Страница:
на дальнюю стену. Откидная панель была раскрыта; в тесной нише виднелся
гроб. Плотные шторы и ставни единственного чердачного окна были сорваны.
Дождь гулко стучал по крыше, напоминая злобную дробь прусских барабанов.
-- По крайней мере, мужчина, -- заметил Эшер, снова наклоняясь со
свечой к останкам. -- Корсета нет.
Скелет был практически цел. Видимо, Исидро не ошибся, оценивая возраст
французского вампира.
Дон Симон поднял из мешанины костей и пепла золотое кольцо и обдул его
от пыли и золы. Случайный сквозняк качнул пламя свечи, и бриллиант перстня
мигнул, как светлый злобный глаз.
-- Кальвар, -- определил Исидро. -- Выходит, он в самом деле был
разбужен солнечным ожогом и даже сумел выбраться из гроба...
-- Что само по себе весьма странно, -- заметил Эшер, -- если наш
убийца, будучи сам вампиром, знал заранее, что для начала нужно отсечь
голову. Так же странно, как и то, что дверь не была закрыта. -- Он подобрал
еще два ключа и сравнил их с дубликатами Забияки Джо Дэвиса. -- Кроме того,
нет следов копоти между гробом и телом. Вы ведь говорили, что плоть
возгорается сразу...
-- Не мог же он сам впустить убийцу, -- сказал Исидро. -- Да и как бы
он открыл ему дверь днем?
-- И все же убийца вошел через эту дверь.
Исидро вопросительно приподнял бровь.
-- Войди он сюда другим путем, у него была бы возможность точно так же
и выйти, не отпирая при этом двери на лестницу, -- пояснил Эшер. -- Все
говорит о том, что Кальвар знал убийцу и впустил его сам, ночью... Два гроба
в одном доме ---это нормально для вампиров?
-- Вполне, -- отозвался Исидро. -- Птенцы часто укрываются там же, где
и мастер. Кроме того, домов, подходящих для вампиров, не так уж и много,
поэтому некоторые из них весьма густо заселены, в чем вы сами убедились,
побывав на Савой-Уок. Это, кстати, и было одной из причин, почему я многого
вам не открывал. Не ради их безопасности, разумеется, -- ради вашей.
-- Тронут вашей заботой, -- сухо сказал Эшер. -- Мог убийца уничтожить
Кальвара каким-нибудь другим способом, оставив тело в таком месте, где бы
его потом сожгло солнце?
Вампир ответил не сразу -- долго разглядывал лежащий перед ним
обугленный скелет.
-- Не знаю, -- сказал он наконец. -- Он мог сломать Кальвару шею или
спину; кажется, череп располагается под каким-то странным углом, хотя,
впрочем, это могло быть результатом судороги выгорающих мускулов... Да, он
мог оставить его на полу в таком состоянии -- живого, но не способного
двигаться -- и предоставить дальнейшее солнцу. А если наш убийца иммунен к
дневному свету, -- добавил он безразлично, -- то возможно, что он еще и
остался полюбоваться картиной.
-- Это было бы доказательством, -- заметил Эшер, -- что Кальвар знал
его. Вряд ли кто-нибудь станет любоваться предсмертными муками того, кого он
не знает.
-- Интересно. -- Исидро поворачивал кольцо так и эдак, крохотные блики,
отскакивающие от граненого золота, метались по его белому лицу. -- Среди
вампиров действительно существует легенда о древнем вампире -- настолько
древнем, что с некоторых пор он просто невидим; никто не может
почувствовать, когда он проходит рядом. Лет полтораста назад другие вампиры
избегали вторгаться в его владения. Утверждают, что он стал вампиром еще до
пришествия Черной Смерти.
-- И где же его владения? -- спросил Эшер, заранее зная, что ему
ответит испанец.
Тот наконец перестал любоваться кольцом и поднял глаза.
-- Он спал -- так, во всяком случае, говорили -- в склепах под
кладбищем церкви Невинных Младенцев в Париже.
-- Город уже не тот, что раньше.
Если и прозвучали в этом мягком голосе нотки горечи или сожаления, то,
видимо, требовалась сверхчувствительность вампира, чтобы их услышать.
Подрагивал и покачивался закрытый кэб. Держась за свисающий с потолка
ремень, Эшер чувствовал локтем сквозь рукав холодок стекла. Уличный шум
накатывал мутной волной: грохот колес по деревянным и асфальтовым мостовым,
отраженный от высоких стен, редкий рев моторного экипажа, пронзительные
заклинания уличных торговцев и веселая неистовость скрипки и аккордеона,
говорящая о том, что где-то впереди кафе.
С завязанными глазами он не мог видеть ничего, но звуки Парижа были
столь же ярки, как его краски. Не могло возникнуть и вопроса, почему
импрессионизм зародился именно здесь.
Голос Исидро продолжал:
-- Я не могу чувствовать себя как дома в этом стерильном, неживом
городе, где каждый трижды моет руки, прикоснувшись к кому-либо. Сейчас это,
впрочем, повсеместно, но парижане, кажется, перещеголяли всех. Они слишком
серьезно отнеслись к этому их Пастеру.
Шум изменился; толпа экипажей вокруг стала более тесной, зато исчезло
эхо, отраженное стенами домов. Эшер почувствовал запах реки. Явно переехали
мост, затем окунулись в грохот маленькой квадратной площади с большими
промежутками между домами. Это мог быть только Новый мост, чье название, как
и Новый колледж в Оксфорде, несколько утратило смысл с течением времени.
Вскоре кэб повернул вправо и двинулся дальше в этом направлении. Эшер
высчитал, что они приближаются к аристократическим кварталам старого района
Маре, не слишком пострадавшим в свое время от пруссаков, коммунаров и барона
Хауссманна, но не сказал ничего. Если Исидро предпочитает верить, что с
завязанными глазами Эшер не сможет определить, в каком именно месте Парижа
находится резиденция местных вампиров, -- что ж, на здоровье.
Его только тревожило то, что парижские вампиры не изведали ударов
дневного убийцы и вряд ли обрадуются появлению среди них человека.
-- Живейшее мое воспоминание о прежнем Париже -- это, конечно, грязь,
-- негромко продолжил вампир. -- Как и воспоминание любого, кто знал этот
город. Совершенно удивительное вещество -- la boue de Paris -- черное и
зловонное, как нефть. Невозможно было избавиться ни от ее пятен, ни от ее
запаха. Она липла ко всему, местонахождение Парижа можно было определить с
помощью обоняния за несколько миль. В те дни, когда дворянина отличали
прежде всего по белым чулкам, это был сущий ад. -- Легкий призвук насмешки
вкрался в его голос, и Эшер представил это тонкое надменное лицо обрамленным
в белый придворный парик.
