Хайнлайн Роберт Энсон. Чужой в стране чужих

   – Ole! – хлопнул в ладоши Бен. – Он скользкий тип. Я не ставлю в свою колонку материал о его надуваловке только потому, что синдикат боится это печатать. Стинки, продолжай говорить. Я, пожалуй, изучу арабский и куплю себе молитвенный коврик.
   – Надеюсь на это. Правда, коврик необязателен.
   Джубал вздохнул.
   – Согласен с вами. Лучше бы мне увидеть Майка курящим марихуану, чем обращенным в веру Дигби. Но не думаю, что для Майка опасна вся эта синкретическая окрошка… Он должен научиться сопротивляться дурным влияниям. Я считаю вашевлияние добрым, но не думаю, что ваши шансы слишком велики: у мальчика восхитительно ясный ум. Магомет может просто проторить путь новому пророку.
   – Если будет воля Аллаха, – ответил Махмуд.
   – Значит и спорить не о чем, – заключил Джубал.
   – Без вас мы обсуждали религию, – негромко сказала Доркас. – Босс, вам известно, что женщины не имеют души?
   – Правда?!
   – Так говорит Стинки.
   – Мариам, – пояснил Махмуд, – желала знать, почему мы, «магометане», думаем, что только мужчины имеют души.
   – Мириам, это такое же вульгарное утверждение, как и мнение о том, что евреи приносят в жертву христианских младенцев. Коран гласит, что в рай попадают целые семьи – мужчины вместе с женщинами. Например, смотри «Золотой орнамент», стих шестнадцатый. Верно, Стинки?
   – "Приидите в Сад, вы и жены ваши, и будьте счастливы". Примерно так это можно перевести, – согласился Махмуд.
   – Ну, – сказала Мириам, – я слышала о прекрасных гуриях которые служат магометанам-мужчинам для услад в раю, и это как-то не оставляет места для жен.
   – Гурии, – возразил Джубал, – это совершенно особые создания, как джинны и ангелы. Им не нужна душа. Начать с того, что они вообще духи, вечные, неизменные и прекрасные. Есть и мужчины-гурии, или, по крайней мере, их эквивалент. Гуриям не надо заслуживать путь в рай. Они что-то вроде персонала. Они обносят всех изысканнейшей пищей и напитками, после которых не бывает похмелья, и развлекают, если это требуется. Но души жен не должны работать. Так, Стинки?
   – Достаточно близко, если не брать в расчет непочтительности в словах. Гурии… – он сел так внезапно, что свалил Мириам. – Слушайте! Возможно вы, девушки, и не имеете душ!
   Мириам обиделась:
   – Ну-ка, неблагодарная неверная собака, возьми свои слова обратно!
   – Мир, Мариам! Если у тебя нет души, то ты, как-никак, бессмертна. Джубал… возможно ли для человека умереть, не заметив этого?
   – Не могу сказать. Ни разу не пробовал.
   – Может, я умер на Марсе, и мне просто приснилось, что я вернулся домой? Оглянитесь! Сад, которому позавидовал бы сам пророк. Четыре прекрасные гурии, предлагающие вкуснейшую еду и изысканнейшие напитки в любой час. Даже их партнеры-мужчины, чтобы ничего не давалось слишком легко. Это же истинный рай.
   – Гарантирую, что нет, – заверил его Джубал. – Я плачу за это налоги.
   – Но это не касается меня.
   – И возьмем этих гурий… Если даже допустить, что они обладают той же красотой… В конце концов, красота – в глазах смотрящего…
   – Они именно такие.
   – А ты еще заплатишь за это, босс, – прибавила Мириам.
   – …все же остается, – подчеркнул Джубал, – одна обязательная особенность гурий.
   – Ммм… – протянул Махмуд, – не следует углубляться в эту тему. В раю это не временное физическое состояние, а постоянный божественный атрибут.
   – В таком случае, – с энтузиазмом воскликнул Джубал, – я уверен, что это – не гурии.
   Махмуд вздохнул.
   – Тогда я должен обратить одну из них.
   – Почему одну? Тут есть места, где ты можешь насладиться в полной мере.
   – Нет, брат мой. Мудрые слова пророка говорят, что хотя Закон и разрешает четырех, невозможно иметь дело более, чем с одной за раз.
   – Что ж, это некоторое утешение. И кого же ты выберешь?
   – Сейчас посмотрим. Мириам, чувствуешь ли ты себя божественно?
   – Пошел к черту! Нашел себе гурию.
   – Джил?
   – Ну уж нет, – запротестовал Бен. – Это мое поле деятельности.
   – Тогда позднее, Джил. Энн?
   – Очень жаль. У меня свидание.
   – Доркас? Ты мой последний шанс.
   – Стинки, – ответила она мягко, – насколько божественно я должна себя чувствовать?

