Хэйдон Элизабет. Судьба - Дитя Неба (Симфония веков - 3)

   Когда его голос смолк, они вернулись к прерванным занятиям, не обращая внимания на разговор, доносившийся до них сквозь толщу камня. Его вели на языке людей, и болги его не понимали. Король Акмед умел заставить гору говорить, но не всегда на болгише. Болги ничего не знали о приспособлениях и приборах в библиотеке Гвиллиама. Они считали, что сам король и есть голос горы и ее уши.
   Он правил землей у них под ногами и воздухом, которым они дышали. Им потребовалось совсем немного времени, чтобы привыкнуть к тому, что ими повелевает Бог.
   И потому большинство болгов перестали обращать внимание на разговор, который вели между собой король, его сержант и Первая женщина. Их голоса заглушил грохот марширующих ног и звон оружия.
   Большинство болгов, но только не Искатели.
   Все члены тайного общества, все болги, охваченные необъяснимой страстью собирать предметы, принадлежавшие виллимам и несущие на себе Знак, стояли и, словно зачарованные, слушали Голос, зазвучавший впервые за столько поколений, что и сосчитать невозможно. Как и их далекие предшественники, они почувствовали отклик в своих душах, зов крови, исконный и глубинный, такой настойчивый, что он причинял боль, не позволяя воспротивиться или не подчиниться.
   "Принеси мне рог".
   54
   В туннелях Руки
   Тонкий узор плесени на потолке, запах сырости, мочи, секса, легкая, лохматая пыль... После того как огонь прожег ему весь путь до Дома Памяти, Грунтору наконец удалось справиться со страхом перед туннелями. Он не боялся пустыни и был готов, не задумываясь, броситься с оружием в руках на врага. В туннелях он редко оказывался один, вот как сейчас.
   Земля казалась ему здесь - в указательном пальце руки, составляющей пять намерьенских туннелей, - какой-то неправильной. Эта часть горы находилась глубже всего и слишком далеко от тех мест, где шли восстановительные работы. Если бы Грунтор не искал то, о чем предупредила Акмеда Дитя Земли, никто бы и не узнал о существовании этих туннелей. Скорее всего они выполняли роль канализационной системы, которая, как и многое в глубинах намерьенских лабиринтов, оставалась разрушенной.
   Грунтор уже много часов брел, спотыкаясь, в кромешной темноте. Он искал хоть что-нибудь, но не нашел ничего, даже намека на то, что в этих туннелях кто-то побывал. Все следы на земляном полу были старательно уничтожены, если они были.
   И тут в конце туннеля, являвшегося средним пальцем огромной руки, он подошел к высохшей цистерне, родной сестре множества других, встречавшихся ему на пути. Но стоило ему оказаться рядом с ней, и поверхность его кожи едва ощутимо загудела. Тогда Грунтор открыл фонарь и поднес его к самым глазам.
   На стене среди зарослей лишайника выступало изображение руки.
   Грунтор радостно улыбнулся, продемонстрировав вонючему воздуху свои безупречно ухоженные клыки.
   - Спасибо, милочка, - сказал он.
   Затем он наклонился над цистерной. Ее труба была забита каким-то мусором, тем или иным способом попавшим внутрь, в нем даже успели пустить корни растения, решившие поселиться тут много лет назад. Грунтор поставил на пол фонарь и, ухватившись за каменную крышку цистерны, с силой потянул ее на себя. Она легко скользнула в сторону, по правде говоря, настолько легко, что он чуть не выпустил тяжелый диск из рук.
   Внутри цистерны начинался другой туннель, темный и чистый. Сержант подобрал фонарь и начал спускаться вниз.
   Оказалось немного узковато, но после путешествия по Корню подобные трудности его не пугали. Выставив перед собой фонарь, Грунтор выполз из трубы и оказался в большой, похожей на пещеру комнате, наверное, когда-то непосредственно связанной с цистерной.
