Страница:
Вот она, мысль! спасение! прямо со сцены, с трибуны, не ждать, пока народ освоит грамоту, - говори ему, что накипело в душе, разбуди его; сколько веков поэзии, а народ темен, ибо неграмотен... И не это ль охладило в Фатали поэтическое рвение?! А тут театр и сюжеты! Боже, сколько их! Показать лишь образец и подать пример.
ПРОЦВЕТАЮЩЕЕ ОБЩЕСТВО
И уже куплена простая конторка, она возле письменного стола, белые листы в папке. И свечей накупил. И даже длинную палку с гасильником (металлический колпачок), к чему? Он и так погасит: пальцем или дунет, где у него серебристые подсвечники или ярко-желтые, как золотые, бронзовые канделябры? или хрустальная люстра, которую видел однажды в доме наместника Воронцова, - она отражалась в огромном овальном зеркале, украшенном лепными амурами и золочеными лаврами. Подошел к конторке, открыл папку...
Мой милый чтец, ты, который будешь читать или, выучив наизусть, исполнять мои комедии! - да, да, мы отстали, вы правы! я принужден объяснить чтецу моему, как выступать! - Где требуется удивление удивляйся, где имеется вопрос - спрашивай, где надо выразить страх - бойся, где ужас - ужасайся, где крик - кричи, в речах армян соблюдай их произношение с армянским акцентом.
А прежде надо объяснить, что такое театр: Театр состоит из высокого и обширного зала, внутри которого на двух боковых и передней стенах внизу и наверху расположены ложи и кресла для зрителей, и это объяснять?! обращенные к четвертой стене, поймут ли? Население страны, представители различных слоев, начиная от знати и кончая ремесленниками, мужчины и женщины, уплатив за вход в театр, когда они этого захотят, располагаются в ложах и креслах, расставленных в партере, да, да, мы отстали! что ни слово - надо объяснять! и созерцают сцену. Иногда и властелин страны со своей женой и детьми тоже приходит в театр и о наместнике б! и располагается в принадлежащей его особе ложе. Тогда мастера сцены, которых на манер европейцев называют актерами, приходят на сцену в различных костюмах и дают заранее придуманные, сочиненные? представления. Зрители же слушают их разговоры, которые они ведут между собою. Ясно ли?
И тут же глянул на него с афиши "Роберт-дьявол" - всплыл в памяти шарлатан алхимик, одурачивший их земляков.
Он выставит в комедиях на посмешище почтенное общество сородичей, этих самодовольных и тупых земляков, в чьих лицах увидят себя вожди нации, и карабахцы, и бакинцы, и шемахинцы, и нухинцы-шекинцы, то бишь нухулулар! И устами лучших людей он скажет своему народу правду. Чтоб никаких иллюзий (а они никогда не покинут Фатали)! Правда и только правда! И люди увидят в истинном свете тех, кто усыпляет и вершит свои темные дела, - деспотов, угнетателей, фанатиков и мракобесов.
И первая фраза: Знаете ли вы, господа, для чего я вас пригласил?! Было уже? Да, было! И даже в канцелярии - главнокомандующий Нейдгард каждый раз именно так начинал оперативные сходки. А Фатали повторит! Но эта фраза дань человеку, у которого он учился, чей образ вдруг возник в памяти, когда наместник предложил: "Почему бы вам?..."
Знаете ли вы, господа? - фраза уже написана, и скажет это золотых дел мастер, земляк-нухинец, ох и обидится старик ювелир, чей бриллиантовый перстень ("такого и у турецкого султана нет!" - хвастал он) конфисковали и прикарманили в канцелярии; но именно он, старый друг Ахунд-Алескера, когда Фатали удалось спасти его и вызволить из комендатуры, и рассказал Фатали, как надул его алхимик. "Меня тогда поразило, - сказал земляк, - что армяне из Айлиса, побывав у алхимика, разбившего шатер в хачмасских горах, выкупили у него пятьдесят пудов чистого серебра!"
Граф Соллогуб долго ходил по директорскому кабинету, прежде чем пригласил к себе Фатали, принесшего ему нечто трагикомическое.
- Друг мой, к чему эти казни на сцене, они же царского рода, ваши ханы! Вы мастерски высмеяли азиат ские нравы, это многоженство с очередностью посеще ния жен, сегодня очередь первой жены, но она уже увядает, хотя и полна страсти, кстати а у вас сколько жен? ах, только одна? а говорили... ну, ладно, в другой раз! так вот, а вторая тем временем готовит себя к встрече с супругом, моется в бане, натирает молодое тело паху чими мазями, и оно - смуглое и гибкое, гладкое как атлас! Да, это мило, это привлечет публику, ей подавай страсти, любовные интриги! А казнь?! Да еще особ цар ского рода! Не уподобляйтесь нашим критиканствуюшим писакам! А разве не может случиться, к примеру, что ваши стражники готовятся набросить кашемировую шаль на Теймура, принесена и веревка, чтоб вздернуть на виселице, но люди упрашивают хана, ведь Теймур любимец народа, он обманут, у него незаконно отнят ли дей престол, - пусть все это будет, хотя сюжет этот прозрачно намекает на события в Карабахском ханстве, но пусть! это хорошо! мы на это пойдем! и театр должен откликаться на важнейшие политические события! Так вот, народ упрашивает хана, но тот непреклонен, и. тогда, как у вас, Теймур выхватывает кинжал, ему удается бежать, а хан... Нет-нет, никаких казней! - Соллогуб задумался. - А почему бы вам не поселить героев в Ленкоранском ханстве? - Он недавно ездил туда, чуть не утонул. - Да, да, именно туда! Хан любит лодочные прогулки, и вот, расстроенный, что план казни со рвался...
- Но Теймура казнили!
...отправляется кататься по морю, внезапно поднялся ветер, опрокинул лодку, и хан утонул! И в момент, когда Теймура вот-вот казнят, толпа приносит радостную весть: король, так сказать, умер, да здравствует новый король!
Как быть?
Соллогуб - граф, он однажды приходил к ним, и Тубу-ханум не знала, как угодить важному гостю, - разве можно не согласиться с ним?
И Фазил-хан: "То Шамиль у тебя на уме, то казнь! Развлекать, смягчить дикие нравы, а казни оставь Шекспиру!" Фазил-хан тяжело дышит, случается, придет к ним, сидит в полудремоте, долгое молчание, прерываемое иногда вздохами; и очень скоро появится о нем, в траурной рамке, напишет Ханыков, чиновник по особым поручениям при Воронцове: "Надо, чтоб пьеса пошла на сцене, ты первый на Востоке проложил эту дорогу, и тебе надо идти по ней!"
Мирза Шафи, а что ты думаешь? В чьей лодке, того и песню пой, так, что ли? Двум канатоходцам по одному канату не ходить.
