–  Да!- воскликнул Моррисон. – Я начинаю понимать.
   – Но я не сказал вам о том, что может пойти не так.
   – Скажите, – попросил я огорченно.
   – Обслуживающая компания может обнаружить изменение конфигурации и известить об этом отель. Кроме того, скорость передачи международных факсов составляет девять тысяч шестьсот бодов в секунду, и, хотя связь с Германией довольно хорошая, пересылка звонков в город по дополнительным линиям и прочее – все это ухудшает объем соединения. Вы ухудшаете качество связи, так что появляется новый риск: если девять тысяч шестьсот работает плохо, факсимильный аппарат автоматически перейдет на четыре тысячи восемьсот бодов, так что передача замедлится. Они могут не придать этому значения. Они могут решить, что просто факс медленно печатается из-за международной передачи или некачественных линий в Нью-Йорке или еще почему-то. Но есть и еще одна проблема. Вся эта пересылка сообщений в город и через мою систему и прочее может добавить примерно пятнадцать секунд на прохождение звонков. Может быть,этого не заметят, потому что звонки международные и люди ожидают, что они проходят медленно... Но это заметный факт, это слабое звено...
   – Пятнадцать секунд? – спросил Моррисон.
   – Примерно. Я хочу сказать, что все эти вещи создают ситуацию, в которой, если они что-нибудь заподозрят, можно будет найти всяческие улики.
   – Мы не станем думать о таких вещах, – заявил Моррисон.
   Теперь я понял, зачем меня вызвали на это совещание. Мне предстояло стать посредником между Моррисоном с его грязными уловками и Ди Франческо. Он повернулся ко мне.
   – Я хочу, чтобы ты устроил Майка где-нибудь, чтобы он начал работать, – сказал он.
   – Я работаю только в своем помещении, – поспешно заявил Майк.
   – А как мы будем держать связь?
   – Вот. – Шевески выскочил вперед и выдал нам пару визиток. – Связывайтесь со мной.
   – Ладно, – продолжил Моррисон, – пусть Майк работает.
   – Это слишком рискованно, – сказал я. – Это может рикошетом ударить по всем нам. Это чертовски глупо. Нам этого не нужно.
   Моррисон задумался. Фотографии его дебильных сыновей смотрели на него из рамочек – два чистых улыбающихся лица. Если бы у него было два нормальных сына, был бы он сейчас именно таким? Я понял, что он уверен: нужный листок бумаги может сказать нам, какую именно информацию группа переговорщиков «Ф.-С.» передает своим боссам. А если Саманта что-нибудь вытянет из Вальдхаузена, то у нас появится возможность проверить правдивость того, что он будет ей говорить.
   – Сколько вам нужно, чтобы все наладить? – спросил Моррисон.
   – Несколько дней, – ответил Ди Франческо.
   Моррисон многозначительно посмотрел на Шевески и кивнул:
   – Мы с вами уже обсудили оплату, так что на этом пока все. Мы будем держать связь, и вы будете ежедневно докладывать Джеку, что у вас для нас есть.
   У лифтов Ди Франческо спросил меня, где мужской туалет.
   – Я вас провожу, – предложил я, оставив Шевески у столика дежурной. В туалете я спросил: – Послушайте, вы можете дать мне ваш собственный номер телефона?
   Он записал его на визитке, которую мне дал Шевески.
   – А какая у вас квалификация?
   Он задумался, вяло разглаживая свою бороду.
   – В прошлом месяце меня отпустили до апелляционных слушаний после осуждения в федеральном суде за взлом компьютерной сети. Преступление средней тяжести.
   – А кто этот Шевески?
   Он рывком ослабил галстук.
   – А, просто тип, который находит мне работу.
   Он рассмеялся, глядя в зеркало. Он довольно давно не чистил зубы. Когда мы вернулись, Шевески нервно ковырял панель из красного дерева вокруг дверей лифта. Я улыбнулся ему:
   – Мы свяжемся с вами.
