Харрисон Колин. Электрические тела

   – Гектор, черт подери, вы здесь никому не нужны! – сказал я настойчиво. – Неужели вы сами этого не видите? Разве вы не видите, что все кончено? Все решено. Одни вещи кончаются, другие начинаются. Ваш маленький сын погиб. Мне очень жаль. Жизнь разладилась. Ваша жена от вас ушла. Она сама так решила. Это сделано. Долорес и Мария не...
   При виде лица Гектора я осекся. Он смотрел на нас, его темные глаза остекленели от мрачного понимания. Потом он молча кивнул. Что-то ушло из него, и в теплом солнце, падавшем на кирпичи, он словно съежился в своем темном плаще. Наверное, теперь мне можно будет уйти. Продолжая держать Марию, я сделал два шага в его сторону, чтобы проводить его обратно в дом и к выходу. Он не пошевелился.
   – Вы уходите? – спросил я.
   – Ага, – ответил он все так же хрипло. – Я ухожу,это точно.
   – Ну, ладно.
   – Ты думаешь, что любишь мою жену и дочь? – спросил вдруг Гектор, подойдя ко мне.
   – Да! – отрезал я, крепко прижимая к себе Марию.
   – Думаешь, что сможешь о них заботиться?
   Я молчал: его враждебность меня встревожила.
   – Думаешь, что вы трое останетесь вместе? – настаивал Гектор, и его взгляд обжигал меня.
   – Гектор, кончай это дерьмо, – сказала Долорес.
   – Думаешь, что получил мою жену и малышку, так? – не унимался Гектор. – Они теперь твои, важный мужчина, дело в этом?
   Он добивался, чтобы я это сказал.
   – Да, – спокойно ответил я.
   – Пошел ты... Ни хрена у тебя нет.
   – Убирайтесь отсюда, – сказал я.
   – Пошел ты... – Гектор плюнул в меня. – Слышал? Имел я тебя. Ни хрена у тебя нет. Слышишь?
   Я смотрел на него и чувствовал, как усиливается дневная жара. Все стоят у больших дверей из красного дерева на сороковом этаже и ждут едва заметного кивка, чтобы начать. Бумаг не принес один только Президент.
   – В последний раз, Долорес, – громко крикнул Гектор, – да или нет.
   – Нет, Гектор, – холодно сказала она. – Почему я должна миллион раз это повторять? Нет.
   Я собрался было еще раз потребовать, чтобы Гектор ушел, но тут он сунул руку под плащ и вытащил старый тяжелый револьвер. Не колеблясь, он сунул стальное дуло глубоко в рот. Его губы плотно сжались, словно он сосал соломинку. Он резко повернулся к Долорес, чтобы увидеть ее в последний раз, чтобы заставить ее увидеть, что она с ним сделала, и раздался выстрел. Его звук разорвал воздух, заставив нас подпрыгнуть, и мелкий фонтан крови забрызгал мне очки и лицо. Гектор упал к моим ногам на кирпичную кладку, кровь, текущая из его затылка, переливалась на солнце. Я инстинктивно вытер очки. Пуля прошла навылет, Гектор хрипел, его жуткий, давящий взгляд был обращен к небу. Отчаянно зовя мать, Мария билась и вырывалась у меня из рук. Долорес и Мария упали на землю рядом с Гектором, а я стоял над ними, понимая, что мне надо вызвать «скорую помощь», но не находя в себе сил шевельнуться. Я стоял и смотрел, как молодое, полное жизни тело Гектора борется с неотвратимым приходом смерти. Его пальцы судорожно сжимались и разжимались. Кровь лилась у него из ушей и изо рта.
   – Папа, папа, папа, папа! – кричала Мария.
   Этот крик пронзал меня и отскакивал от кирпичных стен домов. А потом наступила красноречивая тишина. Мария и Долорес стояли на коленях рядом с Гектором, молясь и плача. И теперь, когда жена и дочь вернулись к нему, он в последний раз резко выгнул спину и странно застонал, словно у него еще оставался какой-то кусочек сознания и сейчас, в эту секунду, он захотел, чтобы ему вернули его жизнь.
