Хемингуэй Эрнест Миллер. Прощай, оружие!

   – Снимай сапоги, – сказал Бонелло. – Это жабина кровать.
   – Плевать мне на жабу!
   Пиани улегся на кровати, вытянув ноги в грязных сапогах, подложив руку под голову. Я пошел на кухню. Аймо развел в плите огонь и поставил котелок с водой.
   – Надо приготовить немножко спагетти, – сказал он. – Захочется есть, когда проснемся.
   – А вы спать не хотите, Бартоломео?
   – Не очень. Как вода вскипит, я пойду. Огонь сам погаснет.
   – Вы лучше поспите, – сказал я. – Поесть можно сыру и консервов.
   – Так будет лучше, – сказал он. – Тарелка горячего подкрепит этих двух анархистов. А вы ложитесь спать.
   – В комнате майора есть постель.
   – Вот вы там и ложитесь.
   – Нет, я пойду в свою старую комнату. Хотите выпить, Бартоломео?
   – Когда будем выезжать, tenente. Сейчас это мне ни к чему.
   – Если через три часа вы проснетесь, а я еще буду спать, разбудите меня, хорошо?
   – У меня часов нет.
   – В комнате майора есть стенные часы.
   – Ладно.
   Я прошел через столовую и вестибюль и по мраморной лестнице поднялся в комнату, где жили мы с Ринальди. Шел дождь. Я подошел к окну и выглянул. В надвигавшейся темноте я различил три машины, стоявшие одна за другой под деревьями. С деревьев стекала вода. Было холодно, и капли повисали на ветках. Я лег на постель Ринальди и не стал бороться со сном.
   Прежде чем выехать, мы поели на кухне. Аймо приготовил спагетти с луком и накрошил в миску мясных консервов. Мы уселись за стол и выпили две бутылки вина из запасов, оставленных в погребе виллы. Было уже совсем темно, и дождь все еще шел. Пиани сидел за столом совсем сонный.
   – Мне отступление больше нравится, чем наступление, – сказал Бонелло. – При отступлении мы пьем барбера.
   – Это мы сейчас пьем. Завтра будем пить дождевую воду, – сказал Аймо.
   – Завтра мы будем в Удине. Мы будем пить шампанское. Там все лежебоки живут. Проснись, Пиани! Мы будем пить шампанское завтра в Удине.
   – Я не сплю, – сказал Пиани. Он положил себе на тарелку спагетти и мяса. – Томатного соуса не хватает, Барто.
   – Нигде не нашел, – сказал Аймо.
   – Мы будем пить шампанское в Удине, – сказал Бонелло. Он наполнил свой стакан прозрачным красным барбера.
   – Не пришлось бы нам наглотаться дерьма еще до Удине, – сказал Пиани.
   – Вы сыты, tenente? – спросил Аймо.
   – Вполне. Передайте мне бутылку, Бартоломео.
   – У меня еще есть по бутылке на брата, чтоб с собой взять, – сказал Аймо.
   – Вы совсем не спали?
   – Я не люблю долго спать. Я поспал немного.
   – Завтра мы будем спать в королевской постели, – сказал Бонелло. Он был отлично настроен.
   – Завтра, может статься, мы будем спать в дерьме, – сказал Пиани.
   – Я буду спать с королевой, – сказал Бонелло. Он оглянулся, чтоб посмотреть, как я отнесся к его шутке.
   – Ты будешь спать с дерьмом, – сказал Пиани сонным голосом.
   – Это государственная измена, tenente, – сказал Бонелло. – Правда, это государственная измена?
   – Замолчите, – сказал я. – Слишком вы разгулялись от капли вина.
   Дождь лил все сильнее. Я поглядел на часы. Было половина десятого.
   – Пора двигать, – сказал я и встал.
   – Вы с кем поедете, tenente? – спросил Бонелло.
   – С Аймо. Потом вы. Потом Пиани. Поедем по дороге на Кормонс.
   – Боюсь, как бы я не заснул, – сказал Пиани.
   – Хорошо. Я поеду с вами. Потом Бонелло. Потом Аймо.
   – Это лучше всего, – сказал Пиани. – А то я совсем сплю.
   – Я поведу машину, а вы немного поспите.
