Хабур Владимир. Мирное время

   Скоро вернется из Москвы Касым-Командир. Он прошел хороший путь революционной борьбы, а за годы учебы получил достаточную теоретическую подготовку. Надо будет рекомендовать его на должность секретаря обкома. Но пока об этом пусть никто не знает. Завтра бюро.
   Кузьма Степанович закурил и негромко сказал:
   - Впрочем, не следует особенно распространяться насчет будущего. Заседание деловое. Ограничимся цифрами и фактами. А главное - выводы: все внимание Вахш-строю.
   Во Францию два гренадера...
   - Вот, черт, привязалась. Э, да здесь кто-то есть!
   Кузьма Степанович увидел поднявшуюся с крыльца темную фигуру.
   "Вот еще новость"... - удивился Кузьма Степанович. Он сунул в карман руку и взялся за револьвер.
   - Здравствуйте, Кузьма Степанович, - сказал человек хрипловатым, застуженным голосом.
   Кузьма Степанович подошел ближе и узнал Гулям-Али.
   - А-а, дружище, ты чего ж так поздно?
   - Я только что приехал.
   - У тебя срочно?
   - Кузьма Степанович, - слегка дрожащим голосом сказал Гулям-Али. - Я понимаю, вам спать пора, но хоть десять минут поговорите со мной.
   Кузьма Степанович пошевелил усами, немного подумал и тихо сказал:
   - Ну, раз такое дело, пойдем ко мне.
   Они вошли в переднюю, Кузьма Степанович зажег свет и посмотрел на гостя.
   - Да ты, брат, серый какой-то стал и худой. Что случилось?
   - Вот все расскажу, - ответил Гулям-Али и, сняв запыленный халат, осторожно положил его в угол на пол.
   - Садись, - сказал Кузьма Степанович, когда они вошли в комнату. - Я сейчас чаёк соображу.
   Гулям сел в кресло и почувствовал такую усталость, от которой не хотелось шевелить ни одним пальцем. Веки отяжелели и опустились на глаза. Заломила спина. Ноги, болевшие от продолжительного пребывания в седле, невозможно было согнуть.
   - Ну, рассказывай, - услышал Гулям голос Кузьмы Степановича.
   Он выпрямился, с усилием согнул ноги и заговорил сначала медленно, с трудом подбирая слова, потом - быстрее, вставляя в речь целые таджикские фразы, и, наконец, забыв об усталости, - горячо и взволнованно.
   Когда Гулям-Али окончил свой рассказ, облака над вершинами гор порозовели от скрытого за хребтами солнца. На улице началась утренняя поливка. Мимо окон с грохотом промчалась грузовая машина. Кузьма Степанович подошел к окну и распахнул его. В комнату ворвался прохладный весенний воздух.
   - Так ты уверен, что это делалось сознательно? - спросил Кузьма Степанович.
   - Уверен, - твердо ответил Гулям-Али.
   - Но раз сознательно, значит - со злым умыслом?
   - Конечно.
   - Ладно. Ты пока помолчи, а мы проверим. Хочешь, ложись вот на диване, сосни пару часов.
   - Спасибо, Кузьма Степанович. Я домой пойду. Два месяца не был дома.
   - Как хочешь, милый. Поступай, как тебе удобнее.
   Гулям встал, взял свой халат. Кузьма Степанович проводил его. В дверях они пожали друг другу руки.
   - Кузьма Степанович... - тихо, опустив глаза, сказал Гулям-Али.
   - Что, милый?
   - А как же... Как же с комсомолом?
   - Вот чудак! - Кузьма Степанович невольно улыбнулся. - Ты не беспокойся. Я так думаю, все будет в порядке.
   Гулям-Али тряхнул руку секретаря обкома и быстро побежал по улице, перепрыгивая через лужи, оставленные поливальщиками.
   Кузьма Степанович вошел в комнату, открыл постель, запел было снова "Во Францию два гренадера", чертыхнулся, завел часы и, положив их под подушку, взялся за трубку телефона.