Исчез Абовян (вот бы с кем посоветоваться!). Было уже однажды: исчез, думали, утонул в Куре, но как увидели, сначала мурашки по спине: "Воскрес?!" - а потом: "Да нет же, живой!" А ведь оплакивали друзья, даже в духане, что на Шайтан-базаре, помянули. А он бродил по холмам, шел, куда ноги приведут, от суеты, от зависти, корысти, интриг, и забрел к приятелю-немцу, из эстонских, еще когда в университете учились, познакомились; он некогда и сосватал ему жену: "У нее ты будешь как за каменной стеной!"
Неужто снова объявится? Месяцы прошли, годы, сгинул человек затравили, запутали, и насмешки, и издевки, и проклятья, и синод, и патриарх, и католикос, эх вы, пигмеи, не иначе как Зангу поглотила. "Посягнул на наш священный грабар!" Разуверился в духовном сане, уехал из монастыря, выгнали с насмешками! от горя умерла мать, умер отец, плач, слезы.
Фатали помнит, как можно забыть? их долгие разговоры о языке. И о грабаре тоже. "Мне не известен ни один из новейших языков, - говорил Хачатур, который так различествует от древнего, коренного его языка, как новоармянский от староармянского. Русский? Польский? Они гораздо ближе к старославянскому! И итальянский к латыни! С десяти лет я занимался этим языком, и ни один из шести, которые я знаю, не был для меня так труден. Большая часть нашего духовенства, я не говорю уже о народе, не понимает его! Учить наизусть, не понимая смысла?! Ты моложе меня, Фатали, кто знает, может, когда-нибудь возьмешь в руки перо, чтоб сочинить, ведь бед-то вокруг сколько. Но пиши так, чтоб тебя твой народ понял. Как говоришь в семье так и пиши!"
Он всегда и боялся реки, и тянулся к ней, любил глядеть на ее водовороты - будто чудище там, и оно, только окажись в этом роковом круге, незаметно ведь! - затянет, засосет, удушит, пропал бесследно! рассказывали, слышал Фатали, рыбак нашел в те дни труп в форме чиновника, испугался и снова бросил в реку. А потом слухи, что видели нищим где-то. Где ты, Хачатур, отзовись! Может, тайно вывезли тебя в черной карете? Замучили в Сибири? Фатали помнит, сказывали, что где-то в Сибири отыскался какой-то из ссыльных, Абовяном назвался, неужто он?!
А что скажет Александр, их новый сослуживец? Он появился в канцелярии вскоре после возвращения Фатали из длительной командировки из Персии, куда ездил с генералом Шиллингом; был разжалованный солдат, но отличился в Дарго, спасая Воронцова, и получил прапорщика, по амуниции теперь, и часто с Фатали подолгу говорят, и все чаще их беседы завершаются, как и с Уцмиевым, а с некоторых пор и с Колдуном, разжалованием, а то и ссылкой (а потом и Метехом, а еще потом - казематом, каторгой, казнью). Александр усмехнулся: "Между нами, только не обижайтесь, Фатали, ханы, их семейные любовные интриги и прочее - это пока забавы, может, так и надо высмеивать пороки, не знаю, вы очень и очень отстали, Фатали, не ваша в том вина но что теперь поделаешь?! И не вы хозяин в театре (ах вот почему о двух канатоходцах!), но, кто знает, может, эта комедия и станет первой, которую когда-нибудь поставят на вашей азербайджанской сцене?"
Фатали вспомнил Александра, когда ему - четверть века спустя! принесли весть, что в дни весеннего Новруз-байрама артисты-любители поставили именно эту его пьесу на родном языке, начав тем самым историю отечественного театра. Я стар и ждал близкой своей кончины, но это известие, - писал он неведомым друзьям, принесшим эту весть, - продлило мою жизнь.
Какими еще средствами, кроме иронии и смеха, искоренить дурное и мерзкое в человеке? И чтоб пьеса осталась в сундуке?
- Ну что же вы?! Опять вас тянет к трагическим сюжетам! Ведь так важно, чтобы зритель, уходя из театра, видел: зло наказано!
И долго-долго граф Соллогуб втолковывает Фатали, никак не остановишь, сколько бахвальства, а как ему скажешь: имейте совесть, ну куда вам до Пушкина, но нет же, он еще и о туземцах, о восточной музыке, что он в ней смыслит?! бубнит и бубнит, сидя в своем директорском кресле:
- Это же бессвязный, лихорадочный бред! Три человека, из которых один неистово свищет в коротенькую дудочку, другой поскребывает перышком по тоненьким струнам, а третий барабанит пальцами, дайра, кажется? Но из этого выходит нечто вроде звука, издаваемого пустою бочкою, которую везут по мостовой, на несмазанных скрипучих колесах! Удивляюсь я нашим прославленным поэтам: неужели эта дудочка и есть воспетая ими зурна?! Конечно, я не стану отрицать, Фатали, в этом скрипе и свисте есть что-то, не лишенное дикой прелести, в особенности когда где-нибудь на крыше хорошенькая грузинка, сбросив чадру (но грузинки не носят ее! а перебивать неудобно, ведь граф!) и закрывшись рукою, пляшет лезгинку (все-все смешал, но как остановить, знатный человек!) или когда идет грандиозная попойка, вы, слава богу, мусульмане, не пьете, да, гомерическая попойка под председательством красноносого тулумбаша, или тамады. А что он говорит за грузинским застольем, послушать бы! и безостановочно передаются с возгласами аллаверды из рук в руки турьи рога с кахетинским. Но поймите, эти ваши нехитрые литавры, обтянутые пузырями, известные под именем димплипито, далеки от бетховенских симфоний! Надо смягчать первобытные нравы. А вы с трагикомедиями! И вы хотите учить публику лишь горько смеяться над самим собой, как это делает, пусть и умно, кое-кто из наших?! Неужели и вам "Ревизора"? Пороки? Взяточничество? Есть, конечно, кто отрицает? Но чернить процветающее наше общество?! Да, есть и дурные люди, и карьеристы, но ведь с ними борется сам государь (недавно пышно отпраздновали в Москве двадцатипятилетие царствования, гудели колокола, Кремль затоплен народом, на площади парад войскам, мундиры горят, крики, музыка, барабан, суета служащих, - добраться до живых по мертвым; и открыл новую железную Дорогу)! Но чтоб на сцене восторжествовала взятка? лихоимство?! Оставьте это нашим желчным писакам! Я тоже сдуру некогда увлекался, да-с! И меня хвалили, очень хвалили! Но потом понял: ни к чему это! Да, да, ни к чему! Оглянитесь - между саклями, отважно торчащими, словно гнезда, над обрывистым берегом Куры, вырастают красивые здания, перекидываются чрез бурливую реку каменные мосты, выравниваются площади, возникают целые улицы, кварталы. Каждый день благодаря усилиям князя, выполняющего волю государя, приносит новый успех, новую мысль, новое развитие, и куда ни глянешь - повсюду черкесы, лезгины, грузины, персияне, армяне, татары, бараньи шапки, папахи, смуглые и выразительные лица, сверкающее оружие, живописные лохмотья, кривые переулки, гулянья на плоских крышах домов, женщины в белых покрывалах, скользящие по пригоркам, как стаи пугливых лебедей, палящее солнце, горы, ущелья, да, да, надо крепить, а не рушить, именно так! Как у вас было? сейчас вспомню. Встретились купцу два армянина, казенные крестьяне, один на осле, другой пешком. И эти возмутительные речи о насильниках, о вздорожании хлеба, неурожае, наручниках, каземате, о русском следствии, которое и за пять лет не кончится? Как же с помощью купца не обрушить на властей гнев?! Увы, прием сей старый, и мы эти штучки преотлично знаем!
