Страница:
А потом, затащив меня в пыльный полумрак здания, он добавил:
– Это ты виноват, что мужчина остался без работы, Джек, а не я! У него не было ни одного плохого дежурства. Я увольняю его, потому что должен, это урок для остальных, но устроил это ты. – Мы нырнули в узкий коридор. Громадные чугунные трубы отопления шли по одной стороне, их асбестовая изоляция была порвана и растрепана, и опасные для здоровья волокна горками лежали на полу. – Ты знаешь, насколько большое у меня здание?
Ахмед возмущенно смотрел на меня.
– Какое это, к черту, имеет сейчас значение, Ахмед? – гневно ответил я. – Мы ищем...
– Нет, конечно, ты не знаешь, Джек. Ты ведь только перекладываешь у себя в кабинете гребаные бумажки! Такие, как ты, понятия не имеют о реальности. Это не один из твоих журналов с продажной женщиной на обложке. Это – девяносто пять тысяч квадратных футов, и мы осмотрим каждый, если понадобится. Ты не понимаешь, сколько мне пришлось работать. – Он уставился на меня, и на секунду его гнев испарился, и его лицо показалось мне усталым почти до изможденности. – У меня три японских банкира, и они ставят жесткие условия, соглашаются только на аннулируемый заклад. Они хотят перевести свои деньги обратно в Токио, купить землю, пока она там дешевая. Может, ищут более выгодные вложения. Мне каждую неделю приходится лизать им задницы. Вежливо так лизать. Мне нельзя терять время, нельзя терять деньги.
В конце коридора Ахмед открыл огромный распределительный щит и включил свет во всем доме. Мы обошли первый этаж, поспешно заглядывая под брезент, в недостроенные чуланы и вентиляционные ходы. По рассказу сторожа, нарушитель вошел в здание через заднюю дверь. Он наткнулся на меньшую из двух собак на площадке второго этажа, на внутренней пожарной лестнице. Ахмед решил, что ротвейлер просунул голову между стальными прутьями решетки, облаивая нарушителя. Поднимаясь по лестнице, нарушитель нанес собаке один или несколько ударов, работая руками, словно теннисист, производящий подачу. Рядом валялся кусок трубы, один конец которой был липким от крови. Собака упала, свесив лапы и нос с края лестницы. Капающая кровь собралась внизу небольшой липкой лужицей. Потускневшие глаза псины смотрели на меня, словно глаза химеры, как будто она просила прощения за то, что не помешала мужчине напасть на Долорес. Что это за человек, с ужасом думал я, который способен убить обученного ротвейлера?
– Это была отличная сторожевая собака и стоила не меньше тысячи долларов, – сказал Ахмед. – Так ты знаешь, кто этот человек? Человек, который хочет эту женщину? Он должен очень сильно ее хотеть, – уязвил он меня. – Все мои люди говорят, что она очень красивая. О да, она должна быть очень красивой. Отличная любовница. Мягкая, как масло, горячая, как... – Он повернулся ко мне и с горьким сарказмом спросил: – Ты хотя бы ее трахнул, а, Джек?
Он не стал дожидаться ответа. Следом за переводчиком мы взбегали на каждый этаж, поспешно проверяли все комнаты и ниши, метались мимо прожилок штукатурки на стенах и электрических проводов, вившихся по потолку. Мы не находили ничего – только распахнутые двери. Ахмед хватал меня за плечо, словно обезумевший учитель, требуя, чтобы я засвидетельствовал ущерб, нанесенный его драгоценному ремонту, но я вырывался и бежал дальше, зовя Долорес. Ответа не было. А потом, на верхнем этаже, ступени закончились, и я остановился перед рядом полукруглых десятифутовых окон с видом на север, на Вашингтон-сквер, на башни Центра международной торговли, всегда внушительные и великолепные. Все окна были разбиты.
– Ох, нет! – сказал у меня за спиной Ахмед. – Каждое по тысяче долларов!
А потом мы вбежали в пентхаус, где ночевали Мария и Долорес. Дверь была открыта, а стена рядом с ней была разрушена. В ней была дыра размером с тыкву, достаточно большая, чтобы сквозь нее мог протиснуться мужчина. Ковер был усеян белыми кусками отбитой штукатурки.
– Он не смог открыть гребаного замка «Медеко» и пробил стену, чтобы зайти! – сделал вывод Ахмед. – Пятьсот долларов ущерба от одной только дыры.
Мы открыли дверь. Я до тошноты боялся, что мы найдем труп. Женская щетка для волос валялась в центре комнаты рядом с парой розовых трусиков-бикини с обычными пятнами, вывернутых наизнанку. Где они? Я скользнул взглядом по матрасу, стоявшему в углу, телефону, немногочисленным мелочам. Десяток цветных карандашей – словно яркие палочки были рассыпаны по ковровому покрытию. Некоторые из них были сломаны, раздавлены ногами. А потом я увидел нечто, заставившее меня замереть: такая же наполовину заполненная банка воды, какую я видел в жалком гостиничном номере Долорес, бережно поставленная на перевернутую коробку. Я ничего не понимал.
– Квартира пуста, – сказал Ахмед, толкая меня перед собой.
И тут мы услышали оклик Санджея:
– Мистер Ax-мед! Мистер Ах-мед!
– Он на лестнице, которая ведет на крышу, – сообщил мне Ахмед.
Мы поспешно поднялись по лестнице на покрытую толем крышу, вынырнув под яркое утреннее небо. Ахмед подобрал женскую туфлю без каблука: она была парой той, которую он нашел чуть раньше на улице.
– Я не понимаю, – сказал я. – Где они?
Мы быстро осмотрели большую крышу. Рабочие Ахмеда уже начали отдирать дюжину слоев ветхого толя, потрескивающего под ногами, заменяя его новым прочным толем, который они закрепляли на месте горячим битумом. Среди больших металлических банок и рыхлых рулонов материала, кистей, лопаток для битума, рабочих рукавиц, лопат и канистр стоял огромный котел на колесах, густо облепленный дорожками засохшего битума.
– Вот! – воскликнул Санджей, демонстрируя нам, что огромный котел выпускает облачка сернистого дыма. – Большой котел немного горячий. Совсем немного! – возбужденно сказал он. – Смотрите, нет топлива, мистер Ахмед. Не осталось топлива. – Он указал на волнистую поверхность битума в котле. У меня задрожали пальцы. – Смотрите! Это мадам. Или ее дочь.
На маслянистой черной поверхности мы увидели волосы, густо вымазанные битумом.