   - Коммутатор? Дайте кабинет уполномоченного ГПУ, - сказал он.
   Так и не пришлось Кузьме Степановичу уснуть в этот день.
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   КОГДА ПРИХОДИТ СЛАВА
   Буйно шла весна. В долинах стаял снег, и влажная земля покрылась зеленым ворсом молодой, сочной травы. На горных склонах заалели яркие огоньки маков. С шумом катили горные речки мутные весенние воды. Сырая земля лежала вся в следах неведомых зверей, в оттисках птичьих лапок.
   Толя с трудом сидел в седле на своем вороном. Конь тяжело дышал, раздувая круглые бока. Впереди расстилалась унылая голая равнина. У Толи слипались глаза, его клонило ко сну. Он вспоминал последние ночевки в кишлаках, на грязных кошмах и нервно поводил плечами.
   Уже больше двух месяцев длилась его командировка, оказавшаяся такой утомительной и трудной. Выполняя задание редакции, Толя объездил огромный район, побывал в горах и долинах, жил в районных центрах и поселках совхозов. Собственный корреспондент забирался в глухие уголки, где не было почтовых отделений, но и оттуда он умудрялся регулярно отправлять свои корреспонденции и радовался, когда в придорожной чайхане находил старый номер газеты со своей статьей.
   Как далеко отодвинулось то время, когда он мечтал увидеть в газете свои стихи, хотя бы на последней странице. Теперь его статьи и очерки печатались на видном месте и в скобках стояло, набранное жирным шрифтом: "От соб. кор."
   Толя ехал, прислушиваясь к негромким весенним шумам. - Впервые за время командировки он подумал, что попал в не тронутые человеком, первобытные места. И сразу ему показалось очень странным, что едет именно он, а не кто-нибудь другой.
   В самом деле, как далеко позади остались дни беспечной юности, когда он мечтал быть артистом, поэтом, еще черт знает кем. Он искал самую короткую дорогу к легкой и красивой жизни, славе и думал, что сцена или поэзия - это путь, усыпанный розами.
   И вот теперь, впервые встретившись с настоящей жизнью, на каждом шагу вникая в трудности, которые испытывали люди, - они покоряли нетронутую землю, строили поселки, ломали старый быт, боролись с врагами - он понял, что самый лучший путь вовсе не легкий и, может быть, не всегда красивый.
   Что он знал об этой земле, об этом народе еще недавно? Сейчас Толя не только смотрел со стороны - он участвовал в решении сложных задач, возникавших на каждом шагу. Теперь у него спрашивали совета, просили помочь, написать в газету.
   В долгие часы пути, оставаясь наедине со своим конем, Толя разговаривал вслух или негромко пел на придуманный тут же мотив свои будущие статьи о том, что видел на местах, о которых еще так мало знали люди.
   Неожиданно лошадь шарахнулась в сторону. Толя чуть не вылетел из седла. Натянув повод, он глянул вниз на пеструю от цветов траву. Там, извиваясь между кочками, быстро уползала длинная желтая змея.
   Толя пустил коня рысью. Возвышенность сменилась широкой, тихой долиной. Он въехал в зеленый кишлак Гуль-Булак. Здесь находился только что организованный совхоз "Дангара", о котором ему предстояло писать.
   Толя думал встретить здесь длинные, как ангары, тракторные гаражи, мастерские, благоустроенный городок, шум индустрии, запах бензина. А вместо всего этого он увидел маленький заросший нежной весенней зеленью кишлачок, коз, которые вольно бродили по улицам, играющих на траве ребятишек, сонную тишину глухого горного селения.
   В полуразрушенной, без окон кибитке разместился "штаб" совхоза. Толя подсел к деревянному, грубо сколоченному столу, за которым сидели худые, небритые люди. Это были строители совхоза, создающие на голом месте мощное хозяйство. По весенней распутице, в бездорожье, преодолевая горы и снега, измученные трактористы привели в совхоз машины. Караваны лошадей и ослов дни и ночи везли баллоны горючего. Люди измеряли землю и вычерчивали планы. Этой весной машины впервые вышли в поле. Рев моторов нарушил вековую тишину, тракторные плуги оставляли за собой перевернутые пласты целины. В совхозе начался сев...
