Страница:
– Куда мы едем? – спросила Долорес. – Мы едем на Сансет-парк?
– Можем поехать, если хочешь. Я это не планировал.
– Я хочу туда! – сказала Мария.
Долорес пожала плечами:
– Это не слишком хороший район.
– Но ты могла бы показать мне те места, о которых ты мне рассказывала.
Я взял ее за руку.
– Конечно, – согласилась Долорес. – Но я не хочу останавливаться и с кем-то разговаривать.
Мы проехали в южном направлении кварталов тридцать и оказались там, где она раньше жила. Я внимательно разглядывал тесные домики на одну семью и массивные многоквартирные дома. Я вспомнил адрес из личного дела Гектора. Возможно, сын Долорес был там. Я представил крепенького пухлого шестилетку, с лицом и глазами Долорес. А потом я вспомнил, что Гектор сейчас на работе, значит, мальчик, наверное, у знакомых или в школе. Если Долорес и Гектор когда-нибудь разведутся, то, скорее всего, она получит право воспитывать сына, поскольку судьи не любят разлучать братьев и сестер. А это может означать, что мальчик будет жить со мной. На самом деле, если мы с Долорес останемся вместе, то мое благосостояние станет фактором, который судья примет во внимание, оценивая возможность Долорес растить мальчика. Прежде мне это не приходило в голову.
– Вот здесь я обычно покупала овощи, – сказала Долорес, показывая в окно, – а вон там мы покупали свечи и ладан. Дальше – наша прежняя улица.
– Я на нее сверну.
– Ладно, только не надо останавливаться. Мария, не надо никому махать.
Я сделал резкий поворот, рассматривая номера домов, и притормозил перед обшарпанной пятиэтажкой без лифта, с растрескавшимся фасадом. На некоторых окнах стояли дешевые решетки, на балконах было развешено белье. Я остановил машину.
– А это, – спросил я без всяких предисловий, – место, где ты раньше жила?
Я выжидательно посмотрел на нее.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Долорес. – Откуда ты узнал об этом месте? – настоятельно повторила она вопрос.
– Вопрос не в этом, Долорес.
– А в чем? – вызывающе спросила она, и ее скрытность меня обозлила.
– Вопрос в том, черт подери, почему ты не сказала мне, что у тебя есть сын!
Она потрясенно уставилась на меня, а потом съежилась, и ее глаза наполнились слезами. Она отвернулась от меня. Я испугался, что она схватит Марию и выскочит из машины, и медленно поехал по улице. Через минуту я уже присоединился к оживленному движению, свернул на Четвертую авеню и поехал домой.
– Долорес, компания, на которую я работаю, очень, очень большая, – проговорил я спустя некоторое время. – У нее есть подразделения – много подразделений. Компании, которыми она владеет.
– И что? – спросила она.
– То, что, как ты уже знаешь, нам принадлежит кабельное телевидение «Большое Яблоко», где работает Гектор. Видишь ли, практически мы с ним работаем в одной и той же гигантской компании, только в разных местах.
– Этоя поняла.
– Я нахожусь достаточно высоко, чтобы получить информацию о различных подразделениях Корпорации. Включая «Большое Яблоко».
Она молчала.
– Недавно я попросил, чтобы мне прислали личное дело твоего мужа.
Она посмотрела на меня, ее щеки были мокрыми, лицо застыло. А потом она накинулась на меня с кулаками:
– Это неправильно!
Я удержал ее правой рукой:
– Да, это было нехорошо. Мне не следовало этого делать, но я это сделал. В личном деле были самые обычные вещи, но кроме того, там была информация о том, что у вас с Гектором есть сын, Долорес. Я знаю про твоего сына, Долорес. Я могу назвать тебе день его рождения.
Позже, в иной жизни, я прочитаю о сосудах головного мозга и тогда пойму, почему в тот момент на лбу Долорес вдруг начали пульсировать три вены. Губы у нее дрожали, она устремила на меня огромные, влажные, гневные глаза. Но я тоже был зол.
– Твой сын, Долорес, твой сын! –настаивал я. – Где он?
Долорес молчала всю обратную дорогу, отвернувшись от меня и тупо глядя в окно. Когда мы вернулись на Парк-слоуп, я поставил машину в гараж и предложил пойти в сад, где Мария могла поиграть в песочнице, которую я для нее купил. Долорес со слезами кивнула, и мы пошли на задний двор. Долорес нашла в сумочке свой бумажник и вытащила маленькую цветную фотокарточку.
На ней были изображены трое – Долорес, Гектор и маленький Гектор. Я решил, что снимок был сделан, когда мальчику было около двух лет. То есть четыре с половиной года назад. За это время Долорес заметно постарела. На фотографии она казалась почти другим человеком. Яркая, здоровая, свежая, юная женщина. Ее взгляд был счастливым, а улыбка такой оживленной, какой я у нее ни разу не видел. И сам Гектор выглядел более сильным и уверенным: его темные волосы блестели как стекло, одна рука лежала на плече жены, сидящей в кресле, а другая была опущена. На коленях у Долорес в рубашке и забавном маленьком галстуке сидел маленький Гектор, крошечный темноглазый принц, явно тщательно умытый и прилизанный. Он был напряжен и смотрел в объектив непонимающими, удивленно раскрытыми детскими глазами, а его яркие губки были чуть надуты. Я вспомнил, сколько лет Марии, и сделал грубый подсчет.
– Ты была беременна, когда вы снимались?
По лицу Долорес пробежала тень удивления, а потом она печально сказала:
– Да. На третьем месяце, наверное.
Я вернул Долорес фотографию, и она спрятала ее обратно в бумажник.
– Я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Это был несчастный случай, но это не была случайность. То есть это случилось из-за нас с Гектором. Это... – Она посмотрела на меня. – Я хочу все тебе объяснить, чтобы ты понял, почему это так тяжело для Гектора, для нас.Нам никуда от этого не деться, понимаешь? Мы не можем забыть.
Есть нечто фальшивое в попытке сосредоточиться на каких-то эпизодах жизни: на самом деле происходит пересечение закономерностей, из-за которых происходят события, – но, говоря о прошлом, необходимо найти некое начало. Так было и с Долорес. Ради меня она вспомнила тот момент, когда поняла, что беременна маленьким Гектором: щекочущее покалывание в груди вскоре после того, как у нее не пришли месячные. Она вернулась домой из дешевой клиники, где работали врачи-индийцы с сильным акцентом (которых больше никуда на работу не брали, презрительно добавила она). Она была ужасно напугана, потому что ее мать умерла во время родов и потому что она не знала, обрадует ли Гектора ее новость и даже поверит ли он, что это его ребенок.