– Вытаскивай ее! – приказал Ахмед.
Санджей тут же в ужасе отпрянул назад, словно его самого обвинили в преступлении.
– Нет! – возразил я, не желая видеть то, что таилось внутри. – Это должна сделать полиция.
– Вытаскивай ее! Санджей! Вытаскивай ее из битума! – завопил Ахмед. – Мы должны убрать ее из здания!
Тщедушный человек мотал головой, не помня себя от ужаса. Ахмед указал на меня.
– Ты это сделаешь! – сказал он. – Ты должен это сделать.
Санджей решился дотронуться пальцем до черной поверхности и тут же отдернул его.
– Битум слишком холодный, мистер Ахмед! – воскликнул Санджей. – Слишком холодный!
– Тогда тащи газ, Санджей.
Тот подбежал к краю крыши и свистнул, привлекая внимание тех, кто стоял внизу. Затем он спустил вдоль стены тяжелую веревку и набросил ее на блок. Ахмед возбужденно расхаживал по крыше, высматривая новые разрушения. Я смотрел на слипшиеся черные волосы на поверхности застывшего битума. Котел был достаточно большой, чтобы вместить женщину и ребенка.
Я не мог этого вынести.
– Ахмед, ты не можешь так делать! – закричал я на него. – Это неправильно!
Он подошел ко мне:
– Японские банкиры очень осторожные. У них в договоре много мелких пунктов. Если найдут тело, все доллары с моего счета вернутся в Токио. Они делают один звонок – и через десять минут...
– Есть! – раздался голос Санджея, и мы оба повернулись к нему.
Перебирая руками веревку, Санджей вытягивал баллон пропана. Он установил его под горелкой, повозился с вентилем, поднес спичку к тонкой трубке, еще немного подкрутил вентиль – и горелка вспыхнула. Голубое пламя горело с шумом. Я завороженно смотрел на этот процесс, но не мог его остановить. Битум быстро разогрелся, тусклая пленка на поверхности начала испускать спирали дыма, а потом растеклась глянцевой черной жидкостью. Масса жирных волос погрузилась в глубину котла.
– Ты вытащишь женщину? – спросил Ахмед, обращаясь ко мне.
– Нет. Я вызываю полицию. Не трогай ее.
Санджей смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого.
– Я не могу никого сюда пускать, нам надо работать.
– Это твоя проблема, Ахмед, – твердо заявил я. – Все должна делать полиция.
Я не собирался ему помогать, но и не был настолько глуп, чтобы ему мешать. Он это понял.
– Дерьмо! – заорал Ахмед, отталкивая меня. – Ладно!
И тут, прямо в костюме от Армани и кожаных ботинках, он гневно запрыгнул на устройство, балансируя на двухдюймовом краю котла. Он снял огромные золотые часы «Ролекс» и спрятал в брючный карман.
– Подай-ка мне это, – приказал он Санджею и надел толстые кожаные перчатки, доходившие почти до локтя.
Приготовившись, Ахмед осторожно присел на корточки, готовясь пустить в ход свои сильные ноги. А потом он запустил руки в вязкую черную массу и стал слепо шарить там, пока его пальцы не натолкнулись на что-то. Его брови недоуменно выгнулись. Он напряг руки и стал тащить, преодолевая густое сопротивление битума. А потом единым напряженным усилием Ахмед медленно выпрямил ноги и спину и вытащил из битума длинноногое туловище пропавшей немецкой овчарки. А потом он поднял в воздух всю собаку целиком: с нелепо свернутой набок головой, с залепленными битумом глазами и мертвой пастью, застывшей во влажной черной ухмылке.
Мы втроем несколько секунд потрясенно смотрели на находку.
– Смотри на это, Джек! Смотри на это! – завопил Ахмед яростно, безумно. Он кинул собаку, и она с отвратительным стуком упала на крышу. Ахмед спрыгнул с котла, протягивая липкие, почерневшие перчатки к моему горлу. – Смотри на меня, Джек! Изволь смотреть мне в глаза!Ты понятия не имеешь, с кем связался, так? Ни хрена не знаешь! – Черный битум обжигал мне кожу. Я увидел, что неожиданная тайна случившегося напугала его. – Эта женщина чего-то тебе не рассказала! Ты много чего не знаешь! Так?
Глава шестая
– Это ты виноват, что мужчина остался без работы, Джек, а не я! У него не было ни одного плохого дежурства. Я увольняю его, потому что должен, это урок для остальных, но устроил это ты. – Мы нырнули в узкий коридор. Громадные чугунные трубы отопления шли по одной стороне, их асбестовая изоляция была порвана и растрепана, и опасные для здоровья волокна горками лежали на полу. – Ты знаешь, насколько большое у меня здание?
Ахмед возмущенно смотрел на меня.
– Какое это, к черту, имеет сейчас значение, Ахмед? – гневно ответил я. – Мы ищем...
– Нет, конечно, ты не знаешь, Джек. Ты ведь только перекладываешь у себя в кабинете гребаные бумажки! Такие, как ты, понятия не имеют о реальности. Это не один из твоих журналов с продажной женщиной на обложке. Это – девяносто пять тысяч квадратных футов, и мы осмотрим каждый, если понадобится. Ты не понимаешь, сколько мне пришлось работать. – Он уставился на меня, и на секунду его гнев испарился, и его лицо показалось мне усталым почти до изможденности. – У меня три японских банкира, и они ставят жесткие условия, соглашаются только на аннулируемый заклад. Они хотят перевести свои деньги обратно в Токио, купить землю, пока она там дешевая. Может, ищут более выгодные вложения. Мне каждую неделю приходится лизать им задницы. Вежливо так лизать. Мне нельзя терять время, нельзя терять деньги.
В конце коридора Ахмед открыл огромный распределительный щит и включил свет во всем доме. Мы обошли первый этаж, поспешно заглядывая под брезент, в недостроенные чуланы и вентиляционные ходы. По рассказу сторожа, нарушитель вошел в здание через заднюю дверь. Он наткнулся на меньшую из двух собак на площадке второго этажа, на внутренней пожарной лестнице. Ахмед решил, что ротвейлер просунул голову между стальными прутьями решетки, облаивая нарушителя. Поднимаясь по лестнице, нарушитель нанес собаке один или несколько ударов, работая руками, словно теннисист, производящий подачу. Рядом валялся кусок трубы, один конец которой был липким от крови. Собака упала, свесив лапы и нос с края лестницы. Капающая кровь собралась внизу небольшой липкой лужицей. Потускневшие глаза псины смотрели на меня, словно глаза химеры, как будто она просила прощения за то, что не помешала мужчине напасть на Долорес. Что это за человек, с ужасом думал я, который способен убить обученного ротвейлера?