-- Нищие тоже все пропахли ею, -- добавил Исидро. -- Охотиться в бедных
кварталах было кошмаром. Теперь же... -- Голос его странно смягчился, и он
недоговорил. -- Мне бы пришлось потратить изрядное время, чтобы вновь
изучить Париж. Все изменилось. Теперь это для меня совершенно незнакомая
территория. Я даже говорить не могу как должно. Каждый раз, когда я
произношу ci вместо се, je nе l'aime point вместо je nе l'aime pas или je
fit quelque chose вместо je l'ai fait, я чувствую себя иностранцем.
-- Вы чувствуете себя иностранцем, изучившим французский язык по очень
старым книгам, -- непринужденно заметил Эшер. -- Приходилось вам
когда-нибудь слышать, как говорят по-английски американцы южных штатов?
Кэб остановился. Сквозь шелковый шарф, которым были завязаны его глаза,
Эшер ощущал, что света вокруг мало и что улица темновата для такого ярко
освещенного города, как Париж. Тишина нарушалась лишь отдаленным шумом
транспорта -- предположительно, на площади Бастилии, -- но запахи были
запахами бедных кварталов: теснота, грязь, кухонный чад. Район Маре
определенно пришел в упадок со времен Луи XV.
Пол слегка дрогнул -- это вампир покинул кэб; снаружи послышались
голоса и, похоже, зашелестели франки. Затем легкая твердая рука взяла Эшера
за локоть и помогла выбраться на гравий.
-- А на испанском вы больше не говорите?
Ровная мостовая, затем ведущая вниз ступень, ощущение сдвинувшихся стен
и легкий холодок -- видимо, коридор, ведущий в вестибюль одного из старых
больших особняков. Рядом тихий голос Исидро произнес:
-- Сомневаюсь, чтобы меня сейчас поняли в Мадриде.
-- Стало быть, вы ни разу туда не возвращались?
Последовало краткое молчание. Эшер мысленно видел холодный размышляющий
взгляд Исидро.
-- С какой целью? -- спросил наконец тот. -- После Реконкисты мой народ
стал подозрителен и нетерпим. (Эшер понял так, что под словами "мой народ"
Исидро имел в виду испанцев, а не вампиров.) Какие шансы были бы у меня
выжить, когда инквизиция обшаривала каждый подвал в поисках еретиков и
евреев? А как бы я уклонился от прикосновения к серебряному распятию? Нет,
возвратиться в Испанию тех времен было бы опрометчивым поступком.
Эшер услышал легкое царапанье, словно за обшивкой скреблась мышь, и
сообразил, что Исидро поскреб ногтем дверь -- для изощренного слуха вампиров
этого было более чем достаточно.
Впрочем, другие вампиры услышали бы их еще на улице.
В доме было тихо, но Эшер чувствовал, что кто-то сейчас спускается по
лестнице; сердце забилось чаще и сильнее.
-- Они обо мне знают? -- спросил он.
В Кале они прибыли ночным почтовым... Носильщики заворчали было при
виде чудовищного железно-кожаного сундука, но были поражены его малым весом:
"Что у тебя там, приятель, перья, что ли?.."
-- Уверен, что путешествие пройдет, как задумано, -- заметил Исидро,
облокотившись на кормовые поручни "Лорда Уордена" и разглядывая мерцающие
огоньки на Адмиралтейском пирсе сквозь мыльный туман стальных оттенков. --
Хотя, конечно, всего не предусмотришь.
Он искоса взглянул на Эшера, и тот заметил, что цвет лица Исидро
заметно улучшился. Поднимая воротник (ночь выдалась холодная), Эшер
почувствовал легкое отвращение, но не к вампиру, а к себе, поймав себя на
том, что отметил румянец на щеках Исидро чисто профессионально, не подумав о
неведомом бедняге, расставшемся сегодня с жизнью в лондонских трущобах. Тут
же нахлынули злость и раздражение, знакомые Эшеру со времени работы на
министерство иностранных дел, когда зачастую трудно было решить, которое из
двух зол является меньшим.
Взгляд вампира несколько сместился, как если бы Исидро рассматривал
невидимые сейчас в тумане Дуврские скалы.
-- Боюсь показаться бестактным, -- осторожно продолжил он, -- и все же
осмелюсь напомнить, что я -- единственная ваша защита от Гриппена и его
выводка. Уничтожив меня, вы сможете уберечь вашу леди самое большее в
течение года, и то потому лишь, что о ней пока известно мне одному...
Эшер вздрогнул, узел недобрых предчувствий в груди ослаб.
Учитывая возможность существования дневного вампира, он не осмелился
еще раз встретиться с Лидией, ему было даже трудно решиться послать ей
телеграмму без подписи. Исидро (полагал Эшер) защитил бы его в Париже, если,
конечно, это входило в планы вампира, но мысль о том, что Лидия будет в
Лондоне одна, бросала Эшера в дрожь. Оставалось лишь надеяться на здравый
смысл Лидии, на то, что она, как приказано, не предпримет до его возвращения
никаких самостоятельных шагов.
К стыду своему, он вдруг почувствовал признательность к вампиру -- за
его последнюю фразу.
-- Но в этом случае вы уже никогда ее не увидите, -- продолжал тот. --
Другие быстро выследят вас и уничтожат как опасного свидетеля. И при этом
неминуемо набредут и на ее след.
Эшер кисло взглянул на своего компаньона.
-- Почем мне знать, не случится ли так, когда все будет кончено!
Глаза вампира, насколько об этом можно было судить при тусклом свете
бортовых фонарей, остались бесстрастными, но Эшеру показалось, что в голосе
Исидро прозвучало легкое изумление:
-- Не случится, поскольку я намерен защищать вас и дальше. Почему бы
вам не довериться мне, как я доверяюсь вам?
И, как всегда, Эшер не смог бы сказать, всерьез говорит Исидро или же
иронизирует.
Задолго до прибытия на вокзал Гар дю Нор вампир куда-то пропал. Во
время утомительных процедур в багажном зале Эшер не заметил его ни в
помещении, ни на площади. Впрочем, он уже начал привыкать к подобным
исчезновениям. Небо заметно посветлело, когда Эшер телеграфировал в "Шамбор"
-- маленький отель на рю де ля Гарп, где он часто останавливался, прибывая в
Париж в качестве оксфордского ученого, -- и заказал номер.
Войдя в крохотный вестибюль, напоенный застоявшимися кухонными
ароматами и обставленный ветхой мебелью в стиле ампир, он был внезапно
поражен сознанием, что все эти годы Париж был обиталищем вампиров. Как,
впрочем, и Лондон. Эшер хотел бы знать, сможет ли он теперь взглянуть на мир
хоть раз прежними глазами.
Конечно, еще в начале карьеры он утратил наивность, как бы проникнув
взглядом под безмятежно светлую поверхность пруда. Его знакомство с
министерством иностранных дел и теневой стороной сбора информации, мрачные
драмы, в которые вовлек Эшера проклятый департамент, заставили его сделать
это. Однако под одной тайной жизнью, оказывается, скрывалась еще и другая.
Как если бы, зная о рыбах, движущихся под поверхностью пруда, он обнаружил
вдруг чудовищ, обитающих в илистой мути у самого дна.