   Я вернулся в кабинет Моррисона.
   – Знаю, что ты собираешься сказать, Джек! – воскликнул он. – Но можешь не трудиться. Если сделка пройдет раньше, чем они заметят слежку, тогда это в худшем случае будет внутренним разбирательством. А если нет – это будет мелкий иск, который мы урегулируем, не доводя дела до судебных слушаний.
   Я вынужден был ему возразить:
   – Хотите знать мое мнение? Хотя, конечно, не хотите. Это полная хрень. Лучшие юристы и банкиры Нью-Йорка с ног сбиваются, стараясь отработать деньги, которые мы им платим, у нас целый этаж исследовательских отделов. Нам не нужна эта дерьмовая мишура.
   – Может понадобиться. Это может нам помочь.
   – И ради этого стоит рисковать? Если каким-то образом об этом узнают и обнародуют? Корпорация будет публично опозорена. Федеральное расследование, шумиха в прессе здесь и за границей. Писаки оппозиции будут читать морали до бесконечности. Другие компании, с которыми мы вели дела, начнут проверять, не нарушалась ли тайна их связи. Держатели акций пойдут в наступление. Комиссия по ценным бумагам моментально начнет расследование. Цены на акции рухнут. Все, кто будет уличен в краже факсов «Ф.-С.», больше работать не смогут.
   Я не стал добавлять, что обычно всю вину сваливают на исполнителей вроде меня. Моррисон защищен. У него железный контракт. Его могут уволить, он может изнасиловать десятилетнего мальчика в прямом эфире – и все равно Корпорация должна будет платить ему по два миллиона долларов в год, пока ему не исполнится девяносто. А я – просто тип в деловом костюме.
   – Это неправильно, – сказал я.
   Указательным пальцем здоровой руки Моррисон чертил на крышке стола невидимые клеточки.
   – Ты знаешь, что биржевые маклеры говорят, когда пытаются заставить старушек обменять их надежные сберегательные облигации на акции новых компаний? – спросил он.
   – Нет.
   – Не рисковать очень рискованно.
   Я покачал головой:
   – Я этого делать не стану. Я уже подготавливаю Президента. Вы хоть посмотрели на этого Ди Франческо? Этот тип – просто молокосос.Он обязательно что-нибудь запорет...
   Из ящика стола Моррисон достал перочинный ножик с ручками, инкрустированными бирюзой, и начал лезвием ковырять ногти на оставшихся пальцах искалеченной руки. На другом краю земли были разбросаны кости вьетконговских мальчишек, которых он убил четверть века назад.
   – Мне сказали, что он – лучший.
   – Я этого делать не буду.
   – Я хочу, чтобы ты это сделал. Я буду очень разочарован, если ты откажешься.
   Он продолжал спокойно ковырять ногти ножом, словно меня тут не было. Возможно, он знал что-то такое, чего не знал я. Возможно, тут были другие игроки – внушающие страх японские банкиры, о которых предупреждал Президент.
   Тут Моррисон поднял на меня глаза:
   – Ну?
   – Я уверен, что это в конце концов будет оценено как глупая и дорогостоящая ошибка.
   Он не скрывал своего раздражения.
   – Эй, Джек, – хмыкнул он. – Разве ты не понимаешь, что мне насрать на твои предсказания?
 
   Когда мы внезапно замечаем, что оказались на крутом и опасном склоне? Я добрался до своего кабинета и закрылся там, гадая, что Моррисон со мной делает. Он меня оттеснял, отталкивал, готовился подставить. Именно таких стрессов мне велел избегать мой терапевт. И вдобавок к этому бездомная женщина со своим ребенком в это мгновение находилось в моем доме и вытворяла там бог весть что. Я извлек очередной пластиковый пакетик и баллончик с освежителем воздуха. Никто не знал, что я это делаю, – даже Саманта. Я хотел, чтобы это произошло. А потом я ощутил жжение в горле – дракона, – и меня стошнило в пакет горькой желчью. А потом еще раз. Это всегда больно, я так и не смог привыкнуть к этому. Я обрызгал маслянистую желчь освежителем, завязал пакетик и бросил его в мусорную корзину. Надо мной гудел и вибрировал кондиционер, издавая звуки котлов и многих миль труб, словно Корпорация была огромным океанским лайнером, на верхней палубе которого под звездами идет веселье, но рано или поздно кого-то из празднующих выкинут за борт.

