Хэйдон Элизабет. Реквием по солнцу

Элизабет ХЕЙДОН
РЕКВИЕМ ПО СОЛНЦУ

   Потому что он увидел «Рапсодию» в бигуди и косметической маске, но не захлопнул рукопись;
   потому что пошел на риск, от которого многие отказались; потому что соглашался принять только лучшее, на что я была способна; потому что для него это значило не меньше, чем для меня, эта книга с благодарностью и любовью посвящается
   Джеймсу Минцу, мечтателю, редактору, другу.

 
ОДА
Мечтая, мы музыку пишем,
В ручей одинокий глядим,
Его откровения слышим,
Без цели моря бороздим,
Для этого мира чужие,
От блеклого света луны
Уходим, но преображаем
Всегда его все-таки мы.
 
 
Под чудные вечные песни
Мы строим свои города,
И рвется из сказочки тесной
Империи слава тогда.
Да, может мечтатель, ликуя,
Короны добиться в бою,
Но Трое под песню иную
Растопчут ее и добьют.
 
 
Века пролежим и эпохи
Мы с тем, что на свете прошло,
Ниневию строим на вдохе
И в шутку — большой Вавилон;
Затем их разрушим и скажем,
Что смена веков суждена:
Мечта, умиравшая даже,
Опять возродиться должна.
 

Артур О'Шонесси (Перевод Семена Злотина)

 
Семь даров Создателя,
Семь цветов света,
Семь морей в большом мире,
Семь дней в неделе,
Семь месяцев земли под паром,
Семь исхоженных континентов сплетают
Семь веков истории
В глазах Бога.
 

 
ПЕСНЬ НЕБЕСНЫХ ПРЯХ
Ох, наша мать Земля,
Ох, Небо, наш отец.
Мы трудимся без отдыха,
Устали наши спины,
Для вас одних мы создаем прекрасные дары.
Ах, если бы и вы сплели для нас наряд!
Пусть будет ткань из солнечного света,
Пусть вечер разошьет ее сиреневым узором,
Пусть бахромою станет летний дождь,
А радуга — каймою многоцветной.
Ах, если б вы сплели для нас такой наряд!
Тогда и нам не стыдно будет выйти на прогулку
Туда, где птицы песни звонкие поют,
Туда, где травы буйно зеленеют.
Ох, наша мать Земля.
Ох, Небо, наш отец.
 

 
НЕБЕСНАЯ ТКАЧИХА
(элегия)
Время — это чудный гобелен,
Который ткет небесная ткачиха
Бестрепетно, умело, неустанно,
Каков бы ни был странный Его узор.
Она сплетает вместе
Три нити, чьи названия известны:
Будущее, Настоящее и Прошлое.
Будущее, Настоящее — это нити утка.
Они, едва возникнув, исчезают,
Но сколько радости цвета их добавляют,
Ложась на нить основы — Прошлое.
Оно Историю навек запечатлевает.
Все, что под солнцем происходит,
Свое здесь отражение находит.
Рождение, смерть, победа, поражение —
Все память Времени навеки сохранит,
Всему Судьба свое укажет место.
Небесная ткачиха держит эти нити
В своих руках, в веревку их сплетая,
Но как ее использовать, решаем
Судьба и мы: как трос спасательный,
Как сеть — или как петлю.
 

Первая нить
ОСНОВА

   Один человек, способный мечтать,
   Корону может завоевать;
   А Трое с песней готовы летать,
   Империю им легко растоптать.

