Страница:
1. ЭСТЕТИЧЕСКОЕ: ЗНАЧЕНИЕ ТЕРМИНА
Первоначальное (др.-гр.) значение слова "эстетическое" -чувственно (зрением и слухом) воспринимаемое. На протяжении последних столетий этим словом стал обозначаться особый род эмоционально-оценивающего освоения человеком реальности. Эстетическая деятельность - это прежде всего созерцание единичных предметов, которые постигаются как нечто завершенное и целостное. Именно целостность воспринимаемого составляет главный источник его эстетического постижения. Целостностью называют то трудно определимое качество (16) предмета, которое вызывает у воспринимающего единую реакцию на него, порождает общее впечатление. "Целостность чего бы то ни было есть состояние самодостаточности, завершенности, индивидуальной полноты и неизбыточности <...> -читаем в одной из современных работ. - Целостность есть <...> состояние объекта, располагающее к созерцательному приятию его"2. На частях предмета, обладающего целостностью, лежит печать его единства. Такой предмет будит ощущение необходимости в нем каждого элемента, каждого "звена". Он максимально упорядочен и завершен (или таковым воспринимается), и "ни прибавить, ни убавить, ни изменить ничего нельзя, не сделав хуже"3.
Эстетические созерцания, направленные на целостность единичных предметов, сущностно отличны и от моральных и утилитарных оценок, и от религиозных переживаний, объектом которых являются высшие силы бытия, недоступные прямому созерцанию, и от научного познания, сопряженного с интеллектуальным (аналитическим) расчленением предметов, явлений, сущностей.
Наиболее значительные, яркие и масштабные из эстетических созерцаний имеют миросозерцательный и одновременно познавательный характер. Воспринимая предмет эстетически, мы силой непосредственного чувства (не прибегая к логическим процедурам) прозреваем его значимость для нас и его сущность. Эстетическое, по словам А.Ф. Лосева, - это выражение (выразительность той или иной предметности), т. е. "внутренняя жизнь предмета, которая обязательно дана и внешне", открывается "бескорыстному любованию" и имеет "созерцательную ценность"1.
Эстетическое имеет два аспекта, которые нераздельны: объективный. (предметный) и субъективный (эмоциональный). Оно осуществляет себя как взаимодействие свойств воспринимаемых предметов и черт воспринимающего сознания. В сфере эстетического, иначе говоря, наличествует как особого рода переживания, так и их объективные предпосылки, определенные свойства предметов. Обратимся к истории понятия и термина. В середине XVIII в. эстетическое стало объектом специальной научно-философской дисциплины эстетики. Ее основатель, немецкий философ А. Баумгартен, автор двухтомного трактата на латыни "Эстетика" (1750, 1758), охарактеризовал эстетику как учение о совершенстве чувственного познания, противостоящего логическому. И определил ее как науку о прекрасном. Но эстетическая мысль существовала и раньше, в Европе (17) - начиная с античности: создавались многочисленные учения о прекрасном (красоте), которые были опытами уяснения предметных предпосылок эстетических эмоций.
2. ПРЕКРАСНОЕ
Прекрасное в качестве философско-эстетической категории упрочилось уже в Древней Греции2. Оно неизменно - от Платона и Аристотеля до Гегеля и Вл. Соловьева - сопрягалось с представлением о воплощении в предмете и его облике некой универсальной (онтологической) сущности, безусловно и абсолютно позитивной. Красота неоднократно характеризовалась как благое в его структурном выражении, как чувственная видимость идеи. Обратившись к языку поэзии и вспомнив стихотворение Н. Заболоцкого "Некрасивая девочка" ("Что есть красота/ И почему ее обожествляют люди?/ Сосуд она, в котором пустота,/ Или огонь, мерцающий в сосуде?"), скажем, что прекрасное - это как бы мерцание огня в стенках сосуда.
Бытийные (онтологические) основы прекрасного понимались по-разному. По Аристотелю, красота - это прежде всего определенность, соразмерность, порядок. И впоследствии она на протяжении ряда эпох сопрягалась с представлением о гармонии и симметрии, равновесии и спокойствии. Эта концепция присутствует и в христианской эстетике. Так, в основе понимания красоты Блаженным Августином лежала категория порядка (огdо), т. е. расположение вещей, имеющих каждая свое место: нет ничего упорядоченного, что не было бы прекрасным, и именно всеобщему порядку мир обязан своей красотой3.
Вместе с тем ориентированная на христианство эстетика ознаменовалась становлением и иного представления о прекрасном: как явленности света, исходящего свыше4. Так, Николай Кузанский (XV в.) говорил о вечном божественном свете и высшем сиянии как об универсальной форме и источнике любого видимого бытия5. Он утверждал, что прекрасной вещь становится благодаря "сиянию формы"6. Эта эстетическая (18) концепция восходит к суждению о том, что "Бог есть свет", византийского богослова Симеона Нового (XI в.), а также к учению Григория мы и исихастов о Фаворском Свете, который выше земной красоты. Эстетикой света была пронизана не только православная церковная обрядность, но и мирская, бытовая сфера жизни в Древней Руси: блеск и сверкание, цветовая яркость в церковном и житейском обиходе постигались как нечто порожденное светом, идущим свыше. Из мыслителей близкого нам времени эстетике света отдал дань Вл. Соловьев, утверждавший, что "прекрасно только озаренное" и что свет это "выразитель мирового всеединства"1.