   Толя сказал, что хочет написать о жилищных условиях рабочих. Люди за некрашеным столом улыбнулись. Жилищных условий не было. Все спали там, где работали, умывались из арыков, отдыхали прямо у машин.
   Толя подружился с этими высохшими от бессонных ночей людьми. Он ездил по совхозу с заместителем директора, молодым и горячим Сафаровым, студентом Коммунистического университета. Сафаров изучил каждый гектар этой могучей, плодородной земли, знал каждого тракториста и каждую машину.
   Толя целые дни проводил в поле, вместе с рабочими совхоза, черными, измазанными машинным маслом и землей. В разных уголках долины возвышались шалаши, сложенные из пустых керосиновых бидонов. Это были тракторные базы. Поодаль трактористы жгли костры и варили пищу. Пахали в одну смену - с раннего утра до поздней ночи. Для двух смен не хватало людей.
   Вечерами Толя возвращался в кишлак и усаживался за грубо сколоченный стол - пить чай без сахара, слушать планы, сводки и длинные, как ночь, рассказы людей - строителей совхоза. В этой же комнате он спал вместе с другими, не раздеваясь, на земляном полу.
   Так прошло три дня.
   Утром, когда Толя седлал свою лошадь, чтобы ехать в долину, во двор влетел на взмокшем коне молодой тракторист. Он спрыгнул с седла и побежал в дом. Толя удивленно посмотрел ему вслед и пошел за ним.
   Штаб совхоза стал неузнаваемым. Люди взволнованно метались по комнате. Парнишка, прискакавший на коне, устало сидел в углу и безучастно смотрел на стену Толя схватил за руку первого попавшегося и спросил.
   - Что случилось?
   Человек вырвал руку и выбежал во двор Толя бросился к столу и, чувствуя что-то недоброе, крикнул Сафарову:
   - Сафаров, что случилось?
   Сафаров посмотрел на Толю, будто видел его в первый раз. Он был бледен, руки у него дрожали.
   - Что случилось? - повторил он. - Басмачи. - И бросился к выходу.
   Комната опустела, Толя остался один. Ему стало страшно. Он кинулся к двери, по дороге сшиб табуретку. На дворе Сафаров затягивал подпругу у его коня. Директор совхоза бежал к Сафарову с винтовкой. Бухгалтер, молодой, крепкий человек, считал патроны.
   - Двадцать четыре! - крикнул он, закончив счет. - Двадцать четыре!
   - Только двадцать четыре, - повторил упавшим голосом директор совхоза.
   Сафаров вскочил на коня.
   - Дайте винтовку! - крикнул он.
   Ему передали винтовку и патроны.
   Пришпорив коня, он вылетел со двора. Остальные побежали к тракторам, хотя каждый понимал, что голыми руками машины от басмачей не защитишь. На весь совхоз имелась только одна винтовка - та, с которой ускакал Сафаров.
   - Кто-нибудь должен остаться здесь, - сказал бухгалтер. - Здесь деньги, списки людей.
   Все посмотрели друг на друга, никому не хотелось оставаться. Тогда Толя тихо сказал:
   - Если нужно, я останусь. - И мучительно покраснел.
   Ему никто не ответил. Все выбежали из дома.
   Толя остался во дворе. Теперь он сознался себе, что не решился бежать в долину. Здесь, во дворе, казалось ему, больше надежды остаться в живых, не попасть в лапы басмачей. Он отсидится до конца той истории и как можно скорее уедет отсюда. В этой дыре, оказывается, легко оставить голову.
   Толя вошел в дом, посмотрел на разбросанные по полу бумаги, на пустой стол и ему вдруг стало жутко. Он вышел во двор и влез на дерево. Отсюда хорошо просматривалась часть долины.