   – Нет. Я могу вести, раз я знаю, что есть кому меня разбудить, если я засну.
   – Я вас разбужу. Погасите свет, Барто.
   – А пускай его горит, – сказал Бонелло. – Нам здесь больше не жить.
   – У меня там сундучок в комнате, – сказал я. – Вы мне поможете его снести, Пиани?
   – Мы сейчас возьмем, – сказал Пиани. – Пошли, Альдо.
   Он вышел вместе с Бонелло. Я слышал, как они поднимались по лестнице.
   – Хороший это город, – сказал Бартоломео Аймо. Он положил в свой вещевой мешок две бутылки вина и полкруга сыру. – Другого такого города нам уже не найти. Куда мы отступаем, tenente?
   – За Тальяменто, говорят. Госпиталь и штаб будут в Порденоне.
   – Тут лучше, чем в Порденоне.
   – Я в Порденоне не был, – сказал я. – Я только проезжал мимо.
   – Городок не из важных, – сказал Аймо.

Глава двадцать восьмая

   Когда мы выезжали из Гориции, город в темноте под дождем был пустой, только колонны войск и орудий проходили по главной улице. Еще было много грузовиков и повозок, все это ехало по другим улицам и соединялось на шоссе. Миновав дубильни, мы выехали на шоссе, где войска, грузовики, повозки, запряженные лошадьми, и орудия шли одной широкой, медленно движущейся колонной. Мы медленно, но неуклонно двигались под дождем, почти упираясь радиатором в задний борт нагруженного с верхом грузовика, покрытого мокрым брезентом. Вдруг грузовик остановился. Остановилась вся колонна. Потом она снова тронулась, мы проехали еще немного и снова остановились. Я вылез и пошел вперед, пробираясь между грузовиками и повозками и под мокрыми мордами лошадей. Затор был где-то впереди. Я свернул с дороги, перебрался через канаву по дощатым мосткам и пошел по полю, начинавшемуся сразу же за канавой. Удаляясь от дороги, я все время видел между деревьями неподвижную под дождем колонну. Я прошел около мили. Колонна стояла на месте, хотя за неподвижным транспортом мне видно было, что войска идут. Я вернулся к машинам. Могло случиться, что затор образовался под самым Удине. Пиани спал за рулем. Я уселся рядом с ним и тоже заснул. Спустя несколько часов я услышал скрежет передачи на грузовике впереди нас. Я разбудил Пиани, и мы поехали, то подвигаясь вперед на несколько ярдов, то останавливаясь, то снова трогаясь. Дождь все еще шел.
   Ночью колонна снова стала и не двигалась с места. Я вылез и пошел назад, проведать Бонелло и Аймо. В машине Бонелло с ним рядом сидели два сержанта инженерной части. Когда я подошел, они вытянулись и замерли.
   – Их оставили чинить какой-то мост, – сказал Бонелло. – Они не могут найти свою часть, так я согласился их подвезти.
   – Если господин лейтенант разрешит.
   – Разрешаю, – сказал я.
   – Наш лейтенант американец, – сказал Бонелло. – Он кого хочешь подвезет.
   Один из сержантов улыбнулся. Другой спросил у Бонелло, из североамериканских я итальянцев или из южноамериканских.
   – Он не итальянец. Он англичанин из Северной Америки.
   Сержанты вежливо выслушали, но не поверили. Я оставил их и пошел к Аймо. Рядом с ним в машине сидели две девушки, и он курил, откинувшись в угол.
   – Барто, Барто! – сказал я. Он засмеялся.
   – Поговорите с ними, tenente, – сказал он. – Я их не понимаю. Эй! – он положил руку на бедро одной из девушек и дружески сжал его. Девушка плотнее закуталась в шаль и оттолкнула его руку. – Эй! – сказал он. – Скажите tenente, как вас зовут и что вы тут делаете.
   Девушка свирепо поглядела на меня. Вторая девушка сидела потупившись. Та, которая смотрела на меня, сказала что-то на диалекте, но я ни слова не понял. Она была смуглая, лет шестнадцати на вид.
   – Sorella? [Сестра? (итал.)] – спросил я, указывая на вторую девушку.
