Хилл Сандра. Преступный викинг

   — А если бы ты не любила меня, думаешь, ты не получила бы удовольствия? — спросил он, закусывая нижнюю губу.
   — Не знаю, — честно призналась Рейн. — Может, это было бы еще лучше. Я только знаю, что с той минуты, как впервые увидела тебя, а это было задолго до битвы при Бруненбурге, я стала мечтать о тебе и между нами как будто возникла особая связь. И ночью мы соединились, словно две части одного разбитого целого. Это звучит банально?
   — Банально? Я не понимаю это слово, но мне понравилось, как ты говорила о совокуплении, — сказал он с улыбкой и затаил дыхание, поймав полный обожания взгляд Рейн.
   — Я не говорила о «совокуплении», противная ты жаба. Я сказала «соединились». Лучше давай посмотрим, нагрелась ли вода, прежде чем ты… опять…
   Когда они вымылись и Рейн помогла Селику побрить лицо, а он не помог ей побрить ноги, предпочитая этому эротические замечания, Рейн перерыла свою сумку в поисках гребенки.
   Потом Селик расчесывал свои волосы и ее волосы у ревущего огня, превращая это занятие в любовную игру, а Рейн обыскивала сумку в надежде найти еще один пакетик леденцов, но безуспешно.
   И все-таки она нашла кое-что интересное.
   — Селик, как ты относишься к клубнике?
   — Хорошо. Но придется подождать до весны.
   Рейн открыла металлический тюбик и намазала губы клубничным блеском, после чего забрала у Селика расческу.
   — Я доставлю тебе маленькое внесезонное удовольствие, малыш.
   Немного позже Рейн прошептала:
   — Надеюсь, у тебя нет аллергии на клубнику, как у некоторых.
   Он ответил ей довольным взглядом.
   — Святой Тор! Если есть, то у меня будет сыпь в необычных местах.
   В полдень Селик проснулся, но ему не хотелось открывать глаза, и он забрался поглубже под теплое меховое одеяло.
   Однако что-то мешало ему. Вероятно, сработало шестое чувство. Встревожившись, он незаметно потянулся за мечом. Потом приоткрыл глаза и огляделся.
   Дюжина пар широко раскрытых глаз смотрела на него с нескрываемым любопытством.
   — Убби! Бестолочь! Где ты, черт возьми?
   Тотчас показался Убби.
   — Господин звал меня?
   Рейн села, завернувшись в мех и подставляя холодному воздуху обнаженное тело Селика.
   — Разве я не говорил тебе оставаться у Гайды, пока не пошлю за тобой?
   — Говорил, господин. Конечно же, говорил. Но Гайда нас выгнала. Велела передать тебе, что вырастила восьмерых собственных детей и теперь слишком стара, чтобы терпеть шумных, надоедливых сорванцов, свалившихся на нее, как стихийное бедствие. Еще она сказала, что они слишком много сквернословят, — добавил Убби, с осуждением поглядев на Адама, который таращил глаза на обнаженное тело Селика.
   Селик застонал, укрываясь мехом, и свирепо посмотрел на Рейн, поскольку приют для сирот был ее безумной затеей.
   — Есть еще кое-что, — проговорил Убби, обиженно глядя на Рейн. — Элла вцепилась в меня, как голодная собака в кость. Она говорит, что ты обещала меня ей. Но ведь я не говяжий бок, чтобы мной торговать.
   — Рейн! Только не говори, что ты обещала свою помощь Элле, — удивленно вскричал Селик. — Ты разве не знаешь, что Элла много лет пускает слюни на Убби, а Убби бегает от нее, как от чумы?
   Но тут он вспомнил о предательстве своего верного слуги.
   — Впрочем, тебе, Убби, возможно, как раз нужна властная женщина, чтобы держать тебя в руках.
   Убби с возмущением вздохнул.
   — Тебе понравилось спать с ней? — прервал их спор Адам.
   Он стоял, уперевшись в бок рукой, и не отрывал глаз от полуобнаженной груди Рейн. Она торопливо натянула на себя меховое одеяло.