   В свете фонаря он увидел огромное количество самых разных предметов бесценных и совсем ничего не стоящих, реликвии и мусор времен Гвиллиама. Золотые, серебряные, платиновые, медные монеты были собраны в кучи, словно опавшие листья, зато часы, рукояти сломанных мечей, кирпичи для согревания постели, куски одежды, аккуратно свернутые, лежали в самодельных витринах и на подставках. Грунтор с удивлением смотрел на отполированные до блеска пуговицы, вилки и ножи, щетки без щетины, медали, кольца, знаки отличия, чернильницы из черной глины, золотые кубки, книжные переплеты, осколки посуды и множество других самых разных предметов, предназначенных для военных и мирных целей.
   Их объединяло только одно: каждый предмет украшал королевский герб Серендаира.
   Грунтор снял свой рогатый шлем и, не в силах скрыть изумления, почесал в затылке.
   - И что все это значит? - пробормотал он.
   Чуть поодаль от остальных, словно на почетном месте, лежало четыре предмета, по-видимому, найденных последними: керамическая тарелка, монета, как две капли воды похожая на своих сестер, поцарапанная крышка от коробки из какого-то необычного, отливающего синевой дерева и ночной горшок со сломанной ручкой.
   - Чтоб мне провалиться! - прошептал сержант.
   Он осторожно огляделся по сторонам и наконец нашел то, что искал. Под полусгнившими бочками, украшенными королевским знаком, прятался тяжелый деревянный предмет в форме песочных часов. Грунтор осторожно взял его в руки и перевернул.
   И сразу же увидел королевский герб, выполненный из почерневшего от времени серебра, с сухими кусочками воска, прилипшими к краям.
   Печать. Королевская печать.
   "Принеси мне Великую Печать".
   Грунтор быстро собрал все недавно появившиеся здесь предметы, кроме тарелки, и засунул их в заплечную сумку. Затем он быстро выбрался из цистерны и погасил свет.
   Пещера Спящего Дитя
   Глубокая тишина наполняла руины Лориториума, и если бы не тепло, которое дарил ему огненный источник, пылающий на площади, где сходились разрушенные улицы, он превратился бы в холодный безжизненный склеп. Но крошечное пламя, яркое, точно солнце, отбрасывало слабые мерцающие тени на стены подземного города. Тишина была не удручающей, а торжественной, ее пронизывала музыка, медленная, ласковая, пусть и лишенная звуков.
   Красные зимние цветы в руках Рапсодии сияли в мерцающем свете. Она собрала их в саду Элизиума после того, как закрыла дом, готовясь к дальней дороге в Тириан. Рапсодия стояла возле Дитя Земли, восхищаясь ее диковинной красотой. Гладкая, серая кожа, совсем как у статуи, - мрамор, испещренный коричневыми и зелеными, изумрудными и пурпурными прожилками. Тонкие и одновременно резкие черты лица, похожие на траву ресницы, прозрачные, будто яичная скорлупа, веки.
   Чтобы согреть Дитя, она осторожно накрыла ее одеялом из гагачьего пуха, привезенным из Тириана, и подоткнула его под плащ, оставленный Грунтором. Затем положила цветы на алтарь из Живого Камня, ставшего постелью для Дитя, наклонилась и поцеловала ее в лоб.
   - Это от твоей матери Земли, - прошептала она. - Даже в самые холодные и темные дни она дарит нам яркие цветы, чтобы нас согреть.
   Губы Спящего Дитя слегка шевельнулись, и она снова погрузилась в сон.
   Рапсодия погладила ее по белым волосам, хрупким и сухим, словно схваченная морозом трава, вспомнив, что они были золотыми на концах и зелеными у корней, когда она ее увидела впервые. Как и Земля, уснувшая под снежным одеялом, Дитя крепко спала.
   Глядя на нее, Рапсодия вспомнила слова Праматери дракианки:
   "Ты должна позаботиться о ней".
   "Как я могу о ней позаботиться?"
   "Ты должна стать ее амелистик".
