Харрис Томас. Ганибалл

   – Да.
   – Войдите и взгляните на него.
   Кости ее отца были сложены на двуспальной кровати, грудная клетка прикрыта простыней. Эти останки выглядели как барельеф под белым полотном, как лежащая снежная баба, вылепленная ребенком.
   Череп, вычищенный мелкими морскими хищниками на мелководье недалеко от дома доктора Лектера, сухой и выбеленный, лежал на подушке.
   – Куда девалась его звезда, Клэрис?
   – Власти забрали. Сказали, она стоит целых семь долларов.
   – Вот что он теперь собой представляет, вот все, что теперь от него осталось. Вот до какого состояния довело его время.
   Старлинг посмотрела на кости. Потом повернулась и быстро вышла из комнаты. Это было не бегство, так что доктор Лектер не последовал за нею. Он ждал, стоя в полумраке. Он ничего не опасался, но услышал, как она возвращается, поскольку слушал очень внимательно, как стоящий на страже стада олень-вожак. Она принесла в руке что-то блестящее и металлическое. Значок. Значок Джона Бригема. Положила его на простыню.
   – Что для вас значит такой значок, Клэрис? Вы же один такой прострелили, там, в амбаре.
   – Для него он значил все на свете. Вот такой он был тупа-а-арь. – Последнее слово она почти промямлила – рот у нее скривился. Она взяла череп отца в руки и села на другую постель. По лицу ее текли горячие слезы.
   Потом подняла к лицу подол своего пуловера, как маленький ребенок, закрыла им глаза и зарыдала, горячие слезы капали вниз, шлепаясь – кап-кап! – на пустой череп ее отца, лежащий у нее на коленях, блестела коронка на его переднем зубе. «Я люблю тебя, папочка, ты был такой добрый, ты всегда меня жалел. Это было самое счастливое время в моей жизни!» И это было истинной правдой, точно такой же правдой, что и раньше, когда ее бессильный гнев вырвался наружу.
   Когда доктор Лектер протянул ей салфетку, она просто зажала ее в кулаке, так что он сам отер ее слезы.
   – Клэрис, я сейчас оставлю вас наедине с этими останками. Останками, Клэрис. Вы можете сколько угодно рыдать и выть, это не поможет, ответа вы все равно не получите. – Он положил ладони ей на голову. – То, что вам нужно от вашего отца, находится здесь, у вас в голове; вы сами в состоянии судить обо всем этом, а не он. Ладно, я ухожу. Свечи вам нужны?
   – Да, оставьте, пожалуйста.
   – Когда будете уходить, возьмите только то, что вам действительно нужно.
   Он сел ждать ее в гостиной, возле камина. Чтобы скрасить ожидание, он играл на терамине, водя руками в его магнитном поле и таким образом извлекая звуки, будто дирижировал сейчас симфоническим оркестром, водя теми самыми руками, что он клал на голову Клэрис Старлинг. Прежде чем закончилась пьеса, он понял, что Клэрис уже некоторое время стоит позади него.
   Когда он к ней обернулся, она мягко и грустно улыбнулась ему. В руках у нее ничего не было.
   Доктор Лектер всегда и во всем искал стереотип, определенную схему.
   Он знал, что подобно любому наделенному сознанием существу, Старлинг сформировалась под влиянием переживаний и опыта, приобретенного в раннем детстве, тех стереотипов и ограничений, через которые она позже воспринимала все после-дующие ощущения.
   Разговаривая с нею много лет назад в психушке, сквозь прутья решетки, он обнаружил один очень важный для Старлинг момент – забой ягнят и лошадей на ранчо, где она нашла приют после смерти отца. Бедственное, безнадежное положение этих животных наложило неизгладимый отпечаток на ее характер.
   В ее неустанной и в итоге успешной охоте на Джейма Гама ею двигало бедственное и безнадежное положение его пленницы.
   И самого доктора она спасла от пыток по той же самой причине.