- Но ситуация комедийная! - оправдывается Фата-ли. - Трус купец, которому всюду мерещатся пограничники-есаулы да караульные, а он к тому же предупрежден, и земледельцы, не менее трусливые, чем он...
А Соллогуб и не слушает Фатали. Рукой Соллогуба в рукописи были подчеркнуты слова крестьян: без ропота отбываем повинности, и слова купца: ответите кровью за причиненное народу несчастье! А там, где о виселице, синим карандашом: "Стоп! о виселице ни слова!"
НЕУЖТО ЛИШЬ ПЕПЕЛ?
- Ты много работаешь по ночам, Фатали! - Бумаги горят и горят. - Ты когда-нибудь подожжешь дом, Фатали! - От слов-то?!
Умереть - что есть проще? (Как уснуть!) Но как это значительно смерть! Жизнь окончена, уже никогда ничего не будет. Подведена черта (недавно хоронили Фазил-хана), и мы можем увидеть осмысленность или бестолковость? никчемность? пустячность? Нет, именно осмысленность пройденного пути. А что оставит он, Фатали? Или так сросся с мундиром?! А что, если мундир - с большой буквы! - как действующее лицо?! Отдал преступнику, и тот спасся. Или погубил?... Фатали без мундира: будто оголили, беззащитен, отовсюду - кто с палкой, кто с кочергой, и мясник с ножом; а ведь убьют, если мундир навсегда покинет.
Что же делать, чтобы научиться говорить без утайки? полным голосом? Но эта убежденность Фатали, откуда она? что лицо его, ах да, ведь Фазил-хан, когда хоронили его, вдруг, как показалось Фатали, улыбнулся, видел ли кто еще?! "Чудаки, - будет говорить своей улыбкой Фатали, - разве вы меня хороните? вы хороните мой мундир, мой чин! отныне я, освобожденный от всего, чему служил и поклонялся по чину!..."
Но что он оставит? И эти полсотни хвастливо самонадеянных людей, которые пришли развлечься, что им до тебя?
И когда безмолвствует народ!
И громче всех кричат фискалы: "Аи да фуэте!" - у них в Тифлисе итальянская балетная труппа и опера.
А как потом пели! Даже наместник Воронцов! "Ах, во сне и наяву я мечтаю про Москву!" А в день тезоименитства государя - бесплатный спектакль, хор колоколов церквей, крики муэдзинов с минаретов мечетей, иллюминации, бенгальские огни, театр дрожал от рукоплесканий, а площадь лопалась от звуков зурны!
И народный гимн: явился перед всеми державный двуглавый орел, блеснул щит с именным императорским вензелем - не было предела народному восторгу, пели все: "Сигналы поданы - сбирайтесь призывом батюшки царя! Вы, слава войска - гренадеры, и вы - герои егеря! И вы - драгуны, и вы, Европы ужас казаки, смыкайтесь в стройные полки! И вы, Кавказа дети, царю спешите доказать, врагов крамольных наказать!"
Кованые кавалерийские эполеты, шитые мундиры, и какой театр! сколько листового золота пошло! лучшими персидскими штукатурами исполнены лепные работы, самому мастеру Газеру специальные часы заказаны! центнеры красок! тысячи аршинов холста! машинист из Парижа! а для отделки парапетов выписан беспошлинно из Парижа шерстяной бархат бирюзового цвета; кресла и стулья из чинарового дерева светлого цвета, гармонирующего с залою; а люстра заказана в Париже через царского военного агента полковника графа Штакельберга фабриканту Клемансону; уложена в дюжине ящиков весом в тонну и - в Марсель! на пароходе в Одессу! в Редут-Кале и - на обывательских подводах в Тифлис! Полгода в пути! И двенадцать канделябр! И удерживает люстру в виде золотого восьмиугольника резного фонаря с приделанными к нему со всех сторон жирандолями и висячими пунцовыми кистями, плафон голубого цвета. А на своде потолка, щедрою рукою изукрашенного золотыми арабесками, размещены медальоны с именами знаменитых драматургов. И Эсхил, и Плавт, и Шекспир. Гете? Ну да, а как же? И Мольер, и Кальдерой, и Гольдони... "Не забыт и наш Грибоедов", - восторгался Кайтмазов (когда с Фатали смотрели "Горе от ума"). И зал, похожий на огромный браслет из разных эмалей, - напоминает предметы древней утвари с разноцветною финифтью.
- И ты, Фатали, не хочешь, чтоб твою пьесу играли на сцене этого театра? - упрекнул Хасай Уцмиев; ему кажется, что именно он, привезя Фатали французскую повесть Куткашинского, воспламенил в нем эту страсть к сочинительству. - И не морочь себе голову, радуйся, что живешь на свете (с чего бы такая лихость? ах, да: родился сын у Хасая, "помогло, - шутит, святилище"; и у Фатали родился сын: выживет ли?!).
И такие актеры! из Петербурга! До Москвы на дилижансе, далее тарантасы. Откуда деньги? А князь-наместник уже обдумал: из выручаемых от Навтлугских нефтяных колодцев - он отдает их на откуп.
И этот блестящий паркет, эти яркие люстры, эти зеркала! И начищенные хромовые сапоги, излучающие свет, - у каждой пары свой скрип, и нескончаем их долгий разговор: о дамах, о пикниках, рейдах, вылазках, балах, званых обедах по случаю приезда принца персидского или консула оттоманского, встречах и проводах полководцев славной победоносной армии, театральных комедиях (водевиль "Встреча Ивана Ивановича с Шамилем"; а был ли Иван Иванович?!), о примадонне Аделаиде Рамони (вы романист?), низкий тенор, фразирует безукоризненно правильно, голос гибок, а сама как хороша! И две сестры Вазоли (ах, вы вазолист!), сопрано и контральто или, вернее, меццо-сопрано - нет еще той уверенности, того Ъпо, или напора, который требуется от певиц, но зато какая страсть!... Оранжереи ограблены, магазины Блота и Толле опустошены, все цветы Тифлиса собраны, связаны в букеты, перевязаны длиннющими лентами - цветопролитная, шутят, борьба! Забыты масленица и танцы, блины и маскарады, все жаждут "Роберта", где и черти, и ужасы ада, - успех и от достоинства оперы, и от музыкальности чувствительных туземцев. Рамони и Вазоли вызывали до тех пор, пока публика охрипла и стали тушить лампы, недавно сменившие свечи. И новички в любви, особенно Ольга Маркс, дочь госпожи Вассы Петровны, - она стала милее и подает надежду, что когда-нибудь с успехом явится в ролях первых любовниц.