Глава седьмая

   Она могла забрать мои двадцать долларов и исчезнуть. В тот вечер я вернулся домой на подземке и остановился под японским кленом, нервно гадая, окажутся ли Долорес и ее дочь внутри – и хочется ли мне, чтобы они там оказались. Старая миссис Кронистер, ныне покойная, показала мне место, где держала запасные ключи – в щели между двумя камнями кладки. Я извлек оттуда ключ и вошел в парадную дверь.
   Долорес и Мария сидели на диване в гостиной, лицом к высоким окнам, выходящим на улицу. Их вещи лежали рядом с лестницей. В комнате все было как всегда – ничего не тронуто, не сдвинуто, но, как только я их увидел, все стало другим. Они были в моем доме.Я не знал, как их приветствовать. Пожимать руки казалось глупым. Каким-то образом наши отношения стали выше подобных формальностей.
   – Вы добрались нормально?
   Мои слова гулко разнеслись по комнате. Я не привык слышать дома свой голос.
   – Да. Я заперла дверь, как только мы вошли, и мы просто сидели здесь. Я дала ей немного молока из холодильника...
   – Это нормально... – Мария прижалась к матери и наблюдала за мной. – Конечно. – Я снял пиджак и ослабил галстук, оттягивая время, чтобы собраться с мыслями. – Ну...
   Невысказанный вопрос повис в воздухе между нами. Долорес подняла на меня свои темные глаза, они, казалось, смотрели прямо в меня – и в то же время куда-то дальше. Заглянув в них, я ничего не узнал, только снова почувствовал такую же слабость, как и в тот момент, когда впервые увидел Долорес в подземке: она была невообразимо прекрасна. Как она может не замечать моих чувств? А потом я увидел тот самый отвратительный синяк у ее глаза, уже бледнеющий, и понял, что сейчас Долорес думает только о выживании. Из-за света, падавшего из окон, я увидел тени, которые тревога и усталость бросили на ее лицо. Ее губы были полуоткрыты, словно она собиралась что-то сказать.
   – Ну, – снова начал я, – насколько я понимаю, вам сегодня негде ночевать.
   – Да, мистер Уитмен.
   – Джек, – поправил я ее.
   – Ладно.
   Наши слова эхом отражались от высокого потолка с пышной лепниной.
   – Вы можете пожить здесь... остаться на пару дней, – промямлил я, стараясь говорить непринужденно, – или подольше...
   У нее вырвался короткий, напряженный вздох облегчения.
   – Я очень за это благодарна... Не знаю, как это я так запуталась. Я сама могу выдержать что угодно, но она еще совсем малышка, понимаете?
   Я молча кивнул. Медный термометр тихо задребезжал – под землей прошел поезд. Мария взяла мать за руку и стала перебирать ее пальцы, вполголоса их пересчитывая. При виде этой трогательной картины я понял: что бы ни случилось позже, я все-таки даю этому ребенку пристанище на ночь.
   Долорес обвела глазами комнату, остановив взгляд на раздвижных стеклянных дверях, ведущих в столовую.
   – Я никогда не видела таких домов.
   – Ну, их принято было отделывать красным деревом.
   – Я всегда жила в квартирах, – продолжила Долорес. – Я всю жизнь жила в тесных квартирках.
   Я смотрел на ее глаза, нос и губы. И молчал.
   – А эта мебель? – спросила она.
   – Большую часть купила моя жена.
   Мария спрыгнула с колен матери:
   – Мне тут нравится!
