Страница:
– Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по франку очко.
Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку звонка, вызывая бармена.
– Будьте добры откупорить одну бутылку, – сказал он. Затем мне: – По стакану для настроения.
Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
– Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь моя слабость.
Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.
– Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о войне. – Он ждал, когда я сяду.
– О чем-нибудь другом, – сказал я.
– Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за последнее время?
– Ничего, – сказал я. – Боюсь, что я очень отупел.
– Нет. Но читать вам нужно.
– Что написано за время войны?
– Есть «Le feu» ["Огонь" (франц.)] одного француза, Барбюса. Есть «Мистер Бритлинг видит все насквозь».
– Это неправда.
– Что неправда?
– Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.
– Значит, вы кое-что читали?
– Да, но хорошего ничего.
– Мне кажется, что в «Мистере Бритлинге» очень хорошо показана душа английской буржуазии.
– Я не знаю, что такое душа.
– Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы – croyant? [верующий (франц.)]
– Только ночью.
Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.
– Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но почему-то этого не случилось, – сказал он. – Очень сожалею.
– Вы хотели бы жить после смерти? – сказал я и сейчас же спохватился, что глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.
– Смотря как жить. Эта жизнь очень приятна. Я хотел бы жить вечно. – Он улыбнулся. – Мне это почти удалось.
Мы сидели в глубоких кожаных креслах, разделенные столиком с бокалами и шампанским в серебряном ведерке.
– Если вы доживете до моего возраста, многое вам будет казаться странным.
– Вы не похожи на старика.
– Тело стареет. Иногда мне кажется, что у меня палец может отломиться, как кончик мелка. А дух не стареет, и мудрости не прибавляется.
– Вы мудры.
– Нет, это великое заблуждение – о мудрости стариков. Старики не мудры. Они только осторожны.
– Быть может, это и есть мудрость.
– Это очень непривлекательная мудрость. Что вы цените выше всего?
– Любимую женщину.
– Вот и я так же. Это не мудрость. Жизнь вы цените?
– Да.
– Я тоже. Потому что это все, что у меня есть. И еще дни рождения, – засмеялся он. – Видимо, вы более мудры, чем я. Вы не празднуете день своего рождения.
Мы оба потягивали вино.
– Что вы в самом деле думаете о войне? – спросил я.
– Я думаю, что она нелепа.
– Кто выиграет ее?
– Итальянцы.
– Почему?
– Они более молодая нация.
– Разве молодые нации всегда выигрывают войну?
– Они способны на это в известном периоде.
– А потом что?
– Они становятся старыми нациями.
– А вы еще говорите, что не мудры.
– Дорогой мой мальчик, это не мудрость. Это цинизм.
– Мне это кажется величайшей мудростью.
– Это не совсем так. Я мог бы вам привести примеры в подтверждение противоположного. Но это неплохо сказано. Мы выпили все шампанское?
– Почти.
– Может быть, выпьем еще? Потом я пойду переодеться.
– Пожалуй, не стоит больше.
– Вам в самом деле не хочется?
– Да.
Он встал.
– Желаю вам много удачи, и много счастья, и много, много здоровья.
– Благодарю вас. А я желаю вам жить вечно.
– Благодарю вас. Я так и делаю. А если вы когда-нибудь станете набожным, помолитесь за меня, когда я умру. Я уже нескольких друзей просил об этом. Я надеялся сам стать набожным, но этого не случилось.
Мне казалось, что он улыбнулся с грустью, но я не был уверен. Он был очень стар, и на его лице было очень много морщин, и в улыбке участвовало столько черточек, что оттенки терялись в них.
– Я, может быть, стану очень набожным, – сказал я. – Во всяком случае, я буду молиться за вас.
– Я всегда ожидал, что стану набожным. В моей семье все умирали очень набожными. Но почему-то этого не случилось.
– Еще слишком рано.
– Может быть, уже слишком поздно. Может быть, я пережил свое религиозное чувство.
– У меня оно появляется только ночью.
– Но ведь вы еще и любите. Не забывайте, что это тоже религиозное чувство.
– Вы думаете?
– Конечно. – Он сделал шаг к бильярду. – Вы очень добры, что сыграли со мной.
– Это было большим удовольствием для меня.
– Пойдемте наверх вместе.
Глава тридцать шестая
Глава тридцать седьмая
Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку звонка, вызывая бармена.
– Будьте добры откупорить одну бутылку, – сказал он. Затем мне: – По стакану для настроения.
Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
– Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь моя слабость.
Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.
– Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о войне. – Он ждал, когда я сяду.
– О чем-нибудь другом, – сказал я.
– Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за последнее время?
– Ничего, – сказал я. – Боюсь, что я очень отупел.
– Нет. Но читать вам нужно.
– Что написано за время войны?
– Есть «Le feu» ["Огонь" (франц.)] одного француза, Барбюса. Есть «Мистер Бритлинг видит все насквозь».
– Это неправда.
– Что неправда?
– Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.
– Значит, вы кое-что читали?
– Да, но хорошего ничего.
– Мне кажется, что в «Мистере Бритлинге» очень хорошо показана душа английской буржуазии.
– Я не знаю, что такое душа.
– Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы – croyant? [верующий (франц.)]
– Только ночью.
Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.
– Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но почему-то этого не случилось, – сказал он. – Очень сожалею.
– Вы хотели бы жить после смерти? – сказал я и сейчас же спохватился, что глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.
– Смотря как жить. Эта жизнь очень приятна. Я хотел бы жить вечно. – Он улыбнулся. – Мне это почти удалось.
Мы сидели в глубоких кожаных креслах, разделенные столиком с бокалами и шампанским в серебряном ведерке.
– Если вы доживете до моего возраста, многое вам будет казаться странным.
– Вы не похожи на старика.
– Тело стареет. Иногда мне кажется, что у меня палец может отломиться, как кончик мелка. А дух не стареет, и мудрости не прибавляется.
– Вы мудры.
– Нет, это великое заблуждение – о мудрости стариков. Старики не мудры. Они только осторожны.
– Быть может, это и есть мудрость.
– Это очень непривлекательная мудрость. Что вы цените выше всего?
– Любимую женщину.
– Вот и я так же. Это не мудрость. Жизнь вы цените?
– Да.
– Я тоже. Потому что это все, что у меня есть. И еще дни рождения, – засмеялся он. – Видимо, вы более мудры, чем я. Вы не празднуете день своего рождения.
Мы оба потягивали вино.
– Что вы в самом деле думаете о войне? – спросил я.