   Все взоры обратились к Адаму. Как он посмел задать такой вопрос?
   — А что? Чего вы вытаращились на меня? Я только спросил. Черт вас подери! Ну как тут парню чему-нибудь научиться, если никто не отвечает на вопросы?
   — Не помешало бы вымыть тебе рот мылом, — с угрозой проговорил Селик.
   — Твоя ведьма уже вымыла, — не смолчал Адам, свирепо глядя на Рейн, а потом опять повернулся к Селику. — А тебе она тоже вымыла? Ты говоришь не лучше меня.
   — Я хочу пи-пи, — неожиданно послышался голос Аделы.
   Адам взял ее за руку и повел к горшку в дальнем углу сарая.
   — Пи-пи? — хмыкнул Селик.
   Адам оглянулся.
   — Ведьма сказала, чтобы мы не говорили «мочиться». Видите ли, слишком грубо.
   Голос мальчишки звенел от возмущения. Он помог сестре привести в порядок тунику и повел ее обратно.
   — Пи-пи — тоже для нее плохо. Ты бы слышал, как она это называет.
   — Это? — переспросил Селик, сам того не желая.
   — Ту-ту, — скучно объявил Адам, глядя на свои штаны.
   Он скрестил руки на груди и, бросив на Рейн взгляд «я-же-говорил-тебе-я-все-расскажу», пожал плечами, очень довольный собой.
   — Еще она говорит, что мы должны умываться каждый день, каждый проклятый день, чистить зубы, молиться, учиться читать и писать, помогать по хозяйству, и еще так много всего, что я не запомнил.
   Селик посмотрел на зардевшуюся Рейн, уронил голову на руки и застонал. Его отлаженная жизнь рушилась. Совсем недавно он хотел только одного — убить Стивена Грейвли, может быть, еще кое-кого из саксов, а потом умереть. Сейчас он был стреножен ангелом-хранителем из будущего, получавшим послания от Бога, слугой, дюжиной сирот и среди них мальчишкой, который не иначе как послан ему самим Люцифером. Как же вырваться из этой жизни, затягивающей его, как зыбучий песок? На глаза ему попался Адам, который уже сидел возле очага и, не обращая ни на кого внимания, играл с кубиком Рубика.
   Обиднее всего было то, что он решил головоломку.
   На другой день Селик настоял на том, чтобы сопровождать Рейн в больницу. Оба, как в первый раз, надели монашеское платье.
   Селик был в плохом настроении. Ночью сильно похолодало, как всегда в начале ноября, и оставаться на чердаке было невозможно. Значит, рядом будут двенадцать сопящих младенцев, не считая громко храпящего Убби. Селик даже вспоминать не хотел об Аделе, спавшей всю ночь между ним и Рейн и прижимавшейся к его груди, как испуганный котенок.
   — Я считаю, что тебе небезопасно ходить по городу, когда здесь так много саксов, — наверное, в сотый раз проговорила Рейн.
   — Уж лучше встретиться лицом к лицу с толпой чертовых саксов, чем больше минуты пробыть в твоем сумасшедшем приюте.
   — Тебя что-то беспокоит сегодня. Я боюсь спрашивать, но ты скоро уедешь?
   Она с такой надеждой посмотрела на него из-под монашеского капюшона, что Селику едва удалось сдержать себя. Он готов был обнять ее и пообещать все на свете, однако не мог это сделать по той простой причине, что два монаха, обнимающиеся на ступенях монастыря, привели бы в ужас прохожих.
   — Я жду сообщений от Герва. Мы встретимся с ним в лавке Эллы.
   Он увидел испуг в глаза Рейн, но она закусила губу и промолчала, и он понял, что она старается, как ни странно, обуздать свою сварливость, чтобы не огорчать его.
   — Я не собираюсь больше ссориться с тобой. О, не смотри на меня так. Это не значит, что я во всем согласна с тобой, просто не хочу тратить попусту драгоценное время, которое мы еще можем провести вместе.
   — Что ты будешь делать, когда я уеду? Вернешься домой?