   - Я знаю, ты по ней скучаешь, - сказала Рапсодия, рассеянно разглаживая рукой одеяло. - Но ее дух здесь, с тобой, я чувствую его в пещере.
   Дитя никак не отреагировала, она продолжала спокойно и ровно дышать во сне. Неожиданно Рапсодия почувствовала, как ее окутывает приятное тепло, веки стали тяжелыми, глаза закрылись сами собой. И тогда она очень медленно, не думая о том, что делает, легла на алтарь из Живого Камня рядом со Спящим Дитя и осторожно положила руку ей на сердце, как учила Праматерь.
   Ее ладони коснулось необычное ощущение, нет, не сердцебиение, а скорее вибрация, может быть от кузниц, работавших теперь непрерывно, а может, от огня, поющего в самом сердце Земли, но диковинный звук походил на легкое дыхание. Несмотря на то что казалось, будто на ощупь она холодная и жесткая, на самом деле Дитя согревал Живой Камень, и от нее в свою очередь исходили тепло и запах истории и земли. Этот запах убаюкал Рапсодию, она погрузилась в сон рядом со Спящим Дитя, и ей приснилось детство.
   Впервые за много времени к ней вернулись старые сны о маленькой деревушке, в которой она жила, до того как увидела чудеса мира за ее пределами и выбрала свой собственный путь в нем. Сладостная невинность тех лет ожила в этом сне, разгладила морщины, оставленные пережитыми бедами, залила лицо восторженным сиянием - юная девушка стоит на пороге жизни, у нее еще все впереди. Каждая минута, проведенная рядом со Спящим Дитя, дарила Рапсодии обновление. К тому моменту когда ее нашел Акмед, лицо Рапсодии стало удивительно спокойным и беззаботным.
   Несколько мгновений король фирболгов смотрел на обеих, погрузившись в пронизанные грустью и любовью мысли. Он знал, что кто-то спустился в Лориториум, догадался кто, а теперь смотрел, как она спит в темной, окутанной тенями пещере, и думал о том, что в этом месте, созданном для того, чтобы стать хранилищем величайших ценностей, так сюда и не попавших, спят два величайших в мире сокровища, два невинных дитя.
   Пока он на них смотрел, на него нахлынули воспоминания и видение одновременно. Он вспомнил о том, как она лежала при смерти после встречи с Ракшасом, погрузившись в беспамятство и изо всех сил цепляясь за жизнь, а над ней парила тень убитой ею сестры. А в видении она - пусть и намерьенка, наделенная долгой жизнью, - уже не спала, она покинула этот мир, как и положено каждому человеку, и осталась лишь пустая оболочка, безжизненная тень. И тогда его охватил ужас, обжигающий, точно огненный шар, который уничтожил то, что осталось от колонии дракиан, безграничный ужас, что она будет принадлежать ему только так, в смерти. А еще он знал, что, даже если ему придется пожертвовать целым миром ради ее спасения, он сделает это, не задумываясь ни на мгновение.
   Во всем мире он лучше остальных понимал, что заставляет ф'дора действовать и почему им следует его бояться.
   Проснувшись, Рапсодия почувствовала, что он за ней наблюдает, еще прежде, чем сумела разглядеть его силуэт в окутанной сумраком пещере. Ей было знакомо это ощущение, ведь она уже тысячи раз просыпалась и видела, как он смотрит на нее, внимательно, осторожно, словно изучает свою будущую жертву.
   Она села, стараясь не побеспокоить Спящее Дитя, взглянула на Акмеда и почувствовала, как и множество раз прежде, будто смотрит сквозь зеркало мира - она снаружи, а он внутри - и не понимает природы тьмы, которой окутана его жизнь. Несмотря на бесконечные годы, проведенные вместе, ей так и не удалось открыть окно в его душу, она по-прежнему не знала, что движет им, что поддерживает в нем силы.