Теория прекрасного была основательно разработана и во многом обновлена в Германии на рубеже XVIII-XIX вв. Проблема соотнесенности прекрасного с содержанием и формой предмета приобрела особую остроту. Выявились две тенденции ее разрешения. Гегель, следуя традиции древней и средневековой эстетики, утверждал, что "красота и истина" - это "одно и то же", что прекрасное - это "чувственная видимость идеи", т. е. некой духовной сущности: "чувственное наличие бытия" здесь "проникнуто духовным"2. Кант еще за несколько десятилетий до Гегеля рассуждал иначе. По его представлениям, красота "придается" предмету исключительно его формой. Она являет собой "согласованность многообразия в едином". Чтобы быть воспринятым в качестве прекрасного, предмету не нужны ни привлекательность, ни трогательность, ни совершенство, но необходимы строгая формальная упорядоченность, внешние пропорции, симметрия. Как об образцах чистой, свободной красоты философ говорил о цветах, птицах, моллюсках. Красота людей (здесь главный кантовский тезис обосновать было бы труднее) упоминается вскользь - как "сопутствующая"3. Впоследствии учения Гегеля и Канта о прекрасном называли эстетикой содержания и эстетикой формы. На протяжении многих веков прекрасное мыслилось как центральная и даже единственная собственно эстетическая категория. Но в середине XVIII столетия философы и специалисты в области искусства ни к мысли, что сфера эстетически значимого шире области красоты как таковой. (19)
3. ВОЗВЫШЕННОЕ. ДИОНИСИЙСКОЕ
Во времена античности и средневековья возвышенное осознавалось лишь как свойство стиля. У истоков этой традиции - трактат псевдо-Лонгина "О возвышенном" (I в. н. э.). Во второй половине XVIII столетия оно обрело статус эстетической категории и было расценено как равноправное прекрасному. Возвышенное трактуется Э. Берком и вслед за ним И. Кантом как явленность могущества и величия: силы, масштабности, безмерности. В отличие от прекрасного оно связано с хаотичностью, стихийностью, беспорядком, которые вызывают не умиротворяющее созерцание, а душевное потрясение, будят энергию воображения, несообразную разуму. Возвышенное, утверждает Кант, способно устрашать, главное же - оно "возбуждает наши силы", взывает к ним. Как возвышенные философ рассматривает не явления человеческой реальности, а природные стихии. Угрожающие скалы, грозовые тучи, вулканы, ураганы, разбушевавшийся океан, грандиозные водопады, пишет он, "мы охотно называем возвышенными, потому что они возвышают наши душевные силы над их обычным средним уровнем и позволяют нам обнаруживать в себе совершенно новую способность к сопротивлению, которая порождает в нас мужество , померяться силами с кажущимся всевластием природы"4. Возвышенное, как его понимал Кант, широко запечатлевалось в искусстве и литературе разных стран и эпох. Вспомним шекспировские бури (в пьесе того же названия или "Короле Лире"), пейзажи в лермонтовской поэме "Мцыри" или толстовских "Казаках" (Оленина поражает грандиозность кавказских гор и приводит в восторг "дикая, до безобразия богатая растительность" в бескрайних лесах).
Дополняя Канта, Ф. Шиллер в специальной работе говорит о возвышенном в собственно человеческом мире и связывает его с героическим бесстрашием: "Велик тот, кто побеждает страшное; возвышен тот, кто даже будучи побежден, не знает страха"1.
Возвышенному в немалой мере родственно (хотя и отлично от него) дионисийство, ставшее в XX в. весьма существенной эстетической категорией благодаря Ф. Ницше, автору трактата "Рождение трагедии из духа музыки" (1872). Прекрасное в его традиционном понимании философ охарактеризовал как аполлоническое начало, наиболее ярко представленное в античной скульптуре и эпосе. Здесь царят чувство меры, мудрый покой, свобода от безудержных порывов и страстей. Но природа человека имеет также другую и, на взгляд Ницше, более существенную сторону. Это - дионисийство как средоточие глубин (20) бытия (аполлоновское же начало, по мысли философа, составляет лишь Скрывало стихий, область безвольных созерцаний, предмет которых - иллюзия и обман). Дионисийство являет собой сферу праздничного опьянения (Дионис-Вакх был богом виноделия), чарующих сновидений и грез, безудержных страстей, душевно-телесных порывов и даже безумия. Будучи "взмахом крыльев тоскующей души", оно наиболее полно и ярко воплощается в музыке, которая понималась философом как совокупность экстатических звуков в духе Вагнера, а скажем, не классичного Моцарта2. В поздних трудах Ницше дионисийская эстетика предстала как достояние "сверхчеловека", одержимого волей к власти. "Красота там, где я должен хотеть всею волею", - заявляет герой поэмы "Так говорил Заратустра" и называет "созерцание" (опорное понятие предшествующих эстетических теорий) "скопическим косоглазием", в котором видит черту своих недругов3. Под созерцанием философ разумеет спокойно-безмятежное восприятие всего, что отмечено мерой и упорядоченностью.
То, что Ницше называл дионисийским напором и чрезмерностью, было известно и до него. Во-первых, с его трактовкой празднеств Диониса перекликается кантовская концепция возвышенного: Ницше как бы перенес представление о бушующей стихии, исполненной эстетической чары, из мира природного в реальность человеческую. Во-вторых, в середине XVIII в. известный исследователь античного искусства И. Винкельман замечал, что эстетически воплощаться могут не только спокойствие и уравновешенность, но и порывы, страсти. Второй род "эстетического выражения" Винкельман оценивал негативно. Страстность, по его мнению, - это "нечто мимолетное", "она появляется во всех человеческих действиях вначале; уравновешенность, основательность следуют под конец". Ученый утверждал, что одобрение всего необычайного, высокопарного, бьющего на эффект, в частности, "наглой страстности поз и действий", составляет всего лишь дань "вульгарному вкусу"4.
Новизна эстетической концепции Ницше, как видно, состояла прежде всего в апологии дионисийской безудержности. И эта апология оказалась весьма созвучной символистской эстетике (в частности, суждениям А.А. Блока о "духе музыки") и ряду позднейших концепций. Так, в одной из сравнительно недавних польских работ говорится, что категория прекрасного себя исчерпала и основной эстетической ценностью ныне является воплощение силы, энергии, порыва, т. е. (21) выразительность (экспрессия). Утверждается даже, что "прекрасное ... в современной эстетике не может иметь места, оно непригодно"5.
С другой стороны, ницшеанский культ Диониса неоднократно подвергался суровой критике, в частности - русскими религиозными философами. Так, Е.Н. Трубецкой расценил дионисийскую эстетику как выражение радости "неустройству мира"6. "Дионисовой волне", замечал философ в частном письме, "полагается" разбиваться у нас "под ногами": "В жизни она нужна не для того, чтобы люди загорались Дионисовым огнем, а для того, чтобы по контрасту и в борьбе с ним зажигался другой, подлинно Божий огонь"1.