– Я думаю, что она нелепа.
– Кто выиграет ее?
– Итальянцы.
– Почему?
– Они более молодая нация.
– Разве молодые нации всегда выигрывают войну?
– Они способны на это в известном периоде.
– А потом что?
– Они становятся старыми нациями.
– А вы еще говорите, что не мудры.
– Дорогой мой мальчик, это не мудрость. Это цинизм.
– Мне это кажется величайшей мудростью.
– Это не совсем так. Я мог бы вам привести примеры в подтверждение противоположного. Но это неплохо сказано. Мы выпили все шампанское?
– Почти.
– Может быть, выпьем еще? Потом я пойду переодеться.
– Пожалуй, не стоит больше.
– Вам в самом деле не хочется?
– Да.
Он встал.
– Желаю вам много удачи, и много счастья, и много, много здоровья.
– Благодарю вас. А я желаю вам жить вечно.
– Благодарю вас. Я так и делаю. А если вы когда-нибудь станете набожным, помолитесь за меня, когда я умру. Я уже нескольких друзей просил об этом. Я надеялся сам стать набожным, но этого не случилось.
Мне казалось, что он улыбнулся с грустью, но я не был уверен. Он был очень стар, и на его лице было очень много морщин, и в улыбке участвовало столько черточек, что оттенки терялись в них.
– Я, может быть, стану очень набожным, – сказал я. – Во всяком случае, я буду молиться за вас.
– Я всегда ожидал, что стану набожным. В моей семье все умирали очень набожными. Но почему-то этого не случилось.
– Еще слишком рано.
– Может быть, уже слишком поздно. Может быть, я пережил свое религиозное чувство.
– У меня оно появляется только ночью.
– Но ведь вы еще и любите. Не забывайте, что это тоже религиозное чувство.
– Вы думаете?
– Конечно. – Он сделал шаг к бильярду. – Вы очень добры, что сыграли со мной.
– Это было большим удовольствием для меня.
– Пойдемте наверх вместе.
Глава тридцать шестая
Ночью была гроза, и, проснувшись, я услышал, как дождь хлещет по оконным стеклам. В открытое окно заливала вода. Кто-то стучался в дверь. Я подошел к двери очень тихо, чтобы не разбудить Кэтрин, и отворил. Это был бармен. Он был в пальто и держал в руках мокрую шляпу.
– Мне нужно поговорить с вами, tenente.
– В чем дело?
– Дело очень серьезное.
Я огляделся. В комнате было темно. Я увидел лужу на полу под окном. – Войдите, – сказал я. Я за руку провел его в ванную комнату, запер дверь и зажег свет. Я присел на край ванны.
– В чем дело, Эмилио? У вас какая-нибудь беда?
– Нет. Не у меня, а у вас, tenente.
– Вот как?
– Утром придут вас арестовать.
– Вот как?
– Я пришел сказать вам. Я был в городе и в кафе услышал разговор.
– Понимаю.
Он стоял передо мной, в мокром пальто, с мокрой шляпой в руках, и молчал.
– За что меня хотят арестовать?
– Что-то связанное с войной.
– Вы знаете – что?
– Нет. Но я знаю, что вас прежде видели здесь офицером, а теперь вы приехали в штатском. После этого отступления они каждого готовы арестовать.
Я минуту раздумывал.
– В котором часу они собирались прийти?
– Утром. Точного часа не знаю.
– Что вы советуете делать?
Он положил шляпу в раковину умывальника. Она была очень мокрая, и вода все время стекала на пол.
– Если за вами ничего нет, то вам нечего опасаться. Но попасть под арест всегда неприятно – особенно теперь.
– Я не хочу попасть под арест.
– Тогда уезжайте в Швейцарию.
– Как?
– На моей лодке.
– На озере буря, – сказал я.
– Буря миновала. Волны еще есть, но вы справитесь.
– Когда нам ехать?
– Сейчас. Они могут прийти рано утром.
– А наши вещи?
– Уложите их. Пусть ваша леди одевается. Я позабочусь о вещах.
– Где вы будете?
– Я подожду здесь. Не нужно, чтоб меня видели в коридоре.
Я отворил дверь, прикрыл ее за собой и вошел в спальню. Кэтрин не спала.
– Что там такое, милый?
– Ничего, Кэт, – сказал я. – Хочешь сейчас одеться и ехать на лодке в Швейцарию?
– А ты хочешь?
– Нет, – сказал я. – Я хочу лечь опять в постель.
– Что случилось?
– Бармен говорит, что утром меня придут арестовать.
– А бармен в своем уме?
– Да.
– Тогда, пожалуйста, милый, одевайся поскорее, и сейчас же едем. – Она села на край постели. Она была еще сонная. – Это бармен там, в ванной?
– Да.
– Так я не буду умываться. Пожалуйста, милый, отвернись, и я в одну минуту оденусь.
Я увидел ее белую спину, когда она снимала ночную сорочку, и потом я отвернулся, потому что она так просила. Она уже начала полнеть от беременности и не хотела, чтоб я ее видел. Я оделся, слушая шум дождя за окном. Мне почти нечего было укладывать.
– У меня еще много места в чемодане, Кэт, если тебе нужно.
– Я уже почти все уложила, – сказала она. – Милый, я ужасно глупая, но скажи мне, зачем бармен сидит в ванной?
– Тес, он ждет, чтоб снести наши вещи вниз.
– Какой славный!
– Он мой старый друг, – сказал я. – Один раз я чуть не прислал ему трубочного табаку.
Я посмотрел в открытое окно, за которым темнела ночь. Озера не было видно, только мрак и дождь, но ветер улегся.
– Я готова, милый, – сказала Кэтрин.
– Хорошо. – Я подошел к двери ванной. – Вот чемоданы, Эмилио, – сказал я. Бармен взял оба чемодана.
– Вы очень добры, что хотите помочь нам, – сказала Кэтрин.
– Пустяки, леди, – сказал бармен. – Я очень рад помочь вам, только не хотел бы нажить себе этим неприятности. Слушайте, – сказал он мне, – я спущусь с вещами по черной лестнице и пройду прямо к лодке. Вы идите спокойно, как будто собрались на прогулку.
– Чудесная ночь для прогулки, – сказала Кэтрин.
– Ночь скверная, что и говорить.
– Как хорошо, что у меня есть зонтик, – сказала Кэтрин.
Мы прошли по коридору и по широкой, устланной толстым ковром лестнице. Внизу, у дверей, сидел за своей конторкой портье.
