Хэйдон Элизабет. Судьба - Дитя Неба (Симфония веков - 3)

   - Только одного человека. Он из числа тех, кто не знает, что нуждается в спасении, - ответил он. - Как, впрочем, и мир вокруг него. В этом мы с тобой похожи гораздо больше, чем можно подумать, взглянув на нас. Мы с тобой как две стороны одной монеты, Рапсодия.
   - Ну, если мы с тобой монета, значит, имеем ценность. - Она взяла плащ и заплечную сумку. - Мне пора. Я буду посылать тебе сообщения всякий раз, когда у меня появится возможность. Но прежде чем я уйду, ответь мне на один вопрос.
   Акмед кивнул.
   - Что ты пытаешься мне сказать с тех самых пор, как появился здесь?
   - Останься в живых.
   Рапсодия сжала его пальцы, и тепло ее руки проникло сквозь кожаную перчатку.
   - Я не собираюсь умирать. Но цель моей жизни остаться в живых не ради Грунтора - или тебя.
   Она выпустила его руку и, наклонившись, чтобы поцеловать Спящее Дитя в лоб, услышала его слова:
   - Тогда живи ради себя самой.
   Когда она обернулась, он уже ушел.
   55
   Окутанный мраком и тишиной подземного лабиринта, Акмед осторожно открыл флакон из гематита и исследовал содержимое, почувствовав его прикосновение к своей коже и легким.
   Сначала его удивило отсутствие запаха. Он знал, как пахнет ф'дор отвратительная вонь горящей плоти, - и приготовился к этому. Но на самом деле он ощутил лишь едва различимый аромат камня. Гематит, который, по словам Рапсодии, был серебристо-черным, когда его отдала ей леди Роуэн, покрыли зеленые и коричневые полосы, ядовитая кровь въелась в камень, лишив его первозданного цвета. Возможно, флакону передались и все качества демонической крови. Акмед решил, что, когда ритуал будет завершен, он уничтожит флакон в самой горячей кузнице.
   Он закрыл горлышко флакона пальцем, затем перевернул его - на кончике осталась капля черной крови. Даже прикосновение к ней обожгло кожу, пробудило ненависть, которую его народ испытывал к ф'дорам.
   Кровь демона, густая и темная, испускала эманации зла, даже тусклый свет не проникал сквозь нее, что нисколько не удивило Акмеда, ведь в коридорах царил почти непроницаемый мрак. Неожиданно все его существо пронзило глухое гудение. Зло, наполнявшее одну только каплю, казалось осязаемым. Неизвестно, как оно повлияет на человека, чье сердце на протяжении многих лет склонялось к убийству, а не к милосердию.
   Словно издалека, до Акмеда донесся голос, произносивший заклинание, резкий, грубый, окутанный языками пламени.
   Акмед снова посмотрел на каплю крови. А вдруг вместо того, чтобы стать для него инструментом мщения, она подчинит его себе? Главная опасность заключалась в том, что, прежде чем он успеет настроиться на ее вибрации и научится их различать, она может его поглотить. Вдруг ее запах сольется с его собственным и он будет ощущать ее всего лишь как легкий ветерок, разгуливающий по комнате, и не сумеет почувствовать присутствие демона?
   Акмед заставил себя прогнать страх.
   Пора.
   Он очень осторожно вдохнул аромат крови, а затем плеснул себе в ноздри, попробовал ее вкус, размазал несколько капель по щекам, втер в поры, чтобы получше запомнить.
   Сердце судорожно забилось у него в груди, кожу начало покалывать. Его собственная кровь быстрее побежала по жилам, и его бросило в жар. Тогда он нанес кровь на кожу, на переплетение чувствительных нервных окончаний, обезобразивших, по меркам людей да и болгов, его шею и грудь, и, не в силах сдержаться, хрипло вскрикнул от боли.
   Когда первый шок прошел, Акмед понял, что снова контролирует себя. Он стоял обнаженный в самом центре Руки - измазанное кровью с ног до головы привидение, замершее на каменной ладони. Он чувствовал горьковатый дымный вкус крови демона, от которого его мутило, но тем не менее заставил себя плюнуть в пустой флакон, чтобы смыть последние капли сути ф'дора и нанести их на внутреннюю поверхность губ.
   Наконец, когда вся кровь демона стала частью его самого, он закрыл глаза и прислушался к биению своего сердца, которое должно было уловить голос сердца демона и привести к нему Акмеда. Между ударами он обратился к нему - к своей жертве, брату по крови.