   – Мы заглянули в другие комнаты, знаете, чтобы посмотреть, – призналась Долорес, слегка улыбнувшись. – Только на этом этаже. Он такой большой! В этом доме легкоможно поместить три или четыре квартиры!
   Я вдруг понял, что время позднее, а они, наверное, не ели. Я заказал нам еду в китайском ресторане, а потом повел Долорес и Марию вниз, ощущая спиной ее взгляд. Квартира еще требовала ремонта, но краска была достаточно свежая, спальня выходила на мощенный кирпичом дворик и клумбы, где уже появились заросли ипомеи.
   – Я сдавал ее внаем, – сказал я Долорес. – Но когда мой последний жилец потерял работу и уехал из города, я так и не собрался снова ее сдать. Здесь есть кровать, стол и прочее. Мне эти комнаты не нужны. Они пустовали, тут никто не жил.
   Долорес посмотрела на меня так, словно я пытался оправдываться. Небо уже потемнело, но мы вышли на двор и стояли рядом друг с другом под темными кленами. Мария пошла в сад, прикасаясь к цветам, казавшимся в сумерках полупрозрачными.
   – Мне нужно задать вам несколько вопросов, – негромко сказал я Долорес. – Я задал бы их сегодня днем, но у меня совсем не было времени. Я хочу узнать про вашего мужа, что там за история.
   Она кивнула:
   – Гектор очень зол из-за того, что я от него ушла, понимаете? Мы были семьей, но я ушла от него с Марией – все стало слишком дико.
   – Что случилось? – инстинктивно спросил я.
   – Ничего не случилось, – ответила Долорес. – Я просто... Все стало дико, мы все время ссорились, и все такое. – Она отвела от меня взгляд. – У нас не было денег, жить всегда было трудно, понимаете?
   – Он может прийти сюда, искать вас здесь?
   – Нет, потому что он не знает, что мы здесь, – сказала она. – Он никому не причинит вреда, на самом деле.
   И это было сказано о мужчине, расправившемся с двумя собаками. Я должен был узнать все про этого Гектора, понять, с кем мне, возможно, придется иметь дело. Так что я настаивал на объяснении.
   – Чем он зарабатывает на жизнь? – спросил я.
   – Сколько у вас вопросов? – раздраженно спросила Долорес.
   Я напомнил себе, что она измучена и напугана, хотя и рада тому, что ей есть где ночевать.
   – Послушайте, Долорес, – мягко проговорил я, – ваш муж – его, кажется, зовут Гектором? – он к чертям разнес здание моего друга Ахмеда. Он расколотил окна, пробил дыру в стене и убил двух собак, пока вас искал. Я имею право это знать. Просто скажите мне: Гектор ревнует или...
   – Он никому не причинит вреда.
   – Просто расскажите мне что-нибудь об этом парне, ладно? Чтобы я знал, во что влип.
   Долорес смотрела, как Мария прикасается к цветам.
   – Гектор всегда брался за разную работу, – безжизненно произнесла она, словно стараясь передать одну только информацию, не позволяя себе никаких воспоминаний. – Понимаете, чтобы заработать деньги. Он раньше убирался в квартирах богатых людей, пылесосил, полировал. А года четыре назад он держал магазин, где продавался линолеум и другие материалы. А сейчас он тянет кабель. А по выходным продает машины. Он много работает.
   – Тянет кабель? – переспросил я.
   – Кабельное телевидение. Сейчас кабель прокладывают по Бруклину и Куинзу. Он протягивает провод от главного кабеля в дом. А еще они устанавливают на крыше «тарелки».
   – Значит, он работает в кабельной компании «Большое Яблоко»? – догадался я.
   Долорес кивнула:
   – Когда вы дали мне свою карточку, я уже знала о вашей компании. Помните, у вас в кабинете? Я сказала, что знаю человека, работающего в кабельной компании. Это Гектор.
   – Вы сказали, что он еще продает машины?