– Это была отличная сторожевая собака и стоила не меньше тысячи долларов, – сказал Ахмед. – Так ты знаешь, кто этот человек? Человек, который хочет эту женщину? Он должен очень сильно ее хотеть, – уязвил он меня. – Все мои люди говорят, что она очень красивая. О да, она должна быть очень красивой. Отличная любовница. Мягкая, как масло, горячая, как... – Он повернулся ко мне и с горьким сарказмом спросил: – Ты хотя бы ее трахнул, а, Джек?
Он не стал дожидаться ответа. Следом за переводчиком мы взбегали на каждый этаж, поспешно проверяли все комнаты и ниши, метались мимо прожилок штукатурки на стенах и электрических проводов, вившихся по потолку. Мы не находили ничего – только распахнутые двери. Ахмед хватал меня за плечо, словно обезумевший учитель, требуя, чтобы я засвидетельствовал ущерб, нанесенный его драгоценному ремонту, но я вырывался и бежал дальше, зовя Долорес. Ответа не было. А потом, на верхнем этаже, ступени закончились, и я остановился перед рядом полукруглых десятифутовых окон с видом на север, на Вашингтон-сквер, на башни Центра международной торговли, всегда внушительные и великолепные. Все окна были разбиты.
– Ох, нет! – сказал у меня за спиной Ахмед. – Каждое по тысяче долларов!
А потом мы вбежали в пентхаус, где ночевали Мария и Долорес. Дверь была открыта, а стена рядом с ней была разрушена. В ней была дыра размером с тыкву, достаточно большая, чтобы сквозь нее мог протиснуться мужчина. Ковер был усеян белыми кусками отбитой штукатурки.
– Он не смог открыть гребаного замка «Медеко» и пробил стену, чтобы зайти! – сделал вывод Ахмед. – Пятьсот долларов ущерба от одной только дыры.
Мы открыли дверь. Я до тошноты боялся, что мы найдем труп. Женская щетка для волос валялась в центре комнаты рядом с парой розовых трусиков-бикини с обычными пятнами, вывернутых наизнанку. Где они? Я скользнул взглядом по матрасу, стоявшему в углу, телефону, немногочисленным мелочам. Десяток цветных карандашей – словно яркие палочки были рассыпаны по ковровому покрытию. Некоторые из них были сломаны, раздавлены ногами. А потом я увидел нечто, заставившее меня замереть: такая же наполовину заполненная банка воды, какую я видел в жалком гостиничном номере Долорес, бережно поставленная на перевернутую коробку. Я ничего не понимал.
– Квартира пуста, – сказал Ахмед, толкая меня перед собой.
И тут мы услышали оклик Санджея:
– Мистер Ax-мед! Мистер Ах-мед!
– Он на лестнице, которая ведет на крышу, – сообщил мне Ахмед.
Мы поспешно поднялись по лестнице на покрытую толем крышу, вынырнув под яркое утреннее небо. Ахмед подобрал женскую туфлю без каблука: она была парой той, которую он нашел чуть раньше на улице.
– Я не понимаю, – сказал я. – Где они?
Мы быстро осмотрели большую крышу. Рабочие Ахмеда уже начали отдирать дюжину слоев ветхого толя, потрескивающего под ногами, заменяя его новым прочным толем, который они закрепляли на месте горячим битумом. Среди больших металлических банок и рыхлых рулонов материала, кистей, лопаток для битума, рабочих рукавиц, лопат и канистр стоял огромный котел на колесах, густо облепленный дорожками засохшего битума.
– Вот! – воскликнул Санджей, демонстрируя нам, что огромный котел выпускает облачка сернистого дыма. – Большой котел немного горячий. Совсем немного! – возбужденно сказал он. – Смотрите, нет топлива, мистер Ахмед. Не осталось топлива. – Он указал на волнистую поверхность битума в котле. У меня задрожали пальцы. – Смотрите! Это мадам. Или ее дочь.
На маслянистой черной поверхности мы увидели волосы, густо вымазанные битумом.
– Вытаскивай ее! – приказал Ахмед.
Санджей тут же в ужасе отпрянул назад, словно его самого обвинили в преступлении.
– Нет! – возразил я, не желая видеть то, что таилось внутри. – Это должна сделать полиция.
– Вытаскивай ее! Санджей! Вытаскивай ее из битума! – завопил Ахмед. – Мы должны убрать ее из здания!
Тщедушный человек мотал головой, не помня себя от ужаса. Ахмед указал на меня.
– Ты это сделаешь! – сказал он. – Ты должен это сделать.
Санджей решился дотронуться пальцем до черной поверхности и тут же отдернул его.
– Битум слишком холодный, мистер Ахмед! – воскликнул Санджей. – Слишком холодный!
– Тогда тащи газ, Санджей.
Тот подбежал к краю крыши и свистнул, привлекая внимание тех, кто стоял внизу. Затем он спустил вдоль стены тяжелую веревку и набросил ее на блок. Ахмед возбужденно расхаживал по крыше, высматривая новые разрушения. Я смотрел на слипшиеся черные волосы на поверхности застывшего битума. Котел был достаточно большой, чтобы вместить женщину и ребенка.
Я не мог этого вынести.
– Ахмед, ты не можешь так делать! – закричал я на него. – Это неправильно!
Он подошел ко мне:
– Японские банкиры очень осторожные. У них в договоре много мелких пунктов. Если найдут тело, все доллары с моего счета вернутся в Токио. Они делают один звонок – и через десять минут...
– Есть! – раздался голос Санджея, и мы оба повернулись к нему.
Перебирая руками веревку, Санджей вытягивал баллон пропана. Он установил его под горелкой, повозился с вентилем, поднес спичку к тонкой трубке, еще немного подкрутил вентиль – и горелка вспыхнула. Голубое пламя горело с шумом. Я завороженно смотрел на этот процесс, но не мог его остановить. Битум быстро разогрелся, тусклая пленка на поверхности начала испускать спирали дыма, а потом растеклась глянцевой черной жидкостью. Масса жирных волос погрузилась в глубину котла.
– Ты вытащишь женщину? – спросил Ахмед, обращаясь ко мне.
– Нет. Я вызываю полицию. Не трогай ее.
Санджей смотрел на нас, переводя взгляд с одного на другого.
– Я не могу никого сюда пускать, нам надо работать.
– Это твоя проблема, Ахмед, – твердо заявил я. – Все должна делать полиция.