   - На моих руках твоя кровь, скоро наступит день, когда она вновь обагрит мои пальцы.
   Ряса, которую принесла Рапсодия, лежала рядом с ним. Акмед очень медленно наклонился и поднял ее, это простое движение отняло у него все силы без остатка. Пятно крови на ней было чужим и не встретило в нем никакого отзвука. Тогда Акмед отбросил рясу. Он оказался прав: Каддир не являлся вместилищем демона. Он закрыл глаза и заставил кровь демона как можно глубже проникнуть в свою кожу.
   Он не знал, сколько прошло времени. Час, может быть, пять, пока кровь высыхала, а он старался остаться самим собой, сражаясь с чудовищем, которое впустил в себя. Он чувствовал присутствие каждого из детей, чья кровь слилась в единое целое, наполнив флакон. И будь он порождением зла, он мог быть дать жизнь новому Ракшасу. Он почувствовал прикосновение горячего песка вокруг Энтаденина и прихваченной морозом глины Хинтервольда, запах тирианских сосен, аромат оранжевых опилок с арены, которой никогда не видел, - и все это в окружении языков черного пламени.
   Когда он вдохнул полной грудью и понял, что этот вдох полностью принадлежит ему, а высохшая кровь превратилась в красную пыль, он пришел в себя и услышал звук приближающихся шагов.
   За пределами его поля зрения собирались Искатели.
   Акмед в изнеможении присел на корточки и потянулся к охотничьему ножу, но колени у него подогнулись, и он повалился вперед, ободрав ладони до крови. Он был безумно слаб, он не помнил, чтобы когда-либо был так слаб и беззащитен. Если у Искателей - кем бы они ни оказались - дурные намерения, он не сможет за себя постоять.
   Акмед попытался встать, но тело не слушалось, и единственное, что ему удалось, - подтянуть ноги к животу.
   Он поднял голову. В темноте туннеля, вдалеке, он видел сверкающие глаза, сотни глаз - так показалось его ускользающему сознанию. Он молча выругал себя за глупость: не следовало оставаться одному, после того как его тело впитало в себя ядовитую кровь демона, отнявшую все силы.
   "Ну и что изменилось? - подумал он. - Теперь я могу узнать человека, в которого вселился ф'дор. Но мне придется умереть от рук нескольких сотен представителей моего собственного народа, робких жителей пещер, которые бросились бы от меня бежать, если бы я не находился в столь плачевном состоянии".
   Он опустил голову на грудь и прислушался к приближающимся шагам; приложив все силы, попытался встать, но снова потерпел поражение. Тяжело дыша, Акмед наблюдал за тем, как из окутанного мраком туннеля появляются тени, на него смотрят блестящие глаза - так стая волков изучает загнанного оленя.
   Он встал на колени, обнаженный, без оружия, измазанный кровью демона, принесенной из-за Покрова Гоэн.
   Краем глаза он заметил отблески света на оружии, услышал, как болги вставляют в луки стрелы, и опустил отяжелевшую голову на грудь. Потом попытался выпрямиться, чтобы посмотреть в светлые глаза, сверкающие в темноте туннеля; они принесли с собой какой-то свет, хотя Акмед никак не мог понять, что именно. Его удивила эта странность - светлые глаза; у большинства болгов глаза были черными, как мрак подземных пещер, в которых они родились. Он хотел что-нибудь сказать, потребовать, чтобы они отступили, но голос не слушался.
   Звон оружия, вынимаемого из ножен, смешался с пением натянутой тетивы. Акмед снова безмолвно выругался - не потому, что за ним пришла смерть, а из-за ее бессмысленности.
   Когда толпа Искателей придвинулась к нему еще на шаг, окружавшую тишину разорвал такой дикий вопль, что кровь в жилах Акмеда застыла от ужаса и одновременно в сердце появилась надежда. Из туннеля, являвшегося средним пальцем, послышался топот тяжелых ног и звон оружия - кто-то мчался к нему, подгоняемый яростью и тревогой. Раздался еще один оглушительный крик, на сей раз сопровождаемый словами:
   - Ну и что тут происходит?
   Искатели мгновенно прыснули в разные стороны, смешавшись с тенями, единственными обитателями этих туннелей. Акмед с трудом поднял голову и увидел, что к нему несется Грунтор, могучий, точно ломовая лошадь, головой почти касаясь потолка. И вот он уже стоит рядом и со смесью ужаса и изумления смотрит на Акмеда.