   Она кивнула головой и улыбнулась.
   – Так, – сказал я и потрепал ее по колену. Я почувствовал, как она съежилась, когда я прикоснулся к ней. Сестра по-прежнему не поднимала глаз. Ей можно было дать годом меньше. Снова Аймо положил руку старшей на бедро, и она оттолкнула ее. Он засмеялся.
   – Хороший человек. – Он указал на самого себя. – Хороший человек. – Он указал на меня. – Не надо бояться.
   Девушка смотрела на него свирепо. Они были похожи на двух диких птиц.
   – Зачем же она со мной поехала, если я ей не нравлюсь? – спросил Аймо. – Я их только поманил, а они сейчас же влезли в машину. – Он обернулся к девушке. – Не бойся, – сказал он. – Никто тебя не… – Он употребил грубое слово. – Тут негде… – Я видел, что она поняла слово, но больше ничего. В се глазах, смотревших на него, был смертельный испуг. Она еще плотнее закуталась в свою шаль. – Машина полна, – сказал Аймо. – Никто тебя не… Тут негде…
   Каждый раз, когда он произносил это слово, девушка съеживалась. Потом, вся съежившись и по-прежнему глядя на него, она заплакала. Я увидел, как у нее затряслись губы и слезы покатились по ее круглым щекам. Сестра, не поднимая глаз, взяла ее за руку, и так они сидели рядом. Старшая, такая свирепая раньше, теперь громко всхлипывала.
   – Испугалась, видно, – сказал Аймо. – Я вовсе не хотел пугать ее.
   Он вытащил свой мешок и отрезал два куска сыру.
   – Вот тебе, – сказал он. – Не плачь.
   Старшая девушка покачала головой и продолжала плакать, но младшая взяла сыр и стала есть. Немного погодя младшая дала сестре второй кусок сыру, и они обе ели молча. Старшая все еще изредка всхлипывала.
   – Ничего, скоро успокоится, – сказал Аймо.
   Ему пришла в голову мысль.
   – Девушка? – спросил он ту, которая сидела с ним рядом. Она усердно закивала головой. – Тоже девушка? – он указал на сестру. Обе закивали, и старшая сказала что-то на диалекте.
   – Ну, ну, ладно, – сказал Бартоломео. – Ладно.
   Обе как будто приободрились.
   Я оставил их в машине с Аймо, который сидел, откинувшись в угол, а сам вернулся к Пиани. Колонна транспорта стояла неподвижно, но мимо нее все время шли войска. Дождь все еще лил, и я подумал, что остановки в движении колонны иногда происходят из-за того, что у машин намокает проводка. Скорее, впрочем, от того, что лошади или люди засыпают на ходу. Но ведь случаются заторы и в городах, когда никто не засыпает на ходу. Все дело в том, что тут и автотранспорт и гужевой вместе. От такой комбинации толку мало. От крестьянских повозок вообще мало толку. Славные эти девушки у Барто. Невинным девушкам не место в отступающей армии. Две невинные девушки. Еще и религиозные, наверно. Не будь войны, мы бы, наверно, все сейчас лежали в постели. В постель свою ложусь опять. Кэтрин сейчас в постели, у нее две простыни, одна под ней, другая сверху. На каком боку она спит? Может быть, она не спит. Может быть, она лежит сейчас и думает обо мне. Вей, западный ветер, вей. Вот он и повеял, и не дождиком, а сильным дождем туча пролилась. Всю ночь льет дождь. Ты знал, что всю ночь будет лить дождь, которым туча пролилась. Смотри, как он льет. Когда бы милая моя со мной в постели здесь была. Когда бы милая моя Кэтрин. Когда бы милая моя с попутной тучей принеслась. Принеси ко мне мою Кэтрин, ветер. Что ж, вот и мы попались. Все на свете попались, и дождику не потушить огня.
   – Спокойной ночи, Кэтрин, – сказал я громко. – Спи крепко. Если тебе очень неудобно, дорогая, ляг на другой бок, – сказал я. – Я принесу тебе холодной воды. Скоро наступит утро, и тебе будет легче. Меня огорчает, что тебе из-за него так неудобно. Постарайся уснуть, моя хорошая.