   Люди бежали по полю, к машинам. Тракторы подползали друг к другу и выстраивались в одну линию, лицом к горам, - оттуда ожидались басмачи. Трактористы молча сидели за рулями на своих круглых стульчиках. Тут же стоял Сафаров с единственной винтовкой и двадцатью четырьмя драгоценными патронами. В долине стояла тишина. Люди всматривались в горы. От напряжения у них слезились глаза.
   Из-за ближних холмов показались всадники. Трактористы насчитали около пятидесяти сабель. Это была шайка Утан-Бека, отъявленного головореза. Каждый год его банда появлялась в Таджикистане, опустошала кишлаки, вырезала население, захватывала скот и бедняцкое добро. Теперь бандиты добирались до тракторов, о которых много слыхали, но еще ни разу не видели. С диким протяжным криком басмачи понеслись на машины. Над головами всадников ослепительно вспыхивали на солнце обнаженные клинки.
   Трактористы пригнулись к рулям и ждали. Всадники неслись лавиной. Уже были отчетливо видны искаженные яростью, бородатые лица басмачей.
   Тогда Сафаров встал во весь рост и скомандовал, взмахнув рукой:
   - Вперед!
   Сразу оглушительно зарокотали моторы. Гул машин понесся по долине навстречу всадникам, и десять тракторов двинулись вперед - на басмаческую банду. Сафаров бил без промаха - всадники падали с коней один за другим.
   Басмачи опешили. Они хорошо знали звук красноармейских пулеметов, но такого гула они еще никогда не слыхали. Ровно и грозно надвигалась на них колонна тракторов. Кони остановились, повернули назад. Началась паника. Басмачи, обгоняя друг друга, поскакали к горам под гул тракторов, под выстрелы Сафарова.
   Атака была отбита. Но она могла повториться каждую минуту. Тогда решили увести тракторы к кишлаку и там защищаться. Сафаров взялся задержать басмачей. У него оставалось еще восемь патронов. С ним находился один тракторист - молодой горец с большими грустными глазами и веселой улыбкой. Девять машин полным ходом пошли к кишлаку.
   Басмачи снова высыпали в долину. Началась вторая атака. Шайка скакала широко растянувшейся цепочкой. Трактор с ревом двинулся навстречу врагу. Одинокий железный конь бесстрашно шел навстречу разъяренным головорезам.
   Толя слез с дерева и вбежал в дом. Он захлопнул за собой дверь, потом запер ее на задвижку, но тут же подумал, что это не поможет, и отодвинул задвижку. Ему захотелось пить, он стал искать кружку. В углу, под свалившейся папкой с бумагами, он увидел винтовочный патрон. Толя отбросил папку. Блеснули медью еще три патрона. Он осмотрел их и убедился, что это боевые патроны.
   - Двадцать четыре, - вспомнил Толя. - Двадцать четыре! А теперь еще четыре...
   Толя прислушался. Все ближе и ближе раздавался гул - это тракторы подходили к кишлаку. Сквозь шум моторов слышались отдалённые выстрелы, Сафаров отбивал вторую атаку.
   Толя сжал в руке четыре патрона и выбежал во двор. Здесь он отчетливо услышал редкие винтовочные выстрелы. Толя остановился. Ноги у него вдруг стали тяжелыми и неповоротливыми. Пальцы разжались, и патроны упали в пыль. Толя присел на корточки и бессмысленно уставился на поблескивающую медь.
   Вдруг Толя услыхал отчаянный протяжный крик. Он понял: это предсмертный крик людей, среди которых он провел последние дни, которых полюбил.
   Толя схватил с земли патроны и понесся в поле. Он бежал изо всех сил, перескакивал через арыки, а навстречу ему ветер нес шум машин, крики людей. Из шеренги тракторов ему что-то кричали, махали руками, но он бежал, не останавливаясь. Потом он увидел вдали одинокий трактор и бешено несущуюся на него лавину всадников.
   Толя добежал до трактора, протянул Сафарову патроны, но пальцы на руке не разжимались. Сафаров разжал ему пальцы и взял патроны.