   Вот и отлично. Вот он, стереотип поведения.
   Всегда внимательно изучая ситуационный ряд в целом, доктор Лектер полагал, что в Джоне Бригеме Старлинг видела лучшие качества собственного отца – и поэтому, обладая всеми добродетелями ее отца, бедняга Бригем также подпадал под табу на инцест. Бригем и, видимо, Крофорд являлись носителями лучших качеств ее отца. А куда, интересно, подевались его плохие качества?
   Доктор Лектер внимательно изучал все детали этого стереотипа. Используя снотворные средства и технику гипноза, значительно опережающие обычную камеральную терапию, он обнаружил в личности Старлинг некоторые узловые пункты, ясно указывающие на упрямство и настойчивость, напоминающие наросты на деревьях, а также старые обиды, все еще готовые вспыхнуть вновь словно порох.
   Он наткнулся также на запечатленные в ее памяти картины, яркие до полной безжалостности, старые, но прекрасно сохранившиеся во всех деталях и подробностях, от которых исходило адское свечение ярости и гнева, вспышками пронизывавшее сознание Старлинг, как молнии при грозе.
   Большая часть этих вызывавших ярость и гнев картин была связана с Полом Крендлером. Ее обиды на совершенно явную и откровенную несправедливость, которая обрушилась на нее с подачи Крендлера, смешивались с гневом и упреками в адрес отца, в которых сама она никогда и ни за что бы не призналась. Она никак не могла простить отцу его глупую смерть. Он ведь, в сущности, бросил семью на произвол судьбы. Он перестал чистить в кухне апельсины. Он обрек мать на вечную возню с тряпками, щетками и ведрами. Он перестал прижимать к себе Клэрис, лишив ее возможности ощущать, как бьется его огромное сердце, как она потом ощущала сердце Ханны, уходя с нею в ночь.
   Крендлер превратился для нее в некий символ, олицетворение неудач и отчаяния. Смогла бы она его игнорировать или бросить ему вызов? Или же Крендлер – как и любой другой большой начальник – был для нее лицом почти священным, своего рода табу, обладающим властью обречь Старлинг на то, что, по мнению доктора Лектера, было просто жалким и беспросветным существованием?
   Впрочем, он заметил и один весьма многообещающий признак: при всем ее крайне трепетном отношении к своему значку она все же могла прострелить точно такой же значок и убить его обладателя. Интересно, почему? Да потому, что она предана делу, и в горячке боя, уяснив для себя, что обладатель значка – преступник, она приняла решение тут же, мгновенно, переступив через сложившийся стереотип. Стало быть, имеет место и потенциальная гибкость психики. Означает ли это, что внутри личности Старлинг есть место и для Мики? Или это просто одно из преимуществ того места, которое Старлинг должна теперь освободить?

ГЛАВА 96

   Барни вернулся к себе домой c работы, после окончания смены в больнице «Мизерикордиа», которая продолжалась с трех до одиннадцати вечера. По дороге он съел в кафе тарелку супа, так что когда он вошел в свою квартиру и включил свет, было уже около полуночи.
   За кухонным столом сидела Арделия Мэпп. В руке она держала черный автоматический пистолет, направленный прямо ему в лицо. Судя по отверстию ствола, пистолет был не менее 40 калибра.
   – Присаживайся, лепила, – сказала Мэпп. Голос ее звучал хрипло, белки глаз покраснели. – Поставь стул вон там и придвинься спиной к стене.
   Что напугало его гораздо больше, чем огромный пистолет в ее руке, так это другой пистолет, лежавший на скатерти перед нею. Это был «кольт-вудсмен» 22 калибра с пластиковой бутылкой, прикрученной с помощью изоленты к стволу – в качестве глушителя.
   Стул заскрипел под весом Барни.
   – Если ножка подломится, не вздумайте стрелять – я тут ни при чем, – сказал он.