   Впрочем, в темноте иногда возникала крошечная щелочка, замочная скважина, сквозь которую она могла увидеть его сокровенные мысли, попытаться угадать, что делает его таким далеким и непостижимым. Он чувствовал себя в безопасности, только когда его окружал сумрак; при дневном свете узнать о нем хотя бы что-нибудь из его слов или по выражению лица было невозможно. Всякий раз, когда она вот так просыпалась, а он на нее смотрел, ей хотелось, чтобы он заговорил первым, поведал ей о себе, прежде чем взойдет солнце и он снова закроется от всего мира.
   - Я знал, что кто-то сюда спустился, - сказал Акмед почти смущенно. Мне хотелось убедиться, что это ты.
   Она взглянула на него, полностью одетого и вооруженного, и кивнула. Затем потянулась и погладила Спящее Дитя, как когда-то гладила великана болга, охранявшего ее в туннелях под землей.
   - А где Грунтор?
   - Занят. Ему нужно разобраться с пропажей оружия.
   Акмед достал мех с вином и протянул Рапсодии, но она отрицательно покачала головой.
   - Ты уже использовал кровь?
   - Нет еще. Я жду, когда ты покинешь горы.
   - Почему? Мне казалось, ты ждал, когда я вернусь.
   Она задала свой вопрос мягко, без упрека. Акмед вел себя на удивление неуверенно, и она не хотела его смущать. В предыдущий раз она видела его в таком состоянии, когда они сидели на каменистом уступе, нависшем над безжизненным каньоном, находившимся в полу лиге под ними, и смотрели на восток, за пределы Проклятой Пустоши. Тогда они оплакивали первые большие потери, которые понесла его армия. Теперь же им предстояло столкнуться с такой могущественной и разрушительной силой, что они просто не имели права недооценивать последствия этого противостояния.
   - Я не знаю, что произойдет, - спокойно ответил Акмед. - Мне бы хотелось, чтобы ты отправилась к лиринам и попыталась воззвать к их здравому смыслу, прежде чем я приступлю к исполнению ритуала. Я, как и ты, слишком рано лишился своего наставника. Хотя даже в самых диких фантазиях он не мог бы представить, что произойдет с нашим старым миром, да и с этим тоже.
   Рапсодия вздохнула и обхватила руками колени.
   - Знаешь, я по-прежнему не уверена, что смогу быть полезна лиринам. А если я проделаю такой длинный путь, и все напрасно?
   Акмед презрительно фыркнул.
   - Мы что, вернулись к сомнениям по поводу твоего статуса Дающей Имя?
   - Я совсем не уверена в своих способностях. И мне не хочется, чтобы в решительный момент они меня подвели.
   - А они тебя и не подведут. Мне казалось, твое видение смерти Гвиллиама должно было развеять все сомнения. - Он несколько мгновений молча смотрел на языки пламени, вырывающиеся из колодца в центре Лориториума, затем снова повернулся к Рапсодии и наградил ее суровым взглядом. - Помнишь, в ту первую ночь, которую мы провели вместе у костра, я тебя спросил: "Что ты умеешь делать?" Ты ответила: "Я умею говорить правду в том виде, в каком она мне известна. И, делая это, я меняю вещи". Именно так и произошло. Считать, что Дающий Имя рождается со своей способностью, как альбинос или девственница, и, изменив однажды клятве, больше никогда не может говорить с той же силой и убежденностью, все равно что думать, будто целитель должен спасать всех раненых и умирающих, иначе он перестает быть целителем. Или наемный убийца, не сумевший добиться цели, не имеет права называть себя таковым. А сержант, чей отряд был уничтожен, никогда не поведет за собой другой взвод. Ты должна знать, что, чем бы человек ни занимался, он может потерпеть поражение, хотя бы один раз в жизни. Не поддавайся сомнениям. Лишившись своего дара, ты потеряешь силу, которую даже демон никогда не смог бы у тебя отнять. В каком-то смысле ф'дор является Отнимающим Имя, он лжет, чтобы убить мир. Соглашения, жизни и смерти, даже форма, которую принимает демон, подчиняются тому, каким способом он пытается разрушить мир и его историю, вырваться из своей темницы и лишить Землю жизни, наполнив ее пылью, превратив в место, где могут обитать лишь чудовища. Нам довелось прикоснуться к самым невозможным вещам. Мы разговариваем с тобой в забытом всеми городе древнего народа и тем не менее не осмеливаемся произнести вслух всего, что знаем. Что сделают лирины, чтобы остаться в живых, если древнему вирму суждено проснуться? Идти некуда, нет такого чудесного убежища, где мы могли бы спрятаться. Как глубоко под землю должны спуститься наины, чтобы защитить себя? Куда уплыть моряку и сколько нужно тренироваться солдату, чтобы этого хватило и он одержал победу? Когда твой собственный народ говорит: райл хайра - жизнь такая, какая она есть, ты все равно выбираешь правду и твердишь, что наши отдельные жизни кое-что значат. Эта правда помогла тебе пройти сквозь пламя, бушующее в сердце Земли.