   Басмачи находились уже близко. Было ясно, что Толины патроны не спасут ни машины, ни людей. Сафаров оглянулся. Вдалеке уходили к кишлаку тракторы. Он прицелился и выстрелил. Передний басмач сполз с коня, зацепившись ногой за стремя. Конь рванулся в сторону и потащил по пыли труп всадника.
   Сафаров выстрелил еще раз. И еще. И еще. Три бандита свалились на землю. Выпустив последний патрон, он взялся обеими руками за ствол винтовки. Басмачи с диким воем налетели на трактор. Кони вздыбились. Огромный рыжебородый детина в цветастом халате полоснул Толю саблей по голове. Обливаясь кровью, Толя упал под колеса трактора. За ним свалился тракторист - ему клинком отрубили плечо. Сафаров еще стоял, окруженный бандитами и отбивался винтовкой от сабельных ударов. Над ним нависали конские морды, лязгали клинки. Вдруг Сафаров выронил винтовку - страшный удар шашки отсек ему руку. Второй сабельный удар раскроил наполовину его тело. Голова Сафарова упала на грудь. Кровь залила трактор.
   Вечером после похорон убитых товарищей трактористы в штабе совхоза сели за тот же грубо обтесанный стол. Черный, заросший грек Кавидли положил перед собой лист бумаги. Он еще раз внимательно перечитал письмо, найденное в Толиной записной книжке, и начал писать:
   "Дорогая мамаша, гражданка Шапиро! В первых строках этого письма мы, трактористы совхоза "Дангара", сообщаем вам печальную новость. Ваш сын, Анатолий Пенский, погиб, как герой...".
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   КОНЕЦ ПИР-ГУССЕЙНА
   Из кишлака Пошхарв Шамбе вывел отряд рано утром. Всадники пробирались узкой тропинкой. Внизу, на дне глубокого темного ущелья шумел Пяндж, яростно перебрасывая вспененные волны через подводные камни. Отряд медленно поднимался на перевал.
   Неожиданно налетел холодный порывистый ветер. Он сек лицо мелким и жестким песком, гнал по склону тучи мелкого щебня. Из-за гребня выползли тяжелые, хмурые тучи. Они быстро надвигались на отряд, закрыли солнце и бросили мрачную тень на высокие пики гор. И вокруг тоже стало мрачно, сурово. А тучи спускались все ниже и ниже, пока не оказались под ногами людей. Сверху спускались новые полчища туч, отряд попал в мокрый и холодный туман. Пошел дождь. Тропинка быстро размокла, вниз потекли ручьи грязной воды.
   Люди сильно промокли, разбухшие ватные халаты отяжелели, на ноги налипли огромные комья грязи. Ветер не затихал. Кони выбивались из сил.
   Когда отряд взошел на перевал, дождь превратился в ливень. В такую погоду в горах ездить нельзя. Выбивая зубами дробь, насквозь промокшие бойцы тесными кучками сбивались у скал и камней в поисках защиты от ветра. Кто-то хотел разжечь костер, но отсыревшие ветки только шипели и гасли. Ели размокшие лепешки, сухари - у кого что было.
   Так простояли до конца дня. К вечеру ветер погнал тучи на восток. Небо посветлело, люди облегченно вздохнули и подставили спины лучам заходящего солнца.
   Шамбе подозвал Бачамата и сказал, что до наступления темноты надо спуститься вниз. В долине должен быть кишлак, там люди отогреются, приведут себя в порядок и отдохнут.
   Бачамат скомандовал, и отряд начал осторожно спускаться по скользким склонам. Уже почти у самого подножия к Шамбе вернулся дозор и доложил, что неподалеку в долине расположился басмаческий лагерь.
   Отряд остановился. Шамбе приказал осторожно спуститься, укрыться там за камнями и ждать его сигнала - выстрела из нагана. Без сигнала ничего не предпринимать.
   Это - первый бой отряда с врагом Шамбе все казалось очень простым. Вот они спрятались между камней. Басмачи, конечно, не ожидают нападения. Затем Шамбе стреляет в курбаши. Курбаши падает. Среди басмачей начинается паника. Ребята Шамбе стреляют, потом с криками "ура" бросаются в атаку. Басмачи смяты, побеждены. Они сдаются в плен...