Эшер проспал до вечера в своей маленькой комнатке, располагавшейся под
высокой черепичной крышей отеля, затем в задумчивом расположении духа
умылся, оделся и сел за письмо Лидии -- о том, что добрался благополучно.
Письмо было адресовано одному из его студентов, согласившемуся передавать
почту для мисс Мерридью. Послание таким образом придет с суточным
запозданием, но он рассудил, что лучше потерять день,
чем позволить вампирам выследить Лидию. После легкого ужина в кафе он
исследовал площадь Невинных Младенцев, находившуюся возле огромных рынков в
центре города, где когда-то располагались лишь церковь да прилегающее к ней
кладбище.
Теперь там была площадь с фонтаном в стиле Возрождения, ограниченная
серой тушей крытого рынка -- с одной и коричневыми меблирашками -- с
остальных трех сторон. Исидро говорил, что вампир церкви Невинных Младенцев
спал в усыпальнице -- точно так же, как Райс Менестрель спал в усыпальнице
старой церкви Сент-Джайлза возле реки в то время, когда город еще не
разросся до такой степени, чтобы обитатели его перестали замечать друг друга
и уж тем более незнакомцев с бледными лицами, движущихся в ночной толпе...
И вот, стоя теперь рядом с Исидро и напряженно вслушиваясь в
приближающиеся почти неслышные шаги за дверью, Эшер размышлял, не
сохранилась ли эта усыпальница под землей подобно подвалу под домом Кальвара
в Ламбете -- забытая всеми, кроме тех, кому нужно надежное укрытие от
солнечного света.
Вампиры могли это знать. Это и многое другое. Осмотрев площадь Невинных
Младенцев, он направился затем по рю Сен-Дени к серой глади реки, мерцающей
между сизыми домами по обоим берегам. Для этих берегов весь этот
ошеломительно чистый город с его незапятнанными улицами и осенней ржавой
листвой каштанов был всего лишь тонкой корочкой на темной трясине прошлого.
Эшер постоял на набережной Сены, разглядывая серую путаницу мостов
вверх и вниз по течению, готический лес шпилей, толпящихся на Иль де ля
Сите, и квадратные дремлющие башни собора Нотр-Дам. А под ними на мостовой
виднелись массивные чугунные решетки, перекрывающие путь в подземный
лабиринт парижской канализации.
-- Сточные трубы? -- Элиза де Монтадор наморщила длинный нос в гримаске
отвращения; ее бриллианты мигнули в сиянии газовых рожков. -- Какой вампир в
здравом уме станет посещать сточные трубы?! Брр!
Она притворно содрогнулась. Все ее жесты (отметил про себя Эшер) были
театральны -- явная имитация человеческих манер, словно ей пришлось учить их
заново. Уж лучше откровенная невозмутимость дона Симона -- он, кстати, стоял
за спинкой ее дивана, положив на резное дерево руки в серых перчатках, более
неподвижный, чем когда-либо (окаменелый за несколько столетий, как сказала
бы Лидия).
-- Вы когда-нибудь там охотились? -- Хотя никто из прочих вампиров в
этом длинном с золочеными обоями салоне к ним не приближался, Эшер слышал за
спиной их тихие быстрые голоса, похожие на шелест ветра. Они со
сверхъестественной быстротой играли в карты и сплетничали. Сидя в кресле
времен Луи XVI как раз напротив Элизы, Эшер чувствовал, что они поглядывают
на него и прислушиваются, как могут прислушиваться одни лишь вампиры. Было в
них что-то от насмешливо-гибких акул, кружащих у поверхности в полной
уверенности, что берега пловец просто не успеет достичь. В углу салона
высокая девушка, чьи смуглые плечи темнели, как бронза, над устричными
тонами платья, играла на фортепьяно -- Чайковский, но в какой-то странной
синкопированной чувственной манере.
-- Чтобы заработать ревматизм? -- Элиза рассмеялась ненатурально и
принялась обмахиваться веером из лебединых перьев.
-- И ради чего, наконец? -- Один из грациозных молодых людей,
составляющих ее свиту, небрежно оперся на край дивана. Волосы у него были
каштановые, глаза -- светло-голубые, черты лица -- приятно-округлые. Такое
впечатление, что Элиза творила птенцов, исходя исключительно из смазливости
исходного материала. Подобно остальным ее птенцам, одет он был по последнему
слову моды; его черный вечерний костюм эффектно оттенял белизну рубашки и
бледность лица. -- Ради какого-нибудь мусорщика, убить которого можно без
разговоров и не подкрадываясь? Что же в этом приятного? -- Он улыбнулся
Эшеру, блеснув клыками.
Элиза пожала алебастровыми плечами.
-- Во всяком случае, их инспекторы весьма тщательно считают мусорщиков,
когда те уходят вниз и когда выходят наверх. Все они канальи, как говорит
Серж, и охотиться на них и впрямь не очень приятно. -- Она улыбнулась;
зеленые глаза вампирши алчно мерцали, как у сладкоежки, почуявшей заветное
лакомство. -- Там внизу восемьсот миль сточных труб! Он бы высох, как
чернослив, этот Великий, Ужасный, Древний Вампир Парижа, которого никто
никогда не видел...
-- Как насчет катакомб? -- мягко спросил дон Симон, не обращая внимания
на насмешливый тон. Странное молчание возникло в комнате. Фортепьяно
смолкло.
-- Конечно, все мы там побывали. -- Смуглая девушка встала из-за
инструмента и направилась к ним с ленивой нарочитой медлительностью, что
выглядело не менее опасно, чем обычная стремительная грация вампиров.
Инстинктивно Эшер сосредоточил внимание на идущей, чувствуя, что она в любой
момент может пропасть из виду. Все здесь говорили по-французски (причем речь
Исидро, как он и предупреждал, была не только старомодной, но и отличалась
какой-то странной детской напевностью), однако фразу девушка произнесла на
английском, да еще и с явным американским прононсом. Несмотря на
подчеркнутую неторопливость движений, она оказалась за креслом Эшера гораздо
быстрее, чем он мог это предположить; ее маленькие руки праздно скользнули
по его плечам, как бы оценивая его сложение сквозь толстую шерсть пальто. --
Там тоже считают и рабочих, и туристов. Ты ведь пряталась там, Элиза, во
время осады, так ведь?
Была в ее голосе некая тайная иголочка, и зеленые глаза Элизы вспыхнули
при упоминании о бегстве от мятежных коммунаров.
-- Кто бы не прятался в те времена! -- помедлив, сказала она. -- Я
пережидала там террор вместе с Генриеттой дю Кен. Там уже не было склепов,
как тебе известно, там были каменоломни. Наверняка Генриетте казалось, что в
катакомбах может скрываться кто-нибудь еще. Но сама я там ничего особенного
не видела и не слышала. -- Произнесено это было с некоторым вызовом.
-- Но ты была тогда еще птенцом, -- мягко заметил дон Симон. -- Так или
нет?