   Он повернулся и направился к туннелю.
   - Да, если ты видишь мир таким, какой он на самом деле, можно легко сойти с ума. Лучше представлять его таким, каким тебе хочется. Мне кажется, именно ты первая объяснила мне это.
   - А какой мир хочешь видеть ты?
   Акмед остановился и медленно повернулся, глядя, как она поднялась и, тряхнув головой, начала прицеплять меч к поясу. Он беззвучно рассмеялся.
   - Я хочу видеть мир, в котором нет больше ф'доров, мир, знающий о них только понаслышке, из легенд и сказаний, - ответил он. - Ты мечтаешь о мире, в котором лирины станут единым народом. Возможно, мы оба делаем все, что в наших силах, чтобы Дающие Имя когда-нибудь смогли облечь наши желания в слова.
   Неожиданно Рапсодия услышала в его голосе музыку и поняла глубинный смысл его слов.
   Он не знал, суждено ли им увидеться еще раз, после того как она покинет горы.
   Она сложила руки на груди и посмотрела на него с нежностью.
   - Ты ответишь на мой вопрос?
   - А что ты хочешь знать?
   - Грунтор как-то рассказал мне - совсем чуть-чуть - о том, где и как вы познакомились.
   Акмед уставился в пол и неохотно покачал головой.
   - Грунтор готов сказать все, что угодно, лишь бы ты осталась в горах. И хотя он один из умнейших людей, с которыми мне довелось встречаться, иногда он бывает до нелепости наивен. У него было достаточно времени, чтобы осознать, насколько сильно он проклят Судьбой, но он так ничего и не понял.
   - Проклят? - Рапсодия не сумела скрыть потрясения. - Как ты можешь такое говорить? Грунтор чист душой. Он не может быть проклят!
   - Проклятье Грунтора гораздо страшнее твоего, оно хуже твоих кошмаров и сознательного нежелания видеть вещи, которые ты видеть не хочешь. Грунтор, будучи сыном Земли, получил ее проклятье.
   - Терпеть не могу, когда ты изъясняешься загадками. Немедленно объясни, что ты имеешь в виду.
   - Грунтор обладает даром защитника и не может ему противиться. Ты наверняка это заметила: он охраняет тебя с тех самых пор, как мы встретились в аллее Истона. То же самое произошло и с Джо. И с Дитя Земли. И с солдатами-болгами, которых он поносит страшными словами и которых любит. На Серендаире было точно так же. И со мной все точно так же. Если он допустит кого-нибудь в свое сердце и жизнь, ему становится легче его защищать. Но здесь все, что связано с Землей, имеет отношение к вирму. Забота о твоем благополучии, учитывая, как ты мечешься по всему миру и доверяешь не тем и любишь совсем не тех, кого следует, когда-нибудь его убьет. А он не может этого допустить, понимая, какую боль его смерть причинит тебе. Он проклят, как Земля, подвергшаяся загрязнению. Она мчится сквозь эфир, куда, не знают даже сами боги, а в себе, в своем сердце, несет первое и последнее Спящее Дитя, чье пробуждение, возможно, грозит ее матери гибелью. За Землю, за Праматерь и за тебя Грунтор готов отдать жизнь.