А зарево бенгальских огней? А куплеты? "Горцам он внушает страх, и на турка! Ай-ли-ли, ли-ли, ли-ли!" В партере эполеты, живая узорчатая лента дам, да-с, театр дрожал от рукоплесканий, а площадь лопалась от звуков зурны. "И уж над Турцией расправим мы крылья нашего орла! И вы, Европы ужас - казаки! Смыкайтесь в стройные полки!"
А маскарады, из коих два - с лотереею-аллегри в пользу женского учебного заведения Святой Нины?!
Княгиня Колубякина, баронесса Николаи, графиня Соллогуб. Примо-бассо, бассо-женерико, буффо-комики, секундо-донны, две Каролины, три Пасхалии.
Да, это было: в опере экс-наиб Шамиля Хаджи-Мурат и персидский принц Бехман-Мирза, сводный брат Аббас-Мирзы, один из двухсот сыновей давно умершего Фатали-шаха. И вы породнитесь с ним, Фатали, - выдашь за его сына дочь, и родятся внуки, в чьих жилах будет течь шахская кровь.
Пела итальянская труппа, кажется, "Норму", а может, "Роберта-дьявола". Музыка то грустно-торжественная, то страстно-нежная, то разгульно-веселая. Глаза персидского принца Бехман-Мирзы равнодушно скользили по женским лицам, а сверкающий взор экс-наиба Шамиля Хаджи-Мурата беспрерывно перебегал с одного женского лица на другое, но почти равнодушно, - его занимали иные думы, иная тревожила мысль...
"Вытеснить итальянской оперой, - писал наместник царю, полуварварские звуки азиатской музыки".
Только в театре, увы, - но они тебе не нужны, Фатали, - нет первых любовников, да и где их найти теперь? примерные любовники так же редки, как примерная любовь. Первых любовниц тоже нет, что делает честь тифлисским нравам. Кокотка? слишком бойкая, жар, суетливость, девственная искренность, торопливость, а куда спешить-то! Искры воодушевления быстро гаснут, патетическая дикция.
А публика! В ложах - женщины, знать - тавсакра-ви и лечакп. В креслах - львы и аристократы. Далее - степенные горожане, или мокалаки, еще дальше - чуть ли не амкары - серая публика. А в галерее - чернь.
А нравы! Вдруг встал и ушел: как не похвастать, мол, ему уже все известно, - публично выказать умение предугадывать развязку. Ушел с грохотом, шумно, как победитель. А сколько дыму! Сколько курильщиков! И дирижер разгоняет смычком дым. А у подъезда - бичо в бурках с длинными складными бумажными фонарями. И неизменно фаэтоны. И ждет усатый фаэтонщик. И в небо бьют фонтаны лести!
- А может, - думая о своих фарисеях, то апофеоз, а то анафема, говорит Фатали, - показать на сцене лужайку, ну... вроде майдан жизни или шайтан-базар, и понатыкать шесты, множество-множество эФ?!
- Что за эФ? - недоумевает Соллогуб.
- Ну, Фа или Фи!
- Ах вот вы о чем! - аж глаза на лоб полезли. И вспомнил вдруг, с чего бы, тоже эФ эФ, да, да, Фон-Фок! один из вождей! непременно пояснить?! основатель Третьего отделения!! - О чем вы, Фатали? Да как можно!!
А Фатали о том и не помышляет, хотя, может быть, именно в этот миг, когда изумился Соллогуб, и родилось имя его героя, хозяина зверинца, он искал, чтоб было эФ эФ! Но не Фон-Фок, а Франц-Фок (и там и здесь зверинец?!).
А Соллогубу уже мерещатся новые Фа, люди во фраках, - ведь именно они, эти фраки, а не славное воинство, как успокаивали себя в далекий декабрьский день напуганные царь и его приближенные, и смутили верноподданнический дух.
И по взгляду Соллогуб понял: другие эФ на уме у Фатали.
- Ах эти растущие на ниве фурии!...
- И не только!
Аксакалы-вожди, которым верил, очернили фаброй седые почтенные бороды!
И пришло понимание, что фанфары фараонов, феерические эффекты фраз, фейерверки пиротехники разве что способны произвести фурор среди мумий фараонов!
И где-то гнездятся угнанные картечью фазаны с вырубленных карателями кавказских лесов!
А фетва, эта восточная анафема, источаемая устами законников, и угрозы богинь-мстительниц, этих вечных фурий, вызовет разве что хохот у отовсюду выглядывающих, будто ты - Фивы, и у тебя сто ворот, открытых миру, филеров и фискалов, флиртующих с флюгерами и поющих фальцетом фуги и фугетты или играющих -им наскучило фортепиано! - на недавно изобретенной фисгармонии, а потом в тире, под канцелярией наместника, стреляющих на потеху из кремневых фузей, подшучивая над отставным фузилером, ведающим этими снятыми недавно с вооружения кремневыми ружьями.
"Снятыми? Как бы не так! Ну что за ружья у нас? - негодуют все, кто с Крымской живым вернулся. - Заряжать с дула! Вот если бы бердана! нумер два! А пушки?! Нет чтоб как у всех нормальных войск - стальные. Бронзовые пушки! Вот и повоюй!"
- Ну-ну! Боюсь я!
- ??
- Ох и далеко это вас заведет, Фатали!
- Ружья? Или пушки?
- Вы о Крымской?!
- И о Балканской тоже!
- ?!
- В снегах гибли батальоны! Голод!
- И чего вы норовите лезть в эти Самые, как их? фурьеристы-фурфуристы?! не надо, не надо, Фатали!
Тоже мне, фузилер!! - обрадовался Соллогуб. - Ваше дело - не стрелять, а облагораживать, да-с, не стрелять!
Соллогуб недавно прибыл из Шемахи и накануне прихода к нему Фатали посетил князя-наместника, доложил о результатах секретного дознания, а перед тем как уйти, позволил себе - с чего бы вдруг? - вольность подмигнуть светлейшему: "Помните, князь-наместник? Для ознакомления туземцев с удовольствиями сценического искусства, а также для распространения угодного нам образа мыслей мы открыли театр - вот вам и результаты, пример со времен Ноя небывалый: князь Георгий Эристов начал писать комедии на грузинском, а Мирза Фет-Али Ахундов - на татарском".
Да, да, это было: приезд наследника-цесаревича Александра в Тифлис. И на Дидубийском поле - высочайший смотр войскам, офицеры в бараньих шапках, недавно ввели в Кавказском корпусе носить вместо киверов, из твердой кожи, с развалистою тульею и плоским верхом, - пестрые лохматые бараньи шапки. В большой свите Воронцова - князь Эристов, назначенный наместником (он любит рисковать: ведь Эристов - из сосланных за участие в заговоре. Недавно только вернулся из вильно-варшавской ссылки) младшим чиновником по особым поручениям, и опекаемый наместником образованный туземец Ахундов, чья пьеса "Медведь - победитель разбойника" (о нападении разбойника на зверинец Франца-Фока, Фэ-Фэ) готовилась к постановке (в коей роль бразильской обезьяны исполнена будет г. Прево).