   Я все время спала, сказала она. Ты разговаривал во сне. Ты нездоров?
   Ты правда здесь?
   Ну конечно, я здесь. И никуда не уйду. Это все для нас с тобой не имеет значения.
   Ты такая красивая и хорошая. Ты от меня не уйдешь ночью?
   Ну конечно, я не уйду. Я всегда здесь. Я с тобой, когда бы ты меня ни позвал.
   – Ах ты,……! – сказал Пиани. – Поехали!
   – Я задремал, – сказал я. Я посмотрел на часы. Было три часа утра. Я перегнулся через сиденье, чтобы достать бутылку барбера.
   – Вы разговаривали во сне, – сказал Пиани.
   – Мне снился сон по-английски, – сказал я. Дождь немного утих, и мы двигались вперед. Перед рассветом мы опять остановились, и когда совсем рассвело, оказалось, что мы стоим на небольшой возвышенности, и я увидел весь путь отступления, простиравшийся далеко вперед, шоссе, забитое неподвижным транспортом, сквозь который просеивалась только пехота. Мы тронулись снова, но при дневном свете видно было, с какой скоростью мы подвигаемся, и я понял, что если мы хотим когда-нибудь добраться до Удине, нам придется свернуть с шоссе и ехать прямиком.
   За ночь к колонне пристало много крестьян с проселочных дорог, и теперь в колонне ехали повозки, нагруженные домашним скарбом; зеркала торчали между матрацами, к задкам были привязаны куры и утки. Швейная машина стояла под дождем на повозке, ехавшей впереди нас. Каждый спасал, что у него было ценного. Кое-где женщины сидели на повозках, закутавшись, чтобы укрыться от дождя, другие шли рядом, стараясь держаться как можно ближе. В колонне были теперь и собаки, они бежали, прячась под днищами повозок. Шоссе было покрыто грязью, в канавах доверху стояла вода, и земля в полях задеревьями, окаймлявшими шоссе, казалась слишком мокрой и слишком вязкой, чтобы можно было отважиться ехать прямиком. Я вышел из машины и прошел немного вперед, отыскивая удобное место, чтобы осмотреться и выбрать поворот на проселок. Проселочных дорог было много, но я опасался попасть на такую, которая никуда не приведет. Я все их видел не раз, когда мы проезжали в машине по шоссе, но ни одной не запомнил, потому что машина шла быстро, и все они были похожи одна на другую. Я только знал, что от правильного выбора дороги будет зависеть, доберемся ли мы до места. Неизвестно было, где теперь австрийцы и как обстоят дела, но я был уверен, что, если дождь перестанет и над колонной появятся самолеты, все пропало. Пусть хоть несколько машин останется без водителей или несколько лошадей падет, – и движение на дороге окончательно застопорится.
   Дождь теперь лил не так сильно, и я подумал, что скоро может проясниться. Я прошел еще немного вперед, и, дойдя до узкой дороги с живой изгородью по сторонам, меж двух полей уходившей на север, решил, что по ней мы и поедем, и поспешил назад, к машинам. Я сказал Пиани, где свернуть, и пошел предупредить Аймо и Бонелло.
   – Если она нас никуда не выведет, мы можем вернуться и снова примкнуть к колонне, – сказал я.
   – А что же мне с этими делать? – спросил Бонелло. Его сержанты по-прежнему сидели рядом с ним. Они были небриты, но выглядели по-военному даже в этот ранний утренний час.
   – Пригодятся, если нужно будет подталкивать машину, – сказал я. Я подошел к Аймо и сказал, что мы попытаемся проехать прямиком.
   – А мне что делать с моим девичьим выводком? – спросил Аймо. Обе девушки спали.
   – От них мало пользы, – сказал я. – Лучше бы вам взять кого-нибудь на подмогу, чтобы толкать машину.
   – Они могут пересесть в кузов, – сказал Аймо. – В кузове есть место.
   – Ну пожалуйста, если вам так хочется, – сказал я. – Но возьмите кого-нибудь с широкими плечами на подмогу.
   – Берсальера, – улыбнулся Аймо. – Самые широкие плечи у берсальеров. Им измеряют плечи. Как вы себя чувствуете, tenente?
   – Прекрасно. А вы?
