Получи я что-нибудь, и мне расхотелось бы хамить.
   Необходимо было спровоцировать всплеск эмоций. Орать или швырять друг в друга предметы мы не могли. Впасть в истерику, черт побери, тоже. Бросаться грязными обвинениями в супружеской неверности или пристрастии к наркотикам — тем более. Да какой же это развод!
   Напрасный. Не обращая на меня внимания, периодически сверяясь с записями, сделанными под диктовку специалистки, Клер продолжила:
   — Договор на аренду квартиры истекает тридцатого июня.
   До этого числа я остаюсь здесь. Плата за данный период составляет десять тысяч долларов.
   — Мне собирать вещи?
   — Как угодно.
   — Отлично.
   Если Клер гонит меня вон, вымаливать позволение остаться я не буду. Состязание в высокомерии. Кому из нас удастся выказать большее презрение?
   С языка чуть не сорвалась глупость типа: «Кого поселишь вместо меня?» Требовалось расшевелить Клер, пусть на долю секунды.
   Но я сдержался.
   — С твоего позволения уйду завтра.
   Ее лицо ничуть не омрачилось.
   — Кстати, почему ты считаешь, что имеешь право на восемьдесят процентов наших сбережений?
   — Ни о каких восьмидесяти процентах речь не идет. Я плачу десять тысяч за квартиру, три тысячи за мебель, две за общую кредитную карточку, и около шести тысяч мы должны отдать в виде налогов. Всего набегает двадцать одна тысяча.
   «Приложение В» скрупулезно перечисляло домашний скарб. Ни один из нас не посмел опуститься до споров по поводу сковород и кастрюль, все разрешилось полюбовно.
   — Бери что хочешь, — без устали повторял я, особенно когда вставал вопрос о полотенце или наволочке.
   Без изящной торговли, конечно, не обошлось, однако причина гнездилась скорее в моем упрямстве, нежели в законной гордости владельца.
   Мне был нужен телевизор и несколько тарелок. Холостяцкая жизнь нагрянула слишком неожиданно, я пока плохо представлял, как обустрою новое жилье. А Клер, похоже, давно раздумывала о вольном будущем.
   И все же она старалась быть справедливой. Покончив с прозаическим «Приложением В», мы признали, что дележ произведен на абсолютно паритетной основе. Осталось подписать соглашение о раздельном проживании, подождать шесть месяцев, явиться в суд и законным порядком расторгнуть наш союз.
   Желания поболтать после матча, сыгранного в хорошем темпе, ни у меня, ни у нее не возникло. Набросив пальто, я отправился в долгую прогулку по Джорджтауну, размышляя о необратимости наступивших перемен.

Глава 14

   Расцвести идее академического отпуска было не суждено. Исполнительный комитет фирмы зарезал ее на корню. И хотя никому не положено было знать тайн, обсуждаемых на сборище, Рудольф с удрученным видом поставил меня в известность, что ареопаг решил не создавать дурной прецедент. В такой солидной фирме, как наша, дать годичный отпуск рядовому сотруднику означало вызвать цепную реакцию с непредсказуемыми последствиями.
   Страховочную сетку из-под проволоки убрали. Теперь, надумай я вернуться, передо мной просто захлопнут дверь.
   — Ты по-прежнему соображаешь, что делаешь? — спросил Рудольф, стоя у моего стола. Рядом с ним на полу высились две огромные картонные коробки — Полли уже начала упаковывать накопленный мной мусор.
   — Соображаю. — Я улыбнулся. — Не переживай.
   — Пробую.
   — Спасибо тебе, Рудольф.
   Удрученно покачав головой, он вышел.
   После вчерашней выходки Клер ни о каком академическом отпуске я и думать не мог. Покой отнимали куда более важные дела. Передо мной вырисовывалась перспектива не только развода и одиночества, но и бездомности.
   Я отыскал в газете раздел частных объявлений и принялся изучать предложения о сдаче жилья внаем.
   Нужно будет уплатить последний месячный взнос в четыреста восемьдесят долларов за «лексус» и продать красавца. Взамен купить какую-нибудь колымагу, застраховать на максимальную сумму и дождаться, пока кто-то из будущих соседей не угонит ее. Если мне приспичит снять приличное жилье, то на аренду уйдет большая часть зарплаты.
   Устроив обеденный перерыв раньше обычного, я два часа разъезжал по центральным районам в поисках приемлемого чердака. Самой дешевой оказалась голубятня за тысячу сто в месяц. Для адвоката с Четырнадцатой улицы цена неподъемная.