 
   «Скорая помощь» из Методистской больницы, расположенной в шести кварталах, приехала меньше чем через четыре минуты, и поначалу команда экстренной помощи усердно пыталась спасти Гектора, сняв с него плотный черный плащ и разорвав рубашку, чтобы добраться до грудной клетки. Он неподвижно лежал на кирпичной кладке, и золотая цепочка с крестом свесилась с его шеи. Трещали рации, медики разрывали упаковки с белыми абсорбирующими подушечками, вкалывали Гектору в шею адреналин, натягивали на него надувные противошоковые брюки, чтобы отогнать кровь от ног к сердцу. Но его лицо уже стало белым. Его неподвижные глаза смотрели на утреннюю дымку над нами, восковые губы оставались открытыми, словно он собирался что-то сказать. Долорес стояла над ним в заляпанном кровью платье и положив руки Марии на плечи тем же оберегающим жестом, который я увидел в день нашей первой встречи, когда она вышла из поезда подземки и повернулась ко мне. Они обе были в шоке и не плакали. Приехали несколько полицейских. Один из них брезгливо надел белые латексные перчатки, вынул пистолет из руки Гектора и вытащил оставшиеся патроны – их было бы достаточно, чтобы убить всех нас. Другой коп стоял в стороне, перекатываясь с носков на пятки, и с бесстрастным лицом записывал основные факты. Время от времени он поднимал взгляд на Долорес и Марию. Они были всего в нескольких ярдах от меня, по другую сторону от тела Гектора, но это расстояние казалось странно большим.
   Гектора положили на каталку, оставив черный плащ на земле, и повезли через дом к машине «скорой помощи». Долорес и Мария пошли следом за телом. Я протянул к ним руки.
   – Не трогай меня, – сказала Долорес с яростной холодностью, крепко прижимая Марию к себе.
   Она села в машину «скорой помощи», держа дочь на руках, и я понял, что все кончено.
 
   «Скорая помощь» уехала, и я стоял на крыльце, одинокий и потрясенный. Заседание совета директоров уже началось. Если бы я уехал немедленно, то еще успел бы что-нибудь рассказать в конце заседания и повторил бы извинения за свое опоздание по дороге на пресс-конференцию. Я сидел на чугунной скамье у себя в саду и с тупым интересом рассматривал кровавый узор на кирпичах. Крови было на удивление мало, учитывая, что здесь застрелился человек. Черный плащ Гектора лежал на кирпичах словно тень. Я не осмеливался дотронуться до него. Мои плечи и ноги ныли, как у уставшего старика. Шло время – сколько именно, я не знал, но кровь начала темнеть. Бруклинская пыль падала на лужицу крови, заставляя ее тускнеть. Один раз зазвонил телефон, замолчал после четырех или пяти звонков, потом зазвонил снова. Его дребезжащий звук несся из окна – тихий, никчемный. Мне звонили, чтобы убедиться, что я еду. Миссис Марш, стоя в туфлях на низких каблуках в своем кабинете, прижимает трубку к уху и чопорно сосет леденец. На краю лужицы собрались муравьи, пробуя кровь на вкус. А потом прошло еще пять или восемь минут, и телефон зазвонил снова, громко – пятнадцать или двадцать гневных, настойчивых звонков, – но я все равно не мог подняться. Мой отец верит в Бога, а я – нет. Его печальные старые глаза смотрят на сад. Он созерцает сорняки. За каждой трапезой он читает молитву. Моя мать читает котировки акций за бокалом бренди и сигаретой. Я забрел обратно в дом и уставился на множество игрушек, разбросанных по ковру гостиной, на носочки, валяющиеся на ковре, на сладкие хлопья на дне мисочки. Кто-то – работники «скорой помощи» или я сам – на подошвах занес кровь в дом, несколько пятен. Рядом с телефоном Долорес оставила щетку для волос. Черный седан Корпорации остановился у моего дома и загудел. Водитель вышел из машины и позвонил в дверь. Я дождался, чтобы он ушел. Они поймут, что я не приду. Будут сделаны необходимые поправки. Другие тоже владеют информацией, так что они разнесут ее по вселенной. Телефон зазвонил в последний раз – несколько неуверенных звонков, – а потом замолчал окончательно.