   Так думал Шамбе, а отряд тем временем медленно спускался вниз. Вдруг за поворотом тропинки захлопали выстрелы, мелкие каменные осколки и пыль осыпали людей и лошадей.
   - Берегись! Нас увидели! - закричал Бачамат.
   Люди быстро рассыпались и прилегли за камнями. Шамбе поднял к глазам бинокль и увидел, что снизу за ними следят басмачи. По долине скакали всадники. Они собирались у каменных груд, за которыми укрывались стрелки.
   - Да. Сотни три будет, - сосчитал Шамбе.
   - Мы не выдержим боя, - подумал вслух Бачамат.
   - Перестань, захныкал! - осадил его Шамбе. - У нас крепкие ребята.
   - А я думаю, каждый джигит будет вдвое джигитом, если рядом встанет второй джигит, - не сдавался Бачамат.
   - Нам негде взять других. Будем драться с тем, что у нас есть.
   Совсем близко засвистели вражеские пули, загремели выстрелы. Часть конных помчалась куда-то в сторону. "Окружают", - мелькнула мысль у Шамбе. Он заметил у большого камня пять-шесть человек. К ним то и дело подбегали люди. Похоже, что это басмаческий штаб. Бачамат снова оказался рядом с ним.
   - Шамбе, ты хочешь умереть за Советскую власть? - тихо спросил он.
   Шамбе невольно улыбнулся.
   - Нет, я не хочу умирать.
   - Значит, ты хочешь отступить? - снова спросил Бачамат.
   - Нет. Отступать я тоже не хочу.
   - Чего же ты хочешь, Шамбе?
   - Я хочу победить! - негромко воскликнул Шамбе и, прицелившись, выстрелил. В группе у камня упал басмач.
   - Но это невозможно, - настаивал Бачамат.
   - Посмотрим. - Шамбе оглянулся. - Эй, Рустам! Ползи сюда! Вон видишь камень? Стреляй в тех, кто там стоит.
   Здоровый парень в коротком рваном халате, с поясным платком на голове вместо чалмы подполз к Шамбе, улегся поудобнее, тщательно прицелился и выстрелил. Там упал еще один человек. Шамбе свалил басмача, стоявшего в центре.
   У камня заволновались. Басмачи подняли упавших, быстро переложили их на седла и поскакали к выходу из долины.
   Солнце скрылось за дальним гребнем, в долине стало темнеть, уже трудно было как следует прицелиться.
   "Плохо наше дело, - подумал Шамбе. - В темноте они нас перехлопают, как фазанов...". Он приказал прекратить стрельбу, беречь патроны. Потом рассадил всех по трое, чтобы ночью двое спали, а третий - дежурил. Коней свели в одно место и поставили охрану. Вряд ли басмачи нападут ночью, но кто может за это поручиться?..
   Быстро стемнело, как и всегда в субтропиках. В горах стало тихо. Только из глубины долины доносились какие-то звуки - видимо, враги не спали.
   Усталые, промокшие и голодные ребята быстро заснули. Шамбе не мог последовать их примеру. Он ходил между спящими, разбудил нерадивых дежурных, крепко обругав их при этом; потом разыскал возле коней Бачамата и сел с ним на чуть теплый камень.
   Бачамат начал рассказывать какую-то длинную и непонятную сказку. Шамбе положил голову на колени и неожиданно задремал. Приснился ему родной дом, семья и первый день большого весеннего праздника. Шамбе лезет в дымовое отверстие и бросает сверху белый платок. А внизу, в комнате, сидят все старшие и поют песни. Женщины украшают дом, и старшая среди них, старуха Оим-Гуль, рисует мукой узоры на стенах. Смешные, затейливые узоры. И всюду на стенах видны отпечатки человеческой руки. А Шамбе уже играет на улице он бьет с мальчишками красные яйца. У кого крепче? Кто больше выиграет? Вдруг к нему подходит косоглазый Хурам, по прозвищу Кабуд, потому что нос у него всегда синий, и сразу разбивает у Шамбе три красных яйца. Шамбе от негодования вскрикнул во сне. Он проснулся и сразу вскочил с камня. От неудобного положения левая нога у него затекла, не слушалась его - пришлось снова сесть на камень.