– Мы даже не были женаты, – сказала Долорес, – и он об этом не заикался. Он купил мне колечко, но это ничего не значило. Так что я пришла домой и стала ждать, когда он вернется с работы. Он пришел усталый, а я набрала побольше воздуха и сказала: «Мне надо кое-что тебе сказать», – и все сразу выпалила. И, чего я не ожидала, он был очень счастлив и стал целовать мой живот. Он сказал, что уже любит этого ребенка и что мы сразу же поженимся. И мы так и сделали, как я тебе уже рассказывала. У нас была пышная свадьба, я говорила, сколько она стоила? Кажется, чуть ли не пять тысяч долларов. Мне не хотелось столько тратить, но Гектор, он сказал, что сделает нас богатыми, что он заведет свое дело и чтобы я не тревожилась. Он всегда хотел разбогатеть, сорить деньгами. Так что он потратил все свои сбережения и те деньги, которые получил от армии за руку... Он пробыл в армии недели две, и ему порезали ножом кисть, так что ему за это присылали деньги. Остальное, кажется, он взял в долг. Ему так шел смокинг! Все были нарядные.
После свадьбы, на которой присутствовали ее стареющие тетки, пристегнутые ремнями к инвалидным коляскам, с отечными ногами (они обе не верили хвастливым обещаниям Гектора), новобрачные умчались на лимузине в Атлантик-Сити.
– Там была такая перегородка между шофером и пассажирами, которую можно было поднять, и шофер сказал нам, что закроет ее и откроет только тогда, когда мы доберемся до Атлантик-Сити.
– Так что вы трахались на сиденье лимузина, пока он вел машину.
– Конечно! – улыбнулась она.
А потом были месяцы беременности и роды, которые, как рассказала Долорес, прошли тяжело – не только потому, что врач-индиец, которому она не доверяла, использовал щипцы, но и потому, что это были ее первые роды, и голова мальчика распухла и сплющилась из-за того, что родовые пути были тесными. Он пожелтел из-за желтухи, что часто бывает с новорожденными, и его на четыре дня оставили в больнице и держали под специальными лампами, пока его печень не начала самостоятельно работать. Малышу надели на глаза специальную плотную повязку, иначе яркий свет мог их повредить.
– Медсестры были никудышные. У них было слишком много детей, так что я не спала три ночи подряд, следила, чтобы повязка не слетела. Гектору приходилось все время работать. Конечно, малыш постоянно снимал повязку, ему не нравилось лежать на спине под лампами, но я все сидела и натягивала повязку обратно.
В конце концов ребенок достаточно поправился, чтобы уехать домой, рассказывала Долорес, и они с Гектором начали вести жизнь молодых родителей – жизнь, которой меня лишили три пули. Долорес старалась как можно больше прочитать о том, как быть хорошей матерью. Она не доверяла теткам, и, кроме того, ей хотелось, чтобы сын вырос американцем, а не серединка наполовинку, какой была она сама, когда дома она была испаноговорящей доминиканкой, а на улице – испаноговорящей американкой. Она слышала слишком мало английского, ее полуграмотные тетки ночами жгли у нее в комнате ладан и варили на плите вонючие смеси, которые потом разливали по банкам, молясь по-испански за своего мертвого отца, который тридцать лет назад был зарыт в песчаную почву Санто-Доминго. Нет, спасибо, такого ей не надо.
Ее ребенок родился в декабре 1985 года, а тетки и отец Долорес, прожившие первые тридцать лет своей жизни в Санто-Доминго, в каком-то смысле родились в прошлом веке. Так что она взяла в филиале бруклинской публичной библиотеки знаменитую книгу доктора Бенджамина Спока и прочитала ее, все пятьсот с лишним страниц, держа под рукой словарь, чтобы заглядывать в него по мере необходимости. Их малыш был стройным, как его отец, с худыми плечами и грудью. У него были длинные ресницы, а уголки глаз постоянно были влажными. Он был первенцем, и она баловала его, оставляла в своей постели утром, после того как Гектор уходил на работу. В хорошую погоду она возила его в коляске в Сансет-парк, где гуляли другие молодые мамы. Они сидели на скамейках и обсуждали важные вопросы: детей, мужей, матерей, деньги. Парк был очень удачно расположен на одном из самых высоких холмов Бруклина, и оттуда открывался великолепный вид на далекие голубовато-серые силуэты Манхэттена и белоснежный мир власти и возможностей, совершенно недоступный латиноамериканской женщине вроде Долорес Салсинес. Но это ее не беспокоило. Гектор зарабатывал достаточно денег, и уход за сыном отнимал много времени. Ее мальчик – ее мальчик!- рос, он сделал первые шаги на своих пухлых кривых ножках, он лепетал, он начал говорить. Он сбрасывал ботиночки, кидал еду на пол и отказывался идти в постель. У него были потница, отит, внезапно повышалась температура и на коже то появлялись, то исчезали странные пятна. Он приказывал папе «быть смешной лошадкой» и разъезжал у него на спине. Он научился считать до десяти, петь детские песенки и ездить на трехколесном велосипеде. Долорес жалела, что ее отец умер, так и не увидев внука. И если она и мечтала о чем-то, то именно об этом.
А потом она забеременела снова,с радостью, хотя ничего удивительного тут не было, после рождения маленького Гектора секс с мужем стал приятнее. Похоже, рождение младенца означало окончательную потерю невинности: кровь, боль и звериная природа этого процесса ее изменили. Она быстрее стала возбуждаться и легко, без всяких усилий достигала оргазма. Она слышала, как другие молодые матери это обсуждали. И в эту беременность она уже знала, что ей следует отдыхать и принимать витамины. Беременность протекала легко, несмотря на то, что наступила вскоре после первой. Гектор был напряжен и тревожился из-за денег. Иногда они ссорились. Он обещал, что ближе к родам найдет работу получше, возможно, обратится в компанию, которая устанавливает в их районе кабельное телевидение. Он был знаком с одним из рабочих, который занимался проводкой. Гектор узнал, что компания, скорее всего, будет нанимать рабочих в ближайшие полгода. Но Долорес о таких вещах не думала: она ощущала, что набирает вес, что у нее появляется одышка, отекают лодыжки. Ребенок обещал быть крупным. В воскресенье у нее отошли воды, и роды прошли быстро и без осложнений. Во время схваток Гектор старался ей помогать, а когда родилась здоровая девочка, он перерезал пуповину хирургическими ножницами, которые ему вручила медсестра. «Теперь у нас есть сын и дочь!» – сказал он Долорес, и его глаза заблестели.