* * *

   Майк поднялся в свою комнату, закрыл дверь, лег в постель, свернулся калачиком, закатил глаза, проглотил язык и замедлил сердце. Джил не любила, когда он делал так днем, но не обижалась с тех пор, как он перестал делать это на людях – так многовещей он не должен был делать на людях, но только это одно по-настоящему выводило ее из себя. Он ждал с тех самых пор, как покинул ту комнату, где было так много неправильностей. Он испытывал огромную потребность отключиться и постараться все грокнуть.
   Он сделал нечто такое, что Джил не велела…
   Он испытывал человеческую потребность сказать себе, что был вынужден поступить так, но марсианская школа не позволяла использовать эту лазейку. Он был в развилке, требовалось правильное действие, и выбор был за ним. Он грокнул, что выбрал верный путь. Но его водный брат Джил запретила идти этим путем…
   Но это не оставляло выбора, было противоречием. В развилке существует выбор. С выбором вырастает дух.
   Согласилась бы Джил, предприми он другое действие, без потери пищи?
   Нет, он грокнул, что запрет Джил касался и этого варианта. В этот момент жизнь, начавшая свое существование в человеческих членах и сформированная марсианской мыслью, не в силах быть и тем и другим одновременно, закончила одну из стадий роста, взорвалась и перестала быть птенцом. Одиночество предопределенной свободы воли заполнило его и, вместе с тем, по-марсиански безмятежное отрешение охватить, обмыслить, просмаковать его горечь, принять его последствия. С горькой радостью он осознал, что эта развилка была его, а не Джил. Его водный брат мог учить, предостерегать, вести… но выбор в развилке не делился на двоих. Здесь было «владение» без права продажи, дара, закладных; владелец и владеемое грокались неразделимо. Он извечно былдействием, предпринятым в развилке.
   Теперь, когда он осознал себя личностью, он был свободен грокать своих братьев еще ближе, сливаться без разрешения. Целостность личности была и есть и вечно была. Майк перестал обмысливать личности всех своих братьев, множество трижды существовавших на Марсе, соединенных и рассоединенных, нескольких избранных на Земле, – неведомые силы трех на Земле, которые будут его, чтобы слиться с ними; и ему была приятна мысль о том, что, наконец, после долгого ожидания, он грокнул и обмыслил себя.
   Майк оставался в трансе; еще многое надо было грокнуть, свободные концы связать заново, в соответствии со своим повзрослением – все, что он увидел и услышал, и то, что произошло в Храме архангела Фостера (не только развилка, когда он и Дигби остались лицом к лицу)… почему сенатор Бун заставил его чувствовать себя подозрительно неловко, почему на вкус мисс Доун Ардент совсем как водный брат, но не является им, запах хорошего, который он не полностью грокнул, в прыжках вверх-вниз и в воплях…
   Приходили и уходили разговоры с Джубалом… больше всего его беспокоили слова Джубала; он изучал их, сравнивало тем, чему его учили, когда он был птенцом, старался выстроить мост между языками – тем, на котором думал, и тем, на котором учился думать. Слово «церковь», которое снова и снова выплывало из слов Джубала, было каким-то запутанным… на марсианском не было подходящего понятия, разве что взять слова «церковь», «поколение», «Бог», «конгрегация» плюс множество других и приравнять их к полноте единственного мира, который он знал во время ожидания-взросления… и втиснуть это понятие в английский в той фразе, которая отвергалась (по различным причинам) и Джубалом, и Махмудом, и Дигби.
   «Ты есть Бог». Сейчас он был ближе в понимании этого на английском, хотя эта фраза никогда не могла бы обрести неизбежность марсианского понятия, которое стояло за ней. Он мысленно произнес одновременно английскую фразу и марсианское слово и почувствовал более полное гроканье. Повторяя это, словно буддист, твердящий, что лотос прячет алмаз, он погрузился в нирвану.
   Около полуночи он ускорил сердце, перешел на нормальное дыхание, провел самопроверку, разогнулся и сел. Он весь выложился. Теперь он чувствовал себя легким, веселым, проясненным, готовым ко множеству поступков, которые, как он видел, предстояли ему.