   Отчаяние исказило ее лицо, однако она постаралась улыбнуться и храбро вздернула нос.
   — Пока ты жив, я буду тебя ждать. Возможно, буду работать в больнице и в приюте, если ты позволишь нам остаться в твоих владениях.
   — А если я не вернусь?
   Рейн с тоской посмотрела на него и через силу проговорила:
   — Не знаю.
   Стараясь глядеть веселее, она ткнула пальцем в его грудь.
   — Знай, упрямый викинг, если ты живой и здоровый вздумаешь скрыться от меня, я все равно тебя найду. Может быть, опять украду тебя.
   — Ну нет, ты не посмеешь. Я запрещаю.
   — Даже если я захвачу тебя, чтобы насладиться твоим прекрасным телом? — спросила она, изображая неуемную страсть.
   — Ладно уж, так и быть, — с улыбкой разрешил он.
   Перед тем как войти в больницу, Рейн остановила Селика, схватив его за рукав.
   — Мне надо тебе кое-что сказать.
   Он подозрительно прищурился. Всякий раз, когда Рейн говорила «кое о чем» таким тоном, это означало, что она ждет одобрения, наверняка зная, что ему не понравятся ее слова.
   — Берни ко мне неравнодушен, — сообщила она, заливаясь краской.
   Селик открыл рот от изумления, но тут же со злостью заскрежетал зубами. В самом деле, Рейн умела его удивить.
   — Представляю, — отозвался Селик, взяв себя в руки. — Но кто такой, во имя Тора, этот Берни?
   — Помнишь отца Бернарда, молодого монаха с прыщами на лице, которого мы встретили в первый день?
   — Вы уже так близки, что ты называешь его Берни?
   — Не близки, конечно же. Просто он еще очень молодой, Меня он смешит, но я не хочу, чтобы ты расстраивался, если что заметишь.
   — Рейн, я ничего не понял. Но если он посмеет хоть пальцем до тебя дотронуться, я выбью его гнилые зубы все до единого.
   Она хотела было что-то сказать, но Селик втолкнул ее в дверь, по-хозяйски обняв за талию. К несчастью, отец Бернард уже ждал предмет своей «страсти», и его взгляд мгновенно приковался к руке Селика. С обдуманным озорством Селик посмотрел прямо в глаза монаху и, передвинув ладонь на ягодицу Рейн, слегка придавил ее, как бы с намеком.
   Рейн взвилась от неожиданности.
   — Извини меня, брат Годвайн. Я тянулся к дверной ручке.
   Рейн, естественно, не поверила ему, хотя отец Бернард принял объяснение Селика за чистую монету.
   — Дверная ручка! Ха! — прошипела она при первой же возможности. — А как тебе понравится, если я схвачусь за твою ручку?
   — Очень понравится, — ответил он, подмигивая ей. — Ты же знаешь, что можешь браться за мою ручку, когда только хочешь.
   — Тс-с. Веди себя прилично, Селик, у меня много работы.
   Притворно хриплым голосом она спросила монаха:
   — Отец Бернард, ты помнишь брата Этельвульфа?
   Молодой монах повернулся к Рейн, не обращая внимания на Селика.
   — Тебя не было несколько дней, — недовольно проговорил он. — Отец Теодрик спрашивал о тебе. Разве ты не обещал обсудить с ним мозговую лихорадку?
   — Обещал. Но я был занят в сиротском приюте и никак не мог прийти.
   Рейн старалась, чтобы ее голос звучал хрипло, боясь выдать себя.
   — Какой приют? Зачем ты разбрасываешься своими талантами? Ведь это всего лишь язычники-скандинавы, — занудил он, и Рейн поняла, что должен был чувствовать Селик.
   Он весь напрягся, и ей пришлось ущипнуть его за руку, чтобы он не сказал что-нибудь неосторожное.
   — Отец, они тоже Божьи дети, — осекла она юного монаха, — и их происхождение не имеет значения.
   — Ладно, я только говорю, что ты мог бы жить в монастыре. Для тебя у нас всегда найдется место.
   — Вот уж не сомневаюсь, — прошептал Селик ей на ухо. — Еще накроет своим тощим телом.