   Аргот, континент Портленд
   СВЕТ ФАКЕЛОВ, пытавшийся разогнать ночной мрак в гавани, трепетал на волнах и отражался в ночном небе бледным подобием восковой луны, что упрямо нависала над концом причала, выныривая и вновь скрываясь за влекомыми ветром тучами.
   В эти темные часы окутанные мраком люди ругались, то и дело сплевывали, потели, когда им приходилось спускаться в трюмы кораблей, стоявших вдоль пирса. Они вытаскивали наружу товары — бочки, ящики, тюки, привезенные на рынки Ганта, а потом загружали их в фургоны или, продолжая ругаться и напрягая мышцы, тащили к повозкам. Запряженные в фургоны и повозки лошади, чувствуя приближение грозы, нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
   Когда в гавани наконец наступила тишина, догорели факелы и единственным источником света осталась тусклая луна, Куинн выбрался из трюма «Короны» и направился к сходням. Он перестал оборачиваться только после того, как вышел на пирс.
   Портовые грузчики вместе с командой корабля отправились в таверну, где они будут пить до тех пор, пока не свалятся под столы. Куинн мог легко представить себе, как будет вонять в их домах на следующее утро. Однако кислый запах рвоты и желудочных газов покажется сладостным ароматом по сравнению с тем, что предстояло встретить Куинну в конце темного причала.
   Зрение Куинна всегда отличалось остротой. У него были глаза моряка, привыкшего обозревать бескрайние просторы и способного заметить любые, даже незначительные изменения среди серо-голубого однообразия. Он умел отличить чайку от крачки на таком расстоянии, что другие матросы только разводили руками. И все же он всегда начинал сомневаться в своем зрении в последние несколько мгновений перед встречей с человеком, меняющимся прямо у него на глазах.
   Куинн ничего не мог утверждать с уверенностью, но ему всякий раз казалось, что человек сгущался и обретал плотность, длинные тонкие пальцы обрастали плотью, плечи под богатым плащом становились шире. Однажды Куинну почудилось, будто он разглядел тусклый кровавый ободок в глазах сенешаля, но уже в следующее мгновение убедился в своей ошибке. На него смотрели прозрачные голубые глаза, чистые, словно безоблачное летнее небо, без малейших следов красного. Этот взгляд почти всегда разгонял холод, сковывавший Куинна, когда они встречались.
   — Добро пожаловать домой, Куинн.
   Голос сенешаля был таким же теплым, как его взгляд.
   — Благодарю вас, милорд.
   — Надеюсь, плавание прошло успешно.
   — Да, сэр.
   Сенешаль уже не смотрел на Куинна, его взор был устремлен на волны, с шумом разбивающиеся о причал.
   — И это она?
   В горле у Куинна сразу пересохло, и он судорожно сглотнул.
   — Я практически уверен, милорд.
   Сенешаль повернулся и задумчиво посмотрел на Куинна. Моряк вновь уловил слабый отвратительный запах горящей человеческой плоти, который так хорошо был ему знаком.
   — Ты уверен, Куинн? Мне совсем не хочется отправляться на другой конец света просто так. Не сомневаюсь, что ты согласишься со мной.
   — Милорд, она носит медальон, он сильно потерт и сразу бросается в глаза среди остальных драгоценностей.
   Несколько мгновений сенешаль изучал лицо Куинна, затем кивнул:
   — Ладно. Пожалуй, пришло время нанести ей визит.
   Куинн безмолвно кивнул в ответ, не замечая дождя, барабанящего по деревянному причалу.
   — Спасибо, Куинн. У меня все.
   Словно соглашаясь с сенешалем, небо прочертила молния, а через мгновение за ней последовал мощный удар грома. Моряк торопливо поклонился и поспешил обратно на «Корону», в свою маленькую темную каюту.
   К тому времени как он взобрался на палубу и оглянулся, человек на пирсе стал частью дождя, ветра и мрака.
 