   - Ты в порядке, сэр?
   Акмед едва заметно кивнул, больше у него ни что не оставалось сил.
   Не говоря ни слова, Грунтор поднял его, взвалил на спину и вынес в тепло и свет королевских покоев Илорка.
   - Согрелся? - спросил Грунтор.
   Акмед кивнул с недовольным видом.
   - Спасибо, - пробурчал он и, собрав все силы, сел на шелковых простынях. - Покажи свои находки.
   Грунтор осторожно достал все, что он унес из хранилища Искателей. Акмед быстро просмотрел его добычу и с удивлением уставился на ночной горшок со сломанной ручкой.
   - Горшок? - возмущенно проговорил он. - Они продали мое королевство за ночной горшок?
   - Откуда болгам знать, зачем он нужен, - напомнил ему Грунтор и провел пальцем по рисунку печати. - Они увидели герб, им хватило. - Он протянул серебряную печать королю. - Как ты думаешь, зачем Гвиллиам ее требовал, когда умирал? Может, решил издать новый закон, прежде чем отправиться к червям?
   Акмед пожал плечами. Силы и ощущение самого себя постепенно возвращались к нему. Однако в самых глубинах своего подсознания он чувствовал тайную связь с человеком, в которого вселился ф'дор и который находился где-то к западу от Зубов.
   - Он требовал печать и рог, - напомнил он и снова откинулся на подушки. - Дай мне манускрипт, в котором говорится про рог. Тот самый, что я нашел для Рапсодии. Может быть, между ними существует связь.
   Грунтор встал, взял со стола свиток и передал его королю.
   - А тебе не пора ли маленько отдохнуть, сэр? - сурово спросил он. - Ой знает, что тебе это нужно. Ой видел тебя во всей красе. Если по-честному, Ой и сам не скоро оправится.
   Впервые с тех пор, как они вернулись из туннелей, Акмед улыбнулся.
   - Я только быстро просмотрю манускрипт, и все, сержант, - пообещал он, и Грунтор, вздохнув, уселся на стул рядом с кроватью, зная по опыту, что "быстрый просмотр" займет не менее двух часов.
   Грунтор дремал на своем стуле, как вдруг почувствовал, что в комнате что-то изменилось. Он быстро вскочил и повернулся к Акмеду, сидевшему за столом и листавшему древний манускрипт.
   Грунтор с удовольствием потянулся.
   - Ну что? - зевая, спросил он.
   Акмед повернулся к своему верному другу, его глаза сияли.
   - Я нашел, - радостно сказал он.
   - И что?
   - Рог - это и есть Великая Печать. Он является подтверждением, свидетельством и клятвой, которую Гвиллиам заставил их дать в обмен на новую жизнь в этих землях. Когда три флота отправились в путь, они знали, что их целью является сохранение сереннской культуры. Гвиллиам считал, что Великая Печать станет подтверждением его исконного права быть правителем новых земель. Он не просто хотел спасти своих подданных, он стремился остаться королем.
   Акмед поднес манускрипт к свету, чтобы Грунтор смог его рассмотреть. Сержант взглянул через его плечо на изображение рога и доков трех портовых городов Серендаира.
   - Очевидно, в обмен на право покинуть старый мир, приговоренный к смерти, он потребовал обещания явиться на зов рога. Каждый беженец должен был положить на него руку в тот момент, когда он всходил на борт корабля, и поклясться в верности Гвиллиаму - за себя и своих потомков на все Времена. Рог символизировал печать, скрепляющую данное слово. Это сродни ритуалу, который прошла Рапсодия, - торжественная клятва перед лицом могущественной силы, Звезды, поднимающейся из вод океана, на берегу земли, где родилось само Время, данная самому королю. Вот почему намерьены всех поколений знают, что они должны явиться на зов рога. Все эти древние, сильные люди, поклявшиеся в верности королю, либо их потомки связаны неразрывными узами своего слова - они обещали поддержку тому, кто их призовет, воспользовавшись рогом.
   Грунтор кивнул, а Акмед откинулся на спинку стула и фыркнул.
   - Ну и что тут смешного, сэр?
   Король быстро сложил манускрипт и с силой швырнул его на стол.
   - Рапсодия собирается их созвать.
   56
   Круг, Гвинвуд
   Из стародавних времен до нынешних дней дошли легенды о том, как Элинсинос бушевала, разрушая все на западном континенте, не в силах справиться со своей яростью, когда высадился Первый флот.