Он очень удивился, увидя нас.
– Вы хотите выйти, сэр? – спросил он.
– Да, – сказал я. – Мы хотим посмотреть озеро в бурю.
– У вас нет зонта, сэр?
– Нет, – сказал я. – У меня непромокаемое пальто.
Он с сомнением оглядел меня.
– Я вам дам зонт, сэр, – сказал он. Он вышел и возвратился с большим зонтом. – Немножко великоват, сэр, – сказал он. Я дал ему десять лир. – О, вы слишком добры, сэр. Очень вам благодарен, – сказал он.
Он раскрыл перед нами двери, и мы вышли под дождь. Он улыбнулся Кэтрин, и она улыбнулась ему. – Не оставайтесь долго снаружи в бурю, – сказал он. – Вы промокнете, сэр и леди. – Он был всего лишь младший портье, и его английский язык еще грешил буквализмами.
– Мы скоро вернемся, – сказал я.
Мы пошли под огромным зонтом по дорожке, и дальше мокрым темным садом к шоссе, и через шоссе к обсаженной кустарником береговой аллее. Ветер дул теперь с берега. Это был сырой, холодный ноябрьский ветер, и я знал, что в горах идет снег. Мы прошли по набережной вдоль прикованных в нишах лодок к тому месту, где стояла лодка бармена. Вода была темнее камня. Бармен вышел из-за деревьев.
– Чемоданы в лодке, – сказал он.
– Я хочу заплатить вам за лодку, – сказал я.
– Сколько у вас есть денег?
– Не очень много.
– Вы мне потом пришлете деньги. Так будет лучше.
– Сколько?
– Сколько захотите.
– Скажите мне, сколько?
– Если вы доберетесь благополучно, пришлите мне пятьсот франков. Это вас не стеснит, если вы доберетесь.
– Хорошо.
– Вот здесь сандвичи. – Он протянул мне сверток. – Все, что нашлось в баре. А здесь бутылка коньяку и бутылка вина.
Я положил все в свой чемодан.
– Позвольте мне заплатить за это.
– Хорошо, дайте мне пятьдесят лир.
Я дал ему.
– Коньяк хороший, – сказал он. – Можете смело давать его вашей леди. Пусть она садится в лодку.
Он придержал лодку, которая то поднималась, то опускалась у каменной стены, и я помог Кэтрин спуститься. Она села на корме и завернулась в плащ.
– Вы знаете, куда ехать?
– Все время к северу.
– А как ехать?
– На Луино.
– На Луино, Коннеро, Каннобио, Транцано. В Швейцарии вы будете только когда доедете до Бриссаго. Вам нужно миновать Монте-Тамара.
– Который теперь час? – спросила Кэтрин.
– Еще только одиннадцать, – сказал я.
– Если вы будете грести не переставая, к семи часам утра вы должны быть на месте.
– Это так далеко?
– Тридцать пять километров.
– Как бы не сбиться. В такой дождь нужен компас.
– Нет. Держите на Изола-Белла. Потом, когда обогнете Изола-Мадре, идите по ветру. Ветер приведет вас в Палланцу. Вы увидите огни. Потом идите вдоль берега.
– Ветер может перемениться.
– Нет, – сказал он. – Этот ветер будет дуть три дня. Он дует прямо с Маттароне. Вон там жестянка, чтоб вычерпывать воду.
– Позвольте мне хоть что-нибудь заплатить вам за лодку сейчас.
– Нет, я хочу рискнуть. Если вы доберетесь, то заплатите мне все сполна.
– Пусть так.
– Думаю, что вы не утонете.
– Вот и хорошо.
– Держите прямо по ветру.
– Ладно. – Я прыгнул в лодку.
– Вы оставили деньги за номер?
– Да. В конверте на столе.
– Отлично. Всего хорошего.
– Всего хорошего. Большое вам спасибо.
– Не за что будет, если вы утонете.
– Что он говорит? – спросила Кэтрин.
– Он желает нам всего хорошего.
– Всего хорошего, – сказала Кэтрин. – Большое, большое вам спасибо.
– Вы готовы?
– Да.
Он наклонился и оттолкнул нас. Я погрузил весла в воду, потом помахал ему рукой. В ответ он сделал предостерегающий знак. Я увидел огни отеля и стал грести, стараясь держать прямо, пока они не скрылись из виду. Кругом бушевало настоящее море, но мы шли по ветру.
– Мне нужно поговорить с вами, tenente.
– В чем дело?
– Дело очень серьезное.
Я огляделся. В комнате было темно. Я увидел лужу на полу под окном. – Войдите, – сказал я. Я за руку провел его в ванную комнату, запер дверь и зажег свет. Я присел на край ванны.
– В чем дело, Эмилио? У вас какая-нибудь беда?
– Нет. Не у меня, а у вас, tenente.
– Вот как?
– Утром придут вас арестовать.
– Вот как?
– Я пришел сказать вам. Я был в городе и в кафе услышал разговор.
– Понимаю.
Он стоял передо мной, в мокром пальто, с мокрой шляпой в руках, и молчал.
– За что меня хотят арестовать?
– Что-то связанное с войной.
– Вы знаете – что?
– Нет. Но я знаю, что вас прежде видели здесь офицером, а теперь вы приехали в штатском. После этого отступления они каждого готовы арестовать.
Я минуту раздумывал.
– В котором часу они собирались прийти?
– Утром. Точного часа не знаю.
– Что вы советуете делать?
Он положил шляпу в раковину умывальника. Она была очень мокрая, и вода все время стекала на пол.
– Если за вами ничего нет, то вам нечего опасаться. Но попасть под арест всегда неприятно – особенно теперь.
– Я не хочу попасть под арест.
– Тогда уезжайте в Швейцарию.
– Как?
– На моей лодке.
– На озере буря, – сказал я.
– Буря миновала. Волны еще есть, но вы справитесь.
– Когда нам ехать?
– Сейчас. Они могут прийти рано утром.
– А наши вещи?
– Уложите их. Пусть ваша леди одевается. Я позабочусь о вещах.
– Где вы будете?
– Я подожду здесь. Не нужно, чтоб меня видели в коридоре.
Я отворил дверь, прикрыл ее за собой и вошел в спальню. Кэтрин не спала.
– Что там такое, милый?
– Ничего, Кэт, – сказал я. – Хочешь сейчас одеться и ехать на лодке в Швейцарию?
– А ты хочешь?
– Нет, – сказал я. – Я хочу лечь опять в постель.