   Покачав головой, Рапсодия проверила, все ли у нее в порядке.
   - Нет. Меня больше не нужно оберегать. Я могу сама за себя постоять. Грунтор знает это лучше других, он сам меня научил.
   - Да, конечно. Но ты то и дело рискуешь жизнью. Если ты и дальше намерена вести себя в таком же духе, выбери по крайней мере достойную цель, чтобы, если ты умрешь, а вслед за тобой и Грунтор, это было не зря.
   Рапсодия посмотрела ему в глаза и выдержала его прямой взгляд.
   - И какую же цель ты считаешь достойной?
   - Помочь болгам стать народом, превратиться в людей, пусть и необычной внешности.
   - Я это сделала. Ты разрушил все мои начинания.
   - Не все, - возразил король болгов и потер глаза. - Кроме того, то, что сейчас происходит, явление временное, если, конечно, нам удастся выжить после готовящегося на нас нападения. Также не следует забывать об объединении лиринов. Среди них ты будешь чувствовать себя в безопасности, хотя бы на время. Создание намерьенского альянса - пусть мне и не слишком нравится эта идея - может оказаться весьма полезным.
   - И что же, по-твоему, я совершила недостойного?
   Акмед засунул руку под плащ и достал флакон из гематита. Гладкий камень тускло засверкал в отблесках пламени, горящего в огненном колодце.
   - Ты сочла необходимым спасти отродий демона, хотя мы все могли погибнуть. Крови одного из них было бы достаточно, остальных следовало просто прикончить. Но ты настаивала на своем и постоянно рисковала, чтобы их спасти.
   - Мне казалось разумным собрать всю кровь, - пожав плечами, ответила Рапсодия, - чтобы облегчить тебе задачу. Если я не ошибаюсь, именно ты сказал, что почувствовать ф'дора - это все равно что вычленить аромат определенных духов в базарной толпе. Знаешь, Акмед, иногда ты напоминаешь мне Ракшаса: для тебя дети демона представляли собой источник крови, и не более того. А как насчет их бессмертных душ? По-моему, бесчеловечно использовать их для достижения собственных целей, а потом выбросить, как ненужную вещь. Если мы и в самом деле будем жить вечно или вроде того, я не хочу, чтобы меня мучила совесть. Думаю, и ты тоже.
   Король болгов принялся расхаживать взад и вперед по усыпанному древним мусором полу сожженной пещеры.
   - Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что такое "ничто", не знаешь, что значит "вечно". Ты никогда не была ничем. Ты родилась на ферме, была шлюхой, играла на лютне. Даже в самые трудные времена ты чего-то стоила - скота, денег, внимания. Возможно, тогда тебе казалось, будто это ничтожно мало, но ты имела свою нору, куда могла забраться, свое место в жизни. Ты думаешь, будто была никем, но ты ошибаешься, Рапсодия.
   Рапсодия ухватилась рукой за его плащ. Король остановился и повернулся к ней лицом. Глядя ему в глаза, она заметила там выражение, которого никогда не видела раньше.
   - Эмили, - проговорила она едва слышно. - Мои родные называли меня Эмили. Ты прав, Акмед, даже до того, как я познакомилась с тобой, я никогда не была пустым местом. Но и ты тоже. - Огонь у нее за спиной взвился к потолку, и Акмед заглянул в ее зеленые глаза, но уже в следующее мгновение огонь успокоился, и их снова окутали серые тени. - Я отняла у тебя имя Брат и дала новое совершенно случайно, но это не значит, что то, кем ты был, лишилось ценности.
   Взгляд короля болгов стал еще более напряженным и таким пронзительным, что Рапсодия почувствовала боль. Он долго смотрел на нее, затем поднял голову и уставился на потрескавшийся потолок.