Различия между традиционно прекрасным ("аполлоновским") и эстетической явленностью стихийной мощи, порывов и страстей (возвышенное, дионисийское) миросозерцательно значимы. Первый род эстетически ценного соотносим с тем, что принято называть классической картиной (или классическим видением) мира. Это понимание бытия как единого, упорядоченного, имеющего смысл, а человека - как сущностно и органически причастного этому бытию2. В близкие нам эпохи классичностью видения мира отмечены концепция Вл. Соловьева, убежденного в том, что "безобразный хаос бессильно шевелится под стройным образом космоса"3, Н.О. Лосского, утверждавшего, что "даже самая вражда и распад органической жизни внутри мира возможны не иначе как при условии сохранения хотя бы минимума гармонии, единства, органического строения"4, в значительной мере М.М. Бахтина, полагавшего, что "у мира есть смысл?5.
Выдвижение же на первый план эстетических ценностей иного рода (будь то возвышенное по Берку и Канту или, в особенности, дионисийство по Ницше) связано с неклассическим видением мира: разумением бытия как раздробленного, хаотического, бессмысленного, от которого человек склонен отчуждаться. Подобная картина мира с максимальной резкостью явлена у Ницше, утверждавшего, что устойчивого бытия нет вообще, что оно лишь выдумка, которая всюду (22) "вмысливается, подсовывается" человеком, что худший вкус - это вкус к безусловному, которое составляет область патологии6. В подобном же русле -философические опыты атеистического, тощего против всего и вся экзистенциализма (Ж.-П. Сартр, А. Камю также современных постмодернистов во главе с Ж. Деррида, отвергающих ("деконструирующих") все устойчивое, стабильное, безусловное и объявивших нескончаемую войну логоцентризму. XX век, как видно, является эпохой серьезнейшего философско-эстетического спора, у истоков которого - противостоящие одна другой концепции Вл. Соловьева (за которым многовековая традиция) и Ф. Ницше.
4. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ЭМОЦИИ
До сих пор речь шла об эстетическом в его предметном, объективном, бытийном (онтологическом) аспекте, приковывавшем к себе внимание философов и ученых на протяжении многих веков. Но, начиная с рубежа XVIII-XIX столетий, в сферу научно-философской мысли вошла и другая сторона эстетического: субъективная, сопряженная с гносеологией (учением о познании) и психологией восприятия. Предметом серьезных раздумий стали эстетические оценки, суждения, эмоции, переживания.
Эстетические эмоции впервые (и весьма тщательно) рассмотрел Кант в первой части трактата "Критика способности суждения" (1790), назвав их суждениями (Urteil) вкуса. Слово Urteil в данном контексте могло бы быть переведено словами "мнение", "оценка", "эмоция". В основе суждений вкуса, утверждал философ, - благорасположение (Wohlgefallen) к прекрасному.
Суждения вкуса (т. е. эстетические эмоции) имеют, подчеркивал Кант, оценивающий характер. Прекрасное он характеризовал как что, нравится при оценке. И выделял следующие черты эстетических оценок: 1) они неутилитарны и не связаны с какими-либо действиями по отношению к воспринимаемым предметам: созерцательны, бескорыстны, незаинтересованны, 2) они внерациональны и не сопряжены с логическими процедурами (красота нравится "без понятия") и этим отличаются от моральных постулатов, научных формул, религиозных догматов; 3) они общезначимы, не являются произвольными, чисто субъективными, случайными: прекрасное нравится всем; 4) будучи направлены лишь на форму предметов, но не на их сущность, они имеют игровой характер: осуществляют "игру душевных сил человека"1.
Обратившись к эстетике, Кант, как видно, в отличие от своих предшественников сосредоточился не столько на объективных свой(23)ствах прекрасного, сколько на особенностях его субъективного освоения. Он (едва ли не впервые в истории эстетики) выдвинул на первый план активность субъекта эстетического восприятия, что вполне соответствовало тенденциям культурно-исторической жизни XIX-XX вв. Появление концепции Канта явилось поворотным моментом в истории эстетики Нового времени.
Вместе с тем кантовское разумение "суждений вкуса" во многом односторонне и уязвимо. Во-первых, эстетические эмоции направлены не на одну только форму созерцаемого. Восходящее к античности и средневековью представление о том, что эстетическое сопряжено с прозрением неких сущностей, в "послекантовские" времена отнюдь не утратило свой актуальности. Во-вторых, будучи свободными от утилитарного и чисто рационального интереса к воспринимаемому (в этом Кант был безусловно прав) эстетические эмоции являются, однако, духовно заинтересованными (миросозерцательно и личностно) в существе предмета. И неудивительно, что концепция Канта (и в особенности -его мысль о "незаинтересованности" суждений вкуса) впоследствии не только наследовалась, но и критически корректировалась. Так, гегелевская "эстетика содержания" знаменовала осмысление эстетических эмоций отнюдь не в кантовском духе, а как познавательных по своей сути (при всей их "внерациональности") и, главное, как миросозерцательно значимых. В эстетических переживаниях воплощаются глубинные основы человеческого существования и, следовательно, коренные духовные интересы людей. Об этом говорили и материалист Н.Г. Чернышевский ("прекрасно то существо, в котором мы видим жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям"2), и религиозные философы, в частности Вл. Соловьев, который в статье "Красота в природе" связывал восприятие прекрасного с представлением о благой упорядоченности бытия.
Но в целом эстетика нашего столетия пошла в большей мере за Кантом, нежели за Гегелем. При этом многие теоретики XX в. еще целеустремленнее и энергичнее, чем создатель учения о суждениях вкуса, сосредоточиваются на субъективной стороне эстетического. Если в прежних концепциях доминировали термины: прекрасное и возвышенное, целесообразное без цели, аполлоновское и дионисийское, - то теперь опорными стали такие слова и словосочетания, как эстетическое отношение и видение, эстетический опыт, подход, точка зрения, функция. В русле "субъективации" эстетического-весьма авторитетные труды польского философа Р. Ингардена (1930-40-е годы), где утверждается, что эстетический предмет конструируется из сознания, свободно творится сознанием, лишь при этом обретая некие качества3. (24)
Еще резче в подобном роде высказался (вслед за Р.О. Якобсоном, охарактеризовавшим поэзию как "язык в его эстетической функции") Ян Мукаржовский. Чешский ученый пришел к выводу (можно сказать, крайнему), что эстетическое не имеет прямой связи с какими-либо свойствами вещей4. Субъективация эстетического здесь достигла максимума. Важны, полагает Мукаржовский, лишь интенсивность воздействия предмета на сознание, всецелая сосредоточенность на нем воспринимающего, сопряженная с эффектом новизны и неожиданности. Эстетическое при этом связывается с отклонениями от всего привычного и устоявшегося, с некими нарушениями. "Нормированное эстетическое", утверждает ученый, осталось в прошлом: традиционно прекрасное было узаконено, а потому безлично. Иерархически выше его и современнее "ненормированное эстетическое"5.
