Хабур Владимир. Мирное время

   Гулям подумал, что он и в самом деле поступил глупа. Ну что бы с ним случилось, если бы он съел этот кусок колбасы? Ведь едят же ее люди и ничего!
   Вечером, лежа на своих топчанах, друзья решили доказать, что комсомольцы ничего не боятся. Утром, по дороге на работу, они купили в ларьке колбасы. На всякий случай, они тут же съели по кусочку и пошли в типографию.
   До обеденного перерыва оба прислушивались к тому, что творилось у них в животах. Но там все было в полном порядке.
   В перерыв друзья сели завтракать возле кирпичей, неподалеку от рыжего. Они порезали колбасу, разломили лепешку, сделали бутерброды и медленно, со вкусом стали есть. Потом Гулям встал, подошел к рыжему и протянул ему колбасу.
   - На, кушай, товарищ...
   Рыжий растерянно выпучил на него глаза и машинально взял колбасу.
   Насладившись зрелищем, Гулям вернулся к Шамбе.
   - Вот это парень! - крикнул седоусый печатник, который вчера заступился за Гуляма. - Вот это по-нашему!
   Рабочие смеялись над рыжим, а Гуляма дружески похлопывали по плечу.
   Через несколько дней Гулям стал к наборной кассе. Ему дали лист бумаги с текстом и он, медленно отыскивая буквы, начал составлять свои первые металлические слова.
   Постепенно Гулям входил в жизнь цеха. Он уже разбирался, чем заняты люди у касс: одни набирали бланки, другие - книги, третьи - газеты.
   Первые его гранки изобиловали ошибками. Толстый иранец Рахмат-Ризо быстро просмотрел оригинал и выправил набор.
   Потом к нему подошел метранпаж - худой, подвижной человек. Он мимоходом взглянул на работу Гуляма, похлопал его по плечу и закричал на весь цех:
   - Молодец! Работай! Человеком будешь! - И побежал к другому реалу.
   В начале лета работы стало так много, что приходилось задерживаться в типографии до поздней ночи. Готовились к съезду Советов. Надо было напечатать блокноты для делегатов, брошюры по различным вопросам, листовки, материалы докладчиков, бюллетени. Такого съезда за все четыре года существования автономной республики еще не было: на нем предстояло провозглашение Таджикской Советской Социалистической Республики.
   Город срочно приводился в порядок. Очищались от сухой травы арыки, засыпались ямы, белились глиняные заборы и фасады домов. За два дня до открытия съезда главная улица украсилась флагами. В Доме дехканина с балкона свешивались ковры, ночью он освещался десятками разноцветных электрических лампочек. На Ленинской улице стояли милиционеры в белых перчатках и деревянными палочками регулировали движение.
   В день открытия съезда рабочие типографии решили послать туда делегацию. Приветственную речь поручили произнести Гулям-Али. Он тотчас же убежал умываться и приводить себя в порядок. К вечеру все было готово. Речь, составленную с помощью товарищей, он записал на бумажке и выучил наизусть. Гулям был одет в лучшую во всем цехе черную сатиновую рубашку, подпоясан чьим-то блестящим ремнем и обут в новые сапоги, которые принес сам директор типографии. К Дому дехканина делегация печатников пришла еще до начала заседания. У входа на широкой лестнице толпились люди. На балконе играл оркестр из карнаев и дойр. Оглушительные звуки карнаев разносились по всему городу, оповещая о важном событии. Наконец, музыка смолкла. Заседание открылось. Что происходило на съезде, Гулям не знал. Он сидел на ступеньках лестницы и повторял слова будущей речи.
   - Нас зовут, пойдем, - услышал он голос своего соседа - наборщика. Он встал и пошел за ним.
   Зал освещался множеством огней. Живой ковер из разноцветных халатов, чалм, тюбетеек расстилался внизу, разделенный темной полосой, - узким проходом в середине. На сцене, среди цветов и знамен находился президиум съезда. Гулям смело поднялся по ступенькам на сцену, подошел к трибуне, глянул в зал и замер. Горло его пересохло, он забыл всю свою речь, которую только что хорошо помнил. Бледный, растерянный, он смотрел в многолюдный зал и молчал. Послышались аплодисменты.