   – Прекрасно. Только очень есть хочется.
   – Куда-нибудь мы доберемся этой дорогой, тогда остановимся и поедим.
   – Как ваша нога, tenente?
   – Прекрасно, – сказал я.
   Стоя на подножке и глядя вперед, я видел, как машина Пиани отделилась от колонны и свернула на узкий проселок, мелькая в просветах голых ветвей изгороди. Бонелло повернул вслед за ним, а потом и Аймо сделал то же, и мы поехали за двумя передними машинами узкой проселочной дорогой с изгородью по сторонам. Дорога вела к ферме. Мы застали машины Пиани и Бонелло уже во дворе фермы. Дом был низкий и длинный, с увитым виноградом навесом над дверью. Во дворе был колодец, и Пиани уже доставал воду, чтобы наполнить свой радиатор. От долгой езды с небольшой скоростью вода вся выкипела. Ферма была брошена. Я оглянулся на дорогу. Ферма стояла на пригорке, и оттуда видно было далеко кругом, и мы увидели дорогу, изгородь, поля и ряд деревьев вдоль шоссе, по которому шло отступление. Сержанты шарили в доме. Девушки проснулись и разглядывали дом, колодец, два больших санитарных автомобиля перед домом и трех шоферов у колодца. Один из сержантов вышел из дома со стенными часами в руках.
   – Отнесите на место, – сказал я. Он посмотрел на меня, вошел в дом и вернулся без часов.
   – Где ваш товарищ? – спросил я.
   – Пошел в отхожее место. – Он взобрался на сиденье машины. Он боялся, что мы не возьмем его с собой.
   – Как быть с завтраком, tenente? – спросил Бонелло. – Может, поедим чего-нибудь? Это не займет много времени.
   – Как вы думаете, дорога, которая идет в ту сторону, приведет нас куда-нибудь?
   – Понятно, приведет.
   – Хорошо. Давайте поедим.
   Пиани и Бонелло вошли в дом.
   – Идем, – сказал Аймо девушкам. Он протянул руку, чтоб помочь им вылезть. Старшая из сестер покачала головой. Они не станут входить в пустой брошенный дом. Они смотрели нам вслед.
   – Упрямые, – сказал Аймо.
   Мы вместе вошли в дом. В нем было темно и просторно и чувствовалась покинутость. Бонелло и Пиани были на кухне.
   – Есть тут особенно нечего, – сказал Пиани. – Все подобрали дочиста.
   Бонелло резал большой белый сыр на кухонном столе.
   – Откуда сыр?
   – Из погреба. Пиани нашел еще вино и яблоки.
   – Что ж, вот и завтрак.
   Пиани вытащил деревянную затычку из большой, оплетенной соломой бутылки. Он наклонил ее и наполнил медный ковшик.
   – Пахнет недурно, – сказал он. – Поищи какой-нибудь посуды, Барто.
   Вошли оба сержанта.
   – Берите сыру, сержанты, – сказал Бонелло.
   – Пора бы ехать, – сказал один из сержантов, прожевывая сыр и запивая его вином.
   – Поедем. Не беспокойтесь, – сказал Бонелло.
   – Брюхо армии – ее ноги, – сказал я.
   – Что? – спросил сержант.
   – Поесть нужно.
   – Да. Но время дорого.
   – Наверно, сучьи дети, уже наелись, – сказал Пиани. Сержанты посмотрели на него. Они нас всех ненавидели.
   – Вы знаете дорогу? – спросил меня один из них.
   – Нет, – сказал я. Они посмотрели друг на друга.
   – Лучше всего, если мы тронемся сейчас же, – сказал первый.
   – Мы сейчас и тронемся, – сказал я.
   Я выпил еще чашку красного вина. Оно казалось очень вкусным после сыра и яблок.
   – Захватите сыр, – сказал я и вышел. Бонелло вышел вслед за мной с большой бутылью вина.
   – Это слишком громоздко, – сказал я. Он посмотрел на вино с сожалением.
   – Пожалуй, что так, – сказал он. – Дайте-ка мне фляги.
   Он наполнил фляги, и немного вина пролилось на каменный пол. Потом он поднял бутыль и поставил ее у самой двери.