   Хагфорт, Наварн
   НА ДРУГОМ КОНЦЕ света шел сильный дождь. Приближалась ночь, а ливень, начавшийся еще с утра, даже не думал ослабевать. Он не давал покоя Берте с того самого момента, когда на рассвете с неба посыпалась легкая морось, ставшая предвестником разразившейся чуть позже ужасной бури. Почти каждый час в двери стучались путники с просьбой дать им убежище от непогоды. Они оставляли на чисто вымытом полу грязные следы.
   К наступлению ночи Берта разозлилась окончательно и принялась поносить всех подряд с такой яростью, что сам гофмейстер сделал ей замечание, напомнив, что она работает здесь недавно и не ей менять правила гостеприимства, установленные королевой намерьенов в Хагфорте, старинном замке из розовато-коричневого камня. Королевская чета поселилась здесь до тех пор, пока не завершится строительство их собственного великолепного дворца, задуманного лордом Гвидионом.
   Но королева уехала несколько недель назад, что далеко не лучшим образом сказывалось на настроении ее мужа. Лорд Гвидион провел последние две недели в бесконечных, не заканчивавшихся даже с наступлением ночи совещаниях со своими помощниками, которые уже начали вслух выражать надежду, что две недели, оставшиеся до возвращения Рапсодии, пройдут быстро: слишком уж мрачным стал король. Берта не была знакома с королевой намерьенов, никогда ее не видела, но в отличие от остальных слуг не молилась о ее скорейшем возвращении, несмотря на отвратительное настроение короля. За десять дней пребывания в Хагфорте Берта поняла, что королева — особа необычная, к тому же ее нередко посещают весьма странные идеи.
   В огромной кухне было темно, каменный пол наконец вымыт, дрова в очаге почти догорели. На втором этаже, в зале, где проходил совет, еще горел свет, оттуда доносились приглушенные голоса и смех. Берта прислонилась к стене и вздохнула.
   И тут, словно в насмешку, в дверь снова постучали.
   — Уходите прочь! — крикнула судомойка сквозь щель в дверях.
   Наступила тишина, но почти сразу же поздний посетитель принялся стучать снова.
   — Уходите! — рявкнула Берта, но потом вспомнила про гофмейстера и испуганно оглянулась.
   Убедившись, что никого поблизости нет, она облегченно вздохнула, отодвинула засов и слегка приоткрыла дверь.
   Ни единого живого существа, лишь мрак и холодный дождь.
   Увидев, что на пороге никого нет, Берта, недовольно ворча, собралась закрыть дверь.
   Сверкнувшая молния на миг высветила силуэт человека, который в тот момент отбросил капюшон плаща, — Берта могла бы поклясться, что секунду назад тут не было ни души. После яркой вспышки мир вновь погрузился в темноту, и Берте опять пришлось вглядываться в сумрак ночи. Да, если бы не молния, она бы ничего не заметила. Судомойка встала на пороге, не давая гостю ступить на только что вымытый пол.
   — Дальше по дороге есть постоялый двор, — заявила она, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь за струями дождя. — У нас все легли спать. Кладовая заперта на ночь. Люди не могут работать без отдыха.
   — Пожалуйста, впустите меня, на улице очень холодно.
   Тихий и усталый голос, в котором слышалось отчаяние, принадлежал молодой женщине.
   Берта не смогла сдержать раздражения, хотя и старалась говорить вежливо, поскольку королева требовала уважать даже крестьян.
   — Чего вы хотите? Сейчас уже ночь. Слишком поздно, уходите.
   — Я хочу видеть королеву намерьенов, — последовал ответ из темноты.
   — День Обращений в следующем месяце, — ответила Берта, закрывая дверь. — Тогда и приходите. Король и королева выслушивают просьбы на рассвете первого дня новой луны.
