Гусейнов Чингиз. Фатальный Фатали

   - Асселама?
   - Нет, Мухаммед-шаха, и Шах-Аббас это скрывал, а звезды восстановили справедливость! Далее мы переименуем Шахруд, ибо, преследуемый Шах-Аббасом, посягнувшим на твою корону, именно там ты скрывался.
   - Я сроду там не был!
   - ...скрывался, - повторил Ага-Сеид, - в Юсифабад.
   - Я там не был! - взмолился Юсиф.
   - Но ведь гонение на тебя было!
   А ведь и впрямь гонение было! Юсиф скрывался у ремесленников, переселившихся сюда из Грузии; скрывался в лавке христианина-мясника, на двери которой висело алое полотнище с вытканным на нем Авраамом и ягненком, и это полотнище с доверчивым ягненком не раз снилось Юсифу. А потом прятался в мастерской плотника, тоже выходца из Грузии, - тот выстругал древко и приделал к нему знамя, на котором изображена была лодка. "Ноев ковчег", - сказал ему глава мастеровых плотников.
   - И потом под видом седельника, - рассказывает Ага-Сеид, - появился здесь, чтобы с помощью добрых духов воздействовать на движение звезд!
   - Но я упразднил фирманом должность звездочета как вредную для народа!
   - Ты допустил, мой шах, крупную ошибку!
   - Бред какой-то с добрыми духами! Я хочу с чистыми руками и ясным убеждением. Я верю в разум народа.
   - Ну где у нашего народа разум?!
   - А мы? А наша пятерка? Вы сами, наконец!
   - "Вы! Я!..." Ведь вам звезды помогли, и вы еще смеете не верить в чудо и добрых духов!
   А тут главный евнух шепчет на ухо Юсифу: "Заговор сторонников шаха! решили помочь звездам, - ускорить расправу".
   И умелый дворцовый стратег Ага-Сеид подивился мудрости Юсифа. Когда главный евнух спросил: "Но как узнать, где прячутся заговорщики?" - Юсифа осенило: по доброте своей ему помогли скрыться мастеровые, привычные спасать каждого, кто прячется от властей, - они могут и теперь, когда новый шах преследует своих противников, давать убежище заговорщикам.
   Сам Юсиф со стражниками отправился к мастеровым, и в лавке мясника нашли двоих заговорщиков, а третьего, самого главного, обнаружили у главы мастеровых-плотников, и вдруг раздался треск - это треснуло иссохшееся под жарким солнцем знамя с Ноевым ковчегом.
   А потом Юсиф кое-какие идеи Ага-Сеида претворил: насчет Юсифабада и шахского происхождения. И непременно опереться - хитер же Ага-Сеид! - на чей-то авторитет. Может, Алазикрихи-асселама?
   - Правда, - заметил Ага-Сеид, подав идею, - Алазикрихи-асселам скомпрометировал себя в глазах истых правоверных, но мы сначала превратим его в великомученика!
   И всюду появились глашатаи:
   - Наш учитель Алазикрихи-асселам!
   - Мы верны идеям Алаассе!...
   - Наше знамя Ала!...
   - Но кто вам позволит, Фатали??
   - О чем вы, любезнейший Кайтмазов?
   - Эти грубые намеки!
   - Вы о чем?
   - Елизаветполь!
   - Вы через Не, а надо через эС!... По-вашему, и эту страницу сжечь?!
   - Да-с! Никто не отменял, учтите, цензурный устав одна тысяча восемьсот двадцать шестого года!
   - Чугунный?
   - Скажи спасибо, что мы кавказцы, в Петербурге за это!.. Запрещены, напомню тебе, материалы возмути тельного характера против властей, ослабляющие должное к ним почтение! И еще, это к тебе: помещение проектов и предложений об изменениях в их деятельности!
   - ??!
   - И обсуждение внешнеполитических дел!