   – Тебе что-нибудь известно о Клэрис Старлинг?
   – Ничего.
   Мэпп взяла со стола малокалиберный пистолет:
   – Я не собираюсь тут с тобой валандаться, Барни. Если только увижу, что ты врешь, лепила, тут же всажу тебе пулю в брюхо. Понятно?
   – Да. – Барни знал, что это истинная правда.
   – Еще раз спрашиваю: тебе известно хоть что-нибудь такое, что могло бы помочь найти Клэрис Старлинг? На почте мне сказали, что всю твою корреспонденцию целый месяц пересылали в поместье Мэйсона Верже. Интересно, за каким чертом, а, Барни?
   – Я там работал. Я работал на Мэйсона Верже, ухаживал за ним, а он расспрашивал меня о Лектере. Мне там совсем не понравилось, и я уволился. Мэйсон был настоящий подонок.
   – Старлинг пропала.
   – Я знаю.
   – Может быть, ее увез Лектер, а может, сожрали эти свиньи. Если это он ее увез, что он может с нею сделать?
   – Честно скажу – не знаю. Я бы рад помочь Старлинг, если б только мог. Почему бы не помочь? Она мне нравилась, и она мне помогала. Посмотрите лучше в ее рапортах или в записках…
   – Уже посмотрела. Хочу, чтобы ты кое-что хорошенько усвоил, Барни. Дважды я тебе ничего предлагать не стану. Если ты что-то знаешь, лучше говори сразу. И если я когда-нибудь выясню, неважно когда, что ты что-то от меня скрыл, что могло бы помочь мне, я вернусь сюда – и этот пистолет будет последним, что ты увидишь на этом свете. Я тебя застрелю, толстый увалень, понимаешь?
   – Да.
   – Так тебе что-нибудь известно?
   – Нет.
   За этим последовало долгое-долгое молчание, самое долгое на его памяти.
   – Сиди и не рыпайся, пока я не уйду.
   Барни потребовалось целых полтора часа, чтобы прийти в себя и наконец уснуть. Он лежал на кровати, глядя в потолок, его широкий, как у дельфина, лоб то весь покрывался испариной, то полностью высыхал от внутреннего жара. Перед тем как выключить свет, он встал и пошлепал босиком в ванную. Достал из своего армейского мешка зеркальце для бритья, из нержавейки, какое обычно выдают морским пехотинцам.
   Потом прошлепал на кухню, открыл стенной щиток с электропробками и прикрепил зеркальце к внутренней стороне его дверцы липкой лентой.
   Это было все, что он мог сделать для своей безопасности. Во сне он все время подергивался, как собака.
   После своего следующиего дежурства в больнице он принес домой аптечку первой помощи.

ГЛАВА 97

   Доктор Лектер не имел права вносить значительные изменения в меблировку и общее оформление дома, который он снимал. Выручали цветы и различные экраны и занавеси. Было интересно изучать, как смотрится тот или иной цвет на фоне массивной мебели и высоких, погруженных во тьму потолков. Это очень древняя потребность, и подобный контраст невольно притягивал к себе, как бабочка, освещенная солнцем на закованной в латы руке.
   Хозяин дома, видимо, был немного помешан на теме Леды и лебедя. Совокупление этих двоих представителей разных биологических видов было представлено не менее чем в четырех бронзовых скульптурах разного качества – лучшая из них была копией работы Донателло – да еще восемью полотнами. Одна из этих картин – кисти Энн Шинглтон – очень нравилась доктору Лектеру: в ней были совершенно гениально отображены все анатомические подробности, а сам процесс копуляции запечатлен с истинным жаром и вдохновением. Остальные он просто завесил. Гнусная коллекция бронзовых охотничьих сцен тоже была закрыта чехлами.
   Рано утром доктор тщательно накрыл стол на три персоны, все время изучая его с разных сторон, прижав палец к носу; он дважды менял свечи, потом заменил дамастовые салфетки сборчатой скатертью, чтобы визуально сократить огромный обеденный стол до более приемлемых размеров.