Сходные мысли (в более мягкой форме) позже высказал М. Бердсли (1915-1985). Лидер американской эстетики утверждал, что любой предмет может рассматриваться с эстетической точки зрения. Ученый говорит о двух путях эстетического вкуса и опыта. Первый (прежний, традиционный) - это любовь к прекрасному. Второй, более насущный для современности, - это всеобщее эстетизирование реальности: распространение эстетической точки зрения на все, что окружает человека1. Подобного рода концепции идут вразрез с многовековым опытом искусства и философии, но вполне согласуются с установками и практикой модернизма и в особенности авангардизма.
В эстетике XX в., однако, наличествует и иная ветвь. Ее правомерно назвать неотрадиционалистской (о неотрадиционализме см. с. 365). Здесь подчеркивается, что эстетические эмоции направлены на содержательную форму предметов (о ней см. с. 154) и являются духовно заинтересованными в воспринимаемом. Так, М.М. Бахтин термину Канта "незаинтересованность" предпочел другой, более осторожный. Он говорил о вненаходимости носителя эстетической эмоции по отношению к воспринимаемому. Свойства эстетического восприятия, полагал Бахтин, обусловливают не только пространственную и логическую дистанцию между субъектом и объектом, но и их внутреннее родство и органическую связанность. По мысли ученого, этическая эмоция как бы требует от того, кто испытывает ее, не только "вненаходимости" по отношению к воспринимаемому, но и причастности ему. Бахтин настойчиво говорил о душевной расположенности и любовной близости человека к источнику эстетического (25) переживания. Он полагал, что эстетическому присущи "доброта и благостность", что центром эстетического видения является "любовно утвержденная конкретная действительность" и что "только любовь может быть эстетически продуктивной" и (как согласную с его суждениями) приводил русскую пословицу: "Не по хорошу мил, а по милу хорош". "Безлюбость, равнодушие, -утверждал Бахтин, -никогда не разовьют достаточно сил, чтобы напряженно замедлить над, предметом <...> Только любовь может быть эстетически продуктивной"2. В приведенных суждениях ученый связывал эстетическое с освоением прежде всего человеческой, личностной реальности, со сферой общения между людьми.
Эстетические эмоции в послекантовских теориях, как видно, осмысливаются по-разному.
5. МЕСТО И РОЛЬ ЭСТЕТИЧЕСКОГО В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА И ОБЩЕСТВА
Современное человечество располагает эстетическим опытом весьма разноплановым и богатым. Этот опыт формировался веками и тысячелетиями. Эстетические переживания, по-видимому, исторически возникли из утилитарно-практических оценок предметов как полезных и нужных. Первоначально имела место некая слитность того и другого, свидетельство чему - исторически ранняя словесность, например изображение вещей у Гомера, которые отвечают своему практическому назначению и одновременно радуют своим совершенством. "Человек, - писал Г.В. Плеханов, -сначала смотрит на предметы и явления с точки зрения утилитарной и только впоследствии становится в своем отношении к ним на эстетическую точку зрения"3. Огромную роль в упрочении эстетического опыта сыграла и ритуальная сторона жизни ранних обществ. Обряды (магические и религиозные) являли зрелище, воспринимаемое эстетически.
Постепенно (этот процесс активизировался в Новое время) эстетическое обретает самоценность в жизни отдельных людей и общества в целом. Вместе с тем оно не утрачивает своей тесной связи с иными, внеэстетическими областями человеческого сознания. Эстетические эмоции сопряжены и с переживанием человеком его физиологической природы (в частности - с сексуальной сферой), и с самоутверждением в обществе (ибо обладатель красоты -- будь то черты лица, одежда, вещи -получает в глазах окружающих некую притягательность, некий "вес" и авторитет), и с межличностным общением (потребность (26) человека сделать свои эстетические переживания достоянием других людей). Говоря иначе, эстетическое неизменно "включается" в очень широкие и весьма разнообразные связи (порой весьма причудливо) с опытом иного рода.
Значение эстетического в жизни отдельных людей, общества, человечества огромно. В том, что эстетические эмоции в состоянии приобретать масштабность и знаменовать некие взлеты духа, "звездные миги" человеческой жизни, настойчиво убеждает художественная литература. Вспомним толстовского Оленина ("Казаки"), впервые увидевшего кавказские горы, рассказ А.П. Чехова "Красавицы", стихотворение Вл. Ходасевича "Встреча". Эстетическое переживание способно оказаться глубоким и благотворным душевным потрясением и даже поворотным моментом в судьбе не только отдельного человека, но и целого народа (знаменателен летописный рассказ о принятии князем Владимиром христианства под впечатлением от красоты византийского богослужения). Сильные и глубокие эстетические переживания знаменуют интенсивное становление духовных импульсов человека, имеют пробуждающее значение. Назначение красоты, по словам Н.С. Арсеньева, прежде всего будящее: она лишает человека покоя, порождает "творческую тоску", главное же - "вызывает душу на активность", "требует ответа"1. Благодаря эстетическим переживаниям упрочивается единение людей с благими и универсальными началами бытия. При этом эстетические эмоции дают человеку возможность обретения духовной свободы. Ф. Шиллер утверждал, что красота открывает человеку путь к совершенству и гармонии, к согласию чувственных и духовных сил. "Эстетическое состояние" он сопрягал с внутренней свободой человека, преодолевшего зависимость как от морального принуждения, так и от всего чувственно-физического. Красота, по словам Шиллера, "восстанавливает в напряженном человеке гармонию, а в ослабленном -энергию"2. Сходные мысли впоследствии высказывали Гегель ("рассмотрение прекрасного носит <...> свободный характер"3) и Маркс (наслаждаясь чувственной формой предметов, человек утверждает свои "сущностные силы"4).