   - Друг Кайтмазов, побойся всевышнего, ведь я о временах Шах-Аббаса! Бориса Годунова! Юсиф-шаха!
   - !?
   "Но я не виноват, - это Фатали дома, и то не вслух, - что с тех пор мало что изменилось!..."
   - И далее, - гнет свое Кайтмазов, - бесплодные и пагубные мудрствования также запрещены! А знаешь ли ты, что я обязан сообщить имя автора, который представил произведение, обнаруживающее в сочинителе нарушителя обязанностей верноподданных: с двумя эН и двумя До!
   - Но я же!
   - Вот именно! А ход мыслей? Движение сюжета? Эти реформы? Вот, из речи Юсиф-шаха: "Правители провинций подобны пиявкам, которые вздуваются от высосанной крови". Очень банальная, между прочим, мысль! А вот еще: "Фирман о сокращении расходов двора - на пышные приемы, празднества, на содержание иерархии бездельников, чиновников, служителей культа, призванных одурманивать людей, вдалбливая в их го ловы небылицы, мол, самая совершенная и справедливая эта наша шахская держава, платных агентов, всяких надсмотрщиков!" Я не ханжа, а разве может государство без них?!
   - Как, и у нас? - изумлен искренно Фатали.
   - А вы шутник! Ну да, ведь комедиограф! А это? "чтоб отныне никто не осмеливался подносить подарки ни ему, то есть шаху, ни высшим представителям власти, ни другим чиновникам, а также не добиваться чинов путем неумеренной лести, подношений, семейных связей, так как чины должны предоставляться лицам энергичным, доказавшим свою честность и способность к государственной деятельности. И чтоб никогда впредь высший чин, о котором в народе ходит молва как о казнокраде и взяточнике, не был, смещаемый здесь, назначаем на другой высокий пост!" Что за формулировки?!
   - Увы, ты прав, Кайтмазов (мы с ним то на "вы", то на "ты"!), никудышным оказался Юсиф-шах правителем, безмозглый Пехливан, да и только! Знаете, что сказала Сальми-хатун Юсифу?! Ведь не сдержался он, стал-таки жить со второй женой! Ну, я семейные скандалы описывать не буду, Юсифу судьба государства доверена, он поседел за эти дни, а на него с двух сторон жены, рвут его на части! пристала к нему дошаховская жена, мол, сыновей пристрой! "Но они малы еще!" - отбивается Юсиф. "А ты пожалуй им фирманом провинции! старшую дочь замуж выдай! За сына турецкого султана!" А он ей: "Может, за сына русского царя? а?" - "За гяура?" - "А суннит лучше?" И умолкает жена, не зная, что ответить. А Сальми-хатун...
   - Подожди! - перебивает Кайтмазов. - И насчет Сальми-хатун тоже! Я понимаю, ты не хан, не Бакиханов, хе-хе, не бек, не князь, как Орбелиани, и тебе, конечно, хотелось бы... И не спорь! Ни о каком равенстве сословий речи быть не может! И чтоб Сальми-хатун!... А знаешь, чья она дочь?
   - И Шах-Аббас затруднился бы ответить!
   - А я отвечу! Сальми-хатун - дочь египетского паши! Принцесса!
   - Спасибо, я не знал! Мне казалось...
   Кайтмазов говорил столь убедительно, что Фатали стал сомневаться, забыл даже сказать собеседнику о том, как он искал ей имя и что она горянка. Но Кайтмазов уже скакал по страницам рукописи.
   - И чтоб Сальми-хатун предпочла шаху простого седельника?!
   - Шаха!
