Страница:
Акмед смотрел на страницы, его мысли явно блуждали где-то далеко от провинции Ярим. Рапсодия заметила его отсутствующий взгляд и подумала о том, насколько отчетливо была заметна сейчас его дракианская сущность. Вместо грубых черт болга, которые особенно ярко проступали, когда он находился рядом с Грунтором и другими своими подданными, она видела тонкие прозрачные вены, покрывавшие, точно паутина, его кожу, удлиненные, жилистые мышцы, темные глаза. Рапсодия знала, что Акмед унесся куда-то очень далеко, погрузился в свои мысли, возможно, вернулся в прежнее Время, и потому терпеливо ждала, когда он заговорит снова.
Наконец его глаза прояснились, он несколько мгновений смотрел на Рапсодию, а потом снова вернулся к манускрипту.
— Я однажды уже видел нечто подобное, — начал он, и его голос прозвучал так, словно его иссушил всепроникающий ветер Ярима. — Очень давно, в другой жизни, задолго до того, как мы встретились в Истоне, в нашем старом мире.
Он снова замолчал. Рапсодия разгладила покрытые пылью юбки зеленого шелкового платья и принялась ждать.
— Некто, кому я служил в качестве стража, некто обладавший редкой магической силой — имел прибор, очень похожий на этот. Я видел его всего один раз, но запомнил на всю жизнь. Он тоже находился в башне, в монастыре, расположенном на вершине горы, хотя и не внутри горного пика. Гвиллиам страдал манией величия и думал, что может переделать по своему желанию саму Землю. На языке моего господина аппарат назывался Светолов.
— А что он делает?
Акмед покачал головой, и его глаза затуманились воспоминаниями.
— Я не уверен, что знаю наверняка. Однако я помню, что, когда монахи или священники не могли вылечить ка-кого-нибудь раненого или больного, они приносили его к Светолову. Многие возвращались совершенно исцелившимися. Когда священникам требовалось получить ответ на какой-нибудь вопрос, они часто спрашивали… Он замолчал, и его оливковая кожа на мгновение потемнела. — Тому, кто владел прибором, задавали вопросы, требующие способности заглядывать в будущее, на далекие расстояния, или в места, скрытые от людских глаз. А кроме того, Светолов проделывал вещи, которые просто невозможно объяснить. Этот прибор обладал огромными возможностями. Как он работал и что умел, я не имею ни малейшего представления. Восстанавливая тот прибор, что построил Гвиллиам, я попытался следовать его указаниям, но мне никак не удается получить цветное стекло для потолочных витражей нужной толщины и структуры.
— Ты пытаешься его восстановить? — удивилась Рапсодия. — Зачем?
Король болгов принялся разглядывать чертежи, лежащие перед ним.
— Если верить обрывочным сведениям о Намерьенской войне, сохранившимся в библиотеке Канрифа, одной из причин, не дававших Энвин в течение пятисот лет захватить горы, был именно этот прибор. Когда она наконец сумела приблизиться к Зубам, она первым делом уничтожила его. Такое мощное оружие может защитить горы и позволит сделать их действительно безопасным местом.
Несмотря на жаркий день, у Рапсодии по спине побежали мурашки.
— Акмед, ты считаешь, что горам угрожает опасность? Ее зеленые глаза потемнели от беспокойства. — Ты имеешь в виду какую-нибудь определенную угрозу, о которой не известно Союзу?
Король фирболгов пожал плечами:
— Опасность есть всегда, Рапсодия. Такого понятия, как вечный мир, не существует это только длинные паузы между военными действиями.
— Ты уверен, что вы с Анборном не родственники? — шутливо спросила Рапсодия.
— Если бы мне было суждено стать членом печально знаменитой семьи твоего мужа, думаю, Анборн единственный, кого я смог бы терпеть без мерзкого привкуса во рту. Я уважаю его способность плевать на то, что думают о нем другие. Но если серьезно, не забывай: я охраняю гору и Спящее Дитя, которая является ключом к Подземным Палатам ф'доров. Даже в мирное время мне необходимо сохранять бдительность и быть готовым ко всему. Риск слишком велик. А поскольку ты тоже амелистик Спящего Дитя, тебе не меньше моего следует заботиться о ее безопасности. Так вот, мне требуется твоя помощь.
Рапсодия вздохнула, затем осторожно отделила верхние листы пачки от более старой и хрупкой страницы и отдала их Акмеду, а сама принялась изучать ту, что оставила себе. Листок оказался очень тонким и сильно потрепанным по краям. Надписи на нем были сделаны на языке, который Рапсодия узнала сразу, — язык лиринских Певцов, которых готовили стать Дающими Имя, язык древних сереннов, предков тех, кто жил на ее погибшей родине.
— Здесь стихотворение, что-то вроде вступления, — сказала она, разглядывая едва различимые чернильные строчки. — Сереннский язык базируется на нотной грамоте, и потому его трудно перевести на разговорный.
— Ты справишься, — нетерпеливо заявил Акмед.
— Это что-то вроде коротенькой песенки с припевом, точнее, слова к песне, и они звучат примерно так:
Семь даров Создателя,
Семь цветов света,
Семь морей в большом мире,
Семь дней в неделе,
Семь месяцев земли под паром,
Семь исхоженных континентов сплетают
Семь веков истории
В глазах Бога.
Рапсодия слегка повернула страницу, чтобы на нее падало больше света.
— Она записана как музыкальное произведение, в основе которого лежит простейшая гамма — октава, состоящая из семи нот, а восьмая повторяет первую. Мне кажется, это только часть стихотворения, остальное потеряно.
— А ты понимаешь, что оно означает? — встрепенулся Акмед.
Рапсодия тяжело вздохнула:
— Не очень, если не считать того, что это перечисление жизненно важных вещей, которых семь. — Она нахмурилась. — Но как мне представляется, одна строка выпадает из общего ряда — «Семь даров Создателя». Насколько я — знаю, стихии называют Пятью дарами — огонь, вода, земля, воздух и эфир. Не понимаю, что тут имеется в виду.
— А еще что-нибудь можешь прочесть?
— Здесь приведен список имен рядом со словами, обозначающими цвета радуги. Прочитать?
— Да.
Рапсодия убрала выбившийся локон за ухо и склонилась над страницей.
— Они помечены музыкальными знаками диез и бемоль, почти как знаками отрицательного и положительного, — все, кроме последнего.