-- Птенцом или не птенцом, но слепой я не была. --
Полуигриво-полураздраженно она хлопнула его веером по костяшкам пальцев.
Однако в тот момент, когда пластинки слоновой кости щелкнули по резной
спинке дивана, руки дона Симона там уже не было. Элиза повернулась к Эшеру
-- приятная цветущая женщина, если бы не этот нечеловеческий блеск зеленых
глаз -- и пожала плечами.
-- Это было так давно... А ближе к концу Генриетта боялась всего.
Франсуа и я охотились для нее в толпах, что бродили тогда по ночам,
приводили ей жертвы. Да, и сильно рисковали: завидев платок не того цвета,
они тут же вопили: "На фонарь!" -- и кидались на тебя, как псы. Франсуа де
Монтадор, видите ли, был в свое время хозяином этого особняка. -- Она повела
рукой, правильной и изящной, как на рисунках Давида; качнулись белые перья в
ее прическе.
Кроме газовых рожков, здесь еще была добрая дюжина огромных
канделябров; свет дробился в хрустальных подвесках люстр, в высоких зеркалах
вдоль одной стены и в темном стекле двенадцатифутовых окон -- вдоль другой,
как бы окружая хозяйку неким зловещим ореолом.
-- Он, Генриетта и я были единственными, кому удалось пережить террор,
хотя Франсуа в итоге не избежал гибели. Уже после того, как все это
кончилось... -- Она снова пожала плечами, словно желая обратить внимание
присутствующих на их белизну.
Смуглая американка все еще стояла за спиной Эшера, положив ему руки на
плечи. Сквозь толстую ткань он ощущал, насколько они холодны.
-- Генриетта так и не пришла в себя после всего этого, хотя жила еще
достаточно долго. Она ведь была дамой из Версаля! Она говорила, когда мы
приводили ей по ночам пьяниц, чья кровь была насыщена вином, что тот, кто не
изведал сладости тех дней, просто не сможет понять, какая это была потеря.
Может быть, она так и не смогла смириться с пониманием, что все это уже в
прошлом.
-- Она была старая леди, -- прозвучал над самым ухом Эшера певучий
вкрадчивый голос смуглой девушки. -- Ей даже не нужно было никакой крови
пьяниц, чтобы начать истории о прежних временах, о королях и о Версале. --
Ее ноготки прошлись по волосам Эшера, словно она играла с домашним псом. --
Просто старая леди, живущая прошлым.
-- Когда однажды ты вернешься в Чарльстоун, Гиацинта, -- тихо сказал ей
по-английски Исидро, -- и увидишь, что сделала американская артиллерия с
улицами, на которых ты выросла, увидишь, как изменились сами мужчины,
надеюсь, ты вспомнишь свои слова.
-- Мужчины вообще не меняются. -- Она сменила позу, ее бедро коснулось
плеча Эшера, и он почувствовал беспокойную дрожь -- словно притронулся к
источнику электрического тока. -- Разве что умирают... но их всегда остается
достаточно много.
-- Тем не менее.
Эшер чувствовал, что дон Симон готов в любую секунду совершить
молниеносное движение, но он чувствовал также и смертельную близость
коготков Гиацинты. По совету Исидро он оставил серебряную цепь в отеле. С
ней бы они его просто не впустили, объяснил испанец. Кроме того, это бы
повредило репутации Исидро среди здешних вампиров. Эшер не мог обернуться,
но он знал, что квартеронка глядит сейчас насмешливо на Исидро, словно
бросая ему вызов. Исидро тихо продолжал, не спуская с нее глаз: -- Что до
Генриетты, она действительно была версальской дамой. Я понимаю ее, когда,
видя, что сталось с миром после наполеоновских войн, она тянулась к
прошлому. Я полагаю, Генриетта просто устала. Устала от вечной опасности, от
постоянной борьбы, устала от жизни. Я видел ее в последний раз, когда
посетил Париж перед самым нашествием пруссаков, и я не удивлен тем, что она
не пережила осады. Заговаривала она когда-нибудь, Элиза, о вампире церкви
Невинных Младенцев?
-- Нет. -- Элиза обмахнулась веером -- жест скорее нервный; насколько
понимал Эшер, вампиры нечувствительны ни к жаре, ни к холоду. Остальные
постепенно подтягивались к его креслу, образовав полукруг за спиной Гиацинты
напротив Элизы и дона Симона. -- Да. Но это было однажды. -- Насмешливый
жест не скрыл, что разговор Элизе неприятен. -- Церковь Невинных Младенцев
была скверным местом: почва полна гниющих тел уже на глубине нескольких
дюймов, кости и черепа разбросаны были прямо на земле. Вдобавок зловоние.
Под арками стояли книжные лотки и лавки женского белья, и если поднять
глаза, то можно было увидеть кости в щелях галерей. Великий Людоед Парижа --
так мы называли это место. Франсуа и другие -- Генриетта, Жан де Валуа,
старый Луи-Шарль д'0верн -- упоминали иногда истории о живущем там вампире,
которого нельзя увидеть. После того как я сама стала вампиром, я приходила
туда, надеясь взглянуть на него, но это такое место... Мне оно не нравилось.
-- Старые страхи шевельнулись в мерцающих изумрудных глазах.
-- Уверена, что никто тебя за это не осудит, милая, -- промурлыкала
Гиацинта с каким-то недобрым сочувствием. -- Думаю, если он в самом деле там
живет, то давно уже сошел с ума.
-- Кальвар ходил туда когда-нибудь? -- спросил Эшер, повернув голову
так, чтобы хотя бы краем глаза взглянуть на нее, и она улыбнулась ему,
обворожительная, как долгожданный грех.
-- Церкви не стало задолго до Кальвара, милый.
-- Тогда спускался ли он в катакомбы? Говорил он хоть раз об этом -- о
незримом вампире?
-- Кальвар! -- фыркнул темноволосый юноша, совсем мальчик. Вряд ли он
успел хоть раз воспользоваться бритвой, когда Элиза призвала его в свою
свиту. -- Великий Вампир Парижа. Этот точно мог!
Эшер взглянул на него с интересом.
-- Почему?
За спиной насмешливо отозвалась Гиацинта:
-- Потому что такие вещи в духе Великого Вампира Парижа.
-- Он был слишком захвачен бытием, -- медленно проговорила Элиза.
Юноша с каштановыми волосами, Серж, изящно присел у ее ног.
-- Мы все любим позабавиться при случае, -- объяснил он с улыбкой,
которую можно было бы назвать подкупающей, если бы не клыки. -- Но Кальвар
был слегка на этом помешан.
-- Не понимаю, -- сказал Эшер.
Пальцы Гиацинты коснулись его волос.
-- Ты бы понял при случае.
-- Кальвар был тщеславен и хвастлив, -- сказала Элиза, закрывая веер и
похлопывая себя белыми перьями по белым пальцам. -- Как и некоторые другие.