Я не собирался ему помогать, но и не был настолько глуп, чтобы ему мешать. Он это понял.
– Дерьмо! – заорал Ахмед, отталкивая меня. – Ладно!
И тут, прямо в костюме от Армани и кожаных ботинках, он гневно запрыгнул на устройство, балансируя на двухдюймовом краю котла. Он снял огромные золотые часы «Ролекс» и спрятал в брючный карман.
– Подай-ка мне это, – приказал он Санджею и надел толстые кожаные перчатки, доходившие почти до локтя.
Приготовившись, Ахмед осторожно присел на корточки, готовясь пустить в ход свои сильные ноги. А потом он запустил руки в вязкую черную массу и стал слепо шарить там, пока его пальцы не натолкнулись на что-то. Его брови недоуменно выгнулись. Он напряг руки и стал тащить, преодолевая густое сопротивление битума. А потом единым напряженным усилием Ахмед медленно выпрямил ноги и спину и вытащил из битума длинноногое туловище пропавшей немецкой овчарки. А потом он поднял в воздух всю собаку целиком: с нелепо свернутой набок головой, с залепленными битумом глазами и мертвой пастью, застывшей во влажной черной ухмылке.
Мы втроем несколько секунд потрясенно смотрели на находку.
– Смотри на это, Джек! Смотри на это! – завопил Ахмед яростно, безумно. Он кинул собаку, и она с отвратительным стуком упала на крышу. Ахмед спрыгнул с котла, протягивая липкие, почерневшие перчатки к моему горлу. – Смотри на меня, Джек! Изволь смотреть мне в глаза!Ты понятия не имеешь, с кем связался, так? Ни хрена не знаешь! – Черный битум обжигал мне кожу. Я увидел, что неожиданная тайна случившегося напугала его. – Эта женщина чего-то тебе не рассказала! Ты много чего не знаешь! Так?
Глава шестая
Следующие несколько дней были пыткой. Долорес не звонила. Я с тревогой вспоминал яркие карандаши, разбросанные и растоптанные на полу пентхауса. Мой желудок был в очень плохом состоянии, и я слишком много времени проводил, глядя, как солнечный луч движется по моему рабочему столу и как тени перерезают края бумаг. Во время ланча я добредал до газетной стойки в вестибюле здания Корпорации и листал пачкающие пальцы страницы «Дейли Ньюз» в поисках сообщения об избиении или убийстве женщины и ее маленькой дочери, но таких сообщений не было, хотя в городе постоянно совершались всевозможные преступления. Например, ребенка выбросили из окна и он напоролся на ограду. Я ни с кем не мог поделиться своей тревогой, даже с Хелен. Если выяснится, что я тесно связан с гибелью какой-то несчастной бездомной женщины – если, например, Долорес найдут убитой с моей визиткой в сумочке, – мне придется долго объясняться в Корпорации. Однако, хотя судьба Долорес и Марии была не моей заботой, мне казалось вполне возможным, что только я знал об их проблемах. И это не давало мне покоя. Я подумывал пойти в полицию и заявить об исчезновении молодой женщины и ее маленькой дочери, но что бы я смог там сказать? В Нью-Йорке, где и так много катастроф. Я не мог
доказать,что Долорес и Мария пропали. Но я все же позвонил администратору гостиницы, старому мистеру Клэммерсу, которому я запомнился из-за пятидесяти долларов, полученных от меня. Она не возвращалась, сказал он мне. Нет, она не оставила ему телефона.
– Эй, парень, послушай старика, который много повидал, – сказал он мне. – Я много чего видел. Ты порядочный парень, и ты дал мне пятьдесят баксов, так что вот тебе пятидесятибаксовый совет. Держись подальше от этой женщины. Она не твоего круга, понимаешь? Она не для тебя.
Мне не понравилась его бесцеремонность, однако эмоциональное самосохранение требовало, чтобы я постарался забыть Долорес Салсинес и ее дочь. «Забудь о них, – сказал я себе, – ты с ними не был знаком». Может, мне даже повезло, что я потерял ее след, может, прошлая неделя станет просто небольшим отклонением от обычно спокойной жизни Джека Уитмена.
Тем временем теплым дождливым майским днем из Бонна прибыли представители «Фолкман-Сакуры» – пять немцев в хорошо пошитых костюмах, говоривших на безупречном английском, – и поселились на пятом этаже, в деловых апартаментах отеля «Плаза». Президент снова исчез (на этот раз, по сведениям миссис Марш, он уехал в свое карибское поместье), и потому я потребовал от Моррисона права присутствовать на первом заседании во вторник утром.
– Чем он там занимается – загорает? – раздраженно спросил Моррисон. – Тебе надо по возможности встречаться с ним каждый день. Меня не интересует, как ты к нему попадешь. Тебе надо довести ваши отношения до такого уровня, чтобы ты мог по-настоящему надавить.
– По-моему, вам надо иметь в виду, что он в курсе происходящего. В тот вечер все говорило о том, что он пронюхал о сделке и не хочет о ней слышать.
– Он бы так себя вел, даже если бы на самом делеему эта мысль нравилась. Как только он вернется, наращивай темп.
– Хорошо. – Меня удивило, что Моррисон считает Президента совершенно беспомощным. – Но парни из «Фолкман-Сакуры» уже здесь, и я хочу присутствовать на этом заседании.
Моррисон обдумал мою просьбу.
– Не вижу причин, по которым мне не следовало бы там присутствовать.
– Джек...
– Не вижу ни одной веской причины, – заявил я ему. – Если только...
– Сегодня, – перебил меня Моррисон. – Но только сегодня. Завтра Президент возвращается, так что на этом все.
И в результате ближе к полудню я отправился в «Плазу», слушая, как дождь хлещет по окнам моего такси. Представители Корпорации приезжали по двое-трое, заботясь о том, чтобы представители средств массовой информации не узнали о переговорах слишком рано. Мы собрались на пятом этаже перед номером 565: банкиры, адвокаты, Саманта, Билз, Моррисон, еще несколько человек. К нам вышла секретарша, поздоровалась и провела нас в комнаты. Представители «Фолкман-Сакуры» устроили здесь настоящий офис: телефоны, факсы, ксероксы. Она провела нас в шикарную комнату для совещаний с большим столом. Отто Вальдхаузен стоял в дверях и приветствовал каждого из нас с отстраненной вежливостью. Он оказался неожиданно низеньким, заметно ниже среднего роста. Странно, чтобы такой невысокий человек имел столько власти. Волосы у него были жидкие и плотно прилегали к голове. Когда мы расселись, нас познакомили с другими представителями «Фолкман-Сакуры». Кивки и нервные улыбки.