   - Лже! - Фатали умолк, и только собрался, вспомнив о горянке, возразить, и на его недоуменном лице появились признаки саркастической улыбки, как Кайтмазов вдруг заявил такое, что Фатали и вовсе опешил:
   - Молчишь? думаешь, о тайнах твоих мыслях не догадываюсь? (тоже мне, новый Колдун выискался!) Надеешься на повторное издание? Не успели это выпустить, а ты уже о повторном издании мечтаешь?! Думаешь восстановить вымаранные мной отрывки? Вот, я прочту тебе, а ты запиши, авось придется замещать меня: "Места, не согласные с требованиями цензуры, будучи выпущены в новом издании, делаются сами по себе лучшими указателями для приискания их в старых экземплярах, которые изъять из употребления нельзя; а через то и самые идеи, составляющие отступления от цензурных правил, становятся гласными и видными для всех (о чем ты толкуешь, Кайтмазов, - нашелся б десяток читателей!), быв до того времени для многих, по крайней мере, совсем незаметны!"
   - Но дай хоть досказать, что молвила Юсифу Сальми-хатун, насытившись ласками!
   - Зачеркну ведь, что зря писать?
   - А может, я раньше тебя сожгу? - Снимает и снимает нагар со свеч длинными ножницами, это он любит делать сам, пока свечи не сгорят.
   Да, ножницы. Еще не раз вернется Фатали к срезанным цензорскими ножницами усам и отрубленной топором бороде (это Кайтмазов: "А мы за конец бороды и - топором, как Петр!"), и однажды после второго приезда из столицы Кайтмазов успокоит Фатали: "Что мы? американцев - и тех не издают! полюбуйся, я тут выписал, когда знакомили с новейшими инструкциями цензурного комитета, точь-в-точь как ты мне говорил: "достоверность!", "историческая правда!" и всякая чепуха: вот, послушай: "Автор, нет-нет, не ты, а американец, чью книгу у нас зарезали, желая нарисовать настоящую картину настроения умов, приводит в сочинении мысли американских политических деятелей, порицающих монархические принципы вообще и принципы Священного союза в особенности. Эти места, нелокализованные, - видал, какое слово! - делают книгу неудобною к обращению в нашенской публике, как памфлет на монархию и апологию республики. Как книгу, могущую поколебать в легкомысленных людях надлежащее, так сказать, уважение к нашим монархическим принципам, единству Священного союза во главе с Россией, следовало бы подвергнуть действию Первого пункта закона..." и так далее!
   - Может, позволишь вернуться в прошлое и заглянуть в ложу Сальми-хатун? - А заодно и вспомнить, но это не вслух, как были разочарованы покойным государем, - не помнил Кайтмазов, ибо пришел работать в канцелярию сразу после царского смотра войскам в тридцать седьмом.
   "А точно ли царь приехал?!" Ни тебе отрубленных голов, выколотых хотя бы! - глаз; и на кол никого не посадит! хотя мог бы: ибо рассказывал Фатали, как это делается, когда с ним в фаэтоне ехал, и привычны.
   - Мой Пехливан, - говорит Сальми-хатун Юсифу, - скучная и однообразная жизнь у нас пошла, ни казней, ни пыток. Знаешь, о чем люди шепчутся? "Странно, мы не видим изрубленных на части и висящих у городских ворот человеческих тел. Страшно, но зато кровь не застаивается! Новый шах, должно быть, человек кроткий, хоть с виду Пехливан!" А кое-кто и не то говорит!
   - Что именно?
   - Не обидишься?
   - Говори уж!
   - Спорили: действительно ли новый шах милосерден, или это объясняется слабостью его характера?
   И насчет гарема тоже: или скуп, говорят, или врут насчет богатырства и пехливанской силы! Я-то рада!
   А все же она и в неудовольствии очаровательна! И как ей удается разжечь голод? Как дотронешься, а уже нетерпение!... Но разговор такой, что впору и отрезвиться.
   - Не такой уж я добрый, Сальми-хатун! Тюрьмы переполнены. Я пересажал всю знать, обогатившуюся за счет казны и взяток. Я обратил их сокровища на постройку новых дорог! Одно благоустройство столицы чего стоило! Я расширил улицы, выровнял на них ямы и рытвины, чтобы прохожие, попадая в них, не калечили себя.
