Страница:
Я никогда не был способен испытывать горькие чувства к женщинам, с которыми спал. Отношения могли сгореть, но я вспоминал каждую женщину – или в некоторых случаях девушку – с некой грустью, сожалея о хрупкости отношений. Я с печалью вспоминал, какими юными и невинными мы были. Даже мое деловое соитие с мисс Наджибуллой, платной куртизанкой из клуба Президента, со временем покроется слоем дешевой ностальгии. Я считаю это своим недостатком – и, наверное, Саманта это во мне увидела и поняла, что можно переспать со мной и таким образом в будущем обезопасить себя от возможной жестокой конкуренции в Корпорации. Однако в тот момент я этого не понимал. Я помню, как пришел домой поздно вечером после того, как мы это сделали – в то время мне для этого достаточно было пройти пешком пятнадцать кварталов, – и принял душ. Лиз вернулась домой поздно и разделась у кровати. От нее еще пахло рестораном: дымом, пролитым пивом, лимонными корками и недоеденным филе меч-рыбы. Она устало швырнула одежду на пол и упала в постель, а я думал о том, что жизнь обладает какой-то странной щедростью, если я могу за один вечер переспать сразу с двумя женщинами. Я поступил нехорошо: ведь я обещал Лиз, что никогда не стану этого делать. У меня не было причин нарушать свое слово, но это было невыразимо приятно. Я точно знал, что меня никогда не поймают, – и так оно и было, если не считать того, что Лиз погибла прежде, чем я набрался храбрости, чтобы во всем ей признаться. А я собирался это сделать – по правде говоря, думал об этом каждый день. Когда ты лишен возможности покаяться, ты лишен и возможности получить прощение. Я был окончательно лишен этой возможности.
Все утро я беспокоился, что всем в Корпорации известно, что именно Джеку Уитмену, вице-президенту с тридцать девятого этажа, предназначалась эта надпись. Я жевал антациды. И мне не стало лучше, когда ко мне в кабинет зашел Билз. Его крупная, красивая фигура заполнила дверной проем.
– Давай сегодня пойдем на ланч вместе, – сказал он. – Поговорим.
– Поговорим?
Я сразу же подумал, не рассказали ли ему о граффити.
Его лицо было каменным.
– Нам с тобой необходимопоговорить.
Возможно, он был прав. Мы договорились встретиться в час в дорогом индийском ресторане, затянутом огромными полотнищами красновато-коричневой ткани, так что казалось, будто вы внутри громадного сердца. Я пришел туда первым, и меня провели вглубь зала, где было меньше посетителей. Не отрывая взгляда от скатерти, я прислушивался к разговору двоих мужчин за соседним столиком.
– Когда тебе звонят, не говори: «Я отказываюсь давать комментарии», – сказал первый.
– Они это обожают: это можно истолковать как чувство вины.
– Да. Совершенно верно. Вместо этого надо говорить: «Я не могу помочь вам в этом вопросе». Это очень хорошо. Эти слова можно процитировать, тут нет официального отказа говорить и выражено уважение к роли журналиста. Это показывает, что вы понимаете: им надо работать. Это очень тонко, но это действует.
– «Я не могу помочь вам в этом вопросе»... – задумчиво повторил его собеседник.
– Да. Вот что ты говоришь, когда тебе звонят.
С другой стороны сидел плотный мужчина, одетый в псевдонепринужденном стиле литератора, со стянутыми в хвост волосами. Я решил, что это редактор какого-нибудь журнала или издательства. Он разговаривал со знаменитым южноамериканским поэтом, который создал себе имя, воспевая мучения в бразильских трущобах (и который сейчас, как я прочел, проводил большую часть времени в Сан-Франциско, Париже и Нью-Йорке). Пока официанты покорно сбрасывали крошки со стола на медные подносы, двое мужчин с наслаждением осуждали преступное равнодушие администрации к беднейшим слоям населения. Всего за несколько минут они рассмотрели американскую внешнюю политику в Латинской Америке, последнее решение Верховного суда США, культурную запущенность пригородов и сочность овощей в вошедших в моду салатах. Мне пришло в голову, что Долорес, скорее всего, никогда не обедала в подобных заведениях.
Билз вошел в ресторан, бесцеремонно растолкав индийских уборщиков, наслаждаясь своей крупной фигурой. Он спешил – и будет спешить до самой могилы. Он увидел меня, но заметил какого-то знакомого из Си-би-эс и остановился поговорить, не присаживаясь, чтобы быть заметнее. Несмотря на активные занятия теннисом, у него начал расти живот. Много лет назад, когда мы изо всех сил старались быть друзьями, он настаивал, чтобы после работы мы заглядывали в небольшое заведение на Бродвее, между Пятьдесят второй и Пятьдесят третьей. Это был топлес-бар со сценой. Туда можно было попасть, поднявшись по узкой грязной лестнице. Огромный черный мужчина в костюме и галстуке провожал вас к столу у сцены и спрашивал, что вы будете пить. Мелькали разноцветные огни, зеркальные шары кружились. Тем временем девицы, танцующие на сцене, уже приближали к самому вашему лицу свои бикини, узенькие подвязки с розочками, кожаные шортики... Некоторые из них скучали или притворялись, но некоторые выглядели убедительно. Они были очень умелыми, поскольку заведение находилось в центре Манхэттена. Напитки были слишком дорогими, бесплатные закуски сводились в основном к самому дрянному сыру. Но мы были женатыми мужчинами, а это зрелище нас захватывало и возбуждало. Там была очень крепенькая техасская девица, которая выглядела лет на восемнадцать, ее волосы, словно шелковый занавес, струились по телу, которое было по-змеиному гибким. Когда она с силой кружилась у бронзового шеста, можно было слышать, как в дереве стонут винты. Меня она совершенно не волновала, и я отстраненно гадал, понимает ли она на самом деле, что она делает со своим ртом во время танца. Но Билз, женатый на тяжелозадой блондинке, родившей троих детей, весивших больше четырех килограммов, был заворожен этой юной девицей, ее подтянутым гладким телом. Она выглядела такой плотной.В первый раз он сунул ей в трусики больше десяти купюр.