– Мы очень рады, что находимся здесь, – внезапно объявил Моррисон своим самым жизнерадостным дипломатическим голосом, стараясь придать началу переговоров энергию, – и мне представляется, что самым уместным началом, Отто, было бы выражение нашего искреннего восхищения вашей компанией. Мы много месяцев изучали вашу работу, ваши рынки и продукты, и я должен сказать, что мы полны восторга. Просто полны. – Он одарил всех присутствующих самой приятной улыбкой. Моррисон вошел в тот период второй молодости, который часто приходит к богатым мужчинам, проработавшим лет двадцать или тридцать: подтянутый, подстриженный и выбритый, в новом костюме. Он казался, как никогда, моложавым – хотя, конечно, не молодым. – Кажется, я недавно говорил вам об этом по телефону: мы очень ждали этих переговоров. Мое ощущение того, как нам нужно действовать, основано на понимании, что ваша компания многое делает очень и очень хорошо, как и наша, и что эти факторы ценны. – Он начал определять формат переговоров. – Возьмем, к примеру, ваше кабельное телевидение в Австралии. Или наш музыкальный отдел. Что угодно. У нас есть определенные оценки...
– Возможно, сначала нам следует обсудить структуру управления, – перебил его Вальдхаузен. Он поджал губы, и я почувствовал, что добродушная шутливость Моррисона его раздражает. – Это – вопрос принципов управления, нет? Нам следует начать с этого важного вопроса. Давайте рассмотрим ценность подразделений позднее. Сейчас я хотел бы обсудить нашу точку зрения, наш ход мысли. Американцы и немцы во многих отношениях думают по-разному. – Он сделал паузу, чтобы продемонстрировать свою неуступчивость. – Это надо будет обсудить в первую очередь, потому что без этого не может быть соглашения по частным вопросам. Я предлагаю добиться совпадения воли и желания сторон, так, кажется, принято говорить в Америке?
– Абсолютно так, Отто, – сказал Моррисон. – И я, безусловно, уважаю ваше мнение о том, что принципы управления жизненно важны. Они действительно важны. Но...
С этого момента все пошло скверно. Мы пытались начать разговор. К нему подключались другие. Пять представителей «Ф.-С.» отличались британскими интонациями и европейской сдержанностью, в которой американцы склонны подозревать высокомерие. Моррисон попытался выделить аспекты, по которым мы могли прийти к согласию. Вальдхаузен потребовал представить подробный план совместной работы, который можно было бы рассмотреть. Но мы не были готовы дать им такой план, не составив мнения об их намерениях, поскольку в этом плане содержалась ценная информация по маркетингу – ключи к царству Корпорации. Немцы казались чопорными, неуважительными, не заинтересованными в поисках точек соприкосновения. Я гадал, не выманил ли их Моррисон из-за океана, не оценив степени их интереса. Я гадал, не обманываем ли мы себя.
Скоро стало ясно, что две компании начинают с нуля. Казалось, Вальдхаузену интереснее посетить последние представления на Бродвее, а не слушать, как кучка специалистов по инвестициям бубнит что-то о прибыли второго квартала, независимой стоимости лицензирования старых телекомедий, планах погашения задолженностей и тому подобном. Когда мы сидели за ланчем, я заметил, как Моррисон раздраженно втыкает тяжелую серебряную вилку в мелкие креветки.
– Видишь, что получается, – сказал он мне, быстро перемалывая розовые кусочки креветок своими мелкими зубами, – они прислали нам отряд убийц.
– Они тянут время.
– Конечно, – согласился Моррисон. – Его здесь нет (он имел в виду Президента), и они не знают, чем мы занимаемся: бьем китов или копаем червяков. – Он обвел взглядом комнату. – Пора громче стучать Президенту в дверь, Джек.
Во время ланча Вальдхаузен сидел рядом с Самантой, и, после того, как подали кофе, он неожиданно попросил закончить переговоры пораньше, извинившись и сказав, что его спутники устали с дороги и предпочтут встретиться с нами на следующее утро. Моррисон великодушно согласился.
– Конечно, – сказал он, – мы будем более чем рады это сделать.
Однако он едва заметно кивнул Саманте.
Итак, после трехчасовых безрезультатных переговоров команда Корпорации ушла из «Плазы», опять по двое-трое, оставив Саманту продолжать разговор с Вальдхаузеном. Она подалась вперед, скрестив ноги, а он утонул в мягком кресле. Дождь прекратился, сквозь тяжелые облака пробивалось солнце. Мне хотелось пройтись до здания пешком, но Моррисону было больно идти на протезе больше двух кварталов. Поэтому мы с Билзом и Моррисоном сели в такси.
– Вам не следовало оставлять ее с ним, – сказал Билз с переднего сиденья, раздраженно одергивая манжеты рубашки. – Это может оскорбить остальных. Это с самого начала задает неверный тон! Все будет нестабильно по определению. Мы запланировали десять – четырнадцать дней переговоров, так? Нужно несколько дней на то, чтобы разогреться, притереться и так далее. И мы должны садиться за стол все вместе, а не Саманта и...
– Если Вальдхаузен доволен, то остальные парни из «Ф.-С.» тоже будут довольны, – прервал его я.
– Да, но что она делает?- возразил Билз.
Такси застряло в пробке, и водитель начал нервничать.
– Ты ведешь себя так, словно они сейчас трахаются в номере гостиницы, – с отвращением бросил я.
– Они вполне способны на это, о чем я и говорю.
– А вот и нет, – сказал я ему, доставая из кармана таблетки, нейтрализующие кислоту. – Саманта прекраснознает, что делает. Я ее знаю лучше, чем ты. Ей в миллион раз интереснее провести эту сделку, а не трахаться с каким-то немцем. Она ищет пути к разговору, Эд. Неужели это не очевидно?Она быстро поняла, что атмосфера не очень благоприятная. Может, нас просто собралось слишком много. Больше никому не удалось наладить с ними контакт. Нам нужно установить дружеские связи, Эд. Так что если есть какие-то преимущества...
– Я совершенно не согласен, – прервал меня Билз, и его изрезанное складками лицо покраснело. – Это заставляет нас выглядеть мелкими, недисциплинированными...
– Водитель! – заорал Моррисон, хлопнув здоровой рукой по сиденью. – Останови машину!
Машина резко подъехала к тротуару.