   - Ну, что же ты, дружище, - тихо сказал пожилой человек с небольшими черными усами, сидевший за столом президиума, неподалеку от Гуляма. - Э, да это наш делегат! - с улыбкой сообщил он соседу.
   Гулям посмотрел на говорившего и вдруг понял, что это Касым-Командир, он только сбрил бороду. И сразу Гулям почувствовал себя легко и свободно.
   - Товарищи! - сказал он. - Меня послали приветствовать вас рабочие нашей типографии.
   Голос его окреп и, хотя он забыл приготовленную днем речь, откуда-то пришли новые, хорошие, нужные слова. Он говорил с жаром и под конец так разошелся, что его несколько раз прерывали аплодисментами. Когда Гулям умолк, он почувствовал, что спина у него совсем мокрая. Проходя мимо президиума, зацепился за ковер. Касым-Командир хитро подмигнул ему и сказал соседу:
   - Заметь этого парня. Это наш - каратагский. Из него выйдет толк.
   Делегатов типографии усадили в первом ряду и выдали им гостевые билеты. Все дни съезда Гулям не работал. Он приходил на утренние и вечерние заседания, внимательно выслушивал всех ораторов и даже записывал, что казалось ему наиболее важным.
   На второй день съезда в перерыве между заседаниями, его вызвали в ЦИК. В небольшой комнате навстречу ему вышел из-за стола Касым-Командир, в защитной гимнастерке и черных брюках, заправленных в сапоги. На груди у него алели два ордена Красного Знамени.
   Касым-ака пожал Гуляму руку, усадил его на диван и сел рядом.
   - Ну, делегат, как живешь, что делаешь? - улыбаясь, спросил он.
   Гулям сбивчиво и торопливо рассказал ему о своей нехитрой жизни.
   Потом они вспоминали Каратаг, людей, которых хорошо знали. Касым-Командир недавно расстался со своим отрядом. Бойцы вернулись в родные кишлаки к мирной жизни. А Касыма партия направила на ответственный пост в ЦИК'е.
   - Надо, видно, и тебе. Гулям, уходить из типографии, - сказал Касым-ака. - Как смотришь на работу в ЦИК'е? Поставим тебя пока инструктором.
   Гулям покраснел и замялся.
   - Не бойся. Поможем. Научим. Потом учиться пошлем, - понял его смущение Касым-ака. - Я и сам скоро учиться поеду. В Москву. Чтобы Советскую власть укреплять, многое нам еще узнать надо. Ты заходи ко мне домой, потолкуем.
   Гулям не очень понимал, какая работа ему предстоит, но чувствовал, что в его жизни произошла большая перемена.
   В одном из новых домов Гулям, не без помощи Касым-ака, получил отдельную комнату. Этот белый ящик с одним окном и фанерным потолком показался Гуляму чем-то сказочно прекрасным. Он долго сидел на полу и думал, что же ему делать с этим нежданно свалившимся на него счастьем. Потом он раздобыл у коменданта старый топчан, две табуретки и перетащил их в свою комнату. Но этого оказалось мало. Из первой же получки Гулям купил старенький письменный стол с ящиками, поставил его у окна и побежал в писчебумажный магазин. Там он давно уже присмотрел небольшой бюст Ленина. Вот кто будет стоять у него на столе! И Гулям с гордостью открывал дверь своего жилища перед друзьями, которые часто заходили к нему.
   - Как хорошо у тебя, Гулям, - говорили они, осматривая стол с гипсовым бюстом, портреты на стенах, занавесочку на окне и топчан, покрытый стареньким сюзане.
   Иногда к нему заходил Шамбе. Он тоже не работал в типографии. На городской конференции комсомольцы единогласно избрали его секретарем горкома. У него теперь был служебный кабинет в маленьком домике возле базара, где находились горкомы партии и комсомола и городской исполком. Жил Шамбе напротив городского сада, в обширном тенистом дворе за глиняным забором. Здесь, в нескольких домах размещались ответственные работники. В таком доме, в большой светлой комнате стояли четыре койки. Одну - занимал Шамбе. Все это напоминало общежитие типографии, и поэтому Шамбе завидовал Гуляму, который имел, хоть и маленькую, но отдельную комнату. Гулям с радостью принял бы друга, но второй топчан ставить у него было негде.