Став вице-президентом, он продолжал ходить в клуб один и возвращался в офис после ланча с большой задержкой. А потом, ни о чем не говоря жене, он купил крошечную однокомнатную квартирку в квартале от Центрального парка. Она была не больше обычного ковра, десять на восемнадцать футов, и стоила восемьдесят тысяч баксов, достаточно небольшая сумма, чтобы жена не заметила понижения уровня жизни семьи из-за выплат ссуды. Недвижимость была бы отличным вложением денег, но Билз не сдавал ее в аренду. Он раза два в неделю водил туда танцовщицу из бара во время ланча, а порой и по вечерам, перед тем, как сесть в поезд и отправиться к детишкам и обеду. Греховные радости поспешного траханья! Такие вещи очень распространены: из-за стресса мужчины становятся более жесткими.
Билз подошел к столику.
– Итак, – сказал он, когда мы сделали заказ, – знаешь, почему я решил поговорить? Потому что все мы – ты, я, все остальные – рвем пупки, пытаясь устроить сделку с «Ф.-С.» и Вальдхаузеном, и мы уже к этому близки...
– Насколько близки?
– В сущности, уже обсуждаются вопросы управления. По маркетингу договориться уже удалось. Но я хочу поговорить не об этом, Джек. – Он помолчал, проверяя, готов ли я сменить тему разговора. – Думаю, нам с тобой следует заключить перемирие. Когда мы ссоримся в присутствии Моррисона, это вредит нам обоим. Я понимаю, что мы с тобой не очень друг друга любим, но ты выказываешь настоящее раздражение...
– Конечно, – перебил его я. – Я выказываю раздражение, потому что ты заставил Моррисона исключить меня из группы переговорщиков и отправить пердеть с Президентом.
Брови Билза поехали вверх.
– Я этого не делал.
– Черта с два ты не делал.
Он приподнял вверх раскрытые ладони:
– Наверное, это Моррисон сам придумал.
– Не думаю, чтобы сам, – ответил я. – Совсем не думаю. Он с самого начала поручил мне работать над планом слияния. Он включил меня в группу как одного из тех, кто знает все. С его стороны глупо было выводить меня из игры.
Билз откинулся на спинку стула:
– Я с этим согласен.
– Согласен?
– Да, это было глупо. Но тогда я этого не понимал.
– И ты ничего не сказал?
Билз покачал головой:
– Нет.
– Но конечно, ты понял, что тебе это на руку.
– Правильно.
Ему было сорок – слишком солидный возраст, чтобы рисковать. Он усердно работал почти пятнадцать лет, медленно просачиваясь в узкую щель властных структур Корпорации, – как это делали мы все. Он был слишком умен для своих лет. Ему нравилась искусственность кондиционированного воздуха, этот воздух был безопасным. Он принадлежал к числу тех людей, кому хочется, чтобы будущее было определено и вложено в надежные банки и ценные бумаги. Волосы на его щиколотках были стерты резинками дорогих носков, которые жена покупала ему три раза в год в «Саксе». Ему это страшно не нравилось, потому что напоминало о том, что он смертен.
– Значит, – продолжил я, – ты вполне мог подсказать это Моррисону.
Он ничего не ответил. Нам подали суп.
– Ты понимаешь, что я не знаю никого из людей «Ф.-С.»? – продолжил я. – Саманта занимается Вальдхаузеном, а ты, Моррисон, банкиры и все остальные живете припеваючи, пользуясь тем, что сделал я? Ты это понимаешь, так ведь?
Мой голос стал громче, на нас стали оглядываться с соседних столиков.
– Да, – наконец признал Билз, разглаживая свой желтый галстук.
– И, надо полагать, вы собираетесь провести все через совет, а Президент пусть стоит на обочине с чемоданом или пьет в розарии. И так было задумано с самого начала.
– Послушай, Джек. Огорчен ли я, что Моррисон отправил тебя на рыбалку? Нет. Я готов в этом честно признаться. Но ты должен поверить мне, что не я ему это подсказал. – Для большей убедительности он взмахнул своими крупными загорелыми кистями. – Это сделал кто-то другой, а кто – я не знаю. Может, консультанты. Не знаю. Я просто говорю: почему бы нам с тобой не прекратить друг на друга наскакивать прямо сейчас? Это нам обоим ничего не дает.
Он пытался обезопасить себя.
– Это сплошное дерьмо, – заявил ему я.
Билз пожал плечами, съел немного супа и положил ложку.
– Знаешь что? – сказал он.
– Что?
– Я подумал, что смогу поговорить с тобой как с разумным человеком, но это невозможно. – Билз обвел взглядом ресторан, встал, выудил из кармана пару купюр и небрежно бросил их на стол. – Я лучше возьму в гастрономе сэндвич с индейкой.
Я проводил его взглядом. Ресторан был заполнен такими же, как Билз, людьми: они наклонялись друг к другу, обсуждая дела, пытаясь уловить сегодняшние тенденции, не упустить выгоды. Мужчины под сорок и за сорок, уже обремененные женой, несколькими детьми, домом. Пристегнитесь и готовьтесь к долгой поездке, парни. На этом уровне остановка означает смерть. Те, кто не получал повышения, несли в себе нечто злокачественное, что рано или поздно приводило к их профессиональной смерти. Надо каждые пару лет получать повышение или новый проект, иначе все поймут, что вы сели на мель, окаменели. Мне приходилось видеть мужчин и женщин, которые сходили с дистанции в сорок три, в сорок пять. На их лицах появлялось особое выражение, характерное беспокойство. Тем временем легионы умных работников напирали снизу, стараясь занять ваше место, так же, как раньше это делали вы сами, наступали вам на пятки. После того, как вы поднялись на некий уровень, никто не пожалеет вас в случае сбоя: мчащиеся вперед затопчут ваш труп. Если вы – Билз с женой и тремя детьми, то плата за обучение просто убийственная, по закладной надо выплачивать по пять тысяч в месяц. А еще надо искать летний домик на Лонг-Айленде, куда летом на месяц можно было бы отправить семью (аренда – это ужас, из подоходного налога ее не вычитают), а если у вас есть домик на берегу, то нужна яхта, которая бы доказала, что вы не мелочитесь, а это еще не меньше семидесяти пяти тысяч. Я знал Билза: он понимал, что в момент сделки с «Ф.-С.» ему достаточно удержаться на краешке подстилки для пикника – и это докажет, что он обладает реальными способностями, что ему не нужны были восьмидесятые, не то что тем пустобрехам и льстецам, которых просто подхватила волна экономического подъема. Он понимал, что его время пришло. Большие деньги были совсем близко. Все старались урвать себе кусок. Билз мог рассчитывать на свой. А я, жадный Джек Уитмен, был намерен получить свой.