– Эд! – яростно выплюнул Моррисон через спинку переднего сиденья. – Если бы у тебя был зад, как у Саманты, ты делал бы то же самое, и мы все это знаем, – при условии, что я это одобрил бы. Так что нечего пыжиться. – А ты, – тут он повернулся ко мне, – тебе надо нашептывать на ушко Президенту, что нам необходима эта сделка, а не разъезжать в такси, споря с Эдом. – Он обвел взглядом нас обоих. – А теперь оба выкатывайтесь из этого долбаного такси и оставьте меня в покое!
И мы послушались – немедленно, не сказав ни слова. Моррисон выбросил из окна мой зонтик, и такси умчалось. Мы с Билзом посмотрели друг на друга. Я бросил в рот пару таблеток.
– Слишком большое напряжение, Джек? – ухмыльнулся Билз.
Если ваши враги считают, что могут безнаказанно вас оскорблять, значит, они начали действовать против вас.
– Да, Эд, – ответил я ему. – Я напрягаюсь. Меня напрягают люди. Но по крайней мере я знаю, где у меня напряжение, – в желудке. Не в голове, не в грудной клетке, не в пояснице, и, к счастью – ты ведь согласишься, Эд? – не в заднице.
Он начал было что-то говорить, но передумал – и резко свернул к зданию Корпорации. Я поднял зонтик и с чувством добродетельного удовлетворения стал смотреть ему вслед. Но сейчас я понимаю, что просто совершил ошибку, не распознав врагов. Не из-за Билза у меня начались неприятности.
Позже в тот же день, когда я писал записку для аналитического отдела, запросившего сведения о том, во что может обойтись постройка пятидесяти кинотеатров на Кубе, Хелен сказала мне, что звонит некая миссис Розенблют и настаивает на разговоре со мной.
– Я не знаю никакой миссис Розенблют.
– Она говорит... Ох, я не понимаю, что именноона говорит.
– Соедини меня с ней.
– Я говорю с мистером Джоном Уитменом? – прозвучал немолодой голос, когда Хелен переключила звонок.
– Да.
– И это – ваше место службы, мистер Уитмен? Вы здесь работаете?
– Да. Могу я узнать, почему вас это интересует?
– Вы можете мне сказать адрес, по которому находится ваше место работы? – продолжала она недоверчиво.
Я дал его ей.
– Да, это верно. А теперь, мистер Джон Уитмен, могу я спросить, сколько вам лет?
– Мне тридцать пять, – ответил я.
– Могу я узнать, женаты ли вы? Есть ли у вас дети, мистер Уитмен?
– Это очень личные вопросы.
– Ну, – протянула она, гнусавя, как стареющая еврейская матрона, прекрасно знающая свое место в мироздании, – у меня есть причина их задавать.
– Моя жена погибла примерно четыре года назад, – ответил я, слыша свой голос словно издалека. Всякий раз, когда я говорил это, я видел серое лицо Лиз в морге и вспоминал откровенную наготу ее тела, лежащего в стальном ящике для трупов. – У нас не было детей, – добавил я. Телефон несколько секунд молчал. – Миссис Розенблют, я не понимаю, зачем вы мне позвонили. Чем я могу быть вам полезен?
– У меня здесь молодая женщина с дочерью...
– Долорес и Мария?
– Да, их зовут именно так.
– У них все в порядке? – встревоженно спросил я.
– Пока – да.
– Где они?
– А зачем вам это знать? – спросила она настороженно.
Я быстро рассказал ей, как впервые увидел Долорес и Марию в подземке, потом упомянул о своей попытке найти Долорес работу и временное жилье. Я объяснил, что произошло в здании Ахмеда – как я это понимал, – и добавил, что с тех пор я не знал, где находятся Долорес и Мария.
– Так я понимаю, что не вы причина их бед?
– Решительно нет. Это Долорес попросила вас мне позвонить?
– Нет.
Я секунду подумал.
– Тогда это значит, что у нее осталась моя визитная карточка.
Тут миссис Розенблют с огромным облегчением решила, что может мне доверять.
– Да, это так. Она – Долорес, мать, – очень утомлена, кажется. Она почти ничего не сказала, когда я разрешила ей лечь на свободную кровать. И я стала искать какую-то информацию о ней и нашла вашу карточку. Девочка кашляет, но в остальном кажется здоровой. Но им нельзя здесь оставаться, понимаете ли. Мне очень жаль, что я не могу их оставить у себя. Я должна сегодня ехать в гости к сестре. Но я не могу просто выгнать их обратно на улицу. Я – социалистка, я считаю, что человек обязан заниматься проблемами общества. Они – не уличные люди, если вы понимаете, о чем я. – Она говорила быстро и взволнованно. – Я нашла бедную девочку сегодня утром на Вашингтон-сквер, где гуляю каждый день в восемь. Она подошла ко мне. Ее мать спала на соседней скамейке. Я просто взяла их домой, просто решила, что сделаю это. Но мне нужно найти какого-то человека, которому можно доверять. Долорес ничего не говорит о семье или друзьях. Она и о вас не сказала...
– Эй, парень, послушай старика, который много повидал, – сказал он мне. – Я много чего видел. Ты порядочный парень, и ты дал мне пятьдесят баксов, так что вот тебе пятидесятибаксовый совет. Держись подальше от этой женщины. Она не твоего круга, понимаешь? Она не для тебя.
Мне не понравилась его бесцеремонность, однако эмоциональное самосохранение требовало, чтобы я постарался забыть Долорес Салсинес и ее дочь. «Забудь о них, – сказал я себе, – ты с ними не был знаком». Может, мне даже повезло, что я потерял ее след, может, прошлая неделя станет просто небольшим отклонением от обычно спокойной жизни Джека Уитмена.
Тем временем теплым дождливым майским днем из Бонна прибыли представители «Фолкман-Сакуры» – пять немцев в хорошо пошитых костюмах, говоривших на безупречном английском, – и поселились на пятом этаже, в деловых апартаментах отеля «Плаза». Президент снова исчез (на этот раз, по сведениям миссис Марш, он уехал в свое карибское поместье), и потому я потребовал от Моррисона права присутствовать на первом заседании во вторник утром.
– Чем он там занимается – загорает? – раздраженно спросил Моррисон. – Тебе надо по возможности встречаться с ним каждый день. Меня не интересует, как ты к нему попадешь. Тебе надо довести ваши отношения до такого уровня, чтобы ты мог по-настоящему надавить.
– По-моему, вам надо иметь в виду, что он в курсе происходящего. В тот вечер все говорило о том, что он пронюхал о сделке и не хочет о ней слышать.