   Темный и жутковатый сервировочный столик стал меньше напоминать авианосец, когда на него был поставлен столовый сервиз и ярко начищенные медные подогреватели. К тому же доктор Лектер выдвинул несколько ящиков столика и поставил в них цветы – эффект получился такой, словно это нечто вроде висячих садов.
   Потом он решил, что цветов слишком много, так что следует добавить еще, чтобы все встало на свои места. Слишком много – это слишком много, а вот чрезмерно много – это будет как раз то, что нужно. Он устроил на столе как бы две икебаны: низкую клумбу из пеоний в серебряном блюде, белых, как «Сноу-Боллз», и огромный высокий букет из колокольчиков, голландских ирисов, орхидей и тюльпанов, который закрывал б?ольшую часть огромного пространства стола и создавал ощущение уюта и интима.
   Перед каждой тарелкой стоял набор хрустальных бокалов, сверкающих как льдинки, а серебряная посуда стояла на подогревателе – ее он поставит на стол в последний момент, теплой.
   Первая перемена будет готовиться у стола, поэтому он соответствующим образом расставил спиртовки, поставив рядом с ними медные кастрюлю, соусник и сковородку для тушения, необходимые приправы и анатомическую пилу.
   Он сможет купить еще цветов, когда отправится в поездку. Клэрис Старлинг не обеспокоило, что он собирается уехать. Он предложил ей пока немного поспать.

ГЛАВА 98

   Это произошло на пятый день после резни в Маскрэт-Фарм. Барни только что закончил бриться и протирал щеки одеколоном, когда услыхал чьи-то шаги на крыльце. Ему пора было идти на дежурство.
   Громкий стук в дверь. На пороге стояла Марго Верже. В руках она держала большую сумку и небольшой пакет.
   – Привет, Барни! – Она выглядела очень усталой.
   – Привет, Марго. Заходи.
   Он предложил ей присесть у стола в кухне.
   – Коки выпьешь?
   Потом он вспомнил, что мертвый Корделл воткнулся головой в нутро холодильника, и пожалел о своем предложении.
   – Нет, спасибо, – ответила она.
   Он сел к столу напротив нее. Она смотрела на его руки, как осматривают мышцы соперника перед соревнованиями бодибилдеров, потом взгляд ее переместился обратно на его лицо.
   – У тебя все в порядке, Марго?
   – Вроде да, – ответила она.
   – Насколько я понял из газет, тебе не о чем особо беспокоиться.
   – Я иногда вспоминаю, о чем мы с тобой говорили, Барни. И мне кажется, ты мог бы как-нибудь дать о себе знать.
   А он в это время думал, не спрятан ли у нее в сумке или в пакете молоток.
   – Единственно, как я мог бы дать о себе знать, это как-нибудь заехать, поглядеть, как вы там живете, если ты не против. Мне-то от тебя ничего не надо, Марго, на мой счет можешь быть спокойна.
   – Да, знаешь, просто начинаешь беспокоиться, что не все концы подобраны. Не хочется, чтоб торчали. А так мне, собственно, прятать нечего.
   Тут он понял, что она все-таки сумела заполучить сперму Мэйсона. И волноваться насчет Барни она начнет только тогда, когда настанет время объявить о беременности Джуди, если, конечно, они сумели правильно все сделать.
   – Я что хочу сказать, его смерть – это как дар Божий. Именно так, я не вру.
   Ускоряющийся темп ее речи подсказал Барни, что она вот-вот примет насчет него окончательное решение.
   – Может, и впрямь выпить кока-колы, – сказала она.
   – Прежде чем я ее принесу, я бы хотел тебе кое-что показать. Поверь, я могу тебя вполне успокоить на свой счет, и это не будет стоить тебе ни гроша. Подожди минутку.