   – По выходным. На Пятой авеню, рядом с тем местом, где мы жили, есть площадка.
   – Где это?
   – Сансет-парк.
   Я смутно знал этот район. Рабочие кварталы Бруклина с многоквартирными домами и скромными особняками, где жили в основном латиноамериканцы и китайцы. С севера он граничил с обширным кладбищем Гринвуд, где похоронено около полумиллиона душ. Я один раз заблудился на Сансет-парк, когда съехал с шоссе Бруклин – Куинз не в том месте.
   – Новые машины?
   – Подержанные, – ответила Долорес. – Он мало там работает – только в те смены, которые не хотят брать другие продавцы, типа вечер пятницы или утро воскресенья.
   – Он много на этом зарабатывает?
   Она пожала плечами, наблюдая за Марией.
   – Раз в пару месяцев он продает какую-нибудь машину и получает приличные комиссионные.
   – А как это место называется? – спросил я как бы между прочим.
   – Называется?
   – Да.
   – Зачем вам?
   – Не знаю. Просто так.
   – Постойте-ка. Я больше о нем говорить не стану.
   – Ладно.
   Это не имело значения. Сколько мест торговли подержанными автомобилями может оказаться поблизости от Сансет-парка? Самое большее три или четыре. Я знаю достаточно, чтобы в случае необходимости разыскать мужа Долорес, не прибегая к помощи Корпорации.
   – Ладно, а теперь мненужно кое о чем поговорить. – Темные глаза Долорес следили за мной, пытаясь уловить признаки недовольства. – Мне противно принимать благотворительность, но у меня нет денег даже на еду.
   – Ешьте все, что у меня есть, – сказал я ей. – Конечно. Все, что найдется в доме.
   – Спасибо. А еще мне нужны кое-какие вещи для Марии. Знаете, совсем дешевые, вроде пластмассовой расчески, может, на пару долларов...
   – Можете купить ей завтра. Я позабочусь, чтобы у вас были деньги. Все, что ей нужно. Одежду и прочее.
   – Наверное... наверное, я не знаю, что у нас за договоренность, – сказала Долорес, пристально глядя на меня.
   – Я буду рад в разумных пределах заплатить за все, что нужно для Марии, – объяснил я ей. – И для вас тоже.
   – Но никто не просилвас платить, – нахмурилась Долорес.
   – Верно.
   – Я хочу сказать – вы не это имели в виду, когда дали мне в поезде свою карточку, так?
   Я пожал плечами:
   – Я не ожидал такого. На самом деле я вообще ничего не ждал. Хотел ли я, чтобы это случилось? Наверное, нет. Возражаю ли я против этого? Нет. Это странно? Да.
   – Это называется «мох»? – раздался голос Марии.
   Она пригнулась над кирпичами. Долорес перевела взгляд на дочь:
   – Да, доченька. – Она снова повернулась ко мне. – Я не какая-нибудь бездомная, ясно? Я всегда жила в квартире, и у нас в холодильнике была еда и все такое. Мы оплачивали счета, ясно? Вы поняли, о чем я? Мой отец работал до самой своей смерти, вот какое у меня прошлое. Я не какая-нибудь ленивая дура...
   – Долорес, вам не нужно этого говорить.
   – Нет, мне нужно это сказать. Я хочу, чтобы вы знали: я не с улицы пришла. Просто... с мужем у меня все испортилось. И у меня нет денег.
   – Хорошо, я понял. – Я услышал звонок в дверь. – Нам принесли еду.
   – Что же мне делать дальше? – продолжала Долорес по дороге в дом. – Пошли, Мария, мы поедим. Просто попрошайничать? Мне это не нравится.
   Я заглянул в ее прекрасные встревоженные глаза. Та небольшая сумма, в которую могут обойтись Долорес и Мария, была для меня бесконечно более значимой, чем горы наличности, задолженностей и прибылей, которыми мы небрежно оперировали в Корпорации. Но мне было ясно, что нам с Долорес следует прийти к какому-то официальному соглашению. Она хотела знать, чего ей ждать. У нее была своя гордость.