Первоначальное (др.-гр.) значение слова "эстетическое" -чувственно (зрением и слухом) воспринимаемое. На протяжении последних столетий этим словом стал обозначаться особый род эмоционально-оценивающего освоения человеком реальности. Эстетическая деятельность - это прежде всего созерцание единичных предметов, которые постигаются как нечто завершенное и целостное. Именно целостность воспринимаемого составляет главный источник его эстетического постижения. Целостностью называют то трудно определимое качество (16) предмета, которое вызывает у воспринимающего единую реакцию на него, порождает общее впечатление. "Целостность чего бы то ни было есть состояние самодостаточности, завершенности, индивидуальной полноты и неизбыточности <...> -читаем в одной из современных работ. - Целостность есть <...> состояние объекта, располагающее к созерцательному приятию его"2. На частях предмета, обладающего целостностью, лежит печать его единства. Такой предмет будит ощущение необходимости в нем каждого элемента, каждого "звена". Он максимально упорядочен и завершен (или таковым воспринимается), и "ни прибавить, ни убавить, ни изменить ничего нельзя, не сделав хуже"3.
Эстетические созерцания, направленные на целостность единичных предметов, сущностно отличны и от моральных и утилитарных оценок, и от религиозных переживаний, объектом которых являются высшие силы бытия, недоступные прямому созерцанию, и от научного познания, сопряженного с интеллектуальным (аналитическим) расчленением предметов, явлений, сущностей.
Наиболее значительные, яркие и масштабные из эстетических созерцаний имеют миросозерцательный и одновременно познавательный характер. Воспринимая предмет эстетически, мы силой непосредственного чувства (не прибегая к логическим процедурам) прозреваем его значимость для нас и его сущность. Эстетическое, по словам А.Ф. Лосева, - это выражение (выразительность той или иной предметности), т. е. "внутренняя жизнь предмета, которая обязательно дана и внешне", открывается "бескорыстному любованию" и имеет "созерцательную ценность"1.
Эстетическое имеет два аспекта, которые нераздельны: объективный. (предметный) и субъективный (эмоциональный). Оно осуществляет себя как взаимодействие свойств воспринимаемых предметов и черт воспринимающего сознания. В сфере эстетического, иначе говоря, наличествует как особого рода переживания, так и их объективные предпосылки, определенные свойства предметов. Обратимся к истории понятия и термина. В середине XVIII в. эстетическое стало объектом специальной научно-философской дисциплины эстетики. Ее основатель, немецкий философ А. Баумгартен, автор двухтомного трактата на латыни "Эстетика" (1750, 1758), охарактеризовал эстетику как учение о совершенстве чувственного познания, противостоящего логическому. И определил ее как науку о прекрасном. Но эстетическая мысль существовала и раньше, в Европе (17) - начиная с античности: создавались многочисленные учения о прекрасном (красоте), которые были опытами уяснения предметных предпосылок эстетических эмоций.
2. ПРЕКРАСНОЕ
Прекрасное в качестве философско-эстетической категории упрочилось уже в Древней Греции2. Оно неизменно - от Платона и Аристотеля до Гегеля и Вл. Соловьева - сопрягалось с представлением о воплощении в предмете и его облике некой универсальной (онтологической) сущности, безусловно и абсолютно позитивной. Красота неоднократно характеризовалась как благое в его структурном выражении, как чувственная видимость идеи. Обратившись к языку поэзии и вспомнив стихотворение Н. Заболоцкого "Некрасивая девочка" ("Что есть красота/ И почему ее обожествляют люди?/ Сосуд она, в котором пустота,/ Или огонь, мерцающий в сосуде?"), скажем, что прекрасное - это как бы мерцание огня в стенках сосуда.
Бытийные (онтологические) основы прекрасного понимались по-разному. По Аристотелю, красота - это прежде всего определенность, соразмерность, порядок. И впоследствии она на протяжении ряда эпох сопрягалась с представлением о гармонии и симметрии, равновесии и спокойствии. Эта концепция присутствует и в христианской эстетике. Так, в основе понимания красоты Блаженным Августином лежала категория порядка (огdо), т. е. расположение вещей, имеющих каждая свое место: нет ничего упорядоченного, что не было бы прекрасным, и именно всеобщему порядку мир обязан своей красотой3.
Вместе с тем ориентированная на христианство эстетика ознаменовалась становлением и иного представления о прекрасном: как явленности света, исходящего свыше4. Так, Николай Кузанский (XV в.) говорил о вечном божественном свете и высшем сиянии как об универсальной форме и источнике любого видимого бытия5. Он утверждал, что прекрасной вещь становится благодаря "сиянию формы"6. Эта эстетическая (18) концепция восходит к суждению о том, что "Бог есть свет", византийского богослова Симеона Нового (XI в.), а также к учению Григория мы и исихастов о Фаворском Свете, который выше земной красоты. Эстетикой света была пронизана не только православная церковная обрядность, но и мирская, бытовая сфера жизни в Древней Руси: блеск и сверкание, цветовая яркость в церковном и житейском обиходе постигались как нечто порожденное светом, идущим свыше. Из мыслителей близкого нам времени эстетике света отдал дань Вл. Соловьев, утверждавший, что "прекрасно только озаренное" и что свет это "выразитель мирового всеединства"1.