   Теперь Гулям часто ездил в районы с различными комиссиями, участвовал в проверке работы джамсоветов, учился решать трудные вопросы, разбирать запутанные дела. А вопросов и дел было много. В органы власти пробрались бывшие эмирские прихвостни, баи и их прислужники, они разваливали работу, притесняли бедноту, покрывали богачей, сеяли антисоветские слухи, вызывали недовольство. Но уже в Советах появилось много честных и надежных людей, они грудью стояли за народную власть, смело выступали против всего, что мешали новой жизни.
   Гулям любил такие поездки. Он чувствовал, что с каждым днем становится опытнее, глубже начинает понимать жизнь, разбираться в сложной работе молодой Советской власти. На его глазах менялось лицо кишлака. Гулям по себе мог судить о переменах, происходящих с его страной.
   Он стал много читать. По утрам прежде всего бежал за газетой и внимательно прочитывал ее. Книг на родном языке было еще мало. Тогда Гулям взялся за чтение русских. Это давалось ему с большим трудом, но он упорно, не понимая еще многих слов, продолжал читать книгу за книгой.
   В свободные вечера Гулям смотрел кинокартины, которые увлекали его настолько, что он мог сидеть два сеанса подряд. Вместе с товарищами он ходил в женский педтехникум, где иногда устраивались концерты. Девушки-студентки пели под аккомпанемент дутара, плясали под бубен плавные дарвазские и быстрые памирские танцы. В маленьком зале скамеек не было, и зрители усаживались прямо на пол, поджав под себя ноги. Во дворе, под огромным круглым карагачом постоянно кипел многоведерный самовар, каждый мог налить в чайник зеленого чая, выпить его на месте или же взять в зал.
   Вечера в педтехникуме проходили весело и оживленно. Постепенно Гулям терял чувство скованности при девушках, которое испытывал прежде. Он привык видеть женские лица открытыми, не краснел, когда девушка заговаривала с ним, часто сам начинал разговор. И только с одной он не мог говорить без стеснения. Когда он видел смеющееся, раскрасневшееся от пляски круглое лицо невысокой, гибкой Зайнаб, он терялся и чувствовал, что у него слова застревают в горле. Девушка подходила своей мягкой походкой горянки, весело улыбалась его друзьям и делала вид, будто не замечает Гуляма. А он стоял, как прикованный, не в силах отвести от нее глаз. Ах, если б он мог так разговаривать и шутить, как тот длинноногий Сабир из Совпрофа. Нет, не умеет он говорить с девушками. И Гулям, сразу помрачневший, отходил куда-нибудь в угол и оттуда незаметно наблюдал за девушкой.
   Вскоре Гулям стал своим человеком в техникуме. Он всегда узнавал о концертах, вечерах, собраниях и каждый раз старался побывать в техникуме. Что влекло его в этот длинный дом с четырьмя толстыми колоннами у входа? он не отдавал себе отчета. Но когда входил в коридор техникума, сразу начинал искать глазами Зайнаб и не успокаивался, пока не находил ее...
   В командировках, измученный тяжелыми переездами по горным тронам, он вспоминал о вечерах в техникуме, о Зайнаб, и сразу ему становилось легче, пропадала усталость. Иногда девушка снилась ему по ночам, когда он, уткнувшись с головой в халат, спал под навесом кишлачной чайханы или придорожного раббата. Увлеченный работой, он, казалось, забывал о ней, не вспоминал неделями. Но стоило ему вернуться в город, он стремился поскорее сходить в техникум, посмотреть, как она живет, узнать, не случилось ли с ней чего-нибудь за время его отсутствия. Он с нетерпением ждал вечера, надевал все лучшее, что имел, и с тревожно бьющимся сердцем спешил по знакомой дороге. А в техникуме становился робким, нерешительным, небрежно кивал головой при встрече с Зайнаб и делал вид, будто пришел по делу, которое ее совсем не касалось.