   - Ты не первая изменила мое имя, - проговорил он так, словно каждое слово давалось ему с трудом. - Мой наставник назвал меня Братом и сказал, что это имя отражает мою сущность - брат всем, родня никому. Если бы я следовал тому, чему он меня учил, выбрал дорогу, которую он для меня открыл, я бы использовал свой дар крови, как ты музыку, - стал бы целителем. Он тоже не считал меня пустым местом. - Акмед с горечью рассмеялся. - Похоже, я трачу свою жизнь на то, чтобы доказать, как сильно он во мне ошибся. Возможно, имя, получаемое нами при рождении, определяет наше будущее.
   - Какое имя тебе дали при рождении? - Рапсодия задала этот вопрос с таким благоговением, что у Акмеда сжалось сердце.
   - Айск - так меня назвали. Это значит слюна, яд, отброс, оскорбление, знак заразной болезни. - Он медленно выдохнул. - Представь себе, каково это - родиться болгом, но вот таким...
   Акмед снял вуаль и показал ей одну сторону своего лица и шею, где кровеносные сосуды трепетали под темно-оливковой кожей, впитывая каждое слово, каждое ощущение, словно он весь превратился в сверхчувствительный орган, вздрагивающий даже от легкого прикосновения ее глаз.
   - Ты только представь себе бесконечное презрение, хмурые, исполненные страха взгляды, молчание и нежелание находиться рядом. Довольно долго я считал, что злые духи смотрят на меня и радуются. Если бы я знал, что такое смерть, я нашел бы способ добраться до нее, вдохнуть ее и покинуть мир. Я знаю, что значит быть ничем, Рапсодия, - меньше, чем ничем. Мне не нужна твоя жалость, я только хочу, чтобы ты знала: возможно, я понимаю детей демона лучше, чем ты.
   Рапсодия покачала головой, и ее огненные локоны словно бы осветили темную пещеру, на них заиграли отблески пламени вечного источника. Она мягко провела рукой по плечу Акмеда и коснулась пальцами щеки.
   - Они же не знали, что ты наполовину дракианин. А если бы и знали, ничего бы не изменилось. Они не смогли бы понять, как это важно. Болгам, твоим подданным, тоже ничего не известно о твоем происхождении. Только ты, Грунтор и я знаем правду. Да еще Элендра, но она не меньше нас мечтает расправиться с демоном. Твоя тайна спасет нас и мир, ставший для нас новым домом. Не важно, что думали болги, давая тебе имя. Ты никогда не был никем, даже тогда.
   Акмед медленно вдохнул воздух.
   - Я стал надеждой святого человека. Он попытался сделать меня целителем. Посмотри, что получилось из его прекрасных намерений, а ведь во мне нет ни капли крови демона. Приближающаяся война будет ужасной. Но страшнее всего то, что я не хочу ее предотвращать. Многие жители Роланда и Сорболда отдадут жизнь за ненависть к болгам, а мне все равно - меня интересует только справедливость. Болги тоже будут погибать. Прибавь это к тому, что выстрадали Грунтор, и ты, и Спящее Дитя, и все дети демона, да и многие другие. Что дали мне его уроки? Кого я исцелил в своей жизни? Спас ли хотя бы одного человека?
   - Ты не можешь винить себя за то, что происходит.
   - В таком случае зачем я вообще живу? - Акмед погрузился в молчание.
   - А кого ты хотел спасти?
   Еще не успев договорить, Рапсодия почувствовала, как в нем открывается дверь, к которой она так боялась приблизиться.
   Глубоко под землей, среди руин сокровищницы Гвиллиама, так и не увидевшей никаких сокровищ, держа в руках кровь ф'дора, которая могла им завладеть, и зная о существовании Искателей, Акмед посмотрел на Рапсодию, только что спавшую рядом с Дитя Земли, отдохнувшую, но еще не готовую к новым испытаниям. Она стояла перед ним, а он любовался ее шелковистыми волосами, сияние которых разогнало горечь воспоминаний, боль и отчаяние, затем тяжело вздохнул, стараясь не думать о равнодушном прикосновении ее пальцев к своей коже, взял руку Рапсодии, поцеловал и сжал в своих.