   — Подождите, — молил голос из темноты. — Пожалуйста, передайте королю, что я здесь, и тогда он наверняка захочет со мной встретиться.
   Берта сплюнула в лужу грязной воды, собравшейся на ступеньках крыльца. Она уже имела дело с подобными женщинами. Ее прежний хозяин, лорд Дронсдейл, привечал подобных особ, каждый вечер приходивших к его замку. Они стояли возле конюшни, дожидаясь, пока леди Дронсдейл отправится спать, после чего начинали прохаживаться под окном, причем каждая надеялась, что лорд выберет именно ее и подаст сигнал с балкона. В обязанности Берты входило прогонять тех, кому не повезло, — довольно обременительное занятие. Оставалось надеяться, что в Хагфорте другие нравы.
   — Ну и нахальные пошли девки, — проворчала Берта, забыв обо всех наставлениях. — Полночь давно миновала, милочка, ты прибыла без предупреждения и не в День Обращений. Кто ты такая, чтобы лорд захотел тебя увидеть в этот час?
   В ответ твердо прозвучало:
   — Его жена.
   Позднее Берта поняла, что странный звук, который она услышала, был щелканьем ее открывшейся челюсти; в таком положении она оставалась довольно долго. Наконец она закрыла рот и широко распахнула дверь, отчего металлические петли протестующе заскрипели.
   — Миледи, прошу меня простить, я не знала, что это вы.
   «Кому придет в голову, что королева намерьенов в крестьянской одежде и без охраны подойдет к дверям кухни посреди ночи?» — подумала она, прижимая руки к неприятно сжавшемуся желудку.
   Сгусток темноты переместился, и женщина торопливо вошла внутрь. Теперь, когда на нее падал свет от догорающего очага, Берта поняла, что королева такого же роста, как она, и довольно хрупкого телосложения. Губы молодой женщины дрожали, и она поспешно сняла с плеч промокший насквозь плащ.
   Прежде всего Берта увидела удивительной красоты лицо в обрамлении золотых волос, перевязанных простой черной лентой. На лице застыла гримаса неудовольствия, но королева молчала до тех пор, пока не развесила на каминной решетке свой плащ, все еще окруженный облаком тумана. За ним последовали колчан со стрелами и лук. Только после этого она повернулась к Берте.
   Когда королева взглянула в лицо судомойки, в ее глазах, зеленых, точно изумруды, не было и намека на раздражение. Стряхнув воду с коричневых льняных штанов, она подошла к очагу, и пламя тут же устремилось ей навстречу, согревая руки.
   — Меня зовут Рапсодия, — просто сказала она, искоса поглядывая на судомойку. — Кажется, мы не встречались.
   Берта открыла рот, но не сумела произнести ни звука. Она сглотнула и, собравшись с духом, пробормотала:
   — Меня зовут Берта, миледи, я здесь новенькая. И покорнейшим образом прошу прощения — я не знала, что за дверью стоите вы.
   Королева намерьенов сложила руки на груди.
   — А тебе и не нужно было знать, Берта. Любого путешественника, постучавшего в нашу дверь, следует впустить, обогреть и накормить. — Она увидела ужас, появившийся на морщинистом лице немолодой женщины, и ее рука бессознательно потянулась к запутавшейся цепочке, на которой висел золотой медальон. Она поправила цепочку и откашлялась. — Тебе, видимо, не слишком подробно объяснили, в чем состоят твои обязанности, когда нанимали на работу, — торопливо добавила Рапсодия, бросив взгляд в направлении комнаты гофмейстера. — Сожалею, что потревожила тебя так поздно. Добро пожаловать в Хагфорт. Надеюсь, тебе понравится здесь работать.
   — Да, миледи, — нервно пробормотала Берта. — Я скажу гофмейстеру, чтобы он сообщил милорду о вашем возвращении.
   Королева намерьенов улыбнулась, и отсветы пламени заплясали на ее медальоне.