Теория прекрасного была основательно разработана и во многом обновлена в Германии на рубеже XVIII-XIX вв. Проблема соотнесенности прекрасного с содержанием и формой предмета приобрела особую остроту. Выявились две тенденции ее разрешения. Гегель, следуя традиции древней и средневековой эстетики, утверждал, что "красота и истина" - это "одно и то же", что прекрасное - это "чувственная видимость идеи", т. е. некой духовной сущности: "чувственное наличие бытия" здесь "проникнуто духовным"2. Кант еще за несколько десятилетий до Гегеля рассуждал иначе. По его представлениям, красота "придается" предмету исключительно его формой. Она являет собой "согласованность многообразия в едином". Чтобы быть воспринятым в качестве прекрасного, предмету не нужны ни привлекательность, ни трогательность, ни совершенство, но необходимы строгая формальная упорядоченность, внешние пропорции, симметрия. Как об образцах чистой, свободной красоты философ говорил о цветах, птицах, моллюсках. Красота людей (здесь главный кантовский тезис обосновать было бы труднее) упоминается вскользь - как "сопутствующая"3. Впоследствии учения Гегеля и Канта о прекрасном называли эстетикой содержания и эстетикой формы. На протяжении многих веков прекрасное мыслилось как центральная и даже единственная собственно эстетическая категория. Но в середине XVIII столетия философы и специалисты в области искусства ни к мысли, что сфера эстетически значимого шире области красоты как таковой. (19)
3. ВОЗВЫШЕННОЕ. ДИОНИСИЙСКОЕ
Во времена античности и средневековья возвышенное осознавалось лишь как свойство стиля. У истоков этой традиции - трактат псевдо-Лонгина "О возвышенном" (I в. н. э.). Во второй половине XVIII столетия оно обрело статус эстетической категории и было расценено как равноправное прекрасному. Возвышенное трактуется Э. Берком и вслед за ним И. Кантом как явленность могущества и величия: силы, масштабности, безмерности. В отличие от прекрасного оно связано с хаотичностью, стихийностью, беспорядком, которые вызывают не умиротворяющее созерцание, а душевное потрясение, будят энергию воображения, несообразную разуму. Возвышенное, утверждает Кант, способно устрашать, главное же - оно "возбуждает наши силы", взывает к ним. Как возвышенные философ рассматривает не явления человеческой реальности, а природные стихии. Угрожающие скалы, грозовые тучи, вулканы, ураганы, разбушевавшийся океан, грандиозные водопады, пишет он, "мы охотно называем возвышенными, потому что они возвышают наши душевные силы над их обычным средним уровнем и позволяют нам обнаруживать в себе совершенно новую способность к сопротивлению, которая порождает в нас мужество , померяться силами с кажущимся всевластием природы"4. Возвышенное, как его понимал Кант, широко запечатлевалось в искусстве и литературе разных стран и эпох. Вспомним шекспировские бури (в пьесе того же названия или "Короле Лире"), пейзажи в лермонтовской поэме "Мцыри" или толстовских "Казаках" (Оленина поражает грандиозность кавказских гор и приводит в восторг "дикая, до безобразия богатая растительность" в бескрайних лесах).
Дополняя Канта, Ф. Шиллер в специальной работе говорит о возвышенном в собственно человеческом мире и связывает его с героическим бесстрашием: "Велик тот, кто побеждает страшное; возвышен тот, кто даже будучи побежден, не знает страха"1.
Возвышенному в немалой мере родственно (хотя и отлично от него) дионисийство, ставшее в XX в. весьма существенной эстетической категорией благодаря Ф. Ницше, автору трактата "Рождение трагедии из духа музыки" (1872). Прекрасное в его традиционном понимании философ охарактеризовал как аполлоническое начало, наиболее ярко представленное в античной скульптуре и эпосе. Здесь царят чувство меры, мудрый покой, свобода от безудержных порывов и страстей. Но природа человека имеет также другую и, на взгляд Ницше, более существенную сторону. Это - дионисийство как средоточие глубин (20) бытия (аполлоновское же начало, по мысли философа, составляет лишь Скрывало стихий, область безвольных созерцаний, предмет которых - иллюзия и обман). Дионисийство являет собой сферу праздничного опьянения (Дионис-Вакх был богом виноделия), чарующих сновидений и грез, безудержных страстей, душевно-телесных порывов и даже безумия. Будучи "взмахом крыльев тоскующей души", оно наиболее полно и ярко воплощается в музыке, которая понималась философом как совокупность экстатических звуков в духе Вагнера, а скажем, не классичного Моцарта2. В поздних трудах Ницше дионисийская эстетика предстала как достояние "сверхчеловека", одержимого волей к власти. "Красота там, где я должен хотеть всею волею", - заявляет герой поэмы "Так говорил Заратустра" и называет "созерцание" (опорное понятие предшествующих эстетических теорий) "скопическим косоглазием", в котором видит черту своих недругов3. Под созерцанием философ разумеет спокойно-безмятежное восприятие всего, что отмечено мерой и упорядоченностью.
То, что Ницше называл дионисийским напором и чрезмерностью, было известно и до него. Во-первых, с его трактовкой празднеств Диониса перекликается кантовская концепция возвышенного: Ницше как бы перенес представление о бушующей стихии, исполненной эстетической чары, из мира природного в реальность человеческую. Во-вторых, в середине XVIII в. известный исследователь античного искусства И. Винкельман замечал, что эстетически воплощаться могут не только спокойствие и уравновешенность, но и порывы, страсти. Второй род "эстетического выражения" Винкельман оценивал негативно. Страстность, по его мнению, - это "нечто мимолетное", "она появляется во всех человеческих действиях вначале; уравновешенность, основательность следуют под конец". Ученый утверждал, что одобрение всего необычайного, высокопарного, бьющего на эффект, в частности, "наглой страстности поз и действий", составляет всего лишь дань "вульгарному вкусу"4.
Новизна эстетической концепции Ницше, как видно, состояла прежде всего в апологии дионисийской безудержности. И эта апология оказалась весьма созвучной символистской эстетике (в частности, суждениям А.А. Блока о "духе музыки") и ряду позднейших концепций. Так, в одной из сравнительно недавних польских работ говорится, что категория прекрасного себя исчерпала и основной эстетической ценностью ныне является воплощение силы, энергии, порыва, т. е. (21) выразительность (экспрессия). Утверждается даже, что "прекрасное ... в современной эстетике не может иметь места, оно непригодно"5.
С другой стороны, ницшеанский культ Диониса неоднократно подвергался суровой критике, в частности - русскими религиозными философами. Так, Е.Н. Трубецкой расценил дионисийскую эстетику как выражение радости "неустройству мира"6. "Дионисовой волне", замечал философ в частном письме, "полагается" разбиваться у нас "под ногами": "В жизни она нужна не для того, чтобы люди загорались Дионисовым огнем, а для того, чтобы по контрасту и в борьбе с ним зажигался другой, подлинно Божий огонь"1.