Лизель-ут, красная, Тот, кто сберегает кровь, и Тот, кто пускает кровь,
Фрит-ре, оранжевая, Тот, кто зажигает огонь, и Тот, кто убивает огонь,
Мерте-ми, желтая, Тот, кто несет свет, и Тот, кто гасит свет,
Курх-фа, зеленая, Тот, кто прячется в траве, и Тот, кто ворожит на полянах,
Бридж-соль, голубая, Тот, кто преследует облака, и Тот, кто зовет облака,
Луаса-эла, синяя, Тот, кто бежит от ночи, и Тот, кто призывает ночь,
Грей-си, Новое начало.
Когда Рапсодия снова подняла голову, ее лицо было очень бледным.
— Что ты нашел, Акмед? — взволнованно спросила она. — Это древняя магия, священное и тайное заклинание. Мне очень не нравится, что пришлось произнести его вслух. Только самые уважаемые из Дающих Имя в нашем старом мире имели к нему доступ. Эти слова составляют суть шифра, основанного на вибрациях, он дает могущество музыке Певцов, целителям, волшебникам, творящим заклинания, — иными словами, тем, кто мог брать силу у вибраций живого мира.
Акмед молчал. Он и сам пользовался вибрациями, обладая врожденной способностью улавливать и находить биение сердца нужного ему человека. Именно этот дар сделал его самым знаменитым наемным убийцей, когда он жил по другую сторону Времени.
— И что ты намерен делать после того, как восстановишь прибор, Акмед?
Отдавая листок, Рапсодия твердо посмотрела в глаза королю фирболгов. Он улыбнулся:
— То же самое, что ты попросила сделать меня здесь, в Яриме: постараюсь обеспечить твоим подданным спокойную жизнь.
— И почему я тебе не верю? — покачала головой Рапсодия, вставая с земли и отряхивая красную глину с платья.
— Потому что, несмотря на твой выбор мужа, ты не дура. Пошли. Думаю, после обеда еще осталось немного каши или жаркого, так что вечером, когда вернешься во дворец, ты сможешь с полным основанием поблагодарить Ирмана Карскрика за гостеприимство.
></emphasis>
В открытом море
УПРАВЛЯЮЩИЙ СЕНЕШАЛЯ заметил землю раньше матроса, сидевшего в «вороньем гнезде».
— Земля, милорд! — громко крикнул Фергус, стараясь перекрыть рев ветра.
Сенешаль кивнул и вперил сумрачный взгляд в далекий серый горизонт.
— Еще долго? — спросил он капитана, и его голос показался тому каким-то сухим и скрипучим.
— Придется пройти вдоль побережья, милорд. Лиринские земли от Сорболда и Авондерра отделяют очень опасные рифы. До порта Фаллон примерно дней пять или неделя.
Сенешаль кивнул, стараясь заставить замолчать нетерпеливый голос, звучавший у него в голове. Он вслушивался в вой ветра и песню парусов, которые раздувались и снова опадали, и так множество раз за день — с каждым мгновением цель его путешествия становилась все ближе. Он закрыл глаза, позволив солнцу, сияющему на безоблачном небе, коснуться век.
Скоро.
ВОПРЕКИ ВСЕМ УСИЛИЯМ Ирмана Карскрика, когда к вечеру появились Акмед, Грунтор и рудокопы-фирболги, площадь Ярим-Паара была полна народу.
Четвертый отряд армии Ярима был отправлен на помощь первым трем — они выстроились на городской площади вокруг древнего обелиска и оттеснили шумную толпу на примыкающие к площади улицы, подальше от высохшего Энтаденина. Но весть о приближении фирболгов распространилась по столице подобно степному пожару, и по мере того как день стал клониться к вечеру, все больше и больше горожан собиралось на подступах к площади, надеясь хотя бы одним глазком взглянуть на происходящее. К тому моменту когда болги в сопровождении стражников, возглавляемых Таризом, добрались до центра, в Ярим-Пааре царила карнавальная атмосфера, люди размахивали факелами, предаваясь необъяснимому веселью, стоял ужасный шум.
— О, вы только посмотрите! Как много свежего мяса! — громко произнес Грунтор, и солдаты эскорта его услышали. — Ой любит пообедать свежатинкой, они такие сладкие на вкус. Карскрик знает, как достойно встретить фирболгов. Чудесный хозяин, не правда ли, сэр?
Ехавший немного впереди Тариз обернулся и испуганно посмотрел на великана сержанта, а потом перевел взгляд на короля болгов.
— Он ведь шутит, да, ваше величество?
— Наверное, — пожал плечами Акмед. — Грунтор не любит сухое мясо, а в Яриме так давно не было воды, что вы все стали какими-то слишком жилистыми на вид.
— Совершенно верно, — со вздохом согласился Грунтор. — Дайте мне симпатичного, свежего лирина! Вот это лакомство, сочное и вкусное. Впрочем, что-то здесь не видно лириков. Остается надеяться, что местная кухня не так уж плоха.
Стражники эскорта переглянулись, остановили лошадей и спешились.
— Пошлите передовой отряд по Рыночной улице на городскую площадь, соединитесь со вторым отрядом и создайте для нас коридор, — приказал своим солдатам Тариз. — Оттесните любопытных и постарайтесь не слишком топтать этих болванов.
Акмед недовольно прищурился. Если отбросить в сторону рассуждения Рапсодии о его благородстве, он прибыл в Ярим, чтобы заручиться ее помощью в переводе древнего манускрипта и найти мастера, специалиста по витражам. В городе, прославившемся производством изразцов, рассудил он, наверняка можно нанять подходящего человека. Омет заверил Акмеда, что здесь осталось немало мастеров старой школы, вынужденных зарабатывать себе на жизнь более прозаическим способом и мечтающих возродить те дни, когда Ярим поставлял керамику, изразцы и стекло для огромных храмов и государственных учреждений. Так было до Намерьенской войны, положившей всему этому конец. Впрочем, пока на улицах царит такой хаос, отыскать нужного человека не представлялось возможным.
Он оглянулся через плечо на своих солдат. Болги стояли по стойке «смирно» в простых одеяниях, казавшихся невзрачными тряпками по сравнению с красными туниками, кожаными доспехами и рогатыми шлемами солдат армии Ярима. Фирболги смотрели прямо перед собой, на лицах застыла маска терпения, они не обращали ни малейшего внимания на шум, но Акмед чувствовал, что эта огромная многоголосая волнующаяся толпа изрядно действует им на нервы. Казалось, все жители Ярим-Паара собрались в центре города и теперь оглашали воздух смехом и криками в предвкушении небывалого зрелища.