-- Взгляд ее на секунду остановился на Гиацинте. -- Сидеть рядом со своей
гроб. Плотные шторы и ставни единственного чердачного окна были сорваны.
Дождь гулко стучал по крыше, напоминая злобную дробь прусских барабанов.
-- По крайней мере, мужчина, -- заметил Эшер, снова наклоняясь со
свечой к останкам. -- Корсета нет.
Скелет был практически цел. Видимо, Исидро не ошибся, оценивая возраст
французского вампира.
Дон Симон поднял из мешанины костей и пепла золотое кольцо и обдул его
от пыли и золы. Случайный сквозняк качнул пламя свечи, и бриллиант перстня
мигнул, как светлый злобный глаз.
-- Кальвар, -- определил Исидро. -- Выходит, он в самом деле был
разбужен солнечным ожогом и даже сумел выбраться из гроба...
-- Что само по себе весьма странно, -- заметил Эшер, -- если наш
убийца, будучи сам вампиром, знал заранее, что для начала нужно отсечь
голову. Так же странно, как и то, что дверь не была закрыта. -- Он подобрал
еще два ключа и сравнил их с дубликатами Забияки Джо Дэвиса. -- Кроме того,
нет следов копоти между гробом и телом. Вы ведь говорили, что плоть
возгорается сразу...
-- Не мог же он сам впустить убийцу, -- сказал Исидро. -- Да и как бы
он открыл ему дверь днем?
-- И все же убийца вошел через эту дверь.
Исидро вопросительно приподнял бровь.
-- Войди он сюда другим путем, у него была бы возможность точно так же
и выйти, не отпирая при этом двери на лестницу, -- пояснил Эшер. -- Все
говорит о том, что Кальвар знал убийцу и впустил его сам, ночью... Два гроба
в одном доме ---это нормально для вампиров?
-- Вполне, -- отозвался Исидро. -- Птенцы часто укрываются там же, где
и мастер. Кроме того, домов, подходящих для вампиров, не так уж и много,
поэтому некоторые из них весьма густо заселены, в чем вы сами убедились,
побывав на Савой-Уок. Это, кстати, и было одной из причин, почему я многого
вам не открывал. Не ради их безопасности, разумеется, -- ради вашей.
-- Тронут вашей заботой, -- сухо сказал Эшер. -- Мог убийца уничтожить
Кальвара каким-нибудь другим способом, оставив тело в таком месте, где бы
его потом сожгло солнце?
Вампир ответил не сразу -- долго разглядывал лежащий перед ним
обугленный скелет.
-- Не знаю, -- сказал он наконец. -- Он мог сломать Кальвару шею или
спину; кажется, череп располагается под каким-то странным углом, хотя,
впрочем, это могло быть результатом судороги выгорающих мускулов... Да, он
мог оставить его на полу в таком состоянии -- живого, но не способного
двигаться -- и предоставить дальнейшее солнцу. А если наш убийца иммунен к
дневному свету, -- добавил он безразлично, -- то возможно, что он еще и
остался полюбоваться картиной.
-- Это было бы доказательством, -- заметил Эшер, -- что Кальвар знал
его. Вряд ли кто-нибудь станет любоваться предсмертными муками того, кого он
не знает.
-- Интересно. -- Исидро поворачивал кольцо так и эдак, крохотные блики,
отскакивающие от граненого золота, метались по его белому лицу. -- Среди
вампиров действительно существует легенда о древнем вампире -- настолько
древнем, что с некоторых пор он просто невидим; никто не может
почувствовать, когда он проходит рядом. Лет полтораста назад другие вампиры
избегали вторгаться в его владения. Утверждают, что он стал вампиром еще до
пришествия Черной Смерти.
-- И где же его владения? -- спросил Эшер, заранее зная, что ему
ответит испанец.
Тот наконец перестал любоваться кольцом и поднял глаза.
-- Он спал -- так, во всяком случае, говорили -- в склепах под
кладбищем церкви Невинных Младенцев в Париже.
-- Город уже не тот, что раньше.
Если и прозвучали в этом мягком голосе нотки горечи или сожаления, то,
видимо, требовалась сверхчувствительность вампира, чтобы их услышать.
Подрагивал и покачивался закрытый кэб. Держась за свисающий с потолка
ремень, Эшер чувствовал локтем сквозь рукав холодок стекла. Уличный шум
накатывал мутной волной: грохот колес по деревянным и асфальтовым мостовым,
отраженный от высоких стен, редкий рев моторного экипажа, пронзительные
заклинания уличных торговцев и веселая неистовость скрипки и аккордеона,
говорящая о том, что где-то впереди кафе.
С завязанными глазами он не мог видеть ничего, но звуки Парижа были
столь же ярки, как его краски. Не могло возникнуть и вопроса, почему
импрессионизм зародился именно здесь.
Голос Исидро продолжал:
-- Я не могу чувствовать себя как дома в этом стерильном, неживом
городе, где каждый трижды моет руки, прикоснувшись к кому-либо. Сейчас это,
впрочем, повсеместно, но парижане, кажется, перещеголяли всех. Они слишком
серьезно отнеслись к этому их Пастеру.
Шум изменился; толпа экипажей вокруг стала более тесной, зато исчезло
эхо, отраженное стенами домов. Эшер почувствовал запах реки. Явно переехали
мост, затем окунулись в грохот маленькой квадратной площади с большими
промежутками между домами. Это мог быть только Новый мост, чье название, как
и Новый колледж в Оксфорде, несколько утратило смысл с течением времени.
Вскоре кэб повернул вправо и двинулся дальше в этом направлении. Эшер
высчитал, что они приближаются к аристократическим кварталам старого района
Маре, не слишком пострадавшим в свое время от пруссаков, коммунаров и барона
Хауссманна, но не сказал ничего. Если Исидро предпочитает верить, что с
завязанными глазами Эшер не сможет определить, в каком именно месте Парижа
находится резиденция местных вампиров, -- что ж, на здоровье.
Его только тревожило то, что парижские вампиры не изведали ударов
дневного убийцы и вряд ли обрадуются появлению среди них человека.
-- Живейшее мое воспоминание о прежнем Париже -- это, конечно, грязь,
-- негромко продолжил вампир. -- Как и воспоминание любого, кто знал этот
город. Совершенно удивительное вещество -- la boue de Paris -- черное и
зловонное, как нефть. Невозможно было избавиться ни от ее пятен, ни от ее
запаха. Она липла ко всему, местонахождение Парижа можно было определить с
помощью обоняния за несколько миль. В те дни, когда дворянина отличали
прежде всего по белым чулкам, это был сущий ад. -- Легкий призвук насмешки
вкрался в его голос, и Эшер представил это тонкое надменное лицо обрамленным
в белый придворный парик.