   Он ощутил щенячью потребность в компании, такую же сильную, как недавнюю необходимость покоя. Он вошел в холл и обрадовался, увидев водного брата.
   – Привет!
   – Привет, Майк. Ты выглядишь посвежевшим.
   – Я прекрасно себя чувствую! Где все?
   – Спят. Бен и Стинки отправились по домам час назад, остальные разошлись.
   – О, – Майк почувствовал некоторое разочарование от того, что Махмуда нет. Он хотел объяснить свое новое гроканье.
   – Мне тоже пора ложиться, но я бы не прочь перекусить. Ты не голоден?
   – Да, я очень голоден.
   – Идем, там есть холодные цыплята и, возможно, еще что-нибудь. – Они спустились вниз и щедро нагрузили поднос. – Пойдем в сад. Погода довольно теплая.
   – Прекрасная идея, – согласился Майк.
   – Так тепло, что можно купаться… настоящее бабье лето. Я включу прожектора.
   – Не беспокойся, – возразил Майк. – Я возьму поднос.
   Он мог видеть в почти полной темноте. Джубал говорил, что его ночное зрение, видимо, развивалось из-за условий, в которых он вырос, и Майк грокнул, что это именно так, но грокнул также, что это было не полное объяснение; его приемные родители научилиего смотреть. Что же до теплой ночи, то он хорошо чувствовал бы себя и голым на Эвересте, но его водные братья плохо переносили изменения температуры и давления, а он считался с их слабостью, едва узнав о ней. Но он с нетерпением ожидал одного – убедиться самому, что каждый кристаллик воды жизни является неповторимо индивидуальным, и побегать по снегу босиком, поваляться в нем.
   Сейчас же ему было приятно тепло ночи и еще более приятна компания водного брата.
   – Хорошо, возьми поднос. Я включу фонари под водой. Мы сядем у бассейна и поедим.
   – Прекрасно…
   Майк любил глядеть на огни сквозь водную рябь. Это было хорошо и красиво. Они перекусили у бассейна, потом легли на траву и стали глядеть на звезды.
   – Майк, вон Марс. Это Марс, да? Или Антарес?
   – Это Марс.
   – Майк, что сейчас делают на Марсе?
   Он заколебался. Вопрос был слишком обширен для ограниченного английского языка.
   – На стороне к горизонту – южном полушарии – весна. Растения учат расти.
   – Учат расти?
   Он опять поколебался.
   – Ларри учит растения расти. Я помогал ему. Но мой народ – сейчас я имею в виду марсиан; я грокнул теперь, что вы мой народ – учат растения расти по-другому. В другом полушарии становится холодно, и нимф, тех, что остались в живых этим летом, собирают в гнезда для обучения и дальнейшего взросления. – Он задумался. – Из людей, что мы оставили на экваторе, один рассоединился, остальные грустят.
   – Да, я слыхала в новостях.
   Майк не слышал об этом. Он не знал, пока его не спросили.
   – Им не надо грустить. Мистер Букер Т.В.Джонс, пищетехник первого класса, не грустит. Старшие заботятся о нем.
   – Ты знал его?
   – Да. У него было свое лицо, темное и прекрасное. Но он очень грустил по дому.
   – Послушай, Майк… А ты когда-нибудь тоскуешь по дому? По Марсу?
   – Первое время тосковал, – ответил он. – Я всегда был одинок.
   – Он повернулся на бок и обнял ее. – Но теперь я не одинок. Я грокнул. Я больше никогда не буду снова одинок.
   – Майк, милый… – они поцеловались, потом еще и еще.
   Наконец водный брат едва слышно произнес:
   – Ох! Это было еще хуже, чем в первый раз.
   – Ты в порядке, мой брат?
   – Да. Еще бы! Поцелуй меня снова.
   Много времени спустя по космическим часам она сказала:
   – Майк? Ты не… Я хочу сказать, ты знаешь…
   – Я знаю. Это для того, чтобы стать ближе. Мы станем ближе.
   – Ну… Я так долго ждала… Господи, мы все ждем, но… Не слушай, милый. Повернись немного. Я помогу.
   И когда они слились, грокая вместе, Майк сказал мягко и восторженно:
   – Ты есть Бог.
   То, что она ответила, не было словами. И затем, когда их гроканье стало еще ближе, и Майк почувствовал себя почти совсем готовым рассоединиться, ее голос вернул его:
   – О!.. О! Тыесть Бог!
   – Мы грокнули Бога.