   Однажды Гулям усталый, но довольный, шел домой. Он только что вернулся из командировки в глухой горный уголок. Мысли его бродили еще там, в горах, где, как ласточкины гнезда, прилепились к скалам бедные, каменные кишлаки. Вдруг чье-то удивительно знакомое лицо привлекло его внимание. Мимо него прошел высокий, худощавый молодой человек в темном пиджаке и ферганской черной тюбетейке.
   Гулям обернулся, потом быстро догнал человека и заглянул ему в лицо.
   - Послушайте, - нерешительно сказал Гулям. - Вас зовут Очильды?
   - Гулям! - завопил прохожий и, широко раскинув руки, стиснул Гуляма в объятиях. - Неужели это ты, Гулям! Вот не думал, что встречу.
   Друзья трижды крепко обнялись и начали задавать друг другу традиционные вопросы о здоровье родных и близких, хотя ни тех, ни других у них не было. Наконец, Гулям рассмеялся, хлопнул Очильды по спине и сказал:
   - Ну, хватит, что ли. Идем, друг, ко мне, посидим, поговорим.
   Друзья пришли в комнату Гуляма, заварили крепкого зеленого чая, который, как известно, утоляет жажду и способствует беседе. Первым рассказал о себе Очильды. За эти годы он осуществил мечту их детства. Арбоб-Салим в то время не пустил мальчиков в Самарканд. Помнит ли Гулям, как их избили тогда? Но все-таки Очильды попал в Самарканд. Его послали прямо из Каратагского интерната. В Самарканде он окончил учительский техникум и стал работать в школе. Сейчас, на каникулах, ему захотелось поездить - посмотреть родные края.
   Когда Гулям рассказал о себе, друзья решили выйти, побродить по городу. Солнце склонялось к снежным верхушкам хребта, окрашивая все в розовые и лиловые тона. От политых мостовых веяло прохладой, тени от молодых тополей тянулись через улицы. Неподвижно стояли темные, пыльные деревья.
   - Вот и встретились, - снова повторил Гулям, взяв Очильды под руку. - А ты помнишь, как по вечерам мы собирались возле хлева у Арбоб-Салима? Интересно, где сейчас Давлят и Ашур? Вспоминают ли о нас?
   - Давлят сейчас учится в Москве, - ответил Очильды. - Он доктором будет. А про Ашура я ничего не слыхал.
   - Разве думали мы, что когда-нибудь станем вот такими? - продолжал Гулям. - Ведь о чем мы тогда мечтали? Научиться читать книжки. А книжки какие? Духовные. Ну, научились, стали бы муллами или писарями где-нибудь. Так бы и вся жизнь прошла. А теперь вот идем мы с тобой, Очильды, по улице и знаем, что мы здесь хозяева. Богатый человек был Арбоб-Салим, а что он мог? Он мог без стука войти только в один двор - в свой двор. А мы - совсем другое дело. Вот смотри. Всё это наши дома. Видишь, это Водхоз. Придем туда, никто нас не выгонит. Вот дорожный отдел, там Госбанк, магазины. Куда хочешь зайдем, везде нам "здравствуй" скажут, поговорят, с честью проводят. Богаче мы Арбоб-Салима. Куда ему до нас. Вот этот дом на моих глазах строили. Не я кирпич таскал, не я глину месил, а все равно это мой дом. Сгори он завтра, я плакать буду - мой дом сгорел. Если кто стекло разобьет в нем, я за руку схвачу, спрошу: ты чего делаешь, зачем мой дом портишь? Мы с тобой по чужим садам лазили, деревья ломали - не жалко было. А сейчас, кто веточку от дерева на улице отломит, так бы и побил этого человека: зачем мои деревья портит!