Возле огромных шатров, окружавших Энтаденин, стояла Рапсодия. Она уже начала беспокоиться.
— Жители города сошли с ума, — с тревогой сказала она Эши. Я не уверена, что охрана сумеет уберечь мастеров Акмеда от толпы. Сейчас их обуревает любопытство, но что будет, если их настроение изменится? Если все пересилит страх или ненависть, последствия могут быть непредсказуемыми. Я боюсь, что горожане окажутся слишком навязчивыми, болги могут запаниковать, и…
Эши кивнул, повернулся и вошел в шатер. Он почти сразу же вернулся с мотком веревки в руках.
— Ирман, — обратился Эши к герцогу, в чьих глазах плескалась тревога, а на лице выступил пот, — в шатре достаточно веревок. Свяжите их вместе — хватит на четыре улицы — и отдайте солдатам, чтобы они создали коридор для прохода болгов. Пусть это будет сделано прямо в толпе, причем проход должен быть достаточно широким. Солдат следует расставить внутри веревок, ближайшие к ним горожане будут помогать. Попросите короля фирболгов проявить терпение, обещайте, что вы организуете проход максимально быстро.
Герцог подозвал к себе капитана гвардии, который передал приказ короля намерьенов остальным солдатам. Эши повернулся к Рапсодии:
— Вернись в шатер, Ариа. Они немного покричат и потолкаются, но потом успокоятся.
Он откинул в сторону полог шатра.
— Что ты делаешь?
— Невозможно победить любопытство горожан, спрятав болгов. Из-за неумелых действий Ирмана они привлекают к себе всеобщее внимание. Но мы можем использовать это к своей выгоде. — Он повернулся к капитану гвардии, начавшему натягивать веревки между помостом, на котором они находились, и толпой. — Капитан, позовите своих лучших трубачей.
Последовала серия команд, и вскоре на помосте собрались трубачи.
— Милорд.
— Трубачи, будьте наготове, — обратился к ним Эши. — По моей команде вы сыграете приветствие главе государства.
Затем Эши вновь повернулся к герцогу Яримскому:
— Когда болги войдут в рабочий шатер, прикажите солдатам окружить его плотным кольцом. В результате болги получат надежную защиту, и никто из зрителей не пострадает. Затем сообщите, в котором часу бригады болгов сменяют друг друга.
Карскрик разинул рот.
— Но разумно ли такое решение, милорд? Горожане узнают, когда болги будут приходить и уходить, и начнут собираться именно в эти часы.
— Верно, — согласился Эши, — однако на остальное время они разойдутся по своим делам. Поначалу многие так и будут толпиться на площади, надеясь хоть краешком глаза увидеть болгов, но, поскольку ничего не будет происходить, они сообразят, что лучше вернуться к началу смены. Очень скоро возле шатра останется лишь горстка самых любопытных. — Он успокаивающе похлопал Карскрика по плечу. — Приободритесь, Ирман, это временные трудности, Рапсодия была права, когда сказала вам, что следует относиться к фирболгам как к гостям, а не как к чудовищам, за которыми нужен глаз да глаз. Тогда у вас не возникло бы лишних проблем, а жители Ярим-Паара не проявили бы к ним такого любопытства.
— Да, милорд, — пробормотал Карскрик.
— Ну, трубачи, начинайте, — приказал Эши. — Сыграйте приветственную мелодию, чтобы болги поняли, что их здесь ждут.
Рапсодия выглянула из шатра и рассмеялась.
— Советую сыграть веселый марш «Переломайте им все конечности», — предложила она. — Насколько мне известно, это их любимая песня.
Солдаты довольно быстро справились со своим заданием: они проложили в толпе коридор натянутыми веревками, горожане сами вызвались поддерживать его границы, и в конечном итоге болги сумели без каких-либо происшествий добраться до рабочего шатра.
Когда пологи огромного шатра закрылись за ними, приглушив шум толпы, а солдаты вновь встали в оцепление, Акмед с негодованием обратился к королевской чете и герцогу:
— Возможно, я изначально неправильно вас понял. У меня сложилось впечатление, что нас наняли для работ на пересохшем гейзере, дабы использовать наше мастерство для спасения умирающей от жажды провинции. Если бы я знал, что вам нужен бродячий зверинец или цирк, я бы остался в Илорке, предоставив вам засыхать в своей гадкой пустыне. Среди ваших подданных, Карскрик, я уверен, найдется немало редкостных извращенцев, вы могли бы устроить отличное представление и без нас.
— Приношу самые искренние извинения, ваше величество, — ответил герцог, низко кланяясь, — он явно хотел успокоить короля фирболгов. — Мы не предвидели, с каким интересом отнесутся жители Ярим-Паара к своим соседям с юго-востока. Пожалуйста, простите нашу грубость, она не была намеренной. Скажите, что я могу сделать, чтобы загладить нашу вину?
В свете мерцающих факелов выражение лица короля фирболгов слегка смягчилось. Однако ответил он далеко не сразу.
— Вы можете найти мне мастера по изготовлению витражей, готового за высокую плату отправиться в Илорк. — Теперь голос Акмеда звучал почти спокойно. Он сделал несколько шагов в сторону болгов, но потом остановился и обернулся через плечо. — Только не присылайте безмозглых идиотов, я сыт ими по горло.
Герцог Ярима с сомнением посмотрел на Акмеда:
— Я отправлю своих людей на поиски, но не уверен, что такой мастер найдется.
Акмед подошел к Грунтору.
— С чего начнешь? — спросил он у сержанта. Великан фирболг задумался.
— Нужно очистить шатер от всего лишнего, чтобы я мог осмотреть пересохший источник.
Акмед вернулся к королевской чете и герцогу.
— Пусть все, кроме вас, покинут шатер.
Эши кивнул, заставив герцога замолчать. Затем повернулся к яримским солдатам, оставшимся в шатре:
— Вам следует выйти наружу, господа.
Когда Грунтор подошел к обелиску, все вокруг него, в том числе и огромная толпа, собравшаяся на площади, как будто окуталось серой пеленой. В целой вселенной остались только он и Энтаденин.
Даже в спящем состоянии гейзер, как и сам Грунтор, оставался ребенком Земли: один — рожденный от огня, другой — от воды, удивительные творения, познавшие магию живительного прикосновения своей великой Матери.