– Что случилось?
– Бармен говорит, что утром меня придут арестовать.
– А бармен в своем уме?
– Да.
– Тогда, пожалуйста, милый, одевайся поскорее, и сейчас же едем. – Она села на край постели. Она была еще сонная. – Это бармен там, в ванной?
– Да.
– Так я не буду умываться. Пожалуйста, милый, отвернись, и я в одну минуту оденусь.
Я увидел ее белую спину, когда она снимала ночную сорочку, и потом я отвернулся, потому что она так просила. Она уже начала полнеть от беременности и не хотела, чтоб я ее видел. Я оделся, слушая шум дождя за окном. Мне почти нечего было укладывать.
– У меня еще много места в чемодане, Кэт, если тебе нужно.
– Я уже почти все уложила, – сказала она. – Милый, я ужасно глупая, но скажи мне, зачем бармен сидит в ванной?
– Тес, он ждет, чтоб снести наши вещи вниз.
– Какой славный!
– Он мой старый друг, – сказал я. – Один раз я чуть не прислал ему трубочного табаку.
Я посмотрел в открытое окно, за которым темнела ночь. Озера не было видно, только мрак и дождь, но ветер улегся.
– Я готова, милый, – сказала Кэтрин.
– Хорошо. – Я подошел к двери ванной. – Вот чемоданы, Эмилио, – сказал я. Бармен взял оба чемодана.
– Вы очень добры, что хотите помочь нам, – сказала Кэтрин.
– Пустяки, леди, – сказал бармен. – Я очень рад помочь вам, только не хотел бы нажить себе этим неприятности. Слушайте, – сказал он мне, – я спущусь с вещами по черной лестнице и пройду прямо к лодке. Вы идите спокойно, как будто собрались на прогулку.
– Чудесная ночь для прогулки, – сказала Кэтрин.
– Ночь скверная, что и говорить.
– Как хорошо, что у меня есть зонтик, – сказала Кэтрин.
Мы прошли по коридору и по широкой, устланной толстым ковром лестнице. Внизу, у дверей, сидел за своей конторкой портье.
Он очень удивился, увидя нас.
– Вы хотите выйти, сэр? – спросил он.
– Да, – сказал я. – Мы хотим посмотреть озеро в бурю.
– У вас нет зонта, сэр?
– Нет, – сказал я. – У меня непромокаемое пальто.
Он с сомнением оглядел меня.
– Я вам дам зонт, сэр, – сказал он. Он вышел и возвратился с большим зонтом. – Немножко великоват, сэр, – сказал он. Я дал ему десять лир. – О, вы слишком добры, сэр. Очень вам благодарен, – сказал он.
Он раскрыл перед нами двери, и мы вышли под дождь. Он улыбнулся Кэтрин, и она улыбнулась ему. – Не оставайтесь долго снаружи в бурю, – сказал он. – Вы промокнете, сэр и леди. – Он был всего лишь младший портье, и его английский язык еще грешил буквализмами.
– Мы скоро вернемся, – сказал я.
Мы пошли под огромным зонтом по дорожке, и дальше мокрым темным садом к шоссе, и через шоссе к обсаженной кустарником береговой аллее. Ветер дул теперь с берега. Это был сырой, холодный ноябрьский ветер, и я знал, что в горах идет снег. Мы прошли по набережной вдоль прикованных в нишах лодок к тому месту, где стояла лодка бармена. Вода была темнее камня. Бармен вышел из-за деревьев.
– Чемоданы в лодке, – сказал он.
– Я хочу заплатить вам за лодку, – сказал я.
– Сколько у вас есть денег?
– Не очень много.
– Вы мне потом пришлете деньги. Так будет лучше.
– Сколько?
– Сколько захотите.
– Скажите мне, сколько?
– Если вы доберетесь благополучно, пришлите мне пятьсот франков. Это вас не стеснит, если вы доберетесь.
– Хорошо.
– Вот здесь сандвичи. – Он протянул мне сверток. – Все, что нашлось в баре. А здесь бутылка коньяку и бутылка вина.
Я положил все в свой чемодан.
– Позвольте мне заплатить за это.
– Хорошо, дайте мне пятьдесят лир.
Я дал ему.
– Коньяк хороший, – сказал он. – Можете смело давать его вашей леди. Пусть она садится в лодку.
Он придержал лодку, которая то поднималась, то опускалась у каменной стены, и я помог Кэтрин спуститься. Она села на корме и завернулась в плащ.
– Вы знаете, куда ехать?
– Все время к северу.
– А как ехать?
– На Луино.
– На Луино, Коннеро, Каннобио, Транцано. В Швейцарии вы будете только когда доедете до Бриссаго. Вам нужно миновать Монте-Тамара.
– Который теперь час? – спросила Кэтрин.
– Еще только одиннадцать, – сказал я.
– Если вы будете грести не переставая, к семи часам утра вы должны быть на месте.
– Это так далеко?
– Тридцать пять километров.
– Как бы не сбиться. В такой дождь нужен компас.
– Нет. Держите на Изола-Белла. Потом, когда обогнете Изола-Мадре, идите по ветру. Ветер приведет вас в Палланцу. Вы увидите огни. Потом идите вдоль берега.
– Ветер может перемениться.
– Нет, – сказал он. – Этот ветер будет дуть три дня. Он дует прямо с Маттароне. Вон там жестянка, чтоб вычерпывать воду.
– Позвольте мне хоть что-нибудь заплатить вам за лодку сейчас.
– Нет, я хочу рискнуть. Если вы доберетесь, то заплатите мне все сполна.
– Пусть так.
– Думаю, что вы не утонете.
– Вот и хорошо.
– Держите прямо по ветру.
– Ладно. – Я прыгнул в лодку.
– Вы оставили деньги за номер?
– Да. В конверте на столе.
– Отлично. Всего хорошего.
– Всего хорошего. Большое вам спасибо.
– Не за что будет, если вы утонете.
– Что он говорит? – спросила Кэтрин.
– Он желает нам всего хорошего.
– Всего хорошего, – сказала Кэтрин. – Большое, большое вам спасибо.
– Вы готовы?
– Да.
Он наклонился и оттолкнул нас. Я погрузил весла в воду, потом помахал ему рукой. В ответ он сделал предостерегающий знак. Я увидел огни отеля и стал грести, стараясь держать прямо, пока они не скрылись из виду. Кругом бушевало настоящее море, но мы шли по ветру.