   Она предостерегающе взглянула на Селика, боясь, как бы их не разоблачили.
   — Брат Годвайн! Брат Годвайн! — позвал отец Руперт.
   Они подошли к соломенному тюфяку, возле которого он стоял на коленях, и Рейн увидела, что смертельно больная девочка не лежит, а сидит.
   Отец Руперт сиял.
   — Ты был прав. Я изменил диету, и Элис поправилась. Сегодня за ней придет отец.
   Рейн встала на колени рядом с отцом Рупертом и осмотрела девочку, которой она поставила диагноз, когда в первый раз пришла в больницу. Элис была еще слабенькой, но при хорошем уходе от ее болезни не должно было остаться и следа.
   — Теперь ты понимаешь, Элис, что ни при каких обстоятельствах не должна есть хлеб и кашу? Даже от одного кусочка все может начаться снова.
   — Я никогда не выздоровею? — со слезами в голосе спросила малышка.
   Рейн отрицательно покачала головой.
   — Разве так трудно не есть хлеб, чтобы быть здоровой? Будешь послушной?
   Элис кивнула, и Рейн велела отцу Руперту позаботиться, чтобы отец девочки понял, как серьезна болезнь и как необходимо соблюдать строжайшую диету.
   Несколько часов она проработала с монахами, осматривая пациентов, внимательно слушая, как протекает болезнь и как ее лечат. Основным пособием был «Трактат о пиявках» монаха Балда, написанный около двадцати пяти лет назад. К ее удивлению, многие из рецептов были эффективными даже по понятиям двадцатого века, особенно всякие мази и настойки из трав. Рутой пользовались для лечения сосудов и против кровотечения. Белена, известная врачам будущего, — как средство, успокаивающее нервную систему и как снотворное. Мята — для смягчения болей в желудке. Ячменник душистый и липу, богатые танином, добавляли в масло вместе с корнем лилии, облегчая боль от ожога.
   Больше всего Рейн расстраивала широко распространенная практика кровопускания, однако она следовала совету Селика больше наблюдать и ненавязчиво предлагать свои методы, стараясь не привлекать к себе внимание как к опытному лекарю.
   Работая, она даже забыла, что пришла вместе с Селиком, и, случайно глянув в его сторону, вновь поразилась, как он хорош собой даже в одеянии монаха.
   — Откуда этот чудесный запах? — внезапно спросил отец Бернард, принюхиваясь к капюшону Рейн.
   — Это страсть брата Годвайна, — с дьявольской усмешкой ответил Селик, беря ее за руку и уводя в боковой придел.
   Отец Бернард, глядя им вслед, переспросил:
   — Его… его… Ты сказал «страсть»?
   Он даже брызнул слюной от негодования. Наконец, устав от едких замечаний Селика, он вспылил:
   — Почему твой болван не встанет на колени и не поможет нам вместо того, чтобы бессмысленно подпирать стены?
   Однако Селик услышал его и не спустил монаху дерзость:
   — Я наблюдаю, Берни, для нашего трактата.
   Отец Бернард покраснел, и гнойные прыщи у него на лице стали еще виднее.
   — Полагаю, гордыня отца Этельвульфа не подобает монаху, — пожаловался он Рейн. — И, если честно, мне кажется, он слишком наблюдателен.
   Рейн подняла глаза и заметила, как до нее отец Бернард, что Селик оценивающе смотрит на ее зад, который она выставила, когда потянулась за ватой.
   Она зашипела, привлекая внимание Селика, но он и не подумал смутиться, будучи пойманным за неподобающим занятием. Более того, он подмигнул Рейн, и она, услыхав приглушенный стон отца Бернарда, поняла, что пора увести Селика, пока он их не выдал.
   — Нам надо идти, отец Этельвульф, — внезапно объявила Рейн, дергая Селика за рукав. — Я только что вспомнил, что мы должны зайти к торговцам и купить ткани для детских туник.
   — Но вы не можете сейчас уйти, — возразил отец Бернард. — Отец Теодрик скоро придет.