-- Нищие тоже все пропахли ею, -- добавил Исидро. -- Охотиться в бедных
кварталах было кошмаром. Теперь же... -- Голос его странно смягчился, и он
недоговорил. -- Мне бы пришлось потратить изрядное время, чтобы вновь
изучить Париж. Все изменилось. Теперь это для меня совершенно незнакомая
территория. Я даже говорить не могу как должно. Каждый раз, когда я
произношу ci вместо се, je nе l'aime point вместо je nе l'aime pas или je
fit quelque chose вместо je l'ai fait, я чувствую себя иностранцем.
-- Вы чувствуете себя иностранцем, изучившим французский язык по очень
старым книгам, -- непринужденно заметил Эшер. -- Приходилось вам
когда-нибудь слышать, как говорят по-английски американцы южных штатов?
Кэб остановился. Сквозь шелковый шарф, которым были завязаны его глаза,
Эшер ощущал, что света вокруг мало и что улица темновата для такого ярко
освещенного города, как Париж. Тишина нарушалась лишь отдаленным шумом
транспорта -- предположительно, на площади Бастилии, -- но запахи были
запахами бедных кварталов: теснота, грязь, кухонный чад. Район Маре
определенно пришел в упадок со времен Луи XV.
Пол слегка дрогнул -- это вампир покинул кэб; снаружи послышались
голоса и, похоже, зашелестели франки. Затем легкая твердая рука взяла Эшера
за локоть и помогла выбраться на гравий.
-- А на испанском вы больше не говорите?
Ровная мостовая, затем ведущая вниз ступень, ощущение сдвинувшихся стен
и легкий холодок -- видимо, коридор, ведущий в вестибюль одного из старых
больших особняков. Рядом тихий голос Исидро произнес:
-- Сомневаюсь, чтобы меня сейчас поняли в Мадриде.
-- Стало быть, вы ни разу туда не возвращались?
Последовало краткое молчание. Эшер мысленно видел холодный размышляющий
взгляд Исидро.
-- С какой целью? -- спросил наконец тот. -- После Реконкисты мой народ
стал подозрителен и нетерпим. (Эшер понял так, что под словами "мой народ"
Исидро имел в виду испанцев, а не вампиров.) Какие шансы были бы у меня
выжить, когда инквизиция обшаривала каждый подвал в поисках еретиков и
евреев? А как бы я уклонился от прикосновения к серебряному распятию? Нет,
возвратиться в Испанию тех времен было бы опрометчивым поступком.
Эшер услышал легкое царапанье, словно за обшивкой скреблась мышь, и
сообразил, что Исидро поскреб ногтем дверь -- для изощренного слуха вампиров
этого было более чем достаточно.
Впрочем, другие вампиры услышали бы их еще на улице.
В доме было тихо, но Эшер чувствовал, что кто-то сейчас спускается по
лестнице; сердце забилось чаще и сильнее.
-- Они обо мне знают? -- спросил он.
В Кале они прибыли ночным почтовым... Носильщики заворчали было при
виде чудовищного железно-кожаного сундука, но были поражены его малым весом:
"Что у тебя там, приятель, перья, что ли?.."
-- Уверен, что путешествие пройдет, как задумано, -- заметил Исидро,
облокотившись на кормовые поручни "Лорда Уордена" и разглядывая мерцающие
огоньки на Адмиралтейском пирсе сквозь мыльный туман стальных оттенков. --
Хотя, конечно, всего не предусмотришь.
Он искоса взглянул на Эшера, и тот заметил, что цвет лица Исидро
заметно улучшился. Поднимая воротник (ночь выдалась холодная), Эшер
почувствовал легкое отвращение, но не к вампиру, а к себе, поймав себя на
том, что отметил румянец на щеках Исидро чисто профессионально, не подумав о
неведомом бедняге, расставшемся сегодня с жизнью в лондонских трущобах. Тут
же нахлынули злость и раздражение, знакомые Эшеру со времени работы на
министерство иностранных дел, когда зачастую трудно было решить, которое из
двух зол является меньшим.
Взгляд вампира несколько сместился, как если бы Исидро рассматривал
невидимые сейчас в тумане Дуврские скалы.
-- Боюсь показаться бестактным, -- осторожно продолжил он, -- и все же
осмелюсь напомнить, что я -- единственная ваша защита от Гриппена и его
выводка. Уничтожив меня, вы сможете уберечь вашу леди самое большее в
течение года, и то потому лишь, что о ней пока известно мне одному...
Эшер вздрогнул, узел недобрых предчувствий в груди ослаб.
Учитывая возможность существования дневного вампира, он не осмелился
еще раз встретиться с Лидией, ему было даже трудно решиться послать ей
телеграмму без подписи. Исидро (полагал Эшер) защитил бы его в Париже, если,
конечно, это входило в планы вампира, но мысль о том, что Лидия будет в
Лондоне одна, бросала Эшера в дрожь. Оставалось лишь надеяться на здравый
смысл Лидии, на то, что она, как приказано, не предпримет до его возвращения
никаких самостоятельных шагов.
К стыду своему, он вдруг почувствовал признательность к вампиру -- за
его последнюю фразу.
-- Но в этом случае вы уже никогда ее не увидите, -- продолжал тот. --
Другие быстро выследят вас и уничтожат как опасного свидетеля. И при этом
неминуемо набредут и на ее след.
Эшер кисло взглянул на своего компаньона.
-- Почем мне знать, не случится ли так, когда все будет кончено!
Глаза вампира, насколько об этом можно было судить при тусклом свете
бортовых фонарей, остались бесстрастными, но Эшеру показалось, что в голосе
Исидро прозвучало легкое изумление:
-- Не случится, поскольку я намерен защищать вас и дальше. Почему бы
вам не довериться мне, как я доверяюсь вам?
И, как всегда, Эшер не смог бы сказать, всерьез говорит Исидро или же
иронизирует.
Задолго до прибытия на вокзал Гар дю Нор вампир куда-то пропал. Во
время утомительных процедур в багажном зале Эшер не заметил его ни в
помещении, ни на площади. Впрочем, он уже начал привыкать к подобным
исчезновениям. Небо заметно посветлело, когда Эшер телеграфировал в "Шамбор"
-- маленький отель на рю де ля Гарп, где он часто останавливался, прибывая в
Париж в качестве оксфордского ученого, -- и заказал номер.
Войдя в крохотный вестибюль, напоенный застоявшимися кухонными
ароматами и обставленный ветхой мебелью в стиле ампир, он был внезапно
поражен сознанием, что все эти годы Париж был обиталищем вампиров. Как,
впрочем, и Лондон. Эшер хотел бы знать, сможет ли он теперь взглянуть на мир
хоть раз прежними глазами.
Конечно, еще в начале карьеры он утратил наивность, как бы проникнув
взглядом под безмятежно светлую поверхность пруда. Его знакомство с
министерством иностранных дел и теневой стороной сбора информации, мрачные
драмы, в которые вовлек Эшера проклятый департамент, заставили его сделать
это. Однако под одной тайной жизнью, оказывается, скрывалась еще и другая.
Как если бы, зная о рыбах, движущихся под поверхностью пруда, он обнаружил
вдруг чудовищ, обитающих в илистой мути у самого дна.