– Мы были так счастливы, – вспомнила Долорес. – Гектор – он во все верил. Он верил, что сможет устроить нам хорошую жизнь, понимаешь? Я ведь рассказала тебе, что случилось с его магазином перед тем, как родилась Мария, как у него все украли? То есть мы были счастливы, мы очень радовались детям, но... не знаю. Что-то изменилось. После того как родилась Мария, Гектор наконец устроился в кабельную компанию, но деньги были не очень-то хорошие, так что ему пришлось продавать машины. Он мало бывал дома. Я злилась, и иногда он вечерами просто уходил. Он старался заработать побольше. Может, ему стало надоедать, понимаешь? Что-то стало меняться... Это трудно объяснить. Мы вроде как ссорились. Но иногда происходит такое, чего и не ждешь. Это пока не о сыне. Сначала я должна рассказать тебе, что случилось в подземке.
Долорес объяснила, что как-то в воскресенье днем, в июле, они ехали в поезде R к Сансет-парку. Гектор уткнулся носом в «Дейли ньюз». Они сходили в кино, сделали кое-какие покупки. Маленький Гектор и Мария остались дома с няней. Долорес наблюдала, как муж листает спортивный раздел. Он был сообразительным, но читал очень медленно, что порой ее раздражало. Она читала быстро и всегда гордилась этой своей способностью. К тому же Гектор не умел читать по-испански. Но он обожал читать про «Янки» и вечно твердил, что бейсболисты работают всего пару часов в день, а получают миллионы.Она ждала, когда он поднимет глаза и посмотрит на нее. Состав подошел к станции «Юнион-стрит». На станции происходило нечто необычное, и пассажиры, как это всегда бывает, мгновенно почувствовали это. На платформе раздавались громкие крики. Возможно, там были бандиты – такая опасность всегда существует, – и никто не мог сказать, где они находятся. Гектор отложил газету и встретился взглядом с Долорес. Поезд остановился, двери открылись, но обычного объявления кондуктора не было. Они могли сойти с поезда или остаться. Снова послышались крики. И вдруг в вагон стали заскакивать полицейские – десять, а то и пятнадцать здоровенных мужчин в синем, с толстыми от пуленепробиваемых жилетов торсами, с черными ремнями, увешанными дубинками и фонариками, обоймами и книжками для выписки штрафов и, конечно, с пистолетами. Они шли по вагону, не обращая внимания на Долорес и других женщин, а также немногочисленных белых мужчин, обращая внимание на молодых чернокожих и латиноамериканцев. Гектор конечно же ощутил внезапный, холодный страх невиновного. Когда копы подошли к нему – похоже, они решили, что отыскалиего, – один из них сказал:
– На нем красная рубашка. Посмотрим, какого он роста.
– Встань! – приказал молодой коп с мощной шеей. – Кто ты? Документы есть?
Гектор достал свой тощий, почти без денег бумажник. Долорес чувствовала презрительные взгляды других пассажиров.
– На какой станции ты сел? – спросил другой коп. Рация у него на боку что-то прокаркала.
– Мы сели на «Декалб авеню».
– Чушь, – сказал коп. – Ты врешь.
– Это правда! – запротестовала Долорес. – Он мой муж!
– Не вру я. – Гектор обхватил пальцами перекладину, за которую держатся стоящие пассажиры подземки. Рядом с полицейским он казался маленьким и беспомощным. – Мы ездили в центр за покупками.
На Долорес полицейские даже не посмотрели.
– Выходи из поезда. – Молодой коп положил руку на плечо Гектора. – Выходи из поезда, ответишь кое на какие вопросы.
– Я ничего не делал!Спросите мою жену. Спросите этих людей, – громче запротестовал Гектор, указывая на пассажиров. – Спросите у них, спросите любого, я сел на «Декалб».
– Это правда! – умоляюще воскликнула Долорес.
– Это так? Кто-нибудь видел, как этот человек там садился?
Остальные пассажиры мрачно уставились в одну точку – ошалелые идиоты. Никто не ответил. Все видели, что полицейские возбуждены.
– Эй, дружище, – запротестовал Гектор, – я еду в этом поезде уже двадцать минут. Я не собираюсь выходить...
Дубинка шмякнула Гектора по пальцам. Полицейские схватили его за обе руки и потащили из вагона, опрокинув пакет с продуктами, стоявший у его ног. На платформе они прижали его к кафельной стенке. Долорес поспешно вынесла пакет с покупками на платформу. Мужчины окружили Гектора, и только один остался стоять рядом с ней, не давая подойти ближе к Гектору.
– Расставь ноги шире плеч, наклонись и прижми руки к стене. Голову вниз!
– Я ничего не...
– Голову вниз! – Копы обыскали его, один из них засунул дубинку ему между ног. Потом дубинкой прижали его шею. – Где гребаный пистолет? Ты его выбросил, задница, думал, что можешь пришить копа и просто сесть в подземку, так? Где пистолет?
– Ничего я не делал! – завопил он. Крик разнесся по платформе. Остальные пассажиры равнодушно смотрели в исцарапанные окна вагонов. – Ничего!
– Он ничего не сделал! – крикнула Долорес. – Он мой муж...
– Ты знаешь, что бывает с убийцами копов, задница, – сказал один из полицейских. Его голос звучал угрожающе, жаркое дыхание обожгло Гектору ухо. – Где пистолет?!
Гектор завопил:
– Я этого не делал! Вы не того взяли!
Дубинка заехала ему между ног. Гектора затошнило от боли, и он закашлял. Его начали избивать. Долорес увидела, как один из мужчин схватил Гектора за шею.
– Ну же, задница, отдай его...
– Чек! – крикнула она. – Вы, дурни! Чек! Посмотрите на чек!
Полицейские на мгновение ошалели.
– Чек из магазина. Он у него в кармане!
– Стой, Томми, – сказал один из полицейских постарше. – Проверь его карман.
Они вытащили оттуда несколько долларовых купюр, мелочь и смятый чек, на котором были напечатаны сумма покупок, время и адрес магазина.
– На какой остановке, говоришь?
– «Декалб».
– Магазин там за углом, сержант, – сказал один из мужчин, проверяя номер дома на чеке.
– Ладно, скажи мне сумму, – спросил коп у Гектора. – Сколько заплатил?
– Типа, восемь долларов! – крикнул он, почти касаясь губами стены. – Я взял молоко, бананы, хлеб...