Глава 25

   Люди на Марсе строили воздушные купола для мужчин и женщин, прибывших последним кораблем. Стройка шла быстрее, чем было запланировано: помогали марсиане. Часть сэкономленного времени была потрачена на предварительные изыскания долговременного плана по высвобождению связанного кислорода марсианских песков, чтобы сделать планету более дружелюбной к будущим поколениям поселенцев.
   Старшие не помогали и не мешали этому плану – время еще не пришло. Сосредоточенные размышления привели их к важнейшему узлу, способному сформировать марсианское искусство на много миллионов лет вперед.
   На Земле продолжались выборы, а один весьма известный поэт опубликовал сокращенный вариант стихотворения, полностью состоящего из знаков препинания и пробелов. «Тайм» опубликовал на него рецензию, а еще предложил, чтобы стенограммы Ассамблеи Федерации передавались в прессу.
   Развернулась колоссальная кампания по более широкой продаже репродуктивных органов, растений, и миссис Джозеф Дуглас «(Тень Величия») заявила следующее: «Пусть лучше на моем обеденном столе не будет салфетки, чем цветов». Тибетский лама из Палермо, Сицилия, возвестил в Беверли-Хиллз о недавно открытом древнем искусстве йоги – пульсирующем дыхании, улучшающем как прану, так и космическое притяжение полов. От его членов требовалось принимать позу matsyendra одетыми в домотканые полотняные одежды, в то время как сам он громко читал избранные места из «Ригведы», а его помощник-гуру в соседней комнате проверял кошельки. Ничего не было украдено: прицел был более дальним.
   Президент Соединенных Штатов провозгласил первое воскресенье ноября Днем бабушки и настоял, чтобы Америка встречала этот день цветами. Система похоронных бюро была обвинена в снижении цен. Епископы-фостериты после тайного конклава возгласили второе Главное Чудо Церкви; Верховный Епископ Дигби был взят живым на небеса и возведен в архангелы, став правой рукой архангела Фостера. Интерес к славным вестям подогревался предстоящим Небесным подтверждением выборов нового Верховного Епископа, Хью Шорта – кандидата, принятого фракцией Буна после того, как множество других было отсеяно.
   «Унита» и «Хой» опубликовали идентичные разоблачения об избрании Шорта, «Осерваторе Романо» и «Крисчен Сайенс Монитор» прогнозировали выборы, «Тайме оф Индиа» хохотал, а манчестерский «Гардиан» ограничился простым сообщением: фостериты в Англии малочисленны, но крайне воинственны.

* * *

   Дигби был не особо доволен своим возвышением. Человек с Марса оборвал его работу на середине, а этот болван Шорт, конечно же, пустит все на самотек. Фостер слушал с ангельским терпением, пока Дигби не иссяк, и затем сказал:
   – Послушайте-ка, юноша, вы теперь ангел, так что выкиньте все это из головы. В вечности нет места взаимным упрекам. Вы тоже были изрядным ослом, пока не отравили меня, но потом действовали весьма неплохо. Теперь, когда Шорт стал Верховным Епископом, он все будет делать как надо, по-другому, он просто не сможет. То же самое с католическими папами. Некоторые из них до избрания были просто старыми ослами.
   Дигби унялся, но высказал определенную просьбу.
   Фостер покачал нимбом.
   – Нельзя трогать его. Даже и не пытайтесь. Конечно, вы можете подать официальное заявление на чудо, если хотите выставить себя дураком. Но предупреждаю, его отклонят: вы еще не поняли нашу Систему. Марсиане имеют собственную структуру, отличную от нашей, и до тех пор, пока они будут в нем нуждаться, мы не сможем его тронуть. Они ставят собственный спектакль по своему сценарию. Вселенная многообразна, и для каждого что-нибудь да найдется… эту истину вы, прикладники, часто упускаете из вида.
   – Хотите сказать, что этот подонок имел полное право отпихнуть меня в сторону? А я должен смириться?
   – Я смирился с тем же, не так ли? А сейчас я помогаю вам, разве нет? Поглядите: кругом полно работы, и ее надо делать. Босс желает иметь спектакль, а не проблемы. Если вам нужен отгул, чтобы успокоиться, берите его и отправляйтесь в мусульманский рай. В противном случае поправьте нимб, расправьте крылья и окунайтесь в работу. Чем быстрее вы начнете действовать по-ангельски, тем быстрее почувствуете себя ангелом. Будьте счастливы, юноша!
   Дигби испустил глубокий вздох.
   – О'кей, я счастлив. С чего начинать?