 
   Я не собирался идти на заседание. Я не собирался ничего делать – только сидеть неподвижно, пока гул в моей голове не прекратится. Но в какой-то момент чуть позже я встал на ноги и, не соображая, что делаю, вышел из дому и направился к подземке. Дело было не в том, что мне хотелось присутствовать на заседании, а просто в том, что я был одинок и единственными людьми, которых я знал, были коллеги по работе. Пока я ехал, передо мной все время стояла картина, как Гектор лежит на спине, и я ощущал странную жажду. Казалось, что все на меня смотрят, но я не обращал на это внимания.
   Через сорок минут я уже шел по вестибюлю Корпорации. Он был таким же, как всегда, но показался мне другим. Я ощущал, как вес множества этажей давит на высокие своды зала. Я пропустил заседание совета, и один только Бог знал, что это означало, но я все еще мог успеть на пресс-конференцию в зале Корпорации. На лифте висел плакат, приветствовавший представителей прессы и приглашавший их на двадцать второй этаж. Когда двери лифта открылись, этаж оказался заполнен журналистами из отделов новостей бизнеса и развлечений. Представители отдела по связям с общественностью отвели журналистам комнату с телефонами, чтобы новости можно было передавать немедленно. Их было там не меньше тридцати пяти – из агентств «Рейтер» и «Ассошиэйтед Пресс», из британских, немецких и японских финансовых газет. Все они уже были там, звонили своим редакторам по телефонам или передавали новости по электронной почте со своих компьютеров. Это означало, что главное заявление только что было сделано.
   Я вошел в дверь в конце зала, где представители службы по связям с общественностью раздавали бумаги, приготовленные для прессы. Президент и несколько членов совета находились на сцене. Президент стоял у микрофона и пояснял договор о слиянии. Комната была набита людьми – там было порядка двухсот человек. Десяток телекамер работали в дальней части зала. Одна из сотрудниц отдела по связям с общественностью остановила меня в проходе между креслами.
   – Сейчас делается заявление, мистер Уитмен, – сказала она с улыбкой. – Мы искали вас.
   – Да.
   – ...выгодно для нашего положения в качестве корпорации мирового класса... – звучал отработанный ораторский голос Президента, полный энергии, оптимизма и юмора.
   – Я чем-то могу вам помочь, мистер Уитмен?
   Я мог сказать только одно, к кому бы я ни обращался:
   – Я только что видел, как человек покончил с собой.
   Она моргнула:
   – Я не понимаю...
   – Я видел, как человек выстрелил себе в голову, меньше часа назад.
   Она нахмурилась и выставила передо мной свои красивые руки:
   – Прошу вас остаться здесь, мистер Уитмен.
   Позади Президента стояли Фрикер, Вальдхаузен и все остальные, включая Саманту. Она великолепно выглядела в своем ярко-красном костюме, с уложенными ради такого случая волосами, и держала в руках какие-то бумаги. Возможно, это она выступала перед советом вместо меня.
   – Извините. – Какой-то фотограф протиснулся в проход мимо меня, поднимая камеру над головой.
   – Парень застрелился у меня на дворе, – сказал я ему. – На самом деле он работал в этой компании.
   – Что? – раздраженно переспросил он. – Вы кто?
   – Я здесь работаю. Я... мне полагалось быть здесь, делать это.
   Я поднял голову. Женщина из отдела по связям с общественностью тихо подозвала Саманту к краю сцены. Саманта заметила меня и начала отдавать распоряжения, молодая женщина придвинулась к ней, а потом кивнула и направилась в мою сторону.