   – Австрийцам не нужно будет выламывать дверь, чтобы найти вино, – сказал он.
   – Надо двигать, – сказал я. – Мы с Пиани отправляемся вперед.
   Оба сержанта уже сидели рядом с Бонелло. Девушки ели яблоки и сыр. Аймо курил. Мы поехали по узкой дороге. Я оглянулся на две другие машины и на фермерский дом. Это был хороший, низкий, прочный дом, и колодец был обнесен красивыми железными перилами. Впереди была дорога, узкая и грязная, и по сторонам ее шла высокая изгородь. Сзади, один за другим, следовали наши автомобили.

Глава двадцать девятая

   В полдень мы увязли на топкой дороге, по нашим расчетам километрах в десяти от Удине. Дождь перестал еще утром, и уже три раза мы слышали приближение самолетов, видели, как они пролетали в небе над нами, следили, как они забирали далеко влево, и слышали грохот бомбежки на главном шоссе. Мы путались в сети проселочных дорог и не раз попадали на такие, которые кончались тупиком, но неизменно, возвращаясь назад и находя другие дороги, приближались к Удине. Но вот машина Аймо, давая задний ход, чтоб выбраться из тупика, застряла в рыхлой земле у обочины, и колеса, буксуя, зарывались все глубже и глубже до тех пор, пока машина не уперлась в землю дифференциалом. Теперь нужно было подкопаться под колеса спереди, подложить прутья, чтобы могли работать цепи, и толкать сзади до тех пор, пока машина не выберется на дорогу. Мы все стояли на дороге вокруг машины. Оба сержанта подошли к машине и осмотрели колеса. Потом они повернулись и пошли по дороге, не говоря ни слова. Я пошел за ними.
   – Эй, вы! – сказал я. – Наломайте-ка прутьев.
   – Нам нужно идти, – сказал один.
   – Ну, живо, – сказал я. – Наломайте прутьев.
   – Нам нужно идти, – сказал один. Другой не говорил ничего. Они торопились уйти. Они не смотрели на меня.
   – Я вам приказываю вернуться к машине и наломать прутьев, – сказал я. Первый сержант обернулся.
   – Нам нужно идти. Через час вы будете отрезаны. Вы не имеете права приказывать нам. Вы нам не начальство.
   – Я вам приказываю наломать прутьев, – сказал я. Они повернулись и пошли по дороге.
   – Стой! – сказал я. Они продолжали идти по топкой дороге с изгородью по сторонам. – Стой, говорю! – крикнул я. Они прибавили шагу. Я расстегнул кобуру, вынул пистолет, прицелился в того, который больше разговаривал, и спустил курок. Я промахнулся, и они оба бросились бежать. Я выстрелил еще три раза, и один упал. Другой пролез сквозь изгородь и скрылся из виду. Я выстрелил в него сквозь изгородь, когда он побежал по полю. Пистолет дал осечку, и я вставил новую обойму. Я увидел, что второй сержант уже так далеко, что стрелять в него бессмысленно. Он был на другом конце поля и бежал, низко пригнув голову. Я стал заряжать пустую обойму. Подошел Бонелло.
   – Дайте я его прикончу, – сказал он. Я передал ему пистолет, и он пошел туда, где поперек дороги лежал ничком сержант инженерной части. Бонелло наклонился, приставил дуло к его голове и нажал спуск. Выстрела не было.
   – Надо оттянуть затвор, – сказал я. Он оттянул затвор и выстрелил дважды. Он взял сержанта за ноги и оттащил его на край дороги, так что он лежал теперь у самой изгороди. Он вернулся и отдал мне пистолет.
   – Сволочь! – сказал он. Он смотрел на сержанта. – Вы видели, как я его застрелил, tenente?
   – Нужно скорей наломать прутьев, – сказал я. – А что, в другого я так и не попал?
   – Вероятно, нет, – сказал Аймо. – Так далеко из пистолета не попасть.
   – Скотина! – сказал Пиани. Мы ломали прутья и ветки. Из машины все выгрузили. Бонелло копал перед колесами. Когда все было готово, Аймо завел мотор и включил передачу. Колеса стали буксовать, разбрасывая грязь и прутья. Бонелло и я толкали изо всех сил, пока у нас не затрещали суставы. Машина не двигалась с места.