   — В этом нет необходимости, — качнула головой она. — Он уже знает.
   Дверь на кухню распахнулась с таким грохотом, что Берта подпрыгнула на месте. Она едва успела отскочить в сторону, когда на кухню ворвался король намерьенов и стремительно бросился к жене. Его медные волосы развевались и сверкали в свете рванувшегося ввысь пламени очага. Берта нервно поднесла руку к горлу, увидев, как высокий мужчина, в жилах которого, по слухам, текла кровь драконов, сдавил в объятиях хрупкую женщину. Служанку совершенно не удивило бы, если бы у нее на глазах он разорвал королеву на части.
   Через мгновение дверь снова открылась. Берта прислонилась к стене, чтобы не упасть, пропуская гофмейстера Джеральда Оуэна и нескольких королевских советников, появившихся на пороге с оружием в руках.
   Увидев в объятиях короля Рапсодию, Оуэн широко улыбнулся, и на его встревоженном лице промелькнуло облегчение.
   — О, миледи, добро пожаловать домой, — проговорил он, вытаскивая платок, чтобы вытереть выступивший на лбу пот. — Мы ждали вас только через две недели.
   Королева попыталась высвободиться из объятий мужа, но ей удалось лишь оторвать голову от его плеча.
   — Спасибо, Джеральд, — ответила она, с трудом повернувшись в сторону гофмейстера. Потом кивнула остальным. — Господа.
   — Миледи, — ответил нестройный хор голосов.
   Королева что-то прошептала на ухо супругу, и тот рассмеялся, а она погладила его по плечу и выскользнула из объятий. Лорд Гвидион повернулся к советникам:
   — Благодарю вас, господа. Спокойной ночи.
   — Нет-нет, пожалуйста, пусть совет продолжается, — возразила королева. — Я бы хотела на нем присутствовать, мне необходимо обсудить с вами несколько крайне важных дел. — Она посмотрела на лорда Гвидиона, который был на голову выше ее. — Мелисанда и Гвидион уже в постели?
   Лорд Гвидион покачал головой, подошел к камину и снял с решетки плащ, хотя вокруг него все еще клубился туман.
   — Мелли, конечно, спит, а Гвидион участвует в совете. Кстати, он внес немало толковых предложений.
   Улыбка королевы стала еще шире, и она раскрыла объятия тезке своего мужа, высокому худощавому юноше, будущему герцогу Наварна. Гвидион поспешил к ней. Пока они о чем-то негромко беседовали, король повернулся к своим советникам.
   — Дайте нам немного времени, — попросил он. — Мы придем через полчаса.
   Советники немедленно удалились, аккуратно прикрыв за собой дверь кухни.
   Берта посмотрела на гофмейстера, а затем вопросительно глянула в сторону задней двери, ведущей в ее комнату. Джеральд Оуэн решительно кивнул. Судомойка неловко поклонилась и спешно покинула кухню, размышляя о том, возьмет ли ее обратно леди Дронсдейл.
   Король намерьенов наблюдал, как Джеральд Оуэн медленно приближается к его жене, которая отстегивала пояс с мечом, не прерывая беседы с молодым Гвидионом. Оуэн много лет был гофмейстером в Хагфорте, у отца Гвидиона Наварнского, Стивена, а до того — у отца Стивена. И даже будучи в преклонном возрасте, он продолжал верно служить детям Стивена и их опекунам. Джеральд осторожно взял меч и плащ Рапсодии и вышел из кухни, не помешав их разговору.
   — Двадцать выстрелов в центр мишени во время одной серии? — переспросила Рапсодия Гвидиона Наварнского. — Превосходно! Я привезла из Тириана лиринские стрелы, которые так тебе понравились; их оперение сделано в цветах дома лордов Наварна.
   Обычно серьезное лицо Гвидиона сияло.
   — Спасибо.
   Король намерьенов положил руку на плечо Рапсодии и указал в сторону двери, за которой скрылся Джеральд Оуэн.