– Покажите мне пакет с покупками, леди.
Они стали копаться в пакете, проверяя содержимое, и порвали его.
– Мы купили фасоль, суп в банках...
– Ладно, заткнись, – сказал коп. – На чеке стоит час четырнадцать. Когда стреляли в Доэрти?
Один из них взялся за рацию. Ему ответили – в час пятнадцать. Невозможно было делать покупки и в то же время убить копа в Бруклине, в нескольких кварталах от магазина.
– Отпустите его, – сказал полицейский постарше, а потом сильно оттолкнул его, чтобы Гектор не смог увидеть лица державшего его мужчины.
Долорес бросилась к Гектору, обхватила его руками, чтобы он не упал. Его рубашка намокла от пота, и она ощутила его учащенное дыхание. Полицейские быстро пошли по платформе, слушая рацию. Их шаги были решительными, тяжелыми – и они уже забыли про Гектора, словно его и не существовало.
– Когда мы вернулись домой, он стал злиться, – продолжила Долорес. – На то, как все устроено, понимаешь, на систему, на копов и прочее. Все было так трудно. Денег не хватало, и ему не хотелось об этом думать. Из-за младенца в квартире стало тесно, понадобились новые вещи. А Гектор устал работать, ничего не получая. С моим отцом было так же, на фабрике роялей. Я это понимаю. У него были мечты, которые не осуществлялись. Он и другие мужчины иногда ходили по всяким барам.
Тот вечер был жарким. На тротуаре стояли соседи: женщины помоложе в эластичных топах, постарше – в просторных хлопчатых платьях. Мужчины были в футболках или, если не слишком заплыли жиром, без рубашек. Долорес держала на руках Марию, которой недавно исполнился год, а маленький Гектор играл с другими детьми. Кто-то мыл колеса и поставил радиоприемник на крышу машины, подсоединив его к аккумулятору. Улица, на которой жили Долорес и Гектор, была относительно спокойной, здесь не было магазинов и не торговали наркотиками. Гектор стоял на углу, прикладываясь к бутылке, спрятанной в бумажный пакет, и разговаривал с приятелями. Она слышала, как он рассказывает о происшествии с копами, показывая, как его заставляли наклонить голову.
Он твердил, что копы все время убивают людей, а потом говорят, что это был несчастный случай. Или что их спровоцировали. Он слишком много выпил и говорил нервно и громко, явно мечтая о мести. Однако Долорес понимала, что Гектору необходимо опьянеть: только так он мог забыть о случившемся. Она надеялась, что Гектор выпьет достаточно много, чтобы успокоиться, но не столько, чтобы озвереть. Мужчины смеялись и замахивались друг на друга. Вид у них был вполне нормальный. С Гектором все будет хорошо.
Долорес переключила внимание на сына. Один из жителей принес большой разводной ключ и открыл гидрант. Если его потом закрывали, полицейские не обращали на это внимания. Маленький Гектор, которому было всего три с половиной, вместе с другими детьми плескался в брызгах, долетавших до середины улицы. Их мокрые ноги шлепали по асфальту, голоса радостно звенели. Они бегали сквозь струю под присмотром отцов и матерей. Летний вечер в бедном квартале.
Долорес заговорила с Руитой, одной из своих подруг, качая Марию на колене. Мужчины, продолжавшие пить и боксировать, пошатывались для смеха, наносили друг другу легкие удары. Они уже сменили тему разговора и громко жаловались на то, какие задницы их начальники, которые заставляют их слишком много работать, а потом переключились на то, каких женщин им бы хотелось потрахать, какие звезды кино и телевидения кажутся особенно горячими. Может, та бабенка из «Косби шоу», Лайза Бонет. Микки Рурк имел ее в том фильме: сцена получилась такая жаркая, что ее пришлось вырезать. «Задай ей посильнее, парень!»Они глубокомысленно улыбались, говоря о многочисленных способах трахнуть женщину («знаешь, парень, как им это хочется»).Дальше разговор шел именно об этом, и отцы семейств время от времени привычно оглядывались, проверяя, следят ли их жены за детьми. И Гектор, конечно, получал удовольствие от этого разговора, который отделял его от семьи, несмотря на то, что он любил жену и детей, – и от того, что его голова стала легкой после второй бутылки пива. Без уверенности в будущем, без приличных денег, удовольствия летнего вечера успокаивали. Позже Долорес ушла домой, чтобы уложить детей спать, и несколько раз звала Гектора. Но он крикнул ей в окно, что собирается уйти с парнями.
– И это меня разозлило, потому что было чертовски жарко и конечно жея, как всегда, должна ухаживать за малышкой, а Гектор собирается просто ни хрена не делать. То есть я понимаю, что ему надо от этого избавиться – от того, что было с копами, и все такое, но я, типа, думаю: «И это моя жизнь? Так будет всю оставшуюся жизнь?» Может, я уже давно так думала. Я не могу вспомнить все до мелочей. Это было почти три года назад. У нас была квартирка на третьем этаже с окнами во двор. Мне это тоже надоело, приходилось идти наверх пешком, в окна всегда залетал шум с улицы, подростки курили и обжимались.
Мария к тому времени уже ела обычную еду и хорошо спала по ночам, так что она быстро заснула. Ее кроватка стояла в гостиной – другого места просто не было. Мария ночью не просыпалась, а по утрам была вся описанная.
С маленьким Гектором все было по-другому. Он чутко спал, был нервным и злился на сестричку. Долорес сидела в его комнатке, рядом с их спальней, и пела ему. Наконец он заснул. Вскоре вернулся Гектор, пропахший пивом. Она устала сидеть в раскаленной квартире. Кондиционер не работал, она открыла все окна. Гектора пошатывало, и она злилась на него, ненавидела его за его свободу, которая была куплена ее трудами с малышкой, его главенством над ней. И ей показалось, что этой ночью он ей изменил. Он казался таинственно самодовольным, а она прекрасно знала о дешевых шлюхах, которые толклись в баре на Сорок восьмой улице. Там все время играла музыка. Некоторые девицы, подсевшие на крэк, охотились в баре, выпрашивая выпивку и выискивая мужчин, которым хотелось секса. Они не были проститутками. У некоторых даже была нормальная работа. Долорес прекрасно знала, как это лестно для мужчин. Она спросила его, где он был.
– С Луи и Петито.
– Что делали?
– Просто трепались, Долорес.
Она этому не поверила. Оба мужчины были холостяками и соврали бы, чтобы прикрыть Гектора. И, по ее мнению, оба ничего не стоили.