Но человек часто получает совсем не то, чего он хочет. Когда я вернулся, Хелен сказала мне, что днем мне надо выслушать системных консультантов. Даже на таком высоком уровне время от времени приходится напрасно тратить время.
– Я не могу пойти, – сказал я ей. – Такие вещи меня убивают.
– Вам назначено, – заявила она.
– А все остальные вернулись в «Плазу»? – спросил я.
– Насколько я знаю, да.
– Так что я мог бы сбежать со встречи и никто ничего не узнал бы.
– Господьзнал бы.
– Он и так все знает, Хелен. Все, что случилось и что еще случится. Он знает и мои грехи, и они его угнетают. Он считал, что у меня был шанс попасть на большое облачное шоу – ну, знаешь, с ангелами, арфами и беседами с матерью Терезой. Но теперь об этом и речи быть не может.
– Убирайтесь отсюда, – приказала Хелен с шутливой строгостью. – Вы опаздываете.
Я спустился на лифте на три этажа, в лабиринт кабинетов, где ковровое покрытие было не очень новым, а коридоры на поворотах были испачканы и поцарапаны тележками с почтой, которую развозят ежедневно. Слияние с «Ф.-С.» потребует объединения компьютерных систем. Я отыскал зал совещаний. Дверь была закрыта: я опоздал. В помещении было слишком темно, чтобы я смог узнать кого-нибудь из присутствующих, и я проскользнул внутрь как раз в момент начала презентации. Перед собравшимися стоял консультант по информационным системам – молодой чернокожий мужчина в тесном костюме, один из новых жрецов бухгалтерских технологий, которого призвали для обсуждения конкретных проблем совмещения компьютеров Корпорации с компьютерами некой корпорации, структура и размеры которой соответствовали «Ф.-С.». Консультант непрерывно моргал, словно приноравливался к скорости мыслей в своей голове.
– ...и прежде чем я перейду к подготовленным схемам, отражающим ту систему макросети, которую вы, возможно, захотите рассмотреть, я хотел бы коротко осветить... – Тут шла бесполезная информация, которую консультант вполне мог бы раздать в виде распечатки, если бы захотел. Но наверное, за совместную работу его группа получала примерно тысячу шестьсот долларов, так что они устроят нам спектакль по полной программе. – Чтобы интегрировать разветвленную децентрализованную сеть, обычно состоящую из персональных компьютеров DOS, OS/2 и VAX-мини, а также, возможно, AS/EX-80 «Хитачи» в Германии, и переводить их стандарты в наши и согласовать боды, мы, друзья мои, предложили бы использовать бухгалтерскую систему КАР, созданную «Рома Групо» в Италии, которая работает на основе Ай-би-эмовской архитектуры, потому что она рассчитана на восемь языков и включает в себя шведские надстрочные знаки и двухбайтовые японские иероглифы канджи или даже невероятно длинные немецкие существительные.
Консультант беззвучно хихикнул и замолчал, терпеливо улыбаясь, – святой, дожидающийся, чтобы его послание дошло до прихожан.
– А она справится с южноамериканскими цифрами? – послушно спросил я со своего места в темноте. – Эту возможность тоже следует учесть. Бразильская инфляция составляет примерно пятьсот процентов в год.
– Да!- отозвался консультант, явно довольный новой трудностью. – Очень хорошее замечание. Необходимы бухгалтерские программы, которые будут проводить дефляцию и переоценку этих безумных аргентинских и бразильских гиперинфляционных цифр. Это потребует крупных валютных блоков в программировании, чтобы можно было обрабатывать цифры в сотнях миллиардов национальных валют. Но как создать такую систему? Что ж, друзья мои, нам надо помнить, что прецеденты объединения двух слабосовместимых систем уже существовали, так что КАР «Рома Групо» будет стоять над ними. Давайте назовем из системами А и Б. Обе системы самодостаточны и сравнимы по уровню современной технологии. Возможно, система Б немного крупнее, но А на тридцать процентов быстрее. Данные могут передаваться от Б к А или от А к Б. Вопрос, по сути, сводится к управлению.Кто управляет информацией? Является ли система А остановкой для данных подразделений на пути к...
И так далее до бесконечности – невидимый грузовой состав информации. От усердия консультант заморгал еще сильнее. Ему блестяще удавалось представлять другим всю сложность огромной компьютерной системы, которую рисовало его воображение. Он был из тех людей, кто в другом веке был бы счастлив вырезать бесконечные плавные меандры на бесконечных дверях дворцов к вящей славе Медичи.
Потом последовали построенные на компьютере графики, схемы и диаграммы с броскими надписями и связанные между собой меню, которые он показывал на большом телеэкране, стоя в затемненной комнате, заполненной силуэтами людей. Цветной экран с высокой разрешимостью мигал, сменяя изображения, переключаясь на все более мелкие детали, – и в готовности людей тратить на это свое время было нечто болезненное.
В темноте меня начало клонить ко сну. Возможно, я даже задремал, потому что, когда вдруг мне на плечо легла рука, я вздрогнул. Я ощутил рядом с собой чье-то присутствие – дыханье курильщика, слабый аромат лосьона после бритья. А потом кто-то зашептал мне в ухо:
– У вас досадная привычка говорить интересные вещи, мой друг, так что старик хотел бы еще с вами подискутировать. – Рука была твердой. – Через два дня. Но на этот раз вы должны показать мне кое-что получше, нечто новое.- Рука два раза хлопнула меня по плечу. – А я постараюсь до тех пор не умереть.
А потом под жужжание докладчика, прежде чем я успел понять, что произошло, кто-то тихо прошел через мигающий полумрак и исчез за дверью. Президент.
Он вошел в игру.
В тот вечер дома, пока Долорес готовила обед для нас троих, я включил новости. Сначала Питер Дженнингс с его слегка сардоническим наклоном головы. Потом я переключился на Си-би-эс с Разером, индейцем из сигарной лавки с открывающимся ртом. Я как-то видел его у штаб-квартиры Си-би-эс, он шел с потерянным видом, в толстых очках, стекла которых делали его глаза похожими на огромные жидкие устрицы. Когда видишь его по телевизору, не замечаешь, насколько он толст.