Грунтор обошел вокруг обелиска, испытывая удивление и восхищение, и его охватило чувство огромной потери. Каким прекрасным был источник в минуты своей жизни! Мощный столб воды, высотой в два раза превышающий самого Грунтора, бил из каменного основания в сторону заходящего солнца, словно приветствовал далекий океан, до которого были тысячи миль. Болг почти представил себе, как возник обелиск и как он выглядел: слой за слоем разноцветные кольца и полосы всех оттенков алого и розового, желтовато-коричневого, зеленовато-желтого и цвета морской волны, отложения минералов, с каждым годом становившиеся все выше и выше и наконец превратившиеся в самое удивительное сооружение, воздвигнутое Природой.
Теперь обелиск стоял, лишенный жизни, высохший, покрывшийся запекшейся красной глиной, как и весь Ярим, но не покорившийся.
Грунтор перешагнул через разбитые камни бассейна, построенного вокруг фонтана, и медленно, благоговейно приблизился к источнику дающей жизнь воды. Протянув руку, он прикоснулся к его сморщенной плоти.
Пальцы Грунтора легли на потрескавшуюся глину, оказавшуюся неожиданно теплой и податливой. Он заморгал; глаза говорили ему, что гейзер мертв, когда-то влажная глина навсегда засохла, но неразрывная связь с Землей подсказывала, что это не так.
Из глубины обелиска он слышал голос Земли, медленную мелодичную песнь, проникшую в его сознание и омывшую душу. Грунтор вспомнил, как они с Акмедом и Рапсодией, спасаясь от преследователей, плутали по бесконечным корням Сагии, Дерева Мира, и в конце концов попали в новый и тоже прекрасный мир. Песнь, которая рассказывала ему историю Энтаденина, пленила его сердце.
Так Грунтор узнал о рождении провинции, получившей на языке людей название Ярим. Забытая благоприятными ветрами, отутюженная ледником, она расположилась в тени гор, на границе континентов, где в недрах бесплодной земли таились огромные сокровища. Медные и марганцевые руды, железо и райзин, голубой металл, так любимый болгами, которые использовали его при производстве стали, опалы и бесценная соль — все это пряталось под толстым слоем красной глины. Однако сюда не долетали ни прохладный морской бриз, ни холодные ветры с гор, а затвердевшая земля отказывалась отдавать людям свои сокровища.
Грунтор продолжал стоять, не в силах справиться с изумлением, а в его сознании мелькали удивительные образы, песнь становилась мелодичнее, ее ритм быстрее. Теперь он слушал рассказ об Эрим-Рас, Кровавой реке, чьи воды покраснели от марганца. Эрим-Рас слилась с притоком могучего Тарафеля, и их брак привел к появлению прекрасного оазиса. А потом у них родился сын — Энтаденин.
Тарафель, как и любая другая великая река, рассекающая континент, имела сеть подземных притоков, питающих ее русло, и заливные луга, которые тянулись на многие мили. Расположение одного из таких притоков оказалось особенно удачным. В нем соединилась целая сеть подземных ключей, образующих водораздел, — вода сюда поступала из моря через пещеру вулканического происхождения, расположенную на северном побережье Хинтерволда. Пещера находилась в скале, как раз в том месте, где Северное море встречалось с океаном, отчего возникало мощное встречное течение протяженностью в тысячу миль.
Это течение и питало Энтаденин.
Двигаясь на восток, морская вода проходила через ледяные поля Хинтерволда, где очищалась и опреснялась, затем под зеленеющими полями Кандерра, сквозь торфяные болота и суглинки, которые делали земли этой провинции такими плодородными, пока не добиралась до песчаных, богатых минералами и глиной почв Ярима, где решала наконец остановиться. Впрочем, это решение было вызвано наличием практически непреодолимых скал, оставшихся после формирования восточных гор. Отфильтрованная льдом, песком и временем, отразившаяся от подземного барьера, вода, прозрачная и сладкая, оказывалась в ловушке. Ей оставался только один выход — устремиться вверх.
Так и произошло.
Когда Энтаденин родился, он представлял собой маленькую лужицу, с журчанием появляющуюся из земли, но очень скоро превратился в большое грязное болото. Даже если бы рядом находились люди, они бы не обратили внимания на его появление, но прошло еще несколько тысячелетий, прежде чем сюда пришли первые поселенцы. Не слишком монументальное начало, но имеющее важные последствия — вода вырвалась из подземного плена.
Теперь дело было за временем и океанскими течениями, которыми управляли фазы луны. Когда морские течения отдыхали, обретал покой и Энтаденин, и поток превращался в бегущий под полями Кандерра тоненький ручеек, который не мог проделать весь путь до Ярима. Но когда наступало полнолуние, течение меняло свое направление, морская вода устремлялась вперед и вырывалась на волю яростным, сверкающим фонтаном. Так продолжалось в течение тысячелетий, минералы накапливались вокруг гейзера, это естественное ограждение росло и твердело, пока не возник обелиск, получивший имя Энтаденин.
Этот обелиск, сформированный морем и землей, проделавшими немалое путешествие, содержал бесценные минералы, руды и соль. Он стал одним из чудес света: прозрачная вода посреди бескрайней иссушенной пустыни. В гладкой слюде, покрывавшей его стены, отражались далекие звезды — знак его волшебной силы.
Так прошло еще немало тысячелетий. Наконец дающий жизнь источник обнаружили люди, которые тут же принялись его использовать. Вскоре его обожествили, и за ним стали ухаживать жрицы племени шанойнов, происходивших от митлинов. Митлины являлись одной из пяти древнейших рас, они были рождены в начале Времен из стихии Воды. Шанойны получили в наследство способность находить воду в пустыне. Они умели отыскивать места для колодцев, и все решили, что именно им следует поручить заботу об Энтаденине.
Шанойны следили за Фонтаном в Скалах — так на языке Ярима называли Энтаденин. После пробуждения источника на протяжении всего первого дня они не разрешали никому брать воду: в это время она вырывалась с такой силой, что легко могла сломать человеку спину. Шанойны контролировали сбор воды в течение семи дней, получивших название Недели Изобилия, а когда яростно бьющий фонтан превращался в спокойный поток, наступала Неделя Отдыха. Потом течение меняло свое направление, и начиналась Неделя Утраты, когда источником позволяли пользоваться только тем, в чьих семьях имелись серьезно больные или старики. Наконец во время последней фазы луны наступала Неделя Сна, и поток засыпал, дожидаясь, когда луна вернется на небосвод и фонтан забьет с новой силой.