* * *

   Джубал не слышал об исчезновении Дигби, когда об этом объявили в первый раз, а когда услышал, то отбросил прочь возникшее было слабенькие подозрение. Если Майк и приложил к этому руку, то тайна эта ушла вместе с Дигби, а что тамслучается с верховными епископами, волновало Джубала меньше всего.
   Его домашнее хозяйство пришло в полное расстройство. Джубал сообразил, что произошло, не знал только с кем, да и не очень-то дознавался. Майк был совершеннолетним и показал, что может постоять за себя в драке. Кстати, мальчику самое время немного просолиться.
   Джубал не мог восстановить картину преступления по поведению девушек, потому что комбинации все время менялись: АВС против D, затем BCD против А… или АВ против CD, или AD против СВ и так далее, всеми способами, какими четыре женщины могут нападать друг на друга.
   Это продолжалось почти целую неделю после визита в церковь, предпринятого явно не под счастливой звездой, и все это время Майк оставался в своей комнате, находясь, по большей части, в таком глубоком трансе, что Джубал наверняка объявил бы его мертвым, не доведись ему видеть такое раньше. Джубал и вовсе не обратил бы на это внимания, если бы не пострадал его комфорт. Девушки, казалось, только тем и занимались, что по очереди заходили на цыпочках посмотреть, «как там себя чувствует Майк». Все они слишком увлекались готовкой, позабросив секретарские обязанности. Даже твердокаменная Энн… Черт, Энн оказалась хуже всех! Взгляд отсутствующий, говорит невпопад… Джубал готов был спорить на остаток собственной жизни, что доведись Энн свидетельствовать второе пришествие, она запомнила бы дату, время, личность, сопутствующие события и атмосферное давление, и ее спокойные голубые глаза ни разу бы не моргнули.
   Поздним вечером в четверг Майк пробудился, и мгновенно вся четверка была к его услугам… «прахом под колесами его колесницы». Девушки вновь стали обслуживать Джубала, поэтому он, оценив вернувшееся счастье, не стал предпринимать ничего радикального. Хотя у него и появилась мыслишка, что если бы он начал рыпаться, Майк мог бы упятерить их жалование с помощью почтовой открытки Дугласу…

* * *

   С возвращением домашнего покоя Джубал перестал обращать внимание на то, кем управлялось его королевство. Обеды подавались вовремя и были вкуснее, чем всегда. Когда он кричал: «Ко мне!», являющаяся на призыв девушка буквально лучилась счастьем и делала все так, как надо.
   Помимо прочего с Майком произошли интересные перемены. До этой недели Майк был послушен, но в целом его поведение Джубал классифицировал как некоторую форму неврастении. Теперь же он был настолько уверен в себе, что Джубал назвал бы это самоуверенностью, не будь Майк неизменно вежлив и внимателен к другим.
   Он принимал почтение девушек как нечто естественное, он теперь казался старше своего возраста, голос его окреп, он говорил не с робостью, но с силой. Джубал решил, что Майк наконец присоединился к человеческой расе. Пациента можно было выписывать.
   За исключением (напомнил себе Джубал) одного: Майк до сих пор ни разу не смеялся. Он мог улыбнуться шутке и иногда даже не просил разъяснить ее. Майк бывал радостен, даже весел – но никогда не смеялся.
   Джубал решил, что это не так уж важно. Пациент был здоров рассудком и телом – и был человеком. Всего несколько недель… назад Джубал был совсем не уверен в успехе. Он был слишком осторожен, чтобы давать какие-либо гарантии.
   Начиная с первых дней их встречи Джубал твердил Майку, что он здесь желанный гость… но советовал выйти и посмотреть мир, как только он будет в состоянии это сделать. Джубал вроде бы не должен был удивиться, когда однажды за завтраком Майк объявил, что уходит. Но он был удивлен и, к удивлению своему, расстроен.
   Он скрыл это, спросив с деланным безразличием:
   – Вот как? И когда же?
   – Мы уходим сегодня.
   – Хм. Множественное число. Значит, теперь мы с Ларри и Дюком будем сами себе готовить?
   – Мы говорили об этом, – ответил Майк. – Мне очень нужен кто-нибудь, Джубал. Я еще не очень хорошо знаю, как люди делают некоторые вещи, и допускаю ошибки. Я хотел уйти с Джил, потому что она собирается продолжать учить марсианский. Но если тебе трудно отпустить кого-то из девушек, это могут быть Дюк или Ларри.
   – Я имею право голоса?
   – Джубал, ты должен решать. Мы знаем это.
   «Сынок, сейчас ты сказал, наверное, первую в жизни ложь».
   – Сомневаюсь, что я удержу даже Дюка, если ты позовешь его. Я думаю, пусть это будет Джил. Но слушайте, ребята… Этот дом – ваш.
   – Мы знаем это, Джубал. Мы вернемся. И снова разделим воду:
   – Обязательно, сынок.
   – Да, Отец.
   –  Что?
   – Джубал, в марсианском нет слова «отец». Но позднее я грокнул, что ты мой отец. И отец Джил.
   Джубал взглянул на Джил.
   – Мм… Я грокнул. Что ж, позаботьтесь о себе, ребята.
   – Да. Идем, Джил.
   Они ушли раньше, чем он поднялся из-за стола.