   Сальми-хатун зевнула:
   - Скучно!
   - Я открыл школы, чтобы дети учились грамоте!
   - О боже!
   - Я послал четырех талантливых юношей, красивых, статных, молодых...
   - А кто они? - оживилась Сальми-хатун. - Ах, сыновья твоих друзей! Снова заскучала. - Да, я слышала: с армянскими караванами, которые ежедневно идут из Исфагана в Смирну, оттуда на кораблях в Марсель и далее на почтовых лошадях. И зачем послал?! Жаль мне оставшихся девушек!
   - ... В Англию и Испанию, они научатся управлять государством! Я заменил всех надзирателей, перестань зевать! в округах и назначил честных и справедливых!
   - Из родственников своих?
   - Я верю в их честность!
   - И головой ручаешься, да? А новые тюрьмы ты строишь? Как бы не пришлось тебе пересажать и этих новых!
   Юсиф подивился мудрости Сальми-хатун: она прочла его мысли.
   - Я хочу... - и задумался.
   А Сальми-хатун (неужто его мысли?!):
   - А хочет ли народ твоего счастья? Надо ли это ему? И разве он несчастен?!
   - Он же раб! Я разбужу его!
   - И сделаешь несчастным! В неведении его счастье его! Ну что тебе стоит, мой Пехливан! Ради меня! Устрой, как Шах-Аббас, показательную казнь! Уж очень народ истосковался! Хотя бы вели, чтоб отруби ли кому голову и воздели на пику! Или чтоб выкололи пару глаз, а? Ты увидишь, как возрастет к тебе любовь народа! Как станут тебя хвалить! Народ истосковался по крови, ну что тебе стоит? Смотри, будет поздно, а я тебя так полюбила, ты умеешь меня всю всколыхнуть, я забываюсь и потом долго-долго не могу прийти в себя, все нутро горит!
   "Я его сожгу, этот фирман, запрещающий казни! - подумал Юсиф. - Ах, бестия: сам казнил, а мне решил руки-ноги связать?!"
   Юсиф упразднил и должность палача, он сейчас главный мясник на столичном базаре, жить-то надо! Ловко разрубает - такая практика! - любую баранью тушу.
   Как-то пошел Юсиф посмотреть, давно не был на площади, где его мастерская: здесь сейчас нечто вроде музея - рассказывают о злоключениях любимого сына Мухаммед-шаха, вынужденного скрываться в Шахруде, ныне Юсифабад, от преследований Шах-Аббаса. И генеалогическое древо искусно на всю стену расписано - отштукатурили, масляной краской покрасили, а поверх это ветвистое дерево, по схеме главного моллы, слегка переделана Ага-Сеидом, - аж до самого пророка!
   И палача увидел. Тот сник и с тайной печалью посмотрел на Юсиф-шаха, даже слезы на глаза навернулись. "Что ж ты, шах, - говорил его взгляд, - на какую работу меня обрек? Бараньи туши! Мои могучие мускулы, играющие и поющие! Стоило мне появиться на площади в сверкающей красной парче, как взрыв восхищения вздымался к небу! Народ замирал, о, этот миг! Я слышал, как бьется одно большое и единое народное сердце, и я поднимал над головой сверкающий топор, он стал, увы, покрываться ржавчиной, и в стремительной мощи опускал его, и бил мне в затылок - о, сладостный миг! - горячий вздох народного восторга. А то ни с чем не сравнимое наслаждение, когда я хватал за волосы и показывал шаху отрубленную голову. Чистая была работа. Одним ударом. Нет, не знаешь ты нашего народа. Ему на твои фирманы - тьфу! Кому нужна эта твоя свобода? Тебе на голову не корону, а сбрую на шею и уздечку под язык!"
   "Но-но! Смотри у меня!" - строго взглянул на палача, а он - разззз! и туша надвое.