ПРОЦВЕТАЮЩЕЕ ОБЩЕСТВО
И уже куплена простая конторка, она возле письменного стола, белые листы в папке. И свечей накупил. И даже длинную палку с гасильником (металлический колпачок), к чему? Он и так погасит: пальцем или дунет, где у него серебристые подсвечники или ярко-желтые, как золотые, бронзовые канделябры? или хрустальная люстра, которую видел однажды в доме наместника Воронцова, - она отражалась в огромном овальном зеркале, украшенном лепными амурами и золочеными лаврами. Подошел к конторке, открыл папку...
Мой милый чтец, ты, который будешь читать или, выучив наизусть, исполнять мои комедии! - да, да, мы отстали, вы правы! я принужден объяснить чтецу моему, как выступать! - Где требуется удивление удивляйся, где имеется вопрос - спрашивай, где надо выразить страх - бойся, где ужас - ужасайся, где крик - кричи, в речах армян соблюдай их произношение с армянским акцентом.
А прежде надо объяснить, что такое театр: Театр состоит из высокого и обширного зала, внутри которого на двух боковых и передней стенах внизу и наверху расположены ложи и кресла для зрителей, и это объяснять?! обращенные к четвертой стене, поймут ли? Население страны, представители различных слоев, начиная от знати и кончая ремесленниками, мужчины и женщины, уплатив за вход в театр, когда они этого захотят, располагаются в ложах и креслах, расставленных в партере, да, да, мы отстали! что ни слово - надо объяснять! и созерцают сцену. Иногда и властелин страны со своей женой и детьми тоже приходит в театр и о наместнике б! и располагается в принадлежащей его особе ложе. Тогда мастера сцены, которых на манер европейцев называют актерами, приходят на сцену в различных костюмах и дают заранее придуманные, сочиненные? представления. Зрители же слушают их разговоры, которые они ведут между собою. Ясно ли?
И тут же глянул на него с афиши "Роберт-дьявол" - всплыл в памяти шарлатан алхимик, одурачивший их земляков.
Он выставит в комедиях на посмешище почтенное общество сородичей, этих самодовольных и тупых земляков, в чьих лицах увидят себя вожди нации, и карабахцы, и бакинцы, и шемахинцы, и нухинцы-шекинцы, то бишь нухулулар! И устами лучших людей он скажет своему народу правду. Чтоб никаких иллюзий (а они никогда не покинут Фатали)! Правда и только правда! И люди увидят в истинном свете тех, кто усыпляет и вершит свои темные дела, - деспотов, угнетателей, фанатиков и мракобесов.
И первая фраза: Знаете ли вы, господа, для чего я вас пригласил?! Было уже? Да, было! И даже в канцелярии - главнокомандующий Нейдгард каждый раз именно так начинал оперативные сходки. А Фатали повторит! Но эта фраза дань человеку, у которого он учился, чей образ вдруг возник в памяти, когда наместник предложил: "Почему бы вам?..."
Знаете ли вы, господа? - фраза уже написана, и скажет это золотых дел мастер, земляк-нухинец, ох и обидится старик ювелир, чей бриллиантовый перстень ("такого и у турецкого султана нет!" - хвастал он) конфисковали и прикарманили в канцелярии; но именно он, старый друг Ахунд-Алескера, когда Фатали удалось спасти его и вызволить из комендатуры, и рассказал Фатали, как надул его алхимик. "Меня тогда поразило, - сказал земляк, - что армяне из Айлиса, побывав у алхимика, разбившего шатер в хачмасских горах, выкупили у него пятьдесят пудов чистого серебра!"
Граф Соллогуб долго ходил по директорскому кабинету, прежде чем пригласил к себе Фатали, принесшего ему нечто трагикомическое.
- Друг мой, к чему эти казни на сцене, они же царского рода, ваши ханы! Вы мастерски высмеяли азиат ские нравы, это многоженство с очередностью посеще ния жен, сегодня очередь первой жены, но она уже увядает, хотя и полна страсти, кстати а у вас сколько жен? ах, только одна? а говорили... ну, ладно, в другой раз! так вот, а вторая тем временем готовит себя к встрече с супругом, моется в бане, натирает молодое тело паху чими мазями, и оно - смуглое и гибкое, гладкое как атлас! Да, это мило, это привлечет публику, ей подавай страсти, любовные интриги! А казнь?! Да еще особ цар ского рода! Не уподобляйтесь нашим критиканствуюшим писакам! А разве не может случиться, к примеру, что ваши стражники готовятся набросить кашемировую шаль на Теймура, принесена и веревка, чтоб вздернуть на виселице, но люди упрашивают хана, ведь Теймур любимец народа, он обманут, у него незаконно отнят ли дей престол, - пусть все это будет, хотя сюжет этот прозрачно намекает на события в Карабахском ханстве, но пусть! это хорошо! мы на это пойдем! и театр должен откликаться на важнейшие политические события! Так вот, народ упрашивает хана, но тот непреклонен, и. тогда, как у вас, Теймур выхватывает кинжал, ему удается бежать, а хан... Нет-нет, никаких казней! - Соллогуб задумался. - А почему бы вам не поселить героев в Ленкоранском ханстве? - Он недавно ездил туда, чуть не утонул. - Да, да, именно туда! Хан любит лодочные прогулки, и вот, расстроенный, что план казни со рвался...
- Но Теймура казнили!
...отправляется кататься по морю, внезапно поднялся ветер, опрокинул лодку, и хан утонул! И в момент, когда Теймура вот-вот казнят, толпа приносит радостную весть: король, так сказать, умер, да здравствует новый король!
Как быть?
Соллогуб - граф, он однажды приходил к ним, и Тубу-ханум не знала, как угодить важному гостю, - разве можно не согласиться с ним?
И Фазил-хан: "То Шамиль у тебя на уме, то казнь! Развлекать, смягчить дикие нравы, а казни оставь Шекспиру!" Фазил-хан тяжело дышит, случается, придет к ним, сидит в полудремоте, долгое молчание, прерываемое иногда вздохами; и очень скоро появится о нем, в траурной рамке, напишет Ханыков, чиновник по особым поручениям при Воронцове: "Надо, чтоб пьеса пошла на сцене, ты первый на Востоке проложил эту дорогу, и тебе надо идти по ней!"
Мирза Шафи, а что ты думаешь? В чьей лодке, того и песню пой, так, что ли? Двум канатоходцам по одному канату не ходить.
Исчез Абовян (вот бы с кем посоветоваться!). Было уже однажды: исчез, думали, утонул в Куре, но как увидели, сначала мурашки по спине: "Воскрес?!" - а потом: "Да нет же, живой!" А ведь оплакивали друзья, даже в духане, что на Шайтан-базаре, помянули. А он бродил по холмам, шел, куда ноги приведут, от суеты, от зависти, корысти, интриг, и забрел к приятелю-немцу, из эстонских, еще когда в университете учились, познакомились; он некогда и сосватал ему жену: "У нее ты будешь как за каменной стеной!"