– Вы были в том баре на Сорок восьмой?
– Можем поехать, если хочешь. Я это не планировал.
– Я хочу туда! – сказала Мария.
Долорес пожала плечами:
– Это не слишком хороший район.
– Но ты могла бы показать мне те места, о которых ты мне рассказывала.
Я взял ее за руку.
– Конечно, – согласилась Долорес. – Но я не хочу останавливаться и с кем-то разговаривать.
Мы проехали в южном направлении кварталов тридцать и оказались там, где она раньше жила. Я внимательно разглядывал тесные домики на одну семью и массивные многоквартирные дома. Я вспомнил адрес из личного дела Гектора. Возможно, сын Долорес был там. Я представил крепенького пухлого шестилетку, с лицом и глазами Долорес. А потом я вспомнил, что Гектор сейчас на работе, значит, мальчик, наверное, у знакомых или в школе. Если Долорес и Гектор когда-нибудь разведутся, то, скорее всего, она получит право воспитывать сына, поскольку судьи не любят разлучать братьев и сестер. А это может означать, что мальчик будет жить со мной. На самом деле, если мы с Долорес останемся вместе, то мое благосостояние станет фактором, который судья примет во внимание, оценивая возможность Долорес растить мальчика. Прежде мне это не приходило в голову.
– Вот здесь я обычно покупала овощи, – сказала Долорес, показывая в окно, – а вон там мы покупали свечи и ладан. Дальше – наша прежняя улица.
– Я на нее сверну.
– Ладно, только не надо останавливаться. Мария, не надо никому махать.
Я сделал резкий поворот, рассматривая номера домов, и притормозил перед обшарпанной пятиэтажкой без лифта, с растрескавшимся фасадом. На некоторых окнах стояли дешевые решетки, на балконах было развешено белье. Я остановил машину.
– А это, – спросил я без всяких предисловий, – место, где ты раньше жила?
Я выжидательно посмотрел на нее.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Долорес. – Откуда ты узнал об этом месте? – настоятельно повторила она вопрос.
– Вопрос не в этом, Долорес.
– А в чем? – вызывающе спросила она, и ее скрытность меня обозлила.
– Вопрос в том, черт подери, почему ты не сказала мне, что у тебя есть сын!
Она потрясенно уставилась на меня, а потом съежилась, и ее глаза наполнились слезами. Она отвернулась от меня. Я испугался, что она схватит Марию и выскочит из машины, и медленно поехал по улице. Через минуту я уже присоединился к оживленному движению, свернул на Четвертую авеню и поехал домой.
– Долорес, компания, на которую я работаю, очень, очень большая, – проговорил я спустя некоторое время. – У нее есть подразделения – много подразделений. Компании, которыми она владеет.
– И что? – спросила она.
– То, что, как ты уже знаешь, нам принадлежит кабельное телевидение «Большое Яблоко», где работает Гектор. Видишь ли, практически мы с ним работаем в одной и той же гигантской компании, только в разных местах.
– Этоя поняла.
– Я нахожусь достаточно высоко, чтобы получить информацию о различных подразделениях Корпорации. Включая «Большое Яблоко».
Она молчала.
– Недавно я попросил, чтобы мне прислали личное дело твоего мужа.
Она посмотрела на меня, ее щеки были мокрыми, лицо застыло. А потом она накинулась на меня с кулаками:
– Это неправильно!
Я удержал ее правой рукой:
– Да, это было нехорошо. Мне не следовало этого делать, но я это сделал. В личном деле были самые обычные вещи, но кроме того, там была информация о том, что у вас с Гектором есть сын, Долорес. Я знаю про твоего сына, Долорес. Я могу назвать тебе день его рождения.
Позже, в иной жизни, я прочитаю о сосудах головного мозга и тогда пойму, почему в тот момент на лбу Долорес вдруг начали пульсировать три вены. Губы у нее дрожали, она устремила на меня огромные, влажные, гневные глаза. Но я тоже был зол.
– Твой сын, Долорес, твой сын! –настаивал я. – Где он?
Долорес молчала всю обратную дорогу, отвернувшись от меня и тупо глядя в окно. Когда мы вернулись на Парк-слоуп, я поставил машину в гараж и предложил пойти в сад, где Мария могла поиграть в песочнице, которую я для нее купил. Долорес со слезами кивнула, и мы пошли на задний двор. Долорес нашла в сумочке свой бумажник и вытащила маленькую цветную фотокарточку.
На ней были изображены трое – Долорес, Гектор и маленький Гектор. Я решил, что снимок был сделан, когда мальчику было около двух лет. То есть четыре с половиной года назад. За это время Долорес заметно постарела. На фотографии она казалась почти другим человеком. Яркая, здоровая, свежая, юная женщина. Ее взгляд был счастливым, а улыбка такой оживленной, какой я у нее ни разу не видел. И сам Гектор выглядел более сильным и уверенным: его темные волосы блестели как стекло, одна рука лежала на плече жены, сидящей в кресле, а другая была опущена. На коленях у Долорес в рубашке и забавном маленьком галстуке сидел маленький Гектор, крошечный темноглазый принц, явно тщательно умытый и прилизанный. Он был напряжен и смотрел в объектив непонимающими, удивленно раскрытыми детскими глазами, а его яркие губки были чуть надуты. Я вспомнил, сколько лет Марии, и сделал грубый подсчет.
– Ты была беременна, когда вы снимались?
По лицу Долорес пробежала тень удивления, а потом она печально сказала:
– Да. На третьем месяце, наверное.
Я вернул Долорес фотографию, и она спрятала ее обратно в бумажник.
– Я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Это был несчастный случай, но это не была случайность. То есть это случилось из-за нас с Гектором. Это... – Она посмотрела на меня. – Я хочу все тебе объяснить, чтобы ты понял, почему это так тяжело для Гектора, для нас.Нам никуда от этого не деться, понимаешь? Мы не можем забыть.
Есть нечто фальшивое в попытке сосредоточиться на каких-то эпизодах жизни: на самом деле происходит пересечение закономерностей, из-за которых происходят события, – но, говоря о прошлом, необходимо найти некое начало. Так было и с Долорес. Ради меня она вспомнила тот момент, когда поняла, что беременна маленьким Гектором: щекочущее покалывание в груди вскоре после того, как у нее не пришли месячные. Она вернулась домой из дешевой клиники, где работали врачи-индийцы с сильным акцентом (которых больше никуда на работу не брали, презрительно добавила она). Она была ужасно напугана, потому что ее мать умерла во время родов и потому что она не знала, обрадует ли Гектора ее новость и даже поверит ли он, что это его ребенок.