Эшер проспал до вечера в своей маленькой комнатке, располагавшейся под
высокой черепичной крышей отеля, затем в задумчивом расположении духа
умылся, оделся и сел за письмо Лидии -- о том, что добрался благополучно.
Письмо было адресовано одному из его студентов, согласившемуся передавать
почту для мисс Мерридью. Послание таким образом придет с суточным
запозданием, но он рассудил, что лучше потерять день,
чем позволить вампирам выследить Лидию. После легкого ужина в кафе он
исследовал площадь Невинных Младенцев, находившуюся возле огромных рынков в
центре города, где когда-то располагались лишь церковь да прилегающее к ней
кладбище.
Теперь там была площадь с фонтаном в стиле Возрождения, ограниченная
серой тушей крытого рынка -- с одной и коричневыми меблирашками -- с
остальных трех сторон. Исидро говорил, что вампир церкви Невинных Младенцев
спал в усыпальнице -- точно так же, как Райс Менестрель спал в усыпальнице
старой церкви Сент-Джайлза возле реки в то время, когда город еще не
разросся до такой степени, чтобы обитатели его перестали замечать друг друга
и уж тем более незнакомцев с бледными лицами, движущихся в ночной толпе...
И вот, стоя теперь рядом с Исидро и напряженно вслушиваясь в
приближающиеся почти неслышные шаги за дверью, Эшер размышлял, не
сохранилась ли эта усыпальница под землей подобно подвалу под домом Кальвара
в Ламбете -- забытая всеми, кроме тех, кому нужно надежное укрытие от
солнечного света.
Вампиры могли это знать. Это и многое другое. Осмотрев площадь Невинных
Младенцев, он направился затем по рю Сен-Дени к серой глади реки, мерцающей
между сизыми домами по обоим берегам. Для этих берегов весь этот
ошеломительно чистый город с его незапятнанными улицами и осенней ржавой
листвой каштанов был всего лишь тонкой корочкой на темной трясине прошлого.
Эшер постоял на набережной Сены, разглядывая серую путаницу мостов
вверх и вниз по течению, готический лес шпилей, толпящихся на Иль де ля
Сите, и квадратные дремлющие башни собора Нотр-Дам. А под ними на мостовой
виднелись массивные чугунные решетки, перекрывающие путь в подземный
лабиринт парижской канализации.
-- Сточные трубы? -- Элиза де Монтадор наморщила длинный нос в гримаске
отвращения; ее бриллианты мигнули в сиянии газовых рожков. -- Какой вампир в
здравом уме станет посещать сточные трубы?! Брр!
Она притворно содрогнулась. Все ее жесты (отметил про себя Эшер) были
театральны -- явная имитация человеческих манер, словно ей пришлось учить их
заново. Уж лучше откровенная невозмутимость дона Симона -- он, кстати, стоял
за спинкой ее дивана, положив на резное дерево руки в серых перчатках, более
неподвижный, чем когда-либо (окаменелый за несколько столетий, как сказала
бы Лидия).
-- Вы когда-нибудь там охотились? -- Хотя никто из прочих вампиров в
этом длинном с золочеными обоями салоне к ним не приближался, Эшер слышал за
спиной их тихие быстрые голоса, похожие на шелест ветра. Они со
сверхъестественной быстротой играли в карты и сплетничали. Сидя в кресле
времен Луи XVI как раз напротив Элизы, Эшер чувствовал, что они поглядывают
на него и прислушиваются, как могут прислушиваться одни лишь вампиры. Было в
них что-то от насмешливо-гибких акул, кружащих у поверхности в полной
уверенности, что берега пловец просто не успеет достичь. В углу салона
высокая девушка, чьи смуглые плечи темнели, как бронза, над устричными
тонами платья, играла на фортепьяно -- Чайковский, но в какой-то странной
синкопированной чувственной манере.
-- Чтобы заработать ревматизм? -- Элиза рассмеялась ненатурально и
принялась обмахиваться веером из лебединых перьев.
-- И ради чего, наконец? -- Один из грациозных молодых людей,
составляющих ее свиту, небрежно оперся на край дивана. Волосы у него были
каштановые, глаза -- светло-голубые, черты лица -- приятно-округлые. Такое
впечатление, что Элиза творила птенцов, исходя исключительно из смазливости
исходного материала. Подобно остальным ее птенцам, одет он был по последнему
слову моды; его черный вечерний костюм эффектно оттенял белизну рубашки и
бледность лица. -- Ради какого-нибудь мусорщика, убить которого можно без
разговоров и не подкрадываясь? Что же в этом приятного? -- Он улыбнулся
Эшеру, блеснув клыками.
Элиза пожала алебастровыми плечами.
-- Во всяком случае, их инспекторы весьма тщательно считают мусорщиков,
когда те уходят вниз и когда выходят наверх. Все они канальи, как говорит
Серж, и охотиться на них и впрямь не очень приятно. -- Она улыбнулась;
зеленые глаза вампирши алчно мерцали, как у сладкоежки, почуявшей заветное
лакомство. -- Там внизу восемьсот миль сточных труб! Он бы высох, как
чернослив, этот Великий, Ужасный, Древний Вампир Парижа, которого никто
никогда не видел...
-- Как насчет катакомб? -- мягко спросил дон Симон, не обращая внимания
на насмешливый тон. Странное молчание возникло в комнате. Фортепьяно
смолкло.
-- Конечно, все мы там побывали. -- Смуглая девушка встала из-за
инструмента и направилась к ним с ленивой нарочитой медлительностью, что
выглядело не менее опасно, чем обычная стремительная грация вампиров.
Инстинктивно Эшер сосредоточил внимание на идущей, чувствуя, что она в любой
момент может пропасть из виду. Все здесь говорили по-французски (причем речь
Исидро, как он и предупреждал, была не только старомодной, но и отличалась
какой-то странной детской напевностью), однако фразу девушка произнесла на
английском, да еще и с явным американским прононсом. Несмотря на
подчеркнутую неторопливость движений, она оказалась за креслом Эшера гораздо
быстрее, чем он мог это предположить; ее маленькие руки праздно скользнули
по его плечам, как бы оценивая его сложение сквозь толстую шерсть пальто. --
Там тоже считают и рабочих, и туристов. Ты ведь пряталась там, Элиза, во
время осады, так ведь?
Была в ее голосе некая тайная иголочка, и зеленые глаза Элизы вспыхнули
при упоминании о бегстве от мятежных коммунаров.
-- Кто бы не прятался в те времена! -- помедлив, сказала она. -- Я
пережидала там террор вместе с Генриеттой дю Кен. Там уже не было склепов,
как тебе известно, там были каменоломни. Наверняка Генриетте казалось, что в
катакомбах может скрываться кто-нибудь еще. Но сама я там ничего особенного
не видела и не слышала. -- Произнесено это было с некоторым вызовом.
-- Но ты была тогда еще птенцом, -- мягко заметил дон Симон. -- Так или
нет?