Неужто снова объявится? Месяцы прошли, годы, сгинул человек затравили, запутали, и насмешки, и издевки, и проклятья, и синод, и патриарх, и католикос, эх вы, пигмеи, не иначе как Зангу поглотила. "Посягнул на наш священный грабар!" Разуверился в духовном сане, уехал из монастыря, выгнали с насмешками! от горя умерла мать, умер отец, плач, слезы.
Фатали помнит, как можно забыть? их долгие разговоры о языке. И о грабаре тоже. "Мне не известен ни один из новейших языков, - говорил Хачатур, который так различествует от древнего, коренного его языка, как новоармянский от староармянского. Русский? Польский? Они гораздо ближе к старославянскому! И итальянский к латыни! С десяти лет я занимался этим языком, и ни один из шести, которые я знаю, не был для меня так труден. Большая часть нашего духовенства, я не говорю уже о народе, не понимает его! Учить наизусть, не понимая смысла?! Ты моложе меня, Фатали, кто знает, может, когда-нибудь возьмешь в руки перо, чтоб сочинить, ведь бед-то вокруг сколько. Но пиши так, чтоб тебя твой народ понял. Как говоришь в семье так и пиши!"
Он всегда и боялся реки, и тянулся к ней, любил глядеть на ее водовороты - будто чудище там, и оно, только окажись в этом роковом круге, незаметно ведь! - затянет, засосет, удушит, пропал бесследно! рассказывали, слышал Фатали, рыбак нашел в те дни труп в форме чиновника, испугался и снова бросил в реку. А потом слухи, что видели нищим где-то. Где ты, Хачатур, отзовись! Может, тайно вывезли тебя в черной карете? Замучили в Сибири? Фатали помнит, сказывали, что где-то в Сибири отыскался какой-то из ссыльных, Абовяном назвался, неужто он?!
А что скажет Александр, их новый сослуживец? Он появился в канцелярии вскоре после возвращения Фатали из длительной командировки из Персии, куда ездил с генералом Шиллингом; был разжалованный солдат, но отличился в Дарго, спасая Воронцова, и получил прапорщика, по амуниции теперь, и часто с Фатали подолгу говорят, и все чаще их беседы завершаются, как и с Уцмиевым, а с некоторых пор и с Колдуном, разжалованием, а то и ссылкой (а потом и Метехом, а еще потом - казематом, каторгой, казнью). Александр усмехнулся: "Между нами, только не обижайтесь, Фатали, ханы, их семейные любовные интриги и прочее - это пока забавы, может, так и надо высмеивать пороки, не знаю, вы очень и очень отстали, Фатали, не ваша в том вина но что теперь поделаешь?! И не вы хозяин в театре (ах вот почему о двух канатоходцах!), но, кто знает, может, эта комедия и станет первой, которую когда-нибудь поставят на вашей азербайджанской сцене?"
Фатали вспомнил Александра, когда ему - четверть века спустя! принесли весть, что в дни весеннего Новруз-байрама артисты-любители поставили именно эту его пьесу на родном языке, начав тем самым историю отечественного театра. Я стар и ждал близкой своей кончины, но это известие, - писал он неведомым друзьям, принесшим эту весть, - продлило мою жизнь.
Какими еще средствами, кроме иронии и смеха, искоренить дурное и мерзкое в человеке? И чтоб пьеса осталась в сундуке?
- Ну что же вы?! Опять вас тянет к трагическим сюжетам! Ведь так важно, чтобы зритель, уходя из театра, видел: зло наказано!
И долго-долго граф Соллогуб втолковывает Фатали, никак не остановишь, сколько бахвальства, а как ему скажешь: имейте совесть, ну куда вам до Пушкина, но нет же, он еще и о туземцах, о восточной музыке, что он в ней смыслит?! бубнит и бубнит, сидя в своем директорском кресле:
- Это же бессвязный, лихорадочный бред! Три человека, из которых один неистово свищет в коротенькую дудочку, другой поскребывает перышком по тоненьким струнам, а третий барабанит пальцами, дайра, кажется? Но из этого выходит нечто вроде звука, издаваемого пустою бочкою, которую везут по мостовой, на несмазанных скрипучих колесах! Удивляюсь я нашим прославленным поэтам: неужели эта дудочка и есть воспетая ими зурна?! Конечно, я не стану отрицать, Фатали, в этом скрипе и свисте есть что-то, не лишенное дикой прелести, в особенности когда где-нибудь на крыше хорошенькая грузинка, сбросив чадру (но грузинки не носят ее! а перебивать неудобно, ведь граф!) и закрывшись рукою, пляшет лезгинку (все-все смешал, но как остановить, знатный человек!) или когда идет грандиозная попойка, вы, слава богу, мусульмане, не пьете, да, гомерическая попойка под председательством красноносого тулумбаша, или тамады. А что он говорит за грузинским застольем, послушать бы! и безостановочно передаются с возгласами аллаверды из рук в руки турьи рога с кахетинским. Но поймите, эти ваши нехитрые литавры, обтянутые пузырями, известные под именем димплипито, далеки от бетховенских симфоний! Надо смягчать первобытные нравы. А вы с трагикомедиями! И вы хотите учить публику лишь горько смеяться над самим собой, как это делает, пусть и умно, кое-кто из наших?! Неужели и вам "Ревизора"? Пороки? Взяточничество? Есть, конечно, кто отрицает? Но чернить процветающее наше общество?! Да, есть и дурные люди, и карьеристы, но ведь с ними борется сам государь (недавно пышно отпраздновали в Москве двадцатипятилетие царствования, гудели колокола, Кремль затоплен народом, на площади парад войскам, мундиры горят, крики, музыка, барабан, суета служащих, - добраться до живых по мертвым; и открыл новую железную Дорогу)! Но чтоб на сцене восторжествовала взятка? лихоимство?! Оставьте это нашим желчным писакам! Я тоже сдуру некогда увлекался, да-с! И меня хвалили, очень хвалили! Но потом понял: ни к чему это! Да, да, ни к чему! Оглянитесь - между саклями, отважно торчащими, словно гнезда, над обрывистым берегом Куры, вырастают красивые здания, перекидываются чрез бурливую реку каменные мосты, выравниваются площади, возникают целые улицы, кварталы. Каждый день благодаря усилиям князя, выполняющего волю государя, приносит новый успех, новую мысль, новое развитие, и куда ни глянешь - повсюду черкесы, лезгины, грузины, персияне, армяне, татары, бараньи шапки, папахи, смуглые и выразительные лица, сверкающее оружие, живописные лохмотья, кривые переулки, гулянья на плоских крышах домов, женщины в белых покрывалах, скользящие по пригоркам, как стаи пугливых лебедей, палящее солнце, горы, ущелья, да, да, надо крепить, а не рушить, именно так! Как у вас было? сейчас вспомню. Встретились купцу два армянина, казенные крестьяне, один на осле, другой пешком. И эти возмутительные речи о насильниках, о вздорожании хлеба, неурожае, наручниках, каземате, о русском следствии, которое и за пять лет не кончится? Как же с помощью купца не обрушить на властей гнев?! Увы, прием сей старый, и мы эти штучки преотлично знаем!