   — Я одолжил тебе свой туманный плащ, чтобы ты могла путешествовать невидимой для разбойников и воров, — произнес он с шутливой суровостью. — А вовсе не для того, чтобы ты вернулась незаметно для меня.
   — Верь мне, у тебя еще будет случай убедиться в моем возвращении, поддразнила она мужа. — Но я должна поговорить с Ирманом Карскриком до его возвращения в Ярим. Кажется, я видела его среди тех, кто собирался доблестно защищать эту кухню пять минут назад.
   — Да.
   — Хорошо. — Рапсодия взяла мужа под руку. — А теперь займемся делами государства, чтобы побыстрее вернуться в наши покои и обсудить… э-э-э… положение дел.
   Проходя под руку с Гвидионом по широким коридорам Хагфорта мимо древних, но прекрасно сохранившихся гобеленов Первого века намерьенов, Рапсодия вдруг ощутила, как на нее нахлынули воспоминания, одновременно радостные и горькие, неподвластные течению времени.
   После смерти Стивена Наварнского, отца Гвидиона и ближайшего друга Эши, прошло три года, но боль утраты не стала менее острой. Ну как можно идти по великолепным коридорам Хагфорта, замка, который с таким старанием привел в порядок Стивен, собравший к тому же множество бесценных экспонатов для музея намерьенов, и не вспоминать о молодом герцоге, так искренне любившем жизнь! Всякий раз, когда Рапсодия возвращалась в Хагфорт, она видела, что сын становится все больше похож на отца.
   От этих мыслей у нее защемило сердце, и она постаралась незаметно сморгнуть слезы. Гвидион Наварнский смотрел на нее с верхней ступени широкой парадной лестницы, предлагая руку, чтобы проводить в библиотеку замка, где проходил совет. Юноша удивительно походил на отца. Эши тихонько сжал ее пальцы — он все понимал. Рапсодия выпустила ладонь мужа и взяла под руку юного Гвидиона.
   Разноцветный свет, льющийся сквозь раскрашенное стекло люстр, в которых горело множество свечей, озарял ступени лестницы. Рапсодия подумала о том, как тщательно подбирал Стивен эти необычные люстры да и все остальное в замке и музее. Размышления об умершем друге заставили ее вздохнуть.
   Они с Эши решили поселиться в Хагфорте после смерти Стивена, ничего не меняя в обстановке замка, ради Гвидиона и его младшей сестры Мелисанды. Стивен овдовел, когда дети были совсем маленькими, и сделал все, что мог, стремясь обеспечить им нормальную жизнь после смерти их матери. И теперь Рапсодия и Эши старались заменить им и мать, и отца. Тем не менее приближалось время, когда Гвидион Наварнский станет достаточно взрослым и, как некогда Стивен, возьмет бразды правления провинцией в свои руки. Глядя на поднимающегося по лестнице юношу, Рапсодия поняла, что этот день приближается слишком быстро.
   Войдя в полосу голубого света, Рапсодия вдруг ощутила холод. Она остановилась и резко обернулась: ей показалось, что в свете множества свечей она заметила какое-то движение. Но, приглядевшись, она не увидела ничего, кроме отблесков танцующего огня.
   Эши мягко сжал ее локоть:
   — Ариа? С тобой все в порядке?
   Однажды пережитый ужас, вырвавшись из дальнего уголка памяти, подкатил к горлу, словно тошнота. Но повеял ветерок, дрогнули свечи, и ужас развеялся.
   Рапсодия молча поднесла руку к шее; страх отступил. Она поправила медальон и покачала головой, словно пытаясь отогнать дурной сон. Иногда ее посещали видения прошлого или будущего, но внезапно охвативший ее холод исчез бесследно.
   Королева намерьенов посмотрела на мужа и улыбнулась, чтобы прогнать тревогу, появившуюся в небесно-голубых глазах с вертикальными зрачками — признак крови дракона, текущей в его жилах.
   — Да, — просто ответила она. — Пойдем, не стоит заставлять твоих советников ждать.