Так проходили год за годом, складываясь в века и тысячелетия, пока не пришел День Перемен.
Внезапно голос Земли изменился, и голова Грунтора резко дернулась. Приятная повторяющая мелодия несла умиротворение. Но теперь все стало иначе: музыка достигла крещендо и внезапно смолкла. Грунтор слышал лишь печальный шепот земли.
Наконец его глаза прояснились, он несколько мгновений смотрел на Рапсодию, а потом снова вернулся к манускрипту.
— Я однажды уже видел нечто подобное, — начал он, и его голос прозвучал так, словно его иссушил всепроникающий ветер Ярима. — Очень давно, в другой жизни, задолго до того, как мы встретились в Истоне, в нашем старом мире.
Он снова замолчал. Рапсодия разгладила покрытые пылью юбки зеленого шелкового платья и принялась ждать.
— Некто, кому я служил в качестве стража, некто обладавший редкой магической силой — имел прибор, очень похожий на этот. Я видел его всего один раз, но запомнил на всю жизнь. Он тоже находился в башне, в монастыре, расположенном на вершине горы, хотя и не внутри горного пика. Гвиллиам страдал манией величия и думал, что может переделать по своему желанию саму Землю. На языке моего господина аппарат назывался Светолов.
— А что он делает?
Акмед покачал головой, и его глаза затуманились воспоминаниями.
— Я не уверен, что знаю наверняка. Однако я помню, что, когда монахи или священники не могли вылечить ка-кого-нибудь раненого или больного, они приносили его к Светолову. Многие возвращались совершенно исцелившимися. Когда священникам требовалось получить ответ на какой-нибудь вопрос, они часто спрашивали… Он замолчал, и его оливковая кожа на мгновение потемнела. — Тому, кто владел прибором, задавали вопросы, требующие способности заглядывать в будущее, на далекие расстояния, или в места, скрытые от людских глаз. А кроме того, Светолов проделывал вещи, которые просто невозможно объяснить. Этот прибор обладал огромными возможностями. Как он работал и что умел, я не имею ни малейшего представления. Восстанавливая тот прибор, что построил Гвиллиам, я попытался следовать его указаниям, но мне никак не удается получить цветное стекло для потолочных витражей нужной толщины и структуры.
— Ты пытаешься его восстановить? — удивилась Рапсодия. — Зачем?
Король болгов принялся разглядывать чертежи, лежащие перед ним.
— Если верить обрывочным сведениям о Намерьенской войне, сохранившимся в библиотеке Канрифа, одной из причин, не дававших Энвин в течение пятисот лет захватить горы, был именно этот прибор. Когда она наконец сумела приблизиться к Зубам, она первым делом уничтожила его. Такое мощное оружие может защитить горы и позволит сделать их действительно безопасным местом.
Несмотря на жаркий день, у Рапсодии по спине побежали мурашки.
— Акмед, ты считаешь, что горам угрожает опасность? Ее зеленые глаза потемнели от беспокойства. — Ты имеешь в виду какую-нибудь определенную угрозу, о которой не известно Союзу?
Король фирболгов пожал плечами:
— Опасность есть всегда, Рапсодия. Такого понятия, как вечный мир, не существует это только длинные паузы между военными действиями.
— Ты уверен, что вы с Анборном не родственники? — шутливо спросила Рапсодия.
— Если бы мне было суждено стать членом печально знаменитой семьи твоего мужа, думаю, Анборн единственный, кого я смог бы терпеть без мерзкого привкуса во рту. Я уважаю его способность плевать на то, что думают о нем другие. Но если серьезно, не забывай: я охраняю гору и Спящее Дитя, которая является ключом к Подземным Палатам ф'доров. Даже в мирное время мне необходимо сохранять бдительность и быть готовым ко всему. Риск слишком велик. А поскольку ты тоже амелистик Спящего Дитя, тебе не меньше моего следует заботиться о ее безопасности. Так вот, мне требуется твоя помощь.
Рапсодия вздохнула, затем осторожно отделила верхние листы пачки от более старой и хрупкой страницы и отдала их Акмеду, а сама принялась изучать ту, что оставила себе. Листок оказался очень тонким и сильно потрепанным по краям. Надписи на нем были сделаны на языке, который Рапсодия узнала сразу, — язык лиринских Певцов, которых готовили стать Дающими Имя, язык древних сереннов, предков тех, кто жил на ее погибшей родине.
— Здесь стихотворение, что-то вроде вступления, — сказала она, разглядывая едва различимые чернильные строчки. — Сереннский язык базируется на нотной грамоте, и потому его трудно перевести на разговорный.
— Ты справишься, — нетерпеливо заявил Акмед.
— Это что-то вроде коротенькой песенки с припевом, точнее, слова к песне, и они звучат примерно так:
Семь даров Создателя,
Семь цветов света,
Семь морей в большом мире,
Семь дней в неделе,
Семь месяцев земли под паром,
Семь исхоженных континентов сплетают
Семь веков истории
В глазах Бога.
Рапсодия слегка повернула страницу, чтобы на нее падало больше света.
— Она записана как музыкальное произведение, в основе которого лежит простейшая гамма — октава, состоящая из семи нот, а восьмая повторяет первую. Мне кажется, это только часть стихотворения, остальное потеряно.
— А ты понимаешь, что оно означает? — встрепенулся Акмед.
Рапсодия тяжело вздохнула:
— Не очень, если не считать того, что это перечисление жизненно важных вещей, которых семь. — Она нахмурилась. — Но как мне представляется, одна строка выпадает из общего ряда — «Семь даров Создателя». Насколько я — знаю, стихии называют Пятью дарами — огонь, вода, земля, воздух и эфир. Не понимаю, что тут имеется в виду.
— А еще что-нибудь можешь прочесть?
— Здесь приведен список имен рядом со словами, обозначающими цвета радуги. Прочитать?
— Да.
Рапсодия убрала выбившийся локон за ухо и склонилась над страницей.
— Они помечены музыкальными знаками диез и бемоль, почти как знаками отрицательного и положительного, — все, кроме последнего.
Лизель-ут, красная, Тот, кто сберегает кровь, и Тот, кто пускает кровь,
Фрит-ре, оранжевая, Тот, кто зажигает огонь, и Тот, кто убивает огонь,
Мерте-ми, желтая, Тот, кто несет свет, и Тот, кто гасит свет,
Курх-фа, зеленая, Тот, кто прячется в траве, и Тот, кто ворожит на полянах,
Бридж-соль, голубая, Тот, кто преследует облака, и Тот, кто зовет облака,
Луаса-эла, синяя, Тот, кто бежит от ночи, и Тот, кто призывает ночь,
Грей-си, Новое начало.