   Предания гласят, что, когда беженцы ступили на ее земли и среди них не оказалось Меритина, ее возлюбленного, из пасти Элинсинос вырвался громадный огненный шар, наполненный страшной разрушительной силой. Языки пламени, рожденного ее гневным дыханием, сожгли древний лес, окружавший Великое Белое Дерево, превратив Гвинвуд в преисподнюю, простиравшуюся до самого побережья. Однако Дерево осталось жить, несмотря на то что, по слухам, его верхние ветви до сих пор хранят следы огня и перепачканы сажей.
   Пламя быстро распространялось на восток и вскоре добралось до центральных провинций Бетани, где наткнулось на открытый огненный колодец, горящий в самом сердце Земли. И тогда в ночное небо взвились обжигающие, сметающие все на своем пути яростные оранжевые языки, отблески которых было видно на многие мили окрест. К счастью, колодец преградил путь огню и спас остальной континент от гнева дракона.
   Каддир, как и все филиды, считал, что легенды лгут. В Гвинвуде, первозданном и девственном лесу, нигде не было видно молодой поросли, тянувшейся к свету, как бывает на пепелище. Здесь никогда не бушевало пожаров, даже небольших, которые угрожали бы поселениям или аванпостам, лишь время от времени деревья страдали от молний или в результате небрежно разведенного костра, ну и, конечно, Намерьенская война оставила свой страшный след. Только человек, совсем не знакомый с законами жизни леса, мог поверить в рассказы о разрушительном гневе Элинсинос.
   Однако Каддиру все равно снились сны о гневе дракона.
   Испокон веков домом Главного жреца был деревянный дворец поразительной красоты, выстроенный среди деревьев и на деревьях, на границе Круга. Он являлся своего рода живым существом, рожденным из дерева и украшенным самыми разными растениями, и был неотъемлемой частью самого леса. Диковинный дворец стал одной из наград, даруемых новым положением, и Каддир с радостью в него перебрался.
   Когда Каддир впервые вошел сюда в качестве нового хозяина, его переполняли разноречивые чувства - восторг, от которого кружилась голова, и одновременно ощущение вины и страха. Как и его отец, он вырос, зная, что великолепный дом принадлежит Ллаурону, а его сюда пускают только по распоряжению или с разрешения Главного жреца. Каддир испытывал извращенное удовольствие от того, что теперь может пройти по извивающимся коридорам, зная, что все здесь принадлежит ему.
   Служанки Ллаурона, проработавшие у него всю жизнь, Гвен и Вера, приветствовали его вежливо, но холодно, не смотрели в глаза, однако беспрекословно выполняли все его приказания. В первую ночь, велев принести ужин, Каддир распорядился застелить постель Ллаурона свежими простынями из сорболдского льна, с трудом сдержав смешок, рвавшийся наружу при виде ужаса, появившегося на лицах пожилых служанок.
   - Не забудь согреть простыни к тому времени, как я закончу свою вечернюю молитву, - приказал он Вере. - На улице сегодня холодно, и я не собираюсь мерзнуть.
   Чтобы не замерзнуть ночью, он заранее выбрал юную ученицу, миловидную девушку из числа тех, кого обучал искусству целительства несколько сезонов назад. Каддир больше не был обязан соблюдать обет воздержания от плотских утех, наложенный на него Ллауроном, когда тот назвал его своим наследником. Он видел, как еще до начала ужина ее провели наверх, и остался недоволен тем, что она явно оказывала сопротивление. Похоже, ему придется преподать ей несколько дополнительных уроков послушания.
   Все прошло именно так, как Каддир и задумал. Ллаурон мертв. Теперь он Главный жрец. Он мечтал о постельных радостях, которых был лишен. Кроме того, новая власть, обретенная в победе над Ллауроном, наполняла его душу ликованием. Каддир обнаружил, что крики о помощи и сопротивление только усиливают получаемое им удовольствие, и погрузился в размышления о том, какие новые методы следует применить, чтобы заставить свою "подругу" молить о пощаде.
   После часов, наполненных недоступными ему прежде радостями постельных утех, в его сознании всегда возникал яркий образ дракона.