Пришла Мария, запрыгнула мне на колени и взяла пульт.
– Я переключаю, – объявила она.
– Мария, это новости, и я...
Она нажала кнопку. Машина ехала вдоль пыльного горизонта, в замедленном движении – сплошная поэзия, краски и деньги. Мне захотелось сесть в нее, хотя у меня уже была машина, она стояла в гараже неподалеку, и я редко на ней ездил. Мария снова сменила канал. Реклама пива: всем по двадцать три года, все наслаждаются жизнью. Мне захотелось оказаться с ними. Рекламщики так хорошо меня знали. В Америке, даже если вас не знает никто, вас знают создатели рекламы.
– Я хочу посмотреть «Бемби», – сказала Мария.
– Не получится, – объяснил я. – Надо поставить кассету в видеомагнитофон, а он подключен к телевизору, который стоит внизу.
– Почему?
– Почему видеомагнитофон стоит внизу?
– Да.
– Потому что он у меня только один, и мне надо было подключить его или к одному телевизору, или к другому.
– А! – Она посмотрела на экран. – А я хочу смотреть его здесь! – закричала она, ожидая моей реакции.
Мария не понимала, почему она не может решать, что ей смотреть и где. Если то, что ей захотелось посмотреть, можно было бы показывать в мыльном пузыре или на поверхности молока у нее в чашке, она была бы мгновенно этим очарована и приняла бы как должное. Она была достаточно маленькой, чтобы это было именно так. Магия технологии ее не пугала – по крайней мере пока.
– Мария, можно я тебя кое о чем спрошу?
– Нет!
– Всего один вопрос.
– Ну ладно.
Она нетерпеливо заерзала.
– Почему тебе нравится смотреть «Бемби», телепередачи и все такое?
– Потому что это весело.
– А если бы передача шла в компьютере? – спросил я у Марии.
– А там тоже был бы Бемби?
– Конечно.
– Это было бы здорово.
– А если бы можно было смотреть и говорить Бемби, что ему делать?
– Мне это нравится! Хочу!
Она схватила дистанционный пульт и начала просматривать все каналы. А потом она вывела на экран маленькое окно с другими каналами и стала просматривать и их тоже. Когда я был маленьким, у нас были только мультфильмы: ни кабельного телевидения, ни видеомагнитофонов, ни телевизоров с большим экраном. А для Марии, которой было всего четыре годика, новая технология была частью понятной ей действительности.
– А как ты научилась это делать? – спросил я.
Она подпрыгнула у меня на коленях:
– Не знаю. Это весело!
И я вдруг понял, как мне быть с Президентом. Ближе к ночи, пока Долорес купала Марию, я позвонил главе нашего подразделения «Нью Медиа» в Лос-Анджелес и спросил, может ли он прислать в Нью-Йорк их новейшую разработку. Он испугался. Он сказал, что разработка еще не готова для презентации. Надо еще устранить ряд недостатков. Вся рабочая группа – это девять человек в семи комнатах, и каждый работает над отдельным элементом программы.
– Это неофициально, – успокоил я его.
– Вы имеете в виду следующий месяц или когда?
– Послезавтра. Завтра самолетом присылайте программу, устройство, на котором она работает, и техника.
– Это невозможно.
– Возможно, – возразил я. – Посадите своих людей на реактивный самолет. Меня не интересует, как именно вы будете сюда добираться, но завтра вы должны быть здесь, чтобы все наладить.
– Нереально. Правда. Это возмутительно.
– Нет, просто затруднительно.
– Нет, это невозможно.
Я ничего не ответил, так что его слова на несколько секунд повисли в образовавшемся между нами пространстве, заполненном далеким жужжанием, щелканьем и шепотом мертвецов.
– А кто будет в аудитории? – спросил он наконец. – Группа аналитиков? Люди с Уолл-стрит?
– Всего один человек.
– Один?
Я назвал имя Президента.
– Шутите!
– Там буду я, он и техник, которого вы пришлете, чтобы он подключил компьютер и следил за его работой. Но главное – Президент.
Он задумался.
– Управление осуществляется с помощью пиктограмм и меню, и там стоит лучшая программа по синтезации голоса, так? – спросил я.
– Да, и все уже хорошо работает.
– Голосовой синтезатор настраивается на человека за пару часов?
– Нет-нет. Мы сократили время до пятнадцати минут максимум.
– А энциклопедия образов и движений, о которой шла речь несколько месяцев назад?
– Мы отсканировали... сейчас припомню цифру... у нас этим занимался один человек... Что-то около четырех или пяти миллионов различных кадров. Базовые изображения и все такое.
– Господи!
– Ага! – Он рассмеялся. – Очень неплохо. Мы чертовски этим горды.
– То есть вся эта коробка с винтиками уже держится и работает, так?
– Он еще не доведен до стандартов производства, но...
– Но все работает? У нас есть хотя бы одинэкземпляр, который действительно работает?
– Да. Но разве я не должен получить «добро» у как-там-его... вице-президента, который занимается...
– Забудьте, – посоветовал я ему. – Пусть я буду виноват. Правда. С этим проблемы не будет. Игра идет на совсем другом уровне.
В трубке молчали.
– Вы все привезете? Тридцать девятый этаж. Все расходы оформляйте на мой кабинет. Не на счет подразделения. И можете что-нибудь приписать, если вам это поможет в работе.
– Чтобы доставить все самолетом, нужно не меньше ста пятидесяти тысяч. Коммерческие компании не возьмут так называемую технологию девятого уровня без специальной страховки полета. В нее входит страховка на случай чрезмерной вибрации, на случай случайных повреждений при погрузке и разгрузке... То есть это лишняя головная боль. Мы с таким сталкивались, когда участвовали в промышленных выставках. Все нужно загружать и выгружать на конечных пунктах, транзитные рейсы отпадают. И еще надо оплатить особую упаковку и сверхурочные техника...
– Нет проблем. Я все завизирую.
– И кого мне спрашивать?
– Меня. Спрашивайте только меня.
Час спустя Мария спала, а я сидел за письменным столом, разложив вокруг себя бумаги. Ко мне в кабинет зашла Долорес.
– Я искала лишнюю подушку в чулане наверху, – сказала она. – У тебя осталась вся одежда твоей жены.