   Светало. На сером небе означились темные вершины гор. Шамбе стал внимательно оглядывать долину. Она показалась ему пустой, безлюдной. Неужели... Он толкнул спящего Бачамата. Тот сразу открыл глаза и вскочил.
   - Посмотри, - прошептал Шамбе. - Ты видишь там кого-нибудь?
   Бачамат крепко потер глаза и посмотрел вниз.
   - Эй, слышишь, Шамбе! - торжествующе закричал он. - Там никого нет.
   Басмачи ушли. В долине никого не было.
   - Вот видишь, - весело сказал Шамбе. - Я говорил, что мы победим.
   Все проснулись. В короткое время отряд привел себя в боевую готовность и начал осторожно спускаться в долину. А когда все очутились внизу, выслали разведку и стали продвигаться вперед.
   Вскоре дозорный привел двух дехкан. Задыхаясь от усталости и перебивая друг друга, они рассказали, что впереди, в кишлаке Даштак стоит шайка басмачей, возглавляемая "святым" Пир-Гуссейном. Он собрал народ у мечети, и устроил торжественное моление о даровании победы войскам Фузайль Максума. Когда басмачи захватили кишлак, эти дехкане находились в горах. Они узнали обо всем и бросились искать красноармейские части. Все внимательно выслушали их рассказ. Отряд подтянулся. Лица стали серьезнее, строже.
   Шамбе осмотрел бойцов, заглянул каждому в глаза, но не увидел в них ни смущения, ни растерянности. Накопившаяся ненависть к врагу требовала выхода. Отряд был готов к бою - к первому настоящему бою... Шамбе выслал усиленную разведку. Раздалась негромкая команда, и отряд двинулся вперед.
   За поворотом неожиданно открылась широкая зеленая долина. По краям высились громады гор. На их склонах зелеными террасами - одна над другой лежали сады. Вдали зеленел кишлак. Отряд свернул с дороги в сады, скрываясь от басмаческих глаз.
   Через короткое время разведчики привели пленного. С ними пришли четверо дехкан из кишлака Даштак. Басмача поймали так. Он выбежал из кишлака за козлом. Следившие за ним дехкане схватили его и хотели убить. Но тут подоспели разведчики и привели всех в отряд.
   Шамбе подошел к пленному. Он поздоровался с ним за руку и рассказал, что это за отряд, куда они идут, почему сражаются с басмачами. Басмач вначале испуганно озирался по сторонам, но молодость начальника отряда, вежливое обращение успокоили его - и он принял независимый вид. Шамбе сказал, что пленник должен помочь отряду и сообщить, сколько джигитов находится в кишлаке и как они вооружены. Басмач нагло усмехнулся и сказал, чтобы к нему не приставали. При этом он крепко выругался.
   Шамбе удивленно посмотрел на басмача. Он был твердо уверен, что простые, сердечные слова дойдут до этого обросшего, запыленного человека и вызовут в нем раскаяние. Однако ничего похожего не произошло. Широко расставив ноги, этот коренастый человек с черной грязной бородой стоял и нагло смотрел на Шамбе. Командир отряда оглянулся вокруг. Он был смущен. Он не знал, что делать.
   В это время к нему подошел Бачамат и тихо сказал:
   - Отойди, Шамбе. Дай я поговорю с ним.
   Он легонько отстранил Шамбе, подошел к басмачу и, не долго думая, хватил его своим огромным кулаком в лицо. Басмач охнул и упал на руки стоящих позади дехкан.
   - Что ты делаешь?! - крикнул Шамбе. - Так нельзя!
   - Это тебе нельзя, ты комсомолец, - ответил, улыбаясь, Бачамат. - А мне можно...
   Басмач пришел в себя и, убедившись, что Бачамат предпочитает разговаривать руками, дал все необходимые сведения.