Когда Рапсодия снова подняла голову, ее лицо было очень бледным.
— Что ты нашел, Акмед? — взволнованно спросила она. — Это древняя магия, священное и тайное заклинание. Мне очень не нравится, что пришлось произнести его вслух. Только самые уважаемые из Дающих Имя в нашем старом мире имели к нему доступ. Эти слова составляют суть шифра, основанного на вибрациях, он дает могущество музыке Певцов, целителям, волшебникам, творящим заклинания, — иными словами, тем, кто мог брать силу у вибраций живого мира.
Акмед молчал. Он и сам пользовался вибрациями, обладая врожденной способностью улавливать и находить биение сердца нужного ему человека. Именно этот дар сделал его самым знаменитым наемным убийцей, когда он жил по другую сторону Времени.
— И что ты намерен делать после того, как восстановишь прибор, Акмед?
Отдавая листок, Рапсодия твердо посмотрела в глаза королю фирболгов. Он улыбнулся:
— То же самое, что ты попросила сделать меня здесь, в Яриме: постараюсь обеспечить твоим подданным спокойную жизнь.
— И почему я тебе не верю? — покачала головой Рапсодия, вставая с земли и отряхивая красную глину с платья.
— Потому что, несмотря на твой выбор мужа, ты не дура. Пошли. Думаю, после обеда еще осталось немного каши или жаркого, так что вечером, когда вернешься во дворец, ты сможешь с полным основанием поблагодарить Ирмана Карскрика за гостеприимство.
></emphasis>
В открытом море
УПРАВЛЯЮЩИЙ СЕНЕШАЛЯ заметил землю раньше матроса, сидевшего в «вороньем гнезде».
— Земля, милорд! — громко крикнул Фергус, стараясь перекрыть рев ветра.
Сенешаль кивнул и вперил сумрачный взгляд в далекий серый горизонт.
— Еще долго? — спросил он капитана, и его голос показался тому каким-то сухим и скрипучим.
— Придется пройти вдоль побережья, милорд. Лиринские земли от Сорболда и Авондерра отделяют очень опасные рифы. До порта Фаллон примерно дней пять или неделя.
Сенешаль кивнул, стараясь заставить замолчать нетерпеливый голос, звучавший у него в голове. Он вслушивался в вой ветра и песню парусов, которые раздувались и снова опадали, и так множество раз за день — с каждым мгновением цель его путешествия становилась все ближе. Он закрыл глаза, позволив солнцу, сияющему на безоблачном небе, коснуться век.
Скоро.
11
Городская площадь, Ярим-ПаарВОПРЕКИ ВСЕМ УСИЛИЯМ Ирмана Карскрика, когда к вечеру появились Акмед, Грунтор и рудокопы-фирболги, площадь Ярим-Паара была полна народу.
Четвертый отряд армии Ярима был отправлен на помощь первым трем — они выстроились на городской площади вокруг древнего обелиска и оттеснили шумную толпу на примыкающие к площади улицы, подальше от высохшего Энтаденина. Но весть о приближении фирболгов распространилась по столице подобно степному пожару, и по мере того как день стал клониться к вечеру, все больше и больше горожан собиралось на подступах к площади, надеясь хотя бы одним глазком взглянуть на происходящее. К тому моменту когда болги в сопровождении стражников, возглавляемых Таризом, добрались до центра, в Ярим-Пааре царила карнавальная атмосфера, люди размахивали факелами, предаваясь необъяснимому веселью, стоял ужасный шум.
— О, вы только посмотрите! Как много свежего мяса! — громко произнес Грунтор, и солдаты эскорта его услышали. — Ой любит пообедать свежатинкой, они такие сладкие на вкус. Карскрик знает, как достойно встретить фирболгов. Чудесный хозяин, не правда ли, сэр?
Ехавший немного впереди Тариз обернулся и испуганно посмотрел на великана сержанта, а потом перевел взгляд на короля болгов.
— Он ведь шутит, да, ваше величество?
— Наверное, — пожал плечами Акмед. — Грунтор не любит сухое мясо, а в Яриме так давно не было воды, что вы все стали какими-то слишком жилистыми на вид.
— Совершенно верно, — со вздохом согласился Грунтор. — Дайте мне симпатичного, свежего лирина! Вот это лакомство, сочное и вкусное. Впрочем, что-то здесь не видно лириков. Остается надеяться, что местная кухня не так уж плоха.
Стражники эскорта переглянулись, остановили лошадей и спешились.
— Пошлите передовой отряд по Рыночной улице на городскую площадь, соединитесь со вторым отрядом и создайте для нас коридор, — приказал своим солдатам Тариз. — Оттесните любопытных и постарайтесь не слишком топтать этих болванов.
Акмед недовольно прищурился. Если отбросить в сторону рассуждения Рапсодии о его благородстве, он прибыл в Ярим, чтобы заручиться ее помощью в переводе древнего манускрипта и найти мастера, специалиста по витражам. В городе, прославившемся производством изразцов, рассудил он, наверняка можно нанять подходящего человека. Омет заверил Акмеда, что здесь осталось немало мастеров старой школы, вынужденных зарабатывать себе на жизнь более прозаическим способом и мечтающих возродить те дни, когда Ярим поставлял керамику, изразцы и стекло для огромных храмов и государственных учреждений. Так было до Намерьенской войны, положившей всему этому конец. Впрочем, пока на улицах царит такой хаос, отыскать нужного человека не представлялось возможным.
Он оглянулся через плечо на своих солдат. Болги стояли по стойке «смирно» в простых одеяниях, казавшихся невзрачными тряпками по сравнению с красными туниками, кожаными доспехами и рогатыми шлемами солдат армии Ярима. Фирболги смотрели прямо перед собой, на лицах застыла маска терпения, они не обращали ни малейшего внимания на шум, но Акмед чувствовал, что эта огромная многоголосая волнующаяся толпа изрядно действует им на нервы. Казалось, все жители Ярим-Паара собрались в центре города и теперь оглашали воздух смехом и криками в предвкушении небывалого зрелища.
Возле огромных шатров, окружавших Энтаденин, стояла Рапсодия. Она уже начала беспокоиться.