Я не смог ее выбросить. Чулан был полон платьев, блузок, юбок, брюк и одежды для беременных. Даже все носки, нижнее белье и бюстгальтеры были запакованы в коробки. Я собирался все это отдать в ближайшую церковь, но порой, поздно ночью, когда мне не удавалось заснуть, я поднимался наверх и стоял в чулане, где мне удавалось уловить слабый, ускользающий запах Лиз. Это было ненормально и глупо, но я все-таки не мог избавиться от ее вещей.
– Хочешь померить? – спросил я.
Долорес уставилась на меня:
– Я не твоя мертвая жена!
– Конечно, – ответил я. – Я это знаю.
– Я даже не знаю, будут ли мне ее вещи впору.
– Тогда не стоит, – сказал я ей.
Но через десять минут Долорес спустилась вниз в одном из старых деловых костюмов Лиз. Он неплохо на ней сидел, хотя Лиз была чуть выше, но у Долорес были более широкие плечи и пышная грудь. Она была в чулках.
Все утро я беспокоился, что всем в Корпорации известно, что именно Джеку Уитмену, вице-президенту с тридцать девятого этажа, предназначалась эта надпись. Я жевал антациды. И мне не стало лучше, когда ко мне в кабинет зашел Билз. Его крупная, красивая фигура заполнила дверной проем.
– Давай сегодня пойдем на ланч вместе, – сказал он. – Поговорим.
– Поговорим?
Я сразу же подумал, не рассказали ли ему о граффити.
Его лицо было каменным.
– Нам с тобой необходимопоговорить.
Возможно, он был прав. Мы договорились встретиться в час в дорогом индийском ресторане, затянутом огромными полотнищами красновато-коричневой ткани, так что казалось, будто вы внутри громадного сердца. Я пришел туда первым, и меня провели вглубь зала, где было меньше посетителей. Не отрывая взгляда от скатерти, я прислушивался к разговору двоих мужчин за соседним столиком.
– Когда тебе звонят, не говори: «Я отказываюсь давать комментарии», – сказал первый.
– Они это обожают: это можно истолковать как чувство вины.
– Да. Совершенно верно. Вместо этого надо говорить: «Я не могу помочь вам в этом вопросе». Это очень хорошо. Эти слова можно процитировать, тут нет официального отказа говорить и выражено уважение к роли журналиста. Это показывает, что вы понимаете: им надо работать. Это очень тонко, но это действует.
– «Я не могу помочь вам в этом вопросе»... – задумчиво повторил его собеседник.
– Да. Вот что ты говоришь, когда тебе звонят.
С другой стороны сидел плотный мужчина, одетый в псевдонепринужденном стиле литератора, со стянутыми в хвост волосами. Я решил, что это редактор какого-нибудь журнала или издательства. Он разговаривал со знаменитым южноамериканским поэтом, который создал себе имя, воспевая мучения в бразильских трущобах (и который сейчас, как я прочел, проводил большую часть времени в Сан-Франциско, Париже и Нью-Йорке). Пока официанты покорно сбрасывали крошки со стола на медные подносы, двое мужчин с наслаждением осуждали преступное равнодушие администрации к беднейшим слоям населения. Всего за несколько минут они рассмотрели американскую внешнюю политику в Латинской Америке, последнее решение Верховного суда США, культурную запущенность пригородов и сочность овощей в вошедших в моду салатах. Мне пришло в голову, что Долорес, скорее всего, никогда не обедала в подобных заведениях.
Билз вошел в ресторан, бесцеремонно растолкав индийских уборщиков, наслаждаясь своей крупной фигурой. Он спешил – и будет спешить до самой могилы. Он увидел меня, но заметил какого-то знакомого из Си-би-эс и остановился поговорить, не присаживаясь, чтобы быть заметнее. Несмотря на активные занятия теннисом, у него начал расти живот. Много лет назад, когда мы изо всех сил старались быть друзьями, он настаивал, чтобы после работы мы заглядывали в небольшое заведение на Бродвее, между Пятьдесят второй и Пятьдесят третьей. Это был топлес-бар со сценой. Туда можно было попасть, поднявшись по узкой грязной лестнице. Огромный черный мужчина в костюме и галстуке провожал вас к столу у сцены и спрашивал, что вы будете пить. Мелькали разноцветные огни, зеркальные шары кружились. Тем временем девицы, танцующие на сцене, уже приближали к самому вашему лицу свои бикини, узенькие подвязки с розочками, кожаные шортики... Некоторые из них скучали или притворялись, но некоторые выглядели убедительно. Они были очень умелыми, поскольку заведение находилось в центре Манхэттена. Напитки были слишком дорогими, бесплатные закуски сводились в основном к самому дрянному сыру. Но мы были женатыми мужчинами, а это зрелище нас захватывало и возбуждало. Там была очень крепенькая техасская девица, которая выглядела лет на восемнадцать, ее волосы, словно шелковый занавес, струились по телу, которое было по-змеиному гибким. Когда она с силой кружилась у бронзового шеста, можно было слышать, как в дереве стонут винты. Меня она совершенно не волновала, и я отстраненно гадал, понимает ли она на самом деле, что она делает со своим ртом во время танца. Но Билз, женатый на тяжелозадой блондинке, родившей троих детей, весивших больше четырех килограммов, был заворожен этой юной девицей, ее подтянутым гладким телом. Она выглядела такой плотной.В первый раз он сунул ей в трусики больше десяти купюр.
Став вице-президентом, он продолжал ходить в клуб один и возвращался в офис после ланча с большой задержкой. А потом, ни о чем не говоря жене, он купил крошечную однокомнатную квартирку в квартале от Центрального парка. Она была не больше обычного ковра, десять на восемнадцать футов, и стоила восемьдесят тысяч баксов, достаточно небольшая сумма, чтобы жена не заметила понижения уровня жизни семьи из-за выплат ссуды. Недвижимость была бы отличным вложением денег, но Билз не сдавал ее в аренду. Он раза два в неделю водил туда танцовщицу из бара во время ланча, а порой и по вечерам, перед тем, как сесть в поезд и отправиться к детишкам и обеду. Греховные радости поспешного траханья! Такие вещи очень распространены: из-за стресса мужчины становятся более жесткими.
Билз подошел к столику.
– Итак, – сказал он, когда мы сделали заказ, – знаешь, почему я решил поговорить? Потому что все мы – ты, я, все остальные – рвем пупки, пытаясь устроить сделку с «Ф.-С.» и Вальдхаузеном, и мы уже к этому близки...