-- Птенцом или не птенцом, но слепой я не была. --
Полуигриво-полураздраженно она хлопнула его веером по костяшкам пальцев.
Однако в тот момент, когда пластинки слоновой кости щелкнули по резной
спинке дивана, руки дона Симона там уже не было. Элиза повернулась к Эшеру
-- приятная цветущая женщина, если бы не этот нечеловеческий блеск зеленых
глаз -- и пожала плечами.
-- Это было так давно... А ближе к концу Генриетта боялась всего.
Франсуа и я охотились для нее в толпах, что бродили тогда по ночам,
приводили ей жертвы. Да, и сильно рисковали: завидев платок не того цвета,
они тут же вопили: "На фонарь!" -- и кидались на тебя, как псы. Франсуа де
Монтадор, видите ли, был в свое время хозяином этого особняка. -- Она повела
рукой, правильной и изящной, как на рисунках Давида; качнулись белые перья в
ее прическе.
Кроме газовых рожков, здесь еще была добрая дюжина огромных
канделябров; свет дробился в хрустальных подвесках люстр, в высоких зеркалах
вдоль одной стены и в темном стекле двенадцатифутовых окон -- вдоль другой,
как бы окружая хозяйку неким зловещим ореолом.
-- Он, Генриетта и я были единственными, кому удалось пережить террор,
хотя Франсуа в итоге не избежал гибели. Уже после того, как все это
кончилось... -- Она снова пожала плечами, словно желая обратить внимание
присутствующих на их белизну.
Смуглая американка все еще стояла за спиной Эшера, положив ему руки на
плечи. Сквозь толстую ткань он ощущал, насколько они холодны.
-- Генриетта так и не пришла в себя после всего этого, хотя жила еще
достаточно долго. Она ведь была дамой из Версаля! Она говорила, когда мы
приводили ей по ночам пьяниц, чья кровь была насыщена вином, что тот, кто не
изведал сладости тех дней, просто не сможет понять, какая это была потеря.
Может быть, она так и не смогла смириться с пониманием, что все это уже в
прошлом.
-- Она была старая леди, -- прозвучал над самым ухом Эшера певучий
вкрадчивый голос смуглой девушки. -- Ей даже не нужно было никакой крови
пьяниц, чтобы начать истории о прежних временах, о королях и о Версале. --
Ее ноготки прошлись по волосам Эшера, словно она играла с домашним псом. --
Просто старая леди, живущая прошлым.
-- Когда однажды ты вернешься в Чарльстоун, Гиацинта, -- тихо сказал ей
по-английски Исидро, -- и увидишь, что сделала американская артиллерия с
улицами, на которых ты выросла, увидишь, как изменились сами мужчины,
надеюсь, ты вспомнишь свои слова.
-- Мужчины вообще не меняются. -- Она сменила позу, ее бедро коснулось
плеча Эшера, и он почувствовал беспокойную дрожь -- словно притронулся к
источнику электрического тока. -- Разве что умирают... но их всегда остается
достаточно много.
-- Тем не менее.
Эшер чувствовал, что дон Симон готов в любую секунду совершить
молниеносное движение, но он чувствовал также и смертельную близость
коготков Гиацинты. По совету Исидро он оставил серебряную цепь в отеле. С
ней бы они его просто не впустили, объяснил испанец. Кроме того, это бы
повредило репутации Исидро среди здешних вампиров. Эшер не мог обернуться,
но он знал, что квартеронка глядит сейчас насмешливо на Исидро, словно
бросая ему вызов. Исидро тихо продолжал, не спуская с нее глаз: -- Что до
Генриетты, она действительно была версальской дамой. Я понимаю ее, когда,
видя, что сталось с миром после наполеоновских войн, она тянулась к
прошлому. Я полагаю, Генриетта просто устала. Устала от вечной опасности, от
постоянной борьбы, устала от жизни. Я видел ее в последний раз, когда
посетил Париж перед самым нашествием пруссаков, и я не удивлен тем, что она
не пережила осады. Заговаривала она когда-нибудь, Элиза, о вампире церкви
Невинных Младенцев?
-- Нет. -- Элиза обмахнулась веером -- жест скорее нервный; насколько
понимал Эшер, вампиры нечувствительны ни к жаре, ни к холоду. Остальные
постепенно подтягивались к его креслу, образовав полукруг за спиной Гиацинты
напротив Элизы и дона Симона. -- Да. Но это было однажды. -- Насмешливый
жест не скрыл, что разговор Элизе неприятен. -- Церковь Невинных Младенцев
была скверным местом: почва полна гниющих тел уже на глубине нескольких
дюймов, кости и черепа разбросаны были прямо на земле. Вдобавок зловоние.
Под арками стояли книжные лотки и лавки женского белья, и если поднять
глаза, то можно было увидеть кости в щелях галерей. Великий Людоед Парижа --
так мы называли это место. Франсуа и другие -- Генриетта, Жан де Валуа,
старый Луи-Шарль д'0верн -- упоминали иногда истории о живущем там вампире,
которого нельзя увидеть. После того как я сама стала вампиром, я приходила
туда, надеясь взглянуть на него, но это такое место... Мне оно не нравилось.
-- Старые страхи шевельнулись в мерцающих изумрудных глазах.
-- Уверена, что никто тебя за это не осудит, милая, -- промурлыкала
Гиацинта с каким-то недобрым сочувствием. -- Думаю, если он в самом деле там
живет, то давно уже сошел с ума.
-- Кальвар ходил туда когда-нибудь? -- спросил Эшер, повернув голову
так, чтобы хотя бы краем глаза взглянуть на нее, и она улыбнулась ему,
обворожительная, как долгожданный грех.
-- Церкви не стало задолго до Кальвара, милый.
-- Тогда спускался ли он в катакомбы? Говорил он хоть раз об этом -- о
незримом вампире?
-- Кальвар! -- фыркнул темноволосый юноша, совсем мальчик. Вряд ли он
успел хоть раз воспользоваться бритвой, когда Элиза призвала его в свою
свиту. -- Великий Вампир Парижа. Этот точно мог!
Эшер взглянул на него с интересом.
-- Почему?
За спиной насмешливо отозвалась Гиацинта:
-- Потому что такие вещи в духе Великого Вампира Парижа.
-- Он был слишком захвачен бытием, -- медленно проговорила Элиза.
Юноша с каштановыми волосами, Серж, изящно присел у ее ног.
-- Мы все любим позабавиться при случае, -- объяснил он с улыбкой,
которую можно было бы назвать подкупающей, если бы не клыки. -- Но Кальвар
был слегка на этом помешан.
-- Не понимаю, -- сказал Эшер.
Пальцы Гиацинты коснулись его волос.
-- Ты бы понял при случае.
-- Кальвар был тщеславен и хвастлив, -- сказала Элиза, закрывая веер и
похлопывая себя белыми перьями по белым пальцам. -- Как и некоторые другие.
-- Взгляд ее на секунду остановился на Гиацинте. -- Сидеть рядом со своей