Глава тридцать седьмая
Я греб в темноте, держась так, чтоб ветер все время дул мне в лицо. Дождь перестал и только изредка порывами налетал снова. Я видел Кэтрин на корме, но не видел воду, когда погружал в нее лопасти весел. Весла были длинные и не имели ремешков, удерживающих весло в уключине. Я погружал весла в воду, проводил их вперед, вынимал, заносил, снова погружал, стараясь грести как можно легче. Я не разворачивал их плашмя при заносе, потому что ветер был попутный. Я знал, что натру себе волдыри, и хотел, чтоб это случилось как можно позднее. Лодка была легкая и хорошо слушалась весел. Я вел ее вперед по темной воде. Ничего не было видно, но я надеялся, что мы скоро доберемся до Палланцы.
Мы так и не увидели Палланцы. Ветер дул с юга, и в темноте мы проехали мыс, за которым лежит Палланца, и не увидели ее огней. Когда наконец показались какие-то огни, гораздо дальше и почти на самом берегу, это была уже Интра. Но долгое время мы вообще не видели никаких огней, не видели и берега и только упорно подвигались в темноте вперед, скользя на волнах. Иногда волна поднимала лодку, и в темноте я махал веслами по воздуху. Озеро было еще неспокойное, но я продолжал грести, пока нас вдруг чуть не прибило к скалистому выступу берега, торчавшему над водой; волны ударялись о него, высоко взлетали и падали вниз. Я сильно налег на правое весло, в то же время табаня левым, и мы отошли от берега; скала скрылась из виду, и мы снова плыли по озеру.
– Мы уже на другой стороне, – сказал я Кэтрин.
– А ведь мы должны были увидеть Палланцу?
– Она осталась за мысом.
– Ну, как ты, милый?
– Ничего!
– Я могу тебя немного сменить.
– Зачем? Не нужно.
– Бедная Фергюсон! – сказала Кэтрин. – Придет утром в отель, а нас уже нет.
– Это меня меньше беспокоит, – сказал я. – А вот как бы нам добраться до швейцарского побережья, пока темно, чтобы нас не увидела таможенная стража.
– А далеко еще?
– Километров тридцать.
Озеро стало шире, и на другом берегу у подножья горы мы увидели огни; это должно было быть Луино. Я увидел клинообразную расщелину между горами на другом берегу и решил, что, вероятно, это и есть Луино. Если так, то мы шли хорошим темпом. Я втащил весла в лодку и лег на спину. Я очень, очень устал грести. Руки, плечи, спина у меня болели, и ладони были стерты.
– А что, если раскрыть зонтик? – сказала Кэтрин. – Ветер будет дуть в него и гнать лодку.
– Ты сумеешь править?
– Наверно.
– Возьми это весло под мышку, прижми его вплотную к борту и так правь, а я буду держать зонтик.
Я перешел на корму и показал ей, как держать весло. Я сел лицом к носу лодки, взял большой зонт, который дал мне портье, и раскрыл его. Он, хлопнул, раскрываясь. Я держал его с двух сторон за края, сидя верхом на ручке, которую зацепил за скамью. Ветер дул прямо в него, и, вцепившись изо всех сил в края, я почувствовал, как лодку понесло вперед. Зонт вырывался у меня из рук. Лодка шла очень быстро.
– Мы прямо летим, – сказала Кэтрин. Я не видел ничего, кроме спиц зонта. Зонт тянул и вырывался, и я чувствовал, как мы вместе с ним несемся вперед. Я уперся ногами и еще крепче вцепился в края, потом ВДРУГ что-то затрещало; одна спица щелкнула меня по лбу, я хотел схватить верхушку, которая прогибалась на ветру, но тут все с треском вывернулось наизнанку, и там, где только что был полный, надутый ветром парус, я сидел теперь верхом на ручке вывернутого изодранного зонта. Я отцепил ручку от скамейки, положил зонт на дно и пошел к Кэтрин за веслом. Она хохотала. Она взяла меня за руку и продолжала хохотать.
– Чего ты? – я взял у нее весло.
– Ты такой смешной был с этой штукой.
– Не удивительно.
– Не сердись, милый. Это было ужасно смешно. Ты казался футов двадцати в ширину и так горячо сжимал края зонтика… – она задохнулась от смеха.
– Сейчас возьмусь за весла.
– Отдохни и выпей коньяку. Такая замечательная ночь, и мы столько уже проехали.
– Нужно поставить лодку поперек волны.
– Я достану бутылку. А потом ты немного отдохни.
Я поднял весла, и мы закачались на волнах. Кэтрин открыла чемодан. Она передала мне бутылку с коньяком. Я вытащил пробку перочинным ножом и отпил порядочный глоток. Коньяк был крепкий, и тепло разлилось по всему моему телу, и я согрелся и повеселел.
– Хороший коньяк, – сказал я. Луна опять зашла за тучу, но берег был виден. Впереди была стрелка, далеко выдававшаяся в озеро.
– Тебе не холодно, Кэт?
– Мне очень хорошо. Только ноги немножко затекли.
– Вычерпай воду со дна, тогда сможешь протянуть их.
Я снова стал грести, прислушиваясь к скрипу уключин и скрежету черпака о дно лодки под кормовой скамьей.
– Дай мне, пожалуйста, черпак, – сказал я. – Мне хочется пить.
– Он очень грязный.
– Ничего. Я его ополосну.
Я услышал, как Кэтрин ополаскивает черпак за бортом лодки. Потом она протянула его мне до краев полным воды. Меня мучила жажда после коньяка, а вода была холодная, как лед, такая холодная, что зубы заломило. Я посмотрел на берег. Мы приближались к стрелке. В бухте впереди видны были огни.
– Спасибо, – сказал я и передал ей черпак.
– Сделайте одолжение, – сказала Кэтрин. – Не угодно ли еще?
– Ты бы съела что-нибудь.
– Нет. Я пока еще не голодна. Надо приберечь еду на то время, когда я проголодаюсь.
– Ладно.
То, что издали казалось стрелкой, был длинный скалистый мыс. Я отъехал на середину озера, чтобы обогнуть его. Озеро здесь было гораздо уже. Луна опять вышла, и если guardia di Finanza [таможенная стража (итал.)] наблюдала с берега, она могла видеть, как наша лодка чернеет на воде.
– Как ты там, Кэт?
– Очень хорошо. Где мы?
– Я думаю, нам осталось не больше восьми миль.
– Бедненький ты мой! Ведь это сколько еще грести. Ты еще жив?