   По возвращении я обнаружил новую папку. В самом центре стола. Стандартный размер, плотный белый картон и никаких помет. Внутри на скотче у левой створки два ключа, у правой — отпечатанная на компьютере записка: "Верхний ключ — от двери Ченса, нижний — от стеллажа у окна.
   Снимешь копии и вернешь на место. Осторожнее, Ченс крайне подозрителен".
   По привычке без стука вошла Полли — тихо, словно призрак. На меня ноль внимания. Мы проработали вместе четыре года, день назад она сказала, что мой уход для нее катастрофа. Ага, катастрофа. Не позже следующей недели получит нового начальника и будет любить его, как меня.
   Очень милое создание, чья судьба меня нисколько не беспокоит.
   Я захлопнул папку. Полли склонилась над коробками, похоже, не заметила ее. На посту моя бывшая секретарша и мышь мимо не пропустит. Как это в кабинет проник Гектор? Или кто-то другой?
   Полли вышла.
   Пожаловал Барри Нуццо — для серьезного, по его словам, разговора. Закрыв за собой дверь, он принялся расхаживать вокруг коробок. Обсуждать причины своего увольнения мне не хотелось, я поведал ему о Клер. Супруга Барри тоже была родом из Провиденса, в Вашингтоне подобным совпадениям почему-то придавали большое значение. Поначалу мы ходили друг к другу в гости, потом жены наши к дружбе семьями остыли.
   Вид у Барри был недоуменно-печальный, но вскоре ему удалось взбодриться.
   — Тяжелый месяц у тебя выдался, Майк. Мне очень жаль.
   Мы вспомнили старые добрые времена, тех, кто работал с нами и кого уже нет. О Мистере не было сказано ни слова, даже за кружкой пива. Это удивляло: два друга вместе смотрели в лицо смерти и вдруг так углубились в дела, что не смогли выкроить часа для обмена впечатлениями.
   Похоже, момент наступил: Барри то и дело спотыкался о коробки. Я понял, ради какого разговора он пришел.
   — Прости, я подвел тебя.
   — Оставь это, Барри.
   — Нет, правда. Я должен был быть рядом.
   — Почему?
   — Но ведь ты сошел с ума. — Он рассмеялся.
   Я прикинулся, что оценил шутку:
   — Да, слегка тронулся, но пройдет.
   — Честное слово, до меня доходили слухи о твоих проблемах. Я пытался отыскать тебя на прошлой неделе, но ты пропал. А потом навалились дела, пришлось торчать в суде, сам знаешь.
   — Знаю.
   — Ей-богу, Майк, мне очень жаль, что я был далеко.
   Прости.
   — Забудь.
   — Каждый из нас тогда ничего не соображал от страха, но ты-то запросто мог получить пулю в лоб.
   — Погибнуть могли мы все, Барри. Рывок проводка, неточный выстрел — бум! Не стоит к этому возвращаться.
   — Последний, кого я видел, когда полз к двери, это был ты — на полу, в крови. Я думал, ты умер. Мы вывалились в холл, к нам с криками бросились люди, а я ждал взрыва.
   Нас потащили к лифтам, кто-то срезал веревки, я обернулся. Полисмены как раз поднимали тебя. Я запомнил кровь.
   Я слушал. Пусть Барри выскажется, пусть успокоит совесть. Потом сможет доложить Рудольфу и остальным, что пытался образумить меня.
   — И пока мы спускались, я все время думал: жив ли Майк, не ранен ли? Никто не знал. Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем стало известно: ты в порядке. Я собирался позвонить тебе из дому — дети помешали. Да, я должен был позвонить.
   — Брось, Барри.
   — Мне очень жаль, Майк.
   — Хватит, прошу тебя. Все позади, все хорошо. Сейчас уже ничего не исправишь.
   — Когда ты понял, что не сможешь остаться?
   Я задумался. По-настоящему до меня дошло это в воскресенье, когда Билл откинул простыню и я увидел безмятежно-спокойное лицо Онтарио. В тот момент в городском морге я стал другим человеком.
   — В выходные. — У меня не было желания уточнять, да Барри и не нужны были уточнения.
   Он с сожалением покачал головой, будто маясь чувством вины за мои коробки. Я утешил его:
   — Ты не смог бы остановить меня, Барри. Никто бы не смог.
   Он утвердительно кивнул — понял. Когда смотришь в лицо смерти, время исчезает и происходит переоценка всего того, чем люди привыкли дорожить: Бога, семьи, друзей.