Различия между традиционно прекрасным ("аполлоновским") и эстетической явленностью стихийной мощи, порывов и страстей (возвышенное, дионисийское) миросозерцательно значимы. Первый род эстетически ценного соотносим с тем, что принято называть классической картиной (или классическим видением) мира. Это понимание бытия как единого, упорядоченного, имеющего смысл, а человека - как сущностно и органически причастного этому бытию2. В близкие нам эпохи классичностью видения мира отмечены концепция Вл. Соловьева, убежденного в том, что "безобразный хаос бессильно шевелится под стройным образом космоса"3, Н.О. Лосского, утверждавшего, что "даже самая вражда и распад органической жизни внутри мира возможны не иначе как при условии сохранения хотя бы минимума гармонии, единства, органического строения"4, в значительной мере М.М. Бахтина, полагавшего, что "у мира есть смысл?5.
Выдвижение же на первый план эстетических ценностей иного рода (будь то возвышенное по Берку и Канту или, в особенности, дионисийство по Ницше) связано с неклассическим видением мира: разумением бытия как раздробленного, хаотического, бессмысленного, от которого человек склонен отчуждаться. Подобная картина мира с максимальной резкостью явлена у Ницше, утверждавшего, что устойчивого бытия нет вообще, что оно лишь выдумка, которая всюду (22) "вмысливается, подсовывается" человеком, что худший вкус - это вкус к безусловному, которое составляет область патологии6. В подобном же русле -философические опыты атеистического, тощего против всего и вся экзистенциализма (Ж.-П. Сартр, А. Камю также современных постмодернистов во главе с Ж. Деррида, отвергающих ("деконструирующих") все устойчивое, стабильное, безусловное и объявивших нескончаемую войну логоцентризму. XX век, как видно, является эпохой серьезнейшего философско-эстетического спора, у истоков которого - противостоящие одна другой концепции Вл. Соловьева (за которым многовековая традиция) и Ф. Ницше.
4. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ЭМОЦИИ
До сих пор речь шла об эстетическом в его предметном, объективном, бытийном (онтологическом) аспекте, приковывавшем к себе внимание философов и ученых на протяжении многих веков. Но, начиная с рубежа XVIII-XIX столетий, в сферу научно-философской мысли вошла и другая сторона эстетического: субъективная, сопряженная с гносеологией (учением о познании) и психологией восприятия. Предметом серьезных раздумий стали эстетические оценки, суждения, эмоции, переживания.
Эстетические эмоции впервые (и весьма тщательно) рассмотрел Кант в первой части трактата "Критика способности суждения" (1790), назвав их суждениями (Urteil) вкуса. Слово Urteil в данном контексте могло бы быть переведено словами "мнение", "оценка", "эмоция". В основе суждений вкуса, утверждал философ, - благорасположение (Wohlgefallen) к прекрасному.
Суждения вкуса (т. е. эстетические эмоции) имеют, подчеркивал Кант, оценивающий характер. Прекрасное он характеризовал как что, нравится при оценке. И выделял следующие черты эстетических оценок: 1) они неутилитарны и не связаны с какими-либо действиями по отношению к воспринимаемым предметам: созерцательны, бескорыстны, незаинтересованны, 2) они внерациональны и не сопряжены с логическими процедурами (красота нравится "без понятия") и этим отличаются от моральных постулатов, научных формул, религиозных догматов; 3) они общезначимы, не являются произвольными, чисто субъективными, случайными: прекрасное нравится всем; 4) будучи направлены лишь на форму предметов, но не на их сущность, они имеют игровой характер: осуществляют "игру душевных сил человека"1.
Обратившись к эстетике, Кант, как видно, в отличие от своих предшественников сосредоточился не столько на объективных свой(23)ствах прекрасного, сколько на особенностях его субъективного освоения. Он (едва ли не впервые в истории эстетики) выдвинул на первый план активность субъекта эстетического восприятия, что вполне соответствовало тенденциям культурно-исторической жизни XIX-XX вв. Появление концепции Канта явилось поворотным моментом в истории эстетики Нового времени.
Вместе с тем кантовское разумение "суждений вкуса" во многом односторонне и уязвимо. Во-первых, эстетические эмоции направлены не на одну только форму созерцаемого. Восходящее к античности и средневековью представление о том, что эстетическое сопряжено с прозрением неких сущностей, в "послекантовские" времена отнюдь не утратило свой актуальности. Во-вторых, будучи свободными от утилитарного и чисто рационального интереса к воспринимаемому (в этом Кант был безусловно прав) эстетические эмоции являются, однако, духовно заинтересованными (миросозерцательно и личностно) в существе предмета. И неудивительно, что концепция Канта (и в особенности -его мысль о "незаинтересованности" суждений вкуса) впоследствии не только наследовалась, но и критически корректировалась. Так, гегелевская "эстетика содержания" знаменовала осмысление эстетических эмоций отнюдь не в кантовском духе, а как познавательных по своей сути (при всей их "внерациональности") и, главное, как миросозерцательно значимых. В эстетических переживаниях воплощаются глубинные основы человеческого существования и, следовательно, коренные духовные интересы людей. Об этом говорили и материалист Н.Г. Чернышевский ("прекрасно то существо, в котором мы видим жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям"2), и религиозные философы, в частности Вл. Соловьев, который в статье "Красота в природе" связывал восприятие прекрасного с представлением о благой упорядоченности бытия.
Но в целом эстетика нашего столетия пошла в большей мере за Кантом, нежели за Гегелем. При этом многие теоретики XX в. еще целеустремленнее и энергичнее, чем создатель учения о суждениях вкуса, сосредоточиваются на субъективной стороне эстетического. Если в прежних концепциях доминировали термины: прекрасное и возвышенное, целесообразное без цели, аполлоновское и дионисийское, - то теперь опорными стали такие слова и словосочетания, как эстетическое отношение и видение, эстетический опыт, подход, точка зрения, функция. В русле "субъективации" эстетического-весьма авторитетные труды польского философа Р. Ингардена (1930-40-е годы), где утверждается, что эстетический предмет конструируется из сознания, свободно творится сознанием, лишь при этом обретая некие качества3. (24)
Еще резче в подобном роде высказался (вслед за Р.О. Якобсоном, охарактеризовавшим поэзию как "язык в его эстетической функции") Ян Мукаржовский. Чешский ученый пришел к выводу (можно сказать, крайнему), что эстетическое не имеет прямой связи с какими-либо свойствами вещей4. Субъективация эстетического здесь достигла максимума. Важны, полагает Мукаржовский, лишь интенсивность воздействия предмета на сознание, всецелая сосредоточенность на нем воспринимающего, сопряженная с эффектом новизны и неожиданности. Эстетическое при этом связывается с отклонениями от всего привычного и устоявшегося, с некими нарушениями. "Нормированное эстетическое", утверждает ученый, осталось в прошлом: традиционно прекрасное было узаконено, а потому безлично. Иерархически выше его и современнее "ненормированное эстетическое"5.
Сходные мысли (в более мягкой форме) позже высказал М. Бердсли (1915-1985). Лидер американской эстетики утверждал, что любой предмет может рассматриваться с эстетической точки зрения. Ученый говорит о двух путях эстетического вкуса и опыта. Первый (прежний, традиционный) - это любовь к прекрасному. Второй, более насущный для современности, - это всеобщее эстетизирование реальности: распространение эстетической точки зрения на все, что окружает человека1. Подобного рода концепции идут вразрез с многовековым опытом искусства и философии, но вполне согласуются с установками и практикой модернизма и в особенности авангардизма.
В эстетике XX в., однако, наличествует и иная ветвь. Ее правомерно назвать неотрадиционалистской (о неотрадиционализме см. с. 365). Здесь подчеркивается, что эстетические эмоции направлены на содержательную форму предметов (о ней см. с. 154) и являются духовно заинтересованными в воспринимаемом. Так, М.М. Бахтин термину Канта "незаинтересованность" предпочел другой, более осторожный. Он говорил о вненаходимости носителя эстетической эмоции по отношению к воспринимаемому. Свойства эстетического восприятия, полагал Бахтин, обусловливают не только пространственную и логическую дистанцию между субъектом и объектом, но и их внутреннее родство и органическую связанность. По мысли ученого, этическая эмоция как бы требует от того, кто испытывает ее, не только "вненаходимости" по отношению к воспринимаемому, но и причастности ему. Бахтин настойчиво говорил о душевной расположенности и любовной близости человека к источнику эстетического (25) переживания. Он полагал, что эстетическому присущи "доброта и благостность", что центром эстетического видения является "любовно утвержденная конкретная действительность" и что "только любовь может быть эстетически продуктивной" и (как согласную с его суждениями) приводил русскую пословицу: "Не по хорошу мил, а по милу хорош". "Безлюбость, равнодушие, -утверждал Бахтин, -никогда не разовьют достаточно сил, чтобы напряженно замедлить над, предметом <...> Только любовь может быть эстетически продуктивной"2. В приведенных суждениях ученый связывал эстетическое с освоением прежде всего человеческой, личностной реальности, со сферой общения между людьми.
Эстетические эмоции в послекантовских теориях, как видно, осмысливаются по-разному.
5. МЕСТО И РОЛЬ ЭСТЕТИЧЕСКОГО В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА И ОБЩЕСТВА
Современное человечество располагает эстетическим опытом весьма разноплановым и богатым. Этот опыт формировался веками и тысячелетиями. Эстетические переживания, по-видимому, исторически возникли из утилитарно-практических оценок предметов как полезных и нужных. Первоначально имела место некая слитность того и другого, свидетельство чему - исторически ранняя словесность, например изображение вещей у Гомера, которые отвечают своему практическому назначению и одновременно радуют своим совершенством. "Человек, - писал Г.В. Плеханов, -сначала смотрит на предметы и явления с точки зрения утилитарной и только впоследствии становится в своем отношении к ним на эстетическую точку зрения"3. Огромную роль в упрочении эстетического опыта сыграла и ритуальная сторона жизни ранних обществ. Обряды (магические и религиозные) являли зрелище, воспринимаемое эстетически.
Постепенно (этот процесс активизировался в Новое время) эстетическое обретает самоценность в жизни отдельных людей и общества в целом. Вместе с тем оно не утрачивает своей тесной связи с иными, внеэстетическими областями человеческого сознания. Эстетические эмоции сопряжены и с переживанием человеком его физиологической природы (в частности - с сексуальной сферой), и с самоутверждением в обществе (ибо обладатель красоты -- будь то черты лица, одежда, вещи -получает в глазах окружающих некую притягательность, некий "вес" и авторитет), и с межличностным общением (потребность (26) человека сделать свои эстетические переживания достоянием других людей). Говоря иначе, эстетическое неизменно "включается" в очень широкие и весьма разнообразные связи (порой весьма причудливо) с опытом иного рода.
Значение эстетического в жизни отдельных людей, общества, человечества огромно. В том, что эстетические эмоции в состоянии приобретать масштабность и знаменовать некие взлеты духа, "звездные миги" человеческой жизни, настойчиво убеждает художественная литература. Вспомним толстовского Оленина ("Казаки"), впервые увидевшего кавказские горы, рассказ А.П. Чехова "Красавицы", стихотворение Вл. Ходасевича "Встреча". Эстетическое переживание способно оказаться глубоким и благотворным душевным потрясением и даже поворотным моментом в судьбе не только отдельного человека, но и целого народа (знаменателен летописный рассказ о принятии князем Владимиром христианства под впечатлением от красоты византийского богослужения). Сильные и глубокие эстетические переживания знаменуют интенсивное становление духовных импульсов человека, имеют пробуждающее значение. Назначение красоты, по словам Н.С. Арсеньева, прежде всего будящее: она лишает человека покоя, порождает "творческую тоску", главное же - "вызывает душу на активность", "требует ответа"1. Благодаря эстетическим переживаниям упрочивается единение людей с благими и универсальными началами бытия. При этом эстетические эмоции дают человеку возможность обретения духовной свободы. Ф. Шиллер утверждал, что красота открывает человеку путь к совершенству и гармонии, к согласию чувственных и духовных сил. "Эстетическое состояние" он сопрягал с внутренней свободой человека, преодолевшего зависимость как от морального принуждения, так и от всего чувственно-физического. Красота, по словам Шиллера, "восстанавливает в напряженном человеке гармонию, а в ослабленном -энергию"2. Сходные мысли впоследствии высказывали Гегель ("рассмотрение прекрасного носит <...> свободный характер"3) и Маркс (наслаждаясь чувственной формой предметов, человек утверждает свои "сущностные силы"4).