– Вполне. Я ничего. Только вот ладони натер.
Мы ехали все время к северу. Горная цепь на правом берегу прервалась, отлогий спуск вел к низкому берегу, где, по моим расчетам, должно было находиться Каннобио. Я держался на большом расстоянии от берега, потому что в этих местах опасность встретить guardia была особенно велика. На другом берегу впереди была высокая куполообразная гора. Я устал. Грести оставалось немного, но когда уже выбьешься из сил, то и такое расстояние велико. Я знал, что нужно миновать эту гору и сделать еще по меньшей мере пять миль по озеру, прежде чем мы попадем наконец в швейцарские воды. Луна уже заходила, но перед тем, как она зашла, небо опять заволокло тучами, и стало очень темно. Я держался подальше от берега и время от времени отдыхал, подняв весла так, чтобы ветер ударял в лопасти.
– Дай я погребу немножко, – сказала Кэтрин.
– Тебе, пожалуй, нельзя.
– Глупости. Это мне даже полезно. Не будут так затекать ноги.
– Тебе, наверно, нельзя, Кэт.
– Глупости. Умеренные занятия греблей весьма полезны для молодых дам в период беременности.
– Ну, ладно, садись и греби умеренно. Я перейду на твое место, а потом ты иди на мое. Держись за борта, когда будешь переходить.
Я сидел на корме в пальто, подняв воротник, и смотрел, как Кэтрин гребет. Она гребла хорошо, но весла были слишком длинные и неудобные для нее. Я открыл чемодан и съел два сандвича и выпил коньяку. От этого все стало гораздо лучше, и я выпил еще.
– Скажи мне, когда устанешь, – сказал я. Потом, спустя немного: – Смотри не ткни себя веслом в живот.
– Если б это случилось, – сказала Кэтрин между взмахами, – жизнь стала бы много проще.
Я выпил еще коньяку.
– Ну как?
– Хорошо.
– Скажи мне, когда надоест.
– Хорошо.
Я выпил еще коньяку, потом взялся за борта и пошел к середине лодки.
– Не надо. Мне так очень хорошо.
– Нет, иди на корму. Я отлично отдохнул. Некоторое время после коньяка я греб уверенно и легко. Потом у меня начали зарываться весла, и вскоре я опять перешел на короткие взмахи, чувствуя тонкий смутный привкус желчи во рту, оттого что я слишком сильно греб после коньяка.
– Дай мне, пожалуйста, глоток воды, – сказал я.
– Хоть целое ведро.
Перед рассветом начало моросить. Ветер улетел, а может быть, нас теперь защищали горы, обступившие изгиб озера. Когда я понял, что приближается рассвет, я уселся поудобнее и налег на весла. Я не знал, где мы, и хотел скорей попасть в швейцарскую часть озера. Когда стало светать, мы были совсем близко от берега. Видны были деревья и каменистый спуск к воде.
– Что это? – сказала Кэтрин. Я поднял весла и прислушался. На озере стучал лодочный мотор. Мы подъехали к самому берегу и остановились. Стук приблизился; потом невдалеке от нашей кормы мы увидели под дождем моторную лодку. На корме сидели четыре guardia di Finanza в надвинутых шляпах альпийских стрелков, с поднятыми воротниками и с карабинами за спиной; все четверо казались сонными в этот ранний час. Мне видны были желтые знаки у них на воротниках и что-то желтое на шляпах. Стуча мотором, лодка проехала дальше и скрылась из виду под дождем.
Я отъехал к середине озера. Очевидно, граница была совсем близко, и я вовсе не хотел, чтоб нас окликнул с дороги часовой. Я выровнялся там, откуда берег был только виден, и еще три четверти часа греб под дождем. Один раз мы опять услышали моторную лодку, и я переждал, пока стук затих у другого берега.
– Кажется, мы уже в Швейцарии, Кэт, – сказал я.
– Правда?
– Точно нельзя сказать, пока мы не увидим швейцарскую армию.
– Или швейцарский флот.
– Ты не шути швейцарским флотом. Та моторная лодка, которую мы только что слышали, и была, наверно, швейцарский флот.
– Ну, если мы в Швейцарии, так, по крайней мере, позавтракаем на славу. В Швейцарии такие чудесные булочки, и масло, и варенье.
– Помаши ему рукой, – сказал я Кэтрин. Она помахала, и солдат нерешительно улыбнулся и тоже помахал в ответ. Я стал грести медленнее. Мы проезжали мимо самого селения.
– Вероятно, мы уже давно в Швейцарии, – сказал я.
– Нужно знать наверняка, милый. Недостает еще, чтобы нас на границе вернули обратно.
– Граница далеко позади. Это, вероятно, таможенный пункт. Я почти убежден, что это Бриссаго.
– А нет ли здесь итальянцев? На таможенных пунктах всегда много народу из соседней страны.
– Не в военное время. Не думаю, чтоб сейчас итальянцам разрешали переходить границу.
Городок был очень хорошенький. У пристани стояло много рыбачьих лодок, и на рогатках развешаны были сети. Шел мелкий ноябрьский дождь, но здесь даже в дождь было весело и чисто.
– Тогда давай причалим и пойдем завтракать.
– Давай.
Я приналег на левое весло и подошел к берегу, потом, у самой пристани, выровнялся и причалил боком. Я втащил весла, ухватился за железное кольцо, поставил ногу на мокрый камень и вступил в Швейцарию. Я привязал лодку и протянул руку Кэтрин.
– Выходи, Кэт. Замечательное чувство.
– А чемоданы?
– Оставим в лодке.
Кэтрин вышла, и мы вместе вступили в Швейцарию.
– Какая прекрасная страна, – сказала она.
– Правда, замечательная?
– Пойдем скорей завтракать.
– Нет, правда замечательная страна? По ней как-то приятно ступать.
– У меня так затекли ноги, что я ничего не чувствую. Но, наверно, приятно. Милый, ты понимаешь, что мы уже здесь, что мы выбрались из этой проклятой Италии.
Мы так и не увидели Палланцы. Ветер дул с юга, и в темноте мы проехали мыс, за которым лежит Палланца, и не увидели ее огней. Когда наконец показались какие-то огни, гораздо дальше и почти на самом берегу, это была уже Интра. Но долгое время мы вообще не видели никаких огней, не видели и берега и только упорно подвигались в темноте вперед, скользя на волнах. Иногда волна поднимала лодку, и в темноте я махал веслами по воздуху. Озеро было еще неспокойное, но я продолжал грести, пока нас вдруг чуть не прибило к скалистому выступу берега, торчавшему над водой; волны ударялись о него, высоко взлетали и падали вниз. Я сильно налег на правое весло, в то же время табаня левым, и мы отошли от берега; скала скрылась из виду, и мы снова плыли по озеру.