   Из кухонной стойки он достал ящичек с инструментами, а из него – отвертку. Это он мог проделать, стоя к Марго боком.
   На стене кухни имелись две дверцы – вроде как от распределительных щитков и электрических пробок. На самом же деле предохранители были только в одном, при ремонте этого старого дома второй щиток был отключен.
   У щитков Барни был вынужден встать к Марго спиной. Он быстро открыл левую дверцу. Теперь он мог наблюдать за Марго в прикрепленном на внутренней стороне дверцы зеркальце. Она сунула руку в большую сумку. Сунула, но обратно не вынула.
   Отвинтив четыре болта, он вытащил из короба отсоединенную панель предохранителей. За панелью, в глубине стенной ниши, оставалось свободное пространство.
   Осторожно засунув туда руку, Барни извлек пластиковый пакет.
   Он услышал, как у Марго перехватило дыхание, когда он достал из пакета то, что в нем лежало. Это было широко известное жуткое приспособление – хоккейная маска, которую надевали на доктора Лектера в Балтиморской спецбольнице для невменяемых преступников, чтобы лишить его возможности кусаться. Это был последний и наиболее ценный предмет из коллекции вещей Лектера, которые Барни стащил из больницы.
   – Ух ты! – произнесла Марго.
   Барни положил маску лицом вниз на стол, на лист вощеной бумаги, прямо под ярким светом кухонной лампы. Он прекрасно знал, что доктору Лектеру никогда не разрешали мыть эту маску. Высохшая слюна образовала плотный налет возле отверстия для рта. Там, где к маске крепились ремешки застежки, висели три волоса, зацепившиеся за пряжку и вырванные с корнем.
   Одного взгляда на Марго было достаточно, чтобы убедиться, что покамест с ней все в порядке.
   Барни достал из кухонного шкафа аптечку первой помощи. В небольшом пластиковом пакете оказались тампоны, баночка дистиллированной воды, чистые пузырьки из-под таблеток.
   С огромной осторожностью он снял несколько чешуек засохшей слюны с помощью смоченного водой тампона. Тампон он положил в чистый пузырек. Вытащил волосы из пряжки и положил в другой пузырек.
   Потом прижал большой палец к клейким концам двух кусочков липкой ленты, оба раза оставив четкие отпечатки, и заклеил лентой крышки пузырьков. И передал Марго оба, сложив их в один пакетик.
   – Предположим, я попаду в какую-нибудь скверную историю и совсем потеряю голову и начну на тебя «катить», ну, скажем, попробую впарить полиции про тебя какую-нибудь гадость, чтобы с меня сняли часть обвинений. Вот это – доказательства того, что я был, по меньшей мере, соучастником убийства Мэйсона Верже и даже, может быть, все сделал сам. На самый крайний случай – я дал тебе образцы ДНК доктора Лектера.
   – Да тебя же все равно освободят от ответственности, еще до того как ты начнешь колоться.
   – Может быть, но только по статье «заговор с целью убийства», а вовсе не за прямое соучастие в убийстве, вокруг которого поднялась такая шумиха. Они могут мне пообещать иммунитет в смысле обвинения в заговоре, а потом надуют меня, когда поймут, что я уже все выложил. И тогда я совсем пропал. Так что я теперь в твоих руках.
   Барни и сам не был во всем этом до конца уверен, но полагал, что его слова звучат достаточно убедительно.
   Она ведь могла бы в любой момент подложить эти образчики ДНК Лектера на мертвое тело Барни, когда ей только заблагорассудится, и оба они прекрасно это понимали.
   Марго смотрела на него, как могло показаться, очень-очень долго, не отводя взгляда своих ярко-голубых глаз мясника.
   Потом она положила на стол свой пакет.