   Это было как раз то, чего Рейн особенно опасалась в присутствии Селика, который вел себя на редкость бесстыдно. Отца Теодрика не проведешь. Он уже задавал вопросы, на которые она не могла ответить, насчет лекарей в земле франков, чьих имен она не знала, и насчет того, где она приобрела свои обширные медицинские познания, и даже насчет ее женственности.
   — Ты должен много молиться, чтобы Господь помог тебе одолеть твою слабость, — сказал он в монастырском саду после того, как она по-женски пронзительно завизжала, когда по ее ноге пробежала мышь.
   Скорее всего он имел в виду ее необычную внешность, но если он увидит ее рядом с Селиком, то сразу все поймет, потому что им с Селиком никак не удавалось скрыть влечения друг к другу, которое было заметно даже детям.
   — Скажи отцу Теодрику, что я увижусь с ним завтра, и мы обсудим лихорадку и вакцинации, о которых я говорил. У меня будет достаточно времени, поскольку отец Этельвульф не сможет сопровождать меня.
   — Что? — спросил Селик, поднимая глаза от сумки с едой, которую он тем временем осматривал. — Почему я не смогу прийти с тобой?
   — Ты будешь записывать свои наблюдения. Для нашего трактата. Понятно?
   Он отмахнулся.
   — Я могу сделать это в другое время. Ладно, обсудим это позже. — И он повернулся к отцу Бернарду. — Сейчас я хочу знать, кто отвечает за объедки, которые ты дал брату Годвайну как плату за работу?
   Рейн с удивлением повернулась к Селику. Она не подозревала, что он знает о протухшей еде, которую монахи посылали сиротам.
   Лицо отца Бернарда стало пунцовым.
   — Это не плата, а дар. Монастырь милостив к сиротам.
   — Ты говорил, Берни, что лекарское мастерство брата Годвайна бесценно?
   — Нет, я никогда такого не говорил. Но это совсем неплохая еда для несчастных, — защищаясь, пробормотал он. — По крайней мере, мы едим не лучше.
   — А, тогда другое дело, — сказал Селик со смирением, притворность которого Рейн уже хорошо знала. — Тогда ты с удовольствием съешь кусочек.
   Он сунул руку в полотняную суму и вытащил большой кусок мяса, вонь от которого наверняка достигла небес.
   Отец Бернард отпрянул, но Селик шагнул к нему, пихая ему в лицо испорченной свининой.
   — Селик, — окликнула его Рейн, благодарная ему за то, что он защитил ее, но боявшаяся чрезмерного внимания к своей персоне.
   Не обращая никакого внимания на оттаскивавшую его Рейн, Селик проговорил ледяным тоном:
   — Никогда больше не смей давать брату Годвайну протухшие объедки. Брось это в выгребную яму. Такое и собака есть не станет.
   Он гневно оттолкнул трясущегося монаха, схватил Рейн за руку и потащил ее прочь.
   — Селик, мы должны принести что-нибудь домой. Детям. Там наверняка не все протухло.
   — Нет! Ты не нищая, чтобы принимать милостыню от скупых церковников. Я куплю все, что надо.
   И, к радости купцов Йорвика, он сделал это. В конце концов ему пришлось нанять повозку, чтобы доставить замечательные продукты в усадьбу — свежее мясо, десять живых связанных цыплят, молоко, овощи, яблоки, мед, муку.
   — Селик, люди удивляются, откуда у монаха так много денег, — беспокойно прошептала Рейн, когда он в очередной раз достал мешочек с монетами.
   Он ответил ей достаточно громко, чтобы торговец тоже услышал:
   — Брат Годвайн, ты вправду огорчен, что я украл деньги епископа, которые он копил на драгоценные каменья для своего нового облачения?
   Она искоса поглядела на него, а он продолжал как ни в чем не бывало:
   — Даже ты должен признать, что сироты не могут есть золото и изумруды.
   Купец пробормотал вполголоса:
   — Проклятые монахи! Заботятся больше о драгоценностях, чем о бедных.
   Чтобы показать свое отношение к «ворам», он кинул им лишнюю пару хлебов.