Глава 26

   Это был самый обычный карнавал: карусели, леденцы на нитках, незатейливые балаганы, освобождающие простаков от долларов. Лекция на сексуальную тему, учитывающая местные взгляды, основывающаяся на взглядах Дарвина, позирующие девушки, чьи одежды вызвали порицание со стороны местных законников. Бесстрашный Фентоп, делающий Смертельный Прыжок перед притихшей публикой. Здесь не было менталиста <Менталист – артист, запоминающий большие количества чисел или слов>, зато был фокусник; не было бородатой женщины, зато был полумужчина-полуженщина; не было шпагоглотателя, зато был глотатель огня; не было татуированного мужчины, но была татуированная женщина, которая заодно была заклинательницей змей и под занавес выходила "абсолютно голая!.. одетая лишь в живую, экзотически разрисованную кожу!" Любой, кто нашел бы хоть один квадратный дюйм нетатуированной кожи ниже шеи, мог получить двадцать долларов.
   Приз оставался невостребованным. Миссис Пайвонски позировала, одетая в живую плоть – свою собственную и четырнадцатифутового удава) которого она звала Лапушкой, причем змея обвивала ее столь продуманно, что даже пастырский совет не мог придраться. В качестве еще одной защитной меры (для удава), во время выступления она стояла на стуле внутри невысокого брезентового заграждения на манер детского манежа, по которому ползала дюжина кобр. Кроме того, освещение было не особенно ярким. Но обещание миссис Пайвонски было честным. Ее муж, до того как умереть, владел небольшой татуировочной студией в Сан-Педро.
   Когда с заказчиками было туго, они татуировали друг друга. Наконец она с ног до шеи превратилась в сплошное произведение искусства. Миссис Пайвонски гордилась тем, что является самой разрисованной женщиной в мире и что расписал ее величайший в мире художник – таково было ее искреннее мнение о покойном муже.
   Патриция Пайвонски вращалась среди закоренелых грешников без вреда для себя. Они с мужем были обращены самим Фостером. Где бы она ни была, она непременно посещала ближайшую Церковь Нового Откровения. Она с величайшей радостью сбрасывала с себя одежду во время представления, ибо была одета в веру, будто является холстом гениальной религиозной картины, какой не найти ни в музеях, ни в соборах. Когда они с Джорджем увидели Свет, на Патриции оставалось не более трех квадратных футов нетронутой кожи. Ко времени смерти мужа на ней была изображена вся жизнь Фостера от младенческой колыбели, над которой парили ангелы, до славного дня, когда он занял уготованное ему место.
   К сожалению, большая часть этой священной истории была скрыта от людских глаз. Но она могла демонстрировать ее на закрытых собраниях Счастливых – в церквях, которые посещала (если пастырь просил об этом, а это бывало почти всегда). Она не способна была проповедовать, не имела музыкального слуха, чтобы петь, никогда не отваживалась произнести речь… зато она была живым свидетельством священного света.
   Ее выход был предпоследним. Еще оставалось время убрать фотографии, пройти за кулисы и приготовиться к выступлению. На сцене выступал фокусник.
   Доктор Аполло взял стальные кольца и предложил желающим убедиться, что они сплошные. Затем попросил держать кольца так чтобы они касались одно другого, и тронул их своей палочкой. Кольца образовали цепь. Он положил палочку на воздух, принял от ассистентки корзинку яиц и стал жонглировать полудюжиной. Его манипуляции не привлекли большого внимания – все взгляды были прикованы к ассистентке. На ней было больше одежды, чем на девочках из шоу, однако вряд ли где-нибудь у нее можно было найти татуировку. Зрители и не заметили, как вместо шести яиц стало пять, затем четыре… три, два… Под конец доктор Аполло подбрасывал в воздух единственное яйцо.