   БУЙСТВО ЧЕРНИ
   "... Нет, не поверю! Вы клевещете, лжете! И ты и твои евнухи! Я принес народу облегчение! Я показал ему радость свободной жизни! Я избавлю его от голода и рабства!..."
   Фатали последние ночи долго не может уснуть. Вскакивает во сне. Это голос Юсифа! И как поседел он! Да, да, катастрофически седеет! Юсиф? И он тоже!
   - Люди, я же хотел вам добра! - кричит Юсиф.
   И этот крик будит Фатали, он вскакивает во сне, еще не рассвело, еще очень темно. Что же вы со мной сделали?! Нет, это только сон!
   А предсказанье звезд?
   Какие еще звезды? Я призван самой судьбой!
   А евнух Мюбарек никак не дождется шаха.
   - Ах, какой он!... - жалуется евнуху "законная" жена. - У нас с ним был честный брак!
   - Глупая, как будто с Сальми-хатун нечестный! Молла был, свидетели были!
   - Ах, какой он! Уже третий день не вижу его! Или у него появились еще какие Сальми-хатуны?!
   - Увы, - огорчается Мюбарек, - только вы двое!
   - Ах вот как! - Она бы обрадовалась, если б Мюбарек сказал, что есть еще. - У!... Сальми-хатун!...
   - Твой ропот противен аллаху, женщина! - В обязанности главного евнуха входит и забота о моральном образе мыслей обитательниц гарема: никаких ревностей.
   А в столице тем временем начались беспорядки. Зачинщики - уволенный новым шахом главный конющий и сбежавший от кары управляющий государственным казначейством (распространял среди населения фальшивые деньги), он же хранитель сокровищ.
   Уволил их шах в день сплошных увольнений: первая половина дня позорное изгнание высокопоставленных, вторая половина - низших чинов.
   Писари сменяли друг друга, не поспевая за фирманами.
   "Ты пиши! - диктовал он.-Советник государства, он же министр иностранных дел. Ничтожный человек. По ошибке был передан ему шахский фирман, предназначавшийся другому, более опытному и умеющему, и в этой ошибке увидели божий перст, тут же выхлопотали ему ханское звание, присвоили титул Ключа Страны, стал ведать и войсковыми книгами, и сметными расходами армии. За присвоение денег, еще при старом режиме, где порой, это тоже пиши! для истории! для отвода глаз кого-нибудь наказывали, он был посажен на цепь, но жена через двоюродную сестру, жену везира, доставила ему в тюрьму красную растительную пищу, которую он забирал в рот и при караульных начинал кашлять и харкать, будто бы кровью. Ты все-все пиши, это важно для истории! Потом через везира стал министром, обладает дьявольски тонким нюхом и, когда в перспективе видит жирный куш, делается мягким как воск: это он за крупную взятку разрешил англичанам монополию в деле табака! Это он склонил гм... моего отца Шах-Мухаммеда продать золотые стулья и кресла дворца якобы для выдачи жалованья солдатам!" Кто дальше? Ах да, начальник дворцовой охраны! О боже, каких только людей надо вносить - в фирманы! Но ты пиши! "Сын уличного брадобрея! попал в помощники к дельцу, дом которого был ночным убежищем развратников из высокого класса. Здесь для людей, эээ... страдающих половым уклонением, находили красивых мальчиков. Был замечен и увиден Очами Государства и попал в свиту наследника Шах-Аббаса. Придумал себе биографию, что он будто бы из Сеистана, а это колыбель национальной поэзии: именно по сказаниям Сеистана написана поэма "Шах-Наме", отсюда вышла династия Сасанидов! Удалось ему жениться на дочерней внучке шаха Тахмасиба, замучил ее до смерти ненасытностью, но успел этой женитьбой выдвинуться и стать начальником дворцовой охраны, сколотил огромную сумму денег, - вернуть в государственную казну, а самого - уволить!"