– Мы уже на другой стороне, – сказал я Кэтрин.
– А ведь мы должны были увидеть Палланцу?
– Она осталась за мысом.
– Ну, как ты, милый?
– Ничего!
– Я могу тебя немного сменить.
– Зачем? Не нужно.
– Бедная Фергюсон! – сказала Кэтрин. – Придет утром в отель, а нас уже нет.
– Это меня меньше беспокоит, – сказал я. – А вот как бы нам добраться до швейцарского побережья, пока темно, чтобы нас не увидела таможенная стража.
– А далеко еще?
– Километров тридцать.
* * *
Я греб всю ночь. Мои ладони были до того стерты, что я с трудом сжимал в руках весла. Несколько раз мы едва не разбились о берег. Я держался довольно близко к берегу, боясь сбиться с пути и потерять время. Иногда мы подходили так близко, что видели дорогу, идущую вдоль берега, и ряды деревьев вдоль дороги, и горы позади. Дождь перестал, и когда ветер разогнал тучи, вышла луна, и, оглянувшись, я увидел длинный темный мыс Кастаньола, и озеро с белыми барашками, и далекие снежные вершины под луной. Потом небо опять заволокло тучами, и озеро и горные вершины исчезли, но было уже гораздо светлее, чем раньше, и виден был берег. Он был виден даже слишком ясно, и я отвел лодку подальше, чтобы ее не могла заметить с Палланцанской дороги таможенная стража, если она там была. Когда опять показалась луна, мы увидели белые виллы на берегу, по склонам гор, и белую дорогу в просветах между деревьями. Я греб не переставая.Озеро стало шире, и на другом берегу у подножья горы мы увидели огни; это должно было быть Луино. Я увидел клинообразную расщелину между горами на другом берегу и решил, что, вероятно, это и есть Луино. Если так, то мы шли хорошим темпом. Я втащил весла в лодку и лег на спину. Я очень, очень устал грести. Руки, плечи, спина у меня болели, и ладони были стерты.
– А что, если раскрыть зонтик? – сказала Кэтрин. – Ветер будет дуть в него и гнать лодку.
– Ты сумеешь править?
– Наверно.
– Возьми это весло под мышку, прижми его вплотную к борту и так правь, а я буду держать зонтик.
Я перешел на корму и показал ей, как держать весло. Я сел лицом к носу лодки, взял большой зонт, который дал мне портье, и раскрыл его. Он, хлопнул, раскрываясь. Я держал его с двух сторон за края, сидя верхом на ручке, которую зацепил за скамью. Ветер дул прямо в него, и, вцепившись изо всех сил в края, я почувствовал, как лодку понесло вперед. Зонт вырывался у меня из рук. Лодка шла очень быстро.
– Мы прямо летим, – сказала Кэтрин. Я не видел ничего, кроме спиц зонта. Зонт тянул и вырывался, и я чувствовал, как мы вместе с ним несемся вперед. Я уперся ногами и еще крепче вцепился в края, потом ВДРУГ что-то затрещало; одна спица щелкнула меня по лбу, я хотел схватить верхушку, которая прогибалась на ветру, но тут все с треском вывернулось наизнанку, и там, где только что был полный, надутый ветром парус, я сидел теперь верхом на ручке вывернутого изодранного зонта. Я отцепил ручку от скамейки, положил зонт на дно и пошел к Кэтрин за веслом. Она хохотала. Она взяла меня за руку и продолжала хохотать.
– Чего ты? – я взял у нее весло.
– Ты такой смешной был с этой штукой.
– Не удивительно.
– Не сердись, милый. Это было ужасно смешно. Ты казался футов двадцати в ширину и так горячо сжимал края зонтика… – она задохнулась от смеха.
– Сейчас возьмусь за весла.
– Отдохни и выпей коньяку. Такая замечательная ночь, и мы столько уже проехали.
– Нужно поставить лодку поперек волны.
– Я достану бутылку. А потом ты немного отдохни.
Я поднял весла, и мы закачались на волнах. Кэтрин открыла чемодан. Она передала мне бутылку с коньяком. Я вытащил пробку перочинным ножом и отпил порядочный глоток. Коньяк был крепкий, и тепло разлилось по всему моему телу, и я согрелся и повеселел.
– Хороший коньяк, – сказал я. Луна опять зашла за тучу, но берег был виден. Впереди была стрелка, далеко выдававшаяся в озеро.
– Тебе не холодно, Кэт?
– Мне очень хорошо. Только ноги немножко затекли.
– Вычерпай воду со дна, тогда сможешь протянуть их.
Я снова стал грести, прислушиваясь к скрипу уключин и скрежету черпака о дно лодки под кормовой скамьей.
– Дай мне, пожалуйста, черпак, – сказал я. – Мне хочется пить.
– Он очень грязный.
– Ничего. Я его ополосну.
Я услышал, как Кэтрин ополаскивает черпак за бортом лодки. Потом она протянула его мне до краев полным воды. Меня мучила жажда после коньяка, а вода была холодная, как лед, такая холодная, что зубы заломило. Я посмотрел на берег. Мы приближались к стрелке. В бухте впереди видны были огни.
– Спасибо, – сказал я и передал ей черпак.
– Сделайте одолжение, – сказала Кэтрин. – Не угодно ли еще?
– Ты бы съела что-нибудь.
– Нет. Я пока еще не голодна. Надо приберечь еду на то время, когда я проголодаюсь.
– Ладно.
То, что издали казалось стрелкой, был длинный скалистый мыс. Я отъехал на середину озера, чтобы обогнуть его. Озеро здесь было гораздо уже. Луна опять вышла, и если guardia di Finanza [таможенная стража (итал.)] наблюдала с берега, она могла видеть, как наша лодка чернеет на воде.
– Как ты там, Кэт?
– Очень хорошо. Где мы?
– Я думаю, нам осталось не больше восьми миль.
– Бедненький ты мой! Ведь это сколько еще грести. Ты еще жив?
– Вполне. Я ничего. Только вот ладони натер.