   – Здесь куча денег, – сообщила она. – Хватит, чтобы увидеть всех Вермееров на свете. По одному разу. – Она выглядела теперь какой-то очень легкомысленной и странно счастливой. – У меня в машине сидит кошка Франклина, так что мне пора бежать. Франклин скоро выписывается из больницы, и в Маскрэт-Фарм нагрянет целая толпа народу – сам Франклин, его приемная мамаша, сестрица Ширли, еще какой-то малый по имени Стрингбин и еще Бог знает кто. Мне эта драная кошка обошлась в целых полсотни. Оказалось, она все это время жила по соседству со старым домом Франклина, правда под другой кличкой.
   Она не стала класть пластиковый пакетик к себе в сумку, а так и понесла его в другой руке. Барни понял, что она просто не хочет ему демонстрировать то, что было в этой сумке приготовлено для него на случай иного исхода их разговора.
   У двери он сказал:
   – Думаю, я заслужил поцелуй.
   Она поднялась на цыпочки и быстро поцеловала его в губы.
   – Хватит и этого, – резко сказала она. Ступени заскрипели под ее тяжестью, когда она спускалась вниз.
   Барни запер дверь и несколько долгих минут стоял, прижавшись лбом к прохладному боку холодильника.

ГЛАВА 99

   Старлинг разбудили доносившиеся издали звуки камерной музыки и резкие и острые ароматы готовящейся пищи. Она чувствовала себя чудесно отдохнувшей, посвежевшей и очень голодной. Легкий стук в дверь – и в комнату вошел доктор Лектер в черных брюках, белой рубашке и галстуке-эскот с широкими концами. В руках он держал длинный чехол для одежды и чашку кофе-"капуччино".
   – Хорошо поспали?
   – Спасибо, просто отлично.
   – Шеф-повар сообщил, что обед будет подан через полтора часа. Коктейли – через час. Вас это устраивает? Еще я подумал, что вам может понравиться вот это – примерьте, подойдет ли. – Он повесил чехол в стенной шкаф и вышел, не произнеся более ни звука.
   Она не стала заглядывать в шкаф, пока не приняла ванну, а когда заглянула, ей ужасно понравилось то, что она там обнаружила. А обнаружила она там длинное вечернее платье кремового шелка с узким, но глубоким декольте, а также изумительный вышитый жакет.
   На подзеркальнике лежали серьги и кулон с изумрудами-кабошонами. Неграненые камни так и играли огнем.
   С волосами у нее никогда не было проблем. В этом платье она чувствовала себя чрезвычайно удобно. Несмотря на то что она совершенно не привыкла к одежде такого высокого уровня, она не стала рассматривать себя в зеркале, только глянула разок, все ли на месте.
   Хозяин дома при строительстве установил в гостиной камин совершенно гигантских размеров. Войдя в гостиную, Старлинг обнаружила, что в камине уже горит приличных размеров полено. Шурша шелком, она приблизилась к его разверстому зеву, из которого исходило тепло.
   Из угла доносятся звуки клавесина. У инструмента сидит доктор Лектер во фраке и белом галстуке.
   Он поднял глаза, посмотрел на нее, и у него перехватило дыхание. Руки тоже замерли над клавишами. Струны клавесина звучат недолго, и во внезапной тишине, воцарившейся в гостиной, обоим было слышно, как Ганнибал Лектер перевел дыхание.
   У камина их уже ожидали два бокала с коктейлями. Ими доктор Лектер и занялся. Мартини с ломтиком апельсина. Один бокал доктор передал Клэрис Старлинг.
   – Даже если я буду вас видеть всю жизнь, каждый день, я навсегда запомню сегодняшний вечер. – Его темные глаза обволакивали ее всю целиком.
   – Сколько раз вы меня видели? Когда я не знала об этом?
   – Только три.
   – Да, но ведь…
   – Это как бы вне времени. То, что я мог увидеть, ухаживая за вами, никоим образом не является вторжением в вашу личную жизнь. Все это отложено на особую полку вместе с вашей медицинской картой. Должен сознаться, мне приятно смотреть на вас, когда вы спите. Вы совершенно прелестны, Клэрис.