- Но ситуация комедийная! - оправдывается Фата-ли. - Трус купец, которому всюду мерещатся пограничники-есаулы да караульные, а он к тому же предупрежден, и земледельцы, не менее трусливые, чем он...
А Соллогуб и не слушает Фатали. Рукой Соллогуба в рукописи были подчеркнуты слова крестьян: без ропота отбываем повинности, и слова купца: ответите кровью за причиненное народу несчастье! А там, где о виселице, синим карандашом: "Стоп! о виселице ни слова!"
НЕУЖТО ЛИШЬ ПЕПЕЛ?
- Ты много работаешь по ночам, Фатали! - Бумаги горят и горят. - Ты когда-нибудь подожжешь дом, Фатали! - От слов-то?!
Умереть - что есть проще? (Как уснуть!) Но как это значительно смерть! Жизнь окончена, уже никогда ничего не будет. Подведена черта (недавно хоронили Фазил-хана), и мы можем увидеть осмысленность или бестолковость? никчемность? пустячность? Нет, именно осмысленность пройденного пути. А что оставит он, Фатали? Или так сросся с мундиром?! А что, если мундир - с большой буквы! - как действующее лицо?! Отдал преступнику, и тот спасся. Или погубил?... Фатали без мундира: будто оголили, беззащитен, отовсюду - кто с палкой, кто с кочергой, и мясник с ножом; а ведь убьют, если мундир навсегда покинет.
Что же делать, чтобы научиться говорить без утайки? полным голосом? Но эта убежденность Фатали, откуда она? что лицо его, ах да, ведь Фазил-хан, когда хоронили его, вдруг, как показалось Фатали, улыбнулся, видел ли кто еще?! "Чудаки, - будет говорить своей улыбкой Фатали, - разве вы меня хороните? вы хороните мой мундир, мой чин! отныне я, освобожденный от всего, чему служил и поклонялся по чину!..."
Но что он оставит? И эти полсотни хвастливо самонадеянных людей, которые пришли развлечься, что им до тебя?
И когда безмолвствует народ!
И громче всех кричат фискалы: "Аи да фуэте!" - у них в Тифлисе итальянская балетная труппа и опера.
А как потом пели! Даже наместник Воронцов! "Ах, во сне и наяву я мечтаю про Москву!" А в день тезоименитства государя - бесплатный спектакль, хор колоколов церквей, крики муэдзинов с минаретов мечетей, иллюминации, бенгальские огни, театр дрожал от рукоплесканий, а площадь лопалась от звуков зурны!
И народный гимн: явился перед всеми державный двуглавый орел, блеснул щит с именным императорским вензелем - не было предела народному восторгу, пели все: "Сигналы поданы - сбирайтесь призывом батюшки царя! Вы, слава войска - гренадеры, и вы - герои егеря! И вы - драгуны, и вы, Европы ужас казаки, смыкайтесь в стройные полки! И вы, Кавказа дети, царю спешите доказать, врагов крамольных наказать!"
Кованые кавалерийские эполеты, шитые мундиры, и какой театр! сколько листового золота пошло! лучшими персидскими штукатурами исполнены лепные работы, самому мастеру Газеру специальные часы заказаны! центнеры красок! тысячи аршинов холста! машинист из Парижа! а для отделки парапетов выписан беспошлинно из Парижа шерстяной бархат бирюзового цвета; кресла и стулья из чинарового дерева светлого цвета, гармонирующего с залою; а люстра заказана в Париже через царского военного агента полковника графа Штакельберга фабриканту Клемансону; уложена в дюжине ящиков весом в тонну и - в Марсель! на пароходе в Одессу! в Редут-Кале и - на обывательских подводах в Тифлис! Полгода в пути! И двенадцать канделябр! И удерживает люстру в виде золотого восьмиугольника резного фонаря с приделанными к нему со всех сторон жирандолями и висячими пунцовыми кистями, плафон голубого цвета. А на своде потолка, щедрою рукою изукрашенного золотыми арабесками, размещены медальоны с именами знаменитых драматургов. И Эсхил, и Плавт, и Шекспир. Гете? Ну да, а как же? И Мольер, и Кальдерой, и Гольдони... "Не забыт и наш Грибоедов", - восторгался Кайтмазов (когда с Фатали смотрели "Горе от ума"). И зал, похожий на огромный браслет из разных эмалей, - напоминает предметы древней утвари с разноцветною финифтью.
- И ты, Фатали, не хочешь, чтоб твою пьесу играли на сцене этого театра? - упрекнул Хасай Уцмиев; ему кажется, что именно он, привезя Фатали французскую повесть Куткашинского, воспламенил в нем эту страсть к сочинительству. - И не морочь себе голову, радуйся, что живешь на свете (с чего бы такая лихость? ах, да: родился сын у Хасая, "помогло, - шутит, святилище"; и у Фатали родился сын: выживет ли?!).
И такие актеры! из Петербурга! До Москвы на дилижансе, далее тарантасы. Откуда деньги? А князь-наместник уже обдумал: из выручаемых от Навтлугских нефтяных колодцев - он отдает их на откуп.
И этот блестящий паркет, эти яркие люстры, эти зеркала! И начищенные хромовые сапоги, излучающие свет, - у каждой пары свой скрип, и нескончаем их долгий разговор: о дамах, о пикниках, рейдах, вылазках, балах, званых обедах по случаю приезда принца персидского или консула оттоманского, встречах и проводах полководцев славной победоносной армии, театральных комедиях (водевиль "Встреча Ивана Ивановича с Шамилем"; а был ли Иван Иванович?!), о примадонне Аделаиде Рамони (вы романист?), низкий тенор, фразирует безукоризненно правильно, голос гибок, а сама как хороша! И две сестры Вазоли (ах, вы вазолист!), сопрано и контральто или, вернее, меццо-сопрано - нет еще той уверенности, того Ъпо, или напора, который требуется от певиц, но зато какая страсть!... Оранжереи ограблены, магазины Блота и Толле опустошены, все цветы Тифлиса собраны, связаны в букеты, перевязаны длиннющими лентами - цветопролитная, шутят, борьба! Забыты масленица и танцы, блины и маскарады, все жаждут "Роберта", где и черти, и ужасы ада, - успех и от достоинства оперы, и от музыкальности чувствительных туземцев. Рамони и Вазоли вызывали до тех пор, пока публика охрипла и стали тушить лампы, недавно сменившие свечи. И новички в любви, особенно Ольга Маркс, дочь госпожи Вассы Петровны, - она стала милее и подает надежду, что когда-нибудь с успехом явится в ролях первых любовниц.