– Мы даже не были женаты, – сказала Долорес, – и он об этом не заикался. Он купил мне колечко, но это ничего не значило. Так что я пришла домой и стала ждать, когда он вернется с работы. Он пришел усталый, а я набрала побольше воздуха и сказала: «Мне надо кое-что тебе сказать», – и все сразу выпалила. И, чего я не ожидала, он был очень счастлив и стал целовать мой живот. Он сказал, что уже любит этого ребенка и что мы сразу же поженимся. И мы так и сделали, как я тебе уже рассказывала. У нас была пышная свадьба, я говорила, сколько она стоила? Кажется, чуть ли не пять тысяч долларов. Мне не хотелось столько тратить, но Гектор, он сказал, что сделает нас богатыми, что он заведет свое дело и чтобы я не тревожилась. Он всегда хотел разбогатеть, сорить деньгами. Так что он потратил все свои сбережения и те деньги, которые получил от армии за руку... Он пробыл в армии недели две, и ему порезали ножом кисть, так что ему за это присылали деньги. Остальное, кажется, он взял в долг. Ему так шел смокинг! Все были нарядные.
После свадьбы, на которой присутствовали ее стареющие тетки, пристегнутые ремнями к инвалидным коляскам, с отечными ногами (они обе не верили хвастливым обещаниям Гектора), новобрачные умчались на лимузине в Атлантик-Сити.
– Там была такая перегородка между шофером и пассажирами, которую можно было поднять, и шофер сказал нам, что закроет ее и откроет только тогда, когда мы доберемся до Атлантик-Сити.
– Так что вы трахались на сиденье лимузина, пока он вел машину.
– Конечно! – улыбнулась она.
А потом были месяцы беременности и роды, которые, как рассказала Долорес, прошли тяжело – не только потому, что врач-индиец, которому она не доверяла, использовал щипцы, но и потому, что это были ее первые роды, и голова мальчика распухла и сплющилась из-за того, что родовые пути были тесными. Он пожелтел из-за желтухи, что часто бывает с новорожденными, и его на четыре дня оставили в больнице и держали под специальными лампами, пока его печень не начала самостоятельно работать. Малышу надели на глаза специальную плотную повязку, иначе яркий свет мог их повредить.
– Медсестры были никудышные. У них было слишком много детей, так что я не спала три ночи подряд, следила, чтобы повязка не слетела. Гектору приходилось все время работать. Конечно, малыш постоянно снимал повязку, ему не нравилось лежать на спине под лампами, но я все сидела и натягивала повязку обратно.
В конце концов ребенок достаточно поправился, чтобы уехать домой, рассказывала Долорес, и они с Гектором начали вести жизнь молодых родителей – жизнь, которой меня лишили три пули. Долорес старалась как можно больше прочитать о том, как быть хорошей матерью. Она не доверяла теткам, и, кроме того, ей хотелось, чтобы сын вырос американцем, а не серединка наполовинку, какой была она сама, когда дома она была испаноговорящей доминиканкой, а на улице – испаноговорящей американкой. Она слышала слишком мало английского, ее полуграмотные тетки ночами жгли у нее в комнате ладан и варили на плите вонючие смеси, которые потом разливали по банкам, молясь по-испански за своего мертвого отца, который тридцать лет назад был зарыт в песчаную почву Санто-Доминго. Нет, спасибо, такого ей не надо.
Ее ребенок родился в декабре 1985 года, а тетки и отец Долорес, прожившие первые тридцать лет своей жизни в Санто-Доминго, в каком-то смысле родились в прошлом веке. Так что она взяла в филиале бруклинской публичной библиотеки знаменитую книгу доктора Бенджамина Спока и прочитала ее, все пятьсот с лишним страниц, держа под рукой словарь, чтобы заглядывать в него по мере необходимости. Их малыш был стройным, как его отец, с худыми плечами и грудью. У него были длинные ресницы, а уголки глаз постоянно были влажными. Он был первенцем, и она баловала его, оставляла в своей постели утром, после того как Гектор уходил на работу. В хорошую погоду она возила его в коляске в Сансет-парк, где гуляли другие молодые мамы. Они сидели на скамейках и обсуждали важные вопросы: детей, мужей, матерей, деньги. Парк был очень удачно расположен на одном из самых высоких холмов Бруклина, и оттуда открывался великолепный вид на далекие голубовато-серые силуэты Манхэттена и белоснежный мир власти и возможностей, совершенно недоступный латиноамериканской женщине вроде Долорес Салсинес. Но это ее не беспокоило. Гектор зарабатывал достаточно денег, и уход за сыном отнимал много времени. Ее мальчик – ее мальчик!- рос, он сделал первые шаги на своих пухлых кривых ножках, он лепетал, он начал говорить. Он сбрасывал ботиночки, кидал еду на пол и отказывался идти в постель. У него были потница, отит, внезапно повышалась температура и на коже то появлялись, то исчезали странные пятна. Он приказывал папе «быть смешной лошадкой» и разъезжал у него на спине. Он научился считать до десяти, петь детские песенки и ездить на трехколесном велосипеде. Долорес жалела, что ее отец умер, так и не увидев внука. И если она и мечтала о чем-то, то именно об этом.
А потом она забеременела снова,с радостью, хотя ничего удивительного тут не было, после рождения маленького Гектора секс с мужем стал приятнее. Похоже, рождение младенца означало окончательную потерю невинности: кровь, боль и звериная природа этого процесса ее изменили. Она быстрее стала возбуждаться и легко, без всяких усилий достигала оргазма. Она слышала, как другие молодые матери это обсуждали. И в эту беременность она уже знала, что ей следует отдыхать и принимать витамины. Беременность протекала легко, несмотря на то, что наступила вскоре после первой. Гектор был напряжен и тревожился из-за денег. Иногда они ссорились. Он обещал, что ближе к родам найдет работу получше, возможно, обратится в компанию, которая устанавливает в их районе кабельное телевидение. Он был знаком с одним из рабочих, который занимался проводкой. Гектор узнал, что компания, скорее всего, будет нанимать рабочих в ближайшие полгода. Но Долорес о таких вещах не думала: она ощущала, что набирает вес, что у нее появляется одышка, отекают лодыжки. Ребенок обещал быть крупным. В воскресенье у нее отошли воды, и роды прошли быстро и без осложнений. Во время схваток Гектор старался ей помогать, а когда родилась здоровая девочка, он перерезал пуповину хирургическими ножницами, которые ему вручила медсестра. «Теперь у нас есть сын и дочь!» – сказал он Долорес, и его глаза заблестели.