   - Правильно говоришь, Гулям, - задумчиво сказал Очильды. - Я по железной дороге до Денау ехал. Думал: снилось ли моему отцу такое чудо, чтоб железная машина его сына везла. А сам он, бедняга, и осла за всю свою жизнь не раздобыл. Все пешком ходил. Едет поезд между гор, а от него во все стороны кони скачут, быки разбегаются. А люди спешат к поезду со всех сторон, платками машут, радуются. Не привыкли к нему, он им все еще чудом кажется.
   - Много перемен произошло на наших глазах, Очильды, - тихо проговорил Гулям. - Сколько мы еще нового увидим. Вот и хочется жить и жить - может, сто, может, тысячу лет.
   - А о Камиле Салимове ты что-нибудь слышал? - спросил Очильды.
   - Где-то в Гарме работает, - ответил Гулям. - Не люблю его. Нехороший он человек.
   Друзья забыли о времени. До позднего вечера водил Гулям молодого учителя по улицам города, показывал новые дома, говорил о своей работе, о поездках в районы. Дома они, не зажигая огня, легли спать на полу. Утром за завтраком в чайхане Очильды сказал, что решил остаться в Таджикистане. Он пойдет в Наркомпрос и попросит послать его в долину Вахша. Туда сейчас съезжаются переселенцы с гор, строятся новые кишлаки, школы, нужны учителя. На новой земле он будет учить детей новой жизни. Гулям крепко пожал руку своего друга. Он тоже поедет в районы по вопросам переселения. Только не в долину Вахша, а в горы. Но скоро они встретятся: Гулям приедет с переселенцами на Вахш.
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   В ГОРАХ КАРАТЕГИНА
   Сразу после бюро обкома комсомола Ленька направился в Наркомзем. В длинном коридоре он нашел дверь с надписью: "Замнаркома". Он на секунду замялся, потом быстро открыл ее и вошел в кабинет.
   - Вы товарищ Говорящий? - спросил он у человека, сидящего за с голом. Тот внимательно посмотрел на него и спокойно ответил:
   - Я Говорящий.
   - Ваша московская знакомая передает вам привет и эту посылку. - Ленька положил на стол небольшой, аккуратный сверток.
   - Какая знакомая?
   - Ее фамилия - Дырка.
   Говорящий строго посмотрел на Леньку, потом нерешительно потянулся к свертку и развернул его. Перед ним лежала запечатанная коробка с сигарами. Но сквозь стеклянную крышку было видно: в верхнем ряду не хватало двух сигар. Говорящий оторвал взгляд от коробки и снова посмотрел на Леньку.
   Тот спокойно рассматривал трафаретный узор на стенах.
   - Ароматные сигары, - сказал, наконец, Говорящий.
   - Гаванские ароматнее, - отозвался Ленька.
   - Ничего, скоро и мы научимся делать такие.
   - В конце концов, не важны сигары. Важно, чей рот их курит.
   - Да... на чужой роток не накинешь платок, как говорит пословица, улыбнулся Говорящий. Он подошел к двери, запер ее на ключ, вернулся к столу и, сломав донышко сигарной коробки, вынул письмо.
   Ленька сел в кресло у стола и тихо сказал:
   - Все в порядке. Читайте. Я от московского центра.
   Два часа Ленька внимательно слушал Говорящего, который неторопливо говорил и расхаживал по комнате размеренными короткими шагами. Затем он простился и, пообедав в какой-то столовой, пошел домой.
   Утром следующего дня Ленька уехал в Гарм. Провожал его длинноногий, вихрастый Виктор.
   Дорога была долгой и утомительной. Непривычный к верховой езде Ленька мучился на неудобном деревянном седле, часто сходил с коня и шел пешком.
   С последнего перевала он увидел лежащий далеко внизу, охваченный с двух сторон коричневой лентой реки город Гарм. Между деревьями виднелись беспорядочно разбросанные маленькие домики, извилистые улочки, пустыри. В центре города белело пять - шесть домов с железными крышами.
   - Ну и дыра! - подумал Ленька вслух. - Какого черта занесло меня сюда? Что я здесь буду делать?
   Проводник удивленно посмотрел на Леньку и спросил по-таджикски:
   - Что?..
   - Давай, даьай! - крикнул тот и ударил своего коня камчой.
   Свою жизнь в Гарме Ленька начал с поисков жилья. После недолгих расспросов, выяснилось, что квартирами ведает ответственный секретарь исполкома. Ленька разыскал его кабинет - комнату с простым некрашеным столом. Вдоль стен на полу сидели длиннобородые горцы. В воздухе стоял терпкий запах пота и невыделанных шкур.
   За столом важно развалился в кресле молодой парень в полувоенной гимнастерке. Возле него юлил пожилой человек с изрытым оспой лицом, в смешном, длиннополом камзоле.
   - Ты секретарь исполкома? - спросил Ленька сидящего за столом.
   Парень вскочил, протянул ему руку и широко улыбнулся:
   - Здравствуйте, рафик секретарь. Очень рад вас видеть! - Он взглянул на рябого и что-то сказал ему.
   Тот стремительно вышел из комнаты.
   - А ты откуда знаешь меня? - спросил Ленька и подумал о том, как приятно быть облеченным властью. Не успел приехать, а все уже знают, что прибыл новый секретарь окружкома комсомола.
   - Я Камиль Салимов, - сказал парень. - Мне о вас сообщил Говорящий.
   - Кто?.. - Ленька чуть приметно вздрогнул.
   - Рафик Говорящий из Наркомзема, - повторил Камиль, не отводя от него глаз.
   Ленька почувствовал, как приливает к лицу кровь.
   Вернулся рябой и, подобострастно согнувшись, поставил перед ним стул. Ленька сел.
   Камиль кивнул на рябого.
   - Это свой.
   - Я к тебе по поводу комнаты, - начал Ленька, пытаясь перевести разговор на другую тему.
   - Комната вам, рафик секретарь, уже готова. Могу проводить.
   - А как же эти? - Ленька посмотрел на сидящих у стен людей.
   - Эти? - усмехнулся Камиль. - Подождут. Мы их не очень балуем.
   Он опять сказал что-то рябому. Тот подбежал к ближайшему бородачу и, схватив его за плечи, поднял на ноги. Размахивая руками и выкрикивая ругательства, он быстро выпроводил из комнаты всех посетителей.
   - Здорово у тебя дело поставлено! - похвалил Ленька. - Ну, что ж, пойдем, покажи комнату.
   Они вышли.
   - Вы можете меня не стесняться, - сказал Камиль, стараясь идти в ногу с Ленькой. - Мы с вами вместе работаем.
   - Ты уверен в этом?
   - Умному намек, глупому палка, как говорят старики. Здесь в Гарме много наших.
   - Вот уж не подумал бы.
   - Поверьте мне, я всех знаю.
   - Тем лучше.
   - Я вас познакомлю. Здесь вас ждут. Как-никак, столичный человек. Работы будет много.
   - Работы? Какая может быть работа в этой дыре.
   - О!.. Не скажите, у нас очень много работы, рафик... Ленька - так, кажется?
   - Можно и так. А тебя, Камиль, значит.
   - Да. Вот и дом.
   Они вошли в длинный белый дом. Леньке была предназначена комната с одним окном в конце коридора. Там стоял узкий топчан, стол, три табуретки и этажерка грубой работы.
   Сели. Помолчали.
   Первым заговорил Камиль.
   - Рафик Говорящий приказал рассказать вам о наших делах сразу, как приедете, чтобы вы чего-нибудь не напутали. Можно начинать?
   - Давай.
   - Так вот такое дело. Секретарь окружкома партии уже месяц в больнице лежит. Малярия. Ох, плохая болезнь, никому не желаю. Заместителя у него нет, нового не присылают. Председатель исполкома Валиев на месте не сидит, все время по округу мотается. А работать нам все-таки очень трудно. Ой, как трудно! Кругом так и смотрят за тобой: куда пошел, что сказал, что сделал. Такие все грамотные стали. Уполномоченный ГПУ каждый день в исполком приходит. Ну, как дела, спрашивает. Все хорошо, рафик начальник, говорю, а сам думаю - уже пронюхал что-нибудь... Нужно очень осторожным быть, рафик Ленька.
   - Ну, а ты, как? - спросил Ленька.
   - Тихонько, тихонько работаем. Своих людей бережем. Ставим их куда нужно. Печать исполкомовская ведь у меня. Я здесь и хозяин. Что хочу, то и делаю. Бумажку напишем, печать поставим, и дело с концом. Посылаем в районы, в джамсоветы верных людей, говорим, что нужно делать.
   - Да делать-то нечего, - прервал Ленька.
   - О, рафик секретарь! Ошибаетесь! Много, очень много работы.
   - Например?
   - Зачем сразу о работе говорить будем? Немного отдохните, рафик Ленька, осмотритесь - тогда и работать начнем. Ну, я пойду.
   - Ладно.
   Камиль пошел, но потом вернулся и тихо сказал:
   - Встретите одного комсомольца, черный такой, Гулям-Али зовут, осторожно. Не наш. Плохой человек. Я вам о нем, рафик Ленька, много расскажу. Остерегаться надо.
   - Не учи. Не меньше твоего знаем, - нахмурился Ленька.
   - Ну, хоп, хоп. Извините.
   Камиль вышел из комнаты.
   Полдня Ленька провел в окружкоме комсомола - принимал дела, просматривал протоколы заседаний. О Камиле он забыл. Только раз, во время беседы с техническим секретарем, Ленька вспомнил о нем и забрал печать окружкома. Технический секретарь удивился, даже немного обиделся, но Ленька так по-простецки улыбался, что обида скоро прошла. Потом он зашел в комитет партии, познакомился со вторым секретарем Джураевым, недавно перешедшим из окроно на партийную работу, а также с двумя инструкторами и завженотделом.
   В исполкоме Ленька не обнаружил ничего интересного и ушел бродить по городу. На неширокой улице стояли дома педтехникума, Водхоза, почты и метеорологической станции. За ними раскинулась базарная площадь с ларьками Таджикторга, дальше - склады Азиахлеба, Туркшекла, лавчонки торговцев разной мелочью. Базарную площадь замыкали здания Госстроя.
   От старого Гарма остались лишь развалины бекского замка, хауз с огромной чинарой, полуразрушенная крепостная стена и узкие улочки, уходящие в гору.
   Ленька потолкался на базаре, спустился к реке, поднялся на гору, откуда долго любовался снежными шапками пика Петра Первого.
   Вечером к Леньке зашел Камиль.
   - Ну, как устроились, рафик секретарь? - спросил он.
   - Все в порядке, - ответил Ленька, вставая с топчана. Камиль сел на табурет, закинул ногу на ногу и закурил. Некоторое время оба молчали.
   - Скучно тут у вас, - протянул Ленька. - Так и запить недолго. Тоска...
   Камиль улыбнулся.
   - Рафик секретарь, хотите развлечься?
   - Где же здесь развлекаться?
   - Есть у нас одно место. Две девушки живут. Они в больнице работают. Медсестры.
   - Ну и... ничего?
   - Очень хорошие. Просто красавицы. Таскают из больницы спирт, разбавляют... Вот и пьем. Водки ведь у нас не продают.
   - Спирт? Здесь есть о чем подумать, - Ленька улыбнулся и заходил по комнате.
   - Сегодня у них праздник большой, - продолжал Камиль.
   - Праздник? Какой праздник? - заинтересовался Ленька.
   - Как это по-русски называется? Именины, что ли. Много людей соберется, весело будет.
   - Ну, что ж, пожалуй, сходим.
   Ленька почистил сапоги, одернул гимнастерку, расчесал на пробор волосы. Камиль повел его на окраину Гарма. Там, позади больницы, стояли маленькие домики медицинского персонала.
   Стемнело. На небе быстро поднималась круглая красная луна. Горы, похожие на исполинский зубчатый забор, окружали город со всех сторон. Сразу стало прохладно.
   Ленька осторожно шагал, стараясь не поднимать пыль. В лунном свете поблескивали начищенные сапоги. Неожиданно Камиль зацепился ногой о камень, поднялась густая пыль, и Ленькины сапоги стали серыми. Он крепко выругался про себя.