   В окутанной ночным мраком спальне ему снились залитые кровавым светом небеса. Сначала он решил, что его подсознание таким образом отвечает на перепачканные простыни, которые по его приказу Вера поменяла прямо среди ночи. Но после первого восхитительного опыта картина полыхающего неба стала непременным атрибутом его кошмаров. Через некоторое время он стал видеть стены огня, уносящегося ввысь, к самым облакам, перемешанным с дымом и серым пеплом. В мыслях он поднимался над столбом пламени и сверху смотрел на лес, тянущийся к далекому горизонту.
   Вдалеке он видел огромное крылатое чудовище с медной чешуей, сверкающей в сиянии пламени, набирающего силу. Дракон свернулся вокруг тонкого белого дуба, усыпанного яркими цветами, даже сейчас, когда повсюду царила зима.
   "Великое Белое Дерево во времена детства Земли, - думал Каддир. - И сама Элинсинос".
   Дракон медленно увеличивался в размерах, отчего деревце казалось совсем маленьким, расправлял крылья над дымным пологом, окутывающим лес, и исчезал в водовороте пепла.
   И тогда Каддир во сне возвращался в Гвинвуд. Издалека до него доносились испуганные крики мечущихся, охваченных огнем филидов, которые, стараясь сбить пламя, падали на землю, но при этом поджигали сухие листья, лежащие под снегом. Голос, произносивший слова утешения, принадлежал не ему, а Ллаурону, но его все равно никто не слышал. Люди умирали, а картины их гибели были такими яркими, что, даже проснувшись, Каддир чувствовал отвратительную вонь горящей плоти.
   "Дракон, - слышал Каддир женский голос в ускользающем сне. - Сюда летит дракон".
   Ему потребовалось несколько часов, чтобы избавиться от панического ужаса, охватившего его, когда кошмар явился в первый раз. Но постепенно он к нему привык, привык просыпаться дрожа, в холодном поту. С тех самых пор как он попал в рабство к демону, Каддир перестал бояться огня и лишился способности к состраданию. Теперь его почти ничто не волновало. Его жизнь принадлежала могущественной силе. Он мечтал стать Главным жрецом, и его желание исполнилось. Он не собирался мучиться угрызениями совести, которой у него больше не было.
   - Ты миф! - выкрикнул он, обращаясь к деревянному потолку своей спальни, проснувшись как-то ночью после очередного кошмара. - Меня лживыми сказками не испугаешь, тем более если их сочинили века назад! Надеюсь, ты сгоришь в собственном огне.
   Вокруг него звенела тишина.
   Наварн
   Мокрые холодные головешки лежали уродливыми кучами посреди обезображенных огнем руин Дома Памяти. Ослепительно белый снег падал на них и тоже становился черным, превращая когда-то великий памятник отваге и упорству новых поселенцев в свидетельство трусости и напоминание о том, на что способно зло. Первый аванпост намерьенского века, гордая, сияющая крепость, выстоявшая во всех испытаниях, выпавших на ее долю за прошедшие века и страшную войну, вот уже несколько месяцев лежала в развалинах, присыпанных пеплом.
   Однако огонь не тронул арфу. Она покоилась на ветвях дерева, рожденного Сагией и стоящего посреди двора. Маленький инструмент тихонько наигрывал нежную мелодию, которая рассеивала мрак, оберегала и исцеляла деревце и землю вокруг него. Здесь, среди серебристых ветвей сына древнего могучего великана, выросшего в том месте, где звездный свет впервые коснулся Земли, жила надежда, крошечная искра веры, неподвластная ни огню, ни бурям, ни мраку приближающейся ночи. Среди ледяного безмолвия сохранился островок вечной весны, тепло любви, такой сильной, что она заставила дерево расцвести и его ослепительно белые цветы соперничали своей чистотой с падающим снегом.
   Эши устало поднялся с земли, где сидел, отдыхая, под ветвями вечно цветущего дерева. Здесь, на теплой земле, которой Рапсодия подарила свое благословение, он чувствовал ее присутствие. Это место впитало в себя чистую силу стихии огня, горевшего в ее душе. Тут ему снились счастливые сны, по крайней мере вначале, но вскоре они превратились в черные кошмары, наполненные сожалениями и одиночеством. Ему показалось, что холодный ветер принес ее последние слова:
   "Я не хочу тебя видеть до самого Совета. Возможно, после него я вообще не захочу больше с тобой встречаться".
   Мир вокруг него вибрировал, совсем как тогда, когда он сюда бежал. Эши осторожно прикоснулся к стволу дерева и почувствовал, какой он теплый.
   - Я люблю тебя, Ариа, - прошептал он и ощутил покалывание в пальцах напоминая о себе, проснулась его вторая натура.