   – Так вы сказали, что какой-то тип покончил с собой? – спросил кто-то из журналистов рядом со мной, переворачивая страницу блокнота.
   – Я только что это видел.
   Ко мне вернулась женщина из отдела по связям с общественностью.
   – Мисс Пайпс сказала, что вам надо отойти назад, – сообщила она мне с ледяной вежливостью. – Боюсь, что... у вас... На вашем костюме кровь? –сказала она с удивлением и отвращением. – Типа, он забрызган?
   Крови было не так уж много.
   – Я собирался подняться на сцену, – сообщил я ей. – Я могу это сделать, чтобы...
   – Ох, нет, так нельзя. Боюсь, что мы уже начали.
   – Кто это? – спросил репортер. – Кажется, вы сказали, что его зовут Уитмен?
   – Мы сейчас не даем интервью, – быстро вмешалась служащая отдела. – Это не...
   – ...и уверены в том, что создание самой передовой коммуникационной компании возвестит о наступлении эпохи...
   Президент наблюдал за мной. У него за спиной вспыхнул экран для мультимедийной презентации. Он нахмурился. Несколько журналистов обернулись. Они слышали, что я сказал.
   – Кто вы? – спросил меня один из них.
   – ...мы очень довольны объединением этих новых рынков...
   – Джек Уитмен. Вице-президент по корпоративному развитию и планированию, – послушно ответил я.
   – В чем проблема? – громко спросил он. – Вам следовало быть там, на сцене?
   – Ну...
   – У вас на костюме кровь, вы это знаете? Что-то где-то произошло? – При этой мысли у него заблестели глаза. – Что-то случилось в здании?
   – Да, – начал я. – Со мной только что произошла очень странная вещь...
   Теперь он уже внимательно меня слушал.
   – Так вы сказали, что это произошло в здании? Где?
   – Нет-нет, не здесь...
   Я взглянул на сцену. Саманта стояла рядом с Президентом, ее глаз сильно косил. Она что-то шептала Президенту на ухо, привлекая его внимание ко мне. Он нахмурился, а потом кивнул и подался к микрофону.
   – Прошу прощения! – Его голос гулко разнесся по комнате. – У нас тут находятся посторонние... Да, вы,сэр, в проходе. Прошу вас не мешать нам. Я извиняюсь перед представителями прессы за задержку. – Президент смотрел на меня, словно мы были незнакомыми людьми, столкнувшимися в автобусе. – Спасибо, – решительно добавил он.
   – Прошу вас пройти к выходу, – попросила меня служащая.
   Возможно, я сопротивлялся. Совсем немного, руками. Это было бы вполне объяснимо. На самом деле я этого не помню. Но это не исключено. Я помню, что просто хотел сказать, что буду только слушать. Но Саманта продолжала наблюдать за мной и видела, что я не сдвинулся с места. Она грациозно шагнула к микрофону, и зал застыл на секунду, пока мы смотрели друг на друга. Члены совета нетерпеливо наблюдали за происходящим. Вальдхаузен наблюдал. В зале начался раздраженный шепот. Кажется, все почувствовали, что мы знаем друг друга. Возможно, это заняло всего пять секунд. Мне показалось, что это длилось гораздо дольше.
   – Вы, сэр, – холодным голосом сказала Саманта, – будьте любезны покинуть собрание. – Она подняла свою красивую руку, подзывая подмогу. – Можно попросить, чтобы представители службы по связям с общественностью проводили этого джентльмена к выходу?
   Казалось, Саманта смотрит поверх моей головы. Или может быть, ее косой взгляд меня обманул. Казалось, я с ней незнаком. Она определенно была со мной незнакома. Она успокаивающе улыбнулась аудитории. А потом появились сотрудники отдела по связям с общественностью, окружили меня и повели к выходу. Презентация мгновенно возобновилась.