– Он бы так себя вел, даже если бы на самом делеему эта мысль нравилась. Как только он вернется, наращивай темп.
– Хорошо. – Меня удивило, что Моррисон считает Президента совершенно беспомощным. – Но парни из «Фолкман-Сакуры» уже здесь, и я хочу присутствовать на этом заседании.
Моррисон обдумал мою просьбу.
– Не вижу причин, по которым мне не следовало бы там присутствовать.
– Джек...
– Не вижу ни одной веской причины, – заявил я ему. – Если только...
– Сегодня, – перебил меня Моррисон. – Но только сегодня. Завтра Президент возвращается, так что на этом все.
И в результате ближе к полудню я отправился в «Плазу», слушая, как дождь хлещет по окнам моего такси. Представители Корпорации приезжали по двое-трое, заботясь о том, чтобы представители средств массовой информации не узнали о переговорах слишком рано. Мы собрались на пятом этаже перед номером 565: банкиры, адвокаты, Саманта, Билз, Моррисон, еще несколько человек. К нам вышла секретарша, поздоровалась и провела нас в комнаты. Представители «Фолкман-Сакуры» устроили здесь настоящий офис: телефоны, факсы, ксероксы. Она провела нас в шикарную комнату для совещаний с большим столом. Отто Вальдхаузен стоял в дверях и приветствовал каждого из нас с отстраненной вежливостью. Он оказался неожиданно низеньким, заметно ниже среднего роста. Странно, чтобы такой невысокий человек имел столько власти. Волосы у него были жидкие и плотно прилегали к голове. Когда мы расселись, нас познакомили с другими представителями «Фолкман-Сакуры». Кивки и нервные улыбки.
– Мы очень рады, что находимся здесь, – внезапно объявил Моррисон своим самым жизнерадостным дипломатическим голосом, стараясь придать началу переговоров энергию, – и мне представляется, что самым уместным началом, Отто, было бы выражение нашего искреннего восхищения вашей компанией. Мы много месяцев изучали вашу работу, ваши рынки и продукты, и я должен сказать, что мы полны восторга. Просто полны. – Он одарил всех присутствующих самой приятной улыбкой. Моррисон вошел в тот период второй молодости, который часто приходит к богатым мужчинам, проработавшим лет двадцать или тридцать: подтянутый, подстриженный и выбритый, в новом костюме. Он казался, как никогда, моложавым – хотя, конечно, не молодым. – Кажется, я недавно говорил вам об этом по телефону: мы очень ждали этих переговоров. Мое ощущение того, как нам нужно действовать, основано на понимании, что ваша компания многое делает очень и очень хорошо, как и наша, и что эти факторы ценны. – Он начал определять формат переговоров. – Возьмем, к примеру, ваше кабельное телевидение в Австралии. Или наш музыкальный отдел. Что угодно. У нас есть определенные оценки...
– Возможно, сначала нам следует обсудить структуру управления, – перебил его Вальдхаузен. Он поджал губы, и я почувствовал, что добродушная шутливость Моррисона его раздражает. – Это – вопрос принципов управления, нет? Нам следует начать с этого важного вопроса. Давайте рассмотрим ценность подразделений позднее. Сейчас я хотел бы обсудить нашу точку зрения, наш ход мысли. Американцы и немцы во многих отношениях думают по-разному. – Он сделал паузу, чтобы продемонстрировать свою неуступчивость. – Это надо будет обсудить в первую очередь, потому что без этого не может быть соглашения по частным вопросам. Я предлагаю добиться совпадения воли и желания сторон, так, кажется, принято говорить в Америке?
– Абсолютно так, Отто, – сказал Моррисон. – И я, безусловно, уважаю ваше мнение о том, что принципы управления жизненно важны. Они действительно важны. Но...
С этого момента все пошло скверно. Мы пытались начать разговор. К нему подключались другие. Пять представителей «Ф.-С.» отличались британскими интонациями и европейской сдержанностью, в которой американцы склонны подозревать высокомерие. Моррисон попытался выделить аспекты, по которым мы могли прийти к согласию. Вальдхаузен потребовал представить подробный план совместной работы, который можно было бы рассмотреть. Но мы не были готовы дать им такой план, не составив мнения об их намерениях, поскольку в этом плане содержалась ценная информация по маркетингу – ключи к царству Корпорации. Немцы казались чопорными, неуважительными, не заинтересованными в поисках точек соприкосновения. Я гадал, не выманил ли их Моррисон из-за океана, не оценив степени их интереса. Я гадал, не обманываем ли мы себя.
Скоро стало ясно, что две компании начинают с нуля. Казалось, Вальдхаузену интереснее посетить последние представления на Бродвее, а не слушать, как кучка специалистов по инвестициям бубнит что-то о прибыли второго квартала, независимой стоимости лицензирования старых телекомедий, планах погашения задолженностей и тому подобном. Когда мы сидели за ланчем, я заметил, как Моррисон раздраженно втыкает тяжелую серебряную вилку в мелкие креветки.
– Видишь, что получается, – сказал он мне, быстро перемалывая розовые кусочки креветок своими мелкими зубами, – они прислали нам отряд убийц.
– Они тянут время.
– Конечно, – согласился Моррисон. – Его здесь нет (он имел в виду Президента), и они не знают, чем мы занимаемся: бьем китов или копаем червяков. – Он обвел взглядом комнату. – Пора громче стучать Президенту в дверь, Джек.
Во время ланча Вальдхаузен сидел рядом с Самантой, и, после того, как подали кофе, он неожиданно попросил закончить переговоры пораньше, извинившись и сказав, что его спутники устали с дороги и предпочтут встретиться с нами на следующее утро. Моррисон великодушно согласился.
– Конечно, – сказал он, – мы будем более чем рады это сделать.
Однако он едва заметно кивнул Саманте.
Итак, после трехчасовых безрезультатных переговоров команда Корпорации ушла из «Плазы», опять по двое-трое, оставив Саманту продолжать разговор с Вальдхаузеном. Она подалась вперед, скрестив ноги, а он утонул в мягком кресле. Дождь прекратился, сквозь тяжелые облака пробивалось солнце. Мне хотелось пройтись до здания пешком, но Моррисону было больно идти на протезе больше двух кварталов. Поэтому мы с Билзом и Моррисоном сели в такси.