Вторая нить
УТОК

   Гончарная мастерская, Ярим-Паар, провинция Ярим
   КАК РЕКИ НЕИЗБЕЖНО впадают в моря, так в Ярим-Пааре все сведения, общедоступные и тайные, рано или поздно стекались к Эстен.
   И Слит это знал.
   Какие бы секреты ни открывались под палящим солнцем Ярим-Паара, высушивавшим красно-коричневую глину дорог разрушающегося северного города, или в темных прохладных переулках Рынка Воров, бескрайнего, смрадного базара, где ни днем, ни ночью не стихала торговля, экзотическая и жуткая, — Эстен обязательно о них узнавала.
   Это было неизбежно, как смерть.
   А поскольку утаивание секретов могло повлечь за собой смерть, лучше было стать источником новых сведений для Эстен, чем пытаться что-то от нее скрыть.
   Хотя и не всегда.
   Слит с беспокойством посмотрел вверх. Ремесленник, надзиравший за работой Слита и других учеников, разминал ноги в тени высокой открытой печи для отжига, ища спасения от жара, — сейчас он не обращал на мальчишек ни малейшего внимания. Боннард, тучный мужчина, искусный мастер по изготовлению керамики, не имел себе равных в работе с мозаикой, но надзиратель из него получился никудышный. Слит вздохнул и вновь осторожно засунул руку в необожженный кувшин, стоявший на нижней полке.
   Вчерашняя находка оставалась на прежнем месте, на дне кувшина.
   Еще раз убедившись, что Боннард смотрит в другую сторону, Слит быстрым движением — чтобы не заметили работавшие рядом мальчишки — взял глиняный кувшин и засунул под мышку. Никто даже не взглянул на него, когда он вышел из мастерской и направился во двор, в уборную.
   Слит уже давно привык к вони, которая на него обрушивалась, стоило ему отодвинуть в сторону мешковину, закрывающую вход. Нырнув внутрь, он тщательно задвинул ее за собой и осторожно засунул влажные, слегка дрожащие пальцы внутрь кувшина. Вытащив свою находку, он принялся рассматривать ее в свете луны, проникавшем сквозь щели уборной.
   Перед его глазами возникло черно-синее сияние.
   Слит очень осторожно повернул круглый диск, тонкий, словно крыло бабочки, и лунный свет отразился на его идеально гладкой поверхности. Внешний край был острым как бритва — вчера Слит сильно поранил руку, когда случайно засунул ее в глиняный кувшин.
   Вероятно, он бы этим удовлетворился, решив, что странный металлический диск является каким-то неизвестным инструментом, но его внимание привлекла темная липкая тень, портившая поверхность диска. Слит дрожащей рукой перевернул диск.
   Тень не исчезла.
   След засохшей крови.
   На Слита нахлынули воспоминания. Три года назад его и других учеников-первогодков разбудил посреди ночи отчаянный перезвон колоколов. Они выскочили в коридор, но их бесцеремонно отпихнули в сторону ремесленники, бежавшие в мастерскую. То, что Слит чуть позже увидел в мастерской, не давало ему заснуть в течение многих ночей.
   Огромные котлы с кипящей массой для изготовления изразцов были перевернуты, по полу растеклась раскаленная лава. Трое учеников, работавших в ночную смену, исчезли. Лишь одного из них удалось найти, когда фарфоровая масса остыла. Тела двух других — Омета, бритого наголо ученика пятого года, который нравился Слиту, и Винкейна, жестокого парня, обожавшего злые шутки, — больше никто не видел. Пропали и человек десять ремесленников из ночной смены.
   Но хуже всего дела обстояли с нишей, откуда начинался туннель, который копали мальчики-рабы: вход в него наполнился кипящей лавой, а потом каким-то образом вспыхнул огонь и фарфоровая масса затвердела, превратившись в неприступную керамическую стену.
   В ночь катастрофы Слит во второй раз в жизни увидел Эстен, владелицу мастерской и главу Гильдии Ворона, объединявшей изготовителей керамики и черепицы, стеклодувов и других ремесленников, а также служившей прикрытием для самой жестокой и гнусной банды Рынка Воров.
   В первый раз Слит увидел Эстен, когда поступал учеником в мастерскую по производству изразцов. И хотя ее лицо отличалось темной красотой, фигура была хрупкой, а улыбка ослепительной, она буквально излучала опасность, и Слита, которому тогда исполнилось девять лет, начала бить крупная дрожь, едва его подвели к ней. Эстен оглядела мальчика с ног до головы, словно собиралась купить борова, затем кивнула и небрежно махнула рукой. Сделка состоялась, бумаги подписали, и с тех пор его жизнь больше ему не принадлежала. С того дня страх, родившийся в его душе, постоянно преследовал Слита.