   – Кто это? – спросил какой-то репортер, вставая со своего места, чтобы последовать за нами.
   – Никто, – любезно ответила женщина из отдела по связям с общественностью, словно сообщая, что будет подан чай с сахаром. – Никаких съемок.
   – На нем действительно кровь? – раздался другой голос позади меня.
   Но меня уже не было в зале. Упал. Ушел.
 
   Меня привели в кабинет какой-то секретарши, где я ни разу не был, и вежливо усадили.
   – Наверное, нам надо посадить его в такси, – услышал я слова какой-то женщины. – Где вы живете, мистер Уитмен?
   Она наклонилась ко мне, но я мог только смотреть в незнакомое хорошенькое личико – одно из лиц Корпорации. Она была симпатичной, похожей на девушек из рекламы жевательной резинки, – именно таких людей Корпорация набирает в отдел по связям с общественностью.
   – Где вы живете? – услужливо повторил кто-то.
   Они казались такими вежливыми, такими высокопрофессиональными.
   В комнату быстро вошла еще одна женщина.
   – Мисс Пайпс сказала, что его надо срочно увести из здания. Я ей сказала, что он совершенно дезориентирован. Она спросила меня, действительно ли на нем много крови.
   – И что ты сказала?
   – Ну, вы посмотрите на него.
   – Она сказала, что делать?
   – Она сказала, что пресс-конференция вот-вот закончится, так что нам лучше воспользоваться служебным лифтом. Мэри, позвони в техническую службу и попроси, чтобы лифт подняли сюда.
   – Можно заглянуть в ваш бумажник, мистер Уитмен?
   Они нашли мой адрес и отправили меня домой. Какой-то молодой человек с мальчишеской шеей в крахмальном белом воротничке получил указание вывести меня из вестибюля на улицу.
   – Проследи, чтобы он сел в такси, – было сказано ему.
 
   В такси я откинулся на сиденье и смотрел, как мелькают дома. Водитель взглянул в зеркало.
   – Не вздумай блевать в моей машине, – сказал он.
   Фасады домов пролетали надо мной, и я снова услышал голос Саманты, подзывающей охрану: «Вы, сэр». Теперь я превратился в человека, который прервал самую важную пресс-конференцию в истории Корпорации, человеком в окровавленном костюме. Саманта приказала меня вывести. С легкостью. Не особо задумываясь, я понял, что только Саманта могла подсказать Моррисону, чтобы он приставил меня к Президенту. Кто еще это мог сделать? Вот откуда пришел холод в ее голосе, ее жестокая решимость. Она считала, что операция Моррисона пройдет удачно. Отправив меня обхаживать Президента, она отодвинула меня в сторону и заняла позицию, позволившую бы ей получить выгоду от продвижения Моррисона. Теперь Моррисон исчез, а она осталась. Саманта очень хороша, она умеет выживать, она ведет игру на более высоком уровне. Я не думаю, что она меня ненавидела: я потрясенно понял, что всего может хотеть только тот, у кого нет ничего.
 
   Приехав домой, я вышел из такси и посмотрел на ступени своего дома. Я открыл дверь и прислушался. А потом я увидел Долорес, стоявшую у окна со своей дочерью.
   – Мария, – велела Долорес спокойным голосом, – я хочу, чтобы ты ненадолго ушла наверх.
   Девочка пробежала мимо меня, поднялась на несколько ступенек, а потом обернулась. Я увидел ужас на ее лице, и мне захотелось обнять ее и защитить.
   – Иди. Ты меня слышала.
   Мария с серьезным видом поднялась наверх. Ее коленки поднимали край юбочки. Долорес повернулась ко мне:
   – Мы сейчас уйдем.
   – Обратно в больницу?
   – Он умер. Я уже с ним попрощалась.
   Ее лицо было отчужденным.
   – Тогда куда же? – спросил я.
   – Отсюда.
   Я был не в состоянии думать.
   – В вашу старую квартиру?