– Вам не следовало оставлять ее с ним, – сказал Билз с переднего сиденья, раздраженно одергивая манжеты рубашки. – Это может оскорбить остальных. Это с самого начала задает неверный тон! Все будет нестабильно по определению. Мы запланировали десять – четырнадцать дней переговоров, так? Нужно несколько дней на то, чтобы разогреться, притереться и так далее. И мы должны садиться за стол все вместе, а не Саманта и...
– Если Вальдхаузен доволен, то остальные парни из «Ф.-С.» тоже будут довольны, – прервал его я.
– Да, но что она делает?- возразил Билз.
Такси застряло в пробке, и водитель начал нервничать.
– Ты ведешь себя так, словно они сейчас трахаются в номере гостиницы, – с отвращением бросил я.
– Они вполне способны на это, о чем я и говорю.
– А вот и нет, – сказал я ему, доставая из кармана таблетки, нейтрализующие кислоту. – Саманта прекраснознает, что делает. Я ее знаю лучше, чем ты. Ей в миллион раз интереснее провести эту сделку, а не трахаться с каким-то немцем. Она ищет пути к разговору, Эд. Неужели это не очевидно?Она быстро поняла, что атмосфера не очень благоприятная. Может, нас просто собралось слишком много. Больше никому не удалось наладить с ними контакт. Нам нужно установить дружеские связи, Эд. Так что если есть какие-то преимущества...
– Я совершенно не согласен, – прервал меня Билз, и его изрезанное складками лицо покраснело. – Это заставляет нас выглядеть мелкими, недисциплинированными...
– Водитель! – заорал Моррисон, хлопнув здоровой рукой по сиденью. – Останови машину!
Машина резко подъехала к тротуару.
– Эд! – яростно выплюнул Моррисон через спинку переднего сиденья. – Если бы у тебя был зад, как у Саманты, ты делал бы то же самое, и мы все это знаем, – при условии, что я это одобрил бы. Так что нечего пыжиться. – А ты, – тут он повернулся ко мне, – тебе надо нашептывать на ушко Президенту, что нам необходима эта сделка, а не разъезжать в такси, споря с Эдом. – Он обвел взглядом нас обоих. – А теперь оба выкатывайтесь из этого долбаного такси и оставьте меня в покое!
И мы послушались – немедленно, не сказав ни слова. Моррисон выбросил из окна мой зонтик, и такси умчалось. Мы с Билзом посмотрели друг на друга. Я бросил в рот пару таблеток.
– Слишком большое напряжение, Джек? – ухмыльнулся Билз.
Если ваши враги считают, что могут безнаказанно вас оскорблять, значит, они начали действовать против вас.
– Да, Эд, – ответил я ему. – Я напрягаюсь. Меня напрягают люди. Но по крайней мере я знаю, где у меня напряжение, – в желудке. Не в голове, не в грудной клетке, не в пояснице, и, к счастью – ты ведь согласишься, Эд? – не в заднице.
Он начал было что-то говорить, но передумал – и резко свернул к зданию Корпорации. Я поднял зонтик и с чувством добродетельного удовлетворения стал смотреть ему вслед. Но сейчас я понимаю, что просто совершил ошибку, не распознав врагов. Не из-за Билза у меня начались неприятности.
Позже в тот же день, когда я писал записку для аналитического отдела, запросившего сведения о том, во что может обойтись постройка пятидесяти кинотеатров на Кубе, Хелен сказала мне, что звонит некая миссис Розенблют и настаивает на разговоре со мной.
– Я не знаю никакой миссис Розенблют.
– Она говорит... Ох, я не понимаю, что именноона говорит.
– Соедини меня с ней.
– Я говорю с мистером Джоном Уитменом? – прозвучал немолодой голос, когда Хелен переключила звонок.
– Да.
– И это – ваше место службы, мистер Уитмен? Вы здесь работаете?
– Да. Могу я узнать, почему вас это интересует?
– Вы можете мне сказать адрес, по которому находится ваше место работы? – продолжала она недоверчиво.
Я дал его ей.
– Да, это верно. А теперь, мистер Джон Уитмен, могу я спросить, сколько вам лет?
– Мне тридцать пять, – ответил я.
– Могу я узнать, женаты ли вы? Есть ли у вас дети, мистер Уитмен?
– Это очень личные вопросы.
– Ну, – протянула она, гнусавя, как стареющая еврейская матрона, прекрасно знающая свое место в мироздании, – у меня есть причина их задавать.
– Моя жена погибла примерно четыре года назад, – ответил я, слыша свой голос словно издалека. Всякий раз, когда я говорил это, я видел серое лицо Лиз в морге и вспоминал откровенную наготу ее тела, лежащего в стальном ящике для трупов. – У нас не было детей, – добавил я. Телефон несколько секунд молчал. – Миссис Розенблют, я не понимаю, зачем вы мне позвонили. Чем я могу быть вам полезен?
– У меня здесь молодая женщина с дочерью...
– Долорес и Мария?
– Да, их зовут именно так.
– У них все в порядке? – встревоженно спросил я.
– Пока – да.
– Где они?
– А зачем вам это знать? – спросила она настороженно.
Я быстро рассказал ей, как впервые увидел Долорес и Марию в подземке, потом упомянул о своей попытке найти Долорес работу и временное жилье. Я объяснил, что произошло в здании Ахмеда – как я это понимал, – и добавил, что с тех пор я не знал, где находятся Долорес и Мария.
– Так я понимаю, что не вы причина их бед?
– Решительно нет. Это Долорес попросила вас мне позвонить?
– Нет.
Я секунду подумал.
– Тогда это значит, что у нее осталась моя визитная карточка.
Тут миссис Розенблют с огромным облегчением решила, что может мне доверять.
– Да, это так. Она – Долорес, мать, – очень утомлена, кажется. Она почти ничего не сказала, когда я разрешила ей лечь на свободную кровать. И я стала искать какую-то информацию о ней и нашла вашу карточку. Девочка кашляет, но в остальном кажется здоровой. Но им нельзя здесь оставаться, понимаете ли. Мне очень жаль, что я не могу их оставить у себя. Я должна сегодня ехать в гости к сестре. Но я не могу просто выгнать их обратно на улицу. Я – социалистка, я считаю, что человек обязан заниматься проблемами общества. Они – не уличные люди, если вы понимаете, о чем я. – Она говорила быстро и взволнованно. – Я нашла бедную девочку сегодня утром на Вашингтон-сквер, где гуляю каждый день в восемь. Она подошла ко мне. Ее мать спала на соседней скамейке. Я просто взяла их домой, просто решила, что сделаю это. Но мне нужно найти какого-то человека, которому можно доверять. Долорес ничего не говорит о семье или друзьях. Она и о вас не сказала...