   Так вот: главный конюший, уж кого-кого, а не его опасался Юсиф; но так всегда - откуда не ждешь! встретившись с отстраненным от дел хранителем сокровищ, спросил:
   - Скажи, ради бога, что говорят жители столицы про нового шаха?
   - Как будто сам не знаешь - они ненавидят его!
   - Клянусь всевышним, простой народ гораздо умнее нас! Какую же мы допустили глупость, добровольно избрав в повелители седельника! Опозорили себя на весь мир!
   - Такова была воля Шах-Аббаса!
   - Но теперь, когда его нет, кто может помешать нам уничтожить этого нечестивца, верующего, по слухам, в переселение душ?! Удалив его, мы бы посадили на его место достойнейшего из благородной династии Сефевидов!
   - А где они, достойные? Все искалечены или уничтожены. Но ты прав, надо действовать!
   И они отправились к начальнику артиллерии. А что говорит начальник конницы? Он, правда, еще не уволен, но кто может быть спокоен за завтрашний день при таком сумасбродном правителе?
   - Кстати, я слышал, будто вчера на общем приеме шах сделал ему выговор за то, что тот приревновал, видите ли, жену к самому венценосцу!
   - Аллах с ними, но нам важно склонить на нашу сторону начальника конницы! Если он согласится, то присоединится к нам и начальник пеших войск, ведь Фарадж-хан - двоюродный его брат и зять. И к бывшему начальнику полиции надо пойти, пусть повлияет на низших чинов полиции и уличных старшин, тоже уволенных!
   Объявился и вождь воинствующих фанатиков, некий шейх, выдающий себя за святого потомка пророка Мухаммеда, - он возглавил борьбу и бросил клич: "Аллах велик, смерть шаху, да здравствует Шах-Аббас!..." (а дикция! а дикция!., так шепелявить!)
   Мятежники решили в субботу рано утром окружить шахский дворец и, ворвавшись во внутренние покои, убить Юсиф-шаха.
   А в это время полководец Юсиф-шаха Курбан-бек только что ступил на площадь с конной гвардией, возвращаясь с ирано-турецкой границы, где он разгромил вторгшийся в страну отряд врага: это султан Мурад, прослышав про отречение Шах-Аббаса, решил испробовать силу нового Юсиф-шаха и получил отпор.
   Узнав о мятеже, Курбан-бек стал уговаривать толпу образумиться. Но куда там! Подоспели еще люди, и завязался бой. Обнаженные мечи, пики, просто дубинки, не поймешь, кто за, а кто против, истосковались по драке!
   А тут еще народ, воодушевленный бывшими вождями - не голодранцев же, как они сами, им слушаться? Этого мямлю Юсиф-шаха поддерживать? Седельника?! Нет, народ пойдет за знатными! А раз вступил в бой народ пиши пропало, надо бежать, покуда цел!
   Мятежники ринулись во дворец, выбили двери и ворвались в шахские покои. Но где Юсиф-шах?! Вот залы, вот комнаты гарема - ни души! Нету Юсиф-шаха. Даже в сундук заглянули, а один - аж в шкатулку (??.) Исчез бесследно.
   Одни утверждали, что видели его во время сражения в обычной воинской одежде, он вдохновлял единомышленников и дрался как пехливан, пал в битве смертью храбрых. Но среди убитых Юсиф-шаха не оказалось.
   Ринулись в старый его дом, а на его месте - пустырь, и крапива разрослась густо-густо. Может, прячется в бывшей мастерской? Вернулись на площадь, а там вместо мастерской-музея - лачуга какая-то, крыша искривилась, в стенах щели.
   Но ведь была схема!
   Среди живых Юсиф-шаха не обнаружили.
   Дали волю обуявшей воинствующих мятежников страсти: народ разгромил дворец, отправился на базар и опустошил торговые ряды и постоялые дворы, даже разрушил благоустроенный Юсиф-шахом родник на площади, - шах велел обложить родник синими изразцовыми плитами, и горожане, ныне мятежники, любили здесь постоять, прислушиваясь к мелодичному и чуть загадочному журчанию стекающей в арык прозрачной воды, - перебили пиками плиты, А потом двинулись в армянский и еврейский кварталы, чтоб учинить там, ведь повод какой! погромы.