А зарево бенгальских огней? А куплеты? "Горцам он внушает страх, и на турка! Ай-ли-ли, ли-ли, ли-ли!" В партере эполеты, живая узорчатая лента дам, да-с, театр дрожал от рукоплесканий, а площадь лопалась от звуков зурны. "И уж над Турцией расправим мы крылья нашего орла! И вы, Европы ужас - казаки! Смыкайтесь в стройные полки!"
А маскарады, из коих два - с лотереею-аллегри в пользу женского учебного заведения Святой Нины?!
Княгиня Колубякина, баронесса Николаи, графиня Соллогуб. Примо-бассо, бассо-женерико, буффо-комики, секундо-донны, две Каролины, три Пасхалии.
Да, это было: в опере экс-наиб Шамиля Хаджи-Мурат и персидский принц Бехман-Мирза, сводный брат Аббас-Мирзы, один из двухсот сыновей давно умершего Фатали-шаха. И вы породнитесь с ним, Фатали, - выдашь за его сына дочь, и родятся внуки, в чьих жилах будет течь шахская кровь.
Пела итальянская труппа, кажется, "Норму", а может, "Роберта-дьявола". Музыка то грустно-торжественная, то страстно-нежная, то разгульно-веселая. Глаза персидского принца Бехман-Мирзы равнодушно скользили по женским лицам, а сверкающий взор экс-наиба Шамиля Хаджи-Мурата беспрерывно перебегал с одного женского лица на другое, но почти равнодушно, - его занимали иные думы, иная тревожила мысль...
"Вытеснить итальянской оперой, - писал наместник царю, полуварварские звуки азиатской музыки".
Только в театре, увы, - но они тебе не нужны, Фатали, - нет первых любовников, да и где их найти теперь? примерные любовники так же редки, как примерная любовь. Первых любовниц тоже нет, что делает честь тифлисским нравам. Кокотка? слишком бойкая, жар, суетливость, девственная искренность, торопливость, а куда спешить-то! Искры воодушевления быстро гаснут, патетическая дикция.
А публика! В ложах - женщины, знать - тавсакра-ви и лечакп. В креслах - львы и аристократы. Далее - степенные горожане, или мокалаки, еще дальше - чуть ли не амкары - серая публика. А в галерее - чернь.
А нравы! Вдруг встал и ушел: как не похвастать, мол, ему уже все известно, - публично выказать умение предугадывать развязку. Ушел с грохотом, шумно, как победитель. А сколько дыму! Сколько курильщиков! И дирижер разгоняет смычком дым. А у подъезда - бичо в бурках с длинными складными бумажными фонарями. И неизменно фаэтоны. И ждет усатый фаэтонщик. И в небо бьют фонтаны лести!
- А может, - думая о своих фарисеях, то апофеоз, а то анафема, говорит Фатали, - показать на сцене лужайку, ну... вроде майдан жизни или шайтан-базар, и понатыкать шесты, множество-множество эФ?!
- Что за эФ? - недоумевает Соллогуб.
- Ну, Фа или Фи!
- Ах вот вы о чем! - аж глаза на лоб полезли. И вспомнил вдруг, с чего бы, тоже эФ эФ, да, да, Фон-Фок! один из вождей! непременно пояснить?! основатель Третьего отделения!! - О чем вы, Фатали? Да как можно!!
А Фатали о том и не помышляет, хотя, может быть, именно в этот миг, когда изумился Соллогуб, и родилось имя его героя, хозяина зверинца, он искал, чтоб было эФ эФ! Но не Фон-Фок, а Франц-Фок (и там и здесь зверинец?!).
А Соллогубу уже мерещатся новые Фа, люди во фраках, - ведь именно они, эти фраки, а не славное воинство, как успокаивали себя в далекий декабрьский день напуганные царь и его приближенные, и смутили верноподданнический дух.
И по взгляду Соллогуб понял: другие эФ на уме у Фатали.
- Ах эти растущие на ниве фурии!...
- И не только!
Аксакалы-вожди, которым верил, очернили фаброй седые почтенные бороды!
И пришло понимание, что фанфары фараонов, феерические эффекты фраз, фейерверки пиротехники разве что способны произвести фурор среди мумий фараонов!
И где-то гнездятся угнанные картечью фазаны с вырубленных карателями кавказских лесов!
А фетва, эта восточная анафема, источаемая устами законников, и угрозы богинь-мстительниц, этих вечных фурий, вызовет разве что хохот у отовсюду выглядывающих, будто ты - Фивы, и у тебя сто ворот, открытых миру, филеров и фискалов, флиртующих с флюгерами и поющих фальцетом фуги и фугетты или играющих -им наскучило фортепиано! - на недавно изобретенной фисгармонии, а потом в тире, под канцелярией наместника, стреляющих на потеху из кремневых фузей, подшучивая над отставным фузилером, ведающим этими снятыми недавно с вооружения кремневыми ружьями.
"Снятыми? Как бы не так! Ну что за ружья у нас? - негодуют все, кто с Крымской живым вернулся. - Заряжать с дула! Вот если бы бердана! нумер два! А пушки?! Нет чтоб как у всех нормальных войск - стальные. Бронзовые пушки! Вот и повоюй!"
- Ну-ну! Боюсь я!
- ??
- Ох и далеко это вас заведет, Фатали!
- Ружья? Или пушки?
- Вы о Крымской?!
- И о Балканской тоже!
- ?!
- В снегах гибли батальоны! Голод!
- И чего вы норовите лезть в эти Самые, как их? фурьеристы-фурфуристы?! не надо, не надо, Фатали!
Тоже мне, фузилер!! - обрадовался Соллогуб. - Ваше дело - не стрелять, а облагораживать, да-с, не стрелять!
Соллогуб недавно прибыл из Шемахи и накануне прихода к нему Фатали посетил князя-наместника, доложил о результатах секретного дознания, а перед тем как уйти, позволил себе - с чего бы вдруг? - вольность подмигнуть светлейшему: "Помните, князь-наместник? Для ознакомления туземцев с удовольствиями сценического искусства, а также для распространения угодного нам образа мыслей мы открыли театр - вот вам и результаты, пример со времен Ноя небывалый: князь Георгий Эристов начал писать комедии на грузинском, а Мирза Фет-Али Ахундов - на татарском".
Да, да, это было: приезд наследника-цесаревича Александра в Тифлис. И на Дидубийском поле - высочайший смотр войскам, офицеры в бараньих шапках, недавно ввели в Кавказском корпусе носить вместо киверов, из твердой кожи, с развалистою тульею и плоским верхом, - пестрые лохматые бараньи шапки. В большой свите Воронцова - князь Эристов, назначенный наместником (он любит рисковать: ведь Эристов - из сосланных за участие в заговоре. Недавно только вернулся из вильно-варшавской ссылки) младшим чиновником по особым поручениям, и опекаемый наместником образованный туземец Ахундов, чья пьеса "Медведь - победитель разбойника" (о нападении разбойника на зверинец Франца-Фока, Фэ-Фэ) готовилась к постановке (в коей роль бразильской обезьяны исполнена будет г. Прево).