– Мы были так счастливы, – вспомнила Долорес. – Гектор – он во все верил. Он верил, что сможет устроить нам хорошую жизнь, понимаешь? Я ведь рассказала тебе, что случилось с его магазином перед тем, как родилась Мария, как у него все украли? То есть мы были счастливы, мы очень радовались детям, но... не знаю. Что-то изменилось. После того как родилась Мария, Гектор наконец устроился в кабельную компанию, но деньги были не очень-то хорошие, так что ему пришлось продавать машины. Он мало бывал дома. Я злилась, и иногда он вечерами просто уходил. Он старался заработать побольше. Может, ему стало надоедать, понимаешь? Что-то стало меняться... Это трудно объяснить. Мы вроде как ссорились. Но иногда происходит такое, чего и не ждешь. Это пока не о сыне. Сначала я должна рассказать тебе, что случилось в подземке.
Долорес объяснила, что как-то в воскресенье днем, в июле, они ехали в поезде R к Сансет-парку. Гектор уткнулся носом в «Дейли ньюз». Они сходили в кино, сделали кое-какие покупки. Маленький Гектор и Мария остались дома с няней. Долорес наблюдала, как муж листает спортивный раздел. Он был сообразительным, но читал очень медленно, что порой ее раздражало. Она читала быстро и всегда гордилась этой своей способностью. К тому же Гектор не умел читать по-испански. Но он обожал читать про «Янки» и вечно твердил, что бейсболисты работают всего пару часов в день, а получают миллионы.Она ждала, когда он поднимет глаза и посмотрит на нее. Состав подошел к станции «Юнион-стрит». На станции происходило нечто необычное, и пассажиры, как это всегда бывает, мгновенно почувствовали это. На платформе раздавались громкие крики. Возможно, там были бандиты – такая опасность всегда существует, – и никто не мог сказать, где они находятся. Гектор отложил газету и встретился взглядом с Долорес. Поезд остановился, двери открылись, но обычного объявления кондуктора не было. Они могли сойти с поезда или остаться. Снова послышались крики. И вдруг в вагон стали заскакивать полицейские – десять, а то и пятнадцать здоровенных мужчин в синем, с толстыми от пуленепробиваемых жилетов торсами, с черными ремнями, увешанными дубинками и фонариками, обоймами и книжками для выписки штрафов и, конечно, с пистолетами. Они шли по вагону, не обращая внимания на Долорес и других женщин, а также немногочисленных белых мужчин, обращая внимание на молодых чернокожих и латиноамериканцев. Гектор конечно же ощутил внезапный, холодный страх невиновного. Когда копы подошли к нему – похоже, они решили, что отыскалиего, – один из них сказал:
– На нем красная рубашка. Посмотрим, какого он роста.
– Встань! – приказал молодой коп с мощной шеей. – Кто ты? Документы есть?
Гектор достал свой тощий, почти без денег бумажник. Долорес чувствовала презрительные взгляды других пассажиров.
– На какой станции ты сел? – спросил другой коп. Рация у него на боку что-то прокаркала.
– Мы сели на «Декалб авеню».
– Чушь, – сказал коп. – Ты врешь.
– Это правда! – запротестовала Долорес. – Он мой муж!
– Не вру я. – Гектор обхватил пальцами перекладину, за которую держатся стоящие пассажиры подземки. Рядом с полицейским он казался маленьким и беспомощным. – Мы ездили в центр за покупками.
На Долорес полицейские даже не посмотрели.
– Выходи из поезда. – Молодой коп положил руку на плечо Гектора. – Выходи из поезда, ответишь кое на какие вопросы.
– Я ничего не делал!Спросите мою жену. Спросите этих людей, – громче запротестовал Гектор, указывая на пассажиров. – Спросите у них, спросите любого, я сел на «Декалб».
– Это правда! – умоляюще воскликнула Долорес.
– Это так? Кто-нибудь видел, как этот человек там садился?
Остальные пассажиры мрачно уставились в одну точку – ошалелые идиоты. Никто не ответил. Все видели, что полицейские возбуждены.
– Эй, дружище, – запротестовал Гектор, – я еду в этом поезде уже двадцать минут. Я не собираюсь выходить...
Дубинка шмякнула Гектора по пальцам. Полицейские схватили его за обе руки и потащили из вагона, опрокинув пакет с продуктами, стоявший у его ног. На платформе они прижали его к кафельной стенке. Долорес поспешно вынесла пакет с покупками на платформу. Мужчины окружили Гектора, и только один остался стоять рядом с ней, не давая подойти ближе к Гектору.
– Расставь ноги шире плеч, наклонись и прижми руки к стене. Голову вниз!
– Я ничего не...
– Голову вниз! – Копы обыскали его, один из них засунул дубинку ему между ног. Потом дубинкой прижали его шею. – Где гребаный пистолет? Ты его выбросил, задница, думал, что можешь пришить копа и просто сесть в подземку, так? Где пистолет?
– Ничего я не делал! – завопил он. Крик разнесся по платформе. Остальные пассажиры равнодушно смотрели в исцарапанные окна вагонов. – Ничего!
– Он ничего не сделал! – крикнула Долорес. – Он мой муж...
– Ты знаешь, что бывает с убийцами копов, задница, – сказал один из полицейских. Его голос звучал угрожающе, жаркое дыхание обожгло Гектору ухо. – Где пистолет?!
Гектор завопил:
– Я этого не делал! Вы не того взяли!
Дубинка заехала ему между ног. Гектора затошнило от боли, и он закашлял. Его начали избивать. Долорес увидела, как один из мужчин схватил Гектора за шею.
– Ну же, задница, отдай его...
– Чек! – крикнула она. – Вы, дурни! Чек! Посмотрите на чек!
Полицейские на мгновение ошалели.
– Чек из магазина. Он у него в кармане!
– Стой, Томми, – сказал один из полицейских постарше. – Проверь его карман.
Они вытащили оттуда несколько долларовых купюр, мелочь и смятый чек, на котором были напечатаны сумма покупок, время и адрес магазина.
– На какой остановке, говоришь?
– «Декалб».
– Магазин там за углом, сержант, – сказал один из мужчин, проверяя номер дома на чеке.
– Ладно, скажи мне сумму, – спросил коп у Гектора. – Сколько заплатил?
– Типа, восемь долларов! – крикнул он, почти касаясь губами стены. – Я взял молоко, бананы, хлеб...
– Покажите мне пакет с покупками, леди.