   Солнце закатилось, все разошлись по домам, устали, трудный день был. А наутро главари восстания отправились в темницу Арик и выпустили всех на свободу. И главного звездочета тоже.
   - Ну вот, мы вас освободили!
   - Ай да молодцы, - сказал военачальник, но ему не понравилось выражение лица бывшего начальника артиллерии, он как-то часто-часто моргал. "Ну ничего! Мы глаза твои ой как быстро излечим, чтоб моргать не смели!"
   - Ну, так кого посадим на престол? - по-молодецки лихо заговорил начальник конницы, забыв, что он-то служил Юсиф-шаху. "А мы тебя самого сейчас посадим, - хотел сказать везир, да пока нельзя! - на острый кол!"
   - Скажите, ради аллаха, какой сегодня день? - взмолился главный звездочет.
   И главный конюший ответил, что от новогоднего праздника Новруз-байрам прошло ровно шестнадцать дней. Сердце главного звездочета переполнилось радостью:
   - Друзья мои! (Что за обращение?) Братья мои и сестры (а сестер никаких - только мужчины: рассудка в тюрьме лишился?). Гроза, которую предсказывали звезды, разразилась над лжешахом, и опасность миновала. Да здравствует наш отец Шах-Аббас!
   И торжественная процессия двинулась к дому, где прятался шах, и повела его во дворец. Удивительное дело: и корона, и доспехи, и скипетр на месте, будто не трогал их никто.
   Шах-Аббас воссел на престол, только недавно им оставленный, и уже из уст в уста передавался сочиненный опытным поэтом акростих в честь шаха: "В сердце нашем Шах-Аббас!"; причем, начальные буквы выражали этот смысл чего не родит всенародная любовь? на двух языках: фарси и арабском; некоторые говорили, что на трех, - еще тюркском; увы, акростих не дошел до наших дней, сокрушался Фатали.
   А что Юсиф-шах и остальные богатыри, эти пять Пехливанов? А что красавица Сальми-хатун? Куда ж она могла исчезнуть? Ага-Сеид?! Ну что вы, шах, эти бредни насчет правого сердца!
   ЧТО? ДАННАЯ НАРОДУ ВОЛЯ?!
   Кахетинский царь меж трех огней: султан теснит с одного боку, шах - с другого...
   "Счастье твое, - сказали ему бояре, - что между недругами ты, пользуйся!" И он бил челом царю, чтоб приняли его в подданство. И отправлены были в Кахетию учительные люди, монахи, иконописцы, священники для богослужения среди народа, окруженного иноверцами, и снаряд огнестрельный отправлен.
   "Я холоп царя русского, и царя Турского не боюсь!" - говорит кахетинский царь, а бояре советуют: не очень, мол, хвастайся, хитри, лавируй: "Когда грозится султан, ищи защиты у шаха, а когда шах гневается иди на поклон к султану!" Но чаще не успевает султан очухаться, как проносятся через кахетинские земли кызылбаши шаха, топча виноградники.
   Еще до отречения Шах-Аббас велел Ази-Хосрову выведать, верны ли слухи насчет "бил челом". А царь кахетинский, дабы показать верность шаху, позволил сыну своему Константину принять мусульманство, но и это не помогло: шах - вот они, плоды мягкосердечия Юсифа! - истосковавшись, велел отступнику Константину убить отца и брата за их вероломство - союз с Московией. "Или мы убьем тебя!" Дружина шаха сопровождала отступника, а рядом с ним - его отец и брат; напрасно предупреждал их посол Годунова Татищев не доверять изменнику: они не смели изъявить подозрение, дабы не разгневать могущественного шаха.