   Она не хотела отвечать и крепко сжала губы.
   – Не знаю, – сказала она в конце концов. – Нет, не туда. Куда угодно, но не туда.
   – Тогда почему бы просто не остаться ненадолго, подумать...
   – Мы не можем здесь оставаться.
   – Но ты и я, мы ведь...
   Мария спускалась по лестнице, и Долорес посмотрела на нее.
   – Я хочу, чтобы вы остались, Долорес. Ты и Мария. У меня больше никого нет, вот в чем дело. Мы могли бы все как-то уладить, мы могли бы...
   – Гектор сказал правду?
   – О чем?
   – О том, как он пытался со мной поговорить? Он сказал, что звонил...
   – Да.
   Казалось, это бесконечно опечалило Долорес.
   – Тебе следовало просто дать мне с ним поговорить. Я могла бы с ним поговорить. И все было бы по-другому.
   – Я не думал, что он...
   – Нет, конечно! – воскликнула Долорес. – Как ты мог бы? Ты ведь его не знал!
   – Но я просто...
   – Он злился, думая обо всем этом. С Гектором так нельзя, он начинает звереть.
   – Господи, Долорес, мне очень жаль. Но он явился сюда с пистолетом в кармане, он...
   – Он сделал глупость! – с горечью воскликнула Долорес. – Глупо было так сильно меня любить!
   Мы стояли молча. Мария перебирала игрушки на журнальном столике. Она понимала что-то из того, о чем говорила ее мать. Никто не включил свет в гостиной. По растерянному лицу Долорес я видел, что она снова вспоминает о случившемся: решении уйти от Гектора, поселиться у меня.
   – Пойдем, Мария, – сказала Долорес наконец.
   – Можно мне вызвать вам такси?
   – Нет. Мне не нужно такси.
   Она надела плащ поверх окровавленного платья.
   – Ты не знаешь, куда пойдешь?
   – Нет.
   – Для Марии было бы лучше остаться здесь. Сохранить стабильность.
   – Нет.
   У нее ничего не было.
   – Разреши мне дать тебе немного денег или еще что-то. Просто чтобы...
   – Мне ничего не нужно. Пошли, Мария.
   Долорес собрала немного игрушек и одежды для Марии – столько, сколько смогла унести, – а потом протянула мне свой дубликат ключей от дома. Она открыла входную дверь и поманила за собой Марию.
   – Долорес, не уходи. Вы нужны мне здесь, мне нужно, чтобы вы остались.
   Она повернулась ко мне, и я понял: если уж она ушла от Гектора, то, конечно, сможет уйти от меня. Ее темные глаза на секунду наполнились слезами воспоминаний. Губы у нее распухли. А потом она смахнула слезы, и ее лицо снова стало жестким. Она взяла Марию за руку, и они вдвоем сошли по вытертым ступенькам моего крыльца. Мария закапризничала, ей хотелось закрыть чугунную калитку моего дома, и Долорес позволила ей это сделать.
   – Я не хочу уходить! – заплакала Мария, еле тащась.
   – Пошли, Мария, – строго прошептала Долорес дочери, не глядя на меня.
   – Пока, Джек! – печально крикнула мне девочка.
   Они пошли по улице в сторону подземки. Особняки, высокие и немые, вздымались по обеим сторонам. Мария пару раз посмотрела на мать, но Долорес решительно шла вперед. Ветерок шевелил молодую листву деревьев над их головами. Мне хотелось верить, что все у них будет хорошо.