– Насколько близки?
– В сущности, уже обсуждаются вопросы управления. По маркетингу договориться уже удалось. Но я хочу поговорить не об этом, Джек. – Он помолчал, проверяя, готов ли я сменить тему разговора. – Думаю, нам с тобой следует заключить перемирие. Когда мы ссоримся в присутствии Моррисона, это вредит нам обоим. Я понимаю, что мы с тобой не очень друг друга любим, но ты выказываешь настоящее раздражение...
– Конечно, – перебил его я. – Я выказываю раздражение, потому что ты заставил Моррисона исключить меня из группы переговорщиков и отправить пердеть с Президентом.
Брови Билза поехали вверх.
– Я этого не делал.
– Черта с два ты не делал.
Он приподнял вверх раскрытые ладони:
– Наверное, это Моррисон сам придумал.
– Не думаю, чтобы сам, – ответил я. – Совсем не думаю. Он с самого начала поручил мне работать над планом слияния. Он включил меня в группу как одного из тех, кто знает все. С его стороны глупо было выводить меня из игры.
Билз откинулся на спинку стула:
– Я с этим согласен.
– Согласен?
– Да, это было глупо. Но тогда я этого не понимал.
– И ты ничего не сказал?
Билз покачал головой:
– Нет.
– Но конечно, ты понял, что тебе это на руку.
– Правильно.
Ему было сорок – слишком солидный возраст, чтобы рисковать. Он усердно работал почти пятнадцать лет, медленно просачиваясь в узкую щель властных структур Корпорации, – как это делали мы все. Он был слишком умен для своих лет. Ему нравилась искусственность кондиционированного воздуха, этот воздух был безопасным. Он принадлежал к числу тех людей, кому хочется, чтобы будущее было определено и вложено в надежные банки и ценные бумаги. Волосы на его щиколотках были стерты резинками дорогих носков, которые жена покупала ему три раза в год в «Саксе». Ему это страшно не нравилось, потому что напоминало о том, что он смертен.
– Значит, – продолжил я, – ты вполне мог подсказать это Моррисону.
Он ничего не ответил. Нам подали суп.
– Ты понимаешь, что я не знаю никого из людей «Ф.-С.»? – продолжил я. – Саманта занимается Вальдхаузеном, а ты, Моррисон, банкиры и все остальные живете припеваючи, пользуясь тем, что сделал я? Ты это понимаешь, так ведь?
Мой голос стал громче, на нас стали оглядываться с соседних столиков.
– Да, – наконец признал Билз, разглаживая свой желтый галстук.
– И, надо полагать, вы собираетесь провести все через совет, а Президент пусть стоит на обочине с чемоданом или пьет в розарии. И так было задумано с самого начала.
– Послушай, Джек. Огорчен ли я, что Моррисон отправил тебя на рыбалку? Нет. Я готов в этом честно признаться. Но ты должен поверить мне, что не я ему это подсказал. – Для большей убедительности он взмахнул своими крупными загорелыми кистями. – Это сделал кто-то другой, а кто – я не знаю. Может, консультанты. Не знаю. Я просто говорю: почему бы нам с тобой не прекратить друг на друга наскакивать прямо сейчас? Это нам обоим ничего не дает.
Он пытался обезопасить себя.
– Это сплошное дерьмо, – заявил ему я.
Билз пожал плечами, съел немного супа и положил ложку.
– Знаешь что? – сказал он.
– Что?
– Я подумал, что смогу поговорить с тобой как с разумным человеком, но это невозможно. – Билз обвел взглядом ресторан, встал, выудил из кармана пару купюр и небрежно бросил их на стол. – Я лучше возьму в гастрономе сэндвич с индейкой.
Я проводил его взглядом. Ресторан был заполнен такими же, как Билз, людьми: они наклонялись друг к другу, обсуждая дела, пытаясь уловить сегодняшние тенденции, не упустить выгоды. Мужчины под сорок и за сорок, уже обремененные женой, несколькими детьми, домом. Пристегнитесь и готовьтесь к долгой поездке, парни. На этом уровне остановка означает смерть. Те, кто не получал повышения, несли в себе нечто злокачественное, что рано или поздно приводило к их профессиональной смерти. Надо каждые пару лет получать повышение или новый проект, иначе все поймут, что вы сели на мель, окаменели. Мне приходилось видеть мужчин и женщин, которые сходили с дистанции в сорок три, в сорок пять. На их лицах появлялось особое выражение, характерное беспокойство. Тем временем легионы умных работников напирали снизу, стараясь занять ваше место, так же, как раньше это делали вы сами, наступали вам на пятки. После того, как вы поднялись на некий уровень, никто не пожалеет вас в случае сбоя: мчащиеся вперед затопчут ваш труп. Если вы – Билз с женой и тремя детьми, то плата за обучение просто убийственная, по закладной надо выплачивать по пять тысяч в месяц. А еще надо искать летний домик на Лонг-Айленде, куда летом на месяц можно было бы отправить семью (аренда – это ужас, из подоходного налога ее не вычитают), а если у вас есть домик на берегу, то нужна яхта, которая бы доказала, что вы не мелочитесь, а это еще не меньше семидесяти пяти тысяч. Я знал Билза: он понимал, что в момент сделки с «Ф.-С.» ему достаточно удержаться на краешке подстилки для пикника – и это докажет, что он обладает реальными способностями, что ему не нужны были восьмидесятые, не то что тем пустобрехам и льстецам, которых просто подхватила волна экономического подъема. Он понимал, что его время пришло. Большие деньги были совсем близко. Все старались урвать себе кусок. Билз мог рассчитывать на свой. А я, жадный Джек Уитмен, был намерен получить свой.
Но человек часто получает совсем не то, чего он хочет. Когда я вернулся, Хелен сказала мне, что днем мне надо выслушать системных консультантов. Даже на таком высоком уровне время от времени приходится напрасно тратить время.
– Я не могу пойти, – сказал я ей. – Такие вещи меня убивают.
– Вам назначено, – заявила она.
– А все остальные вернулись в «Плазу»? – спросил я.
– Насколько я знаю, да.
– Так что я мог бы сбежать со встречи и никто ничего не узнал бы.
– Господьзнал бы.