   – В сущности, Долорес, вам с Марией некуда идти, так? И я, возможно вопреки здравому смыслу, взял вас к себе в дом. Если вы хотите уйти, то свободны сделать это в любой момент. – Я подошел к парадной двери и расплатился с разносчиком. Он приехал на велосипеде. – Но пока вы с ней находитесь здесь, я буду о вас заботиться, а это значит, что я в меру своих возможностей буду платить за еду, необходимую одежду – все в рамках разумного. Насколько долго, я не знаю. В течение нескольких дней, недели, больше – посмотрим. Я не жду, что вы останетесь, и не жду, что вы уйдете. Я ничего не жду. У меня нет каких-то планов. Пусть будет так, как получится. Я делаю это, потому что мне этого хочется. И я ничего не жду. Вы не должны думать, будто... Я хочу сказать, что вы ничего мне не должны. Ясно?
   Она молча смотрела на меня.
   – Если вы хотите, чтобы я что-то купил в супермаркете...
   – Постойте, – прервала меня Долорес, качая головой. – Погодите минутку.
   – Что?
   – Мне просто нужна уверенность.Если у вас нет ожиданий, это еще не значит, что их нет у меня. Теперь я задам несколько вопросов, ладно?
   Я кивнул.
   Она бросила взгляд в сторону лестницы:
   – Прежде всего – кто еще живет в этом доме?
   – Никто. – Я поставил на стол картонки, от которых поднимался пар. В кухонном шкафу оставалось несколько разрозненных тарелок и приборов, и я их достал.
   – Во всем этом доме?
   – Только я.
   – Вы пьете? – спросила она, скрещивая руки. – Я имею в виду – вы напиваетесь?
   – Редко. Я с помощью этого расслабляюсь, знаете ли.
   – У вас в доме есть наркотики? Я не допущу, чтобы Мария была рядом с людьми, которые употребляют крэк.
   – Я никогда не стал бы употреблять крэк, Долорес, даже если бы мне предстояло прожить миллион лет, – сказал я ей, вспомнив Ройнелла Уилкса, который его действительно употреблял. – Я пробовал наркотики много лет назад, но с тех пор – нет. А как насчет вас? Вы наркотики употребляете?
   – Клянусь могилой отца, нет!
   – Хорошо.
   – Вы не станете трогать Марию?
   Я уставился на Долорес, потрясенный тем, что она задала мне такой вопрос. Но ведь некоторые мужчины могли бы воспользоваться случаем.
   – Я не сделаю ничего...
   – Потому что я не хочу однажды прийти домой и увидеть, что вы что-то делаете, ясно? Вы понимаете, о чем я. И потом слышать, что это просто по-дружески, ясно?
   – Да, – раздраженно начал я, – но...
   – Потому что если вы до нее дотронетесь, я вас убью.
   Долорес посмотрела на меня, взмахнув рукой и плотно сжав губы.
   – Мы должны уважать друг друга, Долорес.
   – Я не люблю креветки! – заявила Мария, указывая на одну из коробок с китайской едой. – Я хочу курочку.
   Долорес положила еду Марии на тарелку.
   – Мария, съешь это. Это вкусно. – Она снова посмотрела на меня. – У меня осталась только она. Думаю, мы договоримся так: вы доверяете мне ваш дом, а я доверяю вам мою дочь.
   – Ладно.
   – И еще, – сказала Долорес. – Я не уборщица. Я буду убирать за собой и за Марией, и все такое, но я не собираюсь застилать вам кровать или мыть ваш туалет.
   – Конечно нет, – ответил я ей.
   – Я хочу сказать, что как только я немного отдохну, то пойду искать себе работу. А потом я отсюда перееду. Я очень скоро отсюда уеду.
   – Можете не спешить, что касается...