   — Смотри. И от меня есть польза, — похвастался Селик, когда они свернули к лавке Эллы.
   Рейн не могла не улыбнуться, и Селик тоже улыбнулся ей своей неотразимой улыбкой. Ее сердце переполняла любовь к нему. Она хотела кричать о ней, чтобы все знали, как сильно она любит прекрасного викинга. И в то же время ей хотелось хранить ее втайне ото всех. Это была любовь на всю жизнь. На тысячу жизней!
   Неужели для этого она была послана в прошлое? Она-то думала, что послана спасти Селика, но, может быть, эта любовь — Божий дар. Если так, то чем она может помочь своему возлюбленному?
   Любовью.
   Рейн поежилась, вновь услышав голос.
   Любовью? Как это? Как любовью спасти Селика?
   Любовь рождает любовь, дитя. Любовь рождает любовь.
   Рейн застонала.
   — Опять ты как-то странно смотришь, милая, и бормочешь. Говоришь с Богом?
   Рейн недовольно стрельнула в него глазами, сердясь на него за излишнюю наблюдательность.
   — Да. И он передал мне сообщение для тебя.
   — Правда? — рассмеялся Селик. — Только не говори, что и я, и Убби отмечены посланиями Всевышнего.
   — Не смейся.
   Они уже добрались до лавки Эллы, и Селик собирался открыть боковую дверь, как вдруг спросил:
   — Что же это за послание? Он хочет наказать меня за то, что я пашу на девственных полях одного из его ангелов?
   Рейн недовольно покачала головой.
   — Вот что сказал Бог, милая: «Пусть плохой мальчик Селик лучше держится за свои штаны, потому что я посылаю к нему любовную лодку». — Селик рассмеялся и обнял ее за плечи.
   Рейн не в силах была противиться ему и тоже рассмеялась. Обернувшись, они увидели, что Элла и все работники в ее лавке стоят, разинув рты и уставившись на них круглыми глазами.
   — Монахи обнимаются. О Господи! — воскликнула, испуганно крестясь, веснушчатая девчушка.
   — Теперь Всемогущий нашлет чуму на эту лавку за то, что мы терпим такое! — воскликнула другая женщина. — Это будут жабы. Я слышала, Господь посылает жаб в наказание. Все так говорят.
   — Не потерплю таких монахов в моей лавке, — крикнула с чувством Элла, приближаясь к ним с метлой в руке.
   Только когда она встала рядом, Рейн увидела по ее глазам, что она их узнала, и теперь притворяется перед работниками.
   — Идите-ка в заднюю комнату. Там скажете, что вам надо. И побыстрее убирайтесь отсюда… содомиты.
   Она закрыла дверь своего «офиса» и смерила их яростным взглядом.
   — Вы ненормальные? Хотите испортить мне все дело? Если люди узнают, что я поощряю подобный разврат, они побегут от меня как черт от ладана.
   Селик откинул капюшон и сел на высокий стул, посмеиваясь над Эллой.
   — Не думай, что можешь соблазнить меня своей дурацкой улыбкой, — проворчала Элла. — Я уже вышла из того возраста, когда влюбляются в мужчину, если он встает перед тобой на колени или если он безбожно красив.
   — Это я безбожно красив? — спросил Селик, моргая длинными ресницами.
   — Не ты. Ты безбожно глуп.
   — Элла, ты сказала Убби, что я отдам его тебе, если ты мне поможешь? — спросила Рейн.
   Элла покраснела.
   — Ну и что, если сказала? Мне надоело ждать, когда ты выполнишь свое обещание.
   — Я обещала, что замолвлю за тебя словечко, но я не обещала принести его тебе на серебряном блюдце.
   — А я возьму его и без серебряного блюдца. Спасибо!
   — Если две женщины ругаются, мы вряд ли покончим с делами и вернемся в наш сумасшедший дом до темноты!
   Целый час они выбирали теплую шерстяную ткань для детских туник и рубашек, полотно для крошечных сорочек и набедренных повязок, пряжу для чулок и взяли даже немного хорошего шелка из Дамаска, на этом Селик особо настаивал, чтобы приодеть Рейн. Элла сказала, что упросит соседей-обувщиков сшить дюжину пар детских ботинок. Все это должно было быть доставлено в его поместье через несколько дней.
   — Кто будет платить за все? — хитро улыбаясь, спросила Элла.
   — Я, — ответил Селик и вытащил почти опустевший мешочек с деньгами. — Кстати, — сказал он, не досчитав деньги. — Ты собираешься отдать Рейн деньги ее матери? Она ведь скоро уезжает.
   Элла заметно смутилась и стала нервно переминаться с ноги на ногу.
   — Видишь ли, когда много лет назад Элла захотела завести дело, Руби вложила в лавку свои деньги, — пояснил Селик, и в глазах у него заплясали озорные чертенята. — Не сомневаюсь, Элла забыла их отдать.
   Рейн повернулась к Элле.
   — Это так?
   — Да ладно, это была маленькая сумма. Около…
   — Сотни монет, по меньшей мере, — сказал Селик.
   Элла с негодованием возразила:
   — Нет, это было скорее пятьдесят…
   — Ладно, я уверен, ты отдашь их Рейн, как только сможешь, — заявил Селик, погладив Эллу по руке.
   На это Элла заявила, чтобы он больше не являлся ей на глаза. Она прекрасно могла бы обойтись без него, тем более что он заплатил ей гораздо меньше, чем ей теперь надо было отдать Рейн.
   Выйдя из лавки, Рейн с Селиком рассмеялись. Рейн хотелось, чтобы время остановилось и они могли бы всегда быть такими же счастливыми и беззаботными, как сейчас.
   Однако из ближнего переулка появился Герв. Он жестом показал им идти за ним и привел их в заброшенный дом.
   — Эрик прислал известие. Стивен в земле франков, навещает своего дядю Джеффри в Реймсе.
   Селик кивнул.
   — Освальд и его воины носятся по Йорвику как шакалы. Они убивают и калечат любого, кто хоть чуть-чуть похож на викинга в возрасте воина. Надо уезжать. Тебя найдут рано или поздно.
   — Ты прав, — согласился с ним Селик, и у Рейн упало сердце, — Уходим завтра вечером. Приводи всех, кто готов рискнуть вместе со мной жизнью, в усадьбу.
   — И лошадей?
   — Да. О Яростном не забудь.
   Когда Герв ушел, Селик повернулся к Рейн и вытер ей слезы на лице.
   — Ну-ну, дорогая, — сказал он ласково и обнял ее. — Ты же знала, это был всего лишь вопрос времени.
   — Слишком скоро, — плакала она, — слишком скоро.

ГЛАВА 17

   Солнце уже садилось и дул холодный осенний ветер, когда они молча возвращались в усадьбу, расстроенные предстоящей разлукой. С самого Йорвика Рейн избегала смотреть на Селика, как будто он мог не заметить ее слез!
   Налетевший ветер пошевелил сухие листья у них под ногами, и Рейн задрожала. Несмотря на шерстяные туники, наступающий зимний холод просачивался под их монашеские одежды, напоминая о наступающей зиме.
   Где я буду встречать Рождество? Кто знает, где я буду на следующей неделе? И как я выживу теперь, когда я узнал Рейн?
   Рейн стучала зубами от холода, и он, ненадолго отвлекшись от неприятных мыслей, набросил на ее неподатливые плечи свой плащ. Надо было купить ей в Йорвике меховую накидку. Теперь уже поздно. Ему следовало сделать многое такое, о чем он подумал только сейчас, но так случалось очень часто в его жизни. Счастье, как песок, уходило сквозь пальцы, и у него ничего не оставалось.
   Скажи ей, что ты ее любишь.
   Селик на мгновение, словно от боли, закрыл глаза, услыхав совет внутреннего голоса.
   Я не могу. Во мне не осталось любви. Кроме того, ей надо домой в ее страну, в ее время. Это безопаснее.
   Сегодня я видел, какой она хороший лекарь. Ее мастерство больше пригодится в другом мире.