– Он и так все знает, Хелен. Все, что случилось и что еще случится. Он знает и мои грехи, и они его угнетают. Он считал, что у меня был шанс попасть на большое облачное шоу – ну, знаешь, с ангелами, арфами и беседами с матерью Терезой. Но теперь об этом и речи быть не может.
– Убирайтесь отсюда, – приказала Хелен с шутливой строгостью. – Вы опаздываете.
Я спустился на лифте на три этажа, в лабиринт кабинетов, где ковровое покрытие было не очень новым, а коридоры на поворотах были испачканы и поцарапаны тележками с почтой, которую развозят ежедневно. Слияние с «Ф.-С.» потребует объединения компьютерных систем. Я отыскал зал совещаний. Дверь была закрыта: я опоздал. В помещении было слишком темно, чтобы я смог узнать кого-нибудь из присутствующих, и я проскользнул внутрь как раз в момент начала презентации. Перед собравшимися стоял консультант по информационным системам – молодой чернокожий мужчина в тесном костюме, один из новых жрецов бухгалтерских технологий, которого призвали для обсуждения конкретных проблем совмещения компьютеров Корпорации с компьютерами некой корпорации, структура и размеры которой соответствовали «Ф.-С.». Консультант непрерывно моргал, словно приноравливался к скорости мыслей в своей голове.
– ...и прежде чем я перейду к подготовленным схемам, отражающим ту систему макросети, которую вы, возможно, захотите рассмотреть, я хотел бы коротко осветить... – Тут шла бесполезная информация, которую консультант вполне мог бы раздать в виде распечатки, если бы захотел. Но наверное, за совместную работу его группа получала примерно тысячу шестьсот долларов, так что они устроят нам спектакль по полной программе. – Чтобы интегрировать разветвленную децентрализованную сеть, обычно состоящую из персональных компьютеров DOS, OS/2 и VAX-мини, а также, возможно, AS/EX-80 «Хитачи» в Германии, и переводить их стандарты в наши и согласовать боды, мы, друзья мои, предложили бы использовать бухгалтерскую систему КАР, созданную «Рома Групо» в Италии, которая работает на основе Ай-би-эмовской архитектуры, потому что она рассчитана на восемь языков и включает в себя шведские надстрочные знаки и двухбайтовые японские иероглифы канджи или даже невероятно длинные немецкие существительные.
Консультант беззвучно хихикнул и замолчал, терпеливо улыбаясь, – святой, дожидающийся, чтобы его послание дошло до прихожан.
– А она справится с южноамериканскими цифрами? – послушно спросил я со своего места в темноте. – Эту возможность тоже следует учесть. Бразильская инфляция составляет примерно пятьсот процентов в год.
– Да!- отозвался консультант, явно довольный новой трудностью. – Очень хорошее замечание. Необходимы бухгалтерские программы, которые будут проводить дефляцию и переоценку этих безумных аргентинских и бразильских гиперинфляционных цифр. Это потребует крупных валютных блоков в программировании, чтобы можно было обрабатывать цифры в сотнях миллиардов национальных валют. Но как создать такую систему? Что ж, друзья мои, нам надо помнить, что прецеденты объединения двух слабосовместимых систем уже существовали, так что КАР «Рома Групо» будет стоять над ними. Давайте назовем из системами А и Б. Обе системы самодостаточны и сравнимы по уровню современной технологии. Возможно, система Б немного крупнее, но А на тридцать процентов быстрее. Данные могут передаваться от Б к А или от А к Б. Вопрос, по сути, сводится к управлению.Кто управляет информацией? Является ли система А остановкой для данных подразделений на пути к...
И так далее до бесконечности – невидимый грузовой состав информации. От усердия консультант заморгал еще сильнее. Ему блестяще удавалось представлять другим всю сложность огромной компьютерной системы, которую рисовало его воображение. Он был из тех людей, кто в другом веке был бы счастлив вырезать бесконечные плавные меандры на бесконечных дверях дворцов к вящей славе Медичи.
Потом последовали построенные на компьютере графики, схемы и диаграммы с броскими надписями и связанные между собой меню, которые он показывал на большом телеэкране, стоя в затемненной комнате, заполненной силуэтами людей. Цветной экран с высокой разрешимостью мигал, сменяя изображения, переключаясь на все более мелкие детали, – и в готовности людей тратить на это свое время было нечто болезненное.
В темноте меня начало клонить ко сну. Возможно, я даже задремал, потому что, когда вдруг мне на плечо легла рука, я вздрогнул. Я ощутил рядом с собой чье-то присутствие – дыханье курильщика, слабый аромат лосьона после бритья. А потом кто-то зашептал мне в ухо:
– У вас досадная привычка говорить интересные вещи, мой друг, так что старик хотел бы еще с вами подискутировать. – Рука была твердой. – Через два дня. Но на этот раз вы должны показать мне кое-что получше, нечто новое.- Рука два раза хлопнула меня по плечу. – А я постараюсь до тех пор не умереть.
А потом под жужжание докладчика, прежде чем я успел понять, что произошло, кто-то тихо прошел через мигающий полумрак и исчез за дверью. Президент.
Он вошел в игру.
В тот вечер дома, пока Долорес готовила обед для нас троих, я включил новости. Сначала Питер Дженнингс с его слегка сардоническим наклоном головы. Потом я переключился на Си-би-эс с Разером, индейцем из сигарной лавки с открывающимся ртом. Я как-то видел его у штаб-квартиры Си-би-эс, он шел с потерянным видом, в толстых очках, стекла которых делали его глаза похожими на огромные жидкие устрицы. Когда видишь его по телевизору, не замечаешь, насколько он толст.
Пришла Мария, запрыгнула мне на колени и взяла пульт.
– Я переключаю, – объявила она.
– Мария, это новости, и я...
Она нажала кнопку. Машина ехала вдоль пыльного горизонта, в замедленном движении – сплошная поэзия, краски и деньги. Мне захотелось сесть в нее, хотя у меня уже была машина, она стояла в гараже неподалеку, и я редко на ней ездил. Мария снова сменила канал. Реклама пива: всем по двадцать три года, все наслаждаются жизнью. Мне захотелось оказаться с ними. Рекламщики так хорошо меня знали. В Америке, даже если вас не знает никто, вас знают создатели рекламы.
– Я хочу посмотреть «Бемби», – сказала Мария.
– Не получится, – объяснил я. – Надо поставить кассету в видеомагнитофон, а он подключен к телевизору, который стоит внизу.
– Почему?