— Жители города сошли с ума, — с тревогой сказала она Эши. Я не уверена, что охрана сумеет уберечь мастеров Акмеда от толпы. Сейчас их обуревает любопытство, но что будет, если их настроение изменится? Если все пересилит страх или ненависть, последствия могут быть непредсказуемыми. Я боюсь, что горожане окажутся слишком навязчивыми, болги могут запаниковать, и…
Эши кивнул, повернулся и вошел в шатер. Он почти сразу же вернулся с мотком веревки в руках.
— Ирман, — обратился Эши к герцогу, в чьих глазах плескалась тревога, а на лице выступил пот, — в шатре достаточно веревок. Свяжите их вместе — хватит на четыре улицы — и отдайте солдатам, чтобы они создали коридор для прохода болгов. Пусть это будет сделано прямо в толпе, причем проход должен быть достаточно широким. Солдат следует расставить внутри веревок, ближайшие к ним горожане будут помогать. Попросите короля фирболгов проявить терпение, обещайте, что вы организуете проход максимально быстро.
Герцог подозвал к себе капитана гвардии, который передал приказ короля намерьенов остальным солдатам. Эши повернулся к Рапсодии:
— Вернись в шатер, Ариа. Они немного покричат и потолкаются, но потом успокоятся.
Он откинул в сторону полог шатра.
— Что ты делаешь?
— Невозможно победить любопытство горожан, спрятав болгов. Из-за неумелых действий Ирмана они привлекают к себе всеобщее внимание. Но мы можем использовать это к своей выгоде. — Он повернулся к капитану гвардии, начавшему натягивать веревки между помостом, на котором они находились, и толпой. — Капитан, позовите своих лучших трубачей.
Последовала серия команд, и вскоре на помосте собрались трубачи.
— Милорд.
— Трубачи, будьте наготове, — обратился к ним Эши. — По моей команде вы сыграете приветствие главе государства.
Затем Эши вновь повернулся к герцогу Яримскому:
— Когда болги войдут в рабочий шатер, прикажите солдатам окружить его плотным кольцом. В результате болги получат надежную защиту, и никто из зрителей не пострадает. Затем сообщите, в котором часу бригады болгов сменяют друг друга.
Карскрик разинул рот.
— Но разумно ли такое решение, милорд? Горожане узнают, когда болги будут приходить и уходить, и начнут собираться именно в эти часы.
— Верно, — согласился Эши, — однако на остальное время они разойдутся по своим делам. Поначалу многие так и будут толпиться на площади, надеясь хоть краешком глаза увидеть болгов, но, поскольку ничего не будет происходить, они сообразят, что лучше вернуться к началу смены. Очень скоро возле шатра останется лишь горстка самых любопытных. — Он успокаивающе похлопал Карскрика по плечу. — Приободритесь, Ирман, это временные трудности, Рапсодия была права, когда сказала вам, что следует относиться к фирболгам как к гостям, а не как к чудовищам, за которыми нужен глаз да глаз. Тогда у вас не возникло бы лишних проблем, а жители Ярим-Паара не проявили бы к ним такого любопытства.
— Да, милорд, — пробормотал Карскрик.
— Ну, трубачи, начинайте, — приказал Эши. — Сыграйте приветственную мелодию, чтобы болги поняли, что их здесь ждут.
Рапсодия выглянула из шатра и рассмеялась.
— Советую сыграть веселый марш «Переломайте им все конечности», — предложила она. — Насколько мне известно, это их любимая песня.
Солдаты довольно быстро справились со своим заданием: они проложили в толпе коридор натянутыми веревками, горожане сами вызвались поддерживать его границы, и в конечном итоге болги сумели без каких-либо происшествий добраться до рабочего шатра.
Когда пологи огромного шатра закрылись за ними, приглушив шум толпы, а солдаты вновь встали в оцепление, Акмед с негодованием обратился к королевской чете и герцогу:
— Возможно, я изначально неправильно вас понял. У меня сложилось впечатление, что нас наняли для работ на пересохшем гейзере, дабы использовать наше мастерство для спасения умирающей от жажды провинции. Если бы я знал, что вам нужен бродячий зверинец или цирк, я бы остался в Илорке, предоставив вам засыхать в своей гадкой пустыне. Среди ваших подданных, Карскрик, я уверен, найдется немало редкостных извращенцев, вы могли бы устроить отличное представление и без нас.
— Приношу самые искренние извинения, ваше величество, — ответил герцог, низко кланяясь, — он явно хотел успокоить короля фирболгов. — Мы не предвидели, с каким интересом отнесутся жители Ярим-Паара к своим соседям с юго-востока. Пожалуйста, простите нашу грубость, она не была намеренной. Скажите, что я могу сделать, чтобы загладить нашу вину?
В свете мерцающих факелов выражение лица короля фирболгов слегка смягчилось. Однако ответил он далеко не сразу.
— Вы можете найти мне мастера по изготовлению витражей, готового за высокую плату отправиться в Илорк. — Теперь голос Акмеда звучал почти спокойно. Он сделал несколько шагов в сторону болгов, но потом остановился и обернулся через плечо. — Только не присылайте безмозглых идиотов, я сыт ими по горло.
Герцог Ярима с сомнением посмотрел на Акмеда:
— Я отправлю своих людей на поиски, но не уверен, что такой мастер найдется.
Акмед подошел к Грунтору.
— С чего начнешь? — спросил он у сержанта. Великан фирболг задумался.
— Нужно очистить шатер от всего лишнего, чтобы я мог осмотреть пересохший источник.
Акмед вернулся к королевской чете и герцогу.
— Пусть все, кроме вас, покинут шатер.
Эши кивнул, заставив герцога замолчать. Затем повернулся к яримским солдатам, оставшимся в шатре:
— Вам следует выйти наружу, господа.
Когда Грунтор подошел к обелиску, все вокруг него, в том числе и огромная толпа, собравшаяся на площади, как будто окуталось серой пеленой. В целой вселенной остались только он и Энтаденин.
Даже в спящем состоянии гейзер, как и сам Грунтор, оставался ребенком Земли: один — рожденный от огня, другой — от воды, удивительные творения, познавшие магию живительного прикосновения своей великой Матери.
Грунтор обошел вокруг обелиска, испытывая удивление и восхищение, и его охватило чувство огромной потери. Каким прекрасным был источник в минуты своей жизни! Мощный столб воды, высотой в два раза превышающий самого Грунтора, бил из каменного основания в сторону заходящего солнца, словно приветствовал далекий океан, до которого были тысячи миль. Болг почти представил себе, как возник обелиск и как он выглядел: слой за слоем разноцветные кольца и полосы всех оттенков алого и розового, желтовато-коричневого, зеленовато-желтого и цвета морской волны, отложения минералов, с каждым годом становившиеся все выше и выше и наконец превратившиеся в самое удивительное сооружение, воздвигнутое Природой.