   – И еще, – прервала меня Долорес, у которой, похоже, в голове был целый список. – Вы лучше не рассчитывайте на секс. – Она издала презрительный смешок, почти фыркнула. – Потому что это в договор не входит. То есть мы пошутили там, в гостинице, но это была только шутка, так что я хочу внести ясность. Может, вы думаете, что я буду таким образом расплачиваться, понимаете? Так вот – ни за что.
   – Слушайте, – сказал я, – если бы я сказал, что вы непривлекательная женщина, это была бы неправда. Но помните, Долорес, я не планировал приглашать вас жить с...
   – Ну, я не вижу здесь новой жены или подруги или даже какого-то намекана них, так что если вы решили, что я стану с вами трахаться за стол и ночлег, то не рассчитывайте. Тогда можете рассчитывать на кое-что другое, и это будет очень неприятно.
   – Я понимаю...
   – Потому что от этогоу меня одни только неприятности. – Долорес презрительно взмахнула изящной смуглой рукой. – Этогос меня хватит.
   Мы доели ужин в неловком молчании, а потом я ушел от них, чтобы пройтись по улице и обдумать сложившуюся ситуацию. Выйдя на крыльцо, я посмотрел в окна первого этажа и увидел, что Долорес уже начала приводить квартиру в порядок. «Она устала, испугана и напряжена, – сказал я себе, – но, с другой стороны, возможно, все это – огромная ошибка». Я подобрал их на улице и взамен получил одни только неприятности. Конечно, я мог просто передумать и выкинуть их обеих из своего дома. Но я не стал бы этого делать – в тот момент. Малышка, похоже, была рада пожить здесь. Наверное, будет даже интересно оставить их у себя дома. Я никогда еще ничем не жертвовал ради своих ближних, в отличие от моего отца, который тратил кучу времени на то, чтобы тихо выслушивать жалобы своих прихожан – смерти, разводы, разорения. Его сын был не из тех, кто кормит голодных или одевает нагих. И конечно, я действовал из эгоистических побуждений – мне хотелось наполнить дом чьей-то жизнью, помимо моей собственной. Мы с Лиз планировали превратить две пустые спальни на верхнем этаже в детские, теперь они пустовали. Гулкое эхо и темная пустота этих комнат была насмешкой над моим прежним намерением быть мужем и отцом. Там не было детской кроватки, коробки для игрушек, шкафчика с детской одеждой, кукол или книжек. Когда Лиз погибла, мы как раз собирались купить кроватку и пеленальный столик. На самом деле у меня до сих пор сохранились одежда, обувь и книги Лиз, ее бумаги и щетки для волос – все. Что следует делать с вещами умерших? Их следует перебрать, сложить в коробку и пожертвовать церкви. Я это знал, но я этого не сделал.
   Проходя по темной улице, я видел служащих из Манхэттена, выныривающих из подземки и направляющихся домой. Среди них попадались пары, некоторые даже держались за руки. Я подумал, что если город мог отнять у меня женщину и ребенка, то не может ли он совершенно необъяснимо вернуть их обратно,другую женщину и другого ребенка?
 
   Когда я вернулся домой, то услышал, как внизу по медным трубам наливается в старую ванну вода. Я прошел через кухню, в которой Долорес убрала тарелки, оставшиеся после ужина. Дверь в ванную комнату была закрыта, и я прокрался к ней.
   – Моя рыбка! – донесся до меня голос Долорес. – Она плавает!
   Мария захихикала. Я услышал плеск воды.
   – Осторожнее. Не надо лить воду на пол.
   – Мне нравится, когда я мокренькая! – воскликнула Мария.
   – Ты хочешь стать рыбкой, – откликнулась Долорес. – Ну, хватит, mi vida, дай я поставлю ноги под горячую воду.
   Я пригнулся у двери и посмотрел в медную замочную скважину. Долорес с Марией вместе в глубокой ванной спиной ко мне. Мне мало что было видно – только немного воды на полу, белый край эмалевой ванны и изгиб обнаженной смуглой спины Долорес.