Глава шестнадцатая

   Я одинок. В последнее время во время моих скитаний по городу у меня выработалась странная привычка. Возможно, это вполне предсказуемо: ведь теперь я – человек, который много времени проводит на скамейках и в дешевых закусочных. Человек, который задерживается на тротуарах и заводит разговоры с уличными торговцами. Иногда я часами стою в книжных магазинах, перелистывая том за томом. Порой я сижу в публичной библиотеке в центре Манхэттена и читаю журналы. Да, наверное, это вполне предсказуемо. Моя новая странная привычка заключается вот в чем: каждое утро, когда я одеваюсь, я кладу в нагрудный карман маленькую карточку для заметок, три на четыре дюйма. Каждый день это одна и та же карточка, с потрепанными краями, и она высовывается из кармана примерно на полдюйма. К карточке приклеен прямоугольник со смазанным газетным текстом – с небольшим абзацем из первого длинного отчета о слиянии Корпорации, который появился в «Уолл-стрит джорнал». Статья была совершенно исчерпывающей: там излагались доводы в пользу слияния «Фолкман-Сакуры» и Корпорации и говорилось, как финансовым аналитикам нравится эти сделка. В статье упоминалось о долгом пребывании Президента на его посту, о «внезапном устранении» Моррисона, о «новом выдвижении» Саманты, о возрастающей роли Вальдхаузена в «Фолкман-Сакуре» и так далее. Ожидаемое, обычное. Тот короткий абзац, который я вырезал, находился ближе в конце статьи, и его вполне можно было бы выкинуть, если бы редактору понадобилось лишнее место. В абзаце говорилось: «Пресс-конференция была ненадолго прервана, когда один из администраторов компании, Джон Уитмен, вызвал переполох. По словам представителя компании, Уитмен, вице-президент по корпоративному развитию и планированию, оказался свидетелем самоубийства, произошедшего в его доме за час до объявления, и приехал на пресс-конференцию в состоянии полной дезориентации. «Это было просто странное совпадение, которое предсказать нельзя, – сказала Джессика Макгиллис, представитель компании. – Оно не имело никакого отношения к нашим необычайно важным и приятным новостям».
 
   Утром после ухода Долорес и Марии, утром, когда статья появилась в газете, мне позвонила Хелен.
   – Я здесь, – сказал я. – Все еще здесь.
   – Меня вроде как попросили вам позвонить, – начала Хелен.
   – Настолько плохо, да?
   – Я не понимаю! – запротестовала Хелен.
   Хелен проявляла доброту. Я смотрел из окна в сад. Черный плащ Гектора по-прежнему лежал на кирпичах. Я все еще не осмеливался к нему прикоснуться.
   – Я имею в виду, – сказал я, – что после того, что произошло вчера, никто не хочетмне звонить.
   – По-моему, все должны были бы понять, что вы были... что что-то случилось... В целом все довольны объявлением.
   – Вы очень добры, Хелен. Я бы советовал вам как можно скорее попросить, чтобы вас перевели к кому-то другому. Это было бы разумно, Хелен.
   – Джек...
   – Хелен, – прервал я ее, – вы не могли бы собрать в моем кабинете все, что можно считать личным, сложить в коробку и отправить мне домой?
   – Что...
   – Просто запакуйте все. Пожалуйста, сделайте это.
   – Но, Джек, – в ее голосе теперь зазвучала досада, – вы же должны были выступить перед Президентом и советом директоров, и все, в сущности, потрясены,если говорить честно, и...
   – Президент обо мне справлялся?
   – Ну... нет, насколько я знаю. Но он в основном работает с Самантой, в результате это она...
   Я повесил трубку.
   В тот же день из полиции прислали двух следователей из Семьдесят восьмого отделения Бруклина: молодого рьяного типа по фамилии Уэстербек и пожилого мужчину с седеющими волосами, который наблюдал за мной с равнодушным профессионализмом. Они позвонили в дверь, и мы вежливо уселись у меня в гостиной.
   – Мы просто хотим получить кое-какие ответы, чтобы закрыть дело, – объяснил Уэстербек. – Довольно необычное дело, потому что как правило мужчина сначала убивает жену и ребенка или, может, другого мужчину. Обычно он убивает кого-то другого, а уже потом может убить себя. Обычно бывает именно так, вот только на днях у нас один тип сначала убил всех своих детей. Четырех, бах-бах-бах.