   – Раскачайте ее, Барто, – сказал я.
   Он дал задний ход, потом снова передний. Колеса только глубже зарывались. Потом машина опять уперлась дифференциалом, и колеса свободно вертелись в вырытых ими ямах. Я выпрямился.
   – Попробуем веревкой, – сказал я.
   – Я думаю, ничего не выйдет, tenente. Здесь не встать на одной линии.
   – Нужно попробовать, – сказал я. – Иначе ее не вытащишь.
   Машины Пиани и Бонелло могли встать на одной линии только по длине узкой дороги. Мы привязали одну машину к другой и стали тянуть. Колеса только вертелись на месте в колее.
   – Ничего не получается, – закричал я. – Бросьте.
   Пиани и Бонелло вышли из своих машин и вернулись к нам. Аймо вылез. Девушки сидели на камне, ярдах в двадцати от нас.
   – Что вы скажете, tenente? – спросил Бонелло.
   – Попробуем еще раз с прутьями, – сказал я. Я смотрел на дорогу. Вина была моя. Я завел их сюда. Солнце почти совсем вышло из-за туч, и тело сержанта лежало у изгороди.
   – Подстелим его френч и плащ, – сказал я. Бонелло пошел за ними. Я ломал прутья, а Пиани и Аймо копали впереди и между колес. Я надрезал плащ, потом разорвал его надвое и разложил в грязи под колесами, потом навалил прутьев. Мы приготовились, и Аймо взобрался на сиденье и включил мотор. Колеса буксовали, мы толкали изо всех сил. Но все было напрасно.
   – Ну его к …! – сказал я. – Есть тут у вас что-нибудь нужное, Барто?
   Аймо влез в машину к Бонелло, захватив с собой сыр, две бутылки вина и плащ. Бонелло, сидя за рулем, осматривал карманы френча сержанта.
   – Выбросьте-ка этот френч, – сказал я. – А что будет с выводком Барто?
   – Пусть садятся в кузов, – сказал Пиани. – Вряд ли мы далеко уедем.
   Я отворил заднюю дверцу машины.
   – Ну, – сказал я. – Садитесь.
   Обе девушки влезли внутрь и уселись в уголке. Они как будто и не слыхали выстрелов. Я оглянулся назад. Сержант лежал на дороге в грязной фуфайке с длинными рукавами. Я сел рядом с Пиани, и мы тронулись. Мы хотели проехать через поле. Когда машины свернули на поле, я слез и пошел вперед. Если б нам удалось проехать через поле, мы бы выехали на дорогу. Нам не удалось проехать. Земля была слишком рыхлая и топкая. Когда машины застряли окончательно и безнадежно, наполовину уйдя колесами в грязь, мы бросили их среди поля и пошли к Удине пешком.
   Когда мы вышли на дорогу, которая вела назад, к главному шоссе, я указал на нее девушкам.
   – Идите туда, – сказал я. – Там люди.
   Они смотрели на меня. Я вынул бумажник и дал каждой по десять лир.
   – Идите туда, – сказал я, указывая пальцем. – Там друзья! Родные!
   Они не поняли, но крепко зажали в руке деньги и пошли по дороге. Они оглядывались, словно боясь, что я отниму у них деньги. Я смотрел, как они шли по дороге, плотно закутавшись в шали, боязливо оглядываясь на нас. Все три шофера смеялись.
   – Сколько вы дадите мне, если я пойду в ту сторону, tenente? – спросил Бонелло.
   – Если уж они попадутся, так пусть лучше в толпе, чем одни, – сказал я.
   – Дайте мне две сотни лир, и я пойду назад, прямо в Австрию, – сказал Бонелло.
   – Там их у тебя отберут, – сказал Пиани.
   – Может быть, война кончится, – сказал Аймо.
   Мы шли по дороге так быстро, как только могли. Солнце пробивалось сквозь тучи. Вдоль дороги росли тутовые деревья. Из-за деревьев мне видны были наши машины, точно два больших мебельных фургона, торчавшие среди поля. Пиани тоже оглянулся.
   – Придется построить дорогу, чтоб вытащить их оттуда, – сказал он.