   "Прощай, Эши. Пусть твоя жизнь будет долгой и счастливой. Не забудь закрыть за собой дверь".
   Эши почувствовал, как его снова охватывает ярость, и вспомнил слова, произнесенные давно, в более счастливые времена, когда они отдались своей любви, путешествовали вместе, прятались в маленькой хижине за стеной водопада. В них звучала печаль, которой она с ним делилась, сидя у потрескивающего костра.
   "Мое прошлое - это коридор с множеством дверей, которые я оставляю открытыми и не собираюсь никогда закрывать. Я вообще не запираю дверь, если в этом нет необходимости, в надежде, что все будет хорошо и я смогу вернуться".
   Когда он вспомнил окончательный приговор их отношениям, прозвучавший в ее голосе, у него сжалось сердце и он понял, что задыхается, а дракон в его душе сердито поднял голову.
   "Не забудь закрыть за собой дверь".
   Эши вдруг почувствовал, что больше не может сдерживать дракона, который устремился вперед, начал набирать силу. Словно затопленное кровавыми волнами, его сознание уступило чудовищу, и он погрузился в себя самого, скрывшись в темном, темнее смерти, месте, откуда вырвался наружу охваченный яростью дракон.
   Гвинвуд
   В самом начале атаки, когда первые деревья на границе леса охватило пламя, льющееся с небес, Каддир сидел на кровати, его трясло. Он считал, что его кошмары - это всего лишь отражение беспокойных мыслей, усиленных древними лживыми измышлениями, но сейчас понял, что все изменилось. Ему сказала это сама Земля.
   Он понял, что за ним явился дракон.
   В первый момент его охватил такой ужас, что он затрясся и испугался, что наделает в постель. Но, немного подумав, успокоился.
   Гвинвуд обладал могуществом, с которым не справится никакой дракон, даже сама Элинсинос. Его сила заключена в Великом Белом Дереве - средоточии животворной сути Земли, оно растет в месте, где началось Время. Именно по этой причине филиды селились в Круге и посвящали свою жизнь сохранению великого чуда. Дерево являлось знаком начала мира. Будучи Главным жрецом ордена, оберегающего его, Каддир мог обратиться к его волшебству с просьбой защитить лес. Он видел, как Ллаурон проделывал это множество раз.
   Ллаурон умер. Теперь Главным жрецом стал он, Каддир. Он еще только приступил к исполнению ритуала осквернения своей кровью земли вокруг корней могущественного Дерева, чтобы подчинить его воле своего господина, поэтому знал, что ради изгнания дракона из леса он может обратиться за помощью к Дереву. Он был наследником Ллаурона три десятилетия. Теперь стал Главным жрецом, о чем сообщила Дающая Имя, чьи слова никогда не подвергаются сомнению.
   Каддир медленно встал с великолепной постели и надел простую серую рясу. Быстро воспользовавшись туалетом, он сполоснул лицо и руки в глиняной миске. Из зеркала на него смотрело исключительно благородное лицо человека, сбросившего груз забот и тяжелых обязанностей простого целителя. Должность Главного жреца наделила его черты силой и значительностью. Он потянулся к белому посоху и провел рукой по гладкому дереву, наслаждаясь игрой света на золотом листочке, сияющем в пламени камина.
   - Пусть придет, - сказал он, улыбнувшись, и его отражение ответило ему уверенной улыбкой. - Пусть дракон придет.
   К тому моменту, когда огонь добрался до внутренней части леса, стало ясно, что чудовище уничтожает не все вокруг.
   В отличие от древних легенд, в которых говорилось, что огромная змеиная тень закрывает собой небо и землю, ничего подобного не происходило. Земля не содрогалась от ударов огромных крыльев, а на горизонте, на берегу моря, не вставала громадная стена воды. В самом начале нападение дракона вообще можно было принять за обычный лесной пожар, который, подгоняемый зимним ветром, пронесся по священному лесу, сметая все на своем пути.
   Жители пограничных деревень, опасаясь гнева чудовища, бросились под защиту Круга в надежде спрятаться под ветвями Великого Белого Дерева. Однако вскоре они вернулись в свои дома, поскольку огонь опалил дороги, но пощадил поселения, больницы и тренировочные угодья лесников, сопровождавших пилигримов по намерьенским тропам. Какой-то крестьянин вознес благодарственную молитву в адрес нового Главного жреца, чье могущество защитило верующих от жестокого огня: