Хабур Владимир. Мирное время

   И снова медленно пошел вверх.
   Костя судорожно цеплялся за снег. Ноги не двигались. Они казались огромными и точно сделанными из ваты. Упираясь руками, он протащил свое тело немного вперед.
   - Эй, слушай, постой! - кричал он, но ветер относил его слова.
   Человек уходил, не оборачиваясь. Порыв ветра взметнул снег, на минуту закрыл его. Тогда Костя застывшими руками вытащил наган, зачем-то подышал на него и, почти не целясь, выстрелил в уходящего. Тот остановился. Костя выстрелил второй раз. Человек покачнулся, шагнул назад и упал. Тело поползло вниз и застряло в сугробе.
   Костя попытался встать. Ничего не вышло. Тогда он лег на спину и разрядил револьвер в воздух.
   Блаженное тепло охватило его. Голова у него закружилась, и он потерял сознание...
   В комнате стояла мертвая тишина. Игнат поставил на стол пиалу, и она громко звякнула о тарелку. Кузьма Степанович вздохнул и спросил Костю:
   - Ну, а дальше?
   - А дальше было так. Ашим-бая, который увел наших лошадей, встретили пограничники. Его задержали и допросили. Узнав, что он оставил нас без коней у мазара, пограничники пошли навстречу.
   Они услышали выстрелы. Меня нашли и отправили в больницу. Четыре месяца я лежал с отмороженными ногами. Левая и теперь пошаливает.
   - А как же Пименов? - спросил Виктор.
   - Его тоже подобрали. Пока я лежал без сознания, он показал пограничникам документы, взятые им у сумасшедшего Сафдер-Али. Его отпустили. Жаль, что я только слегка ранил его тогда...
   - Ну? - нетерпеливо спросил Шамбе.
   - Я пришел в сознание. Рассказал. Кинулись искать. Но Пименов исчез...
   Наступила пауза.
   - Найдут, - сказал Морозов. - Никуда не денется.
   - И я так думаю - найдем! - подтвердил Костя. - А все-таки обидно, что я его тогда не пристрелил.
   За окном светила холодная осенняя луна. Лампа коптила - кончался керосин. Жора Бахметьев с шумом отодвинул ящик, встал, потянулся.
   - Ну, ладно... Пора и по домам. Я заберу Шовкопляса и Славку к себе, а ты, Витя, остальных укладывай.
   Виктор и Костя проводили друзей до угла. Когда они вернулись, Кузьма Степанович уже похрапывал на топчане. Виктор внес со двора две берданы, разложил их на полу, сверху постелил кошму, бросил на нее одеяла и подушки.
   - Дотошный какой, - сказал он, кивнув на спящего Кузьму Степановича. По счетной части работает, а как интересуется всем!
   - Не только интересуется, но и вникает, - ответил Костя.
   - Ну, будем спать, что ли? - и Виктор сильно дунул на лампу.
   Лампа стояла далеко и только слегка мигнула.
   - Эх, ты, матушка-лень! - сказал Костя и повернулся к стене. Виктор встал и, шлепая босыми ногами по холодному глиняному полу, подошел к столу.
   - Чертова лампа, - пробормотал он и так дунул, что пламя мигом погасло. Сразу стало темно.
   Ударившись коленкой о ящик, он добрался до постели и лег. Сон пришел быстро и незаметно. Ночь уже кончалась.
   Утром друзья обнаружили, что Кузьма Степанович ушел. Постель на топчане была тщательно сложена.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   ТОВАРИЩИ, СПОКОЙСТВИЕ!
   Пленум обкома комсомола собирался в зале заседаний ЦИК'а - большой комнате, уставленной во всю длину столами, покрытыми синим и красным бархатом.
   Виктор сидел в вестибюле. Он проверял документы и регистрировал участников пленума. Вокруг толклись, шумели, смеялись, то и дело слышались приветствия, возгласы изумления и радости. Народу становилось все больше. Уже несколько раз приглашали собравшихся войти в зал, но, видимо, в вестибюле было удобнее шуметь и разговаривать, поэтому никто не спешил садиться за столы. Пришли делегаты из Куляба с Игнатом Шовкоплясом, с шумом ввалились гармцы, прискакавшие утром. Виктор увидел среди них Леньку, поздоровался с ним, похвалил его загар, удивился тому, как он возмужал. В это время Леньку кто-то позвал, и он прошел в зал.
   Потом нагрянули гиссарские, курган-тюбинские и пенджикентские. Они завалили стол Виктора удостоверениями, выписками из протоколов. Когда комсомольцы ушли, наконец, в зал, Виктор облегченно вздохнул. Подняв голову, он увидел входящего с улицы Васю Корниенко, секретаря обкома комсомола, а с ним - своего нового знакомого Кузьму Степановича.
   Виктор смутился. Он вспомнил, что вчера пообещал Кузьме Степановичу пропустить его на пленум - послушать, какие героические дела творит комсомол. Теперь он сообразил, что сделать это никак невозможно. Ведь Кузьма Степанович как будто беспартийный. Времени терять было нельзя: Вася подходил к его столу, а за ним шел спокойный и улыбающийся вчерашний гость.
   Виктор встал из-за стола, подошел к Кузьме Степановичу и тихо, чтобы не услышал Вася, сказал:
   - Извините, я никак не мог достать вам пригласительного билета, а иначе сюда войти нельзя...
   - Слышь, товарищ Корниенко, - обратился Кузьма Степанович к Васе, Виктор меня в зал не пускает.
   - А ты его откуда знаешь, Кузьма Степанович? И когда они успевают со всеми познакомиться? - Вася глянул на Виктора. - Прямо удивляюсь!
   Корниенко окликнул кого-то и прошел в зал. Виктор решительно преградил дорогу Кузьме Степановичу.
   - Ей-богу, нельзя на пленум без мандата. Перед началом все равно беспартийных попросят выйти.
   - Так то ж беспартийных, - улыбнулся Кузьма Степанович.
   - А вы разве в партии?
   - Я, видишь ли, новый секретарь обкома партии, - смущенно объяснил Кузьма Степанович. - Извини, вчера я тебя обманул. Хотел посмотреть, как здесь люди живут... - Он хлопнул Виктора по плечу, засмеялся и прошел в зал.
   Виктор с изумлением посмотрел ему вслед.
   За несколько минут до открытия пленума в вестибюль, запыхавшись, вбежали комсомолки из городской организации. Виктор хорошо знал девушек, но среди них увидел одну незнакомую. Он взглянул на нее и уже больше не смог отвести глаз, - он даже не посмотрел на ее пригласительный билет.
   Это была невысокая, тоненькая девушка в белой блузке с короткими рукавами и зеленой юнгштурмовской юбке. Коротко подстриженные светлые волосы наполовину закрывали крупными завитками загорелый лоб, на ее оживленном лице сияли большие зеленоватые глаза. Ей было лет двадцать.
   - Маша! - крикнула высокая девушка. - Давай, быстрее. Опаздываем.
   "Так вот это кто", - подумал Виктор. Он сразу вспомнил разговор в обкоме о новом работнике пионерского отдела, которая недавно приехала из Ленинграда.
   В зале, тускло освещенном керосиновыми лампами, было шумно. Огромные тени двигались по стенам, то вытягивались, то сжимались. Виктор подошел к группе комсомольцев, обсуждавших последние события в Локае. На родине кровавого Ибрагима снова стало неспокойно. Хотя Ибрагим-бек давно ушел с остатками своих банд за кордон, оставленные им курбаши продолжали нападать на кишлаки Локая, убивали бедноту, советских и партийных работников, грабили, жгли. Высокие камыши Кафирнигана скрывали бандитские шайки. В кишлаках жили родственники Ибрагима. Многие муллы и ишаны были связаны с басмачами.
   Незадолго до пленума произошел исключительный по наглости налет басмачей на районный центр Локая - кишлак Кокташ. Басмачи убили секретаря райкома партии и первую в Локае женщину, снявшую паранджу, члена ЦИК'а Таджикистана, Максуду-Биби. Они разгромили магазины сельпо и ушли в горы Баба-тага.
   Приехавший из Кокташа на пленум Рахимов рассказал, что комсомольская организация засорена байскими и ишанскими сынками, которые верховодят в ячейках. Пастухи и батраки молчат, запуганные угрозами. Секретарь райкома комсомола Хошмамед две недели назад уехал куда-то на охоту и до сих пор не возвращался.
   - Да вот он здесь! - удивленно воскликнул Рахимов, указывая на входящего в зал высокого широкоплечего парня.
   Виктор увидел скуластое лицо с узкими глазами и редкими волосами над верхней губой. Хошмамед вошел, не снимая своей похожей на кубанку шапки. Он с улыбкой пожал руку Рахимову, поздоровался с Виктором, стоявшими поблизости комсомольцами и сел с Камилем Салимовым. Тот что-то записывал в блокнот. Не поднимая головы, он тихо сказал несколько слов Хошмамеду. Хошмамед резко ответил и отвернулся.
   За столом президиума поднялся Вася Корниенко. Он оперся обеими руками о стол и громко сказал:
   - Членов бюро обкома просим занять места в президиуме.
   - А кандидатов? - спросил кто-то в зале.
   Вася подумал и ответил:
   - Можно и кандидатов.
   Заседание началось.
   Виктор уселся поудобнее на жестком стуле, положил перед собой бумагу и приготовился внимательно слушать. Первый доклад - о подготовке к посевной делал сам Корниенко. Он говорил длинно и монотонно. Комсомольцы из районов устало вслушивались в знакомые имена, названия, цифры. Городские, сидевшие вместе, переписывались. Костя Сизов сперва записывал какие-то вопросы к докладчику, потом окружил их невероятной виньеткой, затем виньетка обросла листьями и цветами. Он соединил все буквы кривыми линиями и стрелами, а когда попытался снова прочесть написанное - ничего не разобрал.
   Виктор рисовал карикатуры, которые ходили по столам, вызывая приглушенный смех. Больше всего Виктору хотелось, чтобы его рисунки дошли до того ряда, где сидела Маша, но этого почему-то не получалось. Тогда он перестал рисовать и повернулся так, чтобы видеть профиль девушки. Она сидела неподвижно и внимательно слушала доклад.
   Внезапно зал ожил - Вася заговорил о результатах уборочной. Когда он стал читать сводку, аплодисменты то и дело сменялись бурными возгласами возмущения. Каждый хотел занимать первое место в сводке и обижался, попав на последние.
   Наконец, Вася выпил воды, поставил стакан на стол, и сказал:
   - Ну, вот...
   И стал собирать бумаги. Доклад кончился. Объявили перерыв.
   Вспыхнули разговоры, смех, с шумом отодвигались стулья. Комсомольцы вышли на улицу. Над городом сияла луна, вдали смутно темнели горы.
   Виктор пошел с памирцами в чайхану. Все уселись на грязных паласах и заказали дюжину чайников чая. В этот поздний час в чайхане больше никого не было. Чайханщик услужливо подал чай и уселся у самовара.
   Виктор пил горячий чай и слушал длинные рассказы Сизова, Макуль-шо, Шодмона, с которыми познакомил его Костя. Памир вставал перед ним живой и ощутимый, близкий и понятный. Виктор видел посевы с ладонь величиной, кишлаки, лепящиеся по склонам, узкие ущелья, лестницы вместо дорог, овринги, ледники и камни, камни, камни... У подножья покрытых снегом гор по маленьким полям ходили женщины. Они громко кричали осипшими голосами - отпугивали воробьев от драгоценных посевов пшеницы. Но уже строились школы, больницы в этом глухом уголке великой страны. Уже с Памира в Ташкент и Москву комсомольцы ехали учиться. Новая жизнь входила в каждую семью.
   Ночевать Костя снова пошел к Виктору. Они расстелили на полу одеяло и сразу заснули.
   На другой день пленум начался несколько необычно. Группе комсомольцев взбрело в голову приехать сюда на извозчиках. У дюшамбинских извозчиков были старомодные пароконные фаэтоны с колокольцами. Это всем понравилось. И вот к зданию ЦИК'а потянулся длинный ряд фаэтонов с бубенцами, как на свадьбе. Один за другим подкатывали экипажи к подъезду, извозчики лихо осаживали коней, комсомольцы прыгали с подножек и бежали в зал. Утреннее заседание пленума открылось точно вовремя.
   Начались прения по докладу. Каждый участник пленума собирался говорить сам, поэтому ораторов слушали только те, кто уже выступал. Говорили о своей работе, о неотложных нуждах. Каждый оратор считал свой район самым важным, требовал особого внимания и немедленной помощи.
   Когда Ленька ораторствовал с трибуны, в зал вошли трое неизвестных. Один остановился у самых дверей, другие прошли к столу президиума, пошептались с Васей Корниенко.
   Один из вошедших подождал, пока Ленька умолкнет, и, подняв руку, сказал:
   - Товарищи, спокойствие! Среди нас находится враг народа, убийца и басмач Хошмамед. Мы его сейчас арестуем!
   Зазвенело стекло - лампа у окна упала на пол. Вспыхнул разлившийся керосин. Комсомольцы бросились тушить огонь.
   - Держите! - крикнула какая-то девушка. - Он выпрыгнул в окно!
   Ближние бросились к окну. Но их остановил голос:
   - Спокойно! Пусть прыгает - за окном стоит наш наряд. Весь дом окружен.
   И как бы в подтверждение этого, в зал вошел красноармеец с винтовкой и доложил:
   - Взяли!
   Зал взорвался аплодисментами.
   Когда все немного успокоились, из-за стола вышел Кузьма Степанович. Он стал рядом с трибуной и негромко, спокойно заговорил:
   - Мы с вами, товарищи, привыкли делить людей на две группы: красную и черную. Те, кто идёт вместе с нами, рядом с нами - это красные. Те, кто против нас - черные. А вот случается, что идет человек с нами, долго идет, другом начинает казаться. Мы даем ему самое дорогое, что есть у нашей молодежи, - комсомольский билет. Мы выдвигаем его на ответственную работу. Он отчитывается перед нами. Мы хвалим его или ругаем, но мы думаем, что он наш, близкий... И вдруг он показывает свои звериные клыки... Мы узнаем, что он втерся, проник в нашу среду по заданию врага, вредил нашему делу, кровью и железом пытался ответить на наше доверие.
   Мы жестоко наказаны. Мы не разглядели врага рядом с нами, мы не разгадали его под маской.
   Хошмамед скрыл от нас свое родство с проклятой собакой Ибрагим-беком. Он не сказал нам, что вся его родня ушла с Ибрагимом за кордон. Он притворялся бедной сиротой, и мы пригрели его, пожалели. А он оказался кровожадным волком, крупным хищником. Он организовал налет на Кокташ. Он убрал со своей дороги людей, которые знали его прошлое и настоящее. Храбрых и сильных он убил, слабых и трусливых - запугал.
   Хошмамед не один. У него есть свои люди и здесь, среди нас. Нужно пристальней смотреть вокруг, товарищи.
   Кузьма Степанович выпил стакан воды, вытер рукой усы и продолжал:
   - Дорогие друзья! Мы с вами находимся здесь в особых условиях. Бывшая вотчина бухарского эмира намного отстала от всей Советской страны. Везде давно уже забыли, что такое гражданская война. А у нас она продолжается до сих пор, то затухает, то вспыхивает. Здесь еще живет национализм в его наиболее отвратительных формах. Он притаился, перекрасился, но он жив. Национализм объединяется с разгромленными партией остатками троцкистов, которые заползли в глухие углы, на окраины. Они поддерживают басмачей, потому что у них одна цель: не дать социализму восторжествовать на нашей прекрасной родине.
   Таджикистан - одна из тех стран, о которой гений человечества сказал, что она придет к коммунизму от феодализма, минуя мучительную стадию капитализма. Здесь еще жиреет кулак, десятки бедняков батрачат у него за кусок хлеба. Религия цепкой паутиной оплела сознание отсталого крестьянина. Закрытая чачваном женщина здесь еще не человек, а товар. Мы живем на рубеже двух миров. Перед нами свет страны, строющей социализм. За нами сотни миллионов колониальных рабов. Надо с большевистской ясностью видеть, что творится вокруг. Нужно хорошо разбираться в тех, кто идет рядом с нами. Будем бдительны, товарищи! Мы - часовые на границе Советской земли!
   В напряженной тишине слушал зал слова Кузьмы Степановича. И не успел он сесть, как в зале прозвучал многоголосый приговор:
   - Уничтожить убийцу!
   - К расстрелу!
   Тогда поднялся Вася Корниенко.
   - Есть предложение просить о расстреле изменника и басмача Хошмамеда. Кто за?
   Все комсомольцы подняли руки.
   Виктор посмотрел на Камиля, рядом с которым еще недавно сидел Хошмамед. Он увидел поднятую вверх руку. Камиль Салимов голосовал за расстрел.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   ВЕТЕР С БОЛОТ
   Вскоре после пленума Виктор заболел малярией. Первое время он уходил с работы только, когда у него начинался приступ. Согнув спину, он торопливо шел по ослепительно белым солнечным улицам. Челюсти дрожали, он стучал зубами. Зажимая рот рукой, Виктор бежал, пошатываясь и спотыкаясь, как слепой.
   Он врывался в свою длинную, темную и пустую комнату, бросался на топчан и натягивал на себя все теплое, что находил поблизости. Мелкий озноб переходил в крупную дрожь, Виктор поджимал ноги к груди и, закрывшись с головой, пытался согреться своим дыханием. А потом жестокий холодный озноб разом прекращался и уступал место невыносимому жару. Тогда на грязный глиняный пол падали одеяла, дыхание замедлялось, тело покрывал липкий, горячий пот. Хотелось пить. Пить! Но воды не было, в темном углу комнаты стояли сухие ведра, во дворе уже давно пересохли арыки.
   С заходом солнца Виктор поднимался с постели и, опираясь на палку, шатаясь от слабости и головокружения, плелся в ближайшую чайхану.
   Так продолжалось с неделю.
   Болезнь обессилила Виктора. Он уже не мог работать. Целыми днями лежал он на топчане. Его тело стало сухим и легким, сильно болела спина от лежания на жесткой постели.
   В маленькое запыленное окошко, по которому бегали лохматые пауки, днем заглядывало солнце. Медленно скользило светлое пятно по небеленой стене. Потом оно исчезало, наступал вечер, в окно входила густая тьма. Жужжали мухи, от этого тишина казалась еще более глубокой.
   Изредка забегал кто-нибудь из товарищей, приносил ведро холодной воды, иногда лепешку или опасную для больного желтую, пахучую дыню.
   Дальше все как в тумане. Однажды вошел в комнату Курбанов и еще кто-то. Они посадили Виктора на топчан, кое-как одели и под руки вывели на улицу. У ворот стоял запряженный парой фаэтон. Курбанов и его спутник усадили больного в экипаж и сели по бокам.
   Виктора отвезли в больницу.
   В маленькой палате, куда его положили, находилось еще несколько больных. Нечеловеческим голосом кричал помешавшийся работник Наркомфина. Он поминутно порывался вскочить с кровати. Бледная, взволнованная жена со слезами успокаивала его. Два санитара с трудом удерживали больного на постели.
   У окна лежал мальчик лет шести, с ним была его мать. Ребенок болел ангиной. Рядом стонал и бредил брюшнотифозный.
   По утрам больных осматривала румяная, рослая женщина - врач отделения Александра Исаковна. От нее пахло крепкими духами, она как бы излучала здоровье и уверенность в себе.
   Ежедневно, в один и тот же час у Виктора начинался приступ. Жар сменялся ознобом, озноб превращался в жар.
   Ярким солнечным утром, когда все в палате проснулись, увидели пустую кровать брюшнотифозного. Он умер ночью. Кровать стояла целый день голая, ничем не прикрытая и наводила уныние на больных. Помешанный кричал круглые сутки. Другого места для него не находилось: все палаты были заняты.
   Прошло три недели.
   Приступы прекратились. Виктор поправлялся. Иногда он выходил в халате на крыльцо больницы, смотрел, как заходило осеннее солнце, окрашивая в багровый цвет облака над острыми хребтами гор.
   Изредка наведывались друзья: Шамбе, Жора Бахметьев, Курбанов. Они приносили строжайше запрещенные, а потому особенно желанные фрукты. Здесь же, на крыльце больницы, Виктор жадно съедал виноград и персики и выслушивал все новости "оттуда" - из мира здоровых.
   С комсомольцами иногда приходил немного угрюмый, язвительный Николай, работавший где-то бухгалтером. Виктор познакомился с ним еще по дороге в Дюшамбе, но потом встречался редко.
   Однажды ребята принесли ножницы, и Виктор обстриг бороду, которая изрядно отросла за месяц.
   Потом с комсомольцами стала приходить Маша Егорова - новый работник пионерского отдела обкома, с которой Виктор познакомился на пленуме. Когда девушка впервые вошла в палату, он очень обрадовался, но еще больше смутился. Ему казалось, что худой и небритый, он выглядит как огородное пугало.
   В этот вечер друзья долго сидели с ним на крыльце, шутили и смеялись до тех пор, пока дежурная сестра не заставила Виктора вернуться в палату, а гостей бесцеремонно выпроводила.
   С тех пор Маша стала навещать Виктора почти каждый вечер. Она подолгу просиживала с ним на крылечке, рассказывала о матери, оставшейся в Ленинграде, друзьях по Институту восточных языков, окончив который она приехала сюда на работу.
   Виктору не хотелось расставаться с девушкой, когда она решительно протягивала ему маленькую руку и, пожелав спокойной ночи, уходила. Ему казалось, что глядя на нее, слушая ее неторопливые рассказы, он быстрее выздоравливает, набирается сил.
   Поздней осенью Виктора выписали из больницы. Он вернулся в свою неуютную, обросшую паутиной комнату. Настало время устраиваться на зиму. Кончались ночевки под открытым небом. Надо было думать о топливе, о дырявых крышах, о галошах и фонарях.
   Вместе с Николаем, который теперь часто бывал у него, Виктор купил у выезжающей в Россию вдовы комнатку, обтянутую по стенам материей, с фанерным потолком и маленьким окном.
   Дом, в котором они поселились, стоял в самом конце Комсомольской улицы. За ним лежала уходящая к горам голая степь. Здесь, у глиняного забора, огораживающего двор, останавливались на отдых караваны. Ночами не громко позванивали жестяные верблюжьи колокольцы, погонщики жгли костры.
   В страхкассе Виктор получил деньги за время болезни. В новой комнате хозяева устроили ужин для друзей. За столом, напротив Виктора сидела Маша и внимательно смотрела на него. Когда их взгляды встречались, девушка отводила глаза в сторону, и оба старались сделать безразличный вид.
   Ночи становились холодными. Тучи низко висели над землей. Холодный ветер гнал по улицам пыль, мусор. Изредка в разрывах облаков появлялась бледная луна. В ночной тишине слышался рев верблюдов, перезвон колокольцев. По улицам тянулись бесконечные караваны, нагруженные ящиками, тюками, керосиновыми бидонами. Во главе караванов ехали на ослах завернутые в халаты проводники. Они пели печальные пески, и песни эти были длиннее караванов, длиннее караванных путей, длиннее тягучей и тоскливой осенней ночи. И, словно провожая караваны в далекий путь, в глухих тупичках за высокими глиняными заборами выли собаки. Изредка прохожий освещал фонарем кусочек улицы, и тогда еще страшнее становилось от ночной тьмы, от собачьего лая, от мертвых глиняных заборов. С гор срывались холодные ветры. По небу тяжко ползли темные громады туч. Непрерывными монотонными потоками лили дожди. Дни напоминали короткие вспышки света в непроглядных осенних сумерках. На улицах разлились озера дождевой воды, в которых отражалось серое небо. Одиноко и сиротливо стояли дома, окруженные водой и липкой, тягучей грязью. Тяжело шлепая по грязи, передвигались по улицам кони, ослы. Люди ходили осторожно, они ощупывали лужи длинными палками, и, только обнаружив дно, рисковали сделать новый шаг. Горы скрылись за густой пеленой дождя. Казалось, за городом - край земли... По ночам жалобно, по-детски кричали шакалы и подходили вплотную к дворам. Жители после одиннадцати часов вечера старались не выходить из домов.
   Николай приходил со службы в сумерках. Он бросал свой затрепанный портфельчик и, пока Виктора не было, начинал хозяйничать - кое-как убирал со стола остатки завтрака, приводил в порядок свой топчан, выливал на улицу помои, иногда даже подметал пол. Потом он ложился на топчан и до прихода Виктора читал книгу.
   Виктор возвращался домой поздно вечером, усталый и проголодавшийся. Он приносил с собой что-нибудь поесть - днем часто не успевал пообедать. Николай бросал книгу и оба принимались за еду. Виктор много рассказывал о своей работе, о собраниях, о людях, с которыми дружил. Виктор говорил с увлечением: его жизнь была наполнена множеством дел и событий. Он встречался с интересными людьми.
   Николай ни о чем не рассказывал. Он не любил своего дела, презирал сослуживцев - бухгалтеров, не имел и не хотел иметь друзей среди них. Он стыдился говорить о своей работе, она казалась ему сухой, скучной, неинтересной. Разве этого искал он в далекой экзотической стране?
   В дожди земляная крыша дома разбухала, и в потолке начиналась течь. Капли ритмично и громко падали на пол. Виктор привязывал к пустой бутылке веревку и подвешивал ее к потолку, точно к тому месту, откуда сочилась вода. Капли по нитке попадали в бутылку. В комнате становилось на некоторое время тихо, потом начиналась течь в другом месте. Когда капало на кровать, Николай ставил таз и переходил на сухое место.
   Вскоре потолок комнаты оказался сплошь увешан бутылками, как китайскими фонариками, а пол - заставлен тазами и тарелками. Звучно падали капли. Николай нервно вздрагивал и кривился.
   В один из таких вечеров Николай был особенно мрачен. Когда все бутылки были подвешены и все тарелки и тазы - подставлены, он вдруг сказал:
   - Надоело... До самоубийства надоело...
   - Потерпи, скоро снова солнце будет, - не отрывая глаз от книги, сказал Виктор.
   - Не только дождь надоел...
   - А что еще?
   - Всё... Эта идиотская жизнь.
   - Почему идиотская? - Виктор закрыл книгу и внимательно посмотрел на Николая. - Ты, Коля, не тем занимаешься, чем нужно, вот тебе и жизнь перестала нравиться.
   - Чем же мне заниматься?
   - Во-первых, перестань хныкать. Это тебе не поможет.
   - Мне уже ничего не поможет, - мрачно сказал Николай и, встав с топчана, прошелся по комнате, ловко обходя бутылки и тазы.
   - Брось хандрить...
   - Добавь еще - тщательно чисть зубы, перед сном не наедайся, язвительно вставил Николай. - Не в этом дело... Я в последнее время много думаю, в чем дело? Наверно, в том, что мне не хватает здесь воздуха. Уж очень высоко мы живем. Почти тысяча метров над уровнем моря. Мне кажется, нам нужно было родиться в другую эпоху.