– Почему видеомагнитофон стоит внизу?
– Да.
– Потому что он у меня только один, и мне надо было подключить его или к одному телевизору, или к другому.
– А! – Она посмотрела на экран. – А я хочу смотреть его здесь! – закричала она, ожидая моей реакции.
Мария не понимала, почему она не может решать, что ей смотреть и где. Если то, что ей захотелось посмотреть, можно было бы показывать в мыльном пузыре или на поверхности молока у нее в чашке, она была бы мгновенно этим очарована и приняла бы как должное. Она была достаточно маленькой, чтобы это было именно так. Магия технологии ее не пугала – по крайней мере пока.
– Мария, можно я тебя кое о чем спрошу?
– Нет!
– Всего один вопрос.
– Ну ладно.
Она нетерпеливо заерзала.
– Почему тебе нравится смотреть «Бемби», телепередачи и все такое?
– Потому что это весело.
– А если бы передача шла в компьютере? – спросил я у Марии.
– А там тоже был бы Бемби?
– Конечно.
– Это было бы здорово.
– А если бы можно было смотреть и говорить Бемби, что ему делать?
– Мне это нравится! Хочу!
Она схватила дистанционный пульт и начала просматривать все каналы. А потом она вывела на экран маленькое окно с другими каналами и стала просматривать и их тоже. Когда я был маленьким, у нас были только мультфильмы: ни кабельного телевидения, ни видеомагнитофонов, ни телевизоров с большим экраном. А для Марии, которой было всего четыре годика, новая технология была частью понятной ей действительности.
– А как ты научилась это делать? – спросил я.
Она подпрыгнула у меня на коленях:
– Не знаю. Это весело!
И я вдруг понял, как мне быть с Президентом. Ближе к ночи, пока Долорес купала Марию, я позвонил главе нашего подразделения «Нью Медиа» в Лос-Анджелес и спросил, может ли он прислать в Нью-Йорк их новейшую разработку. Он испугался. Он сказал, что разработка еще не готова для презентации. Надо еще устранить ряд недостатков. Вся рабочая группа – это девять человек в семи комнатах, и каждый работает над отдельным элементом программы.
– Это неофициально, – успокоил я его.
– Вы имеете в виду следующий месяц или когда?
– Послезавтра. Завтра самолетом присылайте программу, устройство, на котором она работает, и техника.
– Это невозможно.
– Возможно, – возразил я. – Посадите своих людей на реактивный самолет. Меня не интересует, как именно вы будете сюда добираться, но завтра вы должны быть здесь, чтобы все наладить.
– Нереально. Правда. Это возмутительно.
– Нет, просто затруднительно.
– Нет, это невозможно.
Я ничего не ответил, так что его слова на несколько секунд повисли в образовавшемся между нами пространстве, заполненном далеким жужжанием, щелканьем и шепотом мертвецов.
– А кто будет в аудитории? – спросил он наконец. – Группа аналитиков? Люди с Уолл-стрит?
– Всего один человек.
– Один?
Я назвал имя Президента.
– Шутите!
– Там буду я, он и техник, которого вы пришлете, чтобы он подключил компьютер и следил за его работой. Но главное – Президент.
Он задумался.
– Управление осуществляется с помощью пиктограмм и меню, и там стоит лучшая программа по синтезации голоса, так? – спросил я.
– Да, и все уже хорошо работает.
– Голосовой синтезатор настраивается на человека за пару часов?
– Нет-нет. Мы сократили время до пятнадцати минут максимум.
– А энциклопедия образов и движений, о которой шла речь несколько месяцев назад?
– Мы отсканировали... сейчас припомню цифру... у нас этим занимался один человек... Что-то около четырех или пяти миллионов различных кадров. Базовые изображения и все такое.
– Господи!
– Ага! – Он рассмеялся. – Очень неплохо. Мы чертовски этим горды.
– То есть вся эта коробка с винтиками уже держится и работает, так?
– Он еще не доведен до стандартов производства, но...
– Но все работает? У нас есть хотя бы одинэкземпляр, который действительно работает?
– Да. Но разве я не должен получить «добро» у как-там-его... вице-президента, который занимается...
– Забудьте, – посоветовал я ему. – Пусть я буду виноват. Правда. С этим проблемы не будет. Игра идет на совсем другом уровне.
В трубке молчали.
– Вы все привезете? Тридцать девятый этаж. Все расходы оформляйте на мой кабинет. Не на счет подразделения. И можете что-нибудь приписать, если вам это поможет в работе.
– Чтобы доставить все самолетом, нужно не меньше ста пятидесяти тысяч. Коммерческие компании не возьмут так называемую технологию девятого уровня без специальной страховки полета. В нее входит страховка на случай чрезмерной вибрации, на случай случайных повреждений при погрузке и разгрузке... То есть это лишняя головная боль. Мы с таким сталкивались, когда участвовали в промышленных выставках. Все нужно загружать и выгружать на конечных пунктах, транзитные рейсы отпадают. И еще надо оплатить особую упаковку и сверхурочные техника...
– Нет проблем. Я все завизирую.
– И кого мне спрашивать?
– Меня. Спрашивайте только меня.
Час спустя Мария спала, а я сидел за письменным столом, разложив вокруг себя бумаги. Ко мне в кабинет зашла Долорес.
– Я искала лишнюю подушку в чулане наверху, – сказала она. – У тебя осталась вся одежда твоей жены.
Я не смог ее выбросить. Чулан был полон платьев, блузок, юбок, брюк и одежды для беременных. Даже все носки, нижнее белье и бюстгальтеры были запакованы в коробки. Я собирался все это отдать в ближайшую церковь, но порой, поздно ночью, когда мне не удавалось заснуть, я поднимался наверх и стоял в чулане, где мне удавалось уловить слабый, ускользающий запах Лиз. Это было ненормально и глупо, но я все-таки не мог избавиться от ее вещей.
– Хочешь померить? – спросил я.
Долорес уставилась на меня:
– Я не твоя мертвая жена!
– Конечно, – ответил я. – Я это знаю.
– Я даже не знаю, будут ли мне ее вещи впору.
– Тогда не стоит, – сказал я ей.
Но через десять минут Долорес спустилась вниз в одном из старых деловых костюмов Лиз. Он неплохо на ней сидел, хотя Лиз была чуть выше, но у Долорес были более широкие плечи и пышная грудь. Она была в чулках.