   – Внешний вид – это всего лишь случайность, доктор Лектер.
   – Даже если привлекательность создана тяжкими трудами, вы все равно прелестны.
   – Спасибо вам.
   – Никогда не говорите «спасибо вам»! – Чуть заметного поворота головы было ему вполне достаточно, чтобы выплеснуть свое неудовольствие, как бросают в камин опустевший бокал.
   – Я говорю то, что думаю, – сказала Старлинг. – Может быть, вам больше понравилось бы, если б я сказала: «Я очень рада, что вы обо мне так думаете». Это было бы несколько более вычурно, но точно так же истинно.
   Она подняла свой бокал на уровень глаз, глядевших тем самым взглядом в дальнюю даль, как глядят в прериях, словно закрываясь, отгораживаясь им ото всех.
   В этот момент доктору Лектеру пришло в голову, что, несмотря на все его познания, несмотря на вторжение в ее личность, он никогда не сможет точно предвидеть ее поступки и хоть как-то обладать ею. Он мог выкормить гусеницу, он мог нашептывать что-то хризалиде-гусенице, но то, что вылупилось из кокона в результате, начинало следовать собственной природе и было совершенно вне его контроля. И еще он подумал, а не пристегнута ли у нее к ноге под платьем кобура с пистолетом 45 калибра…
   Тут Клэрис улыбнулась ему, кабошоны заиграли огнями, отражая пламя камина, и монстр тут же полностью погрузился в самовосхваления по поводу собственного исключительного вкуса и предусмотрительности.
   – Клэрис, обед призван удовлетворить весьма взыскательный вкус и обоняние – это очень древние ощущения, их центры расположены в самой глубине мозга. Центры вкуса и запаха находятся в той части головного мозга, которая реагирует раньше, чем другая, где находится центр, управляющий жалостью. А жалости нет места за моим столом.
   Однако в то же самое время в коре головного мозга играют и другие образы – обеденные церемонии, зрелища блюд, обмен мнениями, имеющие место за столом; все они играют, как чудеса, что изображены на плафоне любой церкви. И эта игра может быть гораздо более занимательной, чем любое театральное представление. – Он приблизил лицо к ее глазам, вгляделся, стараясь прочесть ее мысли. – Я хотел бы, чтобы вы поняли, насколько вы обогащаете мою трапезу своим присутствием, Клэрис, и какой награды вы заслуживаете за это. Вы в последнее время изучали свое отражение в зеркале? Думаю, что нет. Сомневаюсь, что вы вообще когда-либо это делаете. Пройдемте в холл и встаньте там перед трюмо.
   Доктор Лектер взял канделябр с каминной полки.
   Высокое зеркало было одной из лучших антикварных вещей в доме, восемнадцатый век, правда, чуть мутноватое и потрескавшееся. Оно было вывезено из замка Во-ле-Виконт, и один бог ведает, что ему пришлось увидеть на своем веку.
   – Смотрите, Клэрис. Это прелестное отражение и есть то, чем вы являетесь. Нынче вечером вам некоторое время придется наблюдать себя со стороны. Вы увидите, что такое справедливость, вы сами скажете, что такое истина. У вас всегда хватало мужества и смелости говорить то, что вы думаете, однако вам всегда мешали всяческие ограничения. Еще раз повторяю вам, жалости нет места за моим столом.
   Если вы услышите какие-то высказывания, которые покажутся вам неприятными, помните, что сам контекст нашей беседы превращает их в нечто среднее между фарсом и невероятно забавной шуткой. Если вы услышите нечто, кажущееся вам до боли истинным, не верьте – это лишь кажущееся обстоятельство, это пройдет. – Он отпил из бокала. – Если почувствуете, что где-то внутри нарастает боль, помните, что боль очень быстро перерастет в облегчение. Вы меня понимаете?