Мы ехали все время к северу. Горная цепь на правом берегу прервалась, отлогий спуск вел к низкому берегу, где, по моим расчетам, должно было находиться Каннобио. Я держался на большом расстоянии от берега, потому что в этих местах опасность встретить guardia была особенно велика. На другом берегу впереди была высокая куполообразная гора. Я устал. Грести оставалось немного, но когда уже выбьешься из сил, то и такое расстояние велико. Я знал, что нужно миновать эту гору и сделать еще по меньшей мере пять миль по озеру, прежде чем мы попадем наконец в швейцарские воды. Луна уже заходила, но перед тем, как она зашла, небо опять заволокло тучами, и стало очень темно. Я держался подальше от берега и время от времени отдыхал, подняв весла так, чтобы ветер ударял в лопасти.
– Дай я погребу немножко, – сказала Кэтрин.
– Тебе, пожалуй, нельзя.
– Глупости. Это мне даже полезно. Не будут так затекать ноги.
– Тебе, наверно, нельзя, Кэт.
– Глупости. Умеренные занятия греблей весьма полезны для молодых дам в период беременности.
– Ну, ладно, садись и греби умеренно. Я перейду на твое место, а потом ты иди на мое. Держись за борта, когда будешь переходить.
Я сидел на корме в пальто, подняв воротник, и смотрел, как Кэтрин гребет. Она гребла хорошо, но весла были слишком длинные и неудобные для нее. Я открыл чемодан и съел два сандвича и выпил коньяку. От этого все стало гораздо лучше, и я выпил еще.
– Скажи мне, когда устанешь, – сказал я. Потом, спустя немного: – Смотри не ткни себя веслом в живот.
– Если б это случилось, – сказала Кэтрин между взмахами, – жизнь стала бы много проще.
Я выпил еще коньяку.
– Ну как?
– Хорошо.
– Скажи мне, когда надоест.
– Хорошо.
Я выпил еще коньяку, потом взялся за борта и пошел к середине лодки.
– Не надо. Мне так очень хорошо.
– Нет, иди на корму. Я отлично отдохнул. Некоторое время после коньяка я греб уверенно и легко. Потом у меня начали зарываться весла, и вскоре я опять перешел на короткие взмахи, чувствуя тонкий смутный привкус желчи во рту, оттого что я слишком сильно греб после коньяка.
– Дай мне, пожалуйста, глоток воды, – сказал я.
– Хоть целое ведро.
Перед рассветом начало моросить. Ветер улетел, а может быть, нас теперь защищали горы, обступившие изгиб озера. Когда я понял, что приближается рассвет, я уселся поудобнее и налег на весла. Я не знал, где мы, и хотел скорей попасть в швейцарскую часть озера. Когда стало светать, мы были совсем близко от берега. Видны были деревья и каменистый спуск к воде.
– Что это? – сказала Кэтрин. Я поднял весла и прислушался. На озере стучал лодочный мотор. Мы подъехали к самому берегу и остановились. Стук приблизился; потом невдалеке от нашей кормы мы увидели под дождем моторную лодку. На корме сидели четыре guardia di Finanza в надвинутых шляпах альпийских стрелков, с поднятыми воротниками и с карабинами за спиной; все четверо казались сонными в этот ранний час. Мне видны были желтые знаки у них на воротниках и что-то желтое на шляпах. Стуча мотором, лодка проехала дальше и скрылась из виду под дождем.
Я отъехал к середине озера. Очевидно, граница была совсем близко, и я вовсе не хотел, чтоб нас окликнул с дороги часовой. Я выровнялся там, откуда берег был только виден, и еще три четверти часа греб под дождем. Один раз мы опять услышали моторную лодку, и я переждал, пока стук затих у другого берега.
– Кажется, мы уже в Швейцарии, Кэт, – сказал я.
– Правда?
– Точно нельзя сказать, пока мы не увидим швейцарскую армию.
– Или швейцарский флот.
– Ты не шути швейцарским флотом. Та моторная лодка, которую мы только что слышали, и была, наверно, швейцарский флот.
– Ну, если мы в Швейцарии, так, по крайней мере, позавтракаем на славу. В Швейцарии такие чудесные булочки, и масло, и варенье.
* * *
Было уже совсем светло, и шел мелкий дождь. Ветер все еще дул с юга, и видны были белые гребни барашков, уходившие от нас по озеру. Я уже не сомневался, что мы в Швейцарии. За деревьями в стороне от берега виднелись домики, а немного дальше на берегу было селение с каменными домами, несколькими виллами на холмах и церковью. Я смотрел, нет ли стражи на дороге, которая тянулась вдоль берега, но никого не было видно. Потом дорога подошла совсем близко к озеру, и я увидел солдата, выходившего из кафе у дороги. На нем была серо-зеленая форма и каска, похожая на немецкую. У него было здоровое, краснощекое лицо и маленькие усики щеточкой. Он посмотрел на нас.– Помаши ему рукой, – сказал я Кэтрин. Она помахала, и солдат нерешительно улыбнулся и тоже помахал в ответ. Я стал грести медленнее. Мы проезжали мимо самого селения.
– Вероятно, мы уже давно в Швейцарии, – сказал я.
– Нужно знать наверняка, милый. Недостает еще, чтобы нас на границе вернули обратно.
– Граница далеко позади. Это, вероятно, таможенный пункт. Я почти убежден, что это Бриссаго.
– А нет ли здесь итальянцев? На таможенных пунктах всегда много народу из соседней страны.
– Не в военное время. Не думаю, чтоб сейчас итальянцам разрешали переходить границу.
Городок был очень хорошенький. У пристани стояло много рыбачьих лодок, и на рогатках развешаны были сети. Шел мелкий ноябрьский дождь, но здесь даже в дождь было весело и чисто.
– Тогда давай причалим и пойдем завтракать.
– Давай.
Я приналег на левое весло и подошел к берегу, потом, у самой пристани, выровнялся и причалил боком. Я втащил весла, ухватился за железное кольцо, поставил ногу на мокрый камень и вступил в Швейцарию. Я привязал лодку и протянул руку Кэтрин.
– Выходи, Кэт. Замечательное чувство.
– А чемоданы?
– Оставим в лодке.
Кэтрин вышла, и мы вместе вступили в Швейцарию.
– Какая прекрасная страна, – сказала она.
– Правда, замечательная?
– Пойдем скорей завтракать.
– Нет, правда замечательная страна? По ней как-то приятно ступать.
– У меня так затекли ноги, что я ничего не чувствую. Но, наверно, приятно. Милый, ты понимаешь, что мы уже здесь, что мы выбрались из этой проклятой Италии.