Теперь обелиск стоял, лишенный жизни, высохший, покрывшийся запекшейся красной глиной, как и весь Ярим, но не покорившийся.
Грунтор перешагнул через разбитые камни бассейна, построенного вокруг фонтана, и медленно, благоговейно приблизился к источнику дающей жизнь воды. Протянув руку, он прикоснулся к его сморщенной плоти.
Пальцы Грунтора легли на потрескавшуюся глину, оказавшуюся неожиданно теплой и податливой. Он заморгал; глаза говорили ему, что гейзер мертв, когда-то влажная глина навсегда засохла, но неразрывная связь с Землей подсказывала, что это не так.
Из глубины обелиска он слышал голос Земли, медленную мелодичную песнь, проникшую в его сознание и омывшую душу. Грунтор вспомнил, как они с Акмедом и Рапсодией, спасаясь от преследователей, плутали по бесконечным корням Сагии, Дерева Мира, и в конце концов попали в новый и тоже прекрасный мир. Песнь, которая рассказывала ему историю Энтаденина, пленила его сердце.
Так Грунтор узнал о рождении провинции, получившей на языке людей название Ярим. Забытая благоприятными ветрами, отутюженная ледником, она расположилась в тени гор, на границе континентов, где в недрах бесплодной земли таились огромные сокровища. Медные и марганцевые руды, железо и райзин, голубой металл, так любимый болгами, которые использовали его при производстве стали, опалы и бесценная соль — все это пряталось под толстым слоем красной глины. Однако сюда не долетали ни прохладный морской бриз, ни холодные ветры с гор, а затвердевшая земля отказывалась отдавать людям свои сокровища.
Грунтор продолжал стоять, не в силах справиться с изумлением, а в его сознании мелькали удивительные образы, песнь становилась мелодичнее, ее ритм быстрее. Теперь он слушал рассказ об Эрим-Рас, Кровавой реке, чьи воды покраснели от марганца. Эрим-Рас слилась с притоком могучего Тарафеля, и их брак привел к появлению прекрасного оазиса. А потом у них родился сын — Энтаденин.
Тарафель, как и любая другая великая река, рассекающая континент, имела сеть подземных притоков, питающих ее русло, и заливные луга, которые тянулись на многие мили. Расположение одного из таких притоков оказалось особенно удачным. В нем соединилась целая сеть подземных ключей, образующих водораздел, — вода сюда поступала из моря через пещеру вулканического происхождения, расположенную на северном побережье Хинтерволда. Пещера находилась в скале, как раз в том месте, где Северное море встречалось с океаном, отчего возникало мощное встречное течение протяженностью в тысячу миль.
Это течение и питало Энтаденин.
Двигаясь на восток, морская вода проходила через ледяные поля Хинтерволда, где очищалась и опреснялась, затем под зеленеющими полями Кандерра, сквозь торфяные болота и суглинки, которые делали земли этой провинции такими плодородными, пока не добиралась до песчаных, богатых минералами и глиной почв Ярима, где решала наконец остановиться. Впрочем, это решение было вызвано наличием практически непреодолимых скал, оставшихся после формирования восточных гор. Отфильтрованная льдом, песком и временем, отразившаяся от подземного барьера, вода, прозрачная и сладкая, оказывалась в ловушке. Ей оставался только один выход — устремиться вверх.
Так и произошло.
Когда Энтаденин родился, он представлял собой маленькую лужицу, с журчанием появляющуюся из земли, но очень скоро превратился в большое грязное болото. Даже если бы рядом находились люди, они бы не обратили внимания на его появление, но прошло еще несколько тысячелетий, прежде чем сюда пришли первые поселенцы. Не слишком монументальное начало, но имеющее важные последствия — вода вырвалась из подземного плена.
Теперь дело было за временем и океанскими течениями, которыми управляли фазы луны. Когда морские течения отдыхали, обретал покой и Энтаденин, и поток превращался в бегущий под полями Кандерра тоненький ручеек, который не мог проделать весь путь до Ярима. Но когда наступало полнолуние, течение меняло свое направление, морская вода устремлялась вперед и вырывалась на волю яростным, сверкающим фонтаном. Так продолжалось в течение тысячелетий, минералы накапливались вокруг гейзера, это естественное ограждение росло и твердело, пока не возник обелиск, получивший имя Энтаденин.
Этот обелиск, сформированный морем и землей, проделавшими немалое путешествие, содержал бесценные минералы, руды и соль. Он стал одним из чудес света: прозрачная вода посреди бескрайней иссушенной пустыни. В гладкой слюде, покрывавшей его стены, отражались далекие звезды — знак его волшебной силы.
Так прошло еще немало тысячелетий. Наконец дающий жизнь источник обнаружили люди, которые тут же принялись его использовать. Вскоре его обожествили, и за ним стали ухаживать жрицы племени шанойнов, происходивших от митлинов. Митлины являлись одной из пяти древнейших рас, они были рождены в начале Времен из стихии Воды. Шанойны получили в наследство способность находить воду в пустыне. Они умели отыскивать места для колодцев, и все решили, что именно им следует поручить заботу об Энтаденине.
Шанойны следили за Фонтаном в Скалах — так на языке Ярима называли Энтаденин. После пробуждения источника на протяжении всего первого дня они не разрешали никому брать воду: в это время она вырывалась с такой силой, что легко могла сломать человеку спину. Шанойны контролировали сбор воды в течение семи дней, получивших название Недели Изобилия, а когда яростно бьющий фонтан превращался в спокойный поток, наступала Неделя Отдыха. Потом течение меняло свое направление, и начиналась Неделя Утраты, когда источником позволяли пользоваться только тем, в чьих семьях имелись серьезно больные или старики. Наконец во время последней фазы луны наступала Неделя Сна, и поток засыпал, дожидаясь, когда луна вернется на небосвод и фонтан забьет с новой силой.
Так проходили год за годом, складываясь в века и тысячелетия, пока не пришел День Перемен.
Внезапно голос Земли изменился, и голова Грунтора резко дернулась. Приятная повторяющая мелодия несла умиротворение. Но теперь все стало иначе: музыка достигла крещендо и внезапно смолкла. Грунтор слышал лишь печальный шепот земли.