Они стали копаться в пакете, проверяя содержимое, и порвали его.
– Мы купили фасоль, суп в банках...
– Ладно, заткнись, – сказал коп. – На чеке стоит час четырнадцать. Когда стреляли в Доэрти?
Один из них взялся за рацию. Ему ответили – в час пятнадцать. Невозможно было делать покупки и в то же время убить копа в Бруклине, в нескольких кварталах от магазина.
– Отпустите его, – сказал полицейский постарше, а потом сильно оттолкнул его, чтобы Гектор не смог увидеть лица державшего его мужчины.
Долорес бросилась к Гектору, обхватила его руками, чтобы он не упал. Его рубашка намокла от пота, и она ощутила его учащенное дыхание. Полицейские быстро пошли по платформе, слушая рацию. Их шаги были решительными, тяжелыми – и они уже забыли про Гектора, словно его и не существовало.
– Когда мы вернулись домой, он стал злиться, – продолжила Долорес. – На то, как все устроено, понимаешь, на систему, на копов и прочее. Все было так трудно. Денег не хватало, и ему не хотелось об этом думать. Из-за младенца в квартире стало тесно, понадобились новые вещи. А Гектор устал работать, ничего не получая. С моим отцом было так же, на фабрике роялей. Я это понимаю. У него были мечты, которые не осуществлялись. Он и другие мужчины иногда ходили по всяким барам.
Тот вечер был жарким. На тротуаре стояли соседи: женщины помоложе в эластичных топах, постарше – в просторных хлопчатых платьях. Мужчины были в футболках или, если не слишком заплыли жиром, без рубашек. Долорес держала на руках Марию, которой недавно исполнился год, а маленький Гектор играл с другими детьми. Кто-то мыл колеса и поставил радиоприемник на крышу машины, подсоединив его к аккумулятору. Улица, на которой жили Долорес и Гектор, была относительно спокойной, здесь не было магазинов и не торговали наркотиками. Гектор стоял на углу, прикладываясь к бутылке, спрятанной в бумажный пакет, и разговаривал с приятелями. Она слышала, как он рассказывает о происшествии с копами, показывая, как его заставляли наклонить голову.
Он твердил, что копы все время убивают людей, а потом говорят, что это был несчастный случай. Или что их спровоцировали. Он слишком много выпил и говорил нервно и громко, явно мечтая о мести. Однако Долорес понимала, что Гектору необходимо опьянеть: только так он мог забыть о случившемся. Она надеялась, что Гектор выпьет достаточно много, чтобы успокоиться, но не столько, чтобы озвереть. Мужчины смеялись и замахивались друг на друга. Вид у них был вполне нормальный. С Гектором все будет хорошо.
Долорес переключила внимание на сына. Один из жителей принес большой разводной ключ и открыл гидрант. Если его потом закрывали, полицейские не обращали на это внимания. Маленький Гектор, которому было всего три с половиной, вместе с другими детьми плескался в брызгах, долетавших до середины улицы. Их мокрые ноги шлепали по асфальту, голоса радостно звенели. Они бегали сквозь струю под присмотром отцов и матерей. Летний вечер в бедном квартале.
Долорес заговорила с Руитой, одной из своих подруг, качая Марию на колене. Мужчины, продолжавшие пить и боксировать, пошатывались для смеха, наносили друг другу легкие удары. Они уже сменили тему разговора и громко жаловались на то, какие задницы их начальники, которые заставляют их слишком много работать, а потом переключились на то, каких женщин им бы хотелось потрахать, какие звезды кино и телевидения кажутся особенно горячими. Может, та бабенка из «Косби шоу», Лайза Бонет. Микки Рурк имел ее в том фильме: сцена получилась такая жаркая, что ее пришлось вырезать. «Задай ей посильнее, парень!»Они глубокомысленно улыбались, говоря о многочисленных способах трахнуть женщину («знаешь, парень, как им это хочется»).Дальше разговор шел именно об этом, и отцы семейств время от времени привычно оглядывались, проверяя, следят ли их жены за детьми. И Гектор, конечно, получал удовольствие от этого разговора, который отделял его от семьи, несмотря на то, что он любил жену и детей, – и от того, что его голова стала легкой после второй бутылки пива. Без уверенности в будущем, без приличных денег, удовольствия летнего вечера успокаивали. Позже Долорес ушла домой, чтобы уложить детей спать, и несколько раз звала Гектора. Но он крикнул ей в окно, что собирается уйти с парнями.
– И это меня разозлило, потому что было чертовски жарко и конечно жея, как всегда, должна ухаживать за малышкой, а Гектор собирается просто ни хрена не делать. То есть я понимаю, что ему надо от этого избавиться – от того, что было с копами, и все такое, но я, типа, думаю: «И это моя жизнь? Так будет всю оставшуюся жизнь?» Может, я уже давно так думала. Я не могу вспомнить все до мелочей. Это было почти три года назад. У нас была квартирка на третьем этаже с окнами во двор. Мне это тоже надоело, приходилось идти наверх пешком, в окна всегда залетал шум с улицы, подростки курили и обжимались.
Мария к тому времени уже ела обычную еду и хорошо спала по ночам, так что она быстро заснула. Ее кроватка стояла в гостиной – другого места просто не было. Мария ночью не просыпалась, а по утрам была вся описанная.
С маленьким Гектором все было по-другому. Он чутко спал, был нервным и злился на сестричку. Долорес сидела в его комнатке, рядом с их спальней, и пела ему. Наконец он заснул. Вскоре вернулся Гектор, пропахший пивом. Она устала сидеть в раскаленной квартире. Кондиционер не работал, она открыла все окна. Гектора пошатывало, и она злилась на него, ненавидела его за его свободу, которая была куплена ее трудами с малышкой, его главенством над ней. И ей показалось, что этой ночью он ей изменил. Он казался таинственно самодовольным, а она прекрасно знала о дешевых шлюхах, которые толклись в баре на Сорок восьмой улице. Там все время играла музыка. Некоторые девицы, подсевшие на крэк, охотились в баре, выпрашивая выпивку и выискивая мужчин, которым хотелось секса. Они не были проститутками. У некоторых даже была нормальная работа. Долорес прекрасно знала, как это лестно для мужчин. Она спросила его, где он был.
– С Луи и Петито.
– Что делали?
– Просто трепались, Долорес.
Она этому не поверила. Оба мужчины были холостяками и соврали бы, чтобы прикрыть Гектора. И, по ее мнению, оба ничего не стоили.